Я только-только успел смотаться домой — принять душ и переодеться, чтобы провожать Мэттссон. Доехал на трамвае до Хаканиеми, откуда продолжил путь пешком. Была холодная погода, и, судя по всему, дело шло к дождю.

Хотя я и был уверен, что никакая опасность Вивике Мэттссон не угрожает, но на всякий случай вблизи ее дома решил перестраховаться. Остановился за сотню метров до подъезда и осмотрелся. Я не увидел ничего подозрительного, вернее, вообще ничего не увидел. Промозглая погода не располагала людей к прогулкам, улица словно вымерла.

Я подошел к дому Мэттссон и снова глянул по сторонам. Из соседнего дома вышла пара молодых людей, а вниз под горку скатилась машина, которая объехала здание и повернула в сторону Хаканиеми.

Я нажал кнопку домофона и стал ждать. Ничего не произошло. Я позвонил снова — безрезультатно.

В памяти моего телефона сохранился номер Мэттссон. Я набрал его.

Никто не ответил.

Я наобум потыкал кнопки домофона, пока наконец не попал внутрь. Поднялся на третий этаж и прислушался. Из квартир раздавались звуки обычной жизни, за дверью квартиры Мэттссон, напротив, стояла полная тишина.

Я позвонил в дверь. Никто не открыл. Я заглянул в прорезь в двери для почты, но смог разглядеть только кусочек персидского ковра в прихожей.

Если она решила отправиться на работу одна, то почему не сообщила об этом мне?

Я позвонил в справочную и попросил соединить меня с администратором театра. Вивика Мэттссон на работу еще не пришла.

Я снова позвонил по номеру Мэттссон и прижался ухом к прорези для почты.

Телефона в квартире не было, или он был выключен, иначе я бы услышал звонок.

Я спустился на первый этаж и нашел на доске объявлений телефон домоуправа. Он сразу взял трубку. Я проявил напористость и попросил его поторопиться. Он обещал быть на месте через десять минут.

Позвонил Симолину и вызвал его домой к Мэттссон.

Управляющий появился через восемь минут. Мы вместе поднялись на третий этаж.

Я достал пистолет и попросил дать ключ.

Домоуправ побледнел и протянул его мне.

— Вам лучше уйти.

Управляющий ретировался вниз по лестнице.

Я отпер замок и начал осторожно открывать дверь. Когда промежуток увеличился сантиметров до пяти, заглянул внутрь. В прихожей не было ничего необычного. Я начал осторожно красться внутрь, но затем понял, что это бессмысленно. Если в квартире кто-нибудь есть, то он уже услышал меня.

Тем не менее я держал оружие наготове.

Сначала я увидел собаку Мэттссон. Она лежала мертвой на мягком ковре гостиной.

Дверь в спальню была приоткрыта. Носком ботинка я толкнул ее, чтобы полностью распахнуть. И уже не удивился, увидев Вивику Мэттссон, лежавшую поперек двуспальной кровати с кровавым следом на шее. Она была мертва, как и ее собака.

Я потрогал ее руку. Холодная. Перевернул тело и увидел лицо. Набухший язык торчал изо рта странным цветком. Я смотрел на нее и чувствовал сначала вину, а потом злость.

— Я был уверен, что ей ничто не угрожает, — сказал я скорее себе, чем другим.

Стенман, Симолин и Хуовинен смотрели на меня с сочувствием.

— Паршивая история, — вздохнул Хуовинен и перевел взгляд на лежавший в постели труп.

— Почему она впустила посторонних, если так боялась? — недоуменно спросила Стенман.

Я думал о том же и кое-что вспомнил.

— В квартиру к Таги Хамиду приходили мужчина и женщина. Возможно, в дверь позвонила женщина, и Мэттссон не почувствовала опасности.

Какая-то важная мысль искоркой мелькала у меня в мозгу. Я постарался выкинуть из головы все остальное, чтобы нащупать след этой мысли.

Вдруг я поймал ее.

— Собака!

— Что «собака»? — спросил Хуовинен.

— Я имею в виду не собаку Мэттссон, а собаку той женщины, которую я видел в парке.

Я рассказал им о женщине, которая выгуливала свою собаку в парке Сибелиуса, и о предупреждении своего дяди.

— Если у женщины, которая звонила в дверь, была собака, то другая собачница обязательно открыла бы ей дверь.

— Почему ты не рассказал о собаке? — насупился Хуовинен.

— Я не поверил дяде.

Приехал криминалист.

