Фредрик застыл на месте. Почувствовал слабое покалывание в ладонях. Все понятно: дал завлечь себя в западню, словно слепая зверюшка. Махнув рукой на осторожность, поддался импульсу, с которым бессилен был бороться, поддался любопытству. И главное — он не ощущал ни страха, ни раскаяния, только легкое уныние. Синдром Дрюма.
Он продолжал стоять неподвижно. Под ногами была твердая опора. Он совершенно не представлял себе, что его окружает во мраке, но догадывался — вряд ли что-нибудь приятное. Прислушался. Кто-то где-то скребется… Несколько раз ощутил на лице какое-то дуновение. Поразмыслив, сообразил: летучие мыши. Крысы и летучие мыши. Безобидные, неопасные животные. Где есть животное, там есть жизнь, оптимистически заключил он.
Присел на корточках. Стал ощупывать пол ладонями. Влажные шершавые каменные плиты. И какая-то толстая гладкая корка. Вонзив в нее ногти, сразу понял: стеарин и воск от свечей. Несметное количество свечей горело здесь в веках.
Ага… Он достал из кармана зажигалку. Крохотное пламя не позволяло видеть далеко, но он различил стены, ниши, какие-то неопределенные предметы. Погасил зажигалку и принялся соскребать с пола воск. Оторвал лоскут от своей рубашки.
Фредрик по-прежнему оставался на месте. В тусклом свете зажигалки он успел рассмотреть темные провалы по сторонам. Основательно повозившись, свил лоскут так, что получилось некое подобие фитиля. Облепил его воском со всех сторон и поставил свое изделие на пол. Зажег фитиль. Получилось достаточно высокое и яркое пламя. Вспомнились толстенные фирменные свечи дома…
Он внимательно осмотрелся. Стены, пол, высоко вверху — потолок. Впрочем, слово «пол» не совсем подходило: Фредрик стоял на широкой верхней кромке пересекающего все помещение подобия какой-то стены. Один неверный шаг в сторону, и он сорвался бы вниз. И падал, падал, падал, пока не разбился бы насмерть.
Противоположный конец стены упирался в гладкую перегородку. Фредрик находился примерно посередине кладки. Осторожно взяв в руки свою свечу, он отступил метра на два обратно, к самой двери, сколоченной из толстых досок с ржавой оковкой. Дверь была плотно закрыта, как и следовало ожидать, не поддалась ни на миллиметр, сколько он ни нажимал.
Итак, Фредрик Дрюм бесстрашно и бесшабашно последовал в темноте за чьей-то свечой, балансировал, сам того не ведая, на верхней кромке какой-то стены и остался тут в одиночестве, взаперти. Но ведь свеча все время двигалась впереди него. Каким образом ее обладатель мог повернуть обратно, пройти мимо него так, что он ничего не заметил, и закрыть дверь?
— Невозможно, Фредрик Дрюм, невозможно, — громко сказал он сам себе.
Его свеча горела ярко. Оставив ее у двери, он прошел по кладке до противоположной стены. Убедился, что она и впрямь совершенно гладкая, без намека на какие-либо отверстия. Порхающие кругом летучие мыши отбрасывали гротескные тени на стены. Где-то на дне провала скреблись крысы.
Он достал из карманов несколько монет и бросил их вниз. Определил по звуку от их падения, что до дна провала не меньше пяти метров. Ему вовсе не хотелось очутиться там. Кладка была единственной опорой для его ног, больше ни в какую сторону не двинуться. Для чего служило это помещение? Жилым оно никак не могло быть. Стены справа и слева изобиловали нишами и отверстиями, он рассмотрел некое подобие массивных талей, у одной стены снизу торчали балки. Туда ему никак не добраться, провал не пустит.
Подняв свечу с пола, он наклонился над краем кладки. Дна не было видно.
Куда делся человек со свечой?
Он снова принялся изучать дверь. Убедился, что у нее нет слабых мест. Видимо, снаружи ее заперли крепким засовом. В старых досках были вырезаны буквы — имена, относительно свежие числа. Тут явно играли ребятишки. Но на самом верху Фредрик разобрал старинную надпись: ГАРМОНИУМ.
«Гармониум». Вот именно. Он находился в «Гармониуме». Полезная информация. Вот, значит, как выглядит «Гармониум».
Фредрик тихонько рассмеялся. Ну и влип же он.
Разрушенное здание, куда он вошел и в недрах которого находился, явно было построено в средние века. Наверное, здесь находился центр инквизиции в Южной Италии. Святой Амвросий, Мартин Турский, Иоанн Златоуст, возможно, ступали по тем же камням, что он. Меж тем как великий инквизитор, сам Торквемада, разъездной поставщик жестоких пыток, упивался в кулисах все более изощренными способами истязания людей.
