В стороне от грозных событий

Весть о войне дошла до нас, слушателей старшего курса командного факультета, Военной академии механизации и моторизации РККА, вскоре после прибытия в лагерь.

Переезд проходил ранним воскресным утром 22-го июня 1941-го года и совпал с той особой приподнятостью, которая возникает всякий раз, когда экзаменационная сессия уже позади. Подстать нашему настроению была и погода — солнечная, с редкими белыми облаками на синем небе.

В кузовах автомашин одни слушатели шутили и смеялись, другие дремали, продлевая неоконченный сон, а я мысленно был в обстановке вчерашней прогулки с женой и детьми в Лефортовском парке, что рядом с академией…

Дети резвились, играли в прятки среди деревьев да бегали по узким тропкам. Двухлетний Боря почти не сходил с рук, и много раз «примерял» мою фуражку, а за свободную руку держались то шестилетняя Люся, то четырехлетняя Галя.

— Лиза, что это сын сегодня так жмется ко мне? — спрашивал я жену

— Не понимаешь? А когда ты с детьми вот так, два часа гулял? Больше 10-15-ти минут перед сном и то не каждый день они тебя не видят. От счастья, что папа с ними, они и жмутся к тебе.

Да, это было так: учеба почти не оставляла времени на семью…

Около полудня сигнал горниста вызвал слушателей на построение. Прибыли и старшие курсы инженерных факультетов. Необычная озабоченность на лицах начальников насторожила.

Зашумели репродукторы, и вместе с двенадцатью ударами колокола от тревожной догадки сильно забилось сердце. И тут услышали слегка заикающийся голос заместителя председателя Совета Народных Комиссаров — народного комиссара иностранных дел В.М.Молотова, выступившего с заявлением Советского правительства. Сообщив о фашистской агрессии, дав политическую и моральную оценку ей, правительство призывало Красную Армию и Военно-Морской флот самоотверженно сражаться с захватчиками, а население — героическим трудом обеспечивать фронт всем необходимым. Были близки и понятны каждому из нас заключительные слова заявления: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

На состоявшемся вслед за тем митинге, все выступавшие гневно осудили коварство немецко-фашистского руководства, растоптавшего договор о ненападении между СССР и Германией. Они единодушно заявили, что слушатели и начсостав полны желания стать в ряды тех, кто сейчас сражается с врагом.

Так все мирное отошло на второй план, уступив место тревоге и думам о фронте.

— Не пройдет много времени как фашистские войска будут разгромлены, — говорил командир нашей учебной группы майор Василий Дмитриевич Глушков, участник Народно-революционной войны в Испании. — Но для возмещения потерь и новых формирований потребуются командиры. И хотя жаль, что недоучимся, но фронт теперь — самое главное.

— А что нам сейчас делать в академии? За два года мы получили достаточные для войны знания, — безапелляционно заявлял старший лейтенант Боря Шумилов. — Кому, как не нам, быть сейчас на фронте?

Да, каждый из нас хотел, возможно, скорее попасть на фронт. «Фронтовые» настроения, ослабившие интерес к учебе, были, однако, непродолжительны. Конец им положило распоряжение вышестоящего командования о том, чтобы в месячный срок отработать наиболее важные темы третьего курса, после чего произвести выпуск. Академия перешла на удлиненный рабочий день, и главное внимание в учебе стало уделяться практической организации слушателями боя на местности.

Программа мер, разработанных ЦК ВКП (б) и Советским правительством в целях разгрома агрессора, наиболее полно была отражена в выступлении по радио 3-го июля Председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина. Слово Сталина ассоциировалось со словом партии. Глубоко проник в сознание прозвучавший в выступлении призыв партии и правительства, не зная страха, до последней капли крови сражаться за советскую землю. Он раздался как набат и таковым сохранился в памяти.

Военкоматы наполнялись не только людьми, пришедшими по повесткам; их осаждали и добровольцы. Приведу эпизод, происшедший на одном из полевых занятий. Из группы колхозников, работавших на прополке картофеля, к нам подошла группа молодежи. Одна из девушек, поздоровавшись, спросила:

— Товарищи командиры, кто бы мог дать нам разъяснение?

— По какому вопросу? — осведомился наш тактический руководитель полковник Анатолий Семенович Лямцев.

— Мы в школе выучились на санитарок, сдали зачеты, имеем справки и значки «Готов к санитарной обороне». В военкомате просились на фронт, но нам отказали.

— А я просился на фронт красноармейцем, окончил 10 классов, «Ворошиловский стрелок», комсомолец, а меня не направляют, — перебивая девушку, заговорил юноша.

— Мы тоже комсомольцы и «Ворошиловские стрелки», — почти хором сообщили девушки.

Их глаза отражали и надежду, и мольбу, и беспокойство.

— А сколько вам лет?

— Ну… семнадцать, одной — шестнадцать.

— Потому и отказывают, что нет еще восемнадцати. Подрастете, тогда и возьмут.

— Нам-то было понятно их стремление!

В начале июля, в один из воскресных дней в числе отпущенных в Москву к семьям был и я. Пригороды и столица встретили нас наклеенными на окна бумажными крестами, выключенным уличным освещением и затемненными окнами в ночное время. Люди были непривычно молчаливы и озабочены.

Случайно совпало, что приехал к нам Иван, мой младший брат, слушатель Военной академии имени М.В.Фрунзе, только что переведенный на второй курс факультета противовоздушной обороны, старший лейтенант.

— Какая удача! Думал, увижу только Лизу и малышей, но и ты оказался дома, — радостно заговорил он. — А я, вот, как и мои однокурсники, убываю в Действующую армию.

— А как Ольга, Риточка? — волнуясь, спросила Лиза.

— Я — с вокзала, только что проводил их к ее родителям за Кострому.

В свои 22 года, он отправлялся уже на вторую войну, пройдя ранее советско-финляндскую, в ходе которой был дважды ранен. При прощании мы, наверное, думали одно и то же: надолго ли расстаемся? Увидимся ли? Склонный к шутке, Ваня сказал:

— Битые, говорят, народ живучий! Обязательно увидимся и самое позднее после… победы.

Его слова сбылись. После войны, израненные и контуженные, увиделись. А в момент расставания всплыли в памяти картины из детства и юности…

Родился я 9-го января 1915-го года в деревне Малые Заречена, которая пряталась в глухих вятских лесах Нагорского района Кировской области, в ту пору, когда полыхала и ширилась первая мировая война. Отец был мобилизован и погиб на русско-австрийском фронте в Карпатах. Матери одной пришлось растить пятерых детей и заботиться о престарелом прадеде. Естественно, что хозяйство пришло в упадок.

Мы в семье начинали выполнять сельхозработы с семи лет. Кстати сказать, в наших деревнях в то время это было нередко. При всей тяжести жизни братья и я зимой учились. Помнится, как впервые на сенокосе к старшим сестре и брату присоединился и я. Мы косили уменьшенными косами-горбушами. Подошла соседка и с удивлением и похвалой говорит:

— Батюшка бог! Настя, да у тебя уже три помощника!

— Не сглазь, Анна. Вот и ко мне пришло счастье. И… заплакала.

Было мне 11 лет, когда мать, заболев от непосильного труда, умерла. Так началась самостоятельная жизнь трех отроков и одной девочки — в единоличном хозяйстве, а с 1929-го года — в колхозе.

Учебе в семилетке помогла стипендия Наркомпроса РСФСР. Подрабатывал также на обучении молодежи грамоте, для чего организовал в своей деревне кружок по ликвидации неграмотности («ликбез»).

Словом, ранний труд и в малолетстве свалившаяся забота о себе лишили меня детских радостей.

Семилетку окончил успешно, и неожиданно выпавшим счастьем явилось направление на учебу в техникум общественного питания, входивший в систему потребкооперации и располагавшийся в Нижнем Новгороде.

В техникуме получил хорошую общеобразовательную и неплохую теоретическую и практическую подготовку по специальности. Во время учебы в нем, в 1931-м году стал комсомольцем.

Скромной стипендии хватало лишь на полмесяца. И такие, как я, кому помощи ждать было неоткуда, подрабатывали на погрузочно-разгрузочных работах в вечернее время и по воскресеньям. Этому способствовало наличие в Нижнем Новгороде двух железнодорожных станций и на реках Волге и Оке двух портов. Только трудно было это начать, так как брали артелями. В то время даже в техникумах было немало студентов в возрасте 18-20-ти лет. Естественно среди них я, 15-летний подросток, был и мал ростом и не выглядел сильным.

— Зачем ты нам нужен, пацан? Хочешь, чтобы мы на тебя работали? — говорил, отказывая в моей просьбе взять в артель ее руководитель, взрослый парень.

— Давайте возьмем парня, проверим, уж очень настырный. Может что-то и получится. Сирота, ведь, — предложил его такой же взрослый товарищ.

И на первой же выгрузке, стараясь изо всех сил, заслужил доверие и стал полноправным артельщиком.

Студенческие артели по объему выполняемых работ не уступали, пожалуй, профессиональным грузчикам; экипажи судов и железнодорожники нас ждали и приглашали. Ведь Нижний Новгород был городом студентов.

В те годы в нем осуществлялось крупное строительство, в частности, такого гиганта, как Горьковский автозавод. В нем активно участвовала, главным образом по воскресеньям, студенческая молодежь. Трудовой ее подъем и сплоченность, во главе которых стоял комсомол, были огромны. В то же время хорошо учились.

Для сведения тех современных «демократов», которые считают, что наше поколение зря прожило, сообщу, что Нижегородский автозавод через полтора года после начала строительства стал выпускать автомобили. Его главные цехи имеют длину более полкилометра и ширину 30—40 метров каждый. А ведь основной строительной «техникой» были лопата, тачка, рычаг и веревка!

В ноябре 1933 года получил диплом техника-технолога по кулинарии и назначение заведующим производством отдела общественного питания Вятского (с 1934-го года Кировского) городского рабочего кооператива, в котором в то время были сосредоточены торговля и питание всего города. Вскоре избрали не освобожденным секретарем комитета ВЛКСМ этой организации.

Сюда-то, в Киров, после окончания семилетки и переехал ко мне брат, поступив на учебу в техникум. Собственно, в деревне он оставался уже один: старший из братьев перед этим умер, а сестра вышла замуж…

Но продолжу рассказ о первых днях и неделях войны. Мы жадно следили за тем, что касалось характера боевых действий, особенно танковых войск. Читали сообщения о героических действиях наших подразделений, а со стороны противника отмечались удары танковых и моторизованных дивизий и даже моторизованных корпусов. Также редко встречались сообщения о сосредоточенных ударах нашей авиации, а вот о противнике говорилось, что он действует авиагруппами. Естественно возникал вопрос: где же наши механизированные корпуса и авиационные дивизии? Выступление Сталина лишь усилило тревогу, но не дало ответа. Мы ждали его от преподавателей, но быстро убедились, что они знают не больше нас.

Между тем драматическое развитие событий на фронте возрастало с каждым днем. Сообщения об ожесточенных боях в районе Смоленска и первый налет фашистской авиации на Москву в ночь с 21-го на 22-е июля позволили окончательно осознать, что главным для Красной Армии с самого начала отражения агрессии стало не наступление, а оборона. Оборона с целью остановить врага и выиграть время для развертывания и ввода в сражения резервов. И хотя этот и последующие налеты не причинили существенного ущерба Москве, чему, как мы убедились, наблюдая из лагеря на берегу озера Сенежского, помешала мощная противовоздушная оборона, неудачный ход оборонительных боев Красной Армии стал для нас очевидным.

Война! Невидимой гранью она разделила жизнь на два периода. Один, до 22-го июня, осознавался как радость творчества, созидания. Другой, с этого рокового дня, главенствовал в сознании как большая общенародная беда. И то, что было до него, отступило, воспринималось уже как прошлое, с которым настоящее и будущее по сложности и ответственности несоизмеримы…

23-го июля состоялся выпуск. И как бы не омрачала сознание война, все же ощущалась некоторая торжественность и радость. Радость и за себя и за тех, с кем сдружился. Это были старшие лейтенанты Михаил Пискунов, Борис Соловьев, Иван Шавров, Борис Шумилов.

И благодарили наших преподавателей и воспитателей, особенно своего тактического руководителя полковника Лямцева. Анатолий Семенович остался в памяти подлинным учителем. Мы между собой так его и называли: «учитель сказал», «учитель считает», «учитель советует». Его рекомендации и указания были для нас непреложны. Он имел опыт двух войн и прошел службу на командных и штабных должностях до механизированной бригады включительно. Конечно поздравляли и друг друга.

— С окончанием, друзья! — восклицал Борис Соловьев.

— И с окончанием, и с достижением задуманного! — в свою очередь с радостью говорил Иван Шавров.

Он напоминал эпизод из 1937-го года, во время учебы в Орловском бронетанковом училище, где мы были в одной курсантской роте: они — помощниками командиров взводов, а я — старшиной.

Вышедший тогда один из приказов Наркома обороны предоставлял лицам, окончившим училища с отличием, право выбора места службы и поступления в академии через год. Мы тогда договорились именно так окончить училище и получить право на указанные льготы. Первую мы использовали, выбрав местом службы Дальний Восток, затем воспользовались и второй, поступив через год с небольшим в академию.

Запомнились слова, с которыми к нам обратился после вручения дипломов начальник факультета генерал-майор танковых войск В. Н. Кашуба.

— Напутствия и советы не люблю. Лишь пара пожеланий. Осознайте, что вы уже не слушатели и завтра поведете людей в бой. Умело ввести подчиненных в первый бой, с малой кровью — значит заиметь боеспособный воинский коллектив. Это — искусство, особых рецептов не знаю, но думать об этом надо сегодня. Далее, чтоб не оробеть, быть уверенным в себе, оглянитесь на себя: вы уже не те, что были в начале учебы. Без веры в себя нет самостоятельности и твердости.

Много раз мы слушали его за восемь месяцев командования факультетом. Суровый и жесткий, строго-требовательный во всем, Владимир Нестерович, пожалуй, впервые предстал перед нами душевным, простым и непринужденным. Герой Советского Союза, командир танковой бригады во время советско-финляндской войны, известный в танковых войсках своей храбростью, лишившийся ноги в результате тяжелого ранения, он был для нас олицетворением командирской доблести.

Как-то само собой и я стал сравнивать свои знания теперешние и 1939-го года, и мысль воедино связала события шестилетней службы, о которой к месту будет сжато сказать…

Желание стать кадровым военным созрело в 1935-м году, во время работы в городе Кирове. В то время в печати и по радио широко велась агитация, призывавшая молодежь поступать в военные училища, на что она активно откликалась.

Проводил эту работу и наш комитет комсомола. Первоначальный интерес к профессии командира Красной Армии вскоре перерос в мечту. И в октябре 1935-го года добровольно, по конкурсу я поступил в Орловское бронетанковое училище.

Первой поздравила меня жена. Вскоре по приезде в Киров я познакомился с Лизой Камкиной, комсомолкой, работавшей в одной со мной организации. Выросшая в многодетной рабочей семье, в десятилетнем возрасте потерявшая мать, она с четырнадцати лет начала самостоятельную трудовую жизнь. Влекли меня к ней и ее взрослость не по годам и не всегда встречающаяся у девушек доброта, переросшие вскоре в глубокое чувство. В начале 1935-го года мы стали супругами и с тех пор вместе шагаем по жизни шестьдесят лет.

Когда я сообщил брату о своем решении пойти в училище, то он спросил:

— А в какое училище принимают с семилеткой?

— В пехотное, Ваня.

— Вот в такое училище я и пойду, ведь через месяц мне семнадцать лет. Да и на что я без тебя буду жить?

— Насчет жизни ты прав: на твою стипендию не проживешь. Но курсант должен быть уже взрослым мужчиной, сумеешь ли ты стать таким?

— Конечно сумею.

И одновременно со мной он поступил в Рязанское пехотное училище.

В армейскую жизнь я вошел легко. Занятия проходили напряженно и насыщенно, интерес к ним нарастал, так как теоретическая подготовка умело сочеталась с практическими действиями на технике, при оружии и в поле. В немалой степени это обусловливалось тем, что большинство преподавателей и лиц командного состава от командира батальона и выше имели боевой опыт.

В несложной роли курсанта, затем командира отделения пришлось быть недолго. Когда вернулся с первых курсантских каникул и представился командиру своей 1-й роты, то услышал неожиданное:

— Вам, товарищ Обатуров, надо представляться другому командиру.

Подумав, что командир роты получил новое назначение, возможно повышение, спросил:

— Товарищ капитан, вы уходите?

— Не я, а вы уходите, — прерывая вопрос, сказал он. — Приказом начальника училища вы назначены старшиной 7-й роты. Поздравляю и не сомневаюсь, что справитесь, хотя и жаль вас отпускать.

Старшинство на протяжении двух курсов позволило получить начальные командирские навыки. Будучи одновременно секретарем батальонной комсомольской организации, продолжил активную комсомольскую работу. Постоянное общение и работа под руководством партийных руководителей до армии и здесь, в училище, укрепили мысль — быть в партии. И в 1937-м году стал кандидатом в члены ВКП (б).

Наш третий курс был выпущен 1-го июня 1938-го года. И мы с Шавровым и Соловьевым были весьма рады тому, что попали в одну часть — в механизированный полк кавалерийской дивизии, переименованный затем в танковый. Каждого из восьмерых молодых лейтенантов, прибывших из двух танковых училищ, отдельно принял и определил на должности командир полка. После ряда вопросов, он в конце беседы со мной сказал:

— Опыт службы в роли старшины, диплом с отличием, спортсмен — это то, что нужно в учебном танковом эскадроне. Назначаетесь командиром взвода по подготовке командиров танков БТ-7.

Не встречая затруднений в проведении занятий с подчиненными, вскоре понял, что постановка обучения и воспитания в Орловском танковом училище были образцовыми. Не случайно уже через месяц оказались в учебном эскадроне мои товарищи Шавров и Соловьев и, таким образом, все взводы возглавили «орловцы».

Полк, как и дивизия в целом, жил и учился, находясь в повышенной боевой готовности. До неспокойной советско-манчжурской границы было всего 10 км.

Полк дал мне, молодому командиру: и первый опыт подготовки экипажей; и практику постановки огневой подготовки в масштабе полка, в роли инструктора огневого дела; и первые навыки штабной службы, в должности помощника начальника штаба полка по разведке. Но, пожалуй, наиболее существенную практику дал марш на расстояние около 500 км к району боев у озера Хасан в конце июля — начале августа того же, 1938-го года, завершенный, правда, к моменту изгнания с советской территории японских захватчиков.

Словом, хотя срок службы в полку был коротким, но поучительным.

В 1939-м году из полка было отобрано пять кандидатов для поступления на командный факультет академии механизации и моторизации РККА, в том числе лейтенанты Шавров, Соловьев и я, пользовавшиеся льготами. Все пять человек успешно прошли конкурсное «сито». И это в условиях, когда к конкурсу было допущено четыре человека на место!

В академии наряду с теоретической подготовкой немало внимания уделялось организации боя на местности. Много практических занятий и лабораторных работ проводилось по вооружению и стрельбе, вождению танков, их обслуживанию, по электро- и радиотехнике.

Случилось так, что с началом нашей учебы разразилась война в Европе, ставшая впоследствии второй мировой. Вполне понятно, что в процессе учебы определенное место занял анализ действий гитлеровских войск, особенно танковых, сравнение их организационной структуры со структурой наших танковых войск.

Вспоминается один из острых споров на семинаре в нашей учебной группе в 1940-м году, в ходе которого три слушателя, в том числе и я, выступали с рефератами.

— Как видите, немецкие танковые соединения действуют так, как это делали наши мехкорпуса на маневрах 1935-1936-го годов, — говорили одни. — Разработанная нами тактика танковых войск оказалась эффективной, ее успешно применяют немцы, а мы ликвидировали мехкорпуса. Чем развивать оперативный простор?

— Бои в Испании и советско-финляндская война убеждают, что танковые части надо иметь в стрелковых дивизиях, а для развития успеха достаточно танковых бригад, что мы сейчас и имеем, — возражал «испанец» майор Глушков.

— Армиям и фронтам без танковых корпусов не обойтись, — отстаивала свое мнение большая часть группы, к которой примыкал и я.

Эта последняя точка зрения высказывалась и большинством преподавателей. Конец спорам положило решение высшего командования вновь создать механизированные корпуса.

Политическая работа со слушателями, как нам казалось, была поставлена лучше, чем с постоянным составом. Подтверждением этому явилось отношение к советско-германскому договору о дружбе, подписанному в сентябре 1939-го года. Когда на митинге, проводившемся в связи с этим событием, один из преподавателей — военных инженеров высказал мнение, что опасность войны со стороны Германии против СССР снята, то слушатели зашумели и дружными аплодисментами встретили следующие слова выступившего затем доцента кафедры марксизма-ленинизма, одного из уважаемых педагогов.

— С подписанием договора антикоммунистическая и расистская сущность фашизма не изменилась, а война против Польши еще раз подтверждает его агрессивность. Поэтому нам надо быть бдительными и упорно готовить себя к защите Родины.

В июне 1940-го года я был принят в члены партии.

Академия дала мне рост и в спортивном отношении: дошел до первого разряда по лыжам и до второго — по спортивной гимнастике. Участвовал во всех межакадемических соревнованиях по этим видам спорта.

Вот такие события из предшествующей службы воспроизвела в тот день память…

Уже в первые сутки большинство выпускников убыли по назначению. Старшего лейтенанта Шаврова направили в Действующую армию. Фронтовыми дорогами он прошел всю войну, продвинувшись по службе до начальника штаба танкового корпуса, полковника. Сопутствовало ему и везение: он ни разу не был ранен. С 1973-го года Иван Егорович Шавров — генерал армии. К сожалению, в 1993-м году Иван Егорович в результате тяжелой болезни скончался.

Удрученными чувствовали себя, получив назначение преподавателями училищ, Борис Шумилов и Михаил Пискунов. Боря возмущался, а Миша был сдержан, но решителен.

— Приказ есть приказ. Освоюсь в училище и буду искать возможность попасть на фронт.

Свою мечту они вскоре осуществили. Михаил Степанович Пискунов с начала 1942-го добился назначения в Действующую армию, участвовал в боях на командных и штабных должностях до командира танковой бригады включительно и удостоился звания Героя Советского Союза. А Борис Александрович Шумилов разделил участь большинства наших однокурсников: он погиб в 1943-м году в одной из танковых атак. В феврале 1995 года не стало и Миши: он умер в результате инсульта.

Через три дня определилось и мое положение. Капитаны А. И. Лукшин, С. С. Харитонов и я были назначены младшими преподавателями кафедры тактики нашей академии. Неожиданным и разочаровывающим было это назначение!

— Какие мы преподаватели без боевого опыта! — с ожесточением говорил я.

— Выходит нас за отличную учебу и Сталинские стипендии наказали, — с горечью говорил Лукшин.

— Надо действовать! Пойдемте к начальнику академии, — решительно предложил Харитонов.

На приеме у начальника академии генерал-майора танковых войск Г. Н. Ковалева о нашей просьбе начал, было, докладывать Лукшин, как старший по возрасту, но генерал окинул нас строгим взглядом, встал с кресла и резко и громко сказал:

— Выполняйте приказ! Идите!

С оскорбленными чувствами мы удалились. Григорий Николаевич был вправе отказать, но должен был выслушать нас, а, может быть, и обосновать назначение. Кстати, его невнимание к людям, доходившее до бездушия, было широко известно в академии, что отрицательно сказывалось на его авторитете. Только такой начальник как он, мог в 1944-м году, при возвращении академии в Москву, оставить в Ташкенте семьи тех преподавателей, которые выбыли из академии на фронт. И даже отказать им в выдаче справок, свидетельствовавших о том, что они имеют в Москве квартиры от академии и прописаны в них. А без таких справок проехать в Москву было невозможно. Он заселил и квартиры этих офицеров. В числе таких семей оказалась и моя.

Начальник кафедры тактики генерал-майор танковых войск Иван Прокофьевич Сухов принял нас тепло. Узнав о посещении начальника академии, он сказал:

— Понять вас нетрудно. Кому как не вам, молодым, идти в бой. Но и здесь вы нужны. Перед войной и в ее начале кафедра изрядно поредела, так как немало преподавателей получили назначения во вновь развертываемые мехкорпуса. А на вас войны еще хватит.

Из специфической службы на кафедре остановлюсь лишь на наиболее существенных моментах.

Здесь я впервые попал в среду прошедшего одну-две войны старшего поколения командиров, многие представители которого имели боевые награды. Робость перед ними вследствие товарищеского внимания с их стороны, проявленного с первого дня, быстро исчезла.

Старший тактический руководитель кандидат военных наук полковник И. Г. Зиберов нагружал меня постепенно и не столько рассказывал, сколько спрашивал, как я буду вести то или иное занятие и при этом ненавязчиво давал советы. Возложив параллельно с преподаванием разработку программы сокращенной подготовки инженеров-танкистов, он начал приобщать меня и к методической работе.

Напряжение в деятельности кафедры было значительным, а в августе резко возросло. Враг приближался к Москве, и было принято решение о создании обороны внутри города. Территория Москвы была разделена на секторы. Оборонный сектор №1, ориентированный фронтом на северо-восток и охватывавший территорию девяти районов столицы, делился на четыре боевых участка: три в первой линии, один — во второй. Начальником сектора был назначен начальник академии, начальником штаба — начальник кафедры тактики.

Силы боевых участков образовывались в основном за счет трех академий и девяти оперативно подчиненных истребительных батальонов, сформированных из добровольцев-коммунистов старших возрастов, многие из которых были участниками Октябрьской революции и Гражданской войны.

В штабе сектора я был направленцем на второй боевой участок и немало соприкасался с полковником Лямцевым, ставшим заместителем начальника штаба сектора.

В критические дни сентября-октября сочетание труда на предприятии, в учреждении или учебы с оборонительными работами для москвичей было естественным делом. А в ночное время к этому добавлялось дежурство на крышах домов, в готовности к сваливанию на землю сброшенных фашистской авиацией зажигательных бомб.

Вспоминается разговор полковника Лямцева с одной из женщин на Измайловском проспекте.

— Да, гражданка, траншею рыть вам досталось на мужском месте: глина да еще с гравием.

— А кому же рыть-то, как не нам? Мужики-то, ведь, все на фронте да в истребителях. Жаль, что с дочерью попеременно копаем, всего одна лопата.

— Скоро лопат прибавится, — сообщил Анатолий Семенович.

Рядом с ней вытирала пот девочка шестого-седьмого класса. Подошел мальчик с узелком.

— Мама, я подогрел и принес вам суп, — быстро проговорил он. — Вы поешьте, а я покопаю.

— Иди уроки делать. Мы с Настей поочередно копаем, поочередно и кушать будем. Уроки сделаешь — ложись, мы придем поздно.

Почти каждый для защиты Родины делал все, что мог. И только теперь, через десятки лет это осознается как самоотверженность патриотов, как массовый героизм, который в то время казался само собой разумеющимся делом.

Наступили полные тревог и душевной боли дни октября. Враг все ближе подступал к Москве. Столица перешла на осадное положение с введением комендантского часа.

В сложившейся обстановке военные академии эвакуировались из Москвы. Необходимость этой меры была понятна: рядом с фронтом нормальный учебный процесс был не возможен. Так говорил разум, но чувства у нас, молодых педагогов, в отличие от пожилых, лишь сильнее забурлили.

— В скверную историю попали мы, Сергей: фронт — к нам, а мы — в эшелон и подальше от него! — говорил я капитану Харитонову.

— Да, выходит так, что мы убегаем! Плохо подумают о нас люди, видя в эшелонах, идущих в глубокий тыл, молодых здоровых командиров, — отвечал он. — А в чем мы виноваты?

Эшелон, в котором следовала кафедра тактики, через несколько дней прибыл на место эвакуации — в город Ташкент. По пути нам воочию пришлось убедиться, что слухи об огромных масштабах эвакуации достоверны. Мы видели десятки и десятки эшелонов и поездов с людьми, заводским оборудованием, сельхозтехникой и скотом, следовавших на восток, вглубь страны. А навстречу им шло такое же количество эшелонов с войсками. И все это совершалось планово, без анархии и паники, с железной настойчивостью и дисциплиной.

Академия близ города Чирчика получила территорию для лагеря и полевых занятий. Пришлось заново разработать все тактические задачи, проводимые на местности. Напряженная работа была выполнена в срок.

Мною разрабатывались две задачи батальонного масштаба. После проверки полковник Зиберов пригласил меня на доклад к начальнику кафедры. Утвердив замыслы и планы задач без существенных замечаний, генерал Сухов сказал:

— Поздравляю вас, товарищ Обатуров, с завершением становления в должности. Как и должно быть в военное время, вы на это затратили половину положенного срока.

Успешное контрнаступление под Москвой вызвало в коллективе академии энтузиазм. Все ожили, повеселели. А нас троих не покидало чувство неудовлетворенности. Мы не могли мириться, что находимся в стороне от боевых действий. В то же время наши просьбы, поддержанные уже кафедрой, начальник академии не удовлетворял.

Естественно, что начали искать «обходной» путь. Обратились с письмом к бывшему заместителю по политической части начальника факультета, являвшемуся уже военкомом одного из управлений Главного автобронетанкового управления полковому комиссару Н. А. Колесову. Николай Андреевич поддержал нашу просьбу перед управлением кадров АБТВ. И вот в начале марта 1942-го года убыли капитаны Лукшин и Харитонов.

— Друзья! — волнуясь при прощании, говорил им я, — замолвите в Москве за меня слово. При встрече отблагодарю.

— Обязательно. Мы все же уверены, что ты уедешь вслед за нами.

Но встречи-то у нас так и не произошло. Сергей Сергеевич Харитонов через два месяца погиб в ходе неудачного наступления под Харьковом. Александр Иванович Лукшин к концу войны стал начальником штаба танкового корпуса, полковником; после победы над фашистской Германией участвовал в Манчжурской операции. В 1950-м году, перед окончанием академии Генерального штаба, он заболел и скончался. В апреле в Москву вызвали и меня.

 

Дорога на фронт

В десятом часу 22-го апреля 1942 года я стоял у фасада здания Московского вокзала в городе Горьком (ныне Нижний Новгород), смотрел на распускавшиеся деревья привокзальной площади и был, наверное, не менее счастлив, чем альпинист, впервые покоривший престижную горную вершину. Еще бы! Состоялось назначение, ведущее на фронт.

Известным мне со студенческих лет трамвайным маршрутом выехал в Сормово, в один из старейших промышленных районов города, а оттуда пешком и попутной машиной в пригородный поселок Копосово, в котором располагалась 160-я танковая бригада, где мне предписывалось быть заместителем начальника штаба по оперативной работе.

Назначенные командир и начальник штаба к тому времени в бригаду еще не прибыли. Представившись заместителю командира и военному комиссару, приступил к работе.

Бригада являлась новым формированием, которое осуществлялось Горьковским автобронетанковым центром, и включала в себя: 352-й и 353-й отдельные танковые, и 160-й отдельный мотострелковый батальоны; зенитную и противотанковую батареи; и несколько отдельных рот, и взводов. Красноармейцы и сержанты были призваны в основном из Горьковской и Кировской областей, поэтому всюду в подразделениях слышались знакомые вятские и волжские говоры. Среди не полностью еще поступивших людей преимущественно были призывники, прошедшие двух или трехмесячную военную подготовку. Командиры взводов и танковые техники прошли обучение только на краткосрочных курсах. Командиров с нормальной училищной подготовкой, сержантов и красноармейцев, прошедших срочную службу до войны, а также лиц с боевым опытом, имелось до 15%. Коммунистов и комсомольцев было соответственно 8 и 15%.

Из всего многообразия задач, которыми пришлось заняться, наиболее трудоемкими были две: организация боевой подготовки и освоение иностранных танков. Побывав в батальонах и ротах, я доложил заместителю командира бригады подполковнику П. Ф. Великанову:

— В учебе у нас неорганизованность, в батальонах она даже не спланирована. Разрешите разработать план и приказ.

— Не вмешивайтесь в дела частей, а займитесь планом сбора бригады по тревоге, — ответил Петр Федотович.

— План сбора будет сделан, — ответил я, — но батальоны учебу не спланируют. Старшие адъютанты всех батальонов и большинство командиров рот имеют лишь ускоренную подготовку, никогда боевой подготовкой не занимались; они не знают, чему и как учить, комбат же пока один.

— Делайте то, что я сказал, — обрывая разговор, ответил подполковник.

Через два дня, 26-го апреля, план приведения в боевую готовность подполковником Великановым был утвержден. Докладывал его прибывший в этот день начальник штаба капитан Н. Т. Иванов. Он подчинил мне помощника начальника штаба по опер работе и трех офицеров связи.

— Товарищ капитан, боевая подготовка в батальонах и отдельных подразделениях не спланирована. От штаба бригады никаких документов на этот счет им не дано. Бригадное планирование разрабатывается, но нужна ваша поддержка исполняющему обязанности командира бригады.

— Планируйте, я доложу, — ответил Николай Тихонович.

Помощник по опер работе оказался не только не танкистом, но вообще без военного образования и вскоре был откомандирован. С офицерами связи, среди которых надежной опорой оказался старший лейтенант И. А. Лукин, окончивший нормальное танковое училище и имевший год практической войсковой службы до войны, мы уже через сутки разработали месячный план боевой подготовки.

— Докладывайте подполковнику Великанову, он утвердит, с ним я говорил, — приказал начальник штаба после просмотра плана.

— Подождем комбрига, — взглянув на план, ответил Великанов.

Не убедил его и присутствовавший при этом военный комиссар бригады.

Дни шли. Командир бригады полковник И. А. Шаповалов прибыл 30-го апреля. Среднего роста, стройный, одетый в безупречно сшитые из коверкота гимнастерку и брюки, он имел острый и цепкий взгляд, внимательно изучавший нас, и произвел впечатление человека решительного и быстро думающего. После объезда батальонов, он вечером провел совещание, на котором заслушал своих заместителей и помощников, а затем спросил.

— Начальник штаба и вы, его заместитель, доложите, почему в частях ни планов боевой подготовки, ни учебы?

Я встал и ждал ответа начальника штаба, как старшего по должности. Но заговорил Великанов:

— Штаб уже получил задание на разработку плана…

— Это — не ответ.

— Было решено документы планирования отдать в батальоны после вашего прибытия, — доложил Иванов.

— Штаб отвечает за боевую подготовку, но бездействует, а дни летят! — строго упрекнул нас полковник.

— Да, потеряно две недели, — проговорил военный комиссар бригады старший батальонный комиссар Фроим Исаакович Тушнайдер. — Я тоже виноват, не проявил настойчивости, хотя предложение штаба внесено шесть дней тому назад.

— Когда можете доложить план? — сухо спросил комбриг.

— Хоть сейчас, — ответил я. — Завтра документы плана получили бы батальоны.

— Доложить завтра утром! С 3-го мая учеба по единому плану.

1-го мая, утвердив план в присутствии своих заместителей, полковник распорядился:

— Учеба — главное. Учить днем и ночью. Учебный день — 10 часов, плюс два часа на обслуживание вооружения и техники. Потеряли время — наверстывайте.

Начало службы в бригаде радовало, так как попал в подчинение людей, имевших опыт боев с гитлеровцами. Полковник Иван Андреевич Шаповалов, кроме того, участник гражданской войны. Окрыляло и полное доверие этих начальников.

Бригада вооружалась средними танками МК-Ш («Матильда») английского производства и так называемыми малыми Т-60 советского, которых по штату полагалось соответственно 31 и 21. Мало, но больше, видимо, пока страна дать не могла.

Довольно скоро эти незнакомые всем танки мне удалось изучить, так как комбриг поручил провести показную стрельбу на сборе командиров батальонов и рот. Сопоставление их по вооружению с советскими танками Т-34 и KB, оснащенными 76 мм пушкой, и с немецкими T-IV с 75 мм пушкой, было не в их пользу. 40 мм пушка «Матильды» являлась маломощной, а 20-миллиметровая автоматическая пушка Т-60 для стрельбы по бронированным целям не годилась.

В ходе стрельбы возник ряд вопросов, на которые требовалось дать ответ. Соображения я доложил полковнику.

— «Матильда» может пробивать лобовую броню корпуса и башни танков T-IV и штурмовых орудий на дальность 500 м, бортовую — до 700—750 м. Но броня у нее лучше, чем у немецких машин. И T-IV могут пробить ее борт лишь на 450 м. Предлагается экипажам дать такие указания: вести огонь по фашистским танкам с дальностей от 750-ти до 500 м и не сближаться менее этого без стрельбы; основной способ — стрельба с коротких остановок.

— Это интересно. А Т-60?

— Для атаки в первой линии не годятся, сгорят. Бронезащита у них как у бронеавтомобилей. Посылать в атаку их следует за «Матильдами», во второй линии. И еще о МК-Ш. После выверки бой пушек разный, как правило, не соответствует делениям прицела. Это — производственный дефект. Следует произвести их пристрелку снарядами.

— Сколько на это надо снарядов?

— В среднем по шесть на танк.

— На это я не пойду, — подумав, решил комбриг. — Снаряды идут по импорту, значит, их будет мало. А экипажи учить, товарищи комбаты, с учетом тех особенностей оружия, о которых только что сказано.

Хотя процесс боевой подготовки принял организованный характер, ему мешали нехватка танков и изменения в организационно-штатной структуре. Две трети средних танков прибыло лишь к половине мая, артиллерия же — после 20-го. Если задержка с танками объяснялась срывом со стороны англичан сроков поставок, то поздняя подача артиллерии и минометов была на совести центральных органов Наркомата обороны. Это помешало завершить боевое слаживание рот, батарей и батальонов.

В соответствии с первоначальным штатом было сформировано два неодинаковых танковых батальона: один в составе роты средних и роты малых танков, другой в составе трех рот средних танков, по семь машин в каждой. Когда уже была проведена часть ротных учений, Москва дала новый штат, по которому стало два одинаковых батальона, каждый из двух рот средних и одной роты малых танков. Это потребовало проведения с некоторыми ротами учений заново, но из-за нехватки времени они были скомканы. В ограниченное время пришлось провести и батальонные учения.

Недостаточно слаженными оказались штаб бригады и штабы батальонов, хотя все возможности для этого были. Непонятным первоначально показалось мне равнодушие в этом вопросе капитана Иванова, ставшего в начале мая майором. Из двух совместных штабных тренировок была проведена лишь одна, в которой участвовал и я. Перед второй тренировкой майор Иванов сказал:

— Займитесь стрельбами, окажите помощь в подготовке и проведении ротных учений, а тренировку мы проведем с Лукиным.

В действительности он отложил тренировку, а затем и отменил. С его согласия были отменены также сборы связистов и разведчиков.

Все это отрицательно сказалось на управлении бригадой. В ходе командно-штабного учения бригады, проводившегося начальником автобронетанкового центра 21-22-го мая, управление по радио было неустойчивым, часто срывалось. Командир бригады нервничал и почему-то больше критиковал меня, а не моего начальника. Но я не обижался, так как уже знал, что Николай Тихонович по характеру медлителен, не озабочен и легко поддается на уговоры. Поэтому мне нужно было организовать свою работу так, чтобы больше принять участия в подготовке штабов и связистов.

Надо сказать, что опытный и энергичный политработник Тушнайдер не сумел надлежащим образом направить политработу на решение задач учебы. В результате этого жажда личного состава поскорее встретиться с врагом не перевоплотилась в стремление лучше освоить вооружение и технику. В этом меня убедило собрание личного состава 352-го танкового батальона перед батальонным учением. Все выступавшие больше говорили о желании быть на фронте, чем о предстоящем учении. Например, один из опытных мехводителей-фронтовиков сказал:

— Учение-то мы проведем, а у меня… есть только одна дума, одна мечта: поскорее в бой, бить фашистскую нечисть.

В начале своего выступления я спросил его:

— Вы уже изучили английский танк, хорошо его водите и быстро устраняете неисправности?

— Нет, конечно, только начал.

— У вас боевой опыт и то надо много учиться, а большинству — тем более. Все мы лишь в начале боевой подготовки. В ходе ротных учений и стрельб вы сами убедились, что обученность пока слабая. Вступать в бой с такой выучкой против гитлеровцев, имеющих трехлетний опыт войны, значит обрекать себя на поражение.

Выслушав мой доклад об этих настроениях, военком бригады сказал:

— Да, это так. Повернуть сознание людей к боевой подготовке нам в должной мере пока не удалось.

«Не запоздалый ли вывод?» — подумалось мне.

24—25 мая проверяла готовность бригады комиссия Главного автобронетанкового управления Красной Армии. При этом бригада совершила 60-километровый марш. Он не был удачным: колонны излишне растягивались и разрывались, темп низкий, выявилось немало неисправностей на танках. Для штаба же вновь наиболее неприятным было продолжительное отсутствие связи с батальонами в движении. И комбриг согласился с предложением, чтобы повторить батальонные учения и провести тренировку радиосетей.

Другого маршевого опыта, кроме похода к озеру Хасан в 1938-м году, у меня не было, и сравнение с ним марша бригады было не в пользу ее. Однако комиссия сделала вывод: бригада обучена удовлетворительно, к ведению боя готова.

— Щедрая оценка, — сказал я майору Иванову.

Это услышал полковник Шаповалов и бодро заметил:

— Ты не прав. Бригада движется, развертывается, словом — обучена.

Тут к месту будет сказать следующее. 18-го мая я был избран секретарем бюро первичной партийной организации управления бригады и просмотрел учетные карточки коммунистов. Оказалось, что с 1927-го года по март 1941-го Шаповалов служил в химвойсках, окончил Военно-химическую академию, служил в огнеметной танко-химической бригаде. Он не знал танк и в чисто танковой части служил пять месяцев. Либо это обстоятельство, либо оценка комиссии породили у него необоснованный оптимизм. И с этого момента у него, вместо прежней требовательности в вопросах боевой подготовки, появилась какая-то самоуспокоенность.

А нас, командиров штаба, чувство неудовлетворенности не покидало. И когда был получен приказ бригаде скрытно, в течение четырех ночей выйти в исходный район для погрузки в эшелоны, то штаб разработал проведение по ходу выдвижения батальонных и батарейных учений. Это вызвало недовольство полковника Шаповалова.

— Какие учения? Вы понимаете слово «скрытно»?

— Понимаем, — ответил начальник штаба. — Но, ведь, танки-то на марше шумят, их движение не скроешь. Не все ли равно передвигаться и шуметь, проводя учения, или без них?

— А радиосвязь?

— Кругом проводят учения другие бригады, работает радио почти круглосуточно, поэтому никакая разведка не разберет, что к чему, — ответил я.

Но комбрига убедить не удалось. Так оказалась упущенной возможность поднять слаженность частей и подразделений.

Вечером 29-го мая было получено распоряжение о включении бригады в состав 11-го танкового корпуса, а 31-го она тремя железнодорожными эшелонами убыла на фронт. Командование и штаб бригады находились в первом эшелоне.

— Куда мы следуем? — спросил я полковника Шаповалова.

— Не знаю. По существующему порядку командованию перевозимых войск это не положено знать.

Я смутился из-за неуместно поставленного вопроса, хотя действительно этого не знал.

В ходе трехдневного переезда с подчиненными мне помощником начальника штаба, каковым являлся уже Лукин, и тремя офицерами связи удалось провести занятия по практическому оформлению оперативных документов.

К вечеру 3-го июня эшелон прибыл на станцию Долгоруково, 35 км южнее Ельца, города, входившего в то время в Воронежскую область.

Сразу после остановки вагонов, подошедший к командиру бригады майор передал распоряжение командира корпуса прибыть к нему. Полковник Шаповалов пригласил комиссара, приказал следовать с ним мне, и мы двинулись за машиной майора. Через 15—20 минут остановились в большом саду у группы автобусов и палаток.

Передавая папку со сведениями о боевом и численном составе, мною было доложено командиру бригады:

— Товарищ полковник, могут потребоваться карты. Я их получу, надо подождать.

— Получайте и быстро к нам.

Но когда я вышел от топографов со склейками карт двух масштабов, то мои начальники были уже в автобусе командира корпуса. Войдя туда, увидел стоявшего за столом генерал-майора танковых войск, высокого роста, с волевым лицом и тяжелым взглядом. Это был Алексей Федорович Попов. Он отчитывал стоявшего навытяжку полковника Шаповалова:

— Плохо, что вы явились ко мне без карты, а еще хуже, что мало танков.

Увидев меня, резко спросил:

— А вам, молодой человек, что нужно?

Я представился и попросил разрешения вручить командиру бригады карты.

— Надо вовремя это делать. Карту на стол! — приказал он. Я развернул карту, а генерал красным карандашом обвел район, поставил в одном из сел знак командного пункта и приказал:

— Вот здесь поставить бригаду, к восьми часам послезавтра подготовить круговую оборону с основным направлением на запад.

Так состоялось знакомство с командиром корпуса, обдавшее нас холодом.

Буквально на ходу встречавший нас майор перенес на свою карту район бригады, начертанный комкором, а с его карты я взял все то, что не было нам сказано: линию фронта, маршрут движения и время сосредоточения, соседей и их районы, а также место командного пункта корпуса.

В сумерках колонна штаба и подразделений, выгрузившихся из первого эшелона, прибыла в село Стегаловку, в 10-ти километрах севернее Долгорукова. И тут же последовало распоряжение о проведении рекогносцировки в северо-западном, в сторону Русского Брода, и в западном, в сторону города Ливны, направлениях для выбора на них участков обороны и рубежей развертывания на случай контрудара в составе корпуса. Решение на утверждение командиру корпуса требовалось представить уже к 19-ти часам следующего дня.

Командование и штаб бригады не были еще введены в обстановку. Наши карты отображали лишь линию фронта, проходившую в 70-75-ти километрах западнее расположения бригады. Но обозначилась уже роль корпуса: находясь в резерве, быть в готовности к нанесению контрудара или занятию обороны на случай прорыва вражеских войск.

Штабу пришлось одновременно организовывать и проводить рекогносцировки, осуществлять встречу эшелонов и вывод частей и подразделений в районы расположения, контролировать организацию обороны, представлять отчетные документы в штаб корпуса. В этой непростой, но довольно обычной для опытных фронтовиков обстановке, начиналась моя штабная служба в ходе боевых действий. И в первые дни я не все сумел охватить.

Слабым участком оказалась работа на командном пункте (КП) во время отлучки на рекогносцировку. В это время поступило распоряжение к 19-ти с половиной часам представить схему обороны бригады, но оно оказалось не выполненным в срок, и было представлено с опозданием на час.

— Чтобы я больше никогда не краснел за вас перед начальником штаба корпуса! Поняли? — строго отчитывал меня полковник Шаповалов.

Я не стал докладывать о том, что, будучи на КП, начальник штаба не только не позаботился об исполнении распоряжения, но и занял оставшегося офицера связи, который мог бы оформить схему, второстепенным поручением. Искренне чувствуя свою ответственность, только и сказал: «виноват».

Усложнила работу и растяжка рекогносцировки. Штаб спланировал ее провести двумя рекогносцировочными группами, параллельно на обоих направлениях, в течение одного дня, так как большего времени нам не было дано. Полковник Шаповалов решил осуществить работу одной группой, самому побыть на обоих направлениях.

Как и ожидалось, до вечера была выполнена лишь половина дела, потребовался еще день; отчитываться же пришлось после первого дня. Подписав оформленное на карте решение, комбриг приказал мне отправиться для доклада его в штаб корпуса.

— Хотел доложить сам, но мне не разрешено ночью покидать бригаду. В оперативном отделе корпуса возьмите и нанесите задачи соседних бригад. Вам известен состав корпуса?

— Пока нет.

— В нем еще три бригады, — следя, как я записываю, говорил полковник. — Это 53-я тяжелая танковая, вооруженная танками KB и Т-60, 59-я танковая с таким же вооружением, что и наша, и 12-я мотострелковая. Кроме бригад есть несколько частей обеспечения и обслуживания.

Начальник оперативного отдела, уяснив решение комбрига, проверив его оформление и точность нанесения на карту задач соседей, приказал следовать с ним к начальнику штаба корпуса. И тут я не на шутку испугался: ведь половина решения принята без изучения местности!

В одной из деревенских хат принял высокий, стройный, темноволосый полковник Петр Иванович Калиниченко. Подозрительно посмотрев на оробевшего посланца, всего лишь старшего лейтенанта, спросил:

— Вы, что, временно исполняете должность заместителя начальника штаба?

— Постоянно, — ответил я.

— С какой должности назначены?

Я доложил.

— Значит, окончили академию?

— Да.

— Тогда — другое дело.

Главным из числа заданных в ходе моего доклада по карте вопросов явился следующий:

— Почему командир строит боевой порядок бригады в обороне на одних рубежах — в один эшелон, на других — в два?

Поскольку в ходе подготовки у нас с Лукиным этот момент вызвал наибольшие раздумья, а работа на местности подтвердила целесообразность предложенного, то я ответил без задержки:

— В два эшелона, как видите, там, где перед передним краем заболоченные речки и ручьи. На этих участках противник первоначально атакует пехотой, и мотострелковый батальон, расположенный в первом эшелоне и усиленный танками, лучше справится с отражением атаки, чем танковые батальоны, особенно ночью. В остальных случаях бригада строится в один эшелон, а мотострелковый батальон идет на усиление танковых.

После изучения решения комбрига, сведений о боевом и численном составе бригады, начальник штаба корпуса приказал:

— Доложите полковнику Шаповалову, что наш корпус включен в состав 5-й танковой армии и должен быть готов к нанесению контрудара по прорвавшемуся противнику как в составе ее, так и самостоятельно. Это должно знать командование и узкий круг командиров штаба. Когда и где враг нанесет удар — мы не знаем. И чем раньше будет бригада готова к действиям, тем лучше. Об утверждении или изменении решения командиром корпуса сообщим.

— Есть! — ответил я и в радости, почти бегом, удалился.

Еще два дня я и мои подчиненные были заняты рекогносцировками, к которым были подключены уже командиры батальонов и рот, вследствие чего контроль за организацией обороны оказался запоздалым. Когда мне с двумя офицерами связи удалось в течение дня основательно ее изучить, то обнаружилось, что ряд позиций имеют ограниченный обзор и обстрел и не замаскированы, система огня и проводная связь организованы не везде. А, ведь, прошло три дня после прибытия последнего эшелона!

О случившемся я доложил начальнику штаба.

— Доложите все это командиру бригады, — распорядился

он.

Николай Тихонович не первый раз подставлял меня под удар, когда что-то было неладно. Но на этот раз меня прорвало.

— Мое дело доложить вам, а комбригу докладывайте вы.

— Почему? — насторожился он.

— По двум причинам. Во-первых, вы отсутствовали полдня, а мои подчиненные и я — три дня. То есть вы были здесь, но не проверили и, таким образом, мой доклад будет направлен против вас, чего я не хочу. Во-вторых, если по крупным вопросам буду докладывать я, а не вы, получать указания и отчитываться за их осуществление тоже я, то ответственность за выполнение ваших обязанностей ляжет на меня при отсутствии у меня прав распоряжаться. Между тем мне нужно еще научиться выполнять свои обязанности.

Не ожидая, видимо, от меня такой откровенности на грани дерзости, Николай Тихонович удивленно посмотрел на меня и, понизив голос, сказал:

— Комбриг лучше понимает вас, чем меня.

— Это не дает мне права подменять вас, — решительно заявил я.

Докладывать все-таки пришлось ему. В итоге произошло перемещение оборонительных позиций многих рот, повторное выполнение земляных работ, а личный состав о непредусмотрительности командиров, естественно, отозвался неодобрительно. До проверки вышестоящим командованием недостатки были устранены не полностью, в результате чего командование бригады в приказе командира корпуса получило замечание.

Только 14-го июня бригада приступила к боевой подготовке. На этот раз полковник Шаповалов согласился пристрелять пушки снарядами на дальность 700 м, что и удалось сделать. Но учеба внезапно прервалась.

В информации о противнике, ежедневно поступавшей от вышестоящих штабов, с 11-го июня отмечалось сосредоточение крупной его группировки в районе Орла. Делался вывод, что он готовится к наступлению в ближайшее время и что удар этой группировки возможен через Мценск (50 км северо-восточнее Орла), южнее Тулы на Москву. И 5-я танковая армия была перегруппирована в район северо-западнее Ефремова, города, находящегося севернее Ельца, в 65-ти километрах.

Наша бригада за двое суток переместилась в район населенных пунктов Кандауровка, Долгие Лески, Барановка (35 км северо-западнее Ефремова) комбинированным способом: гусеничная техника — по железной дороге, колонна колесных машин — маршем через Елец, Ефремов, Овечьи воды. Новый район расположения бригады от линии фронта отстоял 60—70 км.

Бригада сразу же заняла оборону и к концу дня 20-го июня завершила ее организацию. Полученный в прежнем районе опыт подготовки обороны был учтен. Но не только это. В новый район воины бригады шли с убеждением, что со дня на день будет схватка с врагом, поэтому трудились самоотверженно.

Помню, как при проверке обороны одной из мотострелковых рот мое внимание привлекли специальные приспособления, сделанные из колышков и жердочек для стрельбы ночью.

— Молодец! Умница! — похвалил я бойца, вооруженного ручным пулеметом.

— Это — не я молодец, а командир роты.

— Эти приспособления нам показал заместитель командира батальона капитал В.И.Карпенко, — доложил командир роты.

В то время я еще хорошо не знал организацию огня стрелковых подразделений, поэтому увиденное было весьма полезным уроком; в дальнейшем в ходе войны мне не раз эти приспособления приходилось применять.

И здесь пришлось заниматься рекогносцировкой и подготовкой к контрудару такого же характера, что и к западу от Долгорукова. И эта задача была выполнена четко и организованно.

В прежнем районе, на марше и здесь, к западу от Кандауровки личный состав бригады видел следы хозяйничанья фашистов, пять-шесть месяцев тому назад выбитых с этой местности в ходе Елецкой операции. Немало было взорванных мостов, разрушенных и сожженных деревень и городских зданий. Это был убедительный документальный материал для повседневного воспитания ненависти к врагу.

Здесь мы получили танковое подразделение, включавшее 13 «Матильд», в том числе (к нашей радости) пять единиц с 75-мм пушкой. Таким образом, количество танков в бригаде возросло с 52-х до 65-ти (средних — 44, малых — 21). И организационным изменениям, уже третьим за два месяца существования, подверглись оба танковых батальона, в которых стало только по две роты, но из десяти средних танков каждая. Была создана отдельная рота малых танков такого же состава, а остальные одиннадцать малых танков были обращены на доукомплектование взводов управления батальонов и бригады.

Большинство в штабе бригады, командование и штабы батальонов были неудовлетворены такой структурой. Поразмыслив, начальник штаба пригласил меня на доклад к командиру бригады.

— В новой организации танковые батальоны ротами бедны, а роты великоваты, — докладывал майор Иванов. — При том же количестве средних танков просим в батальонах иметь по три роты, но не из трех, а из двух танковых взводов — по семь танков в роте (в одной шесть), и включить в них в качестве четвертых по роте малых танков в составе семи машин каждая.