— Собака застрелена из двадцать второго калибра с глушителем, женщина задушена, как вы видите. Похоже, убийц было двое, поскольку все проделано очень чисто.

— Возможно, они следили за Мэттссон и видели, что она встречалась с вами, а после этого решили убрать ее, — предположил Хуовинен.

— Кто они? — спросил Симолин.

— Каплан и его помощница.

— Почему же он просто не убрался из страны? Какой смысл ему был оставаться и устраивать охоту на Мэттесон? Кто-то тут просто кретин, — сказал я, и все посмотрели на меня с недоумением.

— Что такое?

— Я знаком с Капланом и знаю, насколько он хитрый. Почему же он следит за мной так, что засвечивается, и почему в случае с Мэттссон он засвечивается снова?

Я помнил звонок Дана и то, что он дразнил меня, как в детстве. Я лучше него играл в настольный теннис, но он был самым въедливым игроком из всех, кого я знал. Он как будто читал мои мысли и угадывал мое следующее движение. Когда после долгого перебрасывания мячом я бросался к правому краю стола, чтобы принять мяч, он бил влево. Когда я ожидал сильного броска, он подкручивал мяч снизу и тот едва-едва переваливался через сетку. После этого я собирал всю свою волю в кулак, чтобы не звездануть Дану ракеткой по глумливой роже.

Я вдруг понял, в чем дело. Сомнений не осталось.

— Когда Каплан звонил мне, он напомнил, что всегда был сообразительнее меня. Он хотел, чтобы я обиделся и сосредоточил все свои силы на охоте за ним — тогда остальные смогли бы спокойно заниматься своим делом. Убийцы, женщина и мужчина.

Хуовинен хотел что-то сказать, но осекся, когда криминалист просунулся в дверь и приложил палец к губам.

Все посмотрели друг на друга. Криминалист сделал знак рукой, чтобы я шел в спальню.

Хуовинен последовал за мной. Криминалист показал на что-то под подоконником рядом с кроватью. Мы нагнулись, чтобы посмотреть. Под подоконником был прикреплен маленький передатчик.

Никогда больше я не усомнюсь в прозорливости и уме своего дяди.

Кто-то тайно прослушивал квартиру Мэттссон.

Мы вышли в прихожую. Хуовинен прошептал:

— Что будем делать?

— Продолжаем как обычно. Не думаю, что квартиру продолжают прослушивать.

— Может быть, тех, кто слушает, можно выследить.

— Мика, свяжись со специалистами по связи.

Симолин кивнул и вышел на лестницу.

— Необычное дело, — сказал задумчиво Хуовинен.

— Нет, хотя нам пытаются его скормить под видом заурядного.

— Кто пытается? — спросил Хуовинен.

Я не успел ответить, как с лестницы донеслись шаги. Я выглянул на площадку. Увидел, что к нам идет Силланпяя.

— Я тут случайно рядом оказался, — сказал он. — Не возражаете, если мы откровенно все обсудим?

— Снова? Хочешь рассказать что-то о своей дружбе с Али Хамидом?

— Понимаю твое недовольство, но и у нас есть основания для недовольства. Я слышал, тут женщина погибла.

Силланпяя осмотрелся. Пожилая соседка разглядывала нас из приоткрытой двери своей квартиры.

— Пойдемте куда-нибудь в более спокойное место, — сказал Силланпяя.

«Более спокойным местом» оказался микроавтобус с затемненными стеклами. Задняя часть машины была забита различным оборудованием, магнитофонами и ноутбуками. В машине сидело двое мужчин. Они расположились перед монитором GPS-навигатора. На экран была выведена карта. У обоих мужчин были защищенные телефоны.

Один из них говорил в трубку:

— Объект поворачивает с Туусулантие на Третью кольцевую и движется на запад…

Силланпяя посмотрел на нас и сказал:

— Объект — это микроавтобус. Мы следим за ним.

— И что в машине? — с напором спросил Хуовинен.

— Двое мужчин, женщина и фанерный ящик. Я уверен, что вы очень хотите встретиться с ними.

— Убийцы Мэттссон в машине?

— Похоже на то, а также Хамида и его работника. Мы уверены также, что это они установили бомбу в Койвукюля.

— Я знаю, что Али Хамид ваш агент, — сказал я.

— Осведомитель. Благодаря Али мы вышли на след этих людей.

— Поздновато.

— Что ты имеешь в виду?

— Али Хамид звонил тебе незадолго до того, как его убили. Вы поехали в мастерскую и обнаружили там трупы.