Фредрику казалось, что стены этого подземелья все еще помнят хохот Торквемады.
Фитиль разгорался все ярче, воск вот-вот должен был закончиться. Фредрик живо опустился на колени и пополз по камням, соскребая новые порции. Получился довольно большой комок, но и его не хватило бы до бесконечности. Скоро кругом воцарится кромешный мрак.
Вино, подумал он, сейчас бы бутылочку доброго вина. Чтобы утихомирить рой вопросов и мыслей, жужжащий в мозгу, точно потревоженные осы. От настроения, навеянного сладостной встречей с Женевьевой, не осталось и следа. В беспокойном, почти психоделическом сиянии самодельной свечи он стал внезапно утрачивать ощущение реальности. Почувствовал себя бесплотным, эфирным существом, переживающим неведомые обыкновенным людям ситуации и состояния.
Синдром Дрюма.
Он уставился на тяжелую прочную дверь. Ее твердой плотной древесине была не одна сотня лет. Пахло смолой — или камфарой?
Вдруг Фредрик Дрюм громко рассмеялся, хохот его раскатился по подземелью, спугнув дремавших в углах летучих мышей.
Элементарно. Он вовсе не обязан торчать здесь бесконечно.
Фредрик снова принялся скрести камни, собирая остатки застывшего воска. Хорошенько натер им доски внизу. Пододвинул вплотную свечу.
Появился черный дым. Доски занялись, и через несколько минут пламя разгорелось вовсю, рассыпая искры. Сразу стало светлее, Фредрик отступил на несколько шагов и громко чихнул.
Теперь оставалось только ждать, и он сел на камни. Заглянул в провал и в усилившемся свете рассмотрел дно. То, что он там увидел, нисколько его не обрадовало: весь пол внизу ощетинился острыми, ржавыми железными пиками. Упади он туда, эти вертела пронзили бы его насквозь. Опасное место для детских игр…
Он посмотрел на часы. Четверть одиннадцатого. Значит, он заперт здесь не больше часа. Пламя с треском пожирало смолистую древесину, дым поднимался вверх, наводя страх на полчища летучих мышей. Запах горящей двери нельзя было назвать приятным, но Фредрик был доволен. Скоро он будет дышать свежим воздухом.
Фредрик снова прошел к противоположной стене, чтобы как следует изучить ее. Не мог же человек со свечой пройти сквозь стену? И посмотрев вниз, он увидел вбитые в кладку железные скобы, по которым можно было спуститься на дно. Однако больше там ничего не было видно, кроме острых железных пик. Его туда совсем не манило.
Кто-то за его спиной что-то крикнул перед тем, как захлопнулась дверь. Предупреждение? Или прощальный привет Фредрику Дрюму? Одно несомненно: люди были и впереди, и позади него.
Огонь уже прожег дверь насквозь в нескольких местах. Он подошел к ней вплотную, ударил ногой, и вся конструкция обрушилась, рассыпав искры и головешки. Можно выходить на волю.
В вестибюле «Альберго Анциано Офани» было пусто. Фредрик проголодался, а трактир был закрыт, так что все надежды раздобыть съестное были связаны с гостиницей. Крикнув «эй!» несколько раз, он опустился в ожидании на кожаный диван.
В прилегающей к вестибюлю комнате кто-то тихо разговаривал. Фредрик узнал хозяйский бас. Наконец появился и обладатель баса; густая черная шевелюра и борода были взъерошены, глаза отливали безумным блеском. Сам Распутин в минуту исступления не выглядел бы страшнее, подумал Фредрик. Кажется, сейчас не самое подходящее время говорить о еде…
— Mi scusi, синьор, могу я попросить, чтобы мне принесли в номер бутылку вина, немного хлеба и сыра? Кафе синьора Ратти сегодня закрыто, как известно.
— Prosciutto, — пробурчал Гаррофоли, почесывая подбородок. — От тебя несет prosciutto, копченым окороком. Очень сильно копченым. И у тебя все лицо в копоти. А у меня копоть на душе. Скоро совсем перестану что-либо понимать. Хожу, словно perinde ас cadaver, когда мне следовало бы… — Он не договорил. — Ты просил вина и хлеба с сыром?
Он нервно барабанил пальцами по стойке.
— Si, синьор, grazie. В комнату, если можно.
Синьор Гаррофоли кивнул, неразборчиво произнес что-то и снова скрылся за дверью.
Фредрик поднялся по лестнице и проследовал прямо в ванную. Зеркало явило ему довольно жуткую картину. Лицо было расписано черной копотью; интересно, что сказали бы в трактире синьора Ратти, если бы там было открыто? А еще от него воняло. Одежда пропиталась едким дымом; если именно так пахнет итальянский окорок, он воздержится от его употребления…
Он принял душ и сменил одежду.