— Разве рота из десяти танков — плохая рота? — спросил комбриг.

— Рота хорошая, но в ней три взвода, а не два, поэтому управлять ею сложнее, — включился в разговор я. — В бригаде знаю только двух командиров рот, которые к этому готовы, потому что они — кадровые, с хорошим практическим опытом. Напротив, командиры батальонов — люди опытные, им и четыре роты по плечу. Батальон из трех рот средних танков позволял бы создавать различные варианты боевых порядков, то есть был бы более гибким; когда же в нем две роты, то и вариантов всего два, причем вариант из двух эшелонов практически не применим. Роты Т-60, следуя за средними танками, усилили бы их огневую мощь.

— Что это за рота из семи малых танков! — возразил полковник.

— О недостатках малых танков говорим немало, но забываем об одном из главных — они, кроме танков командиров взводов, то есть четыре из пяти, без радиостанций, — продолжил я. — И чем больше танков во взводе, а в роте взводов, тем менее управляемы они. Это уже показала рота из 16 малых танков, которую мы имели под Горьким.

— Но мне нужна рота малых танков как постоянный резерв, — настаивал командир бригады.

— Мы и над этим думали, но пришли к выводу, что резерв из малых танков не будет воевать, — сказал майор Иванов. — Отдельно эту роту для выполнения большинства задач не пошлете. Поэтому куда лучше брать в резерв роту средних танков, когда их в батальоне три. А как возьмешь, когда их две? Кроме того, во взводах управления батальонов малые танки будут не воевать, а обеспечивать, а мы предлагаем, чтобы они воевали.

— Да, ваши доводы разумны, — согласился полковник Шаповалов. — Будем докладывать.

Полковник Калиниченко командира бригады поддержал, но командир корпуса не счел необходимым ставить этот вопрос перед штабом армии. Наша просьба не была удовлетворена. Как впоследствии показали бои, предложения командира бригады были целесообразными.

Самым же существенным недостатком организационной структуры бригады была слабость средств ПВО и отсутствие артиллерии для подавления объектов и целей. Единственная зенитная батарея, имевшая две 37 мм автоматические зенитные пушки и два зенитных пулемета, могла прикрыть лишь один батальон или командный пункт бригады.

К 22-му июня бригада была укомплектована вооружением, боевой техникой и средствами обеспечения боя — на 80—100%, личным составом — на 98%. Возросла и численность коммунистов и комсомольцев. Но реорганизованные танковые подразделения нуждались в слаживании, однако возобновившаяся с 22-го июня боевая подготовка шла с ограничениями. Вышестоящим командованием в целях скрытия от разведки противника места крупной танковой группировки были запрещены передвижения и стрельбы танков; отказано было осуществлять это и ночью. В результате учения танковых рот и батальонов провести не удалось. Лишь с 29-го июня, когда началось наступление гитлеровцев, были разрешены стрельбы.

Вызывали удивление командования бригады как недостаточное внимание одних лиц, так и поверхностные наскоки других в вопросах боевой подготовки.

Так, 2-го июля стрельбу 2-й роты 353-го танкового батальона внезапно посетил командир корпуса.

Он прибыл за полтора часа до начала стрельбы, в период ее подготовки, когда еще многое не было сделано, но, тем не менее, строго отчитал командиров батальона и бригады за неорганизованность. Перед стрельбой и с ее началом генерал Попов все внимание сосредоточил на знании обязанностей лицами, руководившими и обеспечивавшими стрельбу, а не на ее методике и ходе. Вместе с командиром бригады мне пришлось быть на этом занятии. Бесспорно, на такие, например, организационные упущения, как нечеткое обозначение рубежей открытия и прекращения огня, командир корпуса имел резон указать, но требовать от начальника оцепления и дежурного фельдшера, вчерашних гражданских лиц, такого же четкого знания обязанностей, как и от кадровых военных, вряд ли было возможно. Мы ожидали услышать от опытного танкиста многое из того, что касалось приемов стрельбы и» действий при оружии иностранного танка, незнакомого советским танкистам. Вместо этого услышали грубость и брань.

Война — не учение мирного времени. На ней порой не обходится без крепких слов. Если они к месту, учат, направляют и помогают воевать, то подчиненные их понимают, и обиды не держат. А ругань, в том числе в адрес командиров в присутствии их подчиненных, отталкивает. Такое ощущение осталось у нас от этого посещения командира корпуса.

К месту будет сказать: в корпусе две из трех танковых бригад были вооружены «Матильдами», но ни командование, ни штаб, ни танкотехническая служба корпуса не дали ни разу никаких рекомендаций по вопросам стрельбы и эксплуатации.

Еще пример. Только 30-го июня было проведено дважды откладывавшееся единственное двухстепенное штабное учение под руководством начальника штаба корпуса. Наиболее слабыми местами оказались взаимодействие между командирами штаба корпуса и штабов бригад и связь между командными пунктами, особенно во время перемещения, вследствие неслаженности радиосетей и невысокой подготовки радиотелеграфистов. Оперативные документы штаба корпуса поступали в штабы бригад с большим опозданием и имели много неточных, неясных формулировок.

На эти недостатки указал на разборе полковник Калиниченко, отметив хорошую слаженность нашего штаба.

А нас это учение не удовлетворило из-за своей кратковременности, так и из-за ограниченности содержания. Мы знали, что полковник Калиниченко имеет за плечами командный факультет академии механизации и моторизации, обладает большим опытом штабной работы и вступил в войну в должности начальника штаба корпуса. В нем сочетались образованность, твердость и ясность суждений. Но подготовке штабов, частей и подразделений связи он достаточного внимания не уделял. Видимо, ему что-то помешало.

Если в результате проведенных стрельб огневую подготовку удалось повысить, то тактическая подготовка танковых подразделений так и осталась слабой.

 

Цена первых уроков

В двадцатых числах июня фашистские разведывательные самолеты все чаще и чаще стали пролетать над районом расположения бригады и, как правило, на высоте, недосягаемой для огня зенитной батареи.

А затем обстановка на фронте резко изменилась. 29-го июня мы получили оперативно-разведывательную информацию из штаба корпуса, из которой узнали, что накануне противник перешел в наступление на курско-воронежском направлении, то есть непосредственно юго-западнее того района, в котором до 16-го июня располагался 11-й танковый корпус. Последующие информации были все тревожнее и тревожнее: 30-го июня противник на указанном направлении прорвал оборону и углубился на 40 км; 2-го июля вражеской группировке, включавшей до полутора десятков дивизий, в том числе до половины танковых и моторизованных, удалось расширить фронт прорыва и углубиться еще больше.

В полдень 2-го июля командир бригады вызвал начальника штаба, ряд командиров штаба, заслушал доклады об обстановке и распорядился подтянуть ближе к району бригады все подразделения, находившиеся в отрыве от нее на разведке и устройстве путей, а также подготовить рекогносцировочные группы.

А в утренней информации 3-го июля, отмечавшей продвижение фашистских войск в сторону Воронежа на 80 км и выход их на рубеж реки Олым (70 км западнее Воронежа), конкретно указывалось, что там наносят удар 4-я танковая армия и ряд армейских корпусов противника.

Так стал ясен ответ на вопрос: где враг нанесет удар? Ответ, не вычисленный заранее, а слепок с фактических событий и потому довольно неожиданный. Фашистскому командованию удалось нанести удар там, где его в меньшей степени ожидало наше руководство. Именно вследствие этого крупная танковая группировка в нужный момент оказалась не там, где нужно.

Около 19-ти часов было приказано бригаде к исходу дня подготовиться к маршу в район поселка Долгоруково и перевозке танков по железной дороге. Но план перевозки был нарушен в самом начале. Побывав на станции Ефремов, помощник командира бригады по технической части инженер-майор М.И.Кедров доложил полковнику:

— Оттягивается погрузка всего корпуса. Станция Ефремов и ближайшие станции заняты прибывающими и разгружающимися эшелонами с войсками.

— Что за странность? Противник рвется к Воронежу, а войска везут к Ефремову, — удивился полковник Шаповалов. — Не перепутали ли вы?

— Лично сказал начальник оперативного отдела корпуса.

Только в 17 часов 5-го июля начал погрузку первый эшелон бригады; завершила же перевозку и сосредоточилась в районе Карташевки (13 км восточнее Долгоруково) она лишь к 13-ти часам 6-го июля. В итоге бригада, да и корпус в целом прибыли в район к юго-востоку от Долгорукова почти надвое суток позже плана.

Вскоре стало известно, что задержку вызвали не только занятость станций погрузки, но и нехватка подвижного состава.

Теперь мы отчетливо слышали стрельбу артиллерии и грохот разрывов бомб и снарядов. И все воины почувствовали, что схватка с врагом близка. Так, при проверке в середине дня окапывания и маскировки в 352-м танковом батальоне, видел, с какой тщательностью танкисты делают это. Заметил, что некоторые экипажи вместо щелей на экипаж роют танковые окопы, хотя стоять в этом районе нам предстояло недолго. Спросил младшего лейтенанта, командира танка:

— Почему вы вместо щели для экипажа делаете танковый окоп?

— В бою нужны и мы и танк. Без танка мы и не танкисты и не пехота, а что-то вроде ухи без рыбы. В случае налета фашистских самолетов окоп спасет танк, А танк — нас: щель то мы сделаем, но под танком. Ведь как бывает на войне-то: сказано на час, а стоим сутки; бывает и наоборот.

— Вы — фронтовик?

— Да, пришлось. Меня фронт уже «приласкал», — показывая шрам на подбородке, ответил он.

Делать щели в танковом окопе под танком экипажи вскоре стали всякий раз, когда приходилось более четырех-пяти часов стоять на месте, вне боя: ведь в воздухе господствовала авиация противника.

В течение 6-8-го июля 160-я танковая бригада назначалась в третий эшелон или резерв корпуса, получала боевые задачи на той же глубине, что и первый эшелон, но фактически в бой вступала лишь частью сил.

Задача на 6 июля была изображена на карте, доставленной офицером связи корпуса сразу после завершения сосредоточения бригады. Ей следовало выдвигаться в третьем эшелоне за 59-й танковой бригадой, овладеть лесом 2 км восточнее Яковлева (схема №1) и в последующем селом Казинка, 7 км северо-восточнее Землянска. Устно он добавил, что задача корпуса, нанося удар в направлении Вислая Поляна, Казинка, Верхнее Турово (40 км западнее Воронежа), выйти в тыл группировке гитлеровцев под Воронежем и во взаимодействии с соседом слева — 7-м танковым корпусом разгромить ее.

По материалам карты сколько-нибудь ясного представления об обстановке составить было нельзя. На ней в районе Голосновки, Хрущева (западного) были помечены части 9-й танковой дивизии гитлеровцев без указания конкретных частей. Со слов офицера связи стало известно также, что у Воронежа противник прорвался к реке Дон, а из соединений корпуса впереди, в районе Новосильского, движется к реке Кобылья Снова 12-я мотострелковая бригада.

— Старший лейтенант Обатуров, а кто наши соседи справа и слева? — спросил в ходе принятия решения полковник Шаповалов.

— Сведений нет, товарищ полковник. Штаб корпуса в движении, его радиостанции не отвечают. На поиски соседей направляю офицеров связи.

— А что у фашистов против 12-й мотострелковой бригады? — задал он вопрос начальнику разведки.

— Данных не имеем, два разведдозора на Т-60 высланы…

— Товарищ Иванов, штаб не делает то, что обязан делать. Как прикажете принимать решение, не зная обстановки?

Командир бригады нервничал, а мы стояли, виновато опустив головы, хотя штаб лишь полтора часа тому назад прибыл в район сосредоточения после выгрузки в Долгоруково. Обнажился просчет: штабу следовало выдвинуться вперед с автоколонной, а не связывать себя с эшелоном. А я больше ругал себя за другое: у нас не оказалось описания района действий, в частности, материалов о реках и заболоченных местах или, как принято говорить на военном языке, о гидрографии. Вот эти-то материалы мною не были заблаговременно запрошены в штабе корпуса.

К исходу дня уже удалось собрать достаточные сведения о своих войсках и некоторые — о противнике. Впереди 12-я и 2-я мотострелковые бригады нашего и 2-го танковых корпусов. После встречного боя с передовыми частями 9-й танковой дивизии противника, к вечеру отошли на северный берег реки Кобылья Снова, на участок Островок, Каменка, а 53-я и 59-я бригады были задержаны фашистской авиацией и дальше указанной реки не продвинулись. Слева 7-й танковый корпус частью сил к этому времени занял северную часть Перекоповки. В связи с этим наша бригада была остановлена в районе Вислая Поляна и севернее. К вечеру дважды она подверглась ударам 10-11-ти пикирующих бомбардировщиков Ю-88. При первом ударе в управлении бригады и в батарее 76 мм пушек два человека было убито, восемнадцать ранено и выведено из строя два орудия с тягачами. Легкое ранение получил начальник штаба, но остался в бригадном медицинском пункте.

Хотя в ходе второго налета зенитная батарея сбила один бомбардировщик, мы отчетливо почувствовали весьма слабую защищенность от гитлеровской авиации. Тем не менее, воины бригады рукоплескали зенитчикам, открывшим первыми счет уничтоженным фашистам.

До сих пор доклады комбригу мною делались или в присутствии начальника штаба, или по его поручению. Естественно за изложенное ответ держал не один я. Теперь же, оставшись за начальника штаба, я отвечал единолично. Поэтому наряду с самостоятельностью возросло и чувство ответственности, однако наивно полагал, что сумею сразу получить во всем доверие командира бригады.

На 7-е июля распоряжением командира корпуса, полученным вечером 6-го, предусматривалось, что из третьего эшелона бригада войдет в бой после того, как первые два эшелона преодолеют Кобылью Снову. Этим обусловливалось построение колонны бригады в готовности к развертыванию и переходу в атаку с ходу. Такой способ и отрабатывался главным образом в ходе боевой подготовки.

Но в ходе раздумий возник вопрос: а как комкор поступит с нашей бригадой, если наступающие впереди не смогут овладеть южным берегом реки? Вероятнее всего прикажет и ей форсировать реку, но где? Слева наступает 7-й мехкорпус, следовательно, скорее всего между Вторыми Тербунами и Островком.

От местных жителей мы уже знали, что пойма реки широко заболочена и лишь у Конного брода ширина и глубина болота наименьшая. Тотчас было приказано саперам произвести разведку, что в сумерках они и сделали. Одновременно в штабе действовавшей справа 55-й кавалерийской дивизии побывал офицер связи. Из полученных там сведений стало известно, что перед ее левофланговым полком, обороняющим Вторые Тербуны, перешел к обороне 770-й пехотный полк 377-й пехотной дивизии противника. Кавалеристы считали, что наименее плотно обороняемым гитлеровцами участком является участок берега, примыкающий к Конному броду с юго-запада.

На основе оценки этих сведений я посчитал предпочтительным построить боевой порядок бригады в предвидении форсирования реки, для чего в первом эшелоне иметь мотострелковый батальон, а во втором танковые в готовности поддержать огнем первый эшелон при форсировании. В случае же ввода бригады в бой южнее реки выдвижение в первый эшелон танковых батальонов и прием ими на усиление мотострелковых рот не должно занять много времени. Такие соображения я и доложил командиру бригады.

Полковник Шаповалов, однако, решительно возразил:

— Я с вами не согласен. Бригаду предусмотрено ввести в бой после форсирования реки 53-й и 59-й бригадами, поэтому боевой порядок надо строить не для форсирования, а для атаки, возможно и во встречном бою. А так как задача глубокая, то и боевой порядок следует иметь глубоким: первый и второй эшелоны — танковые батальоны с мотострелковыми ротами, третий — мотострелковый батальон без двух рот, резерв — рота малых танков.

— Товарищ полковник, если ввод в бой южнее реки вы считаете единственно возможным, то прошу в первом эшелоне иметь оба усиленных танковых батальона. В противном случае удар будет не бригадный, а батальонный, — настаивал я. — Ведь и без нашего решения много непонятного: генерал Попов ночью говорил о сильных, решительных танковых ударах, а на деле корпус наносит удар одной третью танков. Мы тоже хотим лишь половиной их. Где же эти сильные удары?

— Нет! Решение будет таким, какое я назвал, — ответил комбриг. — Готовьте приказ.

Неудача с докладом удручила, хотя и не поколебала веры в предложенное. Наряду с исчезновением некоторой самоуверенности я понял, что нужно учиться доказывать.

Как и ожидалось, первые попытки 53-й тяжелой танковой и введенной левее ее 59-й танковой бригад форсировать реку окончились неудачей. Противник оказал сильное огневое сопротивление, а его авиация, заставив их рассредоточиться, накрепко «приковала» к одному и тому же месту. На это ушла первая половина дня. Поэтому вскоре после 12 часов комкор приказал 160-й танковой бригаде форсировать реку западнее Островка.

На сбор разбросанных по всей колонне подразделений мотострелкового батальона потребовалось до двух часов, чего можно было избежать. Но главное даже не в этом. Ввести бригаду в бой, и тем самым расширить фронт форсирования, можно было с утра. Для устройства 15-метрового моста и гати длиной 270 метров бригаде требовалось примерно 12 часов. Действуя с утра, мы к вечеру могли бы иметь переправу для техники, а теперь это возможно было лишь к утру следующего дня.

И все же к 15-ти часам частью сил мотострелкового батальона удалось захватить участок на юго-западном берегу, отбросив до двух гитлеровских взводов пехоты с двумя танками и приступить к строительству моста и гати, часто прерывавшемуся из-за налетов фашистской авиации.

Между тем другие бригады все же сумели овладеть участком правого берега к югу от Островка, восстановить там мост и к 19-ти часам выйти к Хрущеве. Хотя о функционировании этого моста нам стало известно с большим опозданием, бригада по решению полковника Шаповалова стала переправляться по нему, так как до готовности нашей переправы было далеко.

После прохода через мост головного 352-го батальона, генерал Попов приказал переправу прекратить; бригаде занять оборону в Яковлеве. Составляя резерв корпуса, быть готовыми отразить удар противника с запада. Принимая решение на оборону, полковник Шаповалов высказывал свои мысли вслух:

— Угрозы правому флангу корпуса не вижу. Там прочно стоит кавдивизия.

— К тому же правый фланг корпуса южнее, к западу от Хрущево, — заметил я.

— Вот именно.

Около 19-ти часов зенитная батарея вновь сбила фашистский самолет. Это был «Хенкель-Ш». Один из трех членов экипажа, командир его, обер лейтенант спустился на парашюте и был пленен. Первый пленный фашист, которого я видел; не мог не заметить его надменности и взгляда, полного презрения. А вот наших самолетов, ни истребителей, ни штурмовиков, как и накануне, мы не видели ни одного.

8-го июля я впервые близко увидел настоящий бой.

12-я мотострелковая бригада утром этого дня овладела Хрущевым, а к 15-ти часам захватила большую часть Ивановки. Вслед за ней 59-я бригада восстановила мост через Голую Снову в Хрущеве и переправилась. Стремясь расширить фронт атаки, командование бригады без разведки направило один танковый батальон вброд западнее Ивановки, где 12 «Матильд» засело в пойме. Дальнейшее наступление в направлении Ильиновки, Федоровки полубригадой не сулило успеха, и командир корпуса ввел в бой на этом направлении наш 352-й батальон, отдав приказ непосредственно ему, минуя командира бригады, и не поставив его в известность. Батальон развернулся левее 59-й бригады и совместно с одним из ее батальонов атаковал противника, оборонявшего северную опушку леса и высоту 218,7 юго-восточнее Хрущева. Здесь у фашистов оказались окопанные штурмовые орудия, противотанковые пушки и танки. Сначала оба батальона имели успех, отбросили противника с потерями на полтора километра, но в результате контратаки превосходящего числа танков и мотопехоты при поддержке артиллерии и бомбардировщиков, вынуждены были отойти более чем на километр.

Бой стоил потерь, в 352-м батальоне погиб один из лучших командиров рот старший лейтенант Абрам Васильевич Сокол.

Обо всем этом штабу бригады стало известно около 18-ти часов из донесения комбата, так как из-за удаленности батальона связь по радиостанциям английских танков была потеряна.

— Почему я ничего не знаю! Почему командуют через голову? Кто отвечает за батальон, корпус или бригада? — возмущался командир бригады.

Поостынув, он потребовал:

— Обатуров, начальник разведки, какой там противник?

— Отмечаются части 9-й танковой дивизии. При равенстве по танкам, не считая Т-60, приравниваемых к бронетранспортерам, противник превосходит корпус: по пехоте — более чем в два раза, по артиллерии — в полтора, а в авиации и говорить нечего!

— А П-я танковая дивизия перед 7-м корпусом не выдумана?

— Разведотдел штаба корпуса ссылается на сведения, полученные от 7-го танкового корпуса, — доложил начальник разведки.

— Так как же можно превосходящего противника атаковать не целыми бригадами, а по-батальонно! — досадливо и горячо вопрошал полковник.

Выдержав паузу, я предложил:

— Пока наши батальоны поодиночке не разгромлены, нужно, чтобы в районе 352-го батальона была вся бригада.

— Правильно! Давайте связь с корпусом. Предложение командира бригады было утверждено. И чтобы захватить светлое время для изучения обстановки, с разрешения комбрига мы с начальником разведки отправились в батальон, не ожидая колонну бригады.

Был вечер. Мелкий дождь сделал глинистые подъемы, спуски и подходы к мостам, скользкими, резко снизив скорость движения броневика. Нетерпение напрягло нервы. И лишь около 20-ти часов удалось прибыть к командиру батальона подполковнику Василию Владимировичу Ободовскому. Он показал на местности положение батальона, приданной ему мотострелковой роты и противостоящего противника. И тут с досадой заметил, что если бы несколько наших истребителей помешали бомбардировщикам врага, то не отошли бы.

— А как показали себя наши? — спросил я.

— Храбрость без мастерства. Снарядов выпустили много, а подбили и сожгли два танка и два штурмовых орудия. Мотострелковая рота, наоборот, стреляет мало, а от фашистской пехоты — море огня.

И как бы заканчивая ответ, проговорил:

— Мало учили. Доучивание в бою оборачивается кровью. Недаром говорят: больше пота в учении — меньше крови в сражении.

Артиллерийский и минометный огонь противника не ослабевал. Я впервые попал под него и в дальнейшем пришел к убеждению, что первое его восприятие у каждого свое, субъективно-индивидуальное, и что с накоплением опыта ощущения большинства людей выравниваются. А в тот момент свист и разрывы снарядов и мин как-то не вызывали во мне чувство опасности, не заставляли ни ложиться, ни пригибаться. Больше всего был поглощен стремлением понять, откуда противник ведет огонь: направление приблизительно улавливал, а дальность определить не мог. Восприятие того и другого и степени опасности пришло в последующие дни.

С таким ощущением я следовал за комбатом в мотострелковую роту, а затем к немецкому танку T-IV, подбитому ротой Сокола.

С интересом осмотрели этот танк, который нам был известен по картинкам, а подполковнику Ободовскому — по боям. И потому, что картинка хорошо запомнилась, возникло подозрение.

— Пушка-то значительно длиннее, чем та, которую изображают фотоснимки в разведсводках, — заметил я. — Посмотрите, она выходит за носовую часть танка.

— Верно! Я сразу-то и не обратил внимания, — сказал подполковник Ободовский. — Это — другая пушка.

— Ствол удлинен, значит, увеличен и заряд, за счет чего повышена начальная скорость снаряда. Выходит, что броню «Матильды» этот танк будет пробивать уже на большей дальности, чем с укороченной пушкой, — подумав, сказал я.

А затем разговор перешел на другую тему.

— Фашистская авиация душит нас. Что если перейти к наступлению ночью? — спросил я командира батальона.

— Это очень рискованно, — ответил Ободовский. — Еще днем не научились наступать, куда же лезть ночью.

Встретили мы здесь и разведдозор бригады. Именно в этом подбитом танке командир дозора подобрал дневник и документы ефрейтора 33-го танкового полка, входящего в состав 9-й танковой дивизии. Дозору была поставлена новая задача: разведать район от Перекоповки до Спасского.

На вопросе о танках с длинноствольными пушками следует остановиться подробнее. Короткоствольные 75 мм пушки на танках T-IV и тем более 50 мм на танках Т-Ш не оправдали себя в борьбе с нашими танками KB и Т-34, значительно превосходившими по броневой защите немецкие танки. Поэтому фашистская Германия в 1942 году перешла на выпуск танков с длинноствольными пушками тех же калибров, оснастив их более мощными зарядами.

После возвращения к колонне бригады, я доложил полковнику об обстановке в батальоне и о том, что основная группировка противника, видимо, в районе Ильиновка, Голосновка и что можно бы нанести удар в обход ее с востока, в направлении Спасское, Чибисовка, Никандровка.

Разведдозор донес, что в районе рощ, 3 км южнее Перекоповки и высоты 314,6 противник не обнаружен. Бригада в этот район и выдвинулась. И теперь нас особо интересовала обстановка у соседа слева — 7-го танкового корпуса. Несмотря на настойчивые запросы в штаб нашего корпуса, некоторые данные мы получили только к часу 9-го июля. Правофланговая 3-я гвардейская танковая бригада его к исходу 8-го июля достигла рубежа 2 км южнее Ломова.

В связи с этим отмечу, что информирование бригад в штабе корпуса было поставлено слабо, даже командиры-направленцы ежедневно менялись. Позднее комплектование штаба комсоставом сыграло отрицательную роль.

У нас были свои болячки. Мы неумело вели разведку, поэтому до 10-го июля разведчики не взяли ни одного пленного. Непосредственно противостоявшего противника мы знали плохо. Усложняло управление неустойчивое функционирование радиосвязи, как следствие слабой подготовки радистов, так и малой дальности действия штатных радиостанций РБ и на «Матильдах», не превышавшей 7-ми километров. Лучших станций 9р на малых танках, обеспечивавших связь в телефонном режиме на 15 км, было всего шесть, но три из них обеспечивали разведку.

За первые дни боев выявились и другие недостатки, на устранение которых следовало нацелить коммунистов.

Во второй половине дня 8-го июля было проведено собрание парторганизации управления продолжительностью 25 минут. С кратким докладом выступил я, как секретарь партбюро. В докладе и выступлениях острой критике подверглись коммунисты начальник разведки, начальник связи, один из офицеров связи и некоторые другие.

В докладе мною были указаны и собственные недостатки и промахи. В решении собрания поименованным выше коммунистам было указано на недостаточно добросовестное выполнение своих обязанностей в боевой обстановке, на отсутствие инициативы и необходимой ответственности. В последующие дни эти товарищи улучшили свою работу.

А для меня последние двое суток стали своего рода начальным классом боевой учебы. Появилось чувство уверенности. Начал расставаться с академическим, наивно-упрощенным представлением о бое, увидел его не только как боевое мастерство, но и как человеческую трагедию.

При рассмотрении в те дни места и роли бригады в выполнении задачи, стоявшей перед корпусом, бросалось в глаза то, что корпус наступал как бы колонной, поскольку каждый день развертывались и наносили удар силы не более бригады с последующим втягиванием в бой до половины корпуса. Если такой способ действий 6-го июля был вынужденным, то в последующие дни — ничем не оправданным.

Еще 7-го июля был отмечен переход противника к обороне, а утром 8-го он стал фактом на всем фронте корпуса. Это требовало нанесения ударов крупными силами на широком фронте, однако корпус наступал на узком фронте и не одновременно всеми силами, а последовательным вводом в бой бригад.

Такой ход боевых действий корпуса обеспокоил командование армии. Вскоре после 12 часов 8-го июля на командный пункт бригады в Яковлеве неожиданно прибыли командующий армией генерал-майор Александр Ильич Лизюков и военный комиссар дивизионный комиссар Гай Лазаревич Туманян. Я встретил их у дома, в котором работал штаб, отдал рапорт и доложил, что начальник штаба ранен, а к командиру бригады направлен офицер.

(В первых танковых армиях, сформированных в мае 1942-го года, были введены первоначально должности военных комиссаров).

Взглянув на карту, развернутую на столе, командарм приказал доложить обстановку. Вскоре мой доклад был прерван вопросом:

— Какое у вас образование?

— Год тому назад окончил академию механизации и моторизации, — ответил я. В 1939 году слушал ваши лекции.

— Почему вы всего лишь старший лейтенант?

— Сразу после выпуска назначили младшим преподавателем той же академии, на фронте только второй месяц.

— Начальник академии генерал Ковалев у нас на стажировке в роли моего заместителя. Вот мы ему и наломаем бока за то, что он не заботится о воинских званиях преподавателей.

После такого начала мое волнение прошло и доклад по обстановке на 11 часов прошел нормально.

— Это точно, что сейчас все три танковые бригады не воюют? — спросил командарм.

— На 11 часов — точно. Данные получены от наших офицеров связи в 53-й и 59-й бригадах и из оперотдела штаба корпуса.

В этот момент прибыл и отдал рапорт комбриг, а генерал Лизюков передал по телефону распоряжение о прибытии командования корпуса на наш КП. В ответах на вопросы генерала Лизюкова полковник Шаповалов подтвердил доложенные мною данные обстановки.

— А как настроены люди? — спросил дивизионный комиссар.

— Хотят сражаться, досадуют, что третий день в хвосте боевого порядка корпуса, — доложил комбриг.

Затем он выразил недоумение в связи с отсутствием нашей авиации.

— Да, с авиацией пока плохо, но обещали ее, — ответил командарм.

Около 13 часов прибыли командир корпуса и начальник штаба. Военком полковой комиссар Е.С.Усачев находился еще в одной из бригад.

Понимая неуместность моего присутствия, я попросил разрешения выйти, но генерал Лизюков задержал, сказав, что буду нужен.

Взволнованный и несколько побледневший, Александр Ильич пригласил комкора к карте.

— Товарищ Попов, здесь правильно отображена обстановка?

— Неточно. У нас три с половиной бригады в бою за рекой Голая Снова и лишь половина одной здесь, в Яковлеве, — отметил Алексей Федорович.

— Полковник Калиниченко, разверните рядом вашу карту для того, чтобы сравнить обстановку, — потребовал генерал Лизюков.

Издали взглянул я на карту начальника штаба корпуса и… с облегчением вздохнул.

— На бригадной карте все верно. Недостает только того, что 59-я бригада в 12 часов начала переправу по восстановленному в Хрущеве мосту, да не показано положение 7-го танкового корпуса.

— Итак, за рекой Голая Снова наступает лишь одна 12-я мотострелковая бригада. И вчера воевали полторы бригады, — подытожил командарм. — Откуда же быть успеху? К тому же правый фланг у Ивановки, там его и надо прикрывать, а не резервом в тылу. О тыле — моя забота.

Наступила тягостная пауза, которую прервал генерал Лизюков.

— Вы, генерал Попов, еще вчера доносили, что бросили в бой все силы, подтвердили это в донесении сегодня утром, а воюете одной бригадой. Мои приказы об использовании всех сил корпуса для решения боевой задачи не выполнены. Врали по телефону и письменно, врете и сейчас.

Затем, обращаясь к Туманяну, командарм сказал:

— Гай Лазаревич, предлагаю генерала Попова от должности отстранить.

— Согласен. Вы, товарищ Попов, недисциплинированны, срываете выполнение боевой задачи, — решительно ответил военком.

Приказав полковнику Калиниченко вступить во временное командование до прибытия нового командира корпуса и пожелав бригаде успешных действий, командующий и военком убыли.

В дальнейшем, с конца августа 1942 года и до конца войны А.Ф.Попов командовал танковым и гвардейским танковым корпусами, в августе 1943-го года стал генерал-лейтенантом танковых войск. Из того, что произошло с ним в 11-м танковом корпусе, он, видимо, сделал соответствующие выводы. К сожалению, его рано сразила болезнь: в октябре 1946 года, в возрасте 50-ти лет, он умер.

9-12-е июля были днями напряженных боев всех бригад корпуса, наступавших с прежней задачей. В полном составе действовала и 160-я танковая бригада.

Из района северо-восточнее высоты 214,6, куда бригада вышла ночью, она должна была утром 9-го июля перейти в наступление в направлении Чибисовки, Никандровки. Решением командира бригады предусматривалось, что мотострелковый батальон при огневой поддержке танковых батальонов преодолеет Сухую Верейку, овладеет рубежом Чибисовка, Высочкино и прикроет переправу танков. Одновременно были даны указания о порядке ведения огня экипажами «Матильд» по немецким танкам T-IV с длинноствольными пушками.

Ночью и на рассвете разведдозоры установили, что противник занимает оборону по южному берегу Сухой Верейки, пойма которой заболочена. Поиск же бродов для танков начался тотчас, как забрезжил рассвет, так как мост севернее Чибисовки оказался разобранным противником.

Чтобы убедиться в достоверности этих сведений, я с разрешения полковника Шаповалова выдвинулся на танке Т-60 к реке. В рассветной дымке с помощью бинокля рассмотрел оборонительную позицию гитлеровцев, передний край которой в виде линии сплошных окопов проходил за поймой, непосредственно у построек Чибисовки и Высочкино. Наряду с пехотой, на позиции просматривались окопанные самоходные и противотанковые орудия, а глубже — бронетранспортеры. Это натолкнуло на вывод, что обороняется пехота, а не мотопехота.

Вблизи от бывшего моста мы с экипажем проверили грунт ломом: вязким и болотистым он оказался на 45 см и более, то есть непроходимым для танков. Требовалось найти броды или оборудовать мост. «Но когда? Ведь бригада уже двинулась к реке!» — досадовал я.

День обещал быть солнечным. Синее небо было почти безоблачным. При возвращении увидел подход большой группы фашистских бомбардировщиков, перестроение их в круг и начало бомбежки. Надежда на успех наступления таяла, и после моего доклада командир бригады дал командирам батальонов распоряжение по радио: мотострелковому — окопаться на занимаемом рубеже, автомобили рассредоточить в низинах и балке; танковым — завершить рассредоточение. Затем с досадой махнул рукой и сказал:

— Теперь противник не даст нам перейти Сухую Верейку. «Юнкерсы» продолжали пикировать и бомбить; начала огневые налеты и фашистская артиллерия. После первого авианалета, продолжавшегося 30 минут, вскоре последовал второй, а около десяти часов — третий. Мотострелки не могли двинуться, лишь танки меняли места. Во время второго налета зенитная батарея сбила один бомбардировщик и один повредила, который, снижаясь, скрылся за линией фронта.

Третий налет враг обрушил в основном на зенитную батарею, находившуюся от нас в 300-400-х метрах.

— Смотрите, в районе ее огневой позиции — сплошное облако пыли и дыма! — с болью проговорил полковник.

— И взлетающей земли. Бьет, вражина, безнаказанно, поднимает землю как вулкан. Беда! — досадовал старший батальонный комиссар Тушнайдер.

Личный состав батареи сражался героически. Понесли потери все расчеты. Геройски погибло 17 человек, в том числе командир батареи Иван Степанович Климатов, военком младший политрук Дмитрий Падиевич Гассиев и командир взвода — лейтенант Георгий Георгиевич Сахадзе. Получили ранения различной степени — 11 человек, в том числе: заместитель командира батареи лейтенант Петр Иванович Егоров, командир взвода лейтенант Иван Георгиевич Сахадзе. Как свойственно советским патриотам, в большинстве своем коммунистам и комсомольцам — они не дрогнули, вели огонь, пока были силы, и теплилась жизнь. Дружные братья Сахадзе являли собой образец трудолюбия в учебе и бесстрашия в бою. Оба орудия и один из двух пулеметов были выведены из строя.

Кроме вооружения зенитной батареи, в этот день были потеряны: подбитыми — пять танков, сожженными и подбитыми — до десяти автомобилей. Потери убитыми составили 35 человек, ранеными — 29. И не удивительно: в обстановке часто повторяющихся ударов авиации противника бригада находилась до 19-ти часов. Состоялось девять налетов. В каждом участвовало 16—20 самолетов.

Сильным ударам подверглись и другие бригады корпуса.

Поиск бродов на Сухой Верейке и слабо обороняемых противником участков продолжался. В тот день мне еще раз пришлось этим заняться, причем, в поиске пожелал участвовать помощник командира бригады по технической части инженер-майор М.И.Кедров. Выдвинувшись к реке на малом танке, по поросшей кустами балке, и оставив его в кустах, мы в трех местах между Спасским и Дмитриевкой, проверили пойму и русло на проходимость. На противоположном берегу, в удалении 250—300 м от реки просматривались окопы вражеской пехоты, но, действуя скрытно, мы не вызвали на себя огонь. А вот на третьей точке не повезло: пулеметная очередь противника зацепила правую руку Михаила Ивановича и перебила предплечье, да так, что торчал наружу кусок кости. Перетянув жгутом, скрученным из порванной рубашки, руку у самого плеча и привязав ее к шее, я дотащил Михаила Ивановича до танка и доставил в медпункт бригады.

Очень боялся за его жизнь из-за большой потери крови и думал, что руку ему вряд ли спасут. В то время ни с кем в бригаде я не был так близок, как с ним, человеком большой образованности, сердечности и обаяния. Как же был рад, когда в октябре того же года, уже на новом месте службы получил от него письмо из госпиталя, криво написанное правой рукой! Врачи спасли ему не только жизнь, но и руку.

Во второй половине дня, сразу по окончании одной из бомбежек, полковник Шаповалов собрал комбатов и несколько командиров штаба в окопе, прикрытом танком, и, на примерах прошедших маршей и небольших боев, разобрал причины медлительности в действиях, низкой эффективности огня и слабого управления подразделениями.

— Впредь не должно быть того, что было сегодня утром, — строго сказал он, — когда бригада развертывалась в предбоевой порядок и рассредоточивалась полчаса, когда вы, командиры батальонов, не отвечали по радио или уходили от своих командирских танков неизвестно куда, а рядом с вами не было старших адъютантов.

Когда командир бригады предложил высказаться по вопросу о том, что следует еще предпринять для успешных действий бригады, то все комбаты заявили: без усиления средствами ПВО, без прикрытия истребителями, без авиационной и артиллерийской поддержки многого в бою добиться нельзя; танки же и мотострелки будут потеряны.

— Зенитной артиллерии в бригаде теперь нет. Авиации и командарм допроситься не может. Это — факт. А задачи бригада должна выполнять. От вас на этот счет я ничего не слышу, — сказал полковник.

Наступила пауза.

— Товарищ полковник, — обратился я, — в нашем положении есть лишь одно облегчающее средство. Это — ночное наступление, при котором преимущества противника в огне артиллерии резко уменьшаются, а в авиации — исчезают. Сначала не все будет гладко и этого не нужно бояться: после первого же опыта дело пойдет.

Меня поддержал командир мотострелкового батальона капитан В.И.Карпенко и военный комиссар Тушнайдер. Возразили командиры танковых батальонов, ссылаясь на то, что танковые подразделения к этому не готовы.

— А как вы это себе представляете? — задал мне вопрос комбриг.

— Так, как мы учили ночному наступлению танковые подразделения и части до войны. Разница будет лишь в следующем: поскольку на «Матильдах» нет гирокомпасов, то специально назначенные мотострелки, следуя за танками или между ними, будут и освещать местность и показывать экипажам ракетами направление атаки, определяя его по компасу.

Пресекая возражения, полковник подвел итог:

— Штаб предлагает дело, другого пути не вижу. Будем готовиться к ночному наступлению.

Пришло время рассказать о том, как себя показали английские танки МК-Ш «Матильда». К сожалению, надежная броневая защита оказалась единственным достоинством танка. Крупными недостатками его были: маломощность двигателя при значительной массе танка (на тонну веса танка приходилось 7,7 лошадиных сил против 13-ти на немецком T-IV) и, как следствие, крайне недостаточная максимальная скорость (25 км в час против 40 км T-IV), и плохая маневренность; низкая проходимость из-за высокого давления на грунт, вследствие узости гусениц и небольшого дорожного просвета. На пулемете фирмы «Беза» при небольшом перегреве ствола происходили обрывы гильз.

Механик-водитель, отделенный от остальной части экипажа перегородкой, при ранении не мог получить помощь и быть замененным другим лицом экипажа до снятия перегородки, на что требовался выход танка из боя.

Но мы понимали и разъясняли экипажам, что страна пока не в состоянии полностью обеспечить потребность в танках за счет советского производства, хотя искренне завидовали танкистам 2-го и 7-го корпусов, воевавшим на советских танках Т-34 и КВ.

И все же поиски бродов в этот день завершились успехом, который ожидал нас на участке Ильиновка, Спасское. Вблизи от северо-западной окраины Спасского, возглавлявший поиск командир мотострелкового батальона, после удачного перехода вброд бригадного разведдозора Т-60, внезапной атакой мотострелковой роты захватил участок южного берега, разгромив до взвода пехоты.

Получив донесения дозора и капитана Карпенко, мы в штабе ликовали. Для уточнения обстановки перед принятием решения по распоряжению полковника Шаповалова начальники разведки, инженерной службы и я побывали на плацдарме. Это был уже исход светлого времени. От капитана Карпенко, раненого в бою за плацдарм, и разведдозора узнали о взятии в плен двух солдат и изъятии документов у убитых, принадлежавших 693 пехотному полку, входившему в состав 340-й пехотной дивизии. Имевшимися силами комбат организовал оборону на случай контратаки. Поскольку он нуждался в госпитализации, то я спросил, кто бы мог его заменить? Владимир Иванович ответил:

— Это — мой плацдарм. Отсюда дойду до Землянска, а потом можно и в госпиталь.

Появление не отмечавшейся ранее дивизии противника потребовало проанализировать его группировку. Были собраны и изучены данные о противнике также и перед соседями и доложены вернувшемуся в строй начальнику штаба майору Иванову.

— Перед корпусом в первом эшелоне обороняются по одному полку 377-й и 340 пехотных дивизий. Видимо эта свежая 340-я дивизия заняла оборону по южному берегу Сухой Верейки в последние сутки; один ее полк занимает участок на направлении наступления бригады, — докладывал начальник разведки.

— А где же 9-я танковая дивизия противника?

— Часть ее или вся она — во втором эшелоне. Очевидно, скопившиеся танки в районе Голосновка, Верхосновка и восточнее принадлежат ей.

Эти выводы о противнике были доложены полковнику Шаповалову, который стал уже больше считаться с мнением штаба.

— Значит, нам вести бой со свежим полком?

— Да, товарищ полковник, прорывать оборону свежего пехотного полка, возможно, усиленного, — ответил Иванов.

— Видимо, нельзя медлить, пока он основательно не зарылся, — заметил я.

— Да, в первой половине ночи соорудим мост, переправим бригаду и еще в темноте перейдем в наступление, — вслух думал командир бригады.

Однако командир корпуса, а теперь эту должность временно исполнял полковник Семен Петрович Мальцев, решил по-другому: для успешного наступления южнее реки предварительно разгромить противника в Ильиновке и Спасском. И все же мост мы построили, на плацдарм переправили еще одну мотострелковую роту и по взводу средних и малых танков.

В четыре часа 10-го июля усиленный 352-й танковый батальон во взаимодействии с 59-й танковой бригадой атаковал противника в северо-восточной части Ильиновки, и к 13-ти часам село было освобождено; обе бригады вышли здесь к реке. Успеху благоприятствовало то, что до пяти часов не появлялась гитлеровская авиация. 352-м батальоном был разгромлен батальон мотопехоты, захвачено четыре противотанковых орудия и два миномета.

Почти одновременно с нашим наступлением фашисты силами пехотного батальона при поддержке артиллерии контратаковали те подразделения мотострелкового батальона, которые обороняли плацдарм. В напряженном бою контратака была отбита, противник с потерями отброшен, но комбат получил второе ранение, к тому же тяжелое.

С капитаном Карпенко пришлось ближе познакомиться 20-го июля в районе Кандауровки, а затем часто общаться, когда он с 6-го июля заменил внезапно выбывшего комбата. Это был исполнительный, смелый и весьма инициативный командир, на которого можно было положиться.

В командование вступил военком батальона старший политрук Семен Петрович Толстенко.

А около десяти часов противником была предпринята еще одна контратака, на этот раз силами танкового батальона при поддержке артиллерии и группы бомбардировщиков; ее мы видели с наблюдательного пункта (НП), расположенного у опушки леса северо-восточнее Ильиновки. Колонна из 37-и танков T-IV вышла из-за высоты 222,0 в направлении южной окраины Спасского, а в воздухе появились пикирующие бомбардировщики. Когда голова колонны поравнялась с плацдармом, взлетела трехзвездная сигнальная ракета, и все танки повернули налево, образовав боевую линию и открыв огонь.

— Товарищ полковник, роту Андрущака! — вскрикнул я.

— Да, да! — повелительно ответил полковник.

Я побежал к танку комбрига, вызвал по радио командира 353-го батальона капитана Ф.П.Васецкого и одновременно командира 2-й роты этого батальона старшего лейтенанта Андрущака и передал: «Первый приказал четвертому вперед, на юг — в линию! Ударить по фашистским танкам тяжелыми!» Андрущак ответил: «Я — четвертый, выполняю!»

Прошло менее минуты, как рота вышла из леса, с ходу развернулась в линию и остановилась на спуске, примерно в двухстах метрах от реки. Как раз танки противника подошли к ней на дальность 800—900 м. Все пять машин, вооруженных 75 мм пушкой, открыли огонь по гитлеровским танкам. Мы с волнением наблюдали, как первые снаряды прошли мимо целей, но вот от последующих выстрелов задымился, а затем вспыхнул вражеский танк, за ним второй. И снова взвилась трехзвездная ракета, все танки противника развернулись на 180° и на максимальной скорости, ведя огонь, начали удаляться. В ходе разворота был сожжен третий танк. Отойдя на безопасное расстояние, группа также одновременно повернула направо, образовала колонну и ушла на юго-запад, за высоту 229,8.

— Думали, дрогнем, не вышло! А как обучены, как все четко и быстро выполняют! — проводив взглядом исчезающую колонну, сказал полковник Шаповалов. — Какая управляемость!

— А, ведь, мы имели возможность, Иван Андреевич, тоже хорошо обучить наших танкистов, — заметил Тушнайдер. — Сейчас показала себя рота Андрущака, неплохо слажена бывшая рота Сокола. Другие же роты и батальоны в целом слажены слабо.

— Да, да! Сначала больше занимались не самым главным, а потом уже не хватило настойчивости снять запреты, — согласился полковник.

— Фашисты танки-то бережно применяют, на рожон не лезут. Почувствовали неладное и удалились, — сказал я, обращаясь к полковнику. — Если бы все «Матильды» были с 75 мм пушками, то нам было бы значительно легче.

— Надо особо бережно использовать эти пять танков, — решил комбриг.

По радио передали благодарность комбрига командиру и личному составу роты за смелые, быстрые действия и уничтожение трех танков врага. Пошла шифровка командиру корпуса о подвиге роты и представлении на награждение старшего лейтенанта А.А.Андрущака и его подчиненных. На следующий день пришло сообщение, что старший лейтенант Андрущак награжден орденом Красного Знамени. Он был первым воином нашей бригады, получившим столь высокую награду.

Вскоре командир корпуса совершил маневр 53-й тяжелой бригадой с правого фланга на левый, которая, усилив наш мост, одним батальоном переправилась на плацдарм и расширила его в сторону Дмитриевки, а другим, совместно с нашим 353-м батальоном, атаковала противника в Спасском. С потерями он отошел на юг, оставив в селе несколько орудий и тягачей. В этом коротком бою особо отличился старшина 1-й мотострелковой роты В.М.Рыбалко. Он уничтожил автоматчика, взял пленного и вынес с поля боя раненого командира роты.

Так северный берег Сухой Верейки был очищен от гитлеровцев.

В середине этого дня полковник Мальцев побывал на НП бригады. Мы его увидели впервые. Среднего роста, сухой, темноглазый, подвижный, он быстро говорил и сопровождал свою речь жестикуляцией. Сложилось впечатление, что по характеру он человек мягкий. До вступления во временное командование корпусом полковник был начальником штаба 2-го танкового корпуса.

Комкор кратко заслушал командира и комиссара бригады, в основном согласился с их оценкой противника, ответил на вопросы и затем уточнил боевую задачу. К концу разговора он откровенно признался:

— С использованием плацдарма у Спасского, мы неоправданно задержались. Будем наверстывать.

Во второй половине дня, в условиях снизившейся активности гитлеровской авиации, наша и 53-я бригады переправились на плацдарм, и с 17-ти часов перешли в наступление. Одновременно частью сил из Федоровки атаковала 59-я бригада. К 20-ти часам все три бригады вышли полкилометра северо-восточнее Малой Покровки и на северные скаты высот 229,8, 210,9, разгромив два батальона пехоты, не менее пяти батарей противотанковых орудий как буксируемых, так и самоходных, и столько же минометных батарей. На долю нашей бригады, с учетом боя в Спасском, пришлось не менее батальона пехоты, три танка и штурмовых орудия, до десяти противотанковых орудий, две минометные батареи и до десяти автомашин. Были взяты в плен солдаты из того же 693-го пехотного полка 340-й пехотной дивизии.

Наступление бригады, как и в целом корпуса, 10-го июля в сравнении с предыдущими днями было успешным. Вместе с тем это был день подвигов многих воинов.

Командир танкового взвода младший лейтенант С.И.Зубарев в ходе вечернего наступления сжег танк, штурмовое орудие и уничтожил противотанковую пушку. Механик-водитель этого танка старший сержант Н.М.Данчиков умело маневрировал танком в атаке. Семь вмятин на броне от вражеских снарядов насчитал экипаж после боя.

2-я мотострелковая рота, атакуя за танками 353-го танкового батальона, уничтожила и пленила десятки фашистских пехотинцев атакой во фланг опорного пункта. Умелый и храбрый командир роты старший лейтенант Гаруля, будучи раненым, продолжал командовать ротой до конца боя.

Эти и другие, особо отличившиеся воины, были представлены к наградам.

Потери бригады составили: убитыми и ранеными — до 70-ти человек, танков сгоревших — два, подбитых — один.

Полковник Шаповалов на этот раз без колебаний решил организовать наступление ночью. Его решение поддержал командир корпуса и приказал всем танковым бригадам готовиться к наступлению с двух часов 11-го июля, а мотострелковой бригаде, обороняясь между Ивановкой и Ильиновкой, прикрыть правый фланг корпуса.

Перед принятием решения штаб двумя группами командиров провел рекогносцировку, в ходе которой группа, которую я возглавлял, встречалась с командирами рот и взводов в 352-м танковом и 160-м мотострелковом батальонах. Это позволило не только изучить оборону противника, но и выяснить отношение личного состава к ночному наступлению.

— Товарищ младший лейтенант, что вы думаете о наступлении ночью вот здесь, на вашем направлении? — обратился я к командиру танкового взвода 2-й роты.

В это время подошли два экипажа и вызванный из впереди оборонявшейся мотострелковой роты командир взвода.

— Стрелять будем куда попало, а механики завалят машины в ямы, — ответил командир-танкист.

— А если вот стрелки вам осветят местность ракетами, ими же укажут направление движения?

— Тогда — другое дело: поведем танки и в воронки не попадем, — вмешался в разговор его механик-водитель.

— А что вы думаете? — спросил я командира стрелкового взвода.

— Осветить можем, если будут ракетницы и ракеты, но все же лучше бы днем.

— Но днем-то авиация и артиллерия нам не дают ходу, а ночью-то авиации не будет и артиллерия гитлеровцев точный огонь не сможет вести.

— А что, ребята, ночью, пожалуй, лучше, — обращаясь к своим экипажам, высказался младший лейтенант.

Его поддержали.

Как мы установили, оборона противника выглядела слабее перед левым флангом бригады, поэтому полковник Шаповалов решил главный удар нанести в направлении высот 210,9; 210,4 левофланговым 352-м танковым батальоном, усилив его большей частью мотострелкового батальона.

При постановке задач он подробно остановился на тесном взаимодействии танков и мотострелков, организации освещения и ориентирования, словом, дал указания по ведению боя, а также по всем вопросам, разработанным штабом.

В установленное время бригада двинулась в наступление. И тут же штаб корпуса сообщил, что соседним бригадам — 59-й справа и 53-й слева — командир корпуса разрешил начать атаку на рассвете. Мы огорчились, а полковник Шаповалов при этом заметил, что полковника Мальцева кто-то уговорил. Так уверенность в успехе корпусного удара поколебалась.

Когда танки вышли на линию мотострелковых подразделений и единый, боевой порядок двинулся, то с закрытых позиций открыли огонь прямой наводкой и артиллерийская, и минометная батареи. Началось освещение местности. Тотчас начали стрельбу танковые и мотострелковые подразделения. Дружная согласованная атака танков и мотострелков в сочетании с мощным «Ура!» оказалась неожиданной для фашистов.

Оперативная группа штаба во главе с комбригом перемещалась на танках скачками за правым флангом 352-го батальона, в 100—300 метрах сзади цепи мотострелков. Огонь со стороны фашистов был слабым и беспорядочным, противотанковые пушки стреляли наугад, а артиллерия, стоявшая на закрытых огневых позициях, в начале атаки молчала.

Сначала комбриг находился сверху на башне и вел наблюдение, а я принимал по радио донесения, докладывал ему и передавал его распоряжения. Вскоре он сам начал переговоры, подбадривая комбатов:

— «Зима», «Весна», работаете нормально, но лучше бы побыстрее.

Батальоны докладывали о десятках убитых и плененных фашистов в основном из упоминавшегося выше 693-го пехотного полка, захвате противотанковых пушек, минометов, стрелкового оружия.

Многие экипажи танков отличились в этой ночной атаке. Например, экипаж во главе с младшим лейтенантом Деминым уничтожил противотанковую пушку и минометный взвод и совместно с взаимодействовавшим с ним мотострелковым взводом разгромил до взвода пехоты. Командир башни 352-го батальона старший сержант В.С.Щербак, умело ведя огонь, уничтожил две противотанковые пушки.

А противник пришел в себя и постепенно стал наращивать огонь. Начала стрельбу с закрытых огневых позиций артиллерия, и ее огонь становился все точнее. И все чаще нам приходилось закрывать люки.

Подбежал со следовавшего рядом второго командирского танка комиссар бригады, поднялся на наш танк и с радостью заговорил:

— Наконец-то, Иван Андреевич, и у нас состоялось наступление. Хорошо, идем!

— Торжествовать еще рано, Фроим Исаакович, противник сильнее нас, без соседей далеко не уйдем, — ответил полковник. — И после паузы сказал:

— Похоже, отстает Васецкий Мы не видим задних габаритных фонарей его танков, хотя докладывает, что все нормально.

— Пожалуй, я направлюсь к нему, — спрыгивая и перебегая на свой танк, сказал Тушнайдер.

— Не попади к немцам, заходи к комбату из глубины, — напутствовал полковник.

— Само собой, — ответил военком.

Когда на рассвете бригада достигла рубежа полкилометра юго-западнее высоты 229,8 и высоты 210,4, перешли в наступление соседние бригады, но продвигались они крайне медленно, так как противник их встретил уже достаточно организованным огнем. Напряженный бой развернулся от Малой Покровки до Чибисовки. К пяти часам соседи приблизились к нашим флангам.