Силланпяя посмотрел на меня, оценивая, насколько много мне известно.

— У нас имеется свидетель и запись с камеры наблюдения.

Силланпяя понял, что я знаю слишком много. Он не мог играть вслепую и принял решение с полпути пойти навстречу.

— Операция была бы под угрозой, если бы трупы нашли уже вечером. Я не могу рассказать больше.

— Не нужно. Ты имеешь в виду, что Таги мог бы отменить встречу на мосту и вы упустили бы возможность подогнать Бакра и Сайеда израильтянам.

Силланпяя ничего не ответил.

— С точки зрения полиции это означает, что ты подозреваешься в содействии четырем убийствам и двум непредумышленным убийствам, — холодно произнес Хуовинен.

— Теория и практика иногда очень далеки друг от друга. Мы живем в мире, где спецслужбы демократических государств сотрудничают, когда у них общий враг.

— Ваше сотрудничество убило шесть человек, — продолжил Хуовинен.

— Мы слишком поздно заметили, что играем по разным правилам, и не успели этому воспрепятствовать. Кроме того, сначала мы полагали, что братьев Хамид убили Бакр и Сайед. Мы вышли из сотрудничества, как только дело прояснилось, и теперь помогаем вам всеми возможными средствами.

— Дан Каплан в машине?

— Нет. Нам не известно, где он, но мы знаем, что он из той же команды.

— Вы располагаете информацией, куда направляется машина?

— Думаю, в аэропорт.

— Объект поворачивает на шоссе к аэропорту…

— Я довольно точно угадал, что скажете?

— Тогда угадай и все остальное, — зло произнес Хуовинен.

— Мы ничего от вас не скрываем, но о том, что можно разглашать, а что нет, нам придется договориться совместно. Это дело международного уровня.

— За информирование общественности отвечает руководитель расследования, — сказал Хуовинен.

— Мы вынуждены высказать несколько пожеланий, — заметил Силланпяя.

— Что ж, высказать можно.

Рассказ Силланпяя занял минут пять.

— Машина во дворе грузового терминала, — сообщил второй сотрудник с телефоном.

— Хотите поехать с нами? — спросил Силланпяя.

Мы не стали возражать.

Освенцим и Треблинка. В юности я побывал в обоих, путешествуя по карточке «интеррейл». Миллионы евреев были уничтожены, словно животные, заразившиеся инфекционной болезнью. Это породило безграничное море страданий, зла и страха и научило евреев обнаруживать и распознавать враждебность, кроющуюся за словами, заключенную в словах, не высказанную словами. Иногда антисемитизм видят и там, где его нет. За ним следят, как за погодой. То жарит солнце, то кажется, что небо вновь затягивается тучами. Абсолютным нулем, полюсом холода стал ледниковый период Холокоста. Абсолютный нуль не был достигнут, но человечество приблизилось к этой отметке. Поэтому стала очевидна необходимость всегда быть начеку, сохранять бдительность. «Никогда больше» было вытатуировано на руке у каждого еврея.

Отношение к государству Израиль было второй извечно щекотливой темой. Заслуживают ли одобрения все деяния израильского государства лишь потому, что за ними стоит Израиль, его политики, руководители и солдаты?

Далеко не все евреи соглашались с силовой политикой Израиля на оккупированных территориях, но с другой стороны…

Многие из нас балансируют, как Тевье-молочник, между традициями и любовью к родине. С одной стороны — да… С другой — нет…

Когда армия Израиля ракетным ударом убила двух предводителей «Хамас», некоторые мои сослуживцы спрашивали, как я отношусь к этому. Я вынужден был присоединиться к евреям, позиция которых так и выражается: «с одной стороны… с другой стороны…».

Но всему есть предел. Несколько граждан Израиля участвовало в серии преступлений, повлекших гибель уже восьми человек. Хоть я и еврей, но чувствовал, что граница перейдена, и мне было легко выбрать сторону.

— Идут! — сказал Симолин.

Я, Симолин и Силланпяя сидели в международном транзитном терминале аэропорта Хельсинки-Вантаа и пытались изобразить на лицах безразличие. Мы довольно правдоподобно играли роль бизнесменов средней руки, собравшихся за границу для заключения не самых мелких и не самых крупных сделок.

Я сразу узнал женщину, хотя на ней была форма стюардессы авиакомпании «Эль-Аль». Это была та самая дама, которая выгуливала собаку в парке Сибелиуса.