В номере его уже ждала заказанная еда. Вино, сыр, хлеб. Не больше и не меньше. Он глянул на стену, где висела рамка с латинским изречением. Текст был прежним, и под ним висел его ответ.
Отлично. Он принялся жевать сыр и сухой хлеб.
Perinde ас cadaver, сказал хозяин гостиницы. Покорный, словно труп. Вот как, он покорный, словно труп. Кому он покоряется? Помешанной домашней работнице? Любовнице? Андреа? Фредрик смотрел в пустоту, продолжая есть. Много загадок, ни одного ответа.
Он был бы не прочь расспросить хозяина. Об этой гостинице, о доме за пригорком, о руинах. Не много ли загадок для такого маленького селения, как Офанес? И ни малейшего намека на какие-либо вразумительные объяснения.
Он еще не доехал до места, как его столкнули со скалы.
Враждебно настроенный ленивый полицейский обвинил его в яйцекрадстве.
Он поселился в бывшем средневековом монастыре, в гостинице, хозяева которой вели себя, мягко говоря, не совсем обычно.
Посещает единственное в селении кафе, где трактирщик смотрит на него, как на инопланетянина.
На глазах у половины местных жителей некий хозяин замка обрушивает на него потоки брани.
Он знакомится с раскопом, где за короткий срок погибли три человека.
Посещает замечательную усадьбу, клинику, где звучит музыка и обитают довольные пациенты, где его возлюбленная дарит ему счастливые минуты, о каких он прежде не смел и мечтать.
Его запирают в темном подземелье, где, по всем признакам, ему в этот час полагалось корчиться на ржавых пиках, отдавая богу душу.
Фредрик Дрюм, ты сошел с ума.
Он продолжал размышлять, медленно потягивая вино. В номере было тепло и уютно от света керосиновой лампы и «священника» под кроватью, ему казалось, что он перенесся в какое-то другое столетие.
Здесь всем известно, кто он такой. Тому могут быть две причины. Первая — профессор д'Анджело рассказывал, чем он занимается и зачем едет, и после выдающегося достижения Лаксдала и Юханессена тут к норвежцам относятся с особым вниманием. Вторая — Женевьева всем и каждому говорила, не скрывая своих чувств, что к ней едет ее возлюбленный. Наверное, она не один час просидела в кафе Ратти.
Больше всего его поразило поведение Ромео Умбро. Этот явно ненавидит норвежцев. Это может быть как-то связано с работами Лаксдала и Юханессена, но в чем именно причина ненависти? Фредрик Дрюм намеревался выяснить это. Несомненно, жизнь и нравы семейства Умбро за последние столетия заслуживают тщательного изучения. Что если завтра же подняться на холм и постучаться в двери властителя?
Не вмешивайся в то, что не касается тебя. Фредрик тихо, глухо рассмеялся.
Лаксдал и Юханессен. Это их заслуга, что здешние места, здешние раскопки привлекли такое внимание. Без их эпохального метода развертывать папирусы Офанес ничем не отличался бы от тысяч других археологических объектов Италии. Но именно здесь открыли и приступили к прочтению текстов, способных изменить устоявшиеся представления об античности. Найдено нечто новое, совершенно новое. И кому-то это вовсе не по душе. За злобными высказываниями Ромео Умбро о норвежцах крылась глубокая страстная ненависть.
Как он сказал? «То, что ты, по-твоему, знаешь — ложь, а что надеешься узнать — фантазия, плод больного рассудка». Странное утверждение, сильные слова. Что считать ложью? То, о чем говорится в «Кодексе Офанес»? В фрагменте № 233 XII? Но что же тогда известно об этом Ромео Умбро?
Вино было с фруктовым привкусом, с кислинкой, но сделало свое дело. Он отыскал свои бумаги. В который раз перечитал греческий текст.
Что такое «Священное послание Силотиана»? Сколько он ни листал различные справочники и указатели, не нашел ни имени, ни понятия, обозначаемого этим словом. Весь текст — сплошная загадка. Единственные знакомые слова — Одеон, Апатурия, Симмий, Гефест, Геката, Персефона и Хирон. А также Синедрион и Umbilicus Telluris, означающие место сбора и пуп земли.
Может быть, Офанес был пупом земли, местом сбора, где сосредоточились все важные знания и сведения? В тексте упоминался ученик греческого философа Симмия, представителя фиванской школы. Ученика звали Кротон. Город Кротоне назван в его честь? Фредрик перечитал то, что в его книгах говорилось о Симмии. Этот деятель явно был многосторонен.
Так, Симмий утверждал, что наше тело, физическое тело есть совмещение горячего и холодного, влажного и сухого и многих иных элементов. В таком контексте душа являла собой смесь (красис) и созвучие (гармониа) всего названного им. Из чего следовало, что душа непременно гибнет вместе с телом. Другими словами, перед нами учение о душе как о гармоничном сочетании физических факторов, то есть физиологическая психология в тесной связи с медицинскими наблюдениями. Патологические нарушения организма вредно отражались на психическом состоянии.