У нас же после четырех часов начало теряться управление. Командир 352-го батальона подполковник Ободовский был тяжело ранен; его танк получил пробоину в башне. В командование вступил комиссар батальона, но вошел в связь с командиром бригады только через 20 минут.

Сообщение о ранении подполковника Ободовского мы восприняли с большой болью. Василий Владимирович был знающим, опытным танкистом, ранее командовал танковой бригадой и был ранен. После госпиталя ему предложили должность заместителя командира бригады, но он попросился на батальон. Ему пришлось разделить участь многих танкистов: после излечения, с конца 1942-го года, он командовал танковым полком и в июне 1944-го года умер от ран.

Примерно в то же время на танке командира 353-го батальона вышла из строя радиостанция; меняя танк, капитан Васецкий долго не входил в связь. Ввиду этого некоторое время пришлось отдавать распоряжения непосредственно танковым ротам.

К пяти часам удалось восстановить управление, уточнить задачи батальонам, и бригада возобновила движение вперед. Но в это же время враг начал удар 27-ю бомбардировщиками по всем трем танковым бригадам, продолжавшийся 40 минут. Всего же, в течение 11-го июля, фашистская авиации совершила по корпусу более десяти сосредоточенных ударов. В общей сложности это около трехсот самолето-вылетов. Одновременно сильный и точный огонь открыла артиллерия, причем, только по нашей бригаде вели огонь два-три дивизиона.

Два малых танка нашей оперативной группы в целях безопасности шли сзади в 100 метрах. Полковник Шаповалов держал связь с комбатами, а я занял место командира башни, то есть спустился ниже его и стал просматривать оборону противника. Справа на опушке леса разглядел противотанковую пушку, стрелявшую по танкам 353-го батальона. Хотел, было, открыть по ней огонь, но тут прямо по курсу танка увидел развертывающиеся штурмовые орудия — насчитал их шесть. Дал команду лейтенанту Козлову, располагавшемуся на месте башенного стрелка, зарядить пушку бронебойным снарядом, а механику сделать короткую остановку. Навел в среднее орудие, выстрелил — недолет. Внес корректуру, вновь выстрелил — цель! Машина противника задымилась. Вторая машина загорелась со второго попадания. Доложил комбригу.

Полковник приказал поменяться с ним местами. Он стал стрелять, а я, взяв на себя радиосвязь, через оптические приборы командирской башни начал рассматривать наши батальоны. Оказалось, что боевая линия танков сзади нас и остановилась, причем, в обоих батальонах несколько танков горят; не видно и Т-60 из нашей группы. И тут с опозданием понял свою ошибку, которая, в конечном счете, оказалась непоправимой. Вместо того чтобы вести наблюдение и докладывать командиру бригады о действиях своих подразделений, соседей, а также противника, держать свой танк за батальонами, я в ответственный для управления момент превратился в рядового члена экипажа! Понял и то, что авиация и артиллерия противника сделали свое дело: наступление бригады застопорилось. Видел, что остановился и сосед слева — 53-я тяжелая танковая бригада.

Доложил по переговорному устройству полковнику и приказал лейтенанту Козлову свернуть танк вправо в рожь и остановить. Связавшись с командирами батальонов, успел передать в 352-й батальон распоряжение: «Зима», первый приказал тотчас вперед!»; одновременно видел, как мехводитель старший сержант Хахаруз Арсланов отвел танк вправо, ввел его в рожь и произвел доворот лобовой частью в сторону противника. И тут я почувствовал и услышал сильный удар по танку и взрыв. Инстинктивно посмотрел вниз боевого отделения: Петя Козлов неподвижно привалился к пушке, его голова — на гильзоприемнике; полковник что-то пытался ему сказать.

Несколько раз подал команду мехводителю на остановку танка, но ответа не получил. «И Хахаруз погиб!» — мелькнуло в голове. Решил открыть люк и просить полковника покинуть танк. Но в этот момент ощутил новый удар, взрыв, сильный болезненный толчок в правое бедро; башню быстро заполнило пламя.

Попытался открыть люк — не открывается. Комбриг рвется ко мне: оба в огне! В голове — страшная мысль: «Люк заклинило!» Поставил на сидение левую ногу, оттянул шнур замка башни и сильно ударил второй рукой и головой вверх по люку. Люк открылся, а пламя обогнало меня. Вывалился на крышу моторного отделения, и, хотя правая нога не слушалась, тотчас встал на левую, чтоб помочь полковнику. Но от толчка, вызванного то ли взрывом, то ли креном, свалился на землю, в рожь.

Острая боль сначала парализовала движение, но, превозмогая ее, встал, чтобы догнать медленно уходящий танк. И вижу, что по ржи навстречу приближаются гитлеровские автоматчики. Присев, бесчувственной, обожженной правой рукой достал револьвер и дважды выстрелил в ближайшего фашиста. Он вскрикнул, присел или упал — во ржи не было видно. Сменил место и выстрелил во второго, пославшего очередь по тому месту, где я перед этим присел; потерял и его. Выждав, вновь устремился к танку; он уходил все дальше, объятый пламенем. «Где же комбриг?» Прыгая на левой и подставляя правую ногу, продвинулся по следу гусениц во ржи на 50—70 м. Полковника нигде не было! В бессильном отчаянии опустился на землю.

Немецкие крики вернули к реальности. Своих — не видно и не слышно. Надо искать выход, надо бороться. Стал медленно передвигаться в обратную сторону и… потерял сознание…

Бригада закрепилась на достигнутом рубеже. В командование вступил майор Н.Т.Иванов. В середине дня полковник Мальцев приказал временно перейти к обороне и подготовиться к возобновлению наступления. Но в 18 часов из района к северу от Никандровки противник нанес контратаку силами 27 танков и двух батальонов мотопехоты при поддержке бомбардировщиков и нескольких дивизионов артиллерии, из них против нашей бригады — 15 танков и половина других сил. Контратака была отбита, 7 танков противника подожжено, но бригады несколько отступили.

В ночь и в течение дня 11-го июля противнику был нанесен немалый урон. Только наша бригада разгромила до двух рот пехоты, уничтожила два штурмовых орудия «Артштурм», две батареи противотанковых орудий, три минометные батареи и три танка.

День 11-го июля стал кровавым днем. В бригаде было убито и ранено более трехсот человек. Велики оказались потери командного и политического состава. Были ранены, помимо упоминавшихся выше, командир 353-го танкового батальона капитан Федор Прокопьевич Васецкий, старшие адъютанты двух батальонов, многие командиры рот. Пропал без вести командовавший мотострелковым батальоном и старший политрук Семен Петрович Толстенко. Только сгорело 13 танков и столько же эвакуировано подбитых. В строю осталось восемь средних и пять малых танков.

С середины дня 12-го июля противник группировкой, включавшей до 70-ти танков, пехоту, мотопехоту и артиллерию, при мощной поддержке авиации, нанес удар в междуречье Голая Снова, Сухая Верейка, в промежуток между 11-м танковым корпусом, имевшим большие потери, и 340-й стрелковой дивизией в общем направлении на Перекоповку. В связи с угрозой выхода этой группировки в тыл, полковник Мальцев отдал приказ об отходе на северный берег Кобыльей Сновы. К концу дня бригада отошла и заняла оборону 1,5 км западнее Перекоповки, по ее южной окраине до Озерков, удержав Перекоповку и имевшиеся здесь мостовые переправы.

О действиях бригады и корпуса после пяти часов 11-го июля узнал лишь в сентябре. А пока…

…Очнулся, когда солнце спускалось к горизонту. Невыносимо болело сожженное тело, а в правом бедре и выше его чувствовалась глубокая боль. Мучительно хотелось пить.

Постепенно память возвратила к утренним событиям. С трудом сел и… согнал с себя рой больших зеленых мух, которые, однако, тотчас вернулись. Часов не было, на покрытой пузырями руке, болтался полусгоревший левый рукав, но ладонь сохранила чувствительность. Правая сторона обмундирования выгорела, сапоги, ремень и сумка подгорели, но держались. Правая рука — коричнево-бордово-черная, без кожи, в трещинах, не чувствует и больше всего болит. В уцелевшем левом кармане гимнастерки сохранился партбилет.

Вокруг — высокая густая рожь. А где наши? Близко по дороге идет гусеничная машина: люди на ней говорят по-немецки. Неужели наши отошли? Досада и тревога подкатились комом к горлу. Но заговорил разум: надо пробираться к своим!

В сумке — две топокарты с нанесенным на них положением сторон и боевыми задачами. Левой рукой и зубами снял полусгоревшую гимнастерку, оторвал левый рукав рубашки, надел на правую кисть и вставил в ладонь револьвер. Нашел в левом кармане брюк спички и зажег карты. Пламя оказалось значительным, поэтому пришлось отползти, расправляя за собой рожь. Невдалеке залпами стреляла батарея; по командам понял, что она — вражеская.

Выходить решил ночью, двигаясь на северо-запад, где расстояние до поймы Сухой Верейки самое короткое, а в ней боевой порядок у гитлеровцев менее плотный.

Пока ждал ночь, наряду с физической болью росла душевная: стремился на фронт, совершил ничтожно мало, а сам побит, да еще попал в ловушку. Давили моральная боль, чувство вины за неисполненный долг.

Наступили сумерки, появились первые звезды, а затем и Большая Медведица — известный ориентир для обнаружения Полярной звезды. Двинулся, подтаскивая правую ногу левой рукой с помощью жгута из соломы.

Шел очень медленно. Через пару часов ногу смог немного переставлять. Часа через три вышел в лощину, перешедшую затем в овраг, который через час движения расширился, берега его понизились, появилась мокрота и камыш. Это была заболоченная пойма Сухой Верейки, в которую вышел на заре. В дымке за рекой узнал Ильиновку, а справа — Федоровку. Не помня себя, быстро раздвинул камыш и с жадностью припал к воде, хотя она была ржавой, пахучей.

Не менее часа потратил на переход поймы, двигаясь по пояс в воде и жиже, вытаскивая и перетаскивая левой рукой увязавшую раненую ногу; к этому времени — почти рассвело. Слева, метрах в ста, на улице стоял немецкий танк. Ускорил шаг и прислонился к сарайчику ближайшей хаты. Вышедшая на двор женщина сначала испугалась меня, но узнав, кто я, напоила.

— Боже мой! Что эти изверги с вами сделали! — с сердечным сочувствием проговорила она.

— В деревне они есть?

— Не знаю. Вчера, ближе к ночи, ворвались снова, а наши отступили к лесу.

Утолив немного жажду, бодрее зашагал через огороды в поле, а она сквозь слезы проговорила:

— Дай вам бог счастья попасть к своим.

Едва отошел метров на 250—300 в направлении Перекоповки, как подвергся обстрелу из оставшейся позади Ильиновки. Стреляли двое из винтовок. Пули ложились близко, но, к счастью, мимо, так как после каждой неуклюжей перебежки отползал в сторону. «Если фашисты начнут догонять, то не уйду», — с горечью думалось мне. Но с удалением на значительное расстояние стрельба прекратилась; погони не было.

В Перекоповке оказались наши, попал прямо к автомашинам подразделений тыла бригады. Шоферы сначала недоуменно посмотрели на руку с револьвером, но затем по моей просьбе осторожно разжали ее и вложили револьвер в кобуру. На соломе, в кузове грузовика они отвезли меня в бригадный медпункт. В пути снова наступило забытье…

Очнулся на перевязочном столе. Тело чем-то обмазывали и накладывали повязки. Рядом со столом был бригадный врач Кахидзе. Выяснив, могу ли я говорить, он спросил:

— Где полковник Шаповалов?

— Иосиф Андреевич, передайте в штаб, что в Ильиновке противник, а у нас до Перекоповки никого нет, — тихо сказал я ему. — Комбриг тоже был ранен и не смог выбраться из танка. Петя Козлов и мехводитель Хахаруз были убиты первым снарядом. Все трое сгорели.

Именно так думалось мне на основании описанных выше событий. Однако во время работы над архивными материалами в 1986 году из учетной карточки полковника Шаповалова узнал, что он, к великой радости, жив. Обгоревший и раненый, он попал в плен и после освобождения в 1945 году проходил службу на преподавательской работе. В 1948 году он уволился в запас по возрасту.

По этапам эвакуации 16 июля я попал в сортировочный госпиталь в Тамбове. Видимо, потому, что мог только стоять, причислили к легко раненым и почти трое суток везли до этого госпиталя в товарном вагоне. На мне, кроме повязок, были только трусы и сапоги, а в левой руке — сверток из остатков гимнастерки с партбилетом. В вагоне как раз и обнаружились последствия хозяйничанья мух — поползли опарыши, вследствие чего старался держаться в стороне от всех. В Тамбове, как и положено легко раненым, они по команде покинули вагон, а у меня после пятисуточного стояния ноги отказали. Ждал минут десять и затревожился: а, что, если с порожняком увезут куда-нибудь? На колене и левом локте добрался до двери и крикнул:

— Эй вы, верхогляды, я еще жив…

Очнулся на столе госпитальной перевязочной. Рядом стояла женщина-врач.

— Займемся перевязкой, товарищ командир.

— Доктор, — умоляюще сказал ей, — избавьте меня от мушиного потомства. Я слышу, как они буравят мое тело.

— Обязательно.

Два часа эта женщина терпеливо отмачивала прикипевшие повязки, очищала ожоги и раны, причем делала это так, что не ощущалось сильной боли. Какое же сердце было у этой женщины, если она обращалась с незнакомым ей человеком как с родным сыном! Разве такую забудешь! Попутно и успокоила, показав, какую пользу принесло это самое «мушиное потомство».

В операционной, после удаления осколков, хирург сказал:

— У нас госпиталь сортировочный, я удалил осколки поверхностные, которые мешают. Глубокие вам удалят на месте постоянного лечения.

Он показал сосуд, в котором лежало шесть осколков разных размеров из листовой дутой бронзы.

Подумал, было, что они — от гильзы снаряда, но тут же отверг это предположение; бронза была достаточно толстой. Сидение?! Да, оно: взрывом разнесло подо мной бронзовое сидение!

Из Тамбова санитарный поезд, шедший целых две недели, доставил в Кемерово. В эвакогоспитале, развернутом в корпусах коксохимического техникума, удалили из правого бедра еще четыре глубоко проникших осколка.

С улучшением самочувствия не было, кажется, дня без раздумий над прошедшими боями. Конечно, врагу бригада нанесла определенный урон, разгромив более двух батальонов пехоты и мотопехоты, уничтожив 13 танков, 5 штурмовых орудий, 42 противотанковых орудия, пять минометных батарей, три самолета, более десятка тягачей и автомашин. Несравненно больший урон нанес в целом корпус.

Но почему бригада и корпус свои боевые задачи не выполнили?

Раздумья высветили много причин и ошибок. Бегло те и другие по ходу повествования уже упоминались. Это — серьезные недостатки в управлении, выразившиеся в поспешных и в большинстве случаев запоздалых решениях, в переходе в наступление без должной подготовки, в неумелой организации разведки и связи. Это, далее, слабость бригадных и корпусных ударов в первые дни боев, обусловленная недостаточным выделением сил в первые эшелоны. Это также невысокая подготовка ряда штабов и комсостава и слабая боевая выучка подразделений.

Однако не находил объяснения таким явлениям, как отсутствие авиационной поддержки и истребительно-авиационного и зенитно-артиллерийского прикрытия; мизерное усиление артиллерией и инженерными средствами; ввод в сражение корпусов по частям. Одно не вызвало сомнений: они не зависели от бригад и корпуса.

Лишь через немалое число лет после войны при изучении ряда публикаций и архивных материалов раскрылись для меня причины этих явлений. Не занимаясь исследованием, укажу лишь на самые существенные.

Несмотря на то, что Ставка ВГК в конце июня передала 5-ю танковую армию в состав Брянского фронта, она организацию контрудара взяла на себя. Задача армии была поставлена директивой Ставки в обход командования и штаба фронта, что последними было воспринято, как снятие с них обязанности командовать ею. Фактически руководство контрударом осуществляла Ставка.

Что касается усиления, поддержки и обеспечения армии, то Ставка ограничилась лишь двумя указаниями. Первое: возложила прикрытие с воздуха на авиагруппу генерала Ворожейкина, входившую в состав 2-й воздушной армии Брянского фронта, подменив его командование в этом вопросе. Но курьез состоял в том, что группа Ворожейкина не могла прикрыть, так как не имела истребителей, а располагала лишь ночными бомбардировщиками У-221. Второе: обязала фронт осуществить материально-техническое обеспечение армии. На авиационную поддержку и усиление артиллерией фронт задач не получил, хотя во 2-й воздушной армии имелось 77 штурмовиков Ил-2 и в непосредственном подчинении фронта — 8 полков и 3 дивизиона реактивной и 6 полков ствольной артиллерии. Армия получила лишь полк реактивной и полк легкой пушечной артиллерии.

Не может быть оправдано и невнимание командования фронта к усилению и поддержке войск армии: ведь танковую армию из его подчинения никто не выводил.

Наконец, командарм был лишен инициативы в выборе времени и, особенно в определении способа действий. В директиве Ставки указывалось: «Операцию начать не позднее 15.00—16.00 5.7.42 г., не ожидая сосредоточения всех сил армии… Для участия в операции, прибывающие танковые бригады 2 и 11 танковых корпусов, вводить побригадно, развертывая их восточнее 7 тк».

Во-первых, к указанному времени корпуса не успевали, так как перевозка их по железной дороге затянулась до утра 7-го июля. Во-вторых, против крупной группировки противника, действовавшей на широком фронте, нанесение контрудара последовательным вводом корпусов, а в корпусах — бригад не обеспечивало сколько-нибудь значительного превосходства над противником и, следовательно, не сулило успеха. Лишь массированный танковый удар всеми силами армии при соответствующей артиллерийской и авиационной поддержке и прикрытии от ударов авиации противника мог привести к достижению цели контрудара.

3 сентября я покинул госпиталь и прибыл в управление кадров Автобронетанковых войск в Москву. С разрешения руководства управления побывал в бригаде, находившейся в резерве западнее Ефремова. Теплой была встреча с боевыми товарищами.

В бригаде и батальонах все командование обновилось. Тяжело воспринимались потери боевых товарищей. Весьма больно отозвалась в душе гибель генерала А.И.Лизюкова, павшего 25-го июля. Он остался в памяти не только беспредельно храбрым, волевым, энергичным, образованным генералом, но и простым и доступным для людей.

В бригаде меня поздравили с присвоением звания «капитан», в отделе кадров фронта вручили медаль «За боевые заслуги» — первую, а потому особо памятную боевую награду.

 

Рождение полка

— Вам в Могилу? — спросил младший лейтенант, с которым свел меня дежурный помощник военного коменданта станции Владимир.

Видя мое смущение, он, улыбнувшись, переспросил:

— Вы ведь в 239-ю бригаду? Штаб ее в деревне Могила, километров десять от города в сторону Москвы.

— Да, в бригаду.

— Тогда поехали! — проговорил он, приглашая в кабину полуторки, кузов которой был занят парнями в штатской одежде. — Я тут встречал команду призывников для своего мотострелкового батальона.

Так вечером 13-го сентября 1942-го года я прибыл во вновь организуемую танковую бригаду на должность начальника штаба. Через несколько дней она была перемещена решением командования Костерявского учебного танкового лагеря, в число формирований которого входила, в более емкое и удобное место — село Боголюбово, в десяти километрах на восток от города Владимира.

Командиром бригады был назначен сорокалетний подполковник И.Н.Ершов. Небольшого роста, коренастый, с приветливым взглядом голубых глаз, он располагал к откровенному и непринужденному разговору. Кратко расспросив о службе, образовании и участии в боях, Иван Николаевич сказал:

— Мы с комиссаром здесь уже полмесяца. Нам всем, считайте, повезло: штаб образовался раньше батальонов, значит, есть кому формировать и обучать бригаду.

— Каким временем мы располагаем?

— Фронтам на юге тяжело, там нужны резервы. С момента получения танков, надо думать, больше трех-четырех недель не дадут.

В эти дни, как и год тому назад, в Москве, когда фашисты к ней рвались, все мы с тревогой смотрели в сторону Сталинграда и Кавказа, куда враг продвигался.

Позже узнал, что Иван Николаевич в прошлом — уральский рабочий, уже более 20-ти лет служит в Красной Армии, с 1929-го года — в танковых войсках. Последовательно пройдя службу от командира танка до командира танковой бригады, приобрел большой практический, а в боях с гитлеровцами — и боевой опыт, вполне восполнявшие его скромное курсовое образование.

Здесь, в отличие от предыдущей бригады, заместитель и помощники начальника штаба подобрались более подготовленные: все они окончили нормальные училища и имели боевой опыт. Это позволило мне заниматься боевой подготовкой повседневно: горький урок слабой выучки подразделений предыдущей бригады не забывался.

С прибытием маршевых танковых рот были укомплектованы танковые батальоны, и боевая подготовка развернулась во всю ширь. К большой радости, бригада комплектовалась средними танками Т-34 и легкими Т-70 советского производства.

Направление и темп всему учебному процессу задавал командир бригады; находили у него поддержку и инициативы штаба. Он поддержал, например, предложение штаба провести вслед за обычными учениями и учения с боевой стрельбой.

— Хотя бы ротные учения с боевой стрельбой провести — уже успех, — говорил он при рассмотрении плана. — Но где? Не везти же танки за сто с лишним километров по железной дороге в Костерево.

— Попытаемся найти место где-нибудь поближе, — пообещал я.

В поисках района для стрельб мы с заместителем начальника штаба капитаном В. М. Контрибуцием остановили свой выбор на обширном колхозном лугу, в излучине реки Клязьмы, на противоположном берегу которой находился лесной массив глубиной 5—6 км, обеспечивавший минимальное излетное пространство для снарядов.

За получением разрешения обратились к председателю колхоза, а затем вместе с ней посетили председателя сельсовета. Обе женщины пошли нам навстречу.

— Только земляные валы между лугом и селом не трогайте, — потребовала председатель сельсовета. — Они вместе с монастырем объявлены памятником старины.

— А что тут было? — спросили мы.

— Дворец Андрея Боголюбского в окружении валов и рвов с водой на берегу Клязьмы, которая тогда протекала рядом, а затем отошла. Монголы в XIII веке его разрушили. Сохранились здания монастыря и церкови, а от дворца — одна из башен, в которой у нас находится музей, носящий имя князя.

С некоторыми ограничениями, которые существенно не повлияли на качество, удалось выполнить на этом лугу все стрельбы и ротные учения с боевой стрельбой. Предварительно нами было вывезено на колхозные фермы заготовленное и состогованное сено.

А музей заинтересовал. Несмотря на занятость, я и Виктор Мефодьевич в тот же день отыскали учительницу, которая ведала музеем, побывали в нем и послушали ее рассказ.

И только тут до меня дошло, где мы находимся. Проездом видел богатство архитектуры Владимира и вот — Боголюбове! Это же центр Владимиро-Суздальской Руси, одна из жемчужин нашего древнего наследия! Читал, помню, но из-за ратных забот чуть не прошел мимо.

В эти дни уже начались поездки личного состава для ознакомления с историей и архитектурой города Владимира; был к этому подключен и местный музей.

В октябре с командирами штаба побывал во Владимире и я. Впечатление от увиденного осталось на всю жизнь. А какие чувства вызвало это соприкосновение с памятниками старины у воинов, вскоре узнал в разговоре с танкистами.

— Сначала здесь мы вроде ничего особенного не замечали. А теперь для меня Владимир и Боголюбово так же близки, как родная Рязань, — ответил сержант, командир башни.

— Да и мне — тоже. Я как будто побывал на своей Смоленщине, — высказался механик-водитель. — Душа изболелась за такую же великую нашу красоту. Крепостная стена, красавец-собор, называющийся тоже Успенским, как во Владимире — это только в Смоленске! Небось, еще злее разграбили и порушили все это фашисты, чем монголо-татары вот здесь, семьсот лет назад.

Месяц продолжалась подготовка комсостава и специалистов и боевое слаживание рот и батальонов. Но неожиданно многое из того, что делалось, особенно по тактической выучке батальонов, пропало зря. С 18-го по 20-е октября по распоряжению из центра мы бригаду переформировали в танковый полк. Это, конечно, вызвало разочарование: ведь по степени обученности она была уже близка к тому, чтобы вступить в бой.

Полк имел ротную организацию: две роты средних, рота легких танков и несколько подразделений обеспечения; вместо 65-ти танков теперь было 39, в том числе 23 средних. Командование бригады стало командованием полка с небольшими перемещениями: я был назначен заместителем командира полка, капитан Контрибуций — начальником штаба, военком, старший батальонный комиссар С. В. Коллеров — заместителем командира по политической части.

Без существенного перерыва, в прежнем темпе было продолжено обучение подразделений, но по измененной тематике, обусловленной предназначением полка — непосредственная поддержка пехоты. Но принятое ранее направление в боевой подготовке — сочетание тактических действий с боевой стрельбой и управлением огнем — сохранилось.

(Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9-го октября 1942-го года было установлено полное единоначалие и упразднен институт военных комиссаров в Красной Армии. В частях и соединениях вводились заместители командиров по политической части).

А утвердиться в целесообразности такого направления нам помог начальник учебного танкового лагеря генерал-майор танковых войск С.И.Богданов. Он неожиданно прибыл на первое батальонное учение еще в ходе обучения бригады. Встречаться с ним до этого еще не приходилось, но по характеру его приказов и слухам было известно, что начальник лагеря весьма суров.

После просмотра одного из этапов учения, в ходе которого по его требованию был повторен один из эпизодов, перед наступлением с боевой стрельбой, генерал спросил командира бригады:

— Так у вас и с боевой стрельбой будет наступление?

— Да, стреляют одна танковая и приданная батальону мотострелковые роты; другая танковая рота — атакует без стрельбы, так как из-за узости полосы не обеспечивается безопасность.

— А вот в Костереве бригады находятся рядом с полигоном, но не делают этого. Теперь-то я их заставлю!

И эта атака прошла организованно, в высоком темпе, с хорошим поражением целей. В конце учения, объявив благодарность подразделениям, генерал Богданов сказал:

— Учением я доволен. Направление в боевой подготовке правильное, его и держитесь.

Оценка опытного танкиста ободрила нас. А слухи о чрезвычайной суровости Семена Ильича нам показались преувеличенными. В конечном счете, мы не обманулись в своем впечатлении. Вскоре он снова убыл в Действующую армию, командовал танковым и механизированным корпусами, а с 1943-го года — танковой армией, стал дважды Героем Советского Союза и маршалом бронетанковых войск.

Существенные поправки в тактическую подготовку были внесены с поступлением в конце октября приказа Народного Комиссара обороны №325. Он вскрывал недостатки в использовании танковых и механизированных войск, определяя порядок их применения. Что касается танковых частей, предназначенных для поддержки пехоты, то требовалось, чтобы танки не отрывались от пехоты, не теряли с ней взаимодействия, больше маневрировали и вели огонь с ходу. Приказ обязывал также улучшить поддержку танков огнем артиллерии.

Если до сих пор своих танкистов мы учили не оглядываться на мотострелков в атаке, стремительно продвигаться вперед, а мотострелковые подразделения не отрываться от танков, то теперь требовалось другое: ожидать пехоту, маневрируя, пока она не подойдет на 200 метров.

Перед нами остро встал вопрос о проведении учений с пехотой и артиллерией. Начальник штаба связался со штабом лагеря и затем доложил командиру полка:

— Мне ответили, что стрелковых и артиллерийских частей нет даже в пределах ста километров.

— А я рассчитывал, что найдутся, — разочарованно проговорил подполковник Ершов. И, подумав, решил:

— Будем обозначать пехоту сборной командой из подразделений обеспечения. Артиллерию обозначим наблюдательным пунктом. Другого выхода, чтобы как-то почувствовать танковым ротам взаимодействие, у нас нет.

Быт полка строился по-полевому, как это предписывалось командованием танкового лагеря. Подразделения, кроме штаба, стояли вне населенных пунктов. Рано начавшиеся холода не застали нас врасплох. Помощник командира полка по снабжению капитан Илья Семенович Африн, человек весьма организованный и заботливый, вовремя доставил теплые вещи и зимнее обмундирование. Для личного состава были оборудованы полуземлянки с нарами и печами, покрытые танковыми брезентами. Танки и автомобили стояли в окопах, а горячая вода и масло для их заправки содержались внутри передвижных водомаслогрейках.

Взаимоотношения между личным составом и населением были дружескими. Полк часто приходил на помощь окружавшим его колхозам. По вечерам командиры, а в часы увольнения — и сержанты, и красноармейцы посещали в местных клубах кино и танцы. Поэтому полной неожиданностью явилась жалоба председателя одного из колхозов, человека пожилого.

— Обижают танкисты наших мужиков, капитан, говорят, мол, прячутся от войны за валенками. Нехорошо!

— Как понимать «за валенками»?

— Валенки мужики-то для армии катают, на десятки каталей (так здесь называли катальщиков) военкомат наложил броню. Шерсть им привозят и план установлен. Да всем им под сорок и более. Сыновья у многих на фронте. Обидно им.

Успокоившись, добавил:

— Ремесло это у нас потомственное. В старину горожан обували, даже москвичей.

Обидчиков — а это был экипаж во главе с младшим лейтенантом — я доставил в деревню, в семью, которую указал мне председатель, так как с детства знал, видя работу своего дяди, как нелегко катать валенки. За работой мы застали обливавшихся потом двух братьев и их отца, которому, видимо, шел седьмой десяток, и в углу избы детей, перебиравших свалявшуюся шерсть. От котла, вытаскиваемых из него и прокатываемых заготовок клубился пар, смешиваясь с исходящим от шерсти запахом скотского пота.

Представившись и пожелав успеха, я начал разговор:

— Какая и кем вам установлена норма?

— Известно кем, военкоматом и райисполкомом, две пары в день на мужика, — ответил один из братьев.

— Оно бы ничего, две-то пары, да ведь коровий и лошадиный волос — разве шерсть? — продолжил второй брат. — Шерсти-то овечьей — одна шестая часть. Паришь, паришь волосья эти, мнешь, мнешь их железным вальком, пока прикатаешь к колодке.

Экипаж молча наблюдал их работу, которой нельзя было не любоваться. Я молчал. Наконец, командир танка, краснея, принес извинения. А затем, покурив с катальщиками, мы дружески расстались.

При возвращении сначала молчали, а потом заговорил механик-водитель:

— Да, мастера! Работа тяжелая, большой сноровки требует, но как ее делают! Любо смотреть.

— Расскажите это своим товарищам по роте, — попросил я. И хотя убеждать их уже не требовалось, добавил: — Фронту нужны не только танки, но и валенки. Их женщины не скатают. К тому же по возрасту это — вам отцы, у них сыновья на фронте.

На второй день октябрьского праздника мы начали трехдневное полковое тактическое учение с участием проверяющих из штаба лагеря. Полк совершил ночной марш протяженностью 60 километров, провел дневное и ночное наступление и на последнем этапе оборонялся. О хорошей слаженности полка говорили: высокая скорость марша; организованные и быстрые развертывания; четко работавшая радиосвязь и ни разу не нарушившееся управление. С таким мнением и убыли проверяющие. А в моей памяти: фашистский танковый батальон с его искусным маневром на Брянском фронте. И подумалось: у нас получается уже не хуже. А командир полка озабоченно проговорил:

— Мы, считай, неплохо спелись, но будет ли наш голос созвучен с голосом пехоты?

В середине ноября полк погрузился и двумя эшелонами убыл в Действующую армию.

 

В тесном взаимодействии с пехотой

В ночь на 16-е ноября 1942-го года эшелоны полка прибыли на станцию Крестцы — конечную станцию на ветке, отходившей от железнодорожной линии Бологое — Старая Русса. Полк вошел в состав войск 11-й армии Северо-Западного фронта.

Знакомство с особенностями района, где предстояло действовать, состоялось в ходе 90-километрового марша, совершенного двумя ночными переходами. При этом колонна танков во главе с командиром полка следовала по отдельному маршруту, а колонна колесных машин, которую вел я, по автомобильной дороге.

Дорога представляла собой сочетание грунтовых участков с пересекавшими болота бревенчатыми эстакадами длиной от полукилометра до пяти. Эстакады имели две колеи, соответственно под правые и левые колеса машин, и были рассчитаны на одностороннее движение с остановками для пропуска встречных колонн. Скорость движения нашей колонны в этих условиях, к тому же в снежную ночь, составила лишь шесть километров в час.

На привале, после моего доклада подполковник Ершов не без сожаления произнес:

— Повезло нам! Думали о Сталинграде, а попали в леса и болота к озеру Ильмень.

— Придется учиться многому заново, особенно вождению танков, — сказал я.

— Само собой, было бы только время.

И южнее станции Беглово, где по окончании марша сосредоточился полк, наряду с устройством землянок для людей, окопов для техники и маскировкой, было организовано обучение вождению танков по болотистому грунту.

Уже в день сосредоточения из штаба автобронетанковых войск армии были получены описания и справки, касавшиеся местности, противника и отражавшие опыт действий танковых войск в данном районе.

Предварительное ознакомление с местностью по картам и описаниям не обрадовало. Болота занимали основную часть территории. Они соседствовали с большим числом рек, речек, ручьев, имевших заболоченные, а частью и обрывистые берега. Преодоление водных препятствий без специальной подготовки исключалось.

Дорог с твердым покрытием не было. Войска расчищали от снега и содержали пути вдоль проселков и троп, которые при усилении фашинами и промерзании обеспечивали движение автомобилей. Местность позволяла двигаться танкам главным образом по прилегающим к дорогам узким полосам с небольшой скоростью.

Справочный материал позволил уяснить, что войска 11-й армии вели бои с группировкой противника, занимавшей так называемый Демянский плацдарм. Он образовался в зимне-весенний период 1942-го года и представлял собой глубокое, до 75-ти километров, и широкое, до 40-а километров, вклинение главных сил 16-й фашистской армии на восток, соединявшееся со старорусской группировкой гитлеровцев коридором, имевшим минимальную ширину до 12 километров и получившим название Рамушевского.

Фронт войск армии, дугообразно выгнутый в сторону противника, упирался в коридор и плацдарм с севера. Поэтому противник от района сосредоточения полка был с трех сторон. На юго-запад и юг передний край его обороны проходил северо-восточнее и восточнее населенных пунктов Туганово, Сорокино, Вязовка (схема №2); в 12-14-ти километрах, на восток — по западным окраинам населенных пунктов Пустыня, Кневицы, в 7—8 километрах.

Гитлеровцы подготовили прочную, глубокоэшелонированную оборону, насыщенную деревоземляными фортификационными сооружениями.

И характер обороны, и малодоступность местности побуждали нас глубоко изучить опыт действий танковых частей и подразделений. Однако в полученных документах мы не нашли главного: какие специфические способы и приемы тактических действий и стрельбы танковых подразделений здесь выработаны?

— Надо думать, в танковых частях, действующих здесь продолжительное время, накоплен определенный опыт. Следует разузнать, — приказал командир начальнику штаба, ознакомившись с материалами штаба АБТВ. — Не менее важно знать приемы и способы эвакуации застрявших танков, — нацелил он помощника по технической части капитана B.C. Яншина.

И через пару дней командиры подразделений, а через них — все экипажи были ознакомлены с тем, что было сообщено нам специфического воевавшими здесь соседями.

С ноября 1942-го года по февраль 1943-го года 239-й танковый полк четырежды участвовал в наступательных действиях, продолжавшихся от пяти до двадцати суток, и всякий раз до потери почти всех танков.

Перед первым ноябрьско-декабрьским наступлением командование, штаб и командиры рот изучили местность в районе, эпицентром которого была деревня Горбы. Оказалось, что как Горбов, так и других сел и деревень в этом месте либо нет, либо от них осталось по одной или две постройки. Еще предыдущей зимой при отходе фашисты их сожгли. Кроме того, из деревень, находившихся в 25-километровой прифронтовой полосе, во второй половине октября было эвакуировано население.

Подготовка наступления началась с получением 26-го ноября боевого распоряжения заместителя командующего по АБТВ полковника Александра Васильевича Кукушкина, согласно которому полк без одной роты придавался на усиление 170-й стрелковой дивизии, а одной ротой — 126-й стрелковой бригаде.

170-я стрелковая дивизия ударом в направлении Обжино, Софронково должна была прорвать оборону и к исходу второго дня наступления выйти к реке Пола на участке Городок, Колома. Она входила в ударную группировку и тесно взаимодействовала с дивизией, наступавшей справа. Прорывавшая же оборону 126-я бригада на участке Ольховец, Вязовка поворачивала на юго-восток и к концу второго дня наступления выходила к Баракам Багрово, прикрывая левый фланг ударной группировки. Ее наступление имело вспомогательное значение.

Было ясно, что силы небольшого по составу полка распыляются. На решающем этапе наступления, при прорыве обороны, удар танкового полка на главном направлении ослаблялся в два раза. К тому же в ослабленном составе полк по решению командира дивизии должен был поддерживать атаку двух стрелковых полков — 422-го и 701-го.

В связи с таким положением подполковник Ершов попросил полковника Кукушкина присоединить 2-ю роту к полку, но он ему в этом отказал, сославшись на решение командарма. Тогда Иван Николаевич обратился к командиру дивизии полковнику Ушакову:

— Степан Игнатьевич, поскольку наш полк располагает одной ротой Т-34, то целесообразно назначить его на поддержку одного стрелкового полка. Это облегчит взаимодействие с пехотой и артиллерией.

— Без танков пехота в атаку может не пойти. Впереди ее надо иметь танки в обоих полках, — настоял комдив.

Со 2-й танковой ротой в 126-ю стрелковую бригаду на организацию боя командир полка направил меня. В штабе бригады, наряду с боевыми задачами, мы с командиром роты нанесли на карты сведения о противнике. Значилось, что в полосе предстоящего наступления у него обороняется пехотный батальон 174-го пехотного полка 81-й пехотной дивизии, но конкретных данных об огневых средствах, особенно противотанковой артиллерии, не было. Единицами были выявлены деревоземляные огневые точки (ДЗОТ), блиндажи и места минирования.

— Сколько времени бригада на этом участке обороняется? — спросил я начальника разведки.

— С начала октября.

— То есть почти два месяца. Сколько же надо времени, чтобы противостоящего противника разведать?

Он пожал плечами.

Затем начальник штаба представил нас командиру бригады. В прочно сделанной, с несколькими накатами землянке, подтянутый, среднего роста принял полковник. Это был Федор Васильевич Карлов.

— Рота должна поддержать атаку 2-го и 3-го стрелковых батальонов в направлении Вязовки, Сафронково завтра с утра, то есть 27-го. Готовность сегодня к 24-м часам. Вам это ясно?

В первое мгновение не поверил, было, ушам своим, но, собравшись с мыслями, решительно сказал:

— На подготовку к наступлению нам нужно три дня, а не три часа светлого времени, которые останутся, когда прибудет сюда рота.

— У вас полдня и ночь, готовьтесь. Это — не мое решение, а командарма.

— Надо попросить отсрочку, товарищ полковник.

— Товарищ капитан, я не привык обсуждать решения старших начальников!

Понимая, во что обойдется экипажам неподготовленная атака, я уже думал не о субординации, а возможной беде.

— Надеюсь, вы и посылать в атаку танки не привыкли без изучения экипажами противника и местности, без организации взаимодействия с вашими батальонами, то есть не для прорыва, а для того, чтобы они сели в болоте и сгорели.

— Эти вопросы поможет вам решить штаб, — с раздражением ответил он.

Попытка связаться по телефону с подполковником Ершовым не удалась: он был в поле. Тогда я связался с полковником Кукушкиным и попросил дать время хотя бы до конца дня 28-го ноября.

— В добавке двух суток отказано. До Карлова, видимо, еще не дошло то, что на подготовку добавлены сутки. Вы располагаете временем до 24-х часов завтра, 27 ноября.

Ни тогда, ни позже ничего не вскрылось такого, что вынуждало бы готовить наступление в спешке, а она привела к неполному и поверхностному решению многих вопросов.

Удалось добиться согласия на поддержку не двух, а одного стрелкового батальона. Это был 2-й батальон, куда мы и отправились. С командиром его, тоже капитаном, провели рекогносцировку, а на следующий день — организацию взаимодействия.

Был мороз 8—10 градусов, шел небольшой снег. По лесу раздавалось, отражаемое деревьями, необычайно громкое эхо пулеметных очередей и разрывов снарядов и мин. Шла нечастая перестрелка.

Сначала рассмотрели оборону противника в лесу, выйдя к своему переднему краю по наторенным тропам. Обеими сторонами здесь были построены непрерывно тянущиеся бревенчато-жердевые заминированные заборы и завалы с искусно замаскированными окнами для стрельбы, прикрывавшие окопы и движение даже в рост. Затем с опушки леса изучили местность и оборону гитлеровцев в поле. Впереди было открытое пространство, расширяющееся в сторону противника, глубиной около километра, в конце которого просматривалось несколько сохранившихся построек деревни Вязовки. Изучив местность в бинокль, говорю комбату:

— Карта точная. Весь участок местности левее деревни — заболоченный; там из снега торчат камыш и редкие кустики. А вот ручей справа имеет по берегам ольху и высокие кусты, значит, его берега не заболочены. Выходит, что танки могут пройти в полосе, включая деревню и правее, до леса.

— Понятно.

— Тогда вы должны согласиться с тем, что ваш батальон должен центром наступать не на деревню, как приказано, а правее, в полосе, проходимой для танков?

— Да, конечно, — подумав, ответил комбат.

— Прошу об этом доложить комбригу.

В 200-х метрах северо-западнее деревни четко и картинно просматривались три ДЗОТа.

— У вас не возникало подозрения, что они ложные? Когда и из какого оружия из них ведется огонь?

— Пулеметную стрельбу замечали по утрам, а пушечной не было.

Комбат считал, что в полосе наступления батальон встретит в обороне до пехотной роты фашистов, но не имел данных о противотанковых средствах.

На обратном пути побывали в двух солдатских землянках, добротно построенных из срубов, с двумя накатами и железными или из камня печурками. Я высказал комбату восхищение.

— А у фашистов блиндажи лучше, чем наши землянки.

— Вы их видели?

— Я — нет, но в захваченных к западу от Горбов бывали другие наши комбаты и артиллеристы.

— Не найдется ли в землянках место нашим экипажам во второй половине ночи?

— Конечно. Ночью большая часть батальона — на позициях, много землянок пустует.

Уже в сумерках и ночью экипажами были выбраны и обозначены колонные пути взводов к опушке леса, а с утра следующего дня вместе с саперами бригады на заболоченных местах оборудованы деревянные настилы и мосты через ручьи.

На рассвете второго дня в присутствии начальника оперативного отделения штаба бригады мы с комбатом организовали на местности взаимодействие между стрелковыми ротами и танковыми взводами, а в середине дня — с командиром артиллерийского дивизиона.

Тут следует вернуться к одному вопросу, прояснившемуся еще накануне. На поддержку двух стрелковых батальонов, наступавших в районе Вязовки, был назначен один дивизион 76-миллиметровых полковых пушек, снаряды которых обладали незначительным могуществом. А ведь только на подавление опорных пунктов и разрушение ДЗОТов в полосе 2-го батальона требовалось не менее двух дивизионов. Поскольку артиллерия, поддерживающая стрелковый батальон, поддерживает и танковую роту, то я просил комбрига, как в первый день, так и вечером второго дня прибавить артиллерии.

— Артиллерию я просил, но не прибавят, а с главного, ольховецкого направления, где наступают два стрелковых батальона, не могу снять ни одного дивизиона.

Услышанное удивило: главный удар бригада наносит на Ольховец, а танки применяет у Вязовки! После повторного отказа я вспомнил признание начальника оперативного отделения в ходе работы на местности:

— Бригада с танками еще не наступила, и нам приходится учиться применять их. В штабе есть командиры из внутренних войск. Сам комбриг служил в них до мая этого года. Хотя он и окончил вечернее отделение академии имени М.В.Фрунзе, с танками дела не имел.

Было отказано и в выделении батальону радиостанции для связи с танковой ротой.

В ограниченное время да в сочетании с естественными в условиях фронта помехами, связанными с огневыми налетами противника, в полном объеме подготовку выполнить не удалось, но задачи, боевые курсы и направления для обхода болотистых участков экипажи знали.

В эти дни до экипажей были доведены материалы о зверствах фашистов во временно захваченных районах. Часть этих материалов, в частности, актов о грабежах и расправах над советскими людьми, опубликовала армейская газета «Знамя Советов». Личный состав сам видел уничтоженные деревни. И росла ненависть к врагу. На состоявшемся в конце суток 27-го ноября митинге танкисты дали слово решительно действовать в наступлении и выполнить боевые задачи.

— Сейчас у нас весь состав экипажей — коммунисты и комсомольцы. В каждом экипаже есть член или кандидат в члены партии, — докладывал старший батальонный комиссар Коллеров командиру полка.

К шести часам 28-го ноября полк занял исходные позиции. В семь часов по телефону с командного пункта стрелкового батальона я доложил комбригу о готовности роты.

Однако наша решимость выполнить задачу, сочетавшаяся с естественным боевым волнением, была омрачена на рассвете, когда резко усилился юго-западный ветер и повалил густой мокрый снег. Видимость уменьшилась до 50-70-ти метров, а затем и до десяти. Разрывы снарядов и мин в ходе, начавшейся в девять с половиной часов, артподготовки, мы с комбатом и командиром дивизиона уже не видели и точность стрельбы оценить не могли.

Командир роты старший лейтенант Михаил Васильевич Тулейкин и я, каждый из своего танка, проверили возможность наблюдения в направлении атаки, совпадавшем со встречным ветром. Я многократно протирал объектив прицела, но его тотчас же залеплял летевший навстречу снег. Смотровые приборы механика-водителя и башни забивало снегом намертво.

Тотчас по радио доложил командиру полка о том, что танки в атаку посылать нельзя.

— Та же погода у нас. Мою просьбу об отмене атаки докладывают вверх! — ответил подполковник Ершов.

Об опасности «слепой» атаки я доложил и комбригу. Поддержал нашу просьбу прервать подготовку и отложить атаку и полковник Кукушкин. Однако по непонятной причине в этом было отказано. Почему так поступил генерал-лейтенант Курочкин? Может там, где он сам был, видимость была лучше? Это мы так и не узнали.

Взволнованному командиру роты, стараясь не выдать свое беспокойство, говорю:

— Миша, даже после развертывания в боевую линию, сколько позволит огонь противника, атакуйте с открытыми люками. Еще раз напомните механикам-водителям, чтобы вели танки строго по заданному азимуту.

Танковая рота перешла в атаку. Мой танк шел рядом с танком командира роты. Танки направляющего взвода, за которым мы шли, тотчас исчезли в белой мгле. Артиллерия перенесла огонь в глубину, отчего на время стало тише.

Словно из снега вышли из окопов стрелки в белых комбинезонах и двинулись за танками в ту же мглу. Артиллерия и минометы противника открыли сильный огонь, видимо заградительный, но разрывы снарядов и мин слышались на рубеже, находившемся уже сзади нас.

Танки двигались медленно, но, несмотря на это, пехота часто залегала и отставала. Огонь, открытый танками, оказывал на противника, конечно, не столько поражающее, сколько психологическое воздействие. Прошу по радио комбата:

— Не отставайте от танков, опасность поражения пока невелика.

— Понял! Тороплю, но тыкаются, как слепые котята — не знают, куда идти.

— На шум моторов идти, на шум моторов! — крикнул я в эфир комбату.

Когда огонь противника усилился, хотя и не был прицельным, и появились раненые, пехота залегла основательно. Саперы же, перебегая по колеям, образованным в снегу гусеницами танков, упорно шли за ними.

И вот рота миновала те самые сомнительные ДЗОТы противника, которые, как и предполагалось, оказались ложными. При проверке одного из них командир моего танка с саперами обнаружили две катушки кабеля и уже окислившиеся патронные гильзы.

Затем танки перешли первую траншею у северной окраины деревни, а в 50-80-ти метрах за ней — ДЗОТы, только что покинутые отошедшими гитлеровцами. И там и там просматривались трупы, брошенное оружие, а в ДЗОТах — две 47-миллиметровые пушки и пулемет. Ни один ДЗОТ нашей артиллерией не был разрушен. Противник отошел на подготовленную позицию за речку Вязовку, откуда и вел огонь.

Без захвата южного берега речки стрелковыми ротами нельзя было найти и оборудовать броды для танков. Комбат по радио заверял, что роты продвигаются, а они не появлялись. Тогда я на танке вернулся назад, отыскал одного из командиров стрелковых рот, объяснил обстановку и попросил быстро выдвинуться к танкам.

— У меня нет больше кабеля, а без проводной связи с комбатом вперед идти запрещено.

— Выходит, вам для успеха нужны не танки, а кабель! — с возмущением сказал я. — Возьмите его в немецком ДЗОТе!

Во время встречи с командиром этой роты стало ясно, что комбат за своими ротами не продвинулся. Между тем ушло полчаса, пока рота выдвинулась к танкам, а позже — непосредственно к речке. Здесь огонь противника, хотя и неприцельный, был сильным, поэтому попытка роты перейти на южный берег не удалась. Нужен был весь батальон.

В это время ошарашил доклад Тулейкина о застревании левофлангового танкового взвода. Позже выяснилось, что взвод несколько отклонился влево и попал в болото; теперь он лишь с места вел огонь.

Около 16-ти часов уменьшился ветер и снегопад. Начало проясняться. Танкисты быстро прочистили оптику. Осмотревшись, был рад, что рота, кроме одного взвода, не потеряла свое направление. Стрелковая рота и саперы заняли окопы, ходы сообщения и некоторые ДЗОТы противника вблизи речки.

По мере прояснения с обеих сторон нарастал огонь, вскоре ставший ураганным. По башне барабанили пули.

— Миша, организуйте огонь, он — беспорядочный, — говорю по радио командиру роты.

— Понял! Начну с ДЗОТов и траншеи за Вязовкой.

Он быстро и четко организовал огонь, и вскоре стрельба гитлеровцев ослабла.

— Эх, пехоту бы сейчас, пехоту в атаку за речку! — кричит Тулейкин по радио.

— Понимаю, но имеющейся мало. Жду! — ответил я.

По взлетавшим и таявшим над лесной поляной облачкам в глубине обороны противника заметил позицию минометной батареи. Через комбата передал командиру дивизиона координаты цели, но лишь к наступлению темноты был открыт по ней огонь, и она на время «замолчала». Вновь переключившись в радиосеть роты, услышал команды Тулейкина, обнаружившего подход трех самоходных противотанковых орудий по лесной дороге с юга. Командир взвода младший лейтенант Лебедев со второго выстрела поджег головное орудие при выходе из ручья, а два других отошли назад, в его пойму.

— Миша, передай Лебедеву благодарность. Молодец он! — восхищенно передаю по радиостанции.

Через пару недель Олег Александрович Лебедев был награжден орденом Красной звезды.

А благоприятный момент для захвата южного берега речки был упущен. Наступали сумерки. Только к 20-ти часам, после вмешательства комбрига, основные силы батальона вышли к речке.

В полную растерянность пришел, побывав у засевшего в болото взвода. Непривычно было видеть сверху снежно-болотной жижи у одного танка полкорпуса, у другого — крышу корпуса, у третьего — только башню.

К 22-м часам поочередным выводом танков из боя были в них пополнены боеприпасы и горючее, а экипажи получили горячую пищу. Оперативный и заботливый помощник командира полка по тылу капитан Илья Семенович Африн своевременно все это доставил.

Атака полка в полосе 170-й стрелковой дивизии с десантом на танках шла также при отсутствии видимости, вследствие чего каждая вторая машина засела. Значительная их часть была вытащена в ходе наступления и вновь послана в атаку. И все же полк вклинился в оборону противника на 600—800 метров, приблизился к речке Вязовке и Обжино. И здесь пехота за танками не пошла; танки были остановлены. Лишь с прояснением, после 15-ти часов, она подошла к танкам. На фронте в два километра, противник был выбит с первой позиции. Удалось захватить до восьми ДЗОТов, в том числе три с орудиями, и до десяти блиндажей. Были подобраны десятки трупов и взяты пленные из 415-го пехотного полка 123-й пехотной дивизии. Артподготовка оказалась неэффективной, а авиация из-за нелетной погоды не действовала.

Как я узнал в конце суток, самоотверженно выполнял свою задачу командир взвода разведки младший лейтенант В. И. Котков. Когда его танк застрял, они вдвоем с командиром башни скрытно, по кустарнику выдвинулись к обороне противника и передали данные о местах орудийных ДЗОТов. Василий Иванович был смертельно ранен. Командир танка младший лейтенант Лядов огнем разрушил ДЗОТ и уничтожил две огневые точки. Во время эвакуации застрявшего танка был ранен и вскоре скончался. Котков и Лядов были награждены орденами Красной звезды посмертно.

К 22-м часам командира батальона и меня вызвал командир бригады. Чувствовалось, что он переживает неудачу: если в районе Вязовки продвижение составило до 700 метров, то у Ольховца всего 300—400. Заслушав комбатов, он сделал им суровые внушения. В частности, командиру 2-го батальона он сказал:

— У вас были танки, но батальон не сумел использовать их успех. Саперы шли за танками, а стрелки — нет. Надо командовать батальоном, а не присутствовать в нем!

А мне подумалось, что виновато и командование бригады: батальон был бесконтрольным. При наличии контроля полковнику Карлову было бы известно, что командир батальона не пошел за ротами вперед, не знал обстановку и даже в сей миг не представляет себе, где и в каком положении находятся его роты.

Затем о состоянии танковой роты доложил я.

— А как ваш батальон? — спросил он нашего комбата.

— Еще не успел разобраться с потерями, надо пополнить боеприпасы…

— А вот танкисты успели! — резко перебил он его. — А как артиллерия?

— Будем готовы к утру, за ночь подвезем боеприпасы, — доложил начальник артиллерии.

Комбриг решил возобновить наступление в 10 часов следующего дня.

С чувством вины и горечи, не покидавшими меня весь день, прибыл я на доклад к командиру полка. Вины потому, что не предотвратил застревание танков; горечи потому, что взаимодействия с пехотой и артиллерией достичь не удалось. Боевая задача не выполнена.

Подполковник Ершов был потрясен так неудачно сложившимся первым боем полка, но переносил случившееся мужественно.

— Не только в 126-й бригаде считают, что танкам все нипочем. Так думают и в 170-й дивизии, да и выше. Отсюда и пренебрежение нашим мнением. Право, надо же послать в атаку танки при отсутствии всякой видимости! — с возмущением говорил он. — Постарайтесь, Обатурыч, при овладении этой болотистой Вязовкой сохранить людей и танки, добейтесь выделения саперов для эвакуации.

Пережить потрясение было отчего. Как мы с капитаном Контрибуцием подсчитали, убитые и раненые были в семи экипажах, сгоревших танков — один, подбитых — шесть, в том числе три Т-70, но засевших и не эвакуированных — 14.