Вместе с ней шел мужчина лет тридцати в форме второго пилота «Эль-Аль». В руке он держал черный кожаный портфель.

Я опустил веки, прикрыл лицо ладонями и изобразил дремлющего бизнесмена. Я слышал, как женские каблучки процокали мимо. Подождал секунду и открыл один глаз. Женщина и мужчина остановились у выхода на посадку авиакомпании «Эль-Аль».

— Пошли, — сказал Силланпяя, и мы разом встали.

Я видел, как мужчина попытался открыть стеклянную дверь, за которой начиналась «кишка», ведущая к самолету, но выход оказался заперт.

Мужчина сказал что-то сотруднику аэропорта и одновременно заметил нас.

Он снова вцепился в дверь и сильно рванул ее. Дверь дрогнула, но не поддалась. Женщина попыталась помочь, но было поздно.

Силланпяя предъявил полицейское удостоверение и объявил, что они оба задержаны. Женщина попыталась улыбнуться и удивленно спросила, в чем дело.

— Пройдемте с нами, узнаете.

— Самолет вылетает.

— Пройдемте, это ускорит дело.

К нам подскочил сотрудник авиакомпании «Эль-Аль», громким голосом потребовавший разъяснений. Полицейский аэропорта крепко взял его и чуть не насильно отвел в сторону.

— Я только доложу капитану, — сказал мужчина и достал мобильный телефон. Я выхватил аппарат у него из рук.

— Я требую, чтобы вы немедленно позвонили в посольство Израиля, — решительно заявила женщина.

Мы провели обоих в помещение таможенной службы, где их и вещи досмотрели. После этого Силланпяя приказал разместить задержанных по камерам отдела полиции аэропорта так, чтобы они не могли разговаривать между собой.

Ящик ждал нас в багажном отделении аэропорта. Прочный фанерный ящик длиной метр с лишним, около восьмидесяти сантиметров шириной и полметра высотой. В транспортной накладной было указано, что в нем находится компьютерное оборудование.

Сотрудник грузового терминала по просьбе Силланпяя принес монтировку. Силланпяя отпустил его и только после этого взломал замок, опечатанный пломбой дипломатической почты посольства Израиля.

Внутри ящика, завернутый в упаковочный полиэтилен с пупырышками, лежал седой человек. Его рот закрывала повязка. Мужчина был привязан к крюкам на стенках ящика за руки и за ноги так, что не мог шевельнуться. Казалось, он без сознания.

— А теперь выясним, кто ты, черт тебя дери, такой, — сказал Силланпяя.

Глаза мужчины оставались закрытыми. Я попытался прощупать пульс у него на шее. Сердце билось медленно, но ровно. Силланпяя самодовольно улыбнулся и протянул руку:

— Будем квиты?

Я пожал руку.

Симолин осмотрел мужчину и его тесное убежище.

— Теперь последует международный скандал. Или как?

Мы оба посмотрели на Силланпяя.

— Не обязательно.

— Как это? — удивился я.

— Не надо об этом трубить на весь мир. Каждый шаг необходимо тщательно обдумать. Если хорошо сыграть, то у нас в руках — золотой слиток.

— Что ты называешь игрой? — поинтересовался я.

Я больше всего боюсь, когда черное или белое начинают сглаживать до серого. Я ведь полицейский, а полицейский не играет и не торгуется, разве что в буквальном значении этих слов.

— Ты хочешь выторговать скидку на апельсины?

Силланпяя сразу понял, что ему следует осторожнее подбирать слова. Мы знали слишком много, поэтому с нами приходилось считаться. Я был руководителем расследования и отвечал за информацию по делу. Начни мы играть по-настоящему, все козыри оказались бы в моих руках.

— Я имею в виду, что следствие еще не закончено. Во всяком случае, твой друг Каплан все еще в бегах.

— Если вы все время следили за израильтянами, то у тебя, вероятно, есть информация, где он может быть.

— Не все время, только со вчерашнего дня.

У Силланпяя зазвонил телефон. Он посмотрел на экран и включил громкую связь, чтобы и мы слышали разговор.

— Добрый день, господин Клейн, — ухмыляясь ответил Силланпяя.

— Мне сообщили, что полиция задержала двоих граждан Израиля, сотрудников «Эль-Аль».

— У вас хорошие и оперативные источники информации.

— В чем дело?

— Обычное расследование уголовного преступления.

— О каком преступлении идет речь?

— Об особо тяжком.

— Как стюардесса и второй пилот могут быть замешаны в уголовном преступлении?

— Кто угодно может быть замешан, даже полицейский.