Из чего следовало, заключил Фредрик, что взгляды Симмия решительно пртиворечили главной догме первоначального пифагорического учения, настаивавшего на бессмертии человеческой души.
Он спрашивал себя: противоположности, из которых состоит душа, адекватны тому, что говорил Пифагор, рассуждая о совместимости и несовместимости противоположностей, о перас и апейрон, о силовом поле, способном отворить ворота познания? Еще его занимало слово гармониа.
Гармониа — Гармониум.
Разве не побывал он только что в помещении, которое, возможно, именовалось «Гармониум»?
Кротон был учеником Симмия. Кротоне — город недалеко от Офанеса. В этом городе обосновался Пифагор. Постепенно образовались школы, основанные на метафизических сторонах философии Пифагора. После смерти Учителя среди пифагорейцев начались раздоры. Некоторые из них погибали, точно сраженные невидимой молнией…
Тетраграмматон. Магия чисел. Каббализм. Учение герметизма. Тайная мудрость. Антиномизм. Инквизиция. Вендетта. Ключевые слова, определяющие культурную специфику этой области от древности до наших дней. Человек, который станет копать достаточно глубоко, рискует натолкнуться на своеобразные, но не совсем приятные вещи.
Фредрик устал. От вина его клонило в сон, и мысли начали мешаться. Угли под кроватью тлели, в комнате царило приятное тепло. Он забрался под одеяло.
Тихо. В гостинице было совсем тихо. Ни тебе шума и крика из бара, ни звуков музыки из ночного клуба. И всего лишь один постоялец — Фредрик Дрюм из Норвегии.
Он проснулся отдохнувший, в хорошем настроении. Где-то по соседству фальшиво кукарекал хриплый петух, кукарекал с большим опозданием — шел уже десятый час, солнце взошло давно.
Он полежал в постели, наслаждаясь оптимистическим током летучих утренних мыслей, порхающих над зелеными кронами олив, над журчащими ручьями и зелеными лугами, вдоль белой стены и у открытого окна старинной усадьбы.
Вот Женевьева протирает сонные глаза. Вот встает, потягивается, подходит к окну, любуется зеленой гладью моря.
Звук шагов в коридоре нарушил течение мыслей. Шаги остановились у двери его номера. Кто-то осторожно постучался.
Фредрик вскочил на ноги, живо оделся и открыл дверь.
Андреа… Сейчас, при дневном свете, лицо ее вовсе не казалось таким угрюмым и испуганным. Ей было что-то около сорока; худая и костлявая, но далеко не безобразная. Вот только глаза какие-то мутные, нездоровые.
— В чем дело? — спросил Фредрик.
— Синьор Дрюм, вас ждут в вестибюле, — молвила она еле слышно, повернулась и исчезла.
Ждут? Фредрик быстро умылся и сунул в рот оставшуюся от ужина сухую горбушку. Кто бы мог явиться по его душу так рано?
Ему не пришлось долго ждать ответа. В вестибюле стоял, сплетя пальцы на животе, пожилой мужчина в широкополой черной шляпе и сутане. Патер. Священник из автобуса. Фредрик сразу узнал его. И с великим облегчением подумал, что вот теперь — теперь все разъяснится! Его вчерашний телефонный звонок привел надлежащего человека в надлежащее место.
Патер размеренно поклонился, они обменялись рукопожатием, Фредрик представился. Проводил патера в помещение, играющее роль гостиной. Андреа больше не показывалась, синьора Гаррофоли тоже не было видно.
— Вы помните меня? — взволнованно спросил Фредрик.
— Si, синьор, помню хорошо. Это вас несколько дней назад арестовали в автобусе и увели три полицейских. Против кого вы согрешили и зачем вызвали меня? Мой primas сказал, что дело важное, поэтому я сел на свой мотороллер с утра пораньше.
— Дело вот в чем, — Фредрик наклонился к патеру. — Итак, вы помните, что меня вывели из автобуса. Вывели полицейские, все произошло очень быстро. Вы видели, что было дальше?
Патер отрицательно покачал головой.
— Автобус сразу поехал дальше.
— Совершенно верно, — подтвердил Фредрик. — А знаете, что потом сделали эти полицейские? Они грубо столкнули меня с откоса, и я мог упасть в море с высоты двухсот метров, если бы не приземлился на скальной полке. Я просидел там почти двое суток, пока меня не снял оттуда вертолет. А местный начальник полиции твердит, что я лгу, что я собирался красть яйца сокола, что я яйцекрад!
Пожилой патер кротко воззрился на Фредрика.
— Я понял, синьор, полицейские думали, что поймали яйцекрада. Но для чего вы собираете яйца?