Наконец, к рассвету 29-го ноября командиры стрелкового батальона и артдивизиона переместились к ложным ДЗОТам, где находились мы со старшим лейтенантом Тулейкиным. С 10-ти часов, после довольно «жидкого» огневого налета, стрелковые роты попытались атаковать гитлеровцев на южном берегу Вязовки, но, встреченные организованным огнем всех видов, успеха не имели. А вечером поступило распоряжение о присоединении роты к полку.

Мне же досталось руководить эвакуацией застрявших танков. Роту саперов нам выделили и прикрыли взводом пехоты. В первые дни рота в светлое время заготовляла лес, а ночью вместе с экипажами строила бревенчатые настилы для подхода средств эвакуации к каждому танку. Затем каждую ночь, вплоть до 5-го декабря, шло медленное, мучительное вытягивание танков из болота под сильным минометным огнем фашистов: ведь шум моторов не скроешь. До 5-го декабря удалось эвакуировать два танка, а третий, засевший по башню, был эвакуирован в январе эвакоротой фронта, имевшей специальное оборудование.

До 2-го декабря 170-я мотострелковая дивизия, а с нею и наш полк, еще трижды возобновляли наступление, но безуспешно. В последующем, до 10-го декабря в мелких боях участвовало три-пять танков.

За время боев ходили в атаку до десяти раз, пока не были ранены, заместитель командира 1-й танковой роты по политической части старший политрук П. Г. Королев и командир взвода младший лейтенант Л. Л. Разгон. Каждый из них огнем разрушил по одному-два ДЗОТа, уничтожил по противотанковой пушке и вывел из строя десятки фашистов. Королев был награжден орденом Красного знамени, Разгон — орденом Красной звезды.

А потери полка день ото дня накапливались, поэтому эвакуация подбитых и застрявших танков, причем в основном в ночное время, под огнем противника продолжалась до 16-го декабря. В ходе ее особо отличились командир ремонтного взвода младший лейтенант X. Ф. Фаизов и командир эвакоот-деления старший сержант Г. В. Марков; они удостоены наград — орденов Красной звезды.

Урон, нанесенный противнику в описанных боях, выразился, примерно, в следующем: разрушено ДЗОТов — 14, раздавлено блиндажей и землянок — 13, уничтожено огневых точек с перекрытием и открытых — 20, противотанковых и самоходных орудий — 6, убито и ранено солдат и офицеров до 170-ти.

В строю оставались три командирских танка Т-34 и три Т-70. Все другие машины, кроме нескольких сгоревших, были стянуты для среднего и капитального ремонта в ремонтную базу армии.

По выходе из боя были обобщены и разобраны с командно-начальствующим составом и с сохранившимися экипажами поучительные боевые эпизоды и допущенные ошибки.

С командованием и штабом разбор провел заместитель командующего армией по АБТВ полковник Кукушкин. После критики действий полка он признал, что многое от него не зависело.

— Уже не первый раз я просил не посылать в бой танковые части поспешно, особенно вновь прибывший полк, давать им необходимое время на изучение противника и местности и, главное, надежно поражать противотанковые средства. Но не во всем нам идут навстречу.

От него мы узнали, что наступление 11-й армии проводилось во взаимодействии с 1-й ударной армией, наступавшей на Рамушевский коридор с юга навстречу нашей армии с целью отрезать Демянскую группировку.

— С весны прошлого года почти ежемесячно бьем по коридору, часто с двух сторон, но безуспешно.

В конце разбора он сказал:

— Я удовлетворен результатами эвакуации. Главное сделано, танки стянуты, а отремонтировать сумеем.

Во время трехдневной передышки личный состав полка был помыт в прибывшей армейской подвижной бане. Люди, пережившие горечь утрат и радость того, что остались живы, восприняли баню, которой не видели месяц, с необычным наслаждением.

После бани в землянке подполковник Ершов Коллерову и мне, а затем и пришедшему с докладом начальнику штаба предложил по сто граммов водки. Настроение у нас стало мажорным. Тут капитан Контрибуций доложил:

— Двенадцать танкистов, в том числе пять средних командиров не помылись, их не оказалось.

— А где же они? — хитро улыбаясь и подмигивая мне, спросил командир полка.

— Адрес — старый, девчата в полевом госпитале.

— Какой госпиталь, где? — быстро и озадаченно спросил Коллеров.

— Полевой, тот, что в лесу за станцией Беглово. Еще перед наступлением они туда дорожку проложили, — ответил Виктор Мефодьевич.

— А почему никто об этом безобразии не доложил мне? Качая головой и смеясь, командир полка сказал:

— Семен Владимирович, не только вот трое нас и штаб, но и партийное и комсомольское бюро об этом знают. Выходит, знают все, кроме тебя.

— Иван Николаевич, надо срочно послать туда… вот Обатурова; он быстро приведет их в порядок и доставит сюда.

Сквозь смех подполковник Ершов проговорил:

— А почему ты считаешь, что к нему не приклеится какая-нибудь сестричка? Молодой, крепкий, стойки делает на руках, не чета нам с тобой.

И после паузы, уже без смеха, но и без нравоучения, добавил:

— Это же молодежь! Они уже смотрели смерти в глаза, и, считай, многие, наверное, не знают сладость девичьего поцелуя. Скоро им опять в бой и кого-то не станет. Где тут безобразие?

Замполит был сконфужен, а командир полка распорядился:

— Прикажите старшему врачу: как только придут, так их на мытье под танковый брезент, к бочке с костром. А баню отпустить вовремя.

Семен Владимирович Коллеров прибыл на политработу в армию в 1939-м году по партийному набору с должности заместителя директора текстильной фабрики и прошел шестимесячные курсы политсостава. Воевать начал в должности комиссара танкового батальона. Не получив специальной танковой подготовки, он испытывал трудности в конкретной работе с танкистами, но осваивать танковое дело не спешил. До экипажей доходил редко.

19-го декабря полк поступил в подчинение командира 28-й гвардейской стрелковой дивизии, а утром 20-го получил новые танки: Т-34 — 18 единиц, Т-70 — 10, то есть почти три маршевые роты. С отправленными в ремонт подбитыми танками по установленному тогда порядку убыли механики-водители и командиры башен. Таким образом, с учетом потерь состав экипажей обновился на две трети. Как мы убедились в беседах с вновь прибывшими экипажами, их выучка, исключая фронтовиков, составлявших одну четверть, не выходила за пределы программ учебных танковых частей. Незавершенной оказалась и программа тактической подготовки рот.

Без задержки были организованы выверка и пристрелка оружия, вождение и стрельба. Опасность налета вражеских самолетов из-за небольшого снегопада и низкой облачности была незначительной. С прибывшими были изучены недостатки и ошибки, допущенные в предшествующих боях. В частности — это случаи атаки переднего края обороны противника на низких скоростях, слабый огонь из пулеметов по траншеям и амбразурам ДЗОТов, стрельба по ДЗОТам и блиндажам в условиях, когда грунтовое покрытие их уже замерзло, не бронебойными, а осколочными снарядами.

В тот же день, 20 декабря, из боевого приказа командира дивизии мы узнали, что дивизия ударом севернее Обжино на Софронково должна прорвать оборону и выйти к реке Пола. Наш 239-й танковый полк придавался правофланговому 86-му гвардейскому стрелковому полку и имел задачу, поддерживая наступление его пехоты, уничтожить огневые точки на участке прорыва, овладеть южным берегом речки Вязовки и затем с десантом автоматчиков захватить и удержать Софронково. Готовность — к исходу 22-го декабря.

— Ну что ты поделаешь? Опять не дают нужное время на подготовку! — досадовал командир полка.

— Да, это самые короткие дни в году. Светлое время на широте Старой Руссы в эти дни меньше семи часов, — подчеркнул начальник штаба при докладе расчета времени на подготовительные мероприятия.

Подготовка наступления была начата тотчас. После короткого пребывания у комдива, командир полка до наступления темноты успел бегло осмотреть в бинокль полосу предстоящего наступления. А затем он собрал командиров и сначала разобрался, что отображено у них на картах из сведений о противнике. Командир 1-й танковой роты старший лейтенант Николай Кириллович Нечетный при этом выразил беспокойство, что неизвестно, где у противника противотанковая артиллерия, танки и самоходки.

Ответ дал начальник штаба:

— О противотанковых средствах 415-го пехотного полка 123-й и 161-го пехотного полка 81-й пехотной дивизий, на стыке которых наносит удар 28-я дивизия, ее штаб знает очень мало. Да и опорные пункты нанесены предположительно. В некоторых ДЗОТах есть орудия, но в каких — неизвестно, поэтому разрушить огнем их надо все. Противотанковые орудия могут быть и за снежным валом. В целом же предполагается, что 86-му стрелковому и нашему полкам могут оказать сопротивление до полутора-двух пехотных батальонов и до трех дивизионов артиллерии.

— Кстати, снежный вал — новый элемент в обороне противника, и если артиллерия его не разрушит, то нам надо быть готовыми к сюрпризам, — предупредил командир полка.

Затем он по карте объявил свое решение и дал указания по подготовке к наступлению:

— Время — в обрез. Днем будем изучать противника и местность, согласовывать действия со стрелковыми батальонами и артиллерией, а ночью обозначать колонные пути и боевые курсы до нашего переднего края. Особое внимание — местности: знать и обозначить обход каждого болотца.

Когда перед началом работы на местности командир дивизии генерал-майор Павел Афиногенович Степаненко начал излагать оценку противника, то мы оживились.

— Противник восполнил ноябрьские потери, сняв силы с участков плацдарма, на которых наши войска не наступали. Он перебросил в 16-ю армию пехотную дивизию из соседней армии, один полк которой расположился на нашем направлении во втором эшелоне; оборона Рамушевского коридора стала более плотной и глубокой. На 20-ти километровом участке Налючи-Вязовка насчитывается танков и самоходных орудий соответственно 50 и 15jl.

— Товарищ генерал, без поражения противотанковых орудий и ДЗОТов прорыв не мыслим, а они до сих пор не выявлены, — с тревогой сказал подполковник Ершов.

— Сегодня и завтра будет произведена аэрофотосъемка. А что и когда нам даст артиллерийская разведка? — спросил комдив.

И тут командиры дивизионного и трех приданных гаубичных артполков доложили, что в течение 6-13-ти часов светлого времени, которое осталось до наступления, они смогут разведать только 15—20% важных целей, поскольку их маскировка за длительное время доведена до совершенства. Они также выразили беспокойство, что количество выделяемых боеприпасов не обеспечивает выполнение планируемых огневых задач.

Так мы еще раз убедились в слабости войсковой разведки. Именно поэтому штабы дивизии и полков лучше знали общую группировку противника, чем стоявшие к ним лицом к лицу его подразделения. Тем не менее, из всей суммы вопросов, решавшихся при организации взаимодействия, вопрос о разведке целей стоял так же остро, как и вопросы огневого поражения.

А подход к этому последнему, как мы убедились во время работы комдива на НП 86-го гвардейского танкового полка, страдал теми же недостатками, что и в ноябре. Поэтому подполковник Ершов просил:

— Мы опять вынуждены говорить, чтобы артиллерийская подготовка планировалась не по площадям, а по целям и группам целей. Для исключения перерыва в ведении артогня в периоды, когда пехота останавливается, а танки продолжают атаку, танковому полку нужен дивизион гаубиц. Стрелковый полк получил на усиление только два дивизиона, и нам выделить ничего не может. Полки решают судьбу прорыва, а половина артиллерии — в руках дивизии.

— Поддержка атаки будет осуществляться последовательным сосредоточением огня до захвата южного берега Вязовки, — возразил заместитель командира дивизии по артиллерии, полковник, — поэтому интересы танков учитываются и усиливать танковый полк артиллерией не нужно.

Генерал Степаненко с ним согласился, артиллерии полк не получил.

— А штурмовикам ИЛ-2 просим поставить задачу как на подавление целей, расположенных на третьей траншее, так и на уничтожение танков и самоходных орудий. Какая польза нам и пехоте от ударов штурмовиков по целям в глубине, если они не наносят ущерба пехотным батальонам, оказывающим сопротивление нам? — продолжал Ершов.

Представитель командования 6-й воздушной армии доказывал, что целесообразнее использовать штурмовики как ближние бомбардировщики для ударов со средних высот и по целям не ближе двух километров от наших войск, так как со стороны противника усилился зенитный огонь. Против этого возразил генерал Степаненко:

— Под Сталинградом штурмовики штурмуют, поражая танки, артиллерию и пехоту неуправляемыми снарядами и огнем пушек, а у нас — только бомбят. Так не пойдет. У вас в воздушной армии есть бомбардировщики Пе-2, пусть они и бомбят.

Несмотря на несогласие комдива, авиаторы, в конце концов, сделали по-своему.

С командиром 86-го гвардейского стрелкового полка майором Шурко, как и с командирами стрелковых батальонов, почти все вопросы взаимодействия были решены без затруднений. Наступление каждого из двух батальонов первого эшелона поддерживалось одной танковой ротой Т-34, а рота легких танков составляла второй эшелон; четыре ее танка назначались для продвижения за средними танками как орудия сопровождения. Не удалось добиться выделения в батальонах радиостанций для связи с танковыми ротами. Не согласились с нашей просьбой и о том, чтобы десант следовал на танках второго эшелона. В танках командиров рот Т-34 было решено разместить начальников разведки дивизионов, поддерживавших стрелковые батальоны.

На исходных позициях состоялись комсомольские собрания. Я был на собрании в 1-й танковой роте, в организации наступления которой, с левофланговым стрелковым батальоном, участвовал. Главной мыслью, проходившей через доклад командира роты и выступления комсомольцев, было беспокойство за то, как тут, под Старой Руссой, вернуть долг воинам-сталинградцам, окруживших крупную группировку врага.

Вслед за тем Ершов, Коллеров и я вручили посылки от трудящихся, почти исключительно от женщин. В посылках были изготовленные их руками варежки, теплые носки, шарфы, носовые платочки и даже кисеты — традиционно девичьи подарки любимым. У посылок был один адрес «На фронт, воину», а в записках — призыв: поскорее изгнать фашистов с родной земли.

Ночевал с экипажами в шалаше из танкового брезента, с костром при входе. Втиснулся в него вместе с младшим лейтенантом, командиром танка, и усатым старшиной, механиком-водителем, когда другие уже спали.

— Так что ты хотел сказать о фельдшере? — тихо спросил командир танка старшину, видимо, продолжая ранее начатый разговор.

— Да то, что душевным человеком оказался. При поездке в полевой госпиталь он договорился с одним раненым, отправляемым в Ярославль, чтобы тот, как полегчает, навестил моих и передал им консервы и сахар из моих пайков. У нас с женой-то дочка пяти лет и сынок — двух. Голодно им.

— А я хотел, было, жениться, но насмотрелся на горе вдов и остановился. — После паузы, с теплотой в голосе, добавил: — Хорошие письма моя девчина шлет. Ждет она меня, но дождется ли?

— Раз ждет, значит дождется. Всех-то нас не перебьют. Вон второй раз уж на нашей земле у фашистской машины забарахлил мотор.

Под впечатлением от вручения посылок и услышанного на меня тоже нахлынули думы. Вот они, горемычные жены фронтовиков, невесты, бабушки шлют нам посылки, а кто им-то и полуголодным детям что-нибудь пришлет? Вот и Лиза: успокаивает в письмах, что у детей и ее все хорошо и, словно о мелочи сообщает, что стала донором. Наслышавшись о базарных ценах на хлеб, молоко, картошку, прикидываю в уме и получается, что моего аттестата хватает ей на полмесяца.

Так из четырех часов, доставшихся для сна, два прошло в тревожных, совсем нефронтовых думах. И все же в эти дни, как никогда с начала войны, думалось, что раз мы наступаем, а враг всюду вынужден обороняться, дело идет к лучшему.

Наступило утро 23-го декабря. Экипажам были сообщены поправки на текущие условия стрельбы. С рассветом началась артподготовка. Грохоту выстрелов вторили разрывы снарядов и мин в стане врага. Отдохнувшие, позавтракавшие танкисты и в белых халатах бойцы десанта взбодрились и быстро освободили танки от маскирующих комьев снега. Морозное, до 20-ти градусов ниже нуля, утро обещало хорошую погоду и видимость. Мы двинулись на своих танках, как было решено, командир за 2-й танковой ротой, а я — за 1-й.

Атака началась достаточно организованно. За танками пошел стрелковый батальон, и артиллерия перенесла огонь в глубину. Танковые взводы, пройдя проходы в минных полях, быстро развернулись в линию и ровно в 10 часов 20 минут атаковали. Тотчас же из ДЗОТов противника, оказавшихся не разрушенными, а также из второй траншеи был открыт сильный пулеметный огонь. Десант, неся потери, спешился. В первой траншее противника и около ее лежали трупы гитлеровцев. Поравнявшись с танком командира роты, крикнул ему:

— Коля, огонь по ДЗОТам, иначе пехота не пройдет!

— Есть огонь по ДЗОТам! — ответил Наконечный.

Из ДЗОТов, подавленных огнем танков, стрельба резко ослабла. Стрелковые взводы по колеям танков устремились вперед, миновали проходы, перестроились в цепь и с криком «Ура» ворвались в первую траншею.

Затем батальон за танками двинулся ко второй траншее, за которой начинался плавный спуск к Вязовке. Танковая рота, раздавив несколько ДЗОТов, пройдя вторую траншею и уничтожив две противотанковые пушки, начала спуск к речке. Артиллерия перенесла огонь на рубеж 300—400 метров за второй траншеей. Было видно, как справа подходила ко второй траншее 2-я танковая рота. «Неплохо атакуем», — подумалось мне.

Но радость оказалась преждевременной. Отойдя на 300 метров от второй траншеи, танки попали под обстрел противотанковых пушек, в том числе самоходных, с южного берега речки. Из-за помех, которые создавало редколесье, по ним вели огонь только два-три танка. Артиллерия же, прекратив огонь по целям северного берега, не перенесла его на южный. Попытка вызвать огонь поддерживающего дивизиона не удалась: рация командира дивизиона вела радиообмен с командиром артполка и не принимала команд. Здесь следует отметить, что эксперимент с размещением артиллеристов в танках командиров рот не оправдал себя, артиллеристы не имели приборов, а при закрытых люках ничего не видели. Причину же не переноса огня узнал в конце дня: поскольку темп атаки оказался ниже расчетного и огонь на первых рубежах велся продолжительнее, чем планировалось, то снарядов не осталось. Никто в известность об этом нас, танкистов, не поставил.

Все же через подполковника Ершова удалось вызвать огонь двух дивизионов из дивизионной группы, но затяжка стоила дорого: хотя рота уничтожила часть противотанковых орудий, и огонь по танкам ослаб, в роте сгорело две машины.

С возобновлением наступления роты резко усилился артиллерийский и минометный огонь противника. Под его воздействием и при виде горящих танков залегшие в снегу стрелки откатились назад, во вторую из захваченных траншею. За танками шел лишь взвод саперов. Пехота отставала уже более чем на 600 метров. А комбат по радио уверял, что роты возле танков.

Вновь, как и под деревней Вязовка, повернул танк назад и поспешил к пехоте. К моему удивлению, оказалось, что комбат продолжал оставаться на КП в исходном положении, в двух километрах от танков, и склон к речке и танки на нем видеть не мог.

Разыскал обоих командиров стрелковых рот и объяснил им обстановку. Они оживились, среагировали удивительно быстро, и вскоре их роты броском вслед за танками вышли к речке. Здесь Вязовка имела крутые, особенно с нашей стороны, берега, поэтому противник не просматривал и не обстреливал ее русло. После беспрепятственного перехода речки, на подъеме, в двухстах метрах от нее, стрелки были встречены огнем.

Теперь мы оказались перед рубежом обороны батальона второго эшелона, перед тем самым, с которого противотанковые орудия противника сожгли два наших танка. Он проходил по гребню высоты 67,0. Следовало организовать бой за овладение им, что должен был сделать комбат. В докладе подполковнику Ершову об овладении южным берегом Вязовки сказал также и об этом.

— Поздравляю с успехом! — воскликнул он в ответ. — Приму меры. 2-я танковая рота вместе с пехотой уже вышла на спуск к речке.

Через полчаса с подполковником Ершовым на его танке прибыли командир стрелкового полка майор Шурко, командиры стрелкового батальона и артдивизиона. Они получили порядочную нахлобучку от майора Шурко и взялись за организацию боя. А мне подумалось: разве майору Шурко невдомек, что отстали и не видели бой не только его подчиненные, но и он сам?

Вскоре рубеж высоты 67,0 был в наших руках. В сумерках просматривались трупы фашистов, искореженные противотанковые пушки и обгоревшая самоходка. Пленные и убитые оказались из 174-го пехотного полка 81-й пехотной дивизии. Вслед затем справа вышел на южный берег речки правофланговый батальон 86-го полка со 2-й танковой ротой. Слева, к юго-западу от Обжино, захватил южный берег 92-й стрелковый полк с 11-м танковым полком.

Наш полк потерял еще три танка подбитыми и несколько застрявшими. И все же в этот день полк достиг пусть скромного, но успеха. Это воодушевило и командование, и личный состав.

К концу суток мы вновь были у комдива. Генерал Степаненко сделал строгое внушение командирам 86-го и 92-го гвардейских стрелковых полков за отставание пехоты от танковых полков и слабое управление. Но особо запомнился разговор с представителем 6-й воздушной армии.

— Когда же будет работать штурмовая авиация?

— При высоте облаков хотя бы 1100 метров, — ответил подполковник. — Сегодня весь день она была не более 800 метров. Зато ночные бомбардировщики, как вы слышите, уже работают.

— Надо, чтобы вы противостоящих нам фашистов били, а не только пугали их тылы! — резко заметил генерал. — Выходит, и завтра вся надежда на артиллерию?

— С боеприпасами будет бедно, — доложил заместитель по артиллерии.

— К артиллерии у нас большие претензии, — доложил подполковник Ершов. — Артподготовка оказалась неэффективной. Большинство разрывов снарядов оказалось далеко от целей. Командиры дивизионов отстают от боевых порядков танков и пехоты, не видят их, не говоря уже о целях. Сегодня в интересах танков ни разу своевременно не был открыт огонь.

Возражения артиллеристов командир дивизии пресек:

— Командир 239-го танкового полка прав. Исправьте это.

Попытки развить наступление 24-го и 25-го декабря в направлении Софронково оказались безуспешными. Противник имел хорошо подготовленную позицию, для прорыва которой требовалась мощная артиллерийская и авиационная подготовка, а боеприпасами обеспечивались лишь короткие огневые налеты. К тому же пехота, начавшая наступление в значительном некомплекте, стала еще малочисленнее. В свою очередь, наш полк в эти дни потерял еще семь танков: сгоревшими — два, подбитыми — пять.

В ночь на 26-е декабря по решению комдива полк перегруппировал танки к левому флангу. С утра 26-го, совместно с введенным из второго эшелона дивизии 89-м гвардейским стрелковым полком, они атаковали противника к юго-востоку от высоты 67,0, навстречу 170-й стрелковой дивизии и к 14-ти часам овладели рощей южнее Обжино.

До 27-го декабря роту легких танков Т-70 самостоятельно в атаку мы не бросали. Танк Т-70 появился в 1942-м году на смену танка Т-60 и превосходил последний. Он был вооружен 45-миллиметровой пушкой вместо 20-миллиметровой на Т-60, имел усиленную броню передней части башни и корпуса и два вместо одного автомобильных двигателя33. Однако его броню, хотя и усиленную, пробивали даже 37-миллиметровые противотанковые пушки противника на 500—600 метров, не говоря уже о пушках большего калибра.

И вот утром 27-го декабря командиру полка приказали использовать эту роту для самостоятельной атаки с малочисленными стрелковыми батальонами в направлении Здринога.

— Нельзя этого делать, они сгорят! — объяснил Иван Николаевич генералу Степаненко и полковнику Кукушкину.

— Вот Павел Афиногенович обещает надежно подавить противотанковые средства гитлеровцев и хорошо поддержать артиллерией, — успокаивал Кукушкин.

— Никто в дивизии еще не разведал эти средства. Кто же берется подавлять то, что не знает, где стоит?

Повинуясь приказу, командир полка направил роту и оставшиеся три средних танка в атаку.

Следуя рядом с танком командира роты, лейтенанта Ильи Петровича Кузьмина, видел, как при подходе танков к опорному пункту противника по ним открыли огонь несколько противотанковых орудий из ДЗОТов и окопов, в том числе калибра 75-миллиметров, и вышедшие из глубины два самоходных орудия. Где-то в течение пяти-семи минут вспыхнуло пять танков. Будучи начиненными бензином, они горели как свечи. При виде этой беды пехота сразу залегла, затем отошла в свои окопы. Участвовавшие в этой атаке три танка Т-34 уничтожили одно самоходное и одно полевое противотанковые орудия и разрушили один ДЗОТ. Удалось отвести два Т-70 и два поврежденных Т-34.

В этом бою пришлось вести огонь и мне. Заметив стрельбу пушек из ДЗОТов, произвел по одному из них три выстрела. Стрельба пушки из этого сооружения прекратилась. То же произошло со вторым ДЗОТом после двух выстрелов. Досталось и моему экипажу: снарядом противника был сорван с петель люк механика-водителя, а в результате второго попадания в лобовую часть башни внутри от ее стенок отлетели десятки раскаленных осколков, один из которых попал мне в правую надбровную дугу и застрял в верхней части глазной впадины. Экипаж наложил повязку, закрыв глаз. Правда, осколок находится в этом месте и по сей день.

Принятыми мерами из горящих танков была спасена половина состава экипажей.

К исходу 28-го декабря полк был выведен из боя, но мне пришлось задержаться для эвакуации подбитых и застрявших танков. А 29-го нелепый случай едва не закончился для меня бедой. Знакомый по последним боям командир одного из дивизионов 429-го гаубичного артполка напросился ознакомиться с вооружением танка.

— Командир танка отлучился, а мне некогда. Подождите командира, он вам покажет башню, — ответил я.

— Да я же артиллерист, разберусь.

— Ладно, — не без колебаний разрешил я. — Только не заряжать.

— Само собой, — ответил майор.

Находясь под стволом пушки, у люка механика-водителя, я по радио говорил с командиром одной из эвакогрупп. Когда снял шлемофон и стал возвращать его радисту, располагавшемуся в танке рядом с мехводителем, надо мной раздался выстрел из пушки, самовольно произведенный артиллеристом. Сразу оглох, из правого уха потекла кровь. Сутки не слышал левым и четверо — правым ухом, которое с того момента слышит слабо.

Вообще день 29-го декабря остался в памяти как один из черных дней. 30-го вечером, когда на одно ухо стал слышать, узнал, что накануне в районе деревни Горбы был смертельно ранен осколком снаряда начальник штаба полка капитан Контрибуций. Скромный, исполнительный, беспредельно преданный службе, Виктор Мефодьевич навсегда остался в памяти.

Помощник начальника штаба по учету личного состава капитан Иван Георгиевич Кириллин рассказал:

— Утром вчерашнего дня Виктор с улыбкой говорил мне, что только что написал письмо жене и шестилетнему сыну и тут же сделал перевод; так что они, мол, сразу получат то и другое. Но разве думал он, что они получат еще и третье, самое ужасное — похоронку?

— Верно говорят, что последней умирает надежда, — коряво произнес я, борясь с душившими меня спазмами горла.

И другая тяжелая утрата постигла нас: погиб командир 170-й стрелковой дивизии полковник Степан Игнатьевич Ушаков, под командованием которого полк принял первый бой.

Кратко остановлюсь на третьем наступлении, имевшем место в начале января, в котором участвовал полк. Теперь удар в направлении Обжино, Савкино наносила 170-я стрелковая дивизия, причем, местность на этом направлении была еще более сложной и в большей степени покрыта лесом, чем к северу от речки Вязовки. Снежный покров уже достигал 50-60-ти сантиметров.

Дивизия усиливалась 60-й танковой бригадой (13 средних и легких танков), 239-м танковым полком (4 средних и 3 легких танка) и 11-м тяжелым танковым полком (6 тяжелых танков KB). На этот раз, командующий бронетанковыми и механизированными войсками (БТ и MB) армии, теперь уже генерал-майор танковых войск Кукушкин пошел на более чем сомнительный эксперимент: танковые полки были подчинены командиру бригады. Поскольку все три части придавались на усиление стрелковым полкам, то подчинение полков бригаде лишь усложняло управление. Поэтому еще до прибытия к комдиву и комбриг, и командиры полков просили не объединять их, а передать танки из полков в бригаду, что упростило бы взаимодействие с пехотой и артиллерией. Однако генерал был неумолим.

(В начале декабря 1942-го года автобронетанковые войска были переименованы в бронетанковые и механизированные войска, введены должности командующего БТ и MB РККА, командующих БТ и MB фронтов, округов и общевойсковых армий, а также штабы и необходимые управления. Тогда же создано самостоятельное автотракторное управление в центре и соответствующие органы во фронтах, округах и армиях).

Командиром 170-й стрелковой дивизии теперь был уже знакомый по 126-й стрелковой бригаде полковник Федор Васильевич Карлов. 6-го января к нему прибыли все три танковых командира; с подполковником Ершовым был и я. Объявив решение, комдив сообщил, что начало наступления — с утра следующего дня. Это вызвало недоумение.

— Сегодня остается час светлого времени. Когда же готовить наступление, организовывать взаимодействие? — спрашивали командиры танковых частей.

— Мы будем готовы не ранее 9-го января! — решительно доложил командир бригады.

По просьбе комдива и командующего БТ и MB командарм генерал-лейтенант Курочкин перенес наступление, но только на сутки. Естественно, подготовка наступления оказалась поверхностной. Наш полк и три танка KB 11-го танкового полка были назначены на поддержку 422-го стрелкового полка.

8-го января 120 бойцов пехоты и десять танков трех марок после слабой артподготовки атаковали позиции гитлеровцев южнее высоты 67,0. В первой линии шли три танка KB, во второй — наши средние и легкие. Подполковник Ершов располагался на НП стрелкового полка, а я следовал за танками. Вскоре тяжелые танки застряли и остались позади наших танков, а стрелки, пройдя 300 м, из-за сильного огня противника залегли и отстали; лишь через три часа они были подтянуты на линию танков. А за это время по два средних и легких танка были подбиты и один средний сгорел. Огонь противника ослабевал лишь в те моменты, когда бомбили артиллерию противника штурмовики Ил-2. Наступление на этом заглохло.

Справа 55-я стрелковая дивизия, являвшаяся наиболее укомплектованной, прорвала позицию противника в районе Софронкова и овладела Левошкиным, но с утра 9-го января в результате сильной контратаки оставила эту деревню.

Декабрьское и январское наступательные бои привели к сужению Рамушевского коридора до 8—9 км на участках Радово, Левошкино — на севере и Большое Князево, Цемена — на юге. Единственная дорога Демянской группировки оказалась под огнем артиллерии и с севера, и с юга. Это вынудило фашистское командование перебросить сюда хорошо укомплектованную 254-ю пехотную дивизию с ленинградского направления. И в январском бою ее подразделения уже оборонялись против нас.

Итак, в декабре и январе, как и в ноябре, полк вновь постигла неудача в выполнении боевых задач. Мы остро это переживали. Многие ошибки и промахи были следствием слабой выучки экипажей из маршевых рот: недостаточная тактическая слаженность, плохое ориентирование при нахождении в танках, слабые навыки в стрельбе и вождении. Однако в ноябре в атаку шли хорошо обученные экипажи, а результат был не лучше.

С другой стороны, упрекнуть экипажи и роты в целом в отсутствии упорства и отваги мы не имели оснований. Не выявилось ни одного случая трусости. Коммунисты были в большинстве экипажей, комсомольцы — во всех. И те, и другие личным примером увлекали остальных. На место павших и раненых шли в партию и комсомол новые люди. В сложных условиях лесисто-болотистой местности и снежной зимы они отважно направляли танки на врага, били его, горели и многие гибли.

Стремление отдать все для победы проявилось и в патриотическом движении по внесению личных сбережений на строительство танковых колонн. Только командно-начальствующий состав в январе 1943-го года внес на эти цели около 20-ти тысяч рублей.

— Все это, Обатурыч, чистая правда! — подтвердил командир полка при обдумывании итогов. — Но следует добавить к этому вот еще что: ограниченный по составу танкоремонтный взвод с эвакоотделением только с 1-го по 24-е января эвакуировал 19 подбитых и застрявших танков и отремонтировал 14. Это ли не подвиг!

Но бои-то были общевойсковые, поэтому не все зависело от танкистов. Об этом немало сказано уже выше. Плохо поставленная разведка целей и, связанная с этим практика ведения артиллерийского и минометного огня по площадям; прерывность поддержки атаки танков и пехоты; применение штурмовиков Ил-2 не для штурмовых действий, а бомбардировок со средних высот; слабое управление пехотой; поспешный ввод полка в бой — не зависели от него.

К таким выводам пришли, готовясь к совещанию у командующего армией, состоявшемуся в конце января 1943-го года. В нем участвовали командование стрелковых и артиллерийских дивизий и бригад, танковых бригад и полков и командиры отдельных танковых батальонов. Из полка нас было четверо.

Перед совещанием мы были представлены новому командующему БТ и MB армии подполковнику Ивану Васильевичу Пшенецкому. Генерал Кукушкин убыл на должность командира танкового корпуса и, к несчастью, вскоре, в апреле того же года, погиб в бою.

Совещание вел командующий армией генерал-лейтенант Павел Алексеевич Курочкин. Мы слышали и видели его впервые, хотя, как я считал, вспоминая генерала Лизюкова, командарм обязан доходить до полков. Вместе с тем, культура речи, точность и ясность формулировок произвела на меня немалое впечатление.

Командарм не возложил срыв выполнения задач на тот или иной род войск, но первые выступавшие основную ответственность перекладывали на танкистов, что вызвало отрицательные возгласы некоторых командиров-танкистов. В последующем ряд ораторов не согласились с таким мнением. Но главный «удар» обрушился на артиллеристов и отчасти — на авиаторов. Несколько позже выступили командиры танковых частей, причем подполковник Ершов за основу взял наши выводы.

— В неуспехах виновны все рода войск, в том числе и мы, танкисты. Но вот картина, повторяющаяся из боя в бой: танки и пехота пошли в атаку вместе, но вскоре стрелки залегли. На немалом удалении танки остановились в ожидании пехоты; ждут, а она не подходит. Будучи без прикрытия, начинают гореть, затем оставшиеся отходят. Корень этого явления в том, что противник огнем артиллерии и ударами авиации не подавлен, ДЗОТы не разрушены, система огня его не нарушена, а артиллерийская поддержка слабая. Как же пройдут пехота, да и танки? И еще: вытащите командиров стрелковых батальонов из блиндажей, ведь они не видят ни противника, ни свои роты и не управляют ими.

Он поддержал предположение о постоянном закреплении за танковыми частями по одному стрелковому батальону.

— Такой пехотой будем управлять мы, и она нас не подведет! — эмоционально закончил он.

В своем заключении генерал Курочкин в частности сказал:

— Обмен мнениями о причинах неудач — урок для всех и в первую очередь для общевойсковых и артиллерийских командиров. И хотя не все зависит от армейского командования, впредь на подготовку прорыва отводить время столько, сколько требуется. Будем просить вышестоящее командование о выделении на операции достаточного количества боеприпасов.

С совещания возвращались мы с надеждой на перемены.

 

Неосуществленный замысел

По прочтении очередной сводки Совинформбюро, записанной при прослушивании радио, подполковник Коллеров проговорил:

— Хорошо наступают южные фронты. Вот уже на подступах к Ростову взяты города Шахты, Батайск, Азов. Молодцы!

— Но и силы у них, наверное, не те, что у нас, к тому же — бескрайняя степь, — заметил я.

Тут вступил в разговор новый начальник штаба полка капитан Василий Михайлович Бескоровайный, являвшийся до назначения на эту должность заместителем начальника штаба.

— Позавчера начальник разведки штаба БТ и MB армии при ознакомлении нас — начальников штабов танковых частей с группировкой фашистских войск перед Северо-Западным фронтом, подчеркнул, что гитлеровское командование, с начала контрнаступления под Сталинградом и по настоящее время, не смогло снять и перебросить на юг ни одной дивизии из противостоящих нашему фронту. Более того, наступательные действия фронта заставили противника перебросить для восполнения потерь Демянской группировки из-под Ленинграда и Волхова три дивизии. Это облегчило прорыв блокады Ленинграда. Выходит и мы — молодцы!

— Это меня не утешает: ведь мы топчемся на месте, — сказал командир полка.

Победа на юге радовала и побуждала к действиям. И нам хотелось, наконец, добиться успехов. Поэтому получение полком новой боевой задачи вызвало воодушевление. Она определялась приказом командира 370-й стрелковой дивизии, которой полк придавался.

Дивизия должна была на правом фланге одним стрелковым полком обороняться, а двумя полками прорвать оборону противника южнее ручья Объезжего, разгромить противника в районе Симоново, Росино и овладеть высотами западнее этих населенных пунктов.

Нашему полку, назначенному на поддержку 1234-го стрелкового полка, который наносил удар севернее высоты 59,5 на Росино, приказом предписывалось подавить живую силу и огневые средства противника на переднем крае и, прорвав его совместно с пехотой, вторым эшелоном с десантом автоматчиков стремительно выдвинуться вперед, овладеть Росино и удержать его до подхода стрелкового полка. С этой целью полк усиливался ротой автоматчиков, а для поддержки огнем с закрытых огневых позиций назначался один артиллерийский дивизион.

(В начале февраля, при переаттестовании политсостава старшему батальонному комиссару Коллерову было присвоено звание «подполковник»).

После прочтения приказа я сказал командиру полка:

— Учтены, наконец, наши просьбы о размещении десанта на танках второго эшелона и выделении артиллерии. Замысел оригинальный, но все главное за вас решено: и построение боевого порядка, и способ действий.

— Да, некоторые из наших предложений поняты. Жаль, что вверху решают то, что следует решать нам, и тут, считай, просматривается стиль подполковника Пшенецкого. — И, поразмыслив, добавил: — Но никакая оригинальность не даст успеха, если артиллерия и авиация не проложат танкам и пехоте путь!

Это было 7-го февраля 1943-го года. Тотчас командир, заместитель по политчасти, начальник штаба и я направились на КП дивизии. Вследствие больших снегопадов глубина снежного покрова достигла в среднем 70-ти сантиметров. Образовавшиеся в ходе расчистки по сторонам дорог снежные валы создавали впечатление, что движемся по широким траншеям, из которых, даже находясь в башне бронеавтомобиля, не были видны значительные по ширине участки местности.

В полдень на КП дивизии мы нанесли на карты: данные о противнике, боевые задачи свои и соседей. Справа — 1232-й стрелковый полк с 3-м гвардейским, тяжелым танковым полком имел задачу захватить Симонове. А слева — 26-я стрелковая дивизия с 56-м танковым полком наносила удар севернее Сорокине на Большое Степанове

Местность по материалам карты и при беглом взгляде на нее выглядела достаточно открытой, с небольшими рощами и редкими кустарниками, но наличием оврагов и заболоченных впадин.

— Это — наиболее доступное для танков направление, — говорил командир 3-го танкового полка. — Мы здесь наступали в ноябре 1942-го года с 43-й гвардейской Латышской стрелковой дивизией. Уже тогда были оборудованы батальонные районы обороны в две линии со сплошными траншеями по переднему краю и ближайшей глубине.

— Ясно, что противник обороне такого направления уделяет особое внимание, — согласился с ним подполковник Ершов.

И действительно в полосе наступления двух полков 370-й дивизии в обороне значилось до половины 290-й пехотной дивизии гитлеровцев. На сей раз на наших картах было больше сведений о противотанковых средствах, других огневых точках и артиллерии противника, чем при подготовке к предыдущим боям.

Вслед затем с вызванными командирами начал работу на картах командир дивизии генерал-майор Евгений Михайлович Андреев. Он приближался уже к пятидесятилетнему возрасту, однако был еще достаточно энергичен, четко и спокойно распоряжался. Вначале он сказал:

— Целью готовящегося наступления, как и прежде, является перерезать Рамушевский коридор и отсечь фашистские войска на плацдарме. Навстречу нам из района Залучье наносит удар 53-я армия. Посмотрите на карту: единственная дорога из Старой Руссы на Демянск идет сразу за рекой Пола, через Уполозы, Корпово. Стоит нам выйти к реке, как Демянская группировка лишится этого пути.

После такого радужного вступления, он коснулся двухэшелонного построения танковых полков:

— Командарм в данном случае согласился с предложением армейских танкистов. Посадка десантов на танки первой линии себя не оправдала. Теперь имеется в виду использовать ослабление огня после захвата танками и пехотой первых опорных пунктов для быстрого броска вперед второго танкового эшелона с десантом и захвата Симонова и Росина. Что, по-вашему, для успеха этого нужно?

— Нужно то, что до сих пор не удавалось, — ответил подполковник Ершов. — Опорные пункты до села Росино включительно в ходе артиллерийской и авиационной подготовки надежно подавить, противотанковую артиллерию — уничтожить, а поддержку броска огнем сделать непрерывной.

Так снова вопросы артиллерийского и авиационного наступления заняли в организации взаимодействия главное место. К тому же вскоре поступили сведения о том, что в районе Симоново, Уполозы, Большое Степаново, во втором эшелоне, расположилась в обороне частью сил 225-я пехотная дивизия.

— Можно не сомневаться, что подготовка к наступлению, к тому же на одном и том же направлении, фашистами обнаружена. А каково, Василий Михайлович, соотношение сил в полосе наступления дивизии? — спросил начальника штаба командир полка.

— Штаб дивизии его считает: по пехоте — 1,1:1, по артиллерии — 3:1, по танкам и самоходкам — 2:1 в нашу пользу. Это без учета 225-й пехотной дивизии, — доложил Бескоровайный.

— Артиллерии в дивизии с приданным гаубичным артполком — шесть дивизионов. А для подавления восемнадцати взводных опорных пунктов в ходе артподготовки требуется девять дивизионов. Да еще что-то надо дать обороняющемуся полку, — сказал я. — Артиллерии явно не хватает.

— С таким незначительным превосходством даже обычную оборону не прорвешь, не говоря уже о такой крепкой, как перед нами, — заключил подполковник Ершов.

(Артиллерийское и авиационное наступление по своей сути заключались в надежной подготовке атаки огнем и в непрерывной поддержке пехоты и танков артиллерийским огнем и ударами авиации на всю глубину наступления. Они впервые были применены в контрнаступлении под Сталинградом).

Беспокойство за надежность огневого поражения первыми высказали комдиву командиры стрелковых полков; их поддержали командиры танковых полков.

— Что же, недостаток артиллерии восполним за счет увеличения продолжительности артподготовки. Сейчас она установлена — один час 15 минут. Будем просить увеличить, — подумав, ответил генерал Андреев.

— Но с боеприпасами может быть осложнение, — включился в разговор командующий артиллерией дивизии. — Если начало наступления не будет отнесено дальше, то не только добавочные боеприпасы, но и те, что назначены, не успеем подвезти. Дорога-то одна на полторы армии и она забита.

(Приказом НКО №62 от 8-го января 1943-го года должности заместителей командиров дивизий по артиллерии были переименованы; они стали называться командующими артиллерией).

Да, мы знали эту дорогу от станции Крестцы, по которой полк совершал марш, и волновала она нас повседневно. Только благодаря исключительной энергии и организованности такого человека, как капитан Африн, умевшего виртуозно протаскивать по ней колонну автомашин тыла, полк всегда вовремя обеспечивался всем необходимым.

Впервые полк получил время пять суток, достаточное и для подготовки, и для совместного боевого слаживания. Уже 9-го февраля была проведена детальная организация взаимодействия в полковом звене.

В соответствии с решением командира 1234-го стрелкового полка майора Шаталова, включившего в первый эшелон 1-й и 2-й стрелковые батальоны, подполковник Ершов назначил на поддержку атаки соответственно 2-ю и 1-ю танковые роты, строившиеся каждая в два эшелона.

— Обгонят ли танки второго эшелона первый эшелон по такому глубокому снегу? Двигаться они могут лишь на второй передаче, со скоростью не более 8—9 километров в час, — поставил вопрос командир 1-й танковой роты.

— Да, скорость упадет сильно, — ответил подполковник Ершов. — Но и пехота пойдет за танками со скоростью порядка 2 километра в час, а танкам придется ее ждать. Эти паузы позволят второму эшелону танков обогнать первый.

И по просьбе нашего командира полка майор Шаталов и командир артиллерийской группы согласились спланировать огонь артиллерии при поддержке атаки, исходя из темпа два километра в час, а не три, как намечалось первоначально.

На этот раз авиаторы без возражений запланировали штурмовые действия самолетов Ил-2 и предусмотрели при поддержке атаки поражение целей реактивными снарядами и пушечным огнем в опорных пунктах третьей линии и других важных целей, удаленных от наступающих на 600—1000 метров.

В последующие дни была проведена организация боя в батальонном, ротном и взводном звеньях, о содержании которой говорилось выше при подготовке предыдущих наступательных действий. В стрелковых батальонах были выделены радиостанции для связи с танковыми ротами, а для перемещения НП приданного дивизиона мы выделили танк Т-70 с радиостанцией.

К 11-му февраля как за счет ремонта, так и нового пополнения полк был укомплектован танками Т-34 полностью (23 единицы), а Т-70 имел 11 из 16-ти по штату.

В период с 10-го по 12-е февраля по поручению командира полка я проводил совместные занятия танковых, стрелковых и десантного подразделений, на выбранном (северо-восточнее деревни Горбы) участке местности, сходном с местностью в полосе предстоящего наступления. Это было во второй половине каждого из названных трех дней. Удалось добиться определенной слаженности в совместной атаке и ее развитии.

В комплексе с тактическими занятиями отрабатывалось и вождение, а с экипажами, сформированными заново, удалось провести и стрельбу.

Заключительным подготовительным мероприятием явилось проведение на рассвете и в сумерках 14-го февраля на направлении наступления с командирами танковых рот, взводов и танков занятия по управлению огнем при поражении реальных целей.

— Никогда ранее нам не удавалось так подготовить наступление, как сейчас, — с удовлетворением размышлял вслух командир полка.

— Наше — да. А как вы считаете готовность артиллерии, пехоты? — спросил я.

— Сегодня от начальника штаба дивизии узнал, что нужное количество боеприпасов для артиллерии до сих пор не подвезено. Вот и погода ухудшается, не сорвалась бы работа авиации.

— Значит, следовало бы оттянуть наступление?

— Сегодня в ходе утреннего доклада по телефону командующий БТ и MB подчеркнул: командование исключает любую отсрочку.

Наряду с ротными партийными и комсомольскими собраниями было проведено объединенное собрание представителей парторганизаций нашего полка, обоих взаимодействующих стрелковых батальонов 1234-го стрелкового полка и приданного артдивизиона. Помимо единых задач упор был сделан на взаимовыручку в бою и надежную связь взаимодействия. В эти дни только о вступлении в партию было рассмотрено 20 заявлений.

Настал день наступления — 15-е февраля. За артиллерийской подготовкой, начавшейся на рассвете, мы с командиром и заместителем по политической части наблюдали из окопа, оборудованного вблизи НП майора Шаталова, имея свои командирские танки в укрытиях. Обрадовало, что пришли две четверки Ил-2 и нанесли удар по опорным пунктам в Симонове и на высоте «Свеча».

Вскоре начался снегопад и усилился встречно-боковой ветер. Видимость резко уменьшилась. Начав движение, командиры рот доложили о залепливании снегом оптики. Он шел «зарядами» и, например, справа от нас, в полосе соседа видимость была лучше. При приближении танков к переднему краю открылась правая часть полосы, а левая — лишь в ходе атаки. Но этого было достаточно, чтобы четыре левофланговых танка 1-й танковой роты отклонились влево, к нашему переднему краю, расположенному в низине. А штурмовики на поддержку атаки уже не вылетели до конца дня.

Следуя за стыком рот, наблюдал, как в момент выхода танков к первой траншее противника до десятка его противотанковых орудий открыли огонь. Среди них выделялся впервые мною наблюдавшийся трескуче-воющий полет раскаленных желто-красных снарядов с необычно большой скоростью. И вскоре впереди вспыхнули один за другим три танка Т-34, а спустя несколько минут — еще два были подбиты. В числе подбитых оказался и танк командира 1-й танковой роты старшего лейтенанта Наконечного, который выбыл из строя, будучи раненым.

Так за считанные минуты половина танков первого эшелона была потеряна. Попытка связаться с командиром заблудившегося взвода результата не дала: он не отвечал.

— Противотанковые пушки фашистов за второй траншеей, их надо бить всей артгруппой, — докладывал я по радио командиру полка, продвигавшемуся на своем танке правее 200—300 метров.

— Да, вижу! Наш дивизион перенес туда огонь. Дал заявку Шаталову.

За вторым эшелоном танков атаковали оба стрелковых батальона, но остановились после захвата первой траншеи гитлеровцев, так как из второго эшелона танков загорелись четыре машины. Десант с потерями спешился и залег. Оказался подбитым и танк командира 2-й танковой роты, а старший лейтенант Тулейкин был тяжело ранен. Как больно было расставаться со смелым и умным командиром-танкистом, дружеские симпатии к которому родились в танковых атаках!

Часть этих событий видел уже в ходе собственной беды. Стремясь видеть бой на всем фронте полка и наладить управление сохранившимися танками, дважды проходил вдоль фронта. При втором проходе борт моего танка, на месте моторного отделения, пробил бронебойный снаряд. Танк встряхнуло.

— Вперед, в воронку! — скомандовал мехводителю.

Он успел спустить в нее танк, используя инерцию движения. А я доложил подполковнику Ершову:

— Танк покидаю, горит!

Когда открыли люки, пламя проникло в боевое отделение, но лишь подпалило нам волосы вокруг шлемофонов и брови. С помощью бортовых огнетушителей пожар удалось потушить, но двигатель и его системы вышли из строя.

Перебежками, скорее похожими на прыжки вперемешку с шагом из-за глубокого снега, вышел к танку командир полка. Иван Николаевич напрягал усилия по восстановлению управления, так как были потеряны три командирских танка из пяти. Настроение у нас было донельзя тяжелое. За какой-то час не стало половины средних танков!

— Вот оно, мать твою, обещанное артиллерийское наступление! Вся вражеская оборона цела! — возмущенно кричал командир полка.

Я слышал и не слышал его крик, так как был в шоковом состоянии.

— Обатурыч, ты что, не слышишь меня? — кричал из люка башни подполковник Ершов.

— Что?

— Давай ко мне в танк, будем вместе управлять по двум радиостанциям. Вот приказал роте Т-70 выйти в затылок стрелковым батальонам. Заблудившийся взвод вам ответил?

Этот вопрос отчасти вернул меня к реальности.

— Пойду, найду и выведу его в боевой порядок.

— Да как вы к нему попадете? Ведь там ровное снежное поле, без кустов, все простреливается. Подождите ночь.

— Танки нужны сейчас. Пойду пешком, — на ходу машинально ответил я, даже не пытаясь получить разрешение идти.

Шел по следу одного из танков, пока не щелкнула рядом пуля; она окончательно привела меня в чувство. «Снайпер!» — подумал я.

Куцыми перебежками, петляя и сразу отползая от места падения в снег, добрался до танков, а снайперские пули часто ложились на те места, где падал. Лишь вечером понял нелепость своего поступка, рожденного отчаянием. Если бы не убили, а лишь ранили, то все равно в том поле оказать помощь было некому.

В неглубоком овраге стояли четыре танка, не просматривавшиеся со всех сторон, стволами пушек в сторону противника.

— Как вы сюда попали? — спрашиваю командира взвода, младшего лейтенанта лет девятнадцати.

— Заблудились в пурге, товарищ капитан.

— Доложите азимут движения в атаку, — обращаюсь к механику-водителю.

— 240, товарищ капитан.

— Почему не смотрели на гирополукомпас? Молчание.

— Струсили? Почему не отвечали по радио?

— Никак нет, — со страхом и растерянностью отвечал молодой командир, первый раз ведший взвод в настоящую, а не учебную атаку. — Я слышал, а меня не слышали, так как была сбита антенна.

— Почему не перешел на другой танк?

— Не догадался.

Диалог становился бесполезным. Не он первый из командиров-юнцов растерялся в атаке. Почти все такие в последующих боях преображались, обретали уверенность, а с нею и смелость. Так не тащить же его в трибунал!

Заняв место командира головного танка, вывел машины к КП 1234-го полка. А к 16 часам из эвакуированных были отремонтированы еще четыре танка Т-34. Этими силами и танками Т-70 во второй линии была поддержана повторная атака стрелкового полка в направлении южной окраины Симонова. Танки достаточно быстро достигли ручья западнее урочища Шкурасино, разрушили несколько ДЗОТов в деревне и на высоте «Свеча», подавили и уничтожили до десятка пулеметных точек. Здесь танки нами были остановлены до подхода пехоты; она вышла на этот рубеж к наступлению темноты. Огонь противотанковых средств противника был слабее утреннего, видимо, из-за потерь, но все же фашисты подбили еще три танка Т-34.

В повторной атаке я вел управление с танка заместителя командира полка по политической части. В сумерках в районе урочища Шкурасино танк подорвался на мине: разорвало гусеницу и выбило каток с подвеской. В ходе пополнения танков боеприпасами передвигался на танке Т-70.

Сосед справа — 1232-й стрелковый полк с 3-м гвардейским, тяжелым танковым полком первоначально имели успех: 15 танков KB и до 25-ти автоматчиков к тринадцати с половиной часам захватили Симоново, но стрелковые подразделения продвинуться туда не смогли. В ночь на 16-е февраля гитлеровцы осуществили контратаку значительными силами пехоты в сопровождении штурмовых орудий при сильной поддержке артиллерией. Танковый полк, не имея пехотного прикрытия и понеся большие потери, отошел к пехоте.

Сосед слева — 87-й стрелковый полк 26-й стрелковой дивизии с 56-м танковым полком продвинулись к лесу 1,5 километра северо-восточнее Малого Степанова, отбили несколько контратак и закрепились на достигнутом рубеже, потеряв немало танков.

В нашем полку сгорело семь и было подбито десять средних танков, в том числе четыре из пяти командирских. Выбыли из строя наиболее опытные командиры и политработники из первого и второго составов полка.

Подводя итоги боевого дня, мы признали, что управление в 1-й танковой роте было нетвердым, вследствие чего в момент временного ослепления четыре танка из десяти заблудились. Однако главная причина драмы состояла в несоответствии сил и средств той цели, которая ставилась перед наступлением. Это не только невыгодное соотношение сил, но и острый недостаток артиллерийских боеприпасов.

Перед вечерней встречей с комдивом я сказал капитану Бескоровайному:

— Сегодня фашисты стреляли из орудий, снаряды которых летели раскаленные и с необычно большой скоростью. Они пробили на ряде танков даже лобовую броню. Как бывший разведчик, что ты скажешь?

Он достал справочник, посмотрел несколько таблиц, сделал против одной из строк пометку и указал мне.

— Вот, наверное, из этих орудий стреляли.