— Рейс будет задержан, если их не освободят.

— К сожалению, тут ничего нельзя поделать, вам придется либо заменить экипаж, либо отменить рейс.

— А что, если представитель вашей полиции будет сопровождать рейс?

— Полиция Финляндии не проводит допросы подозреваемых в самолетах, только в тюрьме. Кроме того, я не уполномочен принимать решения по таким вопросам.

— Вы учли вероятность того, что тут может быть какое-то недоразумение? Вы осознаете, что этот случай может иметь чрезвычайно серьезные последствия для отношений между нашими странами?

— Я очень хорошо понимаю всю серьезность ситуации. Это входит в мои обязанности.

— Может ли быть полезным вмешательство посла, с кем ему следует связаться?

— Не думаю, что это целесообразно. Кроме того, если средства массовой информации узнают, что вы пытались оказывать давление и препятствовать полицейскому расследованию особо опасного преступления, то…

— Речь не идет о давлении… Просто все это происходит в чрезвычайно неудачный момент. Министр иностранных дел Израиля прибывает в Финляндию, и одновременно наших граждан, которые вдобавок находятся на государственной службе, арестовывают, да еще и в еврейский Новый год и в Йом Кипур. Вы ведь знаете, как чувствительно в Израиле относятся к таким делам.

— Они лишь временно задержаны.

— Кто расследует это дело?

— Я слышал, что комиссар Кафка.

— Почему? Он ведь расследует еще и дело о событиях в Линнунлаулу?

— Не знаю. Я не разговаривал с Кафкой и не занимаюсь этим делом, во всяком случае, до тех пор, пока речь идет об обычном уголовном преступлении. К сожалению, я не могу больше разговаривать.

— Вы могли бы оперативно держать меня в курсе? Вы должны понять меня. Нельзя было выбрать времени хуже — визит министра иностранных дел и Йом Кипур.

— Я, разумеется, понимаю, но Кафка непростой человек. Он никак не информирует нас, а вам он рассказывает еще меньше.

— Нам следует как можно скорее встретиться и обсудить визит министра иностранных дел. Вы понимаете, что я вынужден доложить об этом послу, и, к сожалению, этим дело не кончится. Далее оно пойдет в Министерство иностранных дел и сами знаете куда.

— Разумеется. Вы тоже просто делаете свою работу, но это уже не относится к моей компетенции. К счастью, Израиль — демократическая страна, и там понимают, как следует поступать в условиях демократии.

Врач аэровокзала прибыл на место через пять минут и осмотрел мужчину, извлеченного из ящика.

— Он находится под воздействием сильного снотворного. Вероятно, будет оставаться в состоянии сна еще несколько часов.

— Ему угрожает какая-то опасность? — спросил я.

— Не думаю. Сердце работает стабильно, но лучше всего переместить его туда, где можно обеспечить безопасное наблюдение за пробуждением.

Я попросил врача вызвать «скорую» и подобрать подходящую больницу.

Силланпяя стоял в сторонке и разговаривал по мобильному телефону, время от времени поглядывая на меня. Он закончил разговор и подошел ко мне:

— Я говорил с начальником полиции. Он считает, что, учитывая щекотливость ситуации и исходя из соображений общественной целесообразности, ответственность за информирование по данному делу лежит на полиции государственной безопасности. Мы также проведем допрос задержанных и обнаруженного в ящике человека. Вся информация, необходимая для расследования уголовного преступления, будет незамедлительно передана вам.

— Это вы, что ли, будете решать, какая информация необходима для расследования?

— Извини, но теперь мы будем действовать, как я сказал. Решение принято высоким руководством.

Я забыл про Симолина, но он не забыл обо мне. Когда Силланпяя отошел поговорить с врачом, Симолин приблизился и отвел меня в сторону.

— Ты что-нибудь выяснил про подслушивающее устройство? — спросил я.

— Телефонисты приезжали и забрали его. Прослушка, по-видимому, велась из машины во дворе дома. Там передатчик, действующий в радиусе не более ста метров… Из французского Интерпола пришла информация по отпечаткам пальцев спрыгнувшего на поезд человека. Похоже, что в случае с ним мы шли по неправильному следу, и в случае с другим типом тоже.

— Каким другим?

— С убийцей Вейсса, человеком из «фокуса». Отпечатки пальцев, обнаруженные в «фокусе» Лайи, также идентифицированы.

Когда Симолин закончил, я знал, что следующей ночью буду спать не лучше, чем предыдущей.