Фредрик опешил.
— Вы заблуждаетесь. Послушайте, я буду говорить медленно и внятно, я не слишком хорошо владею итальянским языком.
Он сделал глубокий вдох и спокойно повторил свой рассказ, не сводя глаз с патера.
После долгой паузы тот наконец заговорил:
— Это божьи твари. Птицы тоже божьи твари. Вам не следовало говорить полицейским о калабрийском соколе. Они сбросили вас. Бог спас все.
Фредрик не верил своим ушам. Этот священник что — маразматик?
— Послушайте, — произнес он с отчаянием, — вы видели, как три полицейских вытащили меня из автобуса?
— Si, синьор, я видел, как вы наклонили голову, раскаиваясь в своем прегрешении. Вы обращались к своему исповеднику? — Патер говорил мягко, доверительно.
Фредрик готов был взорваться.
— Пошли, — сказал он, резко вставая со стула, — пойдемте вместе со мной к начальнику полиции, синьору Нурагусу. Вы не знакомы с синьором Нурагусом?
Патер перекрестился в дверях.
— Его бабушка, синьора Нурагус, каждый год даровала трех кур и одного поросенка «Школе Слепых Пресвятой Богородицы» при монастыре Риззуто. Она прожила сто три года.
Фредрик больше не сказал ни слова, пока они спускались к площади. Священник покорно следовал за ним.
Фредрик постучался в дверь полицейского участка, услышал какое-то ворчание и вошел. Синьор Нурагус сидел, как обычно, за пустым письменным столом, держа в руке хлопушку.
— А, синьор Дрюм. Пришли уплатить штраф? — Начальник полиции явно был настроен иронически, однако, заметно вздрогнул при виде патера и насупился.
Привстав со стула, Нурагус поклонился.
— Перо и бумагу! — скомандовал Фредрик; тупость этого деятеля отнюдь не располагала к вежливости. — Я привел свидетеля. Патера, который ехал в том же автобусе. Он видел, как меня увели три полицейских. Может быть, теперь покончим с этой чушью насчет кражи яиц?
Лоб начальника полиции покрылся испариной. Глаза забегали, наконец, взгляд остановился на священнике.
— Автобус? — Он сощурился. — Ваше святейшество были в том же автобусе, что и синьор Дрюм из Норвегии?
— Si, синьор poliziotto Нурагус. Но он сожалеет о своих прегрешениях и вознесся Вверх после Падения.
— Как-как? — Капля пота скатилась на кончик носа Нурагуса.
— Минутку! — Фредрик поднял руку. — Давайте не усложнять, ладно? Перо и бумага, вы записываете, а патер своей подписью подтверждает, что тридцать первого июля, накануне камольи меня на пути из Катандзаро в Офанес силой вывели из автобуса в нескольких километрах от Офанеса три неизвестных полицейских. И все. Понятно?
Последние слова он произнес угрожающим тоном.
Нурагус вытер лоб. Зрачки его величиной и цветом сравнялись с ягодами черной смородины.
— Все так и было, патер? — спросил он срывающимся голосом.
Взгляд патера был направлен куда-то в пустоту. Его глаза помутнели, точно льдинки, подернутые инеем, и искали нечто явно бестелесное. Наконец он заговорил:
— Пророк Иеремия сказал: безумствует всякий человек в своем знании, срамит себя всякий плавильщик истуканом своим, ибо выплавленное им есть ложь, и нет в нем духа. Я посетил этого молодого человека в блудном доме. Я видел Богородицу с кровью Иисуса. Этому молодому человеку не дано вознести свои крылья так высоко, как калабрийскому соколу. Я не вижу, чтобы этот молодой чужестранец раскаивался в своем прегрешении, а потому не могу даровать ему прощение во имя моего Святого Отца. Не могу подтвердить чернилами то, к чему понуждает меня чья-то строптивость.
Слушая эту белиберду, Фредрик понял, что ничего не добьется. Это сражение проиграно. Безумию нет предела. Покачав головой, он показал пальцем на начальника полиции и сказал:
— Если вы хоть капельку соображаете, забудьте впредь все эти разговоры о яйцекрадстве. Не лучше ли вам сосредоточиться на трех смертях, вызванных отнюдь не солнечным ударом? Прощайте.
И он вышел, предоставив патеру и полицейскому общаться в своем стиле.
Стрелка часов перевалила через десять, и он обнаружил с радостью, что синьор Ратти открыл свое заведение. Возбужденный неудачным началом дня, он решил успокоить нервы сытным завтраком. Заказ приняла, застенчиво улыбаясь, молодая девушка; он понял, что она — дочь трактирщика.
В разгар трапезы он услышал шум мотороллера. Через площадь на первой скорости, усиленно газуя, важно ехал патер. Развевающаяся на ветру черная сутана исчезла по направлению к Кротоне.