Пометка стояла против 88 миллиметровой зенитной пушки.

— Да, бесспорно, этими зенитными пушками фрицы жгли сегодня нас. Смотрите, какой длинный ствол — 56 калибров, а начальная скорость снаряда — 780 метров в секунду!

Для дальнейшего наступления мы теперь располагали шестью танками Т-34, включая танк командира, и одиннадцатью Т-7051. В конце суток командир дивизии, имея резко подтаявшие силы, решил на следующий день поддержать наступление одного, 1232-го стрелкового полка обоими танковыми полками с тем, чтобы овладеть селом Симонове

Короткий отдых в ночь на 16-е февраля провел в землянке продвинувшихся вперед стрелков; ее приглядели для ужина и обогрева те танкисты, которым посчастливилось выйти невредимыми из подбитых и сгоревших танков, а ночью заняться эвакуацией. За ужином скупо говорили о прошедшем бое.

— В нашем экипаже механика ранило, а вот башнер погиб, — с болью в голосе сказал младший лейтенант, командир танка.

— В танке погиб командир-то башни? — спросил я.

— Да нет. Мы через башню вытащили раненого механика и когда отползали, то осколок снаряда или мины попал башнеру в голову. По дороге в медпункт он и умер.

После паузы, отпив чай, продолжал:

— Хороший товарищ и смелый человек был Гриша, здорово стрелял. Успел два ДЗОТа разрушить. Из Ростова он. Отец его погиб на фронте, а мать эвакуироваться не успела. Позавчера, когда узнал, что Ростов наш, от радости прыгал и сразу написал письмо. Теперь вот за письмом — извещение о гибели.

— Неизвестно еще, что стало с матерью. Может, похоронку и получать некому? — со вздохом произнес кто-то.

— Мы с ним обменялись адресами. Есть второй адрес, родственницы в Астрахани.

— Извещение надо сразу в два адреса слать, — посоветовал я.

— И то верно. Только не знаю, когда смогу второй адрес передать в штаб полка.

Я взял у него записку с адресом и следующим утром направил в штаб полка.

Экипажи ушли, а мне во время короткого неспокойного сна грезились сотни разрывов, горящие танки, где я то выскакивал из пламени, то тащил из него кричащего Гришу…

С 10-ти часов 16-го февраля танковые полки перешли в атаку: 3-й тяжелый (четырьмя танками KB) — в направлении северной, наш 239-й (пятью Т-34 и тремя Т-70) — южной окраины Симонова. Остальные танки Т-70 наступали во второй линии и имели десант стрелков. Через полчаса танки обоих полков подошли на 150—200 метров к селу, обстреливая цели в опорных пунктах в нем и на высоте «Свеча». Лишь во второй половине дня смогла выйти на рубеж, занятый танками, пехота 1232-го полка. И неудивительно: если противотанковый огонь в этот день по сравнению с предыдущим днем был слабее, то артиллерийско-минометный и стрелково-пулеметный не менее мощным. На рубеже, занятом танками, снег почернел от разрывов снарядов и мин.

По просьбе подполковника Ершова полку был выделен командирский танк KB, в котором мы с ним и следовали за боевым порядком, а на командирском Т-34, на некотором удалении сзади, работал на радиостанциях начальник связи. В оптический прицел была видна масса огня всех видов, и без надежного подавления огнем артиллерии опорных пунктов, артиллерийских и минометных батарей противника продвижение стало невозможным. Огонь нашей артиллерии был несравнимо слабее.

И в этот именно момент, когда требовалось передать координаты целей, артиллерийский НП на Т-70 перестал отвечать по радио.

— Я перейду на ваш танк Т-34, разыщу артиллерийский НП и поставлю ему задачу, — предложил я командиру полка.

— Правильно. Сейчас я подам команду начальнику связи приблизиться к нам, и вы переходите.

Выскочив из танка, я перебежками от воронки к воронке направился навстречу тридцатьчетверки. Вокруг рвались мины. До танка было уже недалеко, когда упал от сильного удара по бедру правой ноги. Нога ниже колена стала малочувствительной. В голове — туман, все вокруг плывет и качается… Дополз до ближайшей воронки, стащил валенок, поднял штанину брюк и увидел струю крови, лившуюся из нижней трети правого бедра, выше подколенной ямочки, быстро разорвал перевязочный пакет, концом бинта заткнул отверстие и туго перетянул им бедро выше раны. Когда стал натягивать валенок, подбежал экипаж из подошедшего танка, и затащил меня в него.

— Найдите артиллерийский НП и свяжите его с командиром полка, — крикнул начальнику связи.

— Понял!

Танк с наблюдательным пунктом нашли быстро. У него оказалась сбитой антенна. Экипаж передал свою запасную, и командир полка услышал НП. А меня в танке доставили в медпункт, передав командиру полка о случившемся.

Из восьми атаковавших в этот день танков, полк потерял четыре сгоревшими и два подбитыми. Получил небольшую контузию, но остался в строю командир полка. Были ранены начальники связи и химической службы, командиры взводов, исполнявшие обязанности командиров рот. А всего за два дня мы потеряли убитыми и ранеными 60 человек, в основном из состава экипажей, в том числе 28 командиров и политработников. Среди убитых и раненых было 15 коммунистов.

Дальнейшего продвижения 370-я стрелковая дивизия не имела. Безуспешные атаки ее и соседей продолжались до 19-го февраля.

То, что не предвидело наше командование, в эти дни произошло. Как бы враг не сопротивлялся, угроза окружения его группировки нарастала. Кроме того, поражения на юге побуждали гитлеровское командование экономить силы. Все это его вынудило в период с 19-го по 28-е февраля отвести войска с плацдарма за реку Ловать.

Итак, Демянский плацдарм, удерживавшийся немецко-фашистскими войсками почти полтора года, перестал существовать, однако отсечь и уничтожить занимавшую его группировку не удалось. Причины этого, зависевшие от наступавших войск, изложены выше в том понимании, какое было у меня, моих однополчан и взаимодействовавших с нами командиров в те дни. В послевоенное время вскрылись другие, не менее существенные причины, которые не зависели от войск. Но рассмотрение их уже выходит за рамки воспоминаний.

Вернусь к событиям, последовавшим за ранением. Сопровождал в полевой госпиталь в санитарной машине с другими ранеными и меня старший врач полка Иван Семенович Мышанский. В пути наступило забытье…

Очнулся в землянке на нарах, одетый во все то, в чем был в бою. Нестерпимо хотелось пить. Попытался закурить, но не оказалось спичек. Всматриваясь в пространство, освещавшееся маленьким оконцем возле двери, понял, что справа и слева от меня тоже лежат люди. Решил попросить спички. Оказалось, однако, что тот и другой уже не дышат.

Вошла молодая женщина в белом халате и зажгла керосиновый фонарь.

— Сестрица, где я? Спичек бы мне, — обратился лежа к ней, не имея сил подняться.

— Еще один живой! — воскликнула она и убежала.

И тут же вернулась с двумя красноармейцами и носилками.

А затем в палате-землянке, ярко освещенной от полевого мотоэлектрогенератора, сначала влили мне кровь, затем под наркозом сделали операцию. Когда в палате для раненых, подготовленных к эвакуации, пришел в себя после наркоза, подошел врач, улыбнулся и спросил:

— Как гипс?

Тут я увидел, что вся правая нога — в гипсе до паха.

— Стопа правой ноги, доктор, плохо слышит, как в чулке, но ее сильно печет, наверное, от гипса, — ответил я.

— Вы нуждаетесь в сложной операции. Кость правого бедра на две трети толщины раздроблена, надо удалить металлические и костные осколки и все то, что они занесли. Главная же беда в том, что, видимо, перебит седалищный нерв. Я очистил рану от кусков ткани и ваты брюк, наложил гипс и предельно подтянул им стопу вверх. Основная операция — в тыловом госпитале. Следите и требуйте, чтобы гипсом стопу предельно подтягивали вверх. При таких ранениях стопа отвисает вниз, образуется так называемая «конская стопа». Она ограничивает движение, ее высоко поднимают и бросают вперед. Приходилось ли вам это видеть?

— Да, был в техникуме, где я учился, один студент с такой ногой.

— И как?

— Инвалид!

— Вот именно. А если у вас образуется верхняя контрактура, то будете довольно сносно передвигаться, даже бегать. Поверьте мне, как нейрохирургу. А к боли теперь уж надо привыкать.

— Спасибо, доктор, буду следовать вашему совету. Оказалось, что встреча с этим человеком была для меня счастьем. Немало лет я помнил фамилию этого военного врача, но все же забыл. Разве только спасибо он заслужил от меня за свой бесценный совет! Благодаря ему я остался в воинском строю на многие годы. С этим ранением прошел еще через две операции и каждый раз перед ними просил подтягивать гипсом стопу, а затем, отойдя от наркоза, придирчиво проверял.

Лечился в специализированном нейрохирургическом госпитале, развернутом на базе института усовершенствования врачей в Казани, где раненые были под наблюдением известных тогда нейрохирургов профессоров Гусынина и Русецкого. Когда был снят гипс, профессор Гусынин сам восхитился состоянием моей стопы, а также свободной походкой и сказал:

— С подобными ранениями всех можно делать такими, как вы. Беда в том, что к нам они попадают тогда, когда ахиллово сухожилие сократилось, стопу оттянуло и уже ничего сделать нельзя.

А сколько было доброй зависти у воинов, имевших такие же ранения, но получивших «конскую стопу»! В ходе последующей многолетней службы немногие знали, что моя правая нога ниже колена не действует и лишена чувствительности.

И все-таки, от лечащего врача до начальника госпиталя, на мой вопрос, буду ли выписан в строй, давали один ответ: исключено. А это значило, что вместо фронта — служба в тылу, а после войны — отставка, что никак не устраивало меня.

Поправляясь, искал выход. Тут стали отправлять очередную группу выздоравливающих в госпиталь на реке Каме, где до войны функционировал санаторий «Ижминвод». Попросился и я. Расчет был на то, что новые врачи не будут разбираться с тяжестью и тонкостями ранения 28-летнего человека, свободно двигающегося и бегающего; появится шанс возвратиться в строй.

Так и произошло. Вскоре после прибытия подобрал двух молодых выздоравливающих, немного знакомых с партерной гимнастикой. В течение двух недель мы отработали до десятка групповых комбинаций и выступили на вечере самодеятельности. Начальник госпиталя была в восторге:

— Ай да орлы! Молодцы! Думаю, и в бою вы так будете выглядеть.

— Да, вы украсили своим выступлением наш вечер, — с похвалой говорил заместитель по политической части.

После этого уже не стоило большого труда при выписке получить справку с заключением: «Годен к строевой службе».

Пришлось пробыть в госпиталях более семи месяцев, в течение которых положение на фронтах решительно изменилось в нашу пользу, что радовало всех. Уже остались позади крупнейшие сражения под Курском и широкое наступление к Днепру, его форсирование во многих местах. Неучастие в них, хотя и вынужденное, угнетало.

С другой стороны, в течение этих госпитальных месяцев свежо чувствовались боевые события под Старой Руссой. Переписываясь с командирами штаба, в частности, с майором И. Г. Кириллиным, знал обстановку в полку…

Иван Николаевич Ершов стал полковником, в том же, 1943-м году, был тяжело ранен, а с начала 1944-го года командовал гвардейской танковой бригадой. В феврале 1945-го года по состоянию здоровья и его просьбе был назначен начальником военной кафедры Нижнетагильского индустриального института. В 1947-м году был уволен в отставку по болезни.

 

Крушение «Восточного вала»

В один из последних сентябрьских дней 1943 года, получив назначение на должность начальника штаба механизированной бригады на Южный фронт, я в радостном возбуждении покинул изрядно надоевшее помещение управления бронетанковых и механизированных войск Красной Армии. Превращение мечты о возвращении на фронт в явь притупило боль за потерянные в госпитале месяцы. Облегчилась и тяжесть от многодневного ожидания в коридоре управления вызова к хамоватому подполковнику, день ото дня не решавшему вопросы назначения все увеличивавшегося числа офицеров.

— Ты, майор, мало побыл на курорте, совсем мало! — издевательски выговаривал он, когда, наконец, приняв, он даже не пригласил сесть. — Семь месяцев в госпитале с переломом бедра вместо максимум двух? Не торопился воевать!

Видя, что я посуровел, напрягся, он резко сказал:

— Будешь воевать на прежней должности. Понял?

— Готов воевать на любой должности, только поскорее на фронт! — решительно ответил я.

— Не злись, а то пошлю и на батальон. Завтра в девять — ко мне!

Но на следующий день вместо девяти часов он прибыл в одиннадцать с половиной и представил меня полковнику, оказавшемуся заместителем начальника управления. После нескольких вопросов, касавшихся моего участия в боях, полковник спросил:

— Почему затянулось лечение?

— Главное в моем ранении — порыв двух нервов и раздробление бедренной кости. Когда сняли гипс, и я, было бросил, уже костыли, обнаружился свищ вследствие остеомиелита кости. Третья операция, вновь гипс и постель еще на 40 дней.

Осуждающе посмотрев на подполковника, полковник сказал:

— Вы — готовый командир танкового полка, но больше пользы принесете, воюя в мехвойсках, скажем, начальником штаба механизированной бригады. Школу общевойскового боя прошли, есть и теоритическая подготовка, а мехбригада — соединение общевойсковое.

И кратко обрисовав организационную структуру мехкорпуса и мехбригады, он спросил:

— Убедил ли я вас?

Пришлось задуматься. Быть командиром полка — дело самостоятельное. Но горький опыт говорил: на деле, в бою — никакой самостоятельности, все зависит от командиров стрелковых дивизий и полков. В мехбригаде же воедино соединены танки, мотопехота, артиллерия. Мечта!

И я согласился.

А 3 октября завершился долгий путь через Ростов-на-Дону и Донбасс в 4-й гвардейский Сталинградский механизированный корпус, в 13-й гвардейской механизированной бригаде которого мне надлежало служить. На командном пункте, находившемся в степи западнее Большого Токмака, к командиру корпуса меня сопроводил начальник строевого отдела.

У входа в блиндаж на складном стуле сидел генерал-лейтенант танковых войск. Это был Трофим Иванович Танасчишин, мужчина среднего роста, плотного телосложения, примерно сорока лет, с острым и строгим взглядом темных глаз, говоривший кратко и отрывисто.

Заслушав мое представление, он стал задавать вопросы.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

— При каких обстоятельствах были ранены?

— Во время атаки.

— Образование?

— Техникум, танковое училище и командный факультет академии механизации и моторизации. Смерив меня недоверчивым взглядом и смотря то на меня, то на майора Ткачука, переспросил:

— Академия? Когда же успели!

После ответа, завершая разговор, генерал сказал:

— Ну что же, молодо, но не зелено. В бригаде академиков нет, да и во всем корпусе не густо. За дело!

И, встав со стула, он твердо пожал мне руку.

Примерно то же повторилось у начальника штаба корпуса генерал-майора танковых войск Владимира Ивановича Жданова, но завершилось для меня горестно.

— Танковый бой вы, надеюсь, знаете. Мехбригада же ведет общевойсковой бой, поэтому тотчас же теоретически и практически изучайте его с самых азов, — потребовал начальник штаба.

— Постараюсь, товарищ генерал. Понимаю, что бой мехбригады в сравнении с боем танковой бригады, а тем более стрелковых полка и дивизии, имеет свои особенности…

— Постойте, постойте! Где вы постигали бой этих пехотных структур?

— На Северо-Западном фронте, под Старой Руссой.

Жданов громко засмеялся, и его подобострастно поддержали работавшие на карте два офицера.

(Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 июля 1943 года командный и начальствующий состав Красной Армии в воинских званиях от младшего лейтенанта до полковника был наименован офицерами).

Резко оборвав смех, Жданов безапелляционно и с расстановкой продолжил.

— Сидя в окопах среди лесов и болот, никакому бою не научиться. Бригаду надо осваивать не с должности начальника штаба, а пониже. В Москве это не учитывают.

И дав понять кивком головы, что прием окончен, он сухо пожелал удачи.

При выходе из блиндажа я казнил себя за то, что вместо короткого «Есть!» пустился в рассуждение, вызвавшее отрицательную реакцию начальника штаба.

А сопровождавший начстройотдела сказал:

— Кто не умеет воевать и прячется от пуль и разрывов, у нас в корпусе не задерживается. Учитесь у Танасчишина и Жданова — таланты!

— А у других, к примеру, у комбрига, учиться можно? — не без умысла спросил я.

— У Афанасьева? — И, махнув рукой, добавил: — Не тот характер! Да и не наша школа.

Один прием ободрил, другой — удручил и удивил. В самом деле, полковник в Москве, прежде чем принять решение о назначении, разобрался с моим опытом, а начальник штаба корпуса без изучения решил для себя, что знания общевойскового боя у новичка не могут быть сколько-нибудь существенными. Не сложно было понять позицию генерала: раз человек не воевал в этом корпусе, отличающемся высоким мастерством, то и знания и умение его не те, что надо. Вместе с тем этот эпизод вызвал стремление к безотлагательному освоению боя мехбригады.

У корпуса была короткая, но славная боевая история. Сформированный весной 1942 года как 13-й танковый корпус, он прошел пекло ожесточенных оборонительных боев на сталинградском направлении. В ноябре в его состав были включены три механизированные бригады, и в новом составе он принял участие в окружении группировки фашистских войск. После отражения попыток противник деблокировать окруженные войска он освобождал Ростовскую область, Донбасс и вышел к реке Молочной. За стойкость и массовый героизм его воинов 9 января 1943 года ему были присвоены почетные наименования «гвардейский» и «Сталинградский», одновременно он был преобразован в механизированный. Гвардейскими стали и входившие в его состав три механизированные бригады, их танковые полки и отдельные корпусные части. Позже в его состав была включена гвардейская танковая бригада.

Кроме четырех бригад, корпус имел два полка самоход-но-артиллерийских установок, минометный и зенитно-артиллерийский полки и дивизион реактивной артиллерии. К сожалению, корпус не имел гаубичной артиллерии.

(Самоходно-артиллерийская установка (САУ) отличается от танка отсутствием вращающейся башни. Горизонтальная наводка орудия в ограниченных пределах обеспечивается поворотной маской).

В целом же это было мощное соединение, отличавшееся подвижностью, маневренностью и значительной ударной силой. Существенно не уступая танковому корпусу по количеству танков и САУ (221 против 236), он превосходил его по мотопехоте — в два раза, по бригадной артиллерии и минометам — в три раза.

Тепло встретил меня командир бригады полковник Афанасьев. 47-летний Кирилл Антонович имел опыт гражданской и Великой Отечественной войн, до бригады командовал стрелковым полком. Среднего роста, с открытым приветливым лицом, тронутым уже морщинами, с сединой на висках, он подкупал простотой обращения и умением слушать собеседников.

— Наконец-то вы прибыли, ведь уже дней пять знаем вашу фамилию, — крепко сжав руку и приглашая к разговору, присутствовавшего при этом начальника политотдела, проговорил он. И после паузы продолжил: — Рад, что в бригаде появился образованный танкист. Буду рассчитывать на вашу помощь, поскольку я не танкист.

Пригласив сесть, спросил:

— Как вас приняли в корпусе, на что нацелили? Искренность комбрига настроила на откровенность.

— Командир корпуса — хорошо, а вот начальник штаба… Проявил какое-то недоверие насчет опыта и знаний, хотя еще меня не знает. В итоге осталось что-то гнетущее.

Переглянувшись с начальником политотдела, полковник проговорил:

— Спесь. Со мной полтора месяца тому назад было то же самое. Да и сейчас…

Он остановился на полуслове, согнал с лица появившуюся, было, тень и продолжал:

— У нас в службе полное согласие. Вот только бригада, как и весь корпус, не свое дело делает: то ее бросают рвать крепкую оборону, то заставляют обороняться на первой полосе.

После перехода в штабную землянку попросил заместителя командира бригады по политической части — начальника политотдела майора Яцкова рассказать о бригаде, что он любезно сделал.

Бригада была в мае-июне 1942 года сформирована как 17-я мотострелковая, летом участвовала в боях на Западном фронте, а в сентябре преобразована в механизированную с включением в ее состав 44-го танкового полка. С 1 ноября 1942 года она вошла в состав 13-го танкового корпуса, ставшего позже, как было указано выше, механизированным, и наряду со всеми другими бригадами разделила славные победы и горькие неудачи, пройдя тот же путь, что и корпус.

За умелые действия и героизм воинов в Сталинградской битве бригада и ее танковый полк получили почетное наименование гвардейских и, соответственно, новые номера — 13-я и 38-й.

Наряду с отдельным танковым полком, в бригаду входили три мотострелковых батальона, каждый из семи рот и батарей, артиллерийский дивизион, минометный батальон, отдельная рота автоматчиков, пять рот боевого и две роты материально-технического обеспечения. Перечисляю организационную структуру для того, чтобы было понятно все последующее изложение. В ее боевом и численном составе было: 3651 человек личного состава, 39 танков, в том числе семь легких, пушек 76 и 45-мм — 24, минометов 120 и 82-мм — 30, автотягачей и автомашин разных — более трехсот.

Словом, в бригаде были воедино и удачно соединены ударные и огневые средства и высокоманевренная пехота. Однако она имела слабые средства ПВО и ограниченный запас боеприпасов. Будучи сильной по штату, она, как увидим дальше, в своем штатном составе выступала крайне редко.

Радуясь, что попал в гвардию, в то же время понимал, что это почетное звание завоевано воинским мастерством, отвагой и кровью других воинов; мне же предстоит еще на поле брани завоевать право называться гвардейцем.

В то время бригада уже третьи сутки занимала оборону во втором эшелоне корпуса на рубеже загон, высота 99,5, в четырех километрах западнее Молочанска, поэтому, прежде всего, изучил ее позицию и состояние частей и подразделений. К великому огорчению из-за больших потерь, понесенных в Донбасской операции и в последнем наступлении, укомплектованность ее людьми и основными видами вооружения не превышала 50—60%, а по автомобилям и 35-ти. Иначе говоря, имелось не более половины той мощи, которая была заложена в штате.

К обороне корпус перешел после наступления. По документам и рассказам офицеров штаба уяснил, что с конца сентября войска Южного фронта начали новую наступательную операцию с целью разгрома группировки гитлеровцев, оборонявших рубеж реки Молочной. При этом на направлении главного удара Высокое Веселое, они за четыре дня лишь вклинились в оборону на 2—4 км, но не прорвали ее.

В сложившейся обстановке корпус вместо развития успеха, к чему он готовился, и что соответствовало его предназначению и опыту, был включен в состав 2-й гвардейской армии, и 30-го сентября, совместно со стрелковыми дивизиями, без существенной подготовки, наспех пытался прорвать оборону на участке Октоберфельд, Трудолюбимовка, но без успеха.

— В чем выражалась эта попытка совместного прорыва? — спросил я майора Николая Ивановича Харина, заместителя начальника штаба по оперативной работе, кстати, единственного в штабе танкиста.

— Бригады атаковали «перекатом» через стрелковые полки, а последние должны были наступать непосредственно за нашими танками, вместе с нашей мотопехотой.

— Как бы «внакладку»? Значит, боевые порядки перепутались?

— Этого не случилось только потому, что из-за сильного огня пехота за бригадой не пошла, осталась в своих окопах. Иначе перепутывание боевых порядков произошло бы, управление могло бы нарушиться, и при сильной фашистской контратаке могла возникнуть паника.

Бригаде, корпусу в целом пришлось в течение последующих двадцати дней участвовать еще в трех подобных попытках прорыва обороны по западному берегу реки Молочной, то есть действовать в общей сложности почти месяц в несвойственной ей роли.

Очередная попытка была предпринята 10 октября. Тогда главный удар 2-я гвардейская армия наносила в прежнем направлении. В голосе командира корпуса, ставившего боевые задачи командованию бригад, чувствовалась приподнятость:

— Корпус вместе с 5-м гвардейским кавкорпусом включен в состав конно-механизированной группы (КМГ) и после прорыва дивизиями 13-го и 1-го гвардейских стрелковых корпусов главной полосы обороны на глубину 6—8 км входит в прорыв и развивает успех в направлении Радостное, Новобогдановка. Его поддерживает легкая артбригада и штурмовой авиаполк. Следовательно, мы избавлены от прорыва обороны.

Это сообщение вызвало радостное оживление среди присутствовавших, осветившее улыбкой и лицо генерала Танасчишина, как мне сказали, нечастой.

Наша 13-я гвардейская мехбригада должна была войти в прорыв на левом фланге корпуса, развить успех 151-й стрелковой дивизии в направлении Трудолюбимовка, Карлсруэ,

Привольноe, имея соседями: справа — 14-ю гвардейскую мехбригаду, а слева — 3-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

Говорил комкор не торопясь, подчеркивая наиболее важные места замедлением речи, и настолько четко, что понять что-либо двояко было невозможно. Впервые на войне я слышал такую грамотную и предельно четкую постановку боевых задач.

Как позже узнал, Трофим Иванович начал службу в Красной Армии с момента ее создания, в возрасте пятнадцати лет. Активно участвовал в гражданской войне, а в Великую Отечественную вступил в должности командира танковой бригады. Он приобрел разносторонний командирский опыт и глубокие оперативно-тактические знания.

Для меня ввод в прорыв и действия в глубине обороны противника были делом новым, поэтому в смысл указаний комкора тщательно вдумывался и записывал.

Начальник штаба корпуса дал начальникам штабов бригад указания по боевому обеспечению и управлению.

— Старых промахов не повторять: радиостанции РСБ и РБМ в сетях штаба корпуса всегда иметь рядом и при вызове мною или начоперотдела подскакивать пулей; перемещать вперед командные пункты за первыми эшелонами бригад.

Владимир Иванович вступил в Красную Армию добровольно, восемнадцатилетним юношей в 1920 году и успел принять участие в боях гражданской войны. Заочно окончил Военную академию имени Фрунзе и шестимесячный курс академии Генштаба в 1942 году. Как танкист прошел лишь краткосрочные бронетанковые курсы, но опытом службы в танковых войсках обладал десятилетним. Несмотря на отсутствие фундаментальной военной подготовки, в военно-техническом отношении он был подкован достаточно хорошо. В действующей армии находился с мая 1942 года.

Я ждал, что начальник штаба корпуса на основе общих указаний комкора остановится на деталях взаимодействия, однако этого не услышал. Другие начальники штабов вопросов не задали, а я, как новичок, счел делать это преждевременным. Необходимые разъяснения решил получить в оперативном отделе штаба и у корпусных артиллеристов.

Сначала обратился к начальнику оперативного отдела подполковнику Дмитрию Яковлевичу Баштану.

— В системе централизованной в масштабе 1-го гвардейского стрелкового корпуса артиллерийской поддержки ввода в прорыв, каков состав артиллерии, поддерживающей нашу бригаду?

— Почему вы лезете с вопросом, который относится к командованию артиллерией? — вопросом на вопрос ответил Баштан.

— Потому, что это относится к общевойсковому решению, принимаемому комкором.

— Не умничай, иди к артиллеристам! — резко оборвал он меня.

В свою очередь, не счел нужным разобраться командующий артиллерией корпуса майор Симон Юдович Махлин.

— А вы что, не слушали комкора? — изучающе и с чувством превосходства ответил он.

— Слушал, но комбрига интересует не вообще поддержка, а какие части поддерживают бригаду для того, чтобы организовать с ними взаимодействие.

— Зачем вам это? Ваши заявки на огонь, передаваемые нам, выполняются централизованно. А если у стрелковой дивизии еще что-то выпросите, то тем лучше.

При последующей встрече с командованием 151-й стрелковой дивизии мы получили согласие лишь на то, что в период ввода в прорыв на КП нашей бригады будет следовать командир смешанного дивизиона артполка дивизии и выполнять ограниченное количество огневых задач по нашим заявкам.

Было обидно встретить здесь, как ив 11-й армии, сверхцентрализованное управление артиллерией, без выделения ее на поддержку бригадам, пренебрежение к организации взаимодействия с ней.

Во время подготовки к вводу в прорыв, наше представление о характере обороны противника приняло законченный вид. Это была южная оконечность оборонительного рубежа, названного фашистским командованием «Восточным валом». На нашем направлении он проходил по западному, господствующему берегу реки Молочной, строился полгода, с массовым принудительным привлечением местного населения и состоял из двух-трех полос обороны общей глубиной 18—20 км. Первая полоса включала сеть батальонных узлов сопротивления и опорных пунктов, оборудованных траншеями, ходами сообщения, долговременными (ДОТ) и деревоземляными (ДЗОТ) огневыми точками в сочетании с противотанковыми рвами, минными полями и проволочными заграждениями. Глубина и ширина рва, захваченного нами в районе Ровное, была такова, что по нему свободно и скрытно двигались автотягачи с пушками. Опорные пункты имели немало противотанковых орудий, укрытых легких штурмовых орудий в качестве бронированных огневых точек.

5 октября был сделан командиру бригады обстоятельный доклад.

— На направлении предстоящих действий в обороне — 17-я пехотная дивизия, а в глубине, за второй полосой, в резерве — 9-я пехотная дивизия, переброшенная из Крыма. Переброска идет и из района Мелитополя, — докладывал начальник разведки бригады. — Плотность и глубина построения обороны возрастают. 17-я пехотная дивизия усилена одним-двумя батальонами танков T-IV и дивизионом истребителей танков «Фердинанд». Только на участке Ровное, Трудолюбимовка (3 км) гитлеровцы имеют два дивизиона артиллерии и четыре минометных батареи.

— Так, так… значит, противник раскрыл направление главного удара?

— Возможно.

— А что на переднем крае, в батальонных узлах, на всю глубину первой полосы? — спросил комбриг.

— Товарищ полковник, сведения пока скудные, направил офицеров связи в штаб 151-й дивизии и в ее полки, — доложил я.

— Надо собрать, товарищ Обатуров, сведения о целях в ближайшей глубине обороны к началу завтрашней рекогносцировки.

Это было сделано. Отмечалось значительное количество целей, но сведения об их точных местах были весьма приближенными.

Таким образом, прорыв обороны по западному берегу реки Молочной являлся сложным делом, требовал тщательной подготовки и создания большого общего и огневого превосходства на участках прорыва.

Обычно незнание того, что в данный момент требует дело, у меня всегда вызывало беспокойство, тревогу. В данном случае новым, неизвестным для меня был порядок ввода бригады в прорыв.

При разработке предложения командиру бригады по решению на ввод в прорыв я спросил заместителя и помощника по оперативной работе:

— Как в предыдущих боях строился походный и предбоевой порядок мехбригады, когда входили в прорыв?

— Так же, как в танковых частях и соединениях, — ответил майор Харин.

— Значит, поступим так: танковый полк — в первом эшелоне, своими тремя танковыми ротами — в линию, в голове трех колонн; в каждой колонне — один мотострелковый батальон частью десантом на танках, частью в тягачах артиллерии и частью — пеший; артиллерийский дивизион и минометный батальон — за танковыми ротами. Развертывание колонн в предбоевые порядки — при встрече с противником.

— Годится, — сказал Харин, присоединяясь к моему рассуждению. — А пешие мотострелковые роты к рубежу ввода в прорыв выдвинем раньше колонн, чтоб не отстали.

— Верно. И расположим их за обороняющимися стрелковыми ротами 151-й дивизии.

Согласившись с предложением штаба, полковник Афанасьев с досадой заметил:

— У нас не мотопехота, а пехота. Однако же, что в строю, то и в бою. Так, что ли?.. А как обеспечивается объединение расчлененных батальонов?

— На рубеже развертывания в ротные колонны будут находиться офицеры из батальонов и танкового полка со связными, имеющими фонарики и ракетницы с ракетами различных цветов, — доложил я.

— Согласен.

Весь день 6-го октября комбриг и штаб с привлечением командиров частей и подразделений занимались организацией боя на местности: на рассвете и в сумерки — на переднем крае, днем — в полосе предстоящего выдвижения. А 7-го и 8-го октября организация боя продолжалась в подразделениях. В этой, первой для меня подготовке боя бригады, не сразу перестроился на роль начальника штаба, не раз брался за функции командира в ущерб своей главной задаче — организации управления. И за это поплатился. Впервые встретившись с большим объемом проводной связи, ограничился лишь постановкой задач и планированием ее, не вникнув конкретно. В местах многочисленных соединений проводов из-за дождливой погоды произошли замыкания на мокрый грунт. В результате к рассвету 9-го октября, дня, на который был назначен прорыв, не было проводной связи с танковым полком и одним мотострелковым батальоном. Поскольку до начала наступления связь по радио была запрещена, то создалось критическое положение. В установленное время о готовности колонн не все командиры доложили полковнику Афанасьеву. В таких случаях, как говорят в народе, беда беду накликает. Начальник штаба корпуса в порядке проверки боевой готовности связи и войск в шесть часов попытался переговорить по телефону с командиром танкового полка нашей бригады. Это ему не удалось, и он связался со мной.

— Обатуров, вы к бою готовитесь или спите? До срока готовности остался час. — Вам это что-нибудь говорит?

— Виноват, товарищ генерал, не учли погоду. Через 15—20 минут связь с КП танкового полка будет работать через КП 1-го батальона.

— Признанием вины не отделаетесь в случае, если полк не примет команду. С должности долой и под суд!

Он был прав.

Чем основательнее мы изучали оборону противника, тем больше убеждались в ее прочности. И в ходе организации взаимодействия со 151-й стрелковой дивизией как по линии общевойсковых, так и артиллерийских штабов, нас особо интересовал состав поддерживающей артиллерии, а также авиации.

— Из-за недостатка артиллерии продолжительность артподготовки увеличили, вследствие чего интервалы между огневыми налетами по важным целям удлинились, цели могут ожить или даже сменить позиции, — волновались в штабе дивизии. Их тревога передалась и нам.

В связи с этим по дороге из штаба дивизии я высказал комбригу возникшее у меня опасение:

— Товарищ полковник, не подготовиться ли нам ко второму варианту действий — прорыву обороны, как это было 30-го сентября?

— Да, такое может повториться. Для этого нужно все вопросы согласовать с дивизией, но без приказа комдив на это не пойдет.

— Хотя бы подготовиться по тем вопросам, которые зависят от нас, от бригады.

— Что же, это — дело.

Мы наметили рубежи развертывания, колонные пути, районы огневых позиций артиллерийских и минометных подразделений и сообщили их командирам частей и подразделений.

В ходе подготовки к наступлению ближе познакомился с заместителем командира бригады по политической части — начальником политотдела майором Яцковым. Не в пример некоторым другим политработникам, он задачи подразделений, районы огневых позиций, пути движения, сведения о противнике тщательно наносил себе на карту. Он знал также мои указания по разведке, связи, местам пунктов управления и регулирования движения. Задачи по партийно-политической работе им ставились весьма конкретно. Он успевал побывать и в подразделениях, и в группах офицеров, проводивших работу на местности.

— В танковом полку привезли бронебойные снаряды в одну роту по три на танк, а в другие — по восемнадцать, — докладывал он полковнику Афанасьеву во второй день подготовки, вечером. — Командование полка исправляет это. А вот безответственность бригадная: во 2-ю роту минометного, в минроту 2-го мотострелкового батальона подали мины без боевых зарядов.

Тут же получили нахлобучку начальники артиллерии и службы артиллерийского вооружения и убыли исправлять положение, а я, с благодарностью слушая этого 25 — летнего политработника, внутренне испытывал стыд за то, что вверенный мне штаб опаздывает с контролем.

В ночь с 8 на 9 октября, при выходе в исходное положение, бригаде пришлось преодолевать грязь. Почти трое суток лил дождь, сделавший дороги труднопроходимыми. Всюду были слышны работающие на больших оборотах двигатели буксующих машин. Личный состав всю ночь толкал машины, тянул орудия, естественно, вымок и вымазался в грязи. Вместо трех часов по плану, «сотворенному» мною и штабом, на выход бригады в исходное положение ушло восемь часов, а маскировка колонн продолжалась и после рассвета. К счастью, разведывательные самолеты противника из-за низкой сплошной облачности не летали.

Из-за нелетной погоды на рассвете была проведена лишь артиллерийская подготовка. Дивизия перешла в атаку, имея впереди до 20 танков и 76-мм самоходных установок (СУ-76). Ей удалось лишь вклиниться в оборону гитлеровцев и захватить противотанковый ров. Ее остановил мощный огонь артиллерии, минометов, пулеметов и противотанковых орудий как из ДЗОТов, так и открыто расположенных. Горели танки и самоходки. В течение дня дивизия несколько раз пыталась атаковать, но безрезультатно. Огневые средства фашистов оказались не подавленными. Прав был полковник Афанасьев: враг раскрыл замысел нашего командования и усилил это направление. События дня завершились контратакой полка фашистской пехоты при поддержке танков и истребителей танков «Фердинанд», оттеснившей дивизию на те позиции, с которых она начала наступление.

С истребителями танков «Фердинанд» я встретился впервые; на меня они, как и на других танкистов, произвели сильное впечатление. Их появление легко обнаруживалось по специфическому полету снарядов — с невиданной до того скоростью, раскаленных. В связи с этим кратко коснусь того бронетанкового вооружения, которое появилось у немцев в 1943 году и впервые применено в битве под Курском. Это — тяжелый танк T-V1 «Тигр», средний T-V «Пантера» и тяжелый истребитель танков «Фердинанд». Их появление было обусловлено необходимостью борьбы с советскими танками Т-34, превосходящими немецкие Т-Ш и Т-IV по всем характеристикам.

Перечисленные немецкие машины были оснащены более мощными пушками: тяжелый танк и истребитель танков — 88-миллиметрового, средний — 75-ти миллиметрового калибров с невиданной до того начальной скоростью бронебойного снаряда, превышавшей начальную скорость танка T-IV в 1,4 раза; они имели в 1,5—3 раза толще броню, чем этот последний.

«Тигры» и «Пантеры» стали пробивать лобовую броню танков Т-34 на 1300 м и ближе, а «Фердинанды» — на 2000 м; танк же Т-34 пробивал у этих машин практически только бортовую броню. Танковый бой при встрече с этими машинами, танками и истребителем можно было выиграть лишь за счет большого численного превосходства. И пока наша страна не противопоставила этим танкам и истребителю новые средства, мы с июля 1943 года по декабрь 1943-го чувствовали себя нелегко.

(В литературе часто неточно называют всякие бронированные (противотанковые) немецкие средства самоходно-артиллерийскими установками, распространяя на них нашу терминологию. В действительности надо различать: а) самоходные орудия, на шасси танков, с легкой броней спереди и с бортов и открытые сверху; б) штурмовые орудия (калибр 75, 88, 105, 128, 150 мм), где пушки установлены в поворотных масках, а машина бронирована со всех сторон. Истребитель танков относится к ним).

Пронаблюдав бой, комбриг и я вернулись во второй половине дня на свой КП, с волнением ожидая новых распоряжений. Переживания смягчило приятное сообщение из штаба корпуса: начавшееся днем раньше наступление южнее Мелитополя привело к прорыву там первой полосы обороны.

А затем случилось то, что мы и ожидали: неудача заставила вышестоящее командование вновь применить мехкорпус для прорыва обороны, причем уже с утра следующего дня.

Генерал-лейтенант Танасчишин, мрачный и раздраженный, вслед за постановкой командованию бригад боевых задач, сказал:

— На пехоту не оглядываться, прорветесь — придет и она. Мы отвечаем как за прорыв, так и за развитие успеха. Светлого времени нет, учитесь готовить прорыв ночью.

При возвращении в бригаду комбриг высказал беспокойство:

— Боюсь повторения 30-го сентября. Да и какой прорыв, если нам не дали артиллерии.

— Почему бы корпусу и бригадам не подчинить артиллерию и не дать самостоятельные участки прорыва? — задался вопросом я.

— Не хотят доверить самостоятельный прорыв танкистам, обладающим небольшим опытом в этом деле. А зря!

— Получается, что мехбригада используется для непосредственной поддержки пехоты?

— Вы попали в точку.

На тщательную подготовку прорыва времени не было. После постановки задач танковому полку и подразделениям на организацию боя оставалась ночь. Меня с начальником артиллерии комбриг направил к командиру 151-й стрелковой дивизии, с двумя полками которой предстояло прорывать оборону на участке Ровное, Трудолюбимовка.

— Поскольку за прорыв и развитие успеха отвечаем мы, то просим выделить нам хотя бы два дивизиона артиллерии, — представившись, попросил начальника штаба дивизии.

— Не так! — твердо возразил он. — За прорыв отвечаем мы, а мехбригада усиливает удар, поэтому артиллерия остается в наших руках.

— Спорить не будем, но ведь бригада атакует впереди стрелковых полков, командиру ее лучше видны цели, чем командирам стрелковых полков. А как только прорвемся — забирайте артиллерию себе.

После острой перепалки удалось добиться выделения на поддержку атаки артиллерийского и минометного дивизионов с продвижением их КП с командным пунктом бригады.

В 8 часов, 10 октября после артподготовки бригада перешла в атаку, захватила первую и вторую траншеи и небольшое число пленных, затем была остановлена сильным огнем всех видов. Артиллерия противника подавлена не была. Пехота дивизии за бригадой вновь не пошла, а наши малочисленные танковый полк и мотострелковые батальоны большего достичь не смогли.

Стремясь выполнить боевые задачи, личный состав действовал самоотверженно. Так, рота 1-го мотострелкового батальона под фланговым огнем пулемета, расположенного в ДЗОТе на окраине Ровное, залегла. Стрелок рядовой Шангин подполз к сооружению и закрыл амбразуру своим телом. Рота бросилась вперед, захватила траншею, уничтожив в ней фашистов. Ценой своей жизни герой обеспечил продвижение роты. Во время ночной атаки, проведенной с 21-го часа, погиб командир 2-го мотострелкового батальона гвардии капитан Герасимов.

Тяжело воспринималась утрата опытного командира, члена партии, гвардейца-сталинградца.

Этот бой позволил командованию бригады понять некоторые причины неудачных попыток прорыва. Главная состояла в том, что привлекались явно недостаточные силы и средства. Применительно к нашему мехкорпусу это еще и поспешный, без серьезной подготовки, ввод его в бой.

В середине октября третий раз был применен скомпрометировавший себя способ использования механизированного корпуса для прорыва обороны гитлеровцев совместно со стрелковыми дивизиями, так сказать «внакладку». Корпус должен был, осуществив перегруппировку в ночь с 15-го на 16-е октября, совместно с 1-м гвардейским стрелковым корпусом прорвать оборону противника на участке высота 102,8, северная окраина Богдановки и овладеть железной дорогой от Краснофельда до Сергеевки.

13-й гвардейской мехбригаде надлежало совершить прорыв совместно с 86-й гвардейской стрелковой дивизией ударом в направлении высоты 99,2, Сергеевка и овладеть последней. Для этого в ночь перед атакой ей следовало из района Нейборга перейти в исходный район на восточных скатах высот 99,2, 99,7. Справа, в центре боевого порядка корпуса наступала 14-я гвардейская механизированная бригада.

Когда командир корпуса закончил отдавать приказ, командир этой бригады подполковник Никадим Алексеевич Никитин спросил:

— А можно ли по договоренности с командиром 33-й дивизии поделить полосу наступления?

— Танки вашего танкового полка должны поддержать атаку пехоты дивизии. Сможете ли вы половину или больше своих танков выделить дивизии, если их так мало? Выделит ли дивизия в вашу полосу для поддержки три-четыре дивизиона артиллерии?

Так прояснилось положение, в которое ставились мехбригады — усиление стрелковых дивизий при прорыве обороны под предлогом «совместного прорыва».

И все же при организации взаимодействия был найден определенный выход из этого положения. Командир 86-й гвардейской дивизии согласился с предложением полковника Афанасьева: один стрелковый полк атакует в полосе мехбригады, за ее танками, имея два наиболее укомплектованных стрелковых батальона между нашими мотострелковыми, а другой полк — правее бригады, в своей полосе, получив на поддержку роту СУ-76 1392 самоходно-артиллерийского полка, приданную нашей бригаде. Командир же соответствующей полковой артиллерийской группы, состоящей из двух дивизионов, будет перемещаться с наблюдательным пунктом бригады, и поддерживать ее огнем. Кроме того, для артподготовки в полосу бригады было предусмотрено привлечь еще три дивизиона. Так впервые бригада получила ощутимое огневое усиление, хотя по количеству целей в обороне противника этого было недостаточно.

Вновь для организации наступления мы располагали лишь полутора сутками, из которых светлого времени был один осенний день.

Проводя работу на местности, лишь к вечеру смог детально заняться вопросами управления. В предыдущие дни, когда бригада была в обороне, нам с начальником связи многое удалось сделать по изысканию и ремонту кабеля, ремонту и вводу в строй трофейных радиостанций. С пониманием отнесся и начальник связи корпуса, частично пополнив бригаду кабелем и радиостанциями. И теперь было чем распорядиться. Вывод из прошедшего был сделан, — как говорят, беда вымучила и беда выучила.

Несмотря на недостаток средств и сил, в бригаде ощущался подъем; он был вызван сообщением о том, что войска нашего фронта вышли к Мелитополю с юго-востока и завязали бои за него.

Когда после полуночи с 16-го на 17-го октября бригада пошла в исходный район, то случилось происшествие, грозившее срывом атаки в назначенный срок. По распоряжению штабов обоих взаимодействующих корпусов мост через Молочную западнее Нейборга сооружался саперным батальоном 86-й гвардейской стрелковой дивизии. Из-за дождей вода в реке поднялась и продолжала прибывать. И если переправа артиллерии и колесной техники прошла быстро, то с началом переправы танков один из крайних пролетов моста развалился и увлек в воду один Т-34. Нам с начальником политотдела удалось быстро собрать по колонне личный состав и оказать помощь саперам. Восстановление затянулось, а переправу танков мы смогли завершить лишь к началу артподготовки. И хотя бригада успела занять исходный район, переживший нервное напряжение генерал Танасчишин объявил командиру бригады выговор за то, что заранее не было проверено качество моста.

В 5 часов 17 октября началась артиллерийская подготовка, закончившаяся на рассвете, затем состоялась атака. Видимость была ограниченной как вследствие неполного рассвета, так и тумана. Удар здесь, видимо, оказался для противника неожиданным; он бросил позиции, часть орудий и минометов и бежал на запад. Вскоре бригада и стрелковый полк вышли на рубеж отметки 86,3, полевого стана 3,5 км западнее Богдановки, продвинувшись на 3 км. Были взяты пленные из 336-й пехотной дивизии. Стало светлее, рассеивался туман, и на подготовленной позиции фашисты оказали упорное сопротивление, остановив наше наступление.

К 9 часам я переместил вперед километра на два НП бригады, куда перешел с командирами стрелкового полка и полковой артиллерийской группы; полковник Афанасьев задержался для доклада по телефону командиру корпуса. Ареной боя была ровная широкая степь, покрытая лесополосами и редкими курганами. Шум выстрелов, свист снарядов и пуль не уменьшались, а со стороны противника нарастали; соответственно, учащался треск разрывов в нашем расположении. В окнах между столбами земли, пыли и дыма просматривались населенные пункты Радостное и Карлсруэ. Вскоре на западе обозначились шлейфы дыма, затем стали видны колонны танков, начавшие развертывание. В полуторах километрах от нашего боевого порядка поднялась и двинулась за танками, которых насчитывалось уже до 30, цепь пехоты противника. За нею скачками, в боевой линии продвигались до 20-ти истребителей танков «Фердинанд».

Подаю команду командирам танкового полка и мотострелковых батальонов по радио:

— Залечь! Танкам задним ходом — за пехоту! Отразить контратаку огнем с места!

Огонь танков, заградительный огонь полковой группы и минометных подразделений контратаку замедлил, но остановил не сразу. В то же время некоторые мотострелковые и стрелковые подразделения вместе с танками начали бежать, оказались неуправляемыми. И тут я понял свой промах, так как уже из опыта знал: отведешь танки — отойдет, а может, и побежит пехота. В такой момент до паники один миг, одно слово испуга какого-либо паникера. Да, при отражении контратаки танки надо прикрыть пехотой, для чего выдвинуть ее вперед броском, а не отводить танки. В спешке об этом забыл.

Вместе с командиром стрелкового полка мы на «Виллисе» выдвинулись вперед и помогли комбатам остановить отходящих у одной из посадок, на линии танков.

При возвращении на НП мы увидели, что правофланговый полк 86-й дивизии отходит, открывая правый фланг бригады, куда уже началось движение группы фашистских танков. Связавшись по радио с командиром артиллерийского дивизиона, передел ему:

— Товарищ Брандуков, видите справа танки противника?

— Вижу, это чуть правее позиции моей правофланговой батареи; перед ними отходит пехота.

— Точно! Выдвиньте весь дивизион туда и отразите контратаку танков. К вам направляю отдельную роту автоматчиков.

— Есть выдвинуть! — ответил капитан Брандуков. При подъезде к НП встретил комбриг.

— А я потерял вас. Что тут?

Доложил на местности об обстановке и об отданных распоряжениях.

Полковник мгновенно оценил положение и, вскакивая на «Виллис», крикнул:

— Вам быть здесь! Я — к Брандукову!

Оставшись, наблюдением через бинокль стал изучать положение противника и своих подразделений. В этот миг осколок одного из разрывавшихся в разных местах снарядов ударил по левой стопе, выше пятки, да так, что я упал. Ординарец Семен Макаров помог подняться и подойти к насыпи земли, вынутой гитлеровцами из довольно глубокого котлована. Сняв сапог и обнаружив сильно кровоточащую рану у ахиллова сухожилия, достал перевязочный пакет.

— Семен, давай второй пакет для жгута.

Он направился к машине и вскоре вернулся с фельдшером, младшим лейтенантом, девушкой на вид лет двадцати.

— Товарищ майор, немедленно в котлован! — крикнула она.

Строгий и требовательный взгляд, резкая команда заставили повиноваться. Ординарец и водитель помогли мне спуститься в котлован.

— «Виллис» — за насыпь! — приказал водителю. — А вас, товарищ младший лейтенант, прошу наложить повязку потоньше, чтобы можно было одеть сапог.

— Остановим кровь, а там видно будет. У вас тут, видимо, сидит осколок.

Перспектива попасть в госпиталь больно ударила по сознанию.

Когда уже одевал сапог, то рядом, как удар молнии, раздался оглушительно-трескучий взрыв. На нас посыпалась земля, запахло гарью. Когда вышли из котлована, то увидели: снаряд ударился в ту насыпь, где мы с Семеном решили, было перевязать ногу.

Получилось так, что эта хрупкая, но с твердым характером женщина спасла нам жизнь.

— А вы — молодчина, спасибо вам! Меня же, дурака, и три ранения осмотрительности не научили.

Это была старший фельдшер артдивизиона Мария Скрипниченко. Когда началась война, она добровольно пошла на фронт и, имея среднее медицинское образование, стала фельдшером. Была контужена, а после госпиталя, в августе 1943 года, попала в 13-ю мехбригаду, и в ее артдивизионе прошла фронтовыми дорогами до конца войны. Много раненых воинов вынесла с поля боя и спасла эта мужественная женщина.

К месту будет продлить рассказ о ней и еще одном человеке до дней нынешних. Помимо качеств, отмеченных выше, Мария обладала и славными женскими достоинствами. Немало молодых офицеров тянулось к ней, но сердце она отдала Петру Романову, старшему адъютанту дивизиона. После войны они вступили в брак. Демобилизовавшись, Мария Алексеевна с 1946 года и до сих пор трудится старшей медицинской сестрой крупной детской больницы в г. Киеве. К фронтовым орденам и медалям прибавился орден Ленина, которого она удостоилась за самоотверженный труд, отданный детям. А Петр Андреевич в кадрах армии прослужил до 1971 года и вышел в отставку из Киевского суворовского училища. До 1990-го года он работал военным руководителем среднего профтехучилища; его регулярно называли одним из лучших военруков в городе Киеве.

Вернемся к событиям того дня. Я поспешил на НП, где прежде всего решил доложить начальнику штаба корпуса об обстановке. Когда попросил телефонистку корпусного узла связи соединить меня с генералом Ждановым, то она передала, что со мной будет говорить командир корпуса.

В трубке послышался голос генерала Танасчишина:

— Майор Обатуров! Где Афанасьев?

— Выехал на правый фланг бригады, в артдивизион, товарищ генерал.

— Доложите обстановку.

Я кратко доложил и подчеркнул, что правый фланг прикрыт артдивизионом с ротой автоматчиков.

В этот момент в трубке громко раздался незнакомый мне голос:

— Товарищ генерал, Обатуров врет! Он обстановку не знает, сидит на КП под гребнем высот. Бригада сначала продвинулась, но во время контратаки бежала назад, что я и наблюдаю.

— Кто вы такой, всевидящий? — спросил я.

Но мой вопрос не был дослушан. Комкор требовательно и резко сказал:

— Товарищ Баштан, вам выехать в бригаду, разобраться и доложить!

— Есть, выезжаю, — был ответ.

Теперь я понял, что в разговор вмешался начоперотдела штаба корпуса. Вскоре он подъехал на «Виллисе» к нашему НП.

На местности и по карте я показал ему положение бригады и соседей.

— Если на правом фланге фронтом на север ваш артдивизион, то кто же справа?

— Правофланговый полк 86-й дивизии. При контратаке он отошел примерно на километр, но не на исходное положение, как вы вначале сказали.

— Где комбриг?

— В артдивизионе. Он организовал отражение контратаки. Вот и машина его просматривается.

— А вы, почему хромаете?

— Зацепило левую ногу осколком.

Разговор закончился, и Дмитрий Яковлевич уехал. Однако этот случай в совокупности с тем, что пришлось выслушать при представлении генералу Жданову, а затем в оперотделе и штабе артиллерии, убедил в том, что у многих офицеров управления корпуса гордость подвигами гвардейцев-сталинградцев переросла в чувство превосходства над вновь прибывающими, в право третировать их. Это явление как-то само собой ассоциировалось с личностью генерала Жданова. Поэтому я не удивился, что Баштан не счел нужным извиниться за то, что он оговорил меня перед командиром корпуса.

Наше наступление захлебнулось, а к вечеру поступило распоряжение о переходе к обороне на занимаемом рубеже, и к 21-му часу оборонительный боевой порядок был создан.

На КП вернулся с температурой и сильной болью всей ноги. К этому добавилось еще одно огорчение. Позвонив, начальник штаба корпуса жестко спросил:

— Обатуров, сколько же сутодач продовольствия имеет бригада?

— Семь сутодач, товарищ генерал.

— А сколько сутодач соли?

— Три сутодачи, а к утру подвезут до семи.

— Вот когда подвезут, тогда и включай в оперсводку, а пока в бригаде продовольствия три сутодачи. Понял?

Мне ничего не оставалось, как признать вину и в последующем взять правило быть весьма внимательным при оценке обеспеченности бригады. Эпизод этот дал также понять, что генерал Жданов — человек пунктуальный и требовательный.

После 22 часов — слег. Осмотрев меня, бригадный врач доложил комбригу, что требуется немедленная госпитализация.

— Удалите осколок у себя, в медпункте бригады.

