Как говорится, если потереть еврея, то проявится его мама со всеми своими достоинствами и недостатками.

Все мое детство, да и юность прошли в страхе, что мама появится именно в тот момент, когда я целуюсь в подвале с Кайей Линдстрём, жившей в соседнем доме, или засовываю руку в трусы Кармеле Мейер.

Сама мама относилась к мужчинам как к созданиям почти ненужным и после смерти отца ни на одного даже не взглянула. Иногда мне казалось, что смерть отца была для нее облегчением. Ее громадные черные подштанники развевались на бельевой веревке, натянутой во дворе, как военный флаг. Каждый, кто видел их, понимал, что фронт, который они прикрывают, больше никогда ни перед кем не падет.

Возможно, самое печальное заключалось в том, что я не смел пригласить домой друзей, поскольку мать подвергала их перекрестному допросу и выносила приговор, не слушая аргументов защиты.

Мы пытались относиться к маме с пониманием, поскольку она многое пережила. Мама родилась в Польше и после захвата страны Германией в 1939 году десятилетней девочкой бежала со своей матерью в Финляндию. В двадцать лет она уже вышла замуж за торговца мануфактурой, который был старше ее на двадцать лет. Муж умер в конце сороковых годов, и магазин обанкротился. Примерно через год после этого родственники, которые сватали моего отца, сумели свести наших родителей. Не прошло и пары месяцев, как Вольф Кафка перешел в разряд бывших холостяков.

Брак с торговцем мануфактурой был бездетным, но с моим отцом мама родила троих детей — Эли, меня и Ханну. Когда родился Эли, мама оставила работу в парикмахерской. Для моего отца, инженера-гидростроителя, спокойные денечки закончились. Как человек тихий и очень ценивший покой, он боялся матери. Возможно, именно поэтому отец много времени проводил в командировках в Северной Финляндии. Он работал в крупной энергетической компании и принимал участие во всех проектах, связанных со строительством плотин и электростанций в Лапландии.

Отец служил в этой компании и в то время, когда она по бросовой цене скупила прибрежные земельные участки у местного населения и заставила речные пороги приносить деньги. На логарифмической линейке моего отца рождались, в частности, расчеты рентабельности и экологической безопасности водохранилища Локка.

В Северной Финляндии отец и погиб. Он утонул во время поездки на рыбалку и охоту, организованной для руководителя их корпорации. Пьяный директор пожелал непременно попробовать пройти порог, и отец, самый трезвый из всей компании, вынужден был отправиться с ним, чтобы грести. Лодка ударилась о камень и перевернулась. Тело отца нашли на следующий день в паре километров ниже по реке.

В еврейских анекдотах часто фигурирует женщина с громким голосом, как у моей матери, которая до последнего заботится о благе семьи. Я хотел бы верить, что и моя мама была такой, но, боюсь, она в первую очередь думала о себе. В Польше мать научилась сражаться за каждую корку хлеба. Некоторых такая жизнь учит благородству, другие засыхают и черствеют.

Самый кошмар начался вскоре после смерти отца. Мне тогда было чуть больше десяти. Когда отец умер, семья осталась почти без средств к существованию. Компания выплатила какую-то разовую компенсацию за смерть своего сотрудника, но деньги ушли на покрытие долгов за квартиру. Мама на несколько лет вернулась работать в парикмахерскую напротив нашего дома, а вскоре открыла свою собственную.

То, как она раздобыла денег на эту парикмахерскую, стало легендой семьи.

Мама пошла в банк, где служил управляющим мой дядя Дэннис, и разложила перед ним смету на необходимую сумму. У дяди как раз должно было начаться важное совещание по финансовым вопросам, и он попытался выпроводить маму на улицу. Но она не отступила. Мама сказала, что вцепится в дверь, а если понадобится, то даже зубами, и будет висеть на ней до тех пор, пока дядя не пообещает дать деньги. Он давно был знаком с мамой и знал, что та исполнит угрозу. Когда мать обеими руками ухватилась за дверную коробку, нервы у дяди не выдержали и он пообещал дать необходимую сумму. Мама вежливо его поблагодарила, поцеловала в лоб и ушла.

Парикмахерская оказалась успешным делом, но для нас с Эли она стала источником многих мучений. Поскольку у мамы вначале не было денег, чтобы нанять помощника, брату и мне пришлось работать. Мы бегали по маминым поручениям, сметали остриженные волосы и иногда, когда случался аврал, даже мыли клиентам голову. Я это все ненавидел. В конце концов у меня начались приступы астмы от запаха лака и краски для волос, и врач запретил мне работать в парикмахерской. Эли под предлогом учебы прекратил эту работу еще раньше.

Было три часа ночи, я лежал в постели и думал о том, что же в моем подсознании вызвало сон про маму. Она умерла уже шестнадцать лет назад.

«Маньяк!»

Иногда мама в ярости хватала меня за волосы и осыпала страшными ругательствами на иврите и арабском. Она бросалась ими как заклинаниями, и я еще в течение пары недель чувствовал себя проклятым.

Я должен был признать, что то арабское ругательство в мое сознание вложила мама.

Арабское?

Одна мысль пришла мне в голову, и я вспомнил разговор со школьным приятелем, который состоялся несколько часов назад. Что он переспросил у меня, когда объяснял значение слова «маньяк»? «Маньяк, просто маньяк и больше ничего?»

Я решил сразу с утра перезвонить ему. Если мое подозрение окажется правильным, то это изменит все дело.