Фредрик невольно улыбнулся про себя, вспоминая слова Тоба: «Если достаточно долго штудировать библейские притчи, душа постепенно затеряется в лабиринте безумия». Этот патер прочно застрял в названном лабиринте.
Насытившись, Фредрик расплатился и направился к раскопу. Вообще-то ему хотелось бы навестить хозяина замка, синьора Ромео Умбро, но поскольку на час дня была назначена встреча с Женевьевой, этот визит следовало отложить.
На раскопе никто не работал. Лопатка сторожа лежала там, где вчера было простерто на земле тело синьора Лоппо. Бедняга синьор Лоппо. Что все-таки погубило его?
Фредрик заметил человека, который сидел, склонив голову, в тени у одной из стен.
Он медленно направился туда, при виде него человек поднялся. Незнакомое лицо… Фредрик поздоровался. Сказал, глядя на безоблачное небо:
— Жаркий денек будет сегодня.
— Si, синьор, очень жаркий. В такой день запросто можно получить солнечный удар, — с горечью отозвался незнакомец. — Ты — турист, straniero?
Фредрик покачал головой, коротко объяснил, кто он, зачем приехал. Выходит, сказал он себе, не всем известно, кто он такой. Судя по всему, перед ним стоял простой крестьянин, об этом говорил старый пиджак, латаные-перелатаные брюки. Глубокие складки на загорелом лице выдавали пережившего много горестей труженика, однако, по морщинкам возле глаз было видно, что их нередко касалась улыбка. Симпатичный мужчина, заключил Фредрик. Кивком подтвердил, что он straniero.
— Я знаком с профессором д'Анджело, — сообщил крестьянин, глядя на опаленную солнцем коричневую землю. — Достойный человек, большой энтузиаст своего дела. Справедливый. Мой сын хорошо зарабатывал, пока трудился тут на профессора.
— Твой сын? — насторожился Фредрик.
— Ну да, бедняга Альдо. Альдо и Марко, его товарищ, работали на профессора. Теперь оба мертвы. Вот там умерли одновременно. Безо всякой причины. Просто упали замертво. В точности, как синьор Лоппо. Лучше бы эти руины вообще никогда не раскапывали. Я вовсе не суеверен, но эти раскопки приносят несчастье.
Фредрик сообразил, что перед ним стоит синьор Пугги, отец Альдо Пугги. Как бы не ранить его чувства…
— Синьор Пугги, — сказал он, — мне рассказывали про эти трагические события. Как насчет того, чтобы пойти и выпить со мной стаканчик водки? Со мной тоже приключились странные вещи после того, как я приехал сюда в Офанес. И не с кем толком поговорить об этом, люди ведут себя как-то странно.
— Странно… — Пугги вдруг улыбнулся. — Вот именно — странно. Я не против выпить стаканчик-другой.
Они спустились к трактиру. Нашли свободный столик в углу. Хозяин кафе, синьор Ратти, вновь стоял на своем посту и сдержанно поздоровался с Фредриком, избегая смотреть ему в глаза. Пугги что-то произнес шутливо, и трактирщик засмеялся. Фредрик отметил про себя, что у них добрые взаимоотношения.
От крепкой водки на Фредрика напал чих. Ему привычнее было пить вино.
— Синьор Пугги, — начал он, — не мог бы ты рассказать мне точно, что произошло с твоим сыном. Меня интересуют все подробности.
Пугги прокашлялся, лицо его посерьезнело.
— Подробности… до сих пор здесь никого не интересовали подробности. Во всяком случае, не ту свинью. — Он указал презрительным жестом на цитадель начальника полиции Нурагуса. — Может, мне начать с самого начала?
— Начинай с начала, — кивнул Фредрик.
— Альдо нанялся копать около года назад, когда пришло время поднимать тяжелые плиты за конструкцией, которую профессор называл «атриум». Альдо был смышленым парнишкой, любил до всего дознаваться и очень и интересовался древностью. Постепенно он и Марко даже подружились с профессором, и он привлекал их к делам, которые не доверял рабочим из других селений. Мальчики многое узнали от профессора, Альдо даже научился читать латинские надписи. Однажды пришел домой и с гордостью показал подарок, полученный от д'Анджело, мраморную плиту с высеченными на ней словами. В нескольких ста метрах ниже самих развалин храма помещалось, видимо, кладбище, и там было множество таких могильных плит. Текст, который прочел Альдо, звучал довольно занятно: «Тимокреон был не дурак поесть и не дурак выпить, и мастер злословить; здесь похоронен Тимокреон». Такие слова и сегодня можно про многих сказать, верно? — Синьор Пугги глотнул водки и продолжал: — Когда в июне раскопки прервались, Альдо и Марко было поручено вместе с синьором Лоппо присматривать за раскопом в отсутствие археологов. Как известно, в самые жаркие месяцы они не копают. Мальчики очень серьезно отнеслись к своему заданию, каждый день сидели на одной из стен, наблюдая за участком. И вот однажды вечером в конце июня Альдо приходит домой в каком-то необычном настроении. Я стал его расспрашивать, а он отца уважал и выдал мне свой секрет: он и Марко потихоньку сами начали копать и нашли что-то такое, что, по их мнению, должно было обрадовать профессора. Он говорил еще кое-что, в чем я толком не разобрался, во всяком случае, Альдо не сомневался, что профессор, когда вернется, будет хвалить их, даже назовет героями. Свою находку они спрятали. Я велел им немедленно рассказать обо всем сторожу, синьору Лоппо; думаю, они так и сделали. Через неделю оба мальчика были мертвы.