— Осколок-то под ахиллом, оперировать должен опытный хирург и в госпитальных условиях, — настаивал врач.

— Срочно поезжайте в госпиталь, — сказал полковник Афанасьев. — Чем быстрее оперируют, тем скорее вернетесь. Будем вас ждать.

Вот так! Всего лишь полмесяца на фронте и снова в госпиталь. С трудновыразимой досадой я последовал туда.

Между тем примерно через полчаса после моего отъезда был ранен командир бригады. В командование временно вступил заместитель командира бригады майор Тагиров. Зияф Саяпович имел немалый боевой опыт, но основной его специальностью была все-таки артиллерия, так как до войны он окончил артиллерийскую школу; по танковой же специальности имел только курсовую подготовку. Скромный, спокойный, мягкий по характеру, он вместе с тем отличался выдержкой и смелостью. Видимо, из-за недостаточной требовательности полковник Афанасьев не возлагал на него крупные вопросы организации боя и управления.

За 17-е октября и частично за два последующих дня ведения оборонительного боя бригада уничтожила 270 и взяла в плен 13 солдат и офицеров противника, сожгла и подбила семь танков, уничтожила восемь орудий и минометов. Свои потери у нее были более значительными — убитых и раненых насчитывалось более 280-ти человек.

Трехкратное участие в попытках прорвать оборону сильно обескровило бригаду: в строю осталось 3 танка, 60% орудий, 40% минометов, 50% автотягачей, а в мотострелковых батальонах было по 35—40 стрелков. В дальнейшем до конца операции она вела бои крайне ограниченными силами.

Прорыв под Мелитополем вынудил фашистское командование перебросить туда резервы не только из Крыма, но и с участка Васильевка, Пришиб, ослабив его. Командование фронтом вскрыло это и нанесло удар смежными флангами 5-ой ударной и 44-ой армии, в районе Пришиб, Михайловка. На это направление был перегруппирован и включен в состав 5-й ударной армии 4-й гвардейский мехкорпус. Он был применен для прорыва обороны, действуя тем же способом, что и ранее.

(С 20-го октября 1943 года Южный фронт был переименован в 4-й Украинский фронт).

25—26 октября шли упорные бои, а в ночь на 27-е октября враг начал отход. Большие потери, обширный прорыв обороны в районе Мелитополя и полное его освобождение 23-го октября вынудили фашистов оставить позиции разваливающегося «Восточного вала».

В ходе преследования бригада с 28 октября вошла в состав конно-механизированной группы (КМГ), включавшей в себя 5-й гвардейский кавалерийский и наш 4-й гвардейский механизированный корпуса. За семь суток она прошла путь общей протяженностью более 300 км через Бурчак, Малую Белозерку, Анатольевку, Рубановку, Петропавловку, Каховку, Новую Маячку и 2-го ноября вышла в район Большие Копани. Преследование осуществлялось при ежедневных схватках с противником, при сильном воздействии его авиации, но поставленные задачи бригада выполнила. КМГ в целом своевременно перерезала коммуникации гитлеровских войск, ведущие из Крыма к Каховке и Херсону. В сочетании с захватом Перекопа войсками левого крыла фронта и выходом их к озеру Сиваш, крымская группировка немецко-румынских войск оказалась отрезанной от главных сил на материке.

Так закончилась операция, получившая в истории название Мелитопольской.

В хирургическом полевом подвижном госпитале, располагавшемся в большом селе Запорожской области, на второй день был оперирован. Раненые располагались по хатам. В одной из украинских хат поместили и меня вместе с майором-артиллеристом. Начальник медицинской части госпиталя упросил меня оставить при себе ординарца, так как разносить пищу по хатам и осуществлять уход за ранеными персонала не хватало. Так Семен Макаров стал обслуживать моего соседа и еще двух офицеров в хате рядом.

Не могу не рассказать об этом хорошем красноармейце. На должность ординарца я пригласил его на третий день пребывания в бригаде, заметив, что среди личного состава комендантского взвода он выделяется исполнительностью и инициативой, а две боевые награды и ранение говорили о его храбрости. Выбор оказался удачным. С рядовым, а затем сержантом Семеном Макаровым, сибиряком из Омской области, мы прошли военными дорогами до победы и до лета 1946 года, до ухода его в запас, служили в одном механизированном полку, которым я командовал.

Радовались мы сообщениям об освобождении городов, но особый подъем вызвало сообщение об освобождении в ночь на 7-е ноября Киева. Регулярно поддерживалась связь с бригадой, и я в общих чертах знал о ее действиях.

Получил и долгожданное письмо жены. Она и дети огорчены, что после госпиталя не заехал к ним. Обрадовало то, что старшая дочь пошла в 1-й класс. Вот ей уже около восьми лет, а видел ее я, по подсчетам, два с половиной года. «Когда будем вместе и будем ли?» Тревожные мысли на время охватили все существо…

Иссушающее душу пребывание в госпитале особенно обострилось после праздника. Рана, как мне показалось, зарастала медленно. 9-го ноября обратился с просьбой о выписке.

— С открытой-то раной? — ответил вопросом на вопрос начальник госпиталя.

И только 16 ноября, когда рана почти затянулась, мне позволено было покинуть госпиталь.

 

На Никопольском плацдарме

Никопольский плацдарм! Бои на нем по своей ожесточенности и психологическому напряжению, по тяжести потерь и незначительности успехов сходны с боями под Старой Руссой, хотя и проходили на местности, доступной для действия всех родов войск. Двухмесячное пребывание в этих боях до сих пор, по прошествии пятидесяти лет сохранило в памяти как мужество и героизм воинов, так и горечь от поспешных решений и неоправданных потерь.

Из-за позднего назначения на фронт мне не пришлось изведать неимоверную тяжесть отступления 1941-го года, но я все же испытал в 1942-м году драму под Воронежем. Однако, обстоятельствам было угодно, чтобы мне выпало пройти еще и неудачи на Демянском и Никопольском плацдармах. И это в период, когда свершались победоносные операции! Вот уж поистине кому счастье, а кому-то и злосчастье. Не случайно после полуторагодичного невезения, к исходу второго месяца боев под Никополем, уже мало верилось, что когда-нибудь придется участвовать в успешном наступлении.

Бригада с 14-го ноября оборонялась на северо-восточной окраине крупного населенного пункта Веселое. Это был левофланговый участок полосы обороны корпуса, находившегося во втором эшелоне 5-й ударной армии. Здесь 17-го ноября я и нашел бригаду.

Еще 24-го октября вступил в командование бригадой подполковник К.В.Коняев. Мы с ним были уже немного знакомы, так как из Москвы в штаб Южного фронта добирались вместе. До назначения комбригом он командовал стрелковым полком и был ранен; ранее, в 1941-м году, окончил Военную академию имени М.В.Фрунзе.

— Ходить можете?

— Конечно, иначе не выписали бы.

— В таком случае — за дело! Коль есть начальник штаба, то есть и штаб. А ваш заместитель майор Харин переводится в оперотдел корпуса. Кого бы вы хотели иметь заместителем по оперативной работе?

— Помощника по оперативной работе капитана Федорова.

— Годится. Готовьте представление.

Сергей Михайлович не был танкистом. Но, имея за плечами полный курс пехотного училища, обладая природной сметкой, быстротой действий и пытливостью, он успешно справлялся с оперативной работой в штабе мехбригады до самого конца войны и пользовался немалым авторитетом.

День и вечер ушли на изучение районов обороны и огневых позиций, а конец суток — на ознакомление с состоянием бригады и противостоящим противником.

Укомплектованность бригады была удручающе низкой. Ведь с начала Донбасской операции, с августа 1943 года, она существенно не пополнялась личным составом, а танки и другая техника восполнялись лишь за счет ремонта. На этот день в танковом полку на ходу был один танк; небольшое число мотострелков было сведено в два куцых батальона, имевших станковых пулеметов 10 из 36 по штату. Не хватало тяги, поэтому, главным образом, из 24-х 45 и 76 мм пушек в строю осталось 13, из 30-ти минометов — также 13.

Противник на плацдарме вышестоящими штабами оценивался следующим образом. Командованию 6-й фашистской армии при вынужденном отходе удалось удержать значительный плацдарм на левом берегу Днепра, к югу и юго-западу от Никополя, с передним краем по рубежу Балки, Новопетровка, Верхний Рогачик, Горностаевка. Протяженность плацдарма составляла до 110 км по фронту и до 25—35 км в глубину. Здесь гитлеровцы создали прочную оборону, располагавшуюся на открытой степной равнине с редкими балками, имеющими отлогие берега. Местность покрывали нечастые лесополосы, крестообразно тянувшиеся с северо-востока на юго-запад и с северо-запада на юго-восток.

Плацдарм, получивший название Никопольского, обороняли 4-й и 29-й армейские корпуса, объединенные в «группу Шернер», которые за счет усиления имели в своем составе одиннадцать дивизий, в том числе две танковые.

Сохранение противником плацдарма преследовало крупную цель — нанесение с него удара в сторону Крыма в сочетании со встречным ударом из Крыма — для разгрома войск 4-го Украинского фронта в Северной Таврии, и восстановления сухопутной связи с крымской группировкой.

Такой удар враг попытался нанести в период с 7-го по 12-е ноября, но без успеха, так как его замысел был разгадан, командованием фронта была здесь сосредоточена главная группировка.

В отражении удара к югу от Верхнего Рогачика приняла участие и 13-я гвардейская мехбригада.

В дальнейшем, после пресечения гитлеровского контрнаступления, в течение почти двух месяцев войсками предпринимались попытки ликвидации плацдарма, но безуспешно. В пяти попытках участвовал 4-й гвардейский мехкорпус, причем, в несвойственной ему роли — для прорыва обороны.

В первой из них он придавался 5-й ударной армии, которая с утра 20 ноября стремилась прорвать оборону 29-го армейского корпуса на участке Ново-Петровка, Веселый с нанесением главного удара в направлении Гюневка, Большая Знаменка. Целью наступления являлась ликвидация Верхнерогачикской группировки противника. Первоначально наш корпус планировалось ввести в прорыв, образуемый стрелковыми дивизиями. В действительности эти дивизии продвинулись только на глубину до полукилометра, выйдя на подступы к Незаможнику и Веселому, после чего были остановлены. И тут для наращивания удара был брошен на прорыв мехкорпус.

13-я бригада выдвигалась, развертывалась и переходила в атаку с ходу в центре боевого порядка корпуса, а справа и слева — соответственно, атаковали 14-я и 15-я бригады. За счет ремонта до начала наступления нам удалось поставить в строй в танковом полку 10 танков Т-34, немного пополниться личным составом за счет выписавшихся из госпиталя и довести численность каждой мотострелковой роты двух батальонов до 50-ти человек, однако орудий и минометов не прибавилось.

Атаку подразделения начали организованно. Находясь на НП, в районе высоты 74,6, мы с комбригом видели, как сразу по выходе танкового полка на линию пехоты, десант с танков спешился из-за сильного огня и пошел в атаку за танками. Ведя огонь сходу, танки вошли в Веселый, а за ними с криком «Ура!» ворвались мотострелки. Гитлеровцы начали убегать на север, часть их попала в плен, и вскоре населенный пункт был очищен от противника. Я передал на НП корпуса просьбу перенести огонь артиллерии в глубину, а боевой порядок бригады двинулся дальше.

— Молодцы танкисты и мотострелки! — восхищенно говорил Коняев. — Смяли фашистов!

— Да, взят важный опорный пункт. Жаль, что тех и других мало.

Но радость оказалась преждевременной. Из-за гребня севернее три-четыре километра выдвинулись, развернулись и открыли огонь 15 танков T-1V с батальоном пехоты. Только мы и сосед справа — 14-я бригада открыли по ним огонь, как из района северо-восточнее Верхнего Рогачика перешли в контратаку до 30-ти танков, за ними — 16 истребителей танков «Фердинанд» и более полка пехоты. Малочисленные — наши и 15-я мехбригады не устояли, отошли на окраину Веселого и западнее, закрепились и начали упорный оборонительный бой.

Мы не только вспотели, но и надорвали голоса, управляя по радио: комбриг — танковым полком и мотострелковыми батальонами, я — артиллерией. Четко выполняли все распоряжения командир артиллерийского дивизиона капитан С.Н.Брандуков и командир минометного батальона капитан Я.Е.Гурков. Стремительно отскочив в посадку и сад на северо-западной окраине Веселого, с приближением танков противника дивизион открыл огонь и сразу поджег два танка. Другие танки замедлили движение, и стали расходиться за гребни высот и курганы. По приближавшейся пехоте с большой точностью вел огонь минометный батальон, вызвав в ней потери и заставив ее залечь. Подтянулась к нам пехота стрелковой дивизии, начали действовать группы штурмовиков Ил-2 из 4—8 самолетов, и к 18 часам контратака гитлеровцев была отбита; им удалось вернуть себе Незаможник и западную часть Веселого.

Расскажу об упомянутых выше офицерах. Степан Никифорович Брандуков, мой одногодок, был призван в армию в 1936 году, а в 1939 году окончил арткурсы и стал младшим лейтенантом. С первого дня войны — на фронте, имел уже три ранения, был награжден орденом Красного Знамени. Его смелость и решительность отражались в строгом взгляде, в полуизгибе плотно сжатых тонких губ, проявлялись в быстроте распоряжений и действий, в неспособности пригибаться при свисте снарядов и пуль. С первых дней службы с ним и до конца войны мне ни разу не пришлось слышать от него слов «не могу», «невозможно».

Прямой противоположностью по характеру (а не по мужеству и храбрости) был Яков Евтихиевич Гурков, двумя годами моложе Брандукова. Он в 1938 году был призван в армию, в начале войны окончил училище, получил звание лейтенанта и был направлен на фронт, где за два года прошел путь от командира минометного взвода до командира минометного батальона. Вдумчивый, действовавший без поспешности, но оперативно, он распоряжался взвешенно и четко. Он отличался еще и не так часто встречавшимся во фронтовой обстановке качеством: никогда ни на кого не повышал голос.

При подготовке к описываемому бою Гурков просил меня:

— Помогите батальону хотя бы двумя грузовыми машинами. На оставшуюся в строю треть минометов могу взять только по 30—40 мин.

— Но где, товарищ Гурков, взять машины?

— Может, что-то найдется.

Было больно смотреть, как исказило страдание искрящиеся добром глаза этого, бесконечно верного долгу офицера. Я задумался.

— А что, если вам придать взвод бронебойщиков из бригадной роты противотанковых ружей? На две автомашины взвода вы могли бы дополнительно погрузить некоторое количество мин.

— Очень хорошо! — сияя, воскликнул Гурков. — А бронебойщики будут выполнять свою прямую задачу.

— Решено!

В бою под Веселым бригадой было уничтожено около пятисот солдат и офицеров противника, два танка и взято в плен 18 фашистов. Бригада потеряла 244 человека убитыми и ранеными, два миномета, пять автомашин и подбитыми один танк.

После перегруппировки мы вместе с другими бригадами делали попытки наступать 21 и 22-го ноября, но всякий раз отбрасывались контратакующими частями противника в исходное положение.

Затем с 23-го ноября корпус был переподчинен командующему 3-й гвардейской армией, где еще четырежды привлекался к прорыву обороны.

Перед первым наступлением бригада в ночь с 23-го на 24-е ноября совершила марш и к утру сосредоточилась севернее центральной части Большой Белозерки.

До 12-ти часов командование бригады с командиром танкового полка и подразделений изучили полосу местности в северо-западном направлении от района сосредоточения, а затем на КП корпуса заслушали боевой приказ генерал-лейтенанта танковых войск Танасчишина. Наша бригада должна была, наступая в центре боевого порядка корпуса с исходного рубежа западнее отметки 71,9, 2 км, нанести удар через высоту 75,8 на Каменку, и к исходу 25-го ноября овладеть ее восточной частью. Атаковать ей предстояло, как и всему корпусу, перекатом через боевые порядки пехоты 34-го стрелкового корпуса.

Ни бригады, ни корпус в целом не получили артиллерии для организации артиллерийских групп, хотя практикой и уставами их наличие при прорыве считалось обязательным. Артиллерия вновь оказалась полностью централизованной в руках командования армии, которое ограничилось тем, что назначило на поддержку корпуса три полка пушечной артиллерии из армейской группы дальнего действия (ААГ).

Имевшиеся в распоряжении командира корпуса скромные силы — полк и отдельный дивизион реактивной артиллерии — естественно, остались в его руках.

По дороге в бригаду, думая над решением на бой, командир бригады взвешивал наши возможности.

— Так что мы имеем? — спросил он.

— К утру количество танков доведем до пятнадцати, это уже 38% к штату…

— Вы — шутник! А все другое?

— Орудий и минометов не прибавится. Правда, в 491-м противотанковом полку, который нам придан, имеется 76 мм пушек 14, так что для стрельбы прямой наводкой артиллерии будет достаточно. А вот мотострелков имеем по 40—50 человек в роте, как и до сих пор, в двух батальонах.

— То есть где-то 240—250 человек на весь участок прорыва в 2,5 км или до 100 человек на километр.

— Да, получается так, — подтвердил я. — Другого выхода нет, как одному батальону, думаю, 1-му, дать полосу наступления 800 м и поддержать 12-ю танками, а 3-му батальону — полосу в два раза шире и только взвод танков.

Так комбриг и решил.

Подготовка к прорыву шла наспех. Задачу бригада получила в 15 часов, а светлое время кончилось в семнадцать с четвертью. Ввиду этого засветло мы успели ознакомить с дорогами и местностью до переднего края офицеров только до командиров роты, батареи. Расположение опорных пунктов противника, его противотанковых средств и артиллерии ни комбатам, ни командирам рот увидеть не пришлось. Организация наступления продолжалась ночью. Было известно только то, что на направлении наступления обороняются части 3-й горнострелковой дивизии, а в резерве за ней, в глубине — 17-я танковая дивизия. Оборона противника проходила по рубежу полкилометра южнее кургана Могила Каменная, 2,5 км южнее хутора Шевченко.

Группа офицеров, которую при организации боя возглавлял я, побывала на КП двух стрелковых батальонов и двух артиллерийских дивизионов 34-го корпуса, встретилась с некоторыми командирами стрелковых рот.

— Вместе так вместе, — говорил комбат. — С танками, хотя их у вас мало, веселее, а без них — плохо. Зато у вас, наверное, пехоты много.

Когда мы сообщили о незначительной численности наших мотострелковых рот, то увидели мрачные улыбки.

— У нас в ротах бойцов не больше, да и боеприпасов у них половина боекомплекта, — сообщили они.

А командир дивизиона из артполка той же 61-й гвардейской стрелковой дивизии досадовал:

— Я на завтра, как и 21-22-го ноября, получаю и для гаубиц, и для 76 мм дивизионных пушек — по одному боекомплекту, поэтому на артиллерийскую подготовку позволено израсходовать полбоекомплета, тогда как требуется целый боекомплект.

(Боекомплект — количество боеприпасов, установленное на единицу оружия — автомат, орудие, миномет, боевую машину, пусковую установку. Он служит также расчетно-снабженческой единицей.)

Еще ночью началась артподготовка, в ходе которой бригада все ближе и ближе подходила к пехоте и в семь часов, в темноте обогнала ее, перейдя в атаку. Землю и низко висевшие тяжелые облака наполнили шум и всполохи огневых налетов, а с началом атаки — кинжальные желто-красные молнии танковых и пушечных выстрелов, да бесчисленные пулевые струи пулеметов и автоматов. Для противника, видимо, наше наступление было неожиданным; он начал поспешно покидать позиции, оставляя раненых и оружие. Огонь стрелкового оружия с его стороны был слабым, а артиллерии — беспорядочным. Лишь на рассвете, с 8 часов стал более прицельным огонь противотанковых и зенитных пушек и пулеметов.

К 10 часам бригада продвинулась на два километра, вышла к посадке в двух километрах северо-западнее отметки 72,9 и непосредственно восточнее хутора Стаханов, где и была остановлена организованным огнем всех видов. Соседи остановились на том же уровне. А в течение дня несколько контратак гитлеровцев были отбиты с потерями для них. Таким образом, вклинение в оборону противника было достигнуто за счет внезапности, а слабость огневого поражения, поспешная подготовка и недостаточность сил сказались быстро: наступление захлебнулось.

Около полуночи было приказано сдать занимаемый рубеж 61-й дивизии и до рассвета отойти в район к югу от отметки 73,0. Здесь, к нашему недоумению, потребовали построиться в бригадные колонны, головами в сторону противника, так, как это практиковалось при вводе в прорыв. Сдача позиций, выход из боя, отход и построение колонн заняли всю вторую половину ночи, вследствие чего до рассвета удалось только покормить людей, а пополнение подразделений боеприпасами перешло на светлое время.

Третьи бессонные сутки переутомили не только нас, офицеров. Даже экипажи, расчеты, стрелки, которые всегда находили минуты, и даже часы заснуть, валились с ног. И вот на рассвете мы увидели свои колонны на гребне высот, в пяти километрах от противника, хорошо просматривавшего их.

— Вот это парад! — проговорил подполковник Коняев. — Отличная цель для «Юнкерсов»!

На счастье в этом не боевом положении авиация противника не побеспокоила.

Вскоре между танками 36-й и нашей бригад появились столы, а на них топокарты с нанесенными боевыми задачами. К этим картам было вызвано командование бригад, и начальник штаба корпуса приказал перенести на карты задачи, тут же принять решения и доложить, что и было сделано. Во время этой работы генерал Танасчишин стоял поодаль, подзывал по очереди для указаний начальников родов войск и служб корпуса; он выглядел необычно бледным и хмурым. После докладов нам было предоставлено 30 минут для того, чтобы поставить задачи полкам, батальонам и дивизионам.

Едва был завершен разговор с подчиненными, как вместе с ними мы были вызваны и построены у тех же столов. В этот момент прибыл и принял рапорт командующий 3-й гвардейской армией генерал-лейтенант Дмитрий Данилович Лелюшенко. Мы его видели впервые. Невысокого роста, с напряженно сжатыми тонкими губами, суровым взглядом узких глаз, подвижный, он был предельно возбужден.

Подойдя к столу, сняв и бросив на него тяжелый, в деревянной кобуре пистолет «Маузер», он резко заговорил:

— Вчера ваш корпус не выполнил боевую задачу! Он не овладел Водяным и Каменкой и не вышел к Днепру. Что же вы, танкисты-сталинградцы, позорите гвардейское звание!

Сделав паузу, он прошелся по шеренге с фланга к флангу и обратно, измерил нас пронизывающим взглядом и продолжил:

— Задачи вам оставляю прежними, лишь удар нанесите восточнее. Артиллерия и авиация обеспечат мощную поддержку. Требую прорваться через оборонительную полосу фашистов стремительным ударом с ходу!

Затем вернулся к столу, поднял со стола пистолет и громче прежнего пригрозил:

— В ваших частях немало трусов, которые не идут в атаку и другим не дают. Вы их не хотите видеть, потому что трусы есть и среди вас. Вот для таких, я не пожалею пули из этого ствола!

В гнетущей тишине у нас опустились головы, а генерал Танасчишин сначала с сочувствием посмотрел на нас, затем в его взгляде отобразилось чувство оскорбления, а на щеках заходили желваки.

Инстинктивно возникло горькое чувство оскорбления, как мне показалось, у всех, так как в событиях минувшего дня мы ни своей вины, ни трусов не находили.

Командир корпуса быстро пришел в себя, выступил вперед и скомандовал:

— Выдвижение, развертывание и атака — в назначенное время и по установленным сигналам. По местам!

Колонны двинулись. Скромное число мотострелков бригада снова рассадила на танки и тягачи артиллерии. КП бригады следовал за танками, которых насчитывалось десять; пять было потеряно накануне. С началом движения назначенные командиром на поддержку артиллерия и штурмовая авиация начали огневой налет и удары, но до атаки, то есть за 20 минут, надежного поражения противника, расположенного в фортификационных сооружениях, не обеспечили. Никакого взаимодействия с находившимися впереди дивизиями 32-го корпуса не было.

Корпус атаковал в 10 часов 30 минут. И хотя силы его были весьма ограничены, в частности, в атаке на фронте 5 км, от хутора Цветково до отметки 72,9 участвовало примерно 50 танков и САУ, была достигнута на короткое время внезапность. Пехота гитлеровцев в панике бежала, бросив противотанковые орудия и часть минометов. Почти безостановочно бригада продвинулась на 3 км и к 12-ти часам вышла на рубеж 4,5 км юго-восточнее Днепровки. На этом «психический» фактор свое действие прекратил, а вступил в дело главный — превосходство противника в танках и огне, что и показали последующие события.

Слева по нашим танкам открыли огонь десять «Фердинандов», справа контратаковал пехотный батальон с 16-ю танками T-IV при поддержке трех дивизионов артиллерии. Соседи справа — 15-я и 36-я бригады были контратакованы 30-ю танками с пехотой. А всего против корпуса участвовало в контратаках до 70-ти танков и истребителей танков при поддержке более двадцати бомбардировщиков Ю-87. Контратаки небольшими силами продолжались ночью и были отражены.

Этот день нам стоил новых потерь, особенно в танках: в строю их осталось четыре. Не лучше было и в соседних бригадах.

А на командарма Д.Д.Лелюшенко у нас надолго осталось чувство глубокой обиды. Обиду усиливало то, что неправильное, авантюрное применение мехкорпуса осуществил генерал, считавшийся старым танкистом.

Возобновляя наступление с утра 27-го ноября, мы сомневались в его успехе, так как противник превосходил нас. Но приказ есть приказ, да мы и привыкли к тому, что бригадам и корпусу в целом систематически ставятся задачи как полнокровным соединениям, без учета их укомплектованности. Но ведь в бригаде подчиненные — лицом к лицу; от их взгляда, выражающего недоумение по поводу непосильной боевой задачи, не спрячешься. Поэтому подполковник Коняев при отдаче приказа, пересиливая себя, пытался ободрить командиров:

— Ничего, братцы! Предварительно нанесем огневой налет силами артдивизиона, минометного батальона и минрот батальонов, помогут штурмовики; фашисты будут прижаты к земле и побиты, а вам атаковать без оглядки назад.

Еще в темноте батальон и танки двинулись вперед. Противник легко уступил первую линию окопов, отведя с них свое охранение. А с рассветом главными силами — более 20-ти танков и до двух пехотных батальонов — он нанес контратаку, обошел танками фланги батальонов и противотанковую артиллерию. Управление в батальонах нарушилось, они начали отходить с потерями. С большим трудом комбригу, начальнику политотдела и мне, передвигаясь по полю боя на «Виллисах», удалось остановить отходящих на одной из траншей, захваченных накануне у фашистов. Отход составил два километра. Бригада была окончательно обескровлена. Оказались отброшенными и соседние бригады.

Хотя контратакующий противник многократно превосходил бригаду, его продвижение не было легким. Приведу лишь один пример. Командир башни танка Т-34 38-го гвардейского танкового полка гвардии старшина Владимир Константинович Чумаченко заменил смертельно раненого командира танка, и, умело выбрав позицию за курганом, точным огнем на небольшую дальность поджег танк и «Фердинанд», уничтожил более двадцати пехотинцев, прикрыв отход 3-го мотострелкового батальона. При отходе танка с одной из позиций на другую одному из «Фердинандов» удалось пробить башню, вследствие чего храбрый воин получил смертельное ранение. Он был посмертно награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.

Новая неудача крайне тяжело подействовала на командира корпуса. Будучи по характеру человеком горячим, он потерял самообладание. Около одиннадцати часов я подошел к телефону по вызову генерала Жданова, но услышал голос командира корпуса.

— Где Коняев? Почему не подходит к телефону?

Я быстро позвал комбрига и, как часто мы делали, слушал разговор по другому аппарату.

— Коняев, кто вам дал право отходить? Испугались мизерной контратаки? Вы управляете бригадой или она вами? Приказываю все, что оставили, вернуть, иначе вы будете расстреляны как последний трус!

Комбриг даже не успел мотивированно доложить обстановку.

Я приблизился к нему и сказал, что все слышал. Тут на танке подошел к нашему КП командир 36-й гвардейской танковой бригады подполковник Михаил Александрович Кокка. Жизнерадостный, всегда бодро настроенный, любивший поговорки, пословицы и тому подобное, он в этот момент был не похож на себя.

— Сейчас генерал Танасчишин по телефону назвал меня трусом за отход бригады. А у меня на полтора километра было одиннадцать танков и 30 автоматчиков. От всего этого осталась половина, но потерянное приказано вернуть.

— Я получил такое же «звание» и схожую задачу. У нас есть два танка, что-то до 70-ти мотострелков, да по десятку пушек и минометов.

Условились с Михаилом Александровичем подготовить и в 12 часов начать атаку совместно.

При незначительных силах на принятие решения и постановку задач подразделениям ушло немного времени, зато куда больше его ушло на передачу заявки в штаб корпуса, касавшейся огневого налета артиллерии и удара штурмовиков Ил-2.

На этот раз налет и удар по времени и точности соответствовали нашей заявке. Два батальона, имевшие каждый не более 35-ти мотострелков, с двумя танками выбили гитлеровцев из первой линии окопов, но большего добиться не смогли: выдвинувшиеся из глубины танки и истребители танков открыли сильный огонь, заставили наших стрелков остановиться в захваченных окопах.

Наблюдая за атакой, я поглядывал и на действия соседей. Танк подполковника Кокки, номер которого мне был известен, прижимался к цепи автоматчиков. Когда «Фердинанды» открыли огонь, пришлось бинокль направить на свои танки, а затем на танки соседа. Озноб прошел по телу, когда от удара раскаленного снаряда слетела башня с танка Кокки! Через пять минут из сообщения штаба соседа мы узнали, что Михаил Александрович погиб. Вскоре вторая скорбная весть поразила нас: раненный в голову и без сознания направленный в бригадный медпункт майор Яцков умер по дороге, не приходя в сознание.

Тяжело и долго я переживал смерть этого офицера, ставшего мне другом. Мише (как он просил его называть) было присуще подлинно рыцарское отношение к службе, к людям, да и к самому себе. Первым его делом было радение о тех, кто идет в бой: и воодушевить их на подвиг, и поддержать, и обеспечить. И сам он был всегда с ними. И остался Михаил Прохорович в памяти как образец политработника.

Атака, конечно, не привела к успеху, о чем я и доложил начальнику штаба корпуса.

— Обатуров, ваш долг с Коняевым искать пути к успеху, — сухо и резко ответил Жданов.

Подумав над этим ответом, потрясенный неудачей и гибелью товарищей, подполковник Коняев решил, что нам следует направиться в батальоны и организовать их наступление.

Попасть на КП батальонов можно было только пешком. Открытая степная местность плавно возвышалась в сторону противника. Сначала шли вместе, имея в виду затем разойтись. По мере приближения к противнику рикошеты пуль от пулеметных очередей учащались и звучали плотнее и ближе. Я предложил идти дальше перебежками, на что Коняев согласился. В ходе одной из перебежек он остановился и стал медленно опускаться на землю.

— Константин Васильевич, что с вами? — присев возле него, спросил я.

Он показал рукой на живот и опрокинулся на спину.

Мы с ординарцем подняли гимнастерку и рубаху на нем, чтобы оказать помощь, но никаких ран не обнаружили. С помощью перебегавших невдалеке по линии телефонистов комбриг был перенесен на НП, и врач установил, что он мертв. В бригадном медпункте определили, что пуля прошла через сердце и вышла сзади под лопатку, и лишь из выходного отверстия вытекло немного крови.

Выслушав доклад о гибели командира, генерал Танасчишин приказал мне вступить в командование бригадой и выполнять полученную задачу. Ни в этот, ни в последующие три дня наши атаки успеха не имели, поскольку участвовало в них два-три танка и от 20-ти до 60-ти мотострелков, ряды которых были пополнены за счет сокращения подразделений обеспечения и тыла. Со стороны противника, однако, возросла активность авиации, и участились контратаки.

В ночь на 1-е декабря бригада сдала позиции частям 32-го стрелкового корпуса и сосредоточилась в прежнем районе, севернее центральной части Большой Белозерки.

С 25-го по 30-е ноября бригада уничтожила и взяла в плен 390 солдат и офицеров противника, сожгла и подбила три танка и штурмовых орудия, разбила и захватила 8 орудий, 50 минометов, 19 пулеметов, 4 автомобиля. За три дня потери бригады составили: 12 танков (сгорело — 5, отправлено в капитальный ремонт — 4), 420 человек убитыми и ранеными и 5 76 мм пушек из шести в начале наступления. Надо подчеркнуть, что потери 420-ти человек из 1933-х пришлись на самый боевой состав: танкистов, стрелков, артиллеристов, минометчиков и саперов. Естественно, меньше было потерь в ремонтных, тыловых, связи и других, обеспечивающих и обслуживающих подразделениях. А ведь на долю их из оставшихся полутора тысяч человек приходилось 1300. Это и понятно: особенностью технически насыщенных частей и соединений был высокий процент обеспечивающего и обслуживающего персонала; в механизированной бригаде он составил 37% штата.

Задумываясь над причинами невыполнения боевых задач, я не мог упрекнуть ни танкистов, ни мотострелков, ни артиллеристов в отсутствии стремление добиться успеха, тем более в трусости. Только в двух эпизодах — утром 25-го ноября и утром 26-го ноября — бригада имела небольшое превосходство на направлениях главного удара и в обоих случаях вклинилась в оборону на 2—3 км. Во всех других случаях ей приходилось атаковать меньшими силами и дважды выбрасывать врага из первой траншеи. Это говорит о мужестве и героизме гвардейцев.

Недостатки в бригаде, однако, были, и немалые.

В ходе разборов и занятий с офицерами в начале декабря был проведен анализ невыполнения бригадой боевых задач. Мы отмечали, что офицерский состав рот плохо ориентировался на местности с помощью карт, а командиры рот и взводов, кроме того, слабо управляли огнем.

Именно в ноябрьских боях ощутил, что становлюсь начальником штаба мехбригады. Управление бригадой со стороны штаба ни разу не было потеряно, хотя в средствах связи и в связистах бригада понесла немалый урон. Штаб выполнил свои функции, что отмечал и командир бригады.

Бригада стала небоеспособной, как, собственно, и корпус, в целом. Но, как нам казалось, это не хотело понимать командование армии. Так, 1-го декабря из штаба армии прибыл подполковник и подчеркнуто заявил:

— Я уполномочен командующим очистить ваши тылы, и поставить в строй всех, кого вы прячете.

— Мы никого не прячем. За сутки после выхода из боя и погибших похоронили, и эвакуацию в госпитале из бригадного медпункта завершаем, и разобрались с наличием людей по специальностям. Воспользуйтесь нашей таблицей. А «чистку тылов» делали уже не один раз.

Изучая сведения о боевом и численном составе, он потребовал использовать стрелками из наличия более двух третей радистов, радиотелеграфистов, мастеров и слесарей по ремонту танков и автомобилей, артиллеристов, чьи орудия не имеют тяги, танкистов, потерявших танки и даже санинструкторов.

— А кто нам потом даст этих специалистов, нуждающихся в длительной подготовке в специальных частях? Насколько мне известно, штаб армии их не готовит, — заявил я.

— Выполняйте распоряжение! — резко, повышенным тоном потребовал подполковник.

— 60 человек нами отобрано, что уже несет ущерб спецподразделениям, о чем доложено в штаб корпуса. А посылать названных специалистов в бой в роли стрелков — преступление, а потому мы это не сделаем.

— Вы пойдете под суд за неисполнение приказа, майор! — закричал он.

Я встал и решительно ответил:

— Приказы могут отдавать лишь прямые начальники, то есть командир корпуса и выше. А вы, товарищ подполковник, таким начальником не являетесь, поэтому не приказывайте. Да и перестаньте кричать.

Тут же о случившемся я доложил по телефону генералу Танасчишину.

— Я рассмотрел ваши данные и согласен с вами. «Уполномоченные» штаба армии прибыли во все бригады. Я приказал прислать их всех ко мне, передайте об этом и находящемуся у вас подполковнику.

С помощью комкора мы отстояли свою позицию и в последующем не раз убеждались, насколько были правы. К счастью, только в 3-й гвардейской армии нас толкали на это.

1-го декабря на КП бригады прибыл начальник штаба корпуса и поставил задачу для участия в очередном, втором в составе 3-й гвардейской армии, прорыве обороны.

— Цель наступления корпуса — прежняя, — начал генерал Жданов. — Боевой порядок корпуса — в один эшелон. 13-й бригаде, усиленной ротой САУ 1828-го тяжелого самоходно-артиллерийского полка (четыре машины), батареей 37 мм зенитных пушек 1069-го зенитно-артиллерийского полка и взводом саперов, наступать в центре, прорвать оборону и через два часа овладеть высотами 85,0, 85,7. Через четыре часа — Водяным, где занять оборону фронтом на восток, не допуская отхода отрезанной восточнее фашистской группировки. Поняли?

— Понял, что касается места и задачи бригады, а какими огневыми средствами взламывать оборону — неясно.

— Артиллерийская и авиационная поддержка — централизованно, по плану армии и корпуса. В распоряжении командира корпуса 23-й гвардейский минометный полк реактивных снарядов и 229-й гаубичный артполк. Поддерживает корпус подгруппа ААГ, включающая две гаубичные и одну пушечную артбригады.

Видимо, по выражению лица он понял, что меня тревожит, и поднял руку, чтобы предупредить возможное мое высказывание, досадливо продолжил:

— Да, крохи! Всего крохи! Так во всех бригадах. Будете атаковать тем, что есть! Усилить бригады артиллерией не имеем возможности.

Немного помолчав и понизив голос, приказал:

— Через пятнадцать минут доложить решение.

— Могу, если позволите, доложить сейчас: сил и средств так мало, что решение может быть только единственное.

— Докладывайте.

— За шестью танками 38-го танкового полка во второй линии пойдет рота самоходок, 1828-го самоходно-артиллерийского полка, за ней 1-й и 3-й мотострелковые батальоны и артдивизион со своими пятью орудиями.

— Добро!

Соседом справа у корпуса был упоминавшийся выше 32-й стрелковый корпус, слева — вновь появившийся в составе армии 19-й танковый корпус, укомплектованный несколько лучше нашего. За нашим корпусом должен был наступать 37-й стрелковый корпус, причем успех 13-й бригады приказано было закрепить 248-й стрелковой дивизией.

Первоначально наступление планировалось начать 4-го декабря, и в течение двух суток в бригаде были проведены самые необходимые подготовительные мероприятия.

Успехи в боях, даже небольшие, вызывают подъем, окрыляют. Наоборот, неудачи, особенно, если они следуют чередой одна за другой, подавляют. О таком именно моральном состоянии многих военнослужащих подразделений шла информация. Убеждался я в этом по настроениям штабных офицеров.

— Почему к рубежу развертывания вы планируете подать проводную связь по одной линии полка и батальона? — спрашивал я начальника связи при докладе им схемы связи.

— Не хочу разматывать много кабеля. Все равно вперед не продвинемся, а кабель под гусеницами танков потеряем.

— Эти рассуждения оставьте при себе, каждому подразделению дайте отдельную линию и заройте. Поняли?

— Есть, товарищ майор! — насупившись, он пошел выполнять приказ.

Но 4-го декабря наступление не состоялось. Из-за сильной оттепели и трехдневных непрерывных дождей, как дороги, так и местность вне их стали непроходимыми для колесной техники, вследствие чего перегруппировку артиллерии и подвоз боеприпасов осуществить не удалось. Начало наступления откладывалось несколько раз, вплоть до 19-го декабря. Задержка позволила провести обстоятельную разведку целей наблюдением, собрать сведения об артиллерии, танках, резервах и других объектах в глубине обороны противника. Данные о целях и траншеях изучили экипажи и мотострелковые подразделения, завершив это разработкой схем на направлениях своего наступления. Каждое 45 и 76 мм орудие получило цель для стрельбы прямой наводкой; были уточнены цели поддерживающей артиллерии и перераспределены между минометными ротами. Впервые в полном объеме удалось организовать взаимодействие с артиллерией, так как командиры одного гаубичного и одного реактивно-артиллерийского дивизионов перемещали свои НП рядом с нашими НП. Были известны огневые задачи, выполняемые в полосе наступления бригады подгруппой ААГ.

Пауза была использована также для занятий с офицерами и боевой подготовкой подразделений. А в результате напряженной работы по ремонту вооружения и техники к 18-му декабря в строю стало 10 танков Т-34, 10 орудий и 12 минометов. За счет возвращения из госпиталей суммарная численность стрелков, автоматчиков и пулеметчиков в двух мотострелковых батальонах увеличилось до 160-ти человек.

5-го декабря прибыл вновь назначенный командир бригады полковник Никодим Ефремович Щербаков. Его возраст равнялся уже 51-му году. Потомственный донской казак, он начал военную службу в казачьих частях царской армии еще до первой мировой войны. Как мы позже узнали, за короткое время на русско-германском фронте он проявил себя так храбро, что получил три Георгиевских креста и был произведен в офицеры. В ряды Красной Армии вступил добровольно сразу с ее организации и на различных командных должностях прошел гражданскую войну, а затем — бои с басмачами вплоть до 1926-го года. Великую Отечественную войну встретил в должности заместителя командира танковой дивизии, а с сентября 1942-го года он — командир мехбригады; к нам прибыл из госпиталя.

За три войны Никодим Ефремович был пять раз ранен; его грудь украшали несколько орденов. Завидный боевой опыт, богатая биография коммуниста с 1929-го, простота и общительность вызывали у нас преклонение перед ним.

Где-то около 10-го декабря генерал Танасчишин прибыл на КП бригады, в деталях разобрался с планом боя и утвердил его. На этот раз он не был суров и напряжен, а просто и благожелательно слушал и говорил.

— Не могу понять, почему мехкорпус используется для прорыва хорошо подготовленной обороны, хотя организационно к этому он не приспособлен? Нас окружает три стрелковых корпуса, которым бог велел это делать, — сказал командир бригады.

— Я не молчал. Сначала мне говорили, что оборона слабая, и рвать ее — дело мехкорпуса. Когда же такая оценка не подтвердилась, то было сказано, что мы не умеем наступать… Теперь надо доказать, что умеем.

Получил разрешение высказаться и я.

— Известно, что дело не в одном умении. Ведь прорыв обеспечен артиллерией на 50%, танками и мотопехотой — на 40%.

— Яснее, товарищ Обатуров. Я доложил расчет.

— Разве артиллерия и минометы бригады не в счет?

— Они, как и положено, назначены на поражение отдельных важных целей: противотанковых орудий, минометных взводов, пулеметных точек, хотя на это их тоже не хватает. В подчинении бригад не выделяется ни одного дивизиона, хотя бригадные артиллерийские группы предусмотрены уставами. Замена групп подачей заявок на огонь в корпус и армию себя не оправдала: на заявки тратится 20—30 минут, поэтому огонь открывается с опозданием. Разве лучше в корпусе и армии знают, какие цели бригаде мешают и где они?

Командир корпуса помедлил и сказал:

— Вот бы начальники, стоящие над нами, почаще заглядывали в уставы.

Ни танков, ни мотострелков в бригаде не прибавилось, но в свое подчинение она все же получила дивизион 122 мм гаубиц.

За сутки до начала наступления с частью офицеров штаба я выдвинулся на КП; одновременно на КП выдвинулись начальники штабов танкового полка и батальонов, а за трое суток — командиры своего и приданного дивизионов. Разведка наблюдением велась непрерывно со 2-го декабря.

В ночь перед наступлением бригада вышла в исходное положение. Приняв на НП доклад, полковник Щербаков сказал:

— Теперь нужно добиться, чтобы танкисты, мотострелки и артиллеристы сработали так же, как штабы.

— А вам, командуя мехбригадой, приходилось прорывать такую оборону? — спросил я его.

— Не приходилось, но в успех я верю.

В последующем мы убедились, что комбриг — большой оптимист.

19-го декабря после 40-минутной артиллерийской и авиационной подготовки, проведенной на рассвете, началась атака. Видимо, для фашистов она явилась неожиданной, поэтому их пехота частью попала в плен, большей частью отступила на север. В течение часа бригадой было взято до 80-ти пленных из 111 пехотной дивизии. Вскоре, однако, противник пришел в себя и оказал сильное сопротивление. Каждый опорный пункт, каждую траншею в глубине обороны пришлось брать после огневых налетов. Только к половине дня наша, и соседние 15-я и 14-я бригады смогли овладеть позициями пехотных батальонов первого эшелона противника.

Корпус уперся в прикрытый минными полями противотанковый ров, о наличии которого точных сведений до наступления не было. До темноты шла огневая дуэль без движения вперед.

В этот день особо отличился командир роты 3-го батальона младший лейтенант Пашин. Под его умелым командованием, рота первой захватила участок траншеи, при этом сам он гранатами уничтожил несколько фашистов, за что был удостоен награждения орденом Отечественной войны второй степени.

К вечеру на господствующем гребне высот 84,6, 88,9, 85,0, 85,7 появились танковые роты и батареи истребителей «Фердинанд». И все чаще стали вспыхивать с обеих сторон танки. А ночью бригада отбила несколько контратак. Попытка же бригады захватить противотанковый ров ночью была безуспешной. При этом мне вместе с командиром минометного батальона пришлось быть на КП командира 3-го мотострелкового батальона и помогать в организации взаимодействия батальона, танковой роты и минометчиков по отражению контратаки.

На НП, а затем на КП бригады возвратился глубокой ночью, доложил комбригу и начальнику оперотдела корпуса об обстановке, подписал отчетные документы и лег отдохнуть. Только начал засыпать, как землянку резко встряхнуло, а на меня навалилось что-то очень тяжелое. Не сразу, но понял, что придавлен. Горелка погасла, нащупал трубку телефона — он не работает. Все же раскачал придавивший меня ком земли и сбросил его. Выход из землянки оказался заваленным. Услышал голос ординарца: «Завал! Сейчас расчистим».

Когда после расчистки хода зажгли горелку, то оказалось, что земляная стена, возле которой я лежал на земляном же выступе, обрушена снарядом 150 мм гаубицы, который вошел в нее, но не разорвался и лежал на земляном полу. Его похоронили, зарыв землянку. Сон не состоялся, боевая работа заставила тут же об этом забыть, но утром полковник Щербаков не без радости сказал:

— Везет тебе! Будешь долго жить. А кто-то из офицеров проговорил:

— Наш начальник штаба и по минному полю ездить умеет.

— Поделитесь опытом, — смеясь, спросил комбриг.

— Под Верхним Рогачиком, у Гюневки, наши саперы поставили минное поле, но плохо обозначили границы, а я спешил к комкору, хотел спрямить путь и выехал на это поле. Первым увидел мины ординарец. Удачно возвратившись задним ходом по тому же следу спешились. Да поле-то было противотанковое, неопасное.

— Это не так, — возразил начальник инженерной службы, — опасность полная.

— Значит, лучше ни по какому минному полю не ездить, — заключил веселый разговор полковник.

С утра 20-го декабря бригада и корпус в целом сделали безуспешную попытку завладеть противотанковым рвом, а днем отразили сильные контратаки, стоившие противнику больших потерь. Здесь вновь отличился минометный батальон, и в тот же день полковник Щербаков вручил капитану

Гуркову, этому отважному мастеру минометной стрельбы, орден Отечественной войны первой степени, которым его наградил командир корпуса.

21-го декабря были подключены к прорыву стрелковые корпуса. Как 21-го, так и 22-го декабря наступление противник отразил.

До утра 24-го декабря была произведена перегруппировка, бригада с наступлением темноты сдала позиции 266-й стрелковой дивизии, до исхода дня сосредоточилась к юго-западу от хутора Стаханов. Если новая боевая задача корпуса отличалась от предыдущей только смещением полосы наступления на запад на 1—1,5 км, то задача нашей бригады была действительно новой: захватить противотанковый ров и прорвать оборону севернее хутора Шевченко, нанося удар в направлении высоты 85,7, кирпичный завод. В боевом порядке корпуса она занимала место на левом фланге, имея правым соседом 14-ю мехбригаду, а левым — 19-й танковый корпус. Таким образом, в составе 3-й гвардейской армии предстояло попытаться прорвать оборону в третий раз. Из корпусной арт-группы на поддержку бригады назначался один дивизион.

На подготовку был предоставлен один день; нам удалось лишь на местности поставить задачу танковому полку, батальонам и дивизиону и организовать взаимодействие по захвату противотанкового рва.

Уже к утру 24-го декабря бригада вышла на передний край, в двух с половиной километрах к северо-западу от хутора Стаханова, сменив 1008-й стрелковый полк 32-го стрелкового корпуса. До рассвета 25-го декабря саперы и минеры сумели снять часть мин противника на северном берегу рва, сделав и обозначив шесть проходов для стрелков и два — для танков, а в 9 часов 40 минут после артподготовки начали атаку мотострелковые батальоны. Они встретили шквальный огонь стрелкового оружия и минометов и вынуждены были с потерями вернуться в свои окопы. Да иначе и не могло быть: в ходе артподготовки командир бригады докладывал генералу Танасчишину, что по переднему краю противника, особенно по первой траншее, намеченные огневые налеты не состоялись.

— Вижу, сам вижу! — отвечал комкор. — Рассчитывайте на свой огонь.

Мне вновь пришлось почувствовать, какой тяжелой пыткой для комкора был неудачный ход боя. И это — четвертый раз только здесь, на этом злополучном плацдарме!

Из ответа комкора явствовало, что надо, во что бы то ни стало, найти усиление удара за счет собственных средств. Мы с капитаном Федоровым задумались над картой, мерили и считали.

— Товарищ полковник, нужно огонь всех минометов и тех орудий, которые достают, сосредоточить на участке атаки 1-го левофлангового мотострелкового батальона.

— Верно! Подавайте команды.

В течение шести минут нами велся обстрел первой траншеи противника, после чего повторена атака. И первый мотостреловый батальон сумел захватить ров, затем после переправы трех танков и при их поддержке продвинуться на четыреста метров за ров, но из 3-го батальона лишь левофланговая рота смогла перейти ров. Тут нам помогло то, что левее наступал 19-й танковый корпус, имевший в начале успех, и до 20-ти его танков, перейдя ров, устремились в атаку.

Дальнейшего продвижения бригада не имела, т.к. противник открыл мощный заградительный огонь, однако танки левого соседа продвинулись дальше нас метров на 250. И тут около 11 часов 12 «Фердинандов», выйдя на гребень высоты 78,0, открыли по ним огонь во фланг. С большой болью мы наблюдали, как танки Т-34 один за другим начали вспыхивать.

Я бросился на КП поддерживавшего нас дивизиона 23-го гвардейского минполка и крикнул командиру:

— Накройте залпом «Катюш» этих «Фердинандов».

— Не могу! Остался залп пусковых установок, запрещенный к расходу без приказа корпуса.

Бегом возвратился на свой НП, и доложил генералу Жданову. Залп состоялся, но до него истребители танков противника сумели поджечь восемь танков соседа.

Так расплачивались механизированный и танковый корпуса за слабое огневое поражение противника!

По приказу командира корпуса 27-го декабря была сделана еще одна попытка наступления, не принесшая успех, а к утру 28-го декабря бригада сдала позиции 1368-му стрелковому полку и сосредоточилась на северной окраине Большой Белозерки.

В нелегких боях с 19-го по 27-е декабря бригадой убито и ранено до 230-ти, пленено свыше 90 солдат и офицеров противника, сожжено и подбито три танка и один «Фердинанд», уничтожено 11 минометов и до 30 пулеметов. Но и потеряно ею много: убитыми и ранеными — более 240 человек, сожженными пять и подбитыми 1 танк.

Четвертую попытку прорвать оборону по приказу командарма Лелюшенко корпус предпринял 31-го декабря. Как раз в этот день мы в бригаде поставили в строй мотострелковых рот 188 человек пополнения частью из числа воинов, прибывших из госпиталей и имевших боевой опыт, большей частью — из молодых призывников. Эти люди в течение 12 дней обучались под руководством заместителя командира бригады в районе Веселого, на базе 2-го мотострелкового батальона. Численность каждой мотострелковой роты двух батальонов была доведена до 60-ти бойцов. А в танковом полку в строю не было ни одного танка.

Это была попытка прорваться в направлении курган Могила Каменная, Днепровка.

События развивались точно так, как неоднократно ранее. Атаковавшую с ходу бригаду противник встретил организованным огнем, она понесла потери, ее подразделения перемешались с подразделениями отходившей 5-й мотострелковой бригады; то же произошло с 15-й гвардейской мехбригадой, наступавшей справа, и 14-й — слева.

В ночь на новый 1944 год фашисты предприняли сильную контратаку пехоты при поддержке сзади идущих танков против 3-го мотострелкового батальона. Нависла угроза захвата обороняемой батальоном позиции превосходящей по силе группировкой врага. Комбат капитан Череп проявил хитрость: он организовал крики «Ура!», которые противник принял как атаку, остановился и под прикрытием танков отошел в свою траншею.

Среди отличившихся при отражении контратаки назову старшего бронебойщика 1-го батальона рядового Федора Васильевича Харченко. Он хладнокровно близко подпустил танк и во время вспышки осветительной ракеты подбил его. Когда танк задымился, он со своим помощником ползком продвинулись вперед и огнем автомата уничтожили выскочивший из танка экипаж.

7-го января перед строем роты я вручил рядовому Харченко орден Отечественной войны второй степени и, обращаясь к роте, сказал:

— Бейте фашистов так, как это делает Федор Харченко!

— То было в первый раз. Теперь знаю, как это делать. Стану их, гадов, бить, пока жив! — заявил он роте.

Наступление неоднократно возобновлялось с 1-го по 4-е января, но привело лишь к небольшому вклинению в оборону гитлеровцев. Всякий раз противник контратакой с применением превосходящего количества танков останавливал войска.

16-го января корпус был выведен из боя и получил задачу на перегруппировку в соседний, 3-й Украинский фронт. Боеспособность бригады к этому времени характеризуется следующей укомплектованностью: личный состав — 50%, танки — 20, артиллерия и минометы — 45, автомобили — 35%.

В боях на Никольском плацдарме, с 18-го ноября 1943 года до половины января 1944 года, нанесенный бригадой урон противнику выразился в таких показателях: уничтожено солдат и офицеров противника — 1419 и взято в плен 213; уничтожено танков и штурмовых орудий — 9, орудий — 12, минометов — 17, автомашин — 7, пулеметов — 32. А ее потери составили: убитыми — 473 человека, ранеными — 1183, то есть всего 1656 человек, танков — 23, орудий — 5, минометов — 13, автомашин — 32, пулеметов — 47. Таким образом, бригада понесла несколько больший урон, чем противник.

Итак, в течение двух месяцев, насыщенных кровопролитными боями, ликвидировать Никопольский плацдарм не удалось. Все это время нас переполняло чувство тяжести, вызванное неудачами и промахами, а также упреками в неумении воевать. Наряду с этим чувством наличествовало и убеждение, возникшее еще в первых наступательных боях в середине ноября и укрепившееся в дальнейшем, убеждение в том, что для успеха требуются более значительные силы и средства, чем те, что применяются. Мотивы того, что при недостатке сил ведется все же только наступление, нам тогда не были известны; теперь же есть возможность прийти к определенным выводам.

Опасность гитлеровского плацдарма для главной группировки войск 4-го Украинского фронта была бесспорной, что подтвердила попытка противника перейти с него в контрнаступление. Поэтому стремление нашего командования быстро ликвидировать его можно считать оправданным. И Ставка ВГК в директиве от 5-го ноября обязывала командующего фронтом «… главные усилия направить на ликвидацию Каменского плацдарма противника (южнее Никополь) и форсирование реки Днепр на участке Никополь, Малая Лепетиха». На выполнение этой задачи устанавливались «крайне жесткие сроки.

Со стороны Ставки ВГК преуменьшались силы противника, оборонявшего плацдарм, и это преуменьшение затянулось вплоть до начала января 1944 года. Хотя ноябрьские бои показали, что группировка сильнее, чем предполагалось, это игнорировалось. Ставка настойчиво требовала наступать и наступать. Против плацдарма фронт сосредоточил до 10 различных корпусов, включавших десятки дивизий и бригад, но те и другие из-за низкой укомплектованности были небоеспособными или ограниченно боеспособными. Ощущалась постоянная нехватка боеприпасов. Словом, номеров было много, а сил и средств — мало. Фронт нуждался в значительном пополнении, но Ставка не могла его дать: главным в то время было киевское направление, куда и были переданы крупные резервы. Фашистское командование, в свою очередь, не имело возможности нарастить силы на плацдарме для контрнаступления, так как терпело поражение на киевском и кировоградском направлениях.

Следовательно, вопреки создавшейся обстановке, требовавшей перехода к обороне, для чего сил было достаточно, велось наступление, приведшее, на мой взгляд, к излишним потерям. Командование фронта и армией, в свою очередь, не внесло встречных предложений, касающихся изменения способа действий. Под воздействием часто повторявшихся упреков в неумении организовать боевые действия, оно вновь пыталось прорвать оборону. В книге «Суровые годы» бывший начальник штаба фронта Маршал Советского Союза С. С. Бирюзов о тех боях написал: «Анализируя теперь эти неудачные для нас бои, можно с уверенностью сказать, что и во второй и в третий раз нами повторялась одна и та же ошибка: для ликвидации вражеского плацдарма выделялись явно недостаточные силы».

Он, правда, не указал, что, во-первых, фронт и не располагал достаточными силами, а во-вторых, что это делалось по неоднократным требованиям Ставки ВГК.

Недостаточность сил являлась главной, но не единственной причиной неудач. Имелись крупные ошибки в подготовке и в ведении наступления. Необходимость без задержки переходить в наступление нами воспринималась как должное, но поспешность в подготовке к нему удивляла. Тогда мы это относили за счет командования армии, но, как следует из изложенного выше, в этом было повинно не только оно.

По вине, прежде всего, командования армии огневое поражение противника организовывалось не лучшим образом. Артиллерия излишне сосредотачивалась в руках командования армии, ею не усиливались бригады. А механизированные и танковые корпуса, понеся потери при прорыве, были неспособны развить успех.

Обидно было встречаться с теми же промахами, что и под Старой Руссой, спустя год, в течение которого кадрами был получен огромный опыт в крупнейших операциях.

Начало наступления на плацдарм показало бесперспективность лобового удара по нему, возложенного на четвертый Украинский фронт. Целесообразность переноса главного удара на левое крыло третьего Украинского фронта была ясна еще в начале декабря, но Ставка опоздала с ним почти на два месяца, что вызвало дополнительные потери.

Досадно, что в официальной военной исторической литературе бои южнее Никополя освещены еще меньше, чем в районе Демянска. Не осветили должным образом эту страницу войны в своих воспоминаниях и те военачальники, которые командовали там войсками. Видимо, в первую очередь это должен был сделать генерал армии Д.Д.Лелюшенко. В 1986 году мне пришлось на эту тему беседовать с Дмитрием Даниловичем.

— Почему вы, Дмитрий Данилович, в своей книге ничтожно мало написали об ожесточенных боях 3-й гвардейской армии на Никопольском плацдарме? — спросил я.

Со свойственной ему категоричностью и безапелляционностью, он ответил:

— А кому интересно писать о неудачных боях? Описывая неудачи, я должен был бы сказать, как расплачивался за грехи соседей и начальников повыше.

— Неудачи часто учат больше, чем удачи, что и нужно нашей офицерской молодежи, — упорствовал я.

— Если тебе, Обатуров, нравится копаться в дерьме, то ты и пиши, а я этим заниматься не намерен.

Жаль, что во многих воспоминаниях описания проигранных боев и операций не делается.

 

Долгожданный успех

Приказ о перегруппировке в состав войск 3-го Украинского фронта вызвал оживление. Люди стали энергичнее, посветлели их лица. Слегка заикаясь, что случалось всякий раз, когда он волновался, полковник Щербаков сказал:

— Ко-конец бесплодным атакам и напрасным жертвам! Там-то мы по-пойдем вперед!

— Если, конечно, пополнимся и будем делать свое дело — развивать успех, а не прорывать оборону, — с надеждой проговорил только что прибывший на должность заместителя по политической части — начальника политотдела бригады — подполковник Иван Яковлевич Листухин.

— Ду-думаю, так и будет.

Несмотря на полосу двухмесячных неудач, мы были уверены, что и к нам придут успехи. Эта вера основывалась прежде всего на результативных действиях других украинских фронтов. Ее усиливало также то, что с поступлением в войска в декабре 1943-го года самоходных установок СУ-85 и ИСУ-152 облегчилась борьба с новыми фашистскими танками и истребителями танков.

17-го января 1944-го года бригада вместе с другими соединениями корпуса начала комбинированное передвижение: 38-й гвардейский танковый полк и мотострелковые батальоны — железнодорожным эшелоном со станции Пришиб (50 км восточнее Большой Белозерки) через Запорожье, Днепропетровск на станцию Елизарово (35 км северо-восточнее Ново-Николаевки), артиллерия и тыловые подразделения — своим ходом по маршруту Пришиб, Бурчак, Запорожье, Хортица, Новопокровка (30 км восточнее Ново-Николаевки).

Из-за острой нехватки автомобилей потребовались большие усилия, чтобы перевезти в несколько рейсов по раскисшим дорогам запасы материальных средств и военно-техническое имущество на станцию погрузки. Мне это стоило почти трех бессонных суток и большой нервотрепки. Поэтому с завершением погрузки эшелона я распорядился заместителю майору Федорову:

— Сергей, бодрствуйте, будьте в курсе движения эшелона, а я буду спать.

И на голых дощатых нарах вагона-теплушки тотчас попал в объятья крепкого сна. Проснулся во второй половине дня 18-го января от сильного скрипа под колесами вагона. Это скрипел и трещал деревянный мост через реку Днепр в Днепропетровске, построенный на сваях инженерными войсками, по которому эшелон двигался со скоростью пешехода. А утром

19-го января эшелон прибыл на станцию Елизарово.

— Обатурыч, ты весел и сияешь, словно жених после удачного сватовства, — пошутил полковник Щербаков во время сбора на рекогносцировку.

— «Крепко спал за пятерых»! — отшутился я запомнившимся стихом.

Радовал и начавшийся день — с морозцем, редкими хлопьями снега; к середине дня уже неплохо подмерзло.

Квартирьеры батальонов, участвовавшие в рекогносцировке, с ходу развели в назначенные районы колонны подразделений; и к 20-ти часам бригада полностью сосредоточилась в селе Новопокровка и деревне Павловка (70 км юго-западнее Днепропетровска).

Занимаемый бригадой район отстоял от линии фронта на 20—25 км, но было необычное затишье. Причину его прояснила быстро поступившая из штаба корпуса информация. В ней сообщалось, что действующие впереди войска 8-й гвардейской армии несколько дней тому назад прекратили наступление и временно перешли к обороне. Перед ними на участке Новые Ковны, Новая Балта (10 км юго-восточнее Ново-Николаевки — схема №6) обороняются гитлеровские 204, 123 и 306 пехотные дивизии в первом эшелоне и 16-я моторизированная дивизия — во втором, имея оборонительные сооружения полевого типа и надежно защищенные командные пункты дерево-земляными перекрытиями.

С 20-го по 22-е января, в ходе изучения местности, дорог, рек и речек к западу от района сосредоточения до реки Базавлук включительно, а также обороны противника к западу и юго-западу от Ново-Николаевки, все три дня при небольшом морозе шел обильный снег. Снежный покров к вечеру 22-го января достиг 20-25-ти см. Это нас радовало.

Местность оказалась аналогичной Северной Таврии, но участки ее, примыкающие к рекам Базавлук и Каменка и речкам, особенно Базавлучеку, были чаще изрезаны обрывистыми оврагами.

Получив задачу на заготовку леса для мостов, бригадный инженер докладывал командиру бригады:

— Лесов нет. В посадках мостовой лес — редкость. Будем делать жердевые настилы в несколько рядов. Правда, река Базавлук и речки проходимы вброд во множестве мест.

Опытный и бывалый Никодим Ефремович решительно возразил:

— Надо помнить, что мы на юге Украины. Вот эта масса снега за день-два под солнцем и дождем растает, и не только реки, но и балки превратятся в бурные, глубокие потоки. Готовьте лес, жерди, хворост! Поняли?

— Есть! Приступим немедленно.

В боевой подготовке по требованию комкора главный упор был сделан на наступление ночью. Штабу пришлось в течение трех суток организовывать и проводить ночные учения мотострелковых батальонов с танками и артиллерией. С учетом опыта боев под Большой Белозеркой, для исключения случаев потери управления командирами рот и взводов ночью, а также в целях скрытности, в каждой мотострелковой роте и взводе был отработан свой звуковой сигнал. Для этого использовались характерные крики ночных птиц, зверей, лай собак и тому подобное, но ни в каком подразделении не повторяющиеся.

На одно из учений в сопровождении комбрига прибыл командир корпуса.

— Рассказывайте, что тут у вас делается? — спросил он, приняв мой рапорт.

После доклада плана учения, просмотра одного из этапов наступления, в ходе которого танки были остановлены у болотистого ручья и мотострелки продолжили наступление без танков, скрытно, без шума, генерал-лейтенант Танасчишин проговорил:

— Похвально! Эти самые звуковые методы управления при скрытом ночном наступлении применялись до войны не только в стрелковых частях, но и в кавалерии. Хорошо, что вы это вспомнили, в предстоящих боях пригодится.

— Это наш командир бригады вспомнил, — доложил я.

И тут два многоопытных кавалериста — генерал-лейтенант Танасчишин и полковник Щербаков — стали вспоминать, с какой основательностью учили подразделения и части до войны, осторожно и тихо подчеркнув: «До 1938-го года, пока было на кого опереться».

Много усилий стоило хотя бы сносно укомплектовать подразделения и танковый полк личным составом. К 1944-му году стало уже традицией удовлетворять патриотическое стремление воинов к возвращению в свои части и соединения после излечения в госпиталях армейского и фронтового подчинения. Поэтому десятки солдат и сержантов, в том числе и немного недолечившихся, узнав об убытии бригады, поспешили в нее еще на станцию погрузки. Большая же часть личного состава была принята из госпиталей 4-го Украинского фронта офицерами, направленными из нового пункта дислокации. Небольшое число, главным образом артиллеристов и связистов, было прислано распоряжением штаба 3-го Украинского фронта.

В ходе большой работы по ремонту и восстановлению техники и вооружения в эти дни пришлось ближе познакомиться с заместителем командира корпуса по технической части инженер-майором Григорием Робертовичем Прагиным. Первое благоприятное впечатление оказалось верным и впоследствии. Прекрасный организатор технического обеспечения, он всегда знал характер повреждений, объемы ремонтов и умело приближал ремсредства к бригадам и полкам. Так, бригада 181-го корпусного ремонтно-восстановительного батальона прибыла к нам уже в первый день пребывания в Новопокровке. Она за несколько дней помогла восстановить девять танков и более двадцати автомобилей.

К 28-му января в строю бригады уже было 18 танков (46% к штату), в том числе пять легких, орудий и минометов — 44%, пулеметов — 50%. И хотя, по-прежнему, 2-й мотострелковый батальон не имел личного состава, в двух других — численность личного состава мотострелковых рот мы смогли довести до 70-ти человек. И это при укомплектованности бригады людьми в целом на 50%! Запас боеприпасов был доведен до полутора-двух боекомплектов.

Наряду с получением сведений о противнике от штабов стрелковых дивизий 4-го стрелкового корпуса 8-й гвардейской армии нами были организованы и обеспечены радиосвязью свои наблюдательные посты на участке фронта от Терноватки до высоты 130,5.

А с 25-го января началась непосредственная подготовка к наступлению. Накануне на КП корпуса в Котляровке (33 км восточнее Ново-Николаевки), командир корпуса объявил решение и устно поставил бригадам боевые задачи. И в конце пояснил:

— Боевые задачи будут еще уточняться. На подготовку дается несколько дней, в течение которых обстановка может измениться. Кроме того, в ходе подготовки к действиям могут появиться более целесообразные мысли.

В соответствии с приказом командующего 3-м Украинским фронтом корпус составлял подвижную группу фронта и имел задачу, войдя в прорыв в полосе 4-го стрелкового корпуса 8-й гвардейской армии на участке Новые Ковны, курган

Могила Орлова, развить успех и овладеть районом Мало-Воронцовка, Червоный Запорожец, Каменка, а передовыми отрядами захватить Апостолово и Шолохово.

Командир корпуса решил нанести удар правым флангом, в боевом порядке углом вперед, имея на острие удара танковую бригаду, в первом эшелоне две мехбригады и во втором, за правым флангом, одну мехбригаду.

Наша 13-я гвардейская мехбригада должна была войти в прорыв в первом эшелоне, на левом фланге с ближайшей задачей овладеть районом Преображенский, Базавлук, в последующем, развивая успех, овладеть поселком Червоный Запорожец, а передовым отрядом (ПО) захватить Шолохово.

После указаний по взаимодействию со стрелковыми частями и артиллерией во время ввода в прорыв, комкор познакомил нас с командованием штурмовой авиадивизии, два полка которой назначались на поддержку корпуса, а затем провел занятие в поле по обозначению передовых подразделений для опознания их своей авиацией.

— Предлагаю: передовые танковые и мотострелковые роты, при подходе наших штурмовиков, обозначать дымовыми сигнальными шашками фиолетового или лучше оранжевого цвета. А ракетами из танков желтого или зеленого цвета, — докладывал начальник штаба генерал Жданов и тут же демонстрировал это, по очереди бросая на снег то те, то другие шашки.

— А как думают авиаторы? — спросил генерал Танасчишин.

— На снегу мы увидим любой из этих дымов, — ответил один из командиров-авиаторов.

— А если снег растает? — спросил его полковник Щербаков.

Подумав, заместитель командира штурмовой авиадивизии ответил:

— Для бесснежных условий мы предпочли бы дымы фиолетового, а ракеты зеленого цвета.

— Будет так, как хочет авиация, — заключил командир корпуса.

По дороге в бригаду Никодим Ефремович мечтательно проговорил:

— Вот бы использовали нас так, как намечено. С имеющимися силами посылать нас на прорыв — безумие.

— Все зависит от гвардейцев 8-й армии. Будем уповать на их умение прорываться, — сказал я.

— В голосе комкора звучит уверенность, что будем действовать по плану.

Командир бригады решил ввести ее в прорыв, имея боевой порядок в два эшелона: первый — 3 8-й гвардейский танковый полк с двумя мотострелковыми ротами 1-го батальона в качестве десанта, и двумя приданными батареями 1512-го истребительно-противотанкового полка (иптап); второй эшелон — 3-й мотострелковый батальон. Артдивизиону и минометному батальону следовало продвигаться за первым эшелоном в готовности поддержать огнем его атаку.

Мною были объявлены места танкового полка и подразделений в исходном положении, в предбоевом порядке на рубеже развертывания, маршрут и время движения в исходном положении, и колонные пути из него на рубеж развертывания при вводе в прорыв.

С точки, расположенной именно на этом рубеже полкилометра восточнее Терноватки, началась на рассвете 25-го января организация ввода в прорыв. По приказанию полковника Щербакова я ввел командование танкового полка и батальонов в обстановку. Начав с назначения единых для всех ориентиров, сказал:

— От Терноватки, как видите, остались два дома и до десятка печных труб, а в северной части Базавлука — лишь несколько труб.

— Вот звери! Везде деревни превращены фашистами в пепелища да развалины, — горько и зло проговорил командир танкового полка майор В.В.Дедюев.

— Жители рассказывают, что перед отходом угоняют людей в Германию и специально поджигают деревни, — заметил подполковник Листухин.

— Ответят еще за это! — резко сказал полковник Щербаков. — Продолжим работу.

После подробного ознакомления с построением обороны 123-й пехотной дивизии и местностью в пределах видимости включился в разговор комбриг. Он уточнил направления наступления полка и батальонов с рубежа развертывания, где и какими силами противник может оказать сопротивление, дал указания по взаимодействию с пехотой и артиллерией, осуществляющими прорыв, и особо подчеркнул:

— Главное внимание — правому флангу, хотя там и своя бригада. Помимо моторизованной дивизии, обороняющейся где-то на рубеже Новоалексеевка, Тарасо-Григорьевка, Новоивановка, с Апостоловского направления может нанести контрудар одна из двух танковых дивизий — 24-я или 9-я. Этот удар может достать и нас. А на рубеже Каменка, Шолохово думать о левом фланге, против которого возможен контрудар никопольской группировки фашистов.

С 27-го января резко потеплело. Снег начал быстро таять, пошли дожди. Предвидение комбрига сбылось. Ручьи на глазах превращались в бурные потоки. Незначительно промерзший грунт быстро оттаял. Имевшиеся только полевого типа дороги после прохода нескольких единиц техники становились труднопроходимыми.

Нам пришлось срочно увеличить возимый и носимый боекомплект боеприпасов, и запасы горючего на танках и автомобилях. С танков в походные реммастерские изъяли часть инструмента и принадлежностей и на каждый из них дополнительно погрузили в ящиках полбоекомплекса выстрелов и патронов, как в боевое отделение, так и снаружи на полки, по две 200-литровые бочки дизельного топлива. Мотострелковые, разведывательные и артиллерийские подразделения увеличили носимый запас патронов и гранат до 1,5 боекомплектов.

— Опасно так, Никодим Ефремович. В вещмешках сержантов и красноармейцев продуктов — полусухого пайка, один раз покушать. Все занято патронами, — говорил начальник политотдела.

Улыбнувшись, Щербаков спросил меня:

— Штаб считал, какой груз несут на себе мотострелки?

— Да, как я докладывал, 31 кг, а с полным сухим пайком — 33 кг.

— Вот и хорошо. Изо дня в день запас патронов будет таять, а еды прибавляться: сумеем взять ее у фашистов, голодными не будем.

Марш в исходное положение по маршруту Павловка, Малая Калиновка, Хрущевка, Назаровка бригада совершила в два перехода: первый — с двух часов и до утра 29-го января, второй — в ночь на 30-е, с дневным отдыхом в Хрущевке (7 км восточнее Ново-Николаевки). Собственно, никакого отдыха не было. Всюду на расстоянии 26-ти километров первого перехода личный состав тянул на руках и танковыми тягачами автотранспорт, артиллерийские тягачи и спецавтомобили. Еще тяжелее достался второй, всего лишь 15-километровый участок. Командование и штаб бригады в полном составе следовали с подразделениями и оказывали помощь в организации движения.

Ночь с 29-го на 30-е января я провел на переправе через реку Базавлук севернее Ново-Николаевки. Мост инженерно-минная рота построила низким, без предвидения, поверх настила пошла вода, а затем и унесла его. Более или менее благополучно переправилась головная автоколонна — тыл танкового полка и 1-й мотострелковый батальон. А затем настил сорвало и унесло. Возникло критическое положение. Тут и начальнику инженерной службы бригады капитану Семененко и командиру инженерно-минной роты пришлось выслушать от меня немало резких слов. Пришлось задуматься.

Вдруг стоявший невдалеке командир саперного взвода лейтенант Максим Александрович Некрасов воскликнул:

— Кирпич! Товарищ майор, метрах в пятистах — полуразрушенный кирпичный завод!

И тут не только саперы, а сотни людей из подошедших колонн были поставлены на поднос кирпича. Целый и битый, он утапливался между свай до образования твердой подводной насыпи, через которую катилась вода глубиной 30—35 см, насыпи, действовавшей с постоянной подсыпкой. По этому подводному мосту и переправилась бригада.

Я же набрал в сапоги воды, а когда к утру возник заморозок, то на бесчувственной правой ноге обморозил большой и второй пальцы. Лишь через четыре дня обнаружил это, когда ноге стало тесно от опухоли, поднявшейся выше голени. При постоянном движении залечивание шло месяц.

К рассвету 30-го января боевым составом бригада сосредоточилась в исходном положении Назаровка, Лысая Балка, но автотранспорт мотострелковых подразделений и с грузами подтягивали до утра 31-го января.

— Как же пойдем в прорыв? — беспокоясь, говорили офицеры штаба. — Без артиллерии и минометов?

— Что будет двигаться, с тем и пойдем, — ответил я. И тут осенило: лошади! Нужны лошади! Выслушав это, комбриг распорядился:

— Искать лошадей и в первую очередь для артиллерии!

Так, с 30-го января бригада постепенно стала обзаводиться лошадьми. К началу наступления в колхозах нам удалось выпросить девять лошадей, из них пять пошли в артиллерию и четыре в разведывательную роту. В дальнейшем конским составом мы обзаводились, захватывая его у гитлеровцев, ограбивших советские села и деревни.

Из информации о бое передовых батальонов, проведенном с утра этого дня, было известно, что противостоящая группировка противника не изменилась. А к рассвету 31-го января мы оперативной группой штаба заняли подготовленный заранее НП у посадки, полкилометра восточнее Терноватки, с целью наблюдения за ходом артиллерийской и авиационной подготовки и началом прорыва обороны 4-м стрелковым корпусом.

Артиллерийская и авиационная подготовка началась в 8 часов 45 минут». Первый залп сотен орудий и реактивных установок прозвучал как удар мощной молнии. Последовавшие затем залпы, беглый огонь и тысячи разрывов снарядов и мин в расположении врага слились в единый непрерывный оглушающий грохот. Земля сотрясалась и гудела. Сквозь облака земли и черного дыма, поднимавшиеся над обороной противника, огненные вспышки разрывов проглядывали сплошным ковром из светло-красных мерцающих роз.

Вскоре открыли огонь сотни орудий, поставленных на прямую наводку. Их выстрелы в свою очередь смотрелись, как множество сверкающих звезд. Дважды прилетали штурмовики Ил-2 и поражали цели реактивными снарядами и пушечным огнем.

Такую мощную и плотную огневую подготовку я видел впервые. По наблюдению в бинокль создалось впечатление, что оборонительные позиции гитлеровцев буквально перепаханы. И оно не оказалось обманчивым.

Ружейно-пулеметного огня противника почти не слышалось; его артиллерия, поставленная на прямую наводку, молчала, а с закрытых позиций отвечала редкими батарейными залпами.

— Хорошо пашут артиллеристы и авиаторы. Молодцы! — неоднократно восклицал полковник Щербаков. — Быть прорыву, а значит, и мы проскочим в тыл фашистов!

— Такую мощь огня, обрушенную на фашистов, вижу впервые. Успех должен быть! — с пафосом вторил я. — Только из-за грязи не проскакивать, а пролезать нам придется.

— Враг-то тоже не скачет, а лазит. Тут-то и увидим, кто это лучше умеет делать.

После 50-минутной артиллерийской и авиационной подготовки, в 9 часов 35 минут стрелковые полки первого эшелона при поддержке небольшого числа танков и СУ-76 перешли в атаку и вскоре захватили первые траншеи.

— Быстро на КП! — приказал комбриг. — Теперь могут последовать неожиданные команды.

По возвращении мы получили печальный доклад. Одно звено Ил-2 (четыре самолета) по вине ведущего, не сумевшего правильно сориентироваться, нанесло удар по двухорудийной батарее нашего артдивизиона в исходном положении, в результате чего личный состав расчетов частью погиб, частью получил ранения, а пушки оказались выведенными из строя.

— Нельзя было ошибиться: ведь пехота стрелковых полков четко обозначала ракетами свой передний край, да и от линии фронта до батареи — 8 км, — возмущались офицеры штаба.

— Я уже сообщил в политотдел корпуса об этом, — доложил комбригу подполковник Листухин. — Должны за это ответить перед трибуналом.

— Да, это беда! Но жаль не только зря погибшей батареи, но и летчиков: легко ли разобраться где свои, а где противник в этом кавардаке из земли и дыма, — с горечью сказал Щербаков.

В середине дня командиры и начальники штабов бригад, возглавляемые командованием корпуса, прибыли по вызову на вспомогательный пункт управления (ВПУ) 8-й гвардейской армии.

В степи с использованием существовавшего ранее и свеженасыпанного курганов в блиндажах, обеспеченных оптикой, шла жаркая оперативная работа с использованием радио и проводных средств связи.

Спрятав «Виллисы» в укрытие, ведомые генералом Танасчишиным, мы по ходу сообщения выдвинулись к блиндажам командования. Вскоре к нам в сопровождении трех генералов вышел генерал армии. Это был командующий 3-м Украинским фронтом Родион Яковлевич Малиновский, которого мы, бригадные офицеры, видели впервые. В шапке-ушанке, с солдатской плащ-накидкой поверх шинели, выше среднего роста, неторопливый, он пожал руки генералам Танасчишину и Жданову и, поприветствовав наклоном головы нас, спросил:

— Трофим Иванович, вылезли из грязи? Готовы?

— Да, готовы. Боевой состав вылез, а автотранспорт и тылы вытягиваем, — ответил комкор.

Затем он кратко заслушал комбригов о состоянии бригад. И, обращаясь ко всем нам, сказал:

— В прорыв пошлем вас, может, и раньше половины завтрашнего дня, так что «быть на взводе». Вот гвардейцы 8-й, — сказал он, показывая на высокого генерал-полковника, как мы после встречи узнали, командарма Василия Ивановича Чуйкова, — прорыв ведут успешно. Хорошо рассчитайте время, потребное вам на выход из исходного положения до боевых порядков пехоты и обгона ее.

На этом комфронта пожелал нам успехов.

Перед нашим уходом к Щербакову подошел генерал-полковник авиации, как оказалось командующий 17-й воздушной армией фронта Владимир Александрович Судец.

— Большой урон нанесли вам штурмовики? — спросил он. Полковник Щербаков доложил, а затем добавил:

— Все же я прошу вас никого не судить. Война-то ведь состоит не только из правильных действий, но и из ошибок.

— Спасибо, но это зависит не только от меня.

Позже мы узнали, что командир звена был все же привлечен к судебной ответственности.

После ухода с ВПУ генерал-лейтенант Танасчишин подозвал командира и начальника штаба 14-й бригады, Щербакова и меня. После того как мы подготовили карты, он объявил:

— В 14-й бригаде на марше застряла артиллерия, поэтому вношу изменения в свое решение. На правом фланге, на направлении главного удара войдет в прорыв 13-я бригада, а на левом фланге — 14-я. Ясно?

— Есть! — ответили комбриги.

Мы сразу организовали рекогносцировку к западу от Терноватки. И как было ни трудно, дождь вновь лил непрерывно, к 12-ти часам 1-го февраля успели новые задачи на местности довести до всех командиров подразделений и экипажей, а колонные пути провесить ночью.

В 15 часов 1-го февраля по телефону и радио был принят сигнал на ввод в прорыв. Бригада двинулась в бой с противником и… распутицей. Первоначальные попытки двигаться всем составом оказались безуспешными. Танковый полк с десантом и следовавший за ним основной состав КП на двух легких танках быстро оторвались от артиллерийских и мотострелковых подразделений, хотя и танки двигались медленно. С разрешения командира бригады я дал по радио распоряжение мотострелковым, разведывательным, саперным и зенитным подразделениям взять все минимально необходимое для боя, оставить машины и продвигаться пешим порядком.

Тяжелый грунт не позволял развивать скорость даже танкам. Поэтому танковый полк с десантом и КП вошли в деревню Приют лишь около двадцати одного часа, причем, разведгруппа на легких танках вошла в соприкосновение с отходящим противником на южной окраине деревни. При вспышках ракет на улицах просматривалось более десятка застрявших автомашин и гусеничных тягачей противника. Здесь же мы обогнали пехоту.

— Похоже, нам и допрорывать оборону не придется, — вслух думал комбриг.

— Да, товарищ полковник, прорыв чистый, — с радостью произнес майор Федоров. — Все теперь зависит от быстроты нашего продвижения.

— Нужно при всех трудностях ускорить движение, — решил Щербаков. — Начальник штаба, дайте такое распоряжение.

Это указание я немедленно исполнил, и оно было быстро принято командирами танкового полка и спешенных подразделений. А как артиллерия?

— Прошел около километра, буксую, — ответил на мой запрос командир дивизиона майор Брандуков. — С четырьмя расчетами легких, по десять мин на каждый, двигаюсь пешком, прошел Терноватку, — докладывал командир минометного батальона майор Гурков.

— Придется действовать пока без артиллерии, — решил для себя комбриг.

Продвигаясь так скоро, как позволял танкам грунт, бригада в два часа 2-го февраля встретила первое сопротивление в Ново-Украинке. В результате короткого боя, в котором подошедшие пешком мотострелки атаковали с фронта, а танки с десантом — охватом слева, противник в панике бежал на юго-запад. Затем в пять часов был атакован с ходу противник в поселке возле станции Базавлук; он бежал, оставив около тридцати автомашин с боеприпасами, снаряжением и продовольствием.

— Вот и провиант есть! — обращаясь к подполковнику Листухину, воскликнул Щербаков.

Он приказал мне распорядиться, чтобы часть продуктов была роздана личному составу, а остальное взято под охрану.

Около семи часов мы вновь с ходу атаковали противника в Тарасо-Григорьевке, но безуспешно.

Комбригу было предложено танковым полком обойти село с востока и одновременной атакой танками с юга, а мотопехотой с севера уничтожить гитлеровский гарнизон.

— Согласен. Подавайте команды.

— Товарищ Дедюев, бережно расходуйте снаряды, ведь вы у нас теперь и артиллерия, — передавая распоряжение, подчеркнул я.

— Понял, выполняю, — ответил Василий Дмитриевич.

С началом двухсторонней атаки гитлеровцы в панике бежали на запад, оставив технику, много трупов и потеряв несколько десятков пленными из состава 123-й пехотной дивизии. При допросе пленных выяснилось, что в селе оборонялся усиленный пехотный батальон с задачей удерживать село и окрестности до конца дня с тем, чтобы обеспечить занятие обороны на подступах к Каменке и эвакуацию из нее техники, боеприпасов и других материальных средств.

Здесь из состава танкового десанта особо отличилась группа мотострелков во главе с гвардии лейтенантом Николаем Васильевичем Захаровым. Преграждая путь отхода гитлеровцам из села, она уничтожила 18 и пленила 6 гитлеровцев. Захаров лично уничтожил четырех фашистов.

На рассвете южнее Тарасо-Григорьевки, в балке, бригада захватила до двухсот исправных, но застрявших автомашин с водителями, загруженных боеприпасами, горючим, продовольствием и военно-техническим имуществом.

Посмотрев на застрявшие семитонные трехосные «Круппы», четырехтонные «Сименсы», я сказал командиру бригады:

— Вы правы, товарищ полковник, врагу грязь мешает не меньше, чем нам. И кто проворнее, искуснее, у того и будет успех.

— У нас он будет, Обатурыч, у нас!

Соседи также успешно вошли в прорыв. 36-я гвардейская танковая бригада к рассвету овладела Мироновкой, нанеся поражение поспешно отступавшим и бросавшим технику подразделениям 16-й моторизованной дивизии. А 14-я гвардейская мехбригада заставила спасаться бегством гитлеровцев, выбитых ею из Новоивановки.

Выдвигаясь на юг из Тарасо-Григорьевки, мы обратили внимание на группу легковых машин и людей около них в полукилометре западнее села, сзади нас. В бинокль определили, что автомобили «Виллис», а в группе есть генералы. Посланный мною на «Виллисе» майор Федоров вскоре вернулся и доложил, что это — генерал армии Малиновский с группой генералов и офицеров. Он потребовал от Федорова доложить обстановку и затем спросил:

— От Каменки бригада далеко?

— Разведка — в двух километрах, танковый полк — в шести.

— Передайте командиру бригады: с захватом Каменки нужно поспешить.

Выслушав доклад Федорова, полковник Щербаков удовлетворенно заметил:

— Комфронтом-то находится там, где надо. Значит, и резервы недалеко. Теперь за правый фланг можно не беспокоиться.

В середине дня на короткое время прекратился дождь, улучшилась видимость. В двенадцать часов танковый полк с десантом с ходу атаковал оборонявшиеся на северной окраине

Каменки подразделения 16-й мотодивизии гитлеровцев. Вскоре нанесли удар по их позициям прилетевшие по нашей заявке два звена штурмовиков. Враг не выдержал и обратился в бегство. Мы сумели овладеть хорошо подготовленными в инженерном отношении позициями, захватить центр и, вслед за бегущими, переправиться на южный берег реки Каменки. Хотя около 14-ти часов 10 танков с пехотой контратаковали с запада в направлении северной окраины Каменки, но противостоявшие им три танка Т-34 и взвод мотострелков два танка зажгли. Контратакующие отошли, но при отходе три танка застряли, подставили борты и были сожжены огнем наших танков. К 18-ти часам подошли пешие подразделения обоих мотострелковых батальонов и подразделения обеспечения.

Село Каменка, растянувшееся с запада на восток — на шесть, а с севера на юг — на два с половиной километра, потребовало больших усилий, чтобы очистить от гитлеровцев. Оно было буквально забито их застрявшей на улицах техникой, исчислявшейся несколькими сотнями. Бригада взяла четыре крупных склада и около сотни лошадей, частью с повозками. Деморализованные группы гитлеровцев метались из хаты в хату, оказывая слабое сопротивление. Многих из них спасла наступившая темнота. Словом, очистку подразделения продолжали до двух часов 3-го февраля.

Мы посчитали, что дело сделано. В четыре часа я прилег в одной из хат на пару часов, но вскоре был разбужен от раздававшихся рядом автоматных очередей. Оказывается, в соседней хате комендантский взвод обнаружил группу гитлеровцев, ответивших огнем. Вскоре они сдались в плен. Такие стычки имели место во многих местах села. А всего в Каменке было взято в плен до сотни фашистов.

И по внешнему виду, и по настроению эти пленные резко отличались от пленных 1942-го года по памятному мне Брянскому фронту — тренированных крепышей, самоуверенно обещавших на допросах скорую нам гибель.

Представленные утром 3-го февраля полковнику Щербакову, пожелавшему допросить, пятеро пленных, среди которых были и солдаты и унтеры, подавленно и трусливо жались друг к другу. В отличие от нашего личного состава, побритого, умывшегося и имевшего исправную обувь и одежду, гитлеровцы предстали в развалившейся обуви, рваном обмундировании, с заросшими и грязными лицами. Оказалось, что три человека принадлежат разным батальонам и ротам 60-го моторизованного полка, четвертый — 341-му разведывательному танковому батальону и пятый — 146-му артполку, частям, входившим в 16-ю моторизованную дивизию. Отвечали они через переводчика охотно и быстро.

— Что это вы так перепутались? Где ваши командиры? — спрашивал полковник.

— Наши части разбиты, ваши танки обгоняли нас, пришлось отходить быстро, к тому же ночью. Все перепуталось, многие попали в плен, в том числе и некоторые командиры. Большая часть командиров отошла на самоходных и штурмовых орудиях.

— Вы — в плену. Для вас война кончилась. А что будет с вашей армией?

— Гитлер капут! — почти хором ответили они.

— Мы это слышим от вас, немцев, не первый раз. А ведь вы, послушно выполняя приказы Гитлера, тоже виноваты.

В ответ — молчание.

Так мы убедились в невысоком моральном состоянии отступавших перед нами фашистских частей.

Что касается 16-й моторизованной дивизии, то уже по окончании операции из информации вышестоящих штабов нам стало известно, что она, как и 123-я и некоторые другие дивизии гитлеровцев, была разгромлена, а остатки ее отведены в тыл.

Наиболее беспокоившим моментом в работе штаба было продвижение артиллерии и тылов. Временно пришлось изъять из разведки два легких танка для того, чтобы подтянуть тыловые подразделения танкового полка и двух мотострелковых батальонов. К утру 3-го февраля они были уже в двух километрах от Каменки. Семьдесят лошадей и до двадцати парных повозок было направлено в тыловые колонны для подвоза горючего и боеприпасов.

Из-за тяжелого грунта расход горючего в танках оказался значительным. Частично пополнить его за счет подвоза бочек на легких танках и трофеев удалось лишь к 9-ти часам 3-го февраля. И сразу же был выдвинут для захвата Апостолово передовой отряд. Вскоре его пришлось остановить и вернуть.

Около 11-ти часов было получено боевое распоряжение командира корпуса, коренным образом менявшее боевую задачу бригады. Она должна была повернуть на восток и к 18-ти часам овладеть Александровкой. Такой же поворот должны были осуществить другие бригады.

— Роль корпуса и нашей бригады коренным образом меняется, — резюмировал полковник Щербаков. — Очевидно, командующий фронтом решил направить корпус на Никополь с целью окружения и уничтожения Никопольской группировки противника.

— Придется нам стать на пути фашистских дивизий, которые будут вырываться из окружения.

— Это будет как под Сталинградом и Таганрогом, — заметил майор Федоров. — 6-я немецкая армия пойдет стеной, не захочет быть вновь уничтоженной.

Мы были информированы, что с этого момента корпус входил в подчинение командующего 8-й гвардейской армией.

Дорога на Александровку оказалась изрядно забитой застрявшей техникой противника, частью исправной и частью поврежденной. К тому же возобновился дождь. Поэтому по глубокой грязи двадцать километров пути танки и пешие мотострелковые батальоны прошли за пять часов и к 18-ти с половиной часам заняли северную часть Александровки, а разведгруппа вошла в соприкосновение с противником в южной ее части раньше.

Около 20-ти часов командиров, начальников политотделов и начальников штабов бригад вызвал к себе, на северную окраину Шолохова, генерал-лейтенант Танасчишин. Он заслушал доклады о состоянии бригад. Каждая бригада была разорвана на две части: воюющую — танки с десантом и командные пункты; ползущую по глубоко раскисшему чернозему, в отрыве на 15—20 км — артиллерию и автотранспорт.

— Потери личного состава в бригаде пока не превысили 70-ти человек. Из-за перегрузок много поломок на танках. Пять нами восстановлено за счет запаса агрегатов, перевозившихся на танковых тягачах, а четыре отстали из-за отсутствия агрегатов трансмиссии. Боеприпасов — полбоекомплекта, горючего — ползаправки. Колонна артиллерии прошла Каменку, тыла — на подходе к Каменке.

— А гужевой транспорт? — спросил комкор.

— 70 лошадей и 20 повозок уже направлены под горючее и боеприпасы.

Такая же картина была в других бригадах.

Заслушав предложения своих заместителей по технической части и тылу, генерал Танасчишин дал подробные указания. В частности, он потребовал:

— Неотложно усилить подвоз гужевым транспортом. Ремонт танков производить за счет снятия агрегатов с одних танков на другие, то есть из двух неисправных танков делать один.

Затем он уточнил боевые задачи бригад.

— В южной части Александровки еще фашисты. Нам решать две задачи: захват рудника и полное овладение Александровкой, — докладывал я комбригу по дороге на КП бригады. — Полагаю, что до рассвета надо атаковать фашистов в Александровке, а затем совместно с соседом слева — 15-й бригадой — перейти в наступление на противника в руднике.

— Согласен. Сейчас же поставим задачи.

Вызванные на КП командиры танкового полка и мотострелковых батальонов получили новые задачи и указания по доставке боеприпасов.

В упорном бою ночью и утром 4-го февраля противник был выбит из южной части Александровки, при этом он потерял три орудия, 42 автомобиля, 13 человек пленными и около 370-ти убитыми. Впервые прозвучали с нашей стороны редкие выстрелы 82 миллиметровых минометов из минометных рот мотострелковых батальонов, доставленных минометчиками пешком и во вьюках.

А с утра этого дня корпус тремя бригадами начал наступление из Александровки и Шолохова на восток для овладения марганцевыми рудниками имени С. Орджоникидзе. Предусматривалось, что в дальнейшем 15-я механизированная и 36-я танковая бригады разовьют наступление на Никополь, а наша бригада в районе Перевизских Хуторов перережет автомобильную и железную дороги, связывающие Никопольскую группировку с Апостолово. Марганцевые рудники, имевшие большое народнохозяйственное значение, нужно было захватить раньше, чем враг взорвет их.

15-я и 36-я бригады, начавшие наступление на час раньше нашей бригады, в напряженном бою к девяти часам овладели шахтами первого рудника. С десяти часов на правом фланге корпуса начала наступление 13-я бригада; она обогнала 15-ю и к 12-ти часам овладела вторым рудником. В упорном скоротечном бою, понеся потери, главным образом от огня танков, противник отошел на юго-восток, бросив три орудия, прицепленные к тягачам с работающими двигателями. Таким образом, в результате стремительных действий корпуса марганцевые рудники были спасены от разрушения.

В полдень бригада повернула на юг и начала продвижение в сторону Перевизских Хуторов. К югу от Александровки местность оказалась низинной, болотистой. В полукилометре от села рудником была возведена дамба высотою до шести метров, ограждавшая отстойник. Мотострелковые батальоны, преодолев ее, двинулись к Перевизским Хуторам, но были остановлены сильным артиллерийским и стрелково-пулеметным огнем. А танки могли выйти за дамбу по единственному проходу шириной до пяти метров. Первый танк был подбит, и проход оказался закрытым.

— Вот неудача! — сказал командир бригады, когда мы наблюдали это, перемещая КП к дамбе.

Но вскоре за дамбой поднялся густой белый дым, к проходу подошел второй танк и отбуксировал подбитый. Это несколько дымовых шашек южнее дамбы зажгли химики танкового полка.

— Похвально, Дедюев! — сказал ему по радио Щербаков. — Рассредоточьте за дамбой танки пошире за обоими мотострелковыми батальонами, изучите оборону фашистов. Атаку начнем после вашего доклада.

Командир подтвердил, что задачу понял.

Пока шашки горели, выбранный на дамбе НП был саперами оборудован укрытиями для наблюдения и переносных радиостанций. Когда рассеялся дым, и открылась панорама местности, просматривавшаяся во все стороны на несколько километров (дождь шел с перерывами), то, что мы увидели, поразило. Грейдерная дорога Никополь — Апостолово на просматриваемом участке Перевизная Балка, Перевизские Хутора, река Базавлук — была вся заполнена в несколько рядов автомобилями, мотоциклами, орудиями на прицепе, повозками противника. Эта армада техники в ходе движения на запад большей частью застряла в грязи. Лишь изредка по сторонам этой темно-зеленой змеи двигались в западном направлении повозки, запряженные лошадьми, да гусеничные тягачи.

— Несомненно, это тылы Никопольской группировки, — вслух подумал я.

— Значит, за ними скоро появится боевой состав. Не опоздать бы с перехватом путей отхода, — задумавшись, сказал командир бригады.

— Похоже, часть боевого состава фашисты уже отвели и поставили вот здесь, против нас, для прикрытия коммуникаций, — наблюдая в бинокль, докладывал я. — По окраинам Перевизских Хуторов, западнее и восточнее — много окопов, набитых пехотой. Да и огонь-то как артиллерии, так и пехоты — организованный.

— Это скверно… Посмотрим, что покажет атака, — шаря биноклем оборону, не сразу ответил полковник.

После 15-ти часов состоялась атака. И сразу выявилось огневое превосходство противника, в результате которого мотострелки были прижаты к земле.

— Подавите пулеметные точки, но экономно расходуйте снаряды, — передал я командиру танкового полка распоряжение комбрига.

Противотанковой артиллерии у гитлеровцев здесь оказалось единицы, что позволило экипажам уверенно вести танки в атаку и маневрировать. Принял участие в бою и минометный батальон четырьмя 82-мм минометами, доставленными пешком, при наличии для всех их лишь сорока мин.

В ходе повторной атаки бригада к 20-ти часам подошла к Перевизским Хуторам на 500 м. И тут начались контратаки многочисленной пехоты противника. В течение часа их состоялось три. Только 3-й, правофланговый мотострелковый батальон был контратакован примерно двумя пехотными батальонами численностью до 600 человек, изрядно пьяных. Батальон уничтожил не менее роты фашистов. И все же бригада вынуждена была отойти на рубеж, с которого начала атаку.

3-му батальону при отходе пришлось пробиваться через пехоту врага, пытавшуюся его окружить. При этом был смертельно ранен командир батальона майор Василий Дмитриевич Глазков, весьма опытный, грамотный и вдумчивый офицер. Мы потеряли надежного комбата. Вступивший в командование батальоном старший лейтенант В.В.Межуев не потерял управление, и умело организовал прорыв. Руководя атакой, он сам уничтожил трех гитлеровцев.

От пленных 3-й горнострелковой дивизии, захваченных в этом бою, мы узнали, что в районе Перевизских Хуторов и мостов 2 км западнее, обороняется два полка этой дивизии, усиленные артиллерией.

Так начались ожесточенные бои у Перевизских Хуторов, ставшие особо памятной вехой в истории корпуса и бригады. Они продолжались до 10-го февраля.

Полученная в середине дня 5-го февраля весть о взятии 8-й армией важного железнодорожного узла Апостолово очень обрадовала. Это означало, что 6-я гитлеровская армия лишилась не только главной базы снабжения, но оказалась раздвоенной, причем, над ее Никопольской группировкой нависла опасность окружения.

— Сейчас, боясь быть отрезанными, фашистские соединения ринутся на запад, то есть прямо на нас, — докладывали мы с начальником разведки командиру бригады. — Пойдут с танками, если они не завязнут. Вот уже и перебросили с плацдарма сюда 3-ю горнострелковую дивизию на прикрытие путей отхода.

— Как жаль, что артиллерия не может вылезти из грязи. Без нее будет тяжело, а ведь перехватить пути фашистам и удержаться надо, во что бы то ни стало, — заключил наши раздумья Никодим Ефремович.

По распоряжению командира корпуса вечером бригада сдала свой рубеж 14-й бригаде и ночью атаковала противника в Соцгороде. В результате короткого боя она овладела поселком, отбросив гитлеровцев на восток. Вскоре, как из-под земли, появились женщины и дети; они со слезами обнимали воинов, восклицая: «Наши пришли! Наши!»

Предположение о возможных действиях противника, высказывавшееся накануне штабом, 6-го февраля подтвердилось. Оказавшись теперь уже на левом фланге корпуса, бригада с утра перешла в наступление на Перевизские Хутора с северо-востока. Резко уступая в численности пехоты, она и на этот раз брала верх, за счет танков, которых фашисты здесь не имели. К полудню продвижение составило 1—1,5 км. И тут была обнаружена колонна вражеской пехоты, не менее пехотного полка, двигавшаяся с востока от Никополя к Перевизской Балке. Ни танков, ни артиллерии в ней не просматривалось.

Приняв доклад командира бригады по радио, генерал-лейтенант Танасчишин приказал временно перейти к обороне.

Так начались бои с войсками гитлеровцев, непрерывно отходившими с Никопольского плацдарма.

Подошедшая группировка атаковала бригаду в период с 18-ти до 20-ти часов трижды и, используя численное превосходство, потеснила ее к Соцгороду, но большего достичь не смогла. При этом она понесла большие потери, особенно от огня танков.

Были потери и у нас, но в подавляющей части ранеными. Здесь, как и в предыдущие дни, отличились медики, в первую очередь, санинструкторы и санитары. Например, санинструктор 1-го батальона старшина К.Т.Ганжа вынес из-под огня 26 раненых. Вскоре он был награжден орденом Отечественной войны II степени.

В ночь на 7-е февраля полковник Щербаков был вызван командиром корпуса. После уточнения задачи бригады генерал Танасчишин предупредил, что командующий 8-й гвардейской армией генерал Чуйков действиями корпуса не доволен.

— Искуснее ведите огонь и лучше используйте ночь, — потребовал он.

Наши тылы барахтались в грязи восточнее Каменки. Повозками смогли подвезти лишь мизерное количество боеприпасов, поэтому к утру 7-го февраля в подразделениях имелось 0,2 боекомплекта, что составляло 10—11 снарядов на танк, 35—40 патронов на автомат и карабин, 60 — на пулемет.

Возросли и потери. В ротах обоих мотострелковых батальонов в строю оставалось по 20—40 бойцов. Все это усложнило решение задачи по перехвату путей отхода Никопольской группировки.

Днем 7-го февраля мы вели подготовку к очередному наступлению на Перевизские Хутора. Прикрывая отход, противник оборонял рубеж каменоломни, Перевизские Хутора, Пе-ревизская Балка. Его пешие колонны одна за другой шли на запад через эти населенные пункты, и было тяжко смотреть на то, что это движение не было сил пресечь.

Вблизи нашего НП, оборудованного на насыпи железнодорожной ветки, шедшей через Соцгород на рудники, расположился НП одного из дивизионов артиллерийского полка 57-й стрелковой дивизии.

— Что представляет и чем располагает ваш дивизион? — спросил я командира.

— Гаубичный, на конной тяге. Имею по 12—14 выстрелов в передках.

— Не густо! Но давайте действовать вместе.

— Доложу командиру полка.

В этот момент прибыли на двух «Виллисах» два генерала и два офицера и поднялись к нам на насыпь. В шедшем первым, я узнал командарма генерал-полковника В.И.Чуйкова. Он был взволнован, сердит и, не дослушав моего рапорта, резко спросил:

— Почему вы не в Перевизских Хуторах? Где комбриг?

— Полковник Щербаков говорит по радио с комкором, — показал я на стоявшую внизу автомобильную радиостанцию. — Послал сообщить о вашем прибытии.

— Доложите, где бригада?

Я показал на местности положение бригады, соседей и противника, доложил данные о нем по показаниям пленных.

— Сколько же у вас тут танков?

— Девять Т-34 с танком командира полка и два легких в разведгруппе.

— А где остальные?

— Четыре Т-34 ремонтируем, вернее, стараемся из четырех сделать два, и три легких танка тянут автомобили с боеприпасами.

— Почему из четырех танков делаете два? Я объяснил.

— Откуда вы взяли 3-ю горнострелковую дивизию? Такой в 6-й немецкой армии нет, — решительно возразил командарм, обращаясь к представившемуся полковнику Щербакову и ко мне.

— Она из 4-го армейского корпуса гитлеровцев, отведена с плацдарма, — ответил я.

Генерал Чуйков задал такой же вопрос одному из сопровождавших его офицеров, видимо, разведчику, и тот с картой в руках подтвердил сказанное нами.

Задумавшись и понаблюдав через бинокль, командарм продолжал:

— Опоздали мы. Да и сил маловато, некомплект душит… Почему ждете для наступления ночь?

— У противника превосходство в людях и артиллерии. А ночью наши силы увеличиваются, так как фашисты боятся танков, да и огонь их артиллерии теряет точность.

Подозвав командира артдивизиона 57-й дивизии, командарм сурово спросил:

— Видите эту огромную колонну, идущую на запад, к мостам?

— Вижу.

И повысив голос, вскричал:

— Почему, черт возьми, не стреляете?

— У меня 50 снарядов на четыре гаубицы. Если их израсходую, то атаку пехоты не поддержу.

— Не болтайте! Открывайте огонь!

Командир дивизиона бросился подавать команды. От шести пристрелочных разрывов колонна противника рассредоточилась, но не прекратила движение.

— Ту-тут нужна с-стрельба со-сотнями снарядов с максимальным те-темпом, — волнуясь, проговорил Щербаков.

— Сам знаю! Стой! Прекратить огонь! — приказал командарм командиру дивизиона. — Лучше поддержите мехбригаду.

И, обратившись к Щербакову, потребовал:

— А вам, комбриг, сегодня ночью Перевизские Хутора взять!

— Слушаюсь! — ответил Никодим Ефремович, — поспешая немолодой походкой за быстро шагающим к машине командующим армией.

И в ночь с 7-го на 8-е февраля была предпринята новая попытка овладеть Перевизскими Хуторами совместно с наступавшей правее 14-й бригадой. К трем часам 8-го февраля бригаде удалось ворваться на восточную окраину деревни, но противник контратакой превосходящих сил пехоты отбросил ее обратно, причем, вырвавшись из окружения 1-й мотострелковый батальон, командиром которого был капитан В.Д.Мозговой, понес большие потери.

Утром 8-го февраля мы получили информацию из штаба корпуса об освобождении Никополя совместными действиями войск 3-й гвардейской армии 4-го Украинского фронта и 6-й армии 3-го Украинского фронта.

И колонны отходящих гитлеровцев становились все плотнее. Они уже жгли застрявшую технику и начали жечь деревни. Мы же были значительно обескровлены и крайне экономно стреляли.

— Хотя бы хвост фрицам отсечь, — с досадой и мечтательно проговорил полковник Щербаков. — Где, вы думаете, танки фашистов?

— Из-за поспешного отхода 13-я и 17-я фашистские танковые дивизии, полагаю, оставили их в грязи на плацдарме: ведь для вытаскивания и переправы через Днепр нужно время, а его нет, — не без радости ответил я.

— Значит, мы достигли уже многого. Угроза окружения, которую сотворил наш корпус, стоила гитлеровцам не обозного хвоста, а потери бронетанковой и другой техники.

— Конечно.

— И все же хвост из живой силы нам надо отсечь.

Лишь в ночь с 9-го на 10-е был достигнут некоторый успех.

К 16-ти часам 9-го февраля прибыло около двадцати повозок с боеприпасами и дизельным топливом. Были и мины, и танковые выстрелы. В течение двух часов все это поступило в подразделения.

С 18-ти часов 9-го февраля корпус начал наступление на Перевизские Хутора тремя мехбригадами, причем 13-я гвардейская мехбригада оставалась на левом фланге боевого порядка и имела прежнюю задачу — овладеть восточной частью деревни. Отразив с 23-х часов сильную контратаку, бригада овладела центральной частью Перевизских Хуторов и закрепилась. В этом бою удалось захватить до полусотни лошадей.

Западнее того же рубежа достигли 15-я и 14-я мехбригады. Этот успех, однако, не позволил пресечь движение колонн противника, переместившееся на железную дорогу, идущую на Апостолово.

А утром 10-го февраля по распоряжению комкора бригада сдала занимаемые позиции 170-му гвардейскому стрелковому полку 57-й гвардейской стрелковой дивизии, сосредоточилась в Александровке для совершения марша в Апостолово.

К сожалению, овладеть сильным опорным пунктом и пресечь отход колонн противника на запад не удалось: ни сил, ни средств не хватило. Но и здесь корпус нанес большой урон противнику, о чем свидетельствовало множество трупов на подступах к Перевизским Хуторам и на улицах этого населенного пункта.