Пугги отвернулся и смахнул рукой слезинку.
Фредрик подождал молча, наконец спросил:
— Они не сказали, что именно нашли, не помнишь?
— Помню, он называл какое-то слово вроде «силлатан» и имя «Геката». Но что за предмет нашли, понятия не имею. Скорее всего, не очень большой.
Фредрик вздрогнул. Геката, богиня волшебства. А первое слово?
— Силлатан — может быть, силотиан? — Он заказал жестом еще два стаканчика водки.
— Certo, — сказал Пугги. — Оно самое. Что оно означает?
— Хотел бы я знать, — вздохнул Фредрик. — Профессор д'Анджело поручил мне расшифровать один текст. В котором встречается это самое слово. Но я понятия не имею, что оно означает. К сожалению. Ты не помнишь других подробностей, может быть, твой сын говорил еще что-то?
Синьор Пугги наморщил лоб, размышляя.
— Нет, — ответил он наконец. — Больше ничего не припомню. Но я уверен, что мальчики все рассказали сторожу. И теперь все трое мертвы. Только не говорите про солнечные удары, сколько я здесь живу, никто еще не умирал от солнечного удара. Это чушь! — Наклонясь через стол к Фредрику, он тихо, чуть ли не шепотом, произнес: — Я не верю в колдовство. Мальчики и синьор Лоппо убиты. Каким-то страшным изощренным способом. Кому-то не нравится, что здесь ведутся раскопки.
— Кому? — так же тихо спросил Фредрик.
— Мало ли… Хотя бы этому лодырю, начальнику полиции. Он не выносит суматохи, когда собирается много людей, приезжают туристы и все такое прочее. Для него это только лишние хлопоты. Ну, и конечно, Иль Фалько, соколу там наверху. Ромео Умбро почитает себя властелином мира, копнуть лопатой его землю все равно что вонзить нож в его тушу. Да и племянник его, доктор Витолло, который прославил Офанес задолго до того, как начались раскопки, он тоже не жалует никаких помех вокруг его клиники. Назову еще Эмпедесийских сестер, монахинь из монастыря за холмом. Они почему-то считают раскопки великим грехом и выразили профессору и другим археологам свой протест, отслужив траурную мессу на раскопе в разгар работ.
— Траурную мессу?
Любопытно! Рассказ этого добродушного крестьянина многое мог прояснить.
— Ну да. По какому случаю траур, никто не мог взять в толк, один только профессор. Альдо и Марко вроде бы тоже поняли в конце концов. Эмпедесийские сестры называли этот участок каким-то латинским словом, не помню точно, каким.
— Umbilicus Telluris? — осторожно спросил Фредрик и затаил дыхание.
— Да-да, именно. А ты, я вижу, в этом разбираешься. И что же это означает? — Синьор Пугги заглянул в опустевший стаканчик.
— Пуп мира, — ответил Фредрик. — Похоже, некогда Офанес считался пупом мира.
Он заказал крестьянину еще стаканчик и продолжал:
— Но расскажи все же мне, кто они, эти Эмпедесийские сестры?
— Эмпедесийские сестры? — Пугги откинулся поудобнее на стуле. — Точно сказать не берусь. Во всяком случае, они монахини какого-то ордена, который существует здесь с незапамятных времен. Ты ведь видел это жуткое разрушенное здание там под горой? А твоя гостиница? Некогда все это входило в монастырский комплекс с монахами, тоже принадлежавший этому ордену. Теперь монахов не осталось, но мой прадед еще помнил последних. У нас тут по сей день рассказывают о странных деяниях этих монахов. Еще говорят, что в разрушенном здании водятся привидения. Ерунда, разумеется, я каждый вечер хожу туда, проверяю, чтобы дверь в подвал была надежно закрыта, детям опасно играть там, и я предпочел бы сохранить четверых, которые у меня остались. Несколько лет назад одна девочка сорвалась со стены там в подземелье и погибла. Все эти толки о привидениях — вздор, но люди здесь очень суеверные.
Фредрик задумался. Кажется, один кусочек мозаики ложится на свое место…
— Эти Эмпедесийские сестры, монахини, — спросил он. — Есть что-то особенное, что отличает их орден от других?
— Особенное? — Синьор Пугги помешкал с ответом. — Я не очень разбираюсь в этих делах, чем они занимаются. Одно известно: Эмпедесийские сестры мастера петь. Никто не может сравниться с ними, когда служат рождественскую и пасхальную мессы. Такая красота, что невозможно удержаться от слез. Если что и заслуживает названия небесных песнопений, так это canzones Эмпедесийских сестер.
Фредрик посмотрел на часы. Скоро час. До встречи с Женевьевой ему предстояло сделать кое-какие дела. Но он готов был просидеть тут целый день, беседуя с синьором Пугги.
— А второй мальчик — Марко, — сказал он. — Как насчет его родных — может быть, кто-нибудь знает, что нашли мальчики?
Пугги решительно мотнул головой.
— Никому не известно, кто отец Марко. Мать его, скажем так, semplice, дурочка. Бедняжка Марко жил почти столько же у нас, сколько дома у матери. У нее есть еще восемь детей от неизвестных отцов. — Пугги вдруг нагнулся поправить шнурки на своих ботинках.
— Спасибо за приятную беседу, синьор Пугги, — сказал Фредрик, вставая. — К сожалению, я должен идти, у меня назначена встреча. Последний вопрос. Альдо и Марко подверглись тщательному врачебному осмотру, чтобы установить причину смерти?
— Si, синьор. Их отвезли в Катандзаро и там, как мне говорили, разрезали. Как это называется — аути, аута…
— Аутопсия, — подсказал Фредрик. — Вскрытие. И не нашли ничего подозрительного?
— Nulla, они просто умерли, и все тут.
До часа дня оставалось несколько минут. Фредрик спускался, насвистывая, вниз по дороге к пристани. Воздух был насыщен ароматами окаймляющих дорогу олив и виноградников. Над кустарником порхали большие оранжевые бабочки. В руке он держал только что купленную лубяную корзинку. В корзинке лежали бутылка вина из района Кьянти, две благоухающих головки сыра, баранья колбаса — до того свежая, по словам лавочника, что разве что не блеяла. А еще — теплый хлеб свежей выпечки и фрукты.
Вокруг пристани царила идиллическая атмосфера. К югу простиралась уютная бухта с кристально чистой водой, на севере возвышались скалы. Несколько лодок качались на волнах, пахло морем и водорослями. Как и положено.
И ни одного человека. Фредрик уже знал, что для рыбаков Средиземноморья наступили не лучшие времена.
На прилегающей к пристани лужайке паслись две козы; еще несколько коз лежали в тени под оливами, пережевывая жвачку. Было очень жарко.
Фредрик поставил корзину под одним деревом, снял рубашку, подвернул штанины. И пошел побродить на мелководье. Вокруг ног его сновали мелкие рыбешки. Он подобрал раковину морского ежа.
Тут он увидел ее.
Женевьева стояла на пристани босиком, в легком белом хлопчатобумажном платье. Он помахал ей, она помахала в ответ. Подойдя к пристани, он хотел обрызгать ее водой, но она отступила, улыбаясь.
Они сели в тени под оливами, прижимаясь друг к другу.
Некому было их видеть. Они купались нагишом. Потом зашли в глубь оливковой рощи, взяв с собой корзину с припасами. Пили вино. Чокались и смеялись. Часа через два, когда страсти поостыли и улетучился легкий хмель, он обратил внимание на серьезное выражение ее лица. Спросил:
— Ты о чем-то думаешь, любимая.
— Мне рассказали. — Она посмотрела на него. — Это ужасно. Синьор Лоппо умер. Он часто заходил в клинику. По вечерам они с доктором Витолло сидели вместе за бокалом кампари. Мы все горюем. Доктор Витолло советует мне уезжать. Завтра. Говорит, что я здорова и что он зафиксировал все нужные данные о моем заболевании. Настаивает, чтобы я уезжала как можно скорее. Здесь происходят такие ужасы, все связано с Офанесом, только клиники не коснулось…
— Я слушаю, — прошептал Фредрик, ожидая, что еще она скажет.
Однако Женевьева не стала продолжать, а выхватила из своей сумки газету, бросила ее Фредрику и отвернулась.
Он развернул газету, свежий номер «Ла Стампа». На первой странице увидел под большим заголовком фотографии разбитого автомобиля. Заголовок гласил: «ЗНАМЕНИТЫЙ ПРОФЕССОР УБИТ БОМБОЙ, ЗАЛОЖЕННОЙ В МАШИНУ».
Ниже снимка Фредрик прочел имя Донато д'Анджело.