После 30-километрового тяжелого марша бригада боевым составом к 14-ти часам 11-го февраля сосредоточилась на западной окраине Апостолово, пополнившись по пути из своих тыловых подразделений боеприпасами и горючим. Противник в этот день нанес контрудар с юго-востока с целью вернуть себе Апостолово. На острие контрудара действовала 24-я танковая дивизия. Немало танков ее, особенно новых образцов, застряло, но частью их она прорвалась в Большую и Малую Костромки. И 4-й гвардейский мехкорпус, составив здесь второй эшелон 8-й гвардейской армии, вел бои с прорывающимися через боевые порядки 28-го стрелкового корпуса группами танков и пехоты. В отражении этого контрудара он участвовал с 12-го по 17-е февраля.

Наша бригада, находясь в резерве корпуса, в этом не участвовала. Она пришла в Апостолово, имея 47 стрелков, одно 45 мм орудие на конной тяге и полдесятка танков, в основном неисправных; столько же исправных танков она передала в другие бригады. С 14-го февраля начал двумя-тремя орудиями в день подтягиваться артдивизион. Переместившись, с 13-го по 17-е бригада располагалась в Александровке, 17 км северо-западнее Апостолово. А с 20-го февраля, когда корпус был перегруппирован под Кривой Рог, она расположилась в Свистуново, 20 км на юг от Кривого Рога.

С 16-го февраля наступило похолодание. На подмерзшую почву выпало много снега. Этим мы воспользовались и собрали, наконец, бригаду в одно место. Началась напряженная работа по восстановлению техники и вооружения, по получению и обучению пополнения.

22-го февраля войсками фронта был взят Кривой Рог. И через несколько дней закончилась начавшаяся 30-го января операция, названная впоследствии Никопольско-Криворожской.

Итак, 6-я гитлеровская армия избежала полного уничтожения, но понесла сокрушительное поражение. Более десятка ее дивизий лишились техники, тяжелого вооружения, материальных средств и военно-технического имущества. Велики были потери и в людях. В конце 60-х годов, знакомясь с книгой немецкого историка К. Типпельскриха «История второй мировой войны», я заинтересовался, в частности, и его оценкой поражения 6-й армии под Никополем. Он не без оснований приравнял его к Корсунь-Шевченковской катастрофе.

А нашей стране были возвращены Криворожский железорудный бассейн и Никопольские марганцевые рудники. Командование фронтов, особенно 3-го Украинского, превосходно подготовило и провело наступательную операцию в условиях распутицы.

Большой вклад в успех операции внес и 4-й гвардейский механизированный корпус, за что удостоился награждения орденом Красного Знамени.

(Имеется в виду окружение и уничтожение крупной немецко-фашистской группировки под Корсунь-Шевченковским войсками 1-го и 2-го Украинских фронтов в феврале 1944-го года).

В успешные действия корпуса немалый вклад внесла и 13-я гвардейская механизированная бригада. Она уничтожила более 850-ти солдат и офицеров противника, взяла в плен 343 человека, сожгла и подбила 9 танков, более 80-ти автомашин, захватила трофеи: пушек — 8, автомашин — 329, тракторов — 12, лошадей — 130, повозок — около 120, складов разных — 6.

В трудных условиях распутицы более умелыми, стойкими и мужественными оказались советские воины, их авангард — гвардейцы-танкисты. Лучше показали себя и советские танки: они прошли, а немецкие застряли. Не боясь обидеть другие рода войск бригады, мы во весь голос говорили тогда: операция выиграна благодаря нашим танкам.

Большое число воинов было удостоено правительственных наград. Весь личный состав корпуса получил благодарность от Верховного Главнокомандующего.

Победная операция изменила моральное состояние личного состава. Многократно возросла вера воинов бригады в свои силы. «Мы не разучились после Сталинграда и Миуса бить фашистов!» — часто слышалось в эти дни.

Мое настроение, настроение офицера, впервые ощутившего счастье большой победы после многих неудач, трудно передать словами. Могу лишь сказать, что именно тогда, в феврале 1944-го года, я поверил в то, что уже умею воевать.

Потери в людях бригада понесла во много раз меньше, чем противник. Но боль утрат — 163 человека погибших, в том числе 25 офицеров, — постоянно обжигает сердце. Они лежат в братских могилах Днепропетровской области, в том числе в Перевизских Хуторах — 77, в Александровке — 47, в Соцгороде — 15 человек. Из 163-х человек 139 погибли в боях за Перевизские Хутора…

…В послевоенное время рядом с марганцевыми рудниками образовался город, получивший название Орджоникидзе. В начале февраля 1994-го года он отмечал пятидесятилетие освобождения своей земли от фашистских захватчиков. На торжества была приглашена группа участников боев, в том числе и я.

Прекрасно организованное Горсоветом мероприятие, внимание, проявленное к освободителям, тронули нас до глубины души. Но особенно взволновал вид превосходно обустроенных и ухоженных братских могил.

Братская могила в Перевизских Хуторах — самая большая. Здесь покоится прах более четырехсот воинов и каждый пятый — из 13-й гвардейской мехбригады. На плитах из красного гранита высечены звания, фамилии и инициалы погибших. И с грустью и радостью, что не забыты, читал я фамилии своих однополчан: майора Глазкова В. Д., старшего лейтенанта Шевченко И.А., лейтенанта Панферова В. А., старшего сержанта Скорика Г. И., сержанта Дмитриевой Г. А., рядового Блохина и других.

Мы покинули гостеприимный город с чувством глубокого удовлетворения увиденным, благодарности ко всем, кто свято хранит память павших за Родину…

 

Очередное поражение «мстителей»

В последней декаде февраля бригада располагалась в селе Свистуново и в ближайших к нему населенных пунктах, в 20-30-ти километрах юго-восточнее Кривого Рога.

Те дни совпали с 26-й годовщиной Красной Армии. Похвала Верховного Главнокомандующего, его вдохновляющий праздничный приказ, новые и новые сообщения об освобождении городов и сотен населенных пунктов на правобережье Украины, разгром крупной группировки врага под Корсунь-Шевченковским вызвали восторг и новый прилив энтузиазма. Отоспавшиеся и отдохнувшие гвардейцы вместе с тем полнее и глубже ощутили значение собственного вклада в одержанную в завершившейся операции победу — победу долгожданную после неудач на Никопольском плацдарме. Требовалось этот энтузиазм и командирам и политработникам направить на всестороннюю тщательную подготовку к дальнейшим боевым действиям.

Однако не все звенья действовали энергично. Еще в начале прошедшей операции полковник Щербаков заметил недостаточную активность и оперативность начальника политотдела, а подполковник Листухин существенно не среагировал на замечания комбрига. Комбриг все чаще стал давать поручения заместителю начальника политотдела майору Павлу Егоровичу Зубову, отличавшемуся стремлением как можно чаще быть в подразделениях.

В описываемые дни добавилось еще ряд моментов. Распространились разговоры, прежде всего, в среде офицеров, в которых выражалось недовольство тем, что 14-я гвардейская механизированная и 36-я гвардейская танковая бригады удостоились почетного наименования «Нижнеднепровских», а наша обойдена. Такие настроения пользы делу не приносят, но и пресечь их не трудно. К тому же политотдел затянул оформление писем в местные органы власти по жалобам солдат и офицеров, касавшимся бед их семей. И еще: полковник слышал, как Листухин в резкой форме высказал в мой адрес недовольство помещением, отведенным политотделу.

И мне пришлось быть свидетелем первой серьезной размолвки комбрига со своим заместителем по политической части.

— Никодим Ефремович, — докладывал Листухин, — начальник политотдела корпуса полковник И.Н.Козлов потребовал прекратить нездоровые разговоры, выражающие обиду на то, что бригада не была представлена к почетному наименованию. Прошу собрать командиров и замполитов и дать указания.

Немного заикаясь, как всегда при волнении, полковник высказался довольно жестко:

— Ра-ради этого вызывать? Ра-разве эти разговоры влияют на боеспособность? К тому же командиры на занятиях в поле и даже в небоевые дни не спят. Разговоры же можно пресечь одним командирским словом, устыдив гвардейцев в нескромности.

— Как же с распоряжением Козлова?

— Выполняйте его, общаясь с командирами и политработниками там, где они дело делают. Вас не часто видят, используйте этот случай.

— На это дня не хватит, — насупившись, возразил Листухин.

Немного горячась и повысив голос, комбриг бросил:

— Нет времени? Однако вы его на-находите, чтобы часами осматривать хаты в Свистуново и претендовать на лучшее расположение политотдела, чем штаб. Но почему орган управления, на который я опираюсь каждую минуту, должен быть расположен хуже политотдела?

И уже более спокойно продолжил:

— А не вы ли поддержали эти нескромные разговоры на совещании политработников? Вот и расхлебывайте теперь.

Меня этот разговор и ободрил и огорчил: ободрил поддержкой командира, огорчил моей причастностью к неприятному диалогу.

С середины февраля начало подмораживать. На замерзший грунт в последующие дни лег снег толщиной 10—20 см. Дороги стали проезжими. Бригада собрала технику, материальные средства, обогатившись ценными трофеями: хорошо оснащенными реммастерскими на базе трехосных автомобилей повышенной проходимости фирмы «Крупп», радиостанциями «Телефункен» на автобазе и переносными, 20-мм автоматическими прицепными зенитными пушками «Эрликон», сотней грузовых автомашин.

Приняв небольшое пополнение из госпиталей и танки из ремонта, мы развернули боевую подготовку. Ей предшествовало обобщение опыта передвижений и наступления в условиях распутицы, проведенной штабами бригады, танкового полка, батальонов и дивизиона. Выводы и предложения полковник Щербаков тщательно рассмотрел, внес поправки и дополнения, обсудил с командирами на совещании и дал указания.

— Морозный и снежный конец февраля здесь редкость, — подчеркнул он. — Уже в ближайшие дни придет весенний этап распутицы, в условиях которого придется продолжить наступление. У нас по-прежнему будет два мотострелковых батальона, роты которых и батальоны в целом учить наступать как за танками, так и в танковом десанте, не забывая привлекать артбатареи и минометные роты.

Затем он указал, как оснастить артиллерию.

— В батальонах поставить одно-два орудия, в артдивизионе — четыре на конную тягу, в минометных ротах по два миномета нести во вьюках. Всех лошадей из подразделений тыла бригады передать в тылы батальонов и артдивизиона для перевозки боеприпасов.

По решению командира штаб совместно с командованием полка и батальонов провели пробную экипировку бойца дополнительным количеством боеприпасов и загрузку танка — увеличенным количеством боеприпасов и горючего.

В результате эксперимента, в котором командиры и политработники на себе проверяли терпимость дополнительной нагрузки, было решено сверх положенных норм иметь: на единицу стрелкового оружия — три, на танк — один боекомплект боеприпасов и одну заправку. Кроме того, у мотострелков, не входящих в десант — по две 82 мм мины или по два 45 мм снаряда.

Конечно, дополнительные боекомплект боеприпасов за броней и на броне и заправка горючего на броне танка стесняли действия экипажа, исключали круговой поворот башни и снижали его подвижность, но опыт действий в распутицу диктовал эти меры, как единственно возможные.

Пишу об этих мерах подробно для того, чтобы читатель, прежде всего молодой офицер, не только представил себе цену победы, но и понял то, с каким упорством и настойчивостью велся поиск решений, чтобы в труднейших условиях превзойти противника в мастерстве.

С усиленными мотострелковыми батальонами под руководством командования бригады состоялись учения, в ходе которых отрабатывалось как взаимодействие, так и приемы ускоренного передвижения мотострелковых подразделений по танковых колеям. Например, в начале учения с 1-м батальоном его командир капитан В.Д.Мозговой пояснил офицерам:

— Вот я пробил слой застывшего под снегом грунта, и что видите? Погружаюсь в грунт, как на болоте! Проделайте это сами.

Офицеры проделали, и с ними произошло то же самое.

— А теперь станьте со мной рядом в колею, только что проложенную гусеницей танка. Ноги внизу уперлись в уплотненный грунт, погрузились на ту же глубину, но в воду. Обувь намокает одинаково, но идти значительно легче.

О наших расчетах комбриг считал долгом доложить командованию корпуса. По его указанию, прибывшему на учение 1-го батальона начальнику штаба корпуса я изложил выработанные соображения. На этот раз генерал Жданов был доступен, без обычной суровости, что в мыслях я связал с получением им накануне ордена. Выслушав, заставив кое-какие цифры из расчетов повторить, он ответил:

— Мероприятиями такого рода мы занимаемся. Сегодня или завтра получите указания.

Действительно, на следующий день было получено распоряжение. Наши проработки ему не противоречили.

Короткая пауза между боями заканчивалась. А несколькими днями раньше пришел конец хорошей погоде: хлынули дожди, снег быстро растаял, грунт раскис; ручьи стали речками, поднялась вода в Ингульце.

2-го марта распоряжением штаба корпуса предписывалось бригаде на участке шириной 2 км оборудовать две переправы через Ингулец: одну — для техники, другую — для пешего и конного состава бригады. Бригадный инженер капитан Николай Николаевич Семененко получил задачу выбрать места для переправ и доложить мне на берегу реки утром 3-го марта.

Среднего роста, неизменно в очках, всегда корректный и с начальниками, и с подчиненными, он в то же время отличался твердой волей, настойчивостью и смело брал на себя ответственность.

Еще затемно 3-го марта мы с ним выехали на избранные места переправ, выдвинув к реке испрошенных им еще ночью при докладе 100 человек стрелков и два малых танка.

— А танки зачем? — спросил я его.

— Для натягивания тросов подвесного моста.

Шел дождь, тяжелые облака прижимались к земле. Легкий танк Т-70, на котором мы следовали, медленно, с натугой двигался, погружаясь гусеницами в землю. Против северной окраины Широкого лежали на земле и пружинили в быстрой воде плети стальных тросов обрушенного подвесного моста. У головного сооружения этого моста Семененко доложил:

— Барабаны исправны, оттянутые концы закрепим на блоках, накроем настил и… пешеходный мост в строю.

Через 400 м вниз по течению, на восточном низком берегу поймы Николай Николаевич показал створ моста для переправы техники. Инженерно-минная рота уже трудилась.

— Основное русло реки перекроем мостом на рамных опорах, — докладывал инженер, — а по пойме длиной 80 м отсыплем дамбу, защитив ее от размыва камнем из карьера, который рядом. Через мост вода, по мере подъема ее уровня пойдет перекатом, поэтому для устойчивости его края тоже загрузим камнем.

Капитан Семененко как доложил, так и сделал причем своевременно: к утру 5-го марта мосты были готовы. Образованный инженер-строитель, он творчески подходил к решению всякой, возникавшей перед бригадой задачи инженерного обеспечения. Не припомню, чтобы он где-то подвел.

3-го марта генерал-лейтенант танковых войск Танасчишин ориентировал командование бригад о роли и месте 4-го гвардейского мехкорпуса в новой наступательной операции 3-го Украинского фронта.

— В составе ударной группировки фронта применяются две подвижные группы: фронтовая, конно-механизированная, в которую входят 4-й гвардейский кавалерийский и 4-й гвардейский механизированный корпуса, вводимая в прорыв в полосе 8-й гвардейской армии, и армейская, 23-й гвардейский танковый корпус, действующая в полосе 46-й армии. Главный удар фронт наносит в общем направлении Цветков, Новый Буг, далее на юг, в тыл группировке фашистских войск, действующей восточнее Николаева. С выходом войск 8-й армии на рубеж Загородный, Цветков, Карповка, корпус вводится в прорыв с задачей завершить разгром частей 3-й горнострелковой дивизии и, преследуя противника, на второй день, совместно с 4-м кавкорпусом, овладеть городом Новый Буг. В дальнейшем развивать успех на юг в направлении Баштанка, Бармашово. Слева вводится в прорыв кавкорпус, справа, на удалении 15—20 км — 23-й, танковый.

Затем комкор объявил свое решение, по которому корпус вводился в прорыв в двухэшелонном построении. В первый эшелон назначались 15-я механизированная и 36-я танковая бригады, во второй — 13-я и 14-я механизированные бригады. К рубежу ввода в прорыв, корпус выдвигался двумя колоннами: в правой — 15-я бригада и приданный корпусу 212-й танковый полк; в левой колонне — 36-я танковая, 13-я и 14-я механизированные бригады, два самоходных и приданный 35-й танковый полки.

Задачей 13-й бригады было, развертываясь из-за левого фланга 36-й танковой, войти в прорыв с рубежа Анновка (2 км севернее Андреевки), Андреевка и, преследуя противника, к исходу первого дня овладеть Троицко-Сафоново, второго дня — северо-восточной частью города Новый Буг.

Готовность к вводу в прорыв назначалась к шести часам 6-го марта.

При разработке соображений по решению для доклада комбригу мы в штабе не были первоначально едины. Если придется допрорывать оборону, то танковый полк лучше раздать на усиление мотострелковым батальонам, а если сразу преследовать, то в первый эшелон целесообразно поставить танковый полк с десантом.

— Боевой порядок, построенный для допрорыва, пригодится и для преследования, — настаивал майор Федоров.

— Но в этом случае то небольшое количество танков, которое у нас есть, наполовину будет в главных силах, как бы зарезервировано, — возражал я.

Тут вовремя вмешался начальник разведки.

— Во втором эшелоне у противника 24-я танковая дивизия, а это «Пантеры» и «Фердинанды». Что с ними сделает слабенький авангард?

— Точно! В данном случае нужно иметь впереди побольше танков. Назначим головной отряд в составе усиленного танкового полка, придав ему в качестве десанта две роты 3-го батальона. А главные силы поведем в таком порядке: артдивизион, 1-й и 3-й батальоны, минометный батальон, тыловые подразделения. КП бригады — в голове главных сил.

С этим согласились все.

Такое решение диктовалось также ограниченностью наших сил. Бригада имела: личного состава — одну треть от штатной численности, танков Т-34 — 8 единиц или 23%, легких — 8, орудий 76 и 45 мм — 10 из 24-х, минометов 82 и 120 мм — 8 из 36.

Определив танковому полку и батальонам рубежи и районы, которые они должны были достигнуть по дням, я доложил комбригу изложенные выше соображения. Полковник Щербаков согласился с предложенным, и штаб до конца дня 3-го марта довел задачи до полка и подразделений. К середине дня 4-го марта боевые задачи знал весь офицерский состав.

Утром 5-го марта бригада перешла в выжидательный район в северной части села Широкое (12 км южнее Кривого Рога). Здесь проводилась непосредственная подготовка к вводу в прорыв: рекогносцировки с целью изучения и обозначения маршрутов к переправам и от них, к исходному району и до рубежа ввода в прорыв; организация взаимодействия со стрелковой дивизией 8-й армии, через боевой порядок которой предстояло пройти; доукомплектование подразделений повышенными запасами боеприпасов и горючего.

К вечеру того же дня мы были уже в исходном районе на западном берегу Ингульца. Дамба с мостом, через которую в трех местах шла вода, выдержала переправу не только техники бригады, но и 35-го отдельного танкового и 292-го самоходного полков. Движение растянулось на три часа.

Первоначально не ладился переход по подвесному мосту: он раскачивался. Но вскоре нашли решение: двигаться парами с дистанцией четыре шага, держась за канаты, и друг за друга.

Чтоб не потерять управление, пришлось для буксировки радиостанций, обеспечивающих связь со штабом корпуса и с подчиненными подразделениями, взять два легких танка Т-70. Вся разведрота, большая часть роты управления и штаб сели на лошадей. Автотехнику, кроме некоторых трофейных машин повышенной проходимости, решено было оставить в исходном районе.

Теперь и нам пришла пора добывать сведения о противнике собственными силами. Поэтому в ночь на 6-е марта в боевой порядок, изготовившейся к наступлению стрелковой дивизии, были высланы дозоры и НП от разведроты и разведвзвода танкового полка.

В последние часы 5-го марта состоялись беседы командования бригады с личным составом. С танкистами и десантом встречались начальник политотдела корпуса полковник Козлов и подполковник Листухин, я — с мотострелками, а Щербаков собрал воинов, прибывших на пополнение. Он кратко изложил боевую задачу бригады, отметил, что фашисты морально надломлены и при организованном натиске не устоят, основное внимание уделил тем особенностям действий, которые диктует распутица. А в заключение сказал:

— Гвардейцы! Будем помнить: у человека одна мать, одна у него и Родина. Сделаем новый шаг к ее полному освобождению! За дело!

В 10 часов 6-го марта округа наполнились грохотом выстрелов и разрывов, а земля — содроганием. Это 8-я гвардейская армия начала артподготовку. Вскоре ее дивизии перешли в атаку, что означало, что нам надо быть в готовности двинуться в прорыв в любую минуту.

Мы были готовы. Бригада стояла в колонне за 36-й танковой бригадой. Вид колонны был непривычный и довольно живописный. За танковым полком с десантом вперемежку выстроились кони с седоками, орудия на конной тяге и на прицепе за вездеходами «Крупп», пешие мотострелковые подразделения, минометчики с вьюками, конные повозки тылов батальонов и бригады.

Конечно, как кадровый танкист, я чувствовал себя на худеньком «воронке» не в своей тарелке. Но ведь на войне всякое бывает, случилось и это.

Ровная черноземная степь далеко просматривалась, кроме тех направлений, которые пересекались несколькими лесополосами. Через каждые 4—6 км местность прорезали обрывистые, как огромные промоины, овраги и балки, тянувшиеся с севера на юг.

Подъехали к командиру танкового полка майору Дедюеву. Увидев озабоченное лицо, спросил:

— Что беспокоит, Владимир Дмитриевич?

— Да все то же, «Фердинанды» и «Пантеры» 24-й дивизии фрицев.

— Надо их обмануть…, — неопределенно сказал я.

— Каким образом?

— Атаковать в темноте…

— Но ведь ввод в прорыв произойдет днем?

— А может, и в темноте. Нельзя на рожон лезть!.. Лучший вариант — атаковать в темноте, имея мотострелков частью впереди интервалов между танками, частью в интервалах, не считая десанта. Те, что впереди, осветят ракетами. Экипажи увидят танки и штурмовые орудия противника на близком расстоянии и поразят, а ваши танки будут в тени.

— Хороший вариант, но от нас он не зависит.

— Согласен. Однако будьте к нему готовы.

Крепко пожав друг другу руки, взаимно пожелали успеха в предстоящих действиях.

Первоначально рубеж ввода корпуса в прорыв был назначен в одном километре восточнее хутора Цветков. Но как часто бывало ранее, стрелковые дивизии до 13-ти часов не смогли прорвать оборону гитлеровцев, и достичь указанный рубеж. И командование фронтом приказало конномеханизированной группе (КМГ) завершить прорыв и выполнять свою задачу.

Корпус первым эшелоном в 15 часов 30 минут атаковал 16-ю моторизованную и 3-ю горно-стрелковую дивизии, но сразу столкнулся с 24-й танковой дивизией, которая выдвинулась заранее и укрепила их крайне слабую оборону. Атака замедлилась, а затем остановилась.

В это время наша бригада, двигаясь за 36-й бригадой, уже развернулась в предбоевой порядок. КП расположился на поле, с которого не только с помощью биноклей, но и невооруженными глазами, мы видели в двух километрах западнее, за цепочкой окопов противника, линию танков «Пантера», и несколько сзади них — штурмовых орудий «Фердинанд». Видимость из-за дождя ограничивалась этими пределами. Примерно на фронте до двух километров мы насчитали 10 танков и 8 штурмовых орудий. Артиллерийский огонь со стороны противника был несильный, а со стороны 8-й гвардейской армии достаточно мощный. Авиация не действовала.

Уже в самом начале атаки в первом эшелоне корпуса загорелось пять танков и самоходно-артиллерийских установок, а у противника — один.

— Что мы, Обатурыч, с вами ожидали, то и произошло: танковая дивизия фашистов стала стеной, — с горечью проговорил полковник Щербаков.

— Сейчас введут в бой нашу бригаду, а надо бы с наступлением темноты, — ответил я. — Соотношение невыгодное: 43 танка и САУ, движущихся против 18-ти неподвижных с лучшими орудиями.

Мы на время замолчали, но каждый из нас думал об одном и том же: нельзя потерять танки и САУ в первые часы многодневной операции. Без них в сложившихся погодных условиях наступать невозможно.

— Товарищ полковник, наверное, сейчас получим сигнал. Давайте попросим комкора атаковать не ранее 18-ти часов, то есть с наступлением полных сумерек.

— Разве меня послушают! — с досадой ответил комбриг.

Будучи старше на 8—10 лет и опытнее обоих генералов, Никодим Ефремович в предыдущих операциях не стеснялся высказывать свое мнение, что не всегда нравилось.

Тотчас же по радио нас вызвали к командиру корпуса. Для ускорения последовали не на лошадях, а на легком танке. Генерал-лейтенант Танасчишин сидел за насыпным земляным укрытием на раскладном стуле в окружении нескольких подчиненных и с кем-то резко говорил по радио. Начальник штаба корпуса подозвал Щербакова и меня и, показывая на местность, тихо, но твердо сказал:

— Атаковать тотчас из-за левого фланга Ивлиева и взять Цветков. Поняли?

— Есть, понял, — ответил командир бригады.

Я нанес направление атаки на карту. Генерал Жданов вопросительно покосился на меня. Мне положено было молчать после ответа моего командира, хотя тревожная мысль сверлила душу: решено атаковать засветло! А в сознании стояли взволнованный командир танкового полка и напряженные взгляды танкистов. Но как будем продвигаться 150 км без танков, хотя настоящих-то их всего восемь? Это рождало решимость.

Закончив разговор, комкор резко повернулся в нашу сторону, а Никодим Ефремович доложил о прибытии. По жесту начальника штаба генерал Танасчишин понял, что задача командиру бригады поставлена и распорядился:

— Одна нога здесь, другая — уже в бригаде и — вперед! Затем он приказал командиру 36-й бригады подполковнику Ивану Дмитриевичу Ивлиеву:

— Как 13-я сравняется с вами, так вместе с ней атакуйте. Не топтаться!

Быстро, насколько позволяла ситуация, я обратился к командиру корпуса:

— Товарищ генерал, задача глубокая, ее выполнять танками. Как вы убедились, атакуем днем — танки потеряем. Сдвиньте атаку всего на час-полтора. В начале ночи танки и штурмовые орудия фашистов не смогут точно стрелять, а наших численно больше, они проскочат, к тому же более проходимы.

— Что еще за разговоры! У меня приказ — войти в прорыв!

— Корпус уже вошел в бой, приказ выполняется. Ночью наверстаем. Просим час, всего час! — настаивал я.

Смерив меня недобрым взглядом, комкор вдруг остановился, посмотрел на Ивлиева, одобрительно скосившегося на меня и… отрезал:

— Согласен! Атака для всех в 18.00. За пять минут до этого — огневой налет артиллерии и минометов. В стык между 15-й и 36-й бригадами ввести в бой 35-й танковый и 292-й самоход-но-артиллерийский полки.

Мы засветло уточнили задачи головному отряду, батальонам и дивизиону и начали развертывать бригаду в боевой порядок левее 36-й.

В 18 часов после огневого налета по единому сигналу корпус возобновил атаку. Танки, натужно гудя, двинулись вперед при свете ракет и открыли огонь. Гусеницы глубоко врезались в землю, по их следам спешили вперед змейки стрелков.

КП перемещался за танковым полком. Средь треска стрельбы и грохота разрывов, блеска трасс снарядов и пуль прозвучало привычное «Ура» наших батальонов.

— С успешным началом вас! — громко кричал по радио командиру полка и комбатам полковник Щербаков. — Обходите топи и овраги, не застряньте.

Вскоре КП стал двигаться непрерывно: танки все же давали скорость до шести километров в час. Остались позади окопы противника, местами были видны трупы, горело несколько танков в глубине. «Может, это наши!» — встревожила догадка.

— Первый, я одиннадцатый, есть ли потери? — запрашиваю командира полка.

— Один поломался, остальные идут, — ответил майор Дедюев.

«Где же фашистские танки?» — спрашиваю себя. «А если противник их отвел и с утра начнет нас жечь?» — обожгла мысль.

С ходу, без серьезного сопротивления головной отряд к 20-ти часам овладел полусожженной Андреевкой. Донесли в штаб корпуса, в ответ радиограмма Жданова «Так держать! Не останавливаться!»

Поравнялись со сгоревшей «Пантерой», невдалеке — еще две машины. Я спешился, подошел к первой из них. Это было штурмовое орудие «Фердинанд». Исполин, с длиннущей пушкой во время разворота для отхода глубоко зарылся в грунт, его катки — тарелки намотали на себя столько грунта, что сомкнулись, а двигатель не смог уже провернуть гусеницы. Экипаж поспешно бежал, оставив работающим двигатель и включенным внутреннее освещение. То же случилось в 15-ти метрах с «Пантерой». В темноте, на фоне неба разглядел силуэты еще нескольких машин.

— Что с ними? — спросил полковник, когда я догнал его. Я с радостью воскликнул:

— Они не ушли! Понимаете, не ушли, сели и горят! Как хорошо! А наши танки идут!

Так в эту ночь 24-я танковая дивизия противника потеряла свою бронетехнику. Грудами металла стояли застрявшие танки и истребители танков, еще четыре часа тому назад весьма опасные!

…В то время мы не располагали полными тактико-техническими данными новой немецкой бронетанковой техники, поэтому застревание я объяснял неудачной конструкцией ходовой части. Через много лет, командуя объединением и сталкиваясь с испытаниями новых советских танков, обнаружил главную причину низкой проходимости «Пантер», «Тигров», «Фердинандов». Если давление гусеницы танка Т-34 на один квадратный сантиметр грунта (удельное давление) составляло 0,8 кг, то у «Пантеры» оно было 0,88 кг, у «Тигра» — 1,03 кг, «Фердинанда» — 1,14 кг. Именно по этой причине они сели на днища. Опыт зимы и весны 1944-го года на Украине, показавший, что предел удельного давления должен быть 0,8 кг, стал для нас важнейшим аргументом в работе с конструкторами и танкостроителями по испытанию новых танков…

Бригада перешла к преследованию. Дальше стали попадать брошенные автомобили, повозки, противогазы, каски, винтовки, пулеметы. Враг бежал!

Лишь за хутор Цветков пришлось вести бой, где была взята группа пленных, несколько бронированных и грузовых автомашин. Отличился командир мотострелковой роты младший лейтенант Владимир Михайлович Чуприков, лично уничтоживший пять фашистских солдат и захвативший бронетранспортер с водителем.

Около 24-х часов командиров и начальников штабов 13-й и 36-й бригад вызвали к командованию КМГ. В одной из хат хутора — Цветков за столом, освещенным солдатской лампой (гильза 45 мм снаряда, наполненная дизельным топливом с вставленным фитилем) сидел генерал-лейтенант в кубанке, с накинутой на одно плечо буркой. Это был командир 4-го гвардейского кубанского кавалерийского корпуса Плиев Исса Александрович, который возглавлял группу. Худощавый, с удлиненным узким носом, взглядом, реже обращенном на собеседников и чаще мимо них, он производил впечатление человека, уверенного в себе.

За тем же столом сидели генералы Танасчишин, Жданов и начальник штаба кавкорпуса генерал-майор Пичугин Николай Андреевич. Генерал Танасчишин представил комбригов Щербакова и Ивлиева.

— Значит, договорились, — продолжил Плиев, начатый до нас разговор. — Авдотьевка, Троицко-Сафоново, Октябрьский в вашей полосе, южнее — кавкорпус, причем, ваш сосед — 9-я кавдивизия генерал-майора И.В.Тутаринова.

— Да, конечно, — ответил Танасчишин. Затем Плиев спросил комбригов:

— Где сейчас ваши танки?

— Идут на Казанковку, — ответил Щербаков.

— Мои — севернее, — доложил Ивлиев.

— Преследуйте, насколько возможно, быстро. Не ввязывайтесь во фронтальные бои, обходите, и фашисты сами убегут.

Мы едва догнали свою бригаду. Около 4-х часов 7-го марта головной отряд занял Казанковку, а в 6 часов 30 минут завершился бой за Авдотьевку. В ней было захвачено пять танков и три штурмовых орудия, до полусотни автомашин, склады оружия, продовольствия и горючего, которым сразу же дозаправились танки.

В 13 часов бригада овладела поселком Троицко-Сафоново и остановилась на короткий отдых. Небо прояснилось. Начались налеты «Мессершмидтов» и «Фокке-Вульф 190А» причем последние, имевшие не одну, а четыре пушки и оснащенные противотанковыми снарядами, были опасны для танков. Зенитно-пулеметная рота почти непрерывно вела огонь, прикрывая танки и КП с радиосредствами. Все же были потеряны один средний и один легкий танки. А наши самолеты, из-за удаленности аэродромов, не появлялись. Отстала и зенитная артиллерия.

В 17 часов бригада возобновила преследование. Теперь все наше внимание было сконцентрировано на Новом Буге. Около полуночи штаб корпуса информировал, что в Новом Буге предположительно находится штаб 6-й немецкой армии, а на станции выгружаются эшелоны. Почти одновременно разведгруппа бригады, проскользнувшая на конях между отходящими подразделениями противника и приблизившаяся к станции Новый Буг, радиограммой подтвердила это.

— Спешат подбросить резервы фашисты, чтобы удержать город и остановить КМГ, — сделал вывод полковник Щербаков, заслушав полученную информацию. — Да и необходимость прикрыть перемещение штаба армии обязывает Хол-лидта к этому.

— В систему обороны города он включит и станцию с поселком Октябрьским, — добавил начальник разведки.

— Вот именно. В первую очередь разведайте оборону этих объектов.

Разведгруппа в период с часу до двух 8-го марта взяла пленных: северо-восточнее станции — 208-го пехотного полка 79-й пехотной дивизии, а юго-восточнее — 139-го полка все той же, старой знакомой, 3-й горно-стрелковой дивизии.

В первом случае отличился сержант разведроты Аникин. Возглавляемая им группа разведчиков из четырех человек взяла двух гитлеровцев в плен и трех, в том числе офицера, уничтожила, взяв у него карту с нанесенной на ней оборонительной позицией у станции.

Так прояснилось, что предстоит преодолеть сопротивление свежих сил из резерва. Свежих, но не сильных: пленные показали, что в ротах 79-й дивизии — от 30-ти до 50-ти человек. Что касается 3-й горно-стрелковой дивизии, то в ее полках было по одному сводному батальону, в ротах которого оставалось по 10—20 человек.

Не богаты были и мы. К этому времени пять из семи легких танков остались позади из-за поломок. И лишь 7 танков Т-34 продолжали идти, а местами и ползти на днищах все вперед и вперед. Экипажи, в первую очередь механики-водители, показывали изумительное мастерство.

Более чем за полувековую воинскую службу ни в боях, ни на учениях в мирное время мне не приходилось видеть такую страшную распутицу, какая случилась в феврале-марте 1944-го года на Украине. Но именно в эту непогоду советские войска разгромили вражеские войска на правобережной Украине, проявив превосходство в военном искусстве и технике.

Прежде чем выполнить задачу овладения восточной частью Нового Буга, нужно было разгромить противника в районе железнодорожной станции. Заслушав соображения штаба, полковник Щербаков распорядился:

— Охватим мотострелковыми батальонами, усиленными танками станционный поселок с севера и юга. Головной отряд упраздняется.

В движении мы с майором Федоровым и помощником по оперативной работе капитаном Иваном Тимофеевичем Бабкиным передали одновременно полку и батальонам радио распоряжения.

О принятом решении было донесено командиру корпуса. В четвертом часу меня вызвал к радиостанции генерал Жданов. После доклада о положении бригады, он передал распоряжение:

— Атака — в 6 часов 50 минут. Справа от вас атакует в направлении северной окраины города 35-й танковый полк, его правее — 36-я танковая бригада, слева — 9-я кавдивизия овладевает южной частью города. Авиации не будет.

К пяти часам 8-го марта бригада заняла исходное положение в одном километре от противника с тем, чтобы он не мог заранее определить направления атаки батальонов; оборонял же он рубеж один километр восточнее станции.

Атаку мы начали в установленное время. Помогли выдвигавшиеся слева к городу подразделения 9-й кавдивизии. Значительного сопротивления враг не оказал. Как только танки с десантом севернее и южнее станции перешли железнодорожные пути, пехота противника начала отход. С КП у северной части поселка было уже хорошо нам видно, как отходившие фашисты обратились затем в бегство от атаковавших их танков, десант с которых так и не спешивался, ведя огонь с брони. Те из фрицев, которых обогнали танки, в страхе приседали и поднимали руки.

Станция к семи часам была очищена от противника. Здесь вновь отличился командир роты младший лейтенант Чуприков. Его рота захватила склад горючего, предотвратив его поджог, при этом сам он уничтожил несколько солдат противника.

КП переместился на западную окраину станционного поселка. И тотчас мы были окружены десятками женщин и детей. Дети криком выражали восторг, восхищенно смотрели на нас, а женщины улыбались и плакали, громко говоря по-русски и по-украински:

— Пришли! Пришли, родненькие, к нам. Милые наши воины, как мы ждали вас!

А мы им в ответ:

— С женским праздником вас, с Восьмым марта!

КП двинулся в город. Любопытное зрелище открылось нам на поле между станцией и городом. Сначала попадались брошенные немецкие противогазы, затем шинели, каски, оружие. И всюду трупы, стон и крики раненых фашистов.

События продолжали развиваться быстро. Вместе с бежавшими, со станции бросились наутек и солдаты противника, оборонявшие окраину города. Бежали по улицам в западную часть города, а потом и дальше. Бригада, не замедляя движения, сея смерть среди захватчиков, в семь пятьдесят танками с десантом вышла в центр города. Справа вышел 35-й танковый полк, а северную часть города заняли другие бригады корпуса. Слева южной и западной частями города овладели 9-я и 30-я кавалерийские дивизии 4-го кавкорпуса. В итоге комбинированного удара к семи с половиной часам город был полностью освобожден от врага.

Быстрый выход КМГ к Новому Бугу оказался неожиданным для командования 6-й гитлеровской армии. Ее штаб настолько поспешно бежал из города, что оставил немало штабных машин с документами.

В городе и окрестностях войска группы взяли у противника большое количество техники и материальных средств. Только наша — 13-я гвардейская мехбригада захватила 4 железнодорожных эшелона с воинскими грузами, 4 склада с вооружением, продовольствием, военно-техническим имуществом и горючим, до 400 автомашин, огромные штабели артиллерийских снарядов. Число уничтоженных гитлеровцев исчислялось сотнями, более 20-ти солдат и унтер-офицеров было взято в плен. Со слов пленных, в полках 3-й горно-стрелковой, 79-й пехотной и 18-й моторизованной дивизий остались лишь группы, численностью до сотни человек.

Хотя и в спешке, но фашисты успели заминировать десятки автомашин, в основном специальных, несколько жилых зданий, поэтому примерно до 16-ти часов в городе раздавались взрывы, сопровождавшиеся пожарами — срабатывали часовые механизмы взрывных устройств.

Наши потери в людях были неизмеримо меньше, чем у противника. С конца дня 6-го до 9-ти часов 8-го марта бригада потеряла убитыми 19 и ранеными 55 человек.

Весь день 8-го марта штаб занимался организацией обороны. Вечером я рассчитывал дать отдых штабу и себе. К этому располагало и приподнятое настроение от прочтения письма жены. В тех условиях получение письма могло бы показаться невероятным, если бы не был известен гвардейцам, особенно сталинградцам, почтовый агент сержант Михаил Николаевич Алексеев. В любых условиях он умудрялся доставлять газеты и письма. В предыдущей операции он преодолевал распутицу на пароконной повозке, а сейчас — на двух верховых.

Отдых, однако, не состоялся. Последовал вызов к командиру корпуса.

— С выходом КМГ в район Нового Буга войска 6-й армии противника разделены на две части. Большая часть — 12—14 дивизий предположительно 17-го и 44-го армейских корпусов — находится к югу от Нового Буга, — начал свои указания генерал-лейтенант Танасчишин. — Командование войсками фронта решило ударом на юг, в общем направлении Баштанка, Николаев, выйти в тыл этой группировке, перехватить пути отхода и разгромить ее.

Мы склонились над картами и, следя за мыслями комкора, работали карандашами.

— Корпус получил задачу, — продолжал генерал, — к девяти часам 9-го марта овладеть Явкино в готовности в последующие сутки совместно с 4-м кавкорпусом овладеть городом

Николаев и отрезать пути отхода противнику, действующему в нижнем течении Днепра. Сосед справа — кавкорпус к 9-ти часам 9-го марта овладевает Баштанкой. Слева соседей нет.

После этого он определил задачи бригадам. 13-я гвардейская должна была преследовать противника в направлении Новополтавка, Красный Пахарь и овладеть южной частью Явкино. Соседом справа была 10-я гвардейская кавдивизия, слева — 15-я гвардейская мехбригада.

Шел 21-й час, когда мы убыли от командира корпуса, а к 9-ти часам следующего дня бригада должна была быть в 40 км к югу. Поэтому на ходу, кони — голова к голове, я внес предложение, которое полковник Щербаков принял как боевое решение: в авангарде — 1-й мотострелковый батальон с танками, в голове главных сил, за КП — 3-й батальон с танками, далее минометный батальон и тыловые подразделения на повозках. По прибытии на КП назначенные в полк и батальоны офицеры штаба под диктовку нанесли боевые задачи и тотчас убыли. И как мы ни старались, а начали движение от станции Новый Буг авангардом — в час, главными силами — в два часа 9-го марта. Только на снятие бригады с оборонительных позиций ушло три часа. Поэтому требовалось проходить по 5—6 км в час при возможном сопротивлении противника.

Ночь была, как и предыдущие, темной, дождливой с видимостью не далее 300—400 м. Но благодаря такому отличному ориентиру, как железная дорога, идущая с севера на юг, движение совершалось достаточно быстро.

Сама же дорога оказалась разрушенной. Противник уже с лета 1943-го года применял специальный прицеп к паровозу, называвшийся «Шинельвольф», который выворачивал и ломал шпалы и уродовал рельсы. Больно было смотреть на негодный путь, обидой и злобой наполнялось наше сознание.

До рассвета 9-го марта, контакт с противником имела лишь разведгруппа. Она в три часа на станции Новополтавка застала группу спящих, изрядно пьяных гитлеровцев 3-й горно-стрелковой дивизии. Из их показаний был сделан вывод, что основные силы 6-й гитлеровской армии находятся далеко восточнее нас, следовательно, выход в их тыл состоялся.

На этой станции около пяти часов произошел забавный эпизод. При поспешном отходе фашисты не успели разрушить оборудование станции и связь. Часть персонала из местных жителей во главе с дежурным находилась на месте. Майор Федоров потребовал от дежурного соединить его с диспетчером на станции города Николаева. Вскоре оттуда ответили.

— Вы диспетчер? Пригласите к аппарату немецкого воинского начальника.

— Господин майор рядом. Передать ему трубку?

— Нет. Скажите ему, что мы завтра будем в Николаеве. Пусть он перестанет разрушать путь, а то мы его повесим. Поняли?

— Понял, передаю.

Сергей подождал, но разговор на том конце линии прекратили.

С рассветом погода улучшилась, и целый день мы подвергались обстрелу и бомбежке фашистской авиации. Бригада, включая самые мелкие подразделения, двигалась рассредоточено. Скорость движения уменьшилась в три-четыре раза. Защищались огнем стрелкового оружия да тремя 12,7 мм пулеметами зенитно-пулеметной роты. И потери возросли, особенно в конском составе.

Первое серьезное сопротивление бригаде противник оказал с 18 до 20-ти часов в пяти километрах южнее Зеленого Гая. Здесь, как, оказалось, тянулась от Баштанки оборонительная позиция 79-й пехотной дивизии; на нашем направлении имелось несколько танков.

— Ну что, атакуем, Обатурыч? — спросил комбриг.

— Обойдем, товарищ полковник, — ответил я.

И как бы очнувшись от раздумий, Никодим Ефремович твердо сказал:

— Конечно, обойдем. Фашисты того и хотят, чтобы мы ввязались в бой и остановились. Слышите? В Баштанке ведет бой 30-я гвардейская кавдивизия. Мы и воспользуемся тем, что противнику не до нас. Подавайте команды на ускорение движения.

Обход слева был совершен с наступлением темноты. В эти часы командир корпуса уточнил задачу бригаде: продвигаться надлежало в направлении Красный Пахарь, Новогригорьевка, Бармашово и к исходу 10-го марта овладеть восточной окраиной города Николаева.

К пяти часам 10-го марта бригада с ходу овладела селом Красный Пахарь и двинулись на Новогригорьевку. Из информации штаба корпуса мы знали, что две дивизии 4-го кавкорпуса овладели Баштанкой.

— Теперь правый фланг у нас прикрыт, а слева 36-я бригада, — потирая руки, сказал полковник.

Вновь по радио тороплю командиров. КП ускорил движение, но через несколько минут мы убедились, что подразделения не двигаются. Я отъехал к 1-му батальону и вскоре увидел, что люди, лежа на мокрой земле, не подостлав даже плащ-палаток, спят. Нет ни движения, ни наблюдения. Разыскал комбата, он будил бойцов одной из рот.

— Переутомились, падают и засыпают, — виновато и устало докладывал он.

— Хотя бы наблюдение да дежурство огневых средств организуйте, Василий Дмитриевич.

Вернулся и доложил полковнику Щербакову.

— И в других батальонах тоже валятся. — Затем, махнув рукой, решительно приказал:

— Бригаде спать три часа!

Мы и сами едва держались в седлах. Бригада после Троицко-Сафонова, то есть почти трое суток не знала отдыха. Был в то время и сейчас остаюсь убежденным на основе наблюдения и лично пережитого в том, что человек больше трех суток не спать не может. Уже на третьи сутки притупляется реакция всех органов чувств, а мышление становится беспорядочным.

И в этот день для авиации врага корпус стал удобной мишенью. Медленно продвигаясь вперед, бригада совместно с 14-й мехбригадой к 14-ти часам овладели большим селом Новогригорьевка. Противник после бесплодной контратаки отошел на юг. Успеху способствовала кавалерия, 6 км западнее преследовавшая противника.

В ночь на 11-е марта корпус половиной своего состава разгромил гарнизон противника в Явкино, а наша бригада устремилась на Бармашово. Чем дальше в тыл врага мы проникали, тем слабее становилось сопротивление. В седьмом часу к совхозу Ровное вышла разведгруппа, открыла огонь, и фашисты числом более сотни в панике бросились в Бармашово. А получасом позже танки обстреляли медленно подошедшую с востока к совхозу автоколонну противника численностью до 60-ти машин с продовольствием и военно-техническим имуществом; шоферы бросили машины и бежали.

С 12-ти часов в обширной голой степи северо-восточнее Бармашово бригада подверглась нескольким налетам групп по 8—12 штурмовиков «Фокке-Вульф 190А». Пришлось вновь двигаться рассредоточено, в линию отделений и расчетов. Подразделения прижимались к земле при взрывах бомб, уклонялись от трасс пушечных очередей и, хотя и медленно, шли вперед.

И несли потери. Тяжело восприняли мы гибель от осколка авиабомбы командира минометного батальона — майора Якова Евтихиевича Гуркова. Выходец из белорусских крестьян, вожак колхозных комсомольцев, он добровольно вступил в армию в 1936-м году. После окончания Казанского пехотного училища, с июля 1941-го года — на фронте. В прощальном слове полковник Щербаков сказал:

— Это к таким людям, как Яков Евтихиевич относятся слова: жизнь долга, если она полна. Он прожил мало, 27 лет, а сделал много.

Да, он был предельно скромен, и в то же время отличался редкой твердостью, четкостью и исполнительностью. Таким и сохранила его память.

За три дня, с 9-го по 11-е марта, бригада потеряла убитыми и ранеными 129 человек и почти всех — от фашистской авиации. Возникли у меня трудности и из-за потери радиостанции РСБ, державшей связь со штабом корпуса. А комбриг досадовал от потери своего рыжего жеребца, как он определял, донской породы.

С 15-ти часов бригада завязала бой с противником на восточной окраине Бармашово; вскоре он отошел в центр села. Вновь отличился разведчик сержант Аникин. Во главе пяти разведчиков он взял в плен пять фрицев из 79-й пехотной дивизии.

— Видите, ребята, как гитлеровцы бегут по селу на запад? — спросил нас, штабных, командир бригады.

— Видим, — ответили мы с Федоровым. — Видим и другое: с северо-запада к селу движется колонна кавалерии.

— Вот вместе с кавалеристами и возьмем Бармашово, — решил полковник.

— Может, лучше нам ограничиться той восточной частью села, которую уже занял авангард, а главными силами обойти с востока и двигаться на Николаев? — высказался я.

— Пожалуй, так и сделаем, — согласился полковник. — По пруду в селе у них оборона и можно ввязаться в длительный бой.

Вернувшийся от кавалеристов, офицер связи доложил, что 30-я гвардейская кавдивизия наступает с задачей овладеть Бармашово.

— Вот и решение вопроса: кавалеристы свяжут гитлеровцев боем, а мы в это время совершим обход.

В восемнадцатом часу последовала контратака из центра села, но авангард ее отбил. Вскоре под натиском кавдивизии противник оставил Бармашово.

Около 19-ти часов прибыл офицер связи с боевым распоряжением командира корпуса. С потерей радиостанции связь со штабом корпуса была неустойчивой, и со слов прибывшего я узнал о недовольстве генерала Жданова. Узнав, что КП корпуса южнее Явкино, 22 км от нас по прямой, я спросил весьма опытного начальника радиостанции старшину Сергея Васильевича Петухова:

— Почему на таком коротком расстоянии плохой прием?

— Почему-то передача по трофейной радиостанции ВС-80 в телеграфном режиме идет искаженно.

— Наведите порядок! — строго сказал я начальнику связи майору Ермакову. — Не идет телеграф — работайте в микрофонном режиме, конечно, с разрешения главной станции.

Уже через несколько часов радиотелеграфисты освоили работу на трофейной станции, и связь пошла.

А боевое распоряжение коренным образом меняло задачу бригады. Оказывается, бригаде еще в половине дня надлежало повернуть на восток и совместно с другими бригадами корпуса овладеть поселком и железнодорожной станцией Снигиревка; главные силы корпуса уже двинулись туда. Позже выяснилось, что в связи с начавшимся отходом войск 6-й фашистской армии на юго-запад и запад, командование фронта решило силами КМГ, на рубеже к югу от Снигиревки до нижнего течения Висуни, и 8-й гвардейской армии — к западу от Березнеговатое, замкнуть кольцо окружения трех корпусов, не допустив их отхода за Ингул.

После двухчасового отдыха бригада двинулась на Снигиревку через Ровное и Красную Долину и в 6 часов 30 минут 12-го марта прошла последнюю. Здесь я и мои товарищи по штабу бригады впервые увидели последствия «работы» кавалеристов, проведенной ночью, до нашего прихода. Улицы были усеяны трупами порубленных фашистских вояк, атакованных внезапно. Они выскакивали из хат, кто в чем был одет, и тут же находили смерть от сабельных ударов.

— Мне это знакомо, начиная с гражданской войны. Мои земляки, казаки Плиева хорошо поработали, — говорил, улыбаясь, Никодим Ефремович. — Это — плата за принесенные врагом бедствия и слезы советского народа.

— Молодцы, умело воюют! — торжествующе произнес Федоров.

В тот же день мы узнали, что нанес этот удар один из эскадронов 9-й гвардейской кавдивизии.

Между тем пришлось увидеть первые признаки надвигавшейся с востока армады противника. Из района 2-го отделения совхоза Снигиревка, куда бригада вышла в десятом часу, были видны две большие параллельно двигавшиеся от Снигиревки на Новопетровку, колонны обозов. Ближайшая из колонн подверглась атаке роты автоматчиков. Гвардейцы охрану частью перебили, частью разогнали и в совхоз доставили отбитое у фашистов стадо коров до 500 голов 127».

Так начались бои с отходящей группировкой 6-й фашистской армии, продолжавшиеся более пяти суток. Они совпали с острым недостатком боеприпасов. В тот момент подразделения имели 0,2—0,3 боекомплекта из двух-трех в начале операции. А погода не предвещала, что в ближайшие дни просохнут дороги. И командир корпуса, и командир бригады потребовали максимально экономно стрелять.

Во второй половине дня от разведгруппы и соседей поступили достаточные данные об обороне противника в Снигиревке. Там на подготовленных позициях находилось более пехотного полка с шестью танками, артиллерией и минометами, а на путях вблизи станции стоял бронепоезд.

— Оборона уже сильная и еще будет усиливаться, а значит, нужно спешить с атакой, — сделал вывод командир бригады после доклада начальника разведки.

— Ясно, но как быть с поселком в километре севернее Снигиревки? Там — до двух пехотных батальонов, — спросил я.

— Сначала возьмем его, а потом атакуем поселок, — ответил полковник.

— Ввяжемся в большой бой, надо его обойти с востока, — предложил я.

— Попробуем.

Эта проба оказалась ошибкой: наша атака была отражена огнем пехоты и артиллерии, а задержка составила пять часов.

Начальник штаба корпуса после моего доклада об обстановке и принятом решении сказал:

— Никаких поселков! Главная цель — Снигиревка, узел железных и грунтовых дорог. Ясно?

— Вас понял.

— Выполняйте!

Бригада в 21 час обошла поселок, а сосед слева — 14-я мехбригада уже завязала бой за Снигиревку. Атака наших двух мотострелковых батальонов, усиленных каждый двумя танками Т-34 (столько осталось в строю), при огневой поддержке четырех минометов, состоялась в 22 часа. Она была остановлена сильным огнем всех видов. Справа атаковал кавполк 9-й кавдивизии. Оба соседа также не достигли успеха. И причины неудачи заключались в том, что как в численности людей, так и в огне на стороне фашистов было решающее превосходство. Во второй половине ночи атака была повторена, в результате которой к пяти часам 13-го марта бригада захватила одну улицу и перерезала железную дорогу.

— Удержите хотя бы захваченное, а днем разберемся, — передавал по радио комбатам я по указанию комбрига. — Экономно стреляйте.

По документам убитых и показаниям пленных было установлено, что бой с нами ведут из числа отходящих передовые полки 306-й и 9-й пехотных дивизий. На рассвете они нанесли первую, а через час — вторую контратаку, но бригада устояла. А в результате третьей контратаки, нанесенной с утра силами более полка с шестью танками, бригада вынужденно отошла на 2 км северо-западнее Снигиревки. Отошла и сражавшаяся левее 14-я бригада.

В ночном бою вновь отличился командир мотострелковой роты гвардии младший лейтенант В.М.Чуприков. Он со своей ротой первым ворвался на улицу поселка и лично уничтожил трех фашистских солдат. При отражении контратаки он погиб. Посмертно награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.

В ходе третьей контратаки особо отличился командир батареи 45 мм пушек гвардии младший лейтенант Михаил Погожев. Он со своим единственным расчетом подпускал цепи атакующих гитлеровцев на близкое расстояние, внезапно открывал огонь осколочными снарядами и вывел из строя более десятка человек. После ранения наводчика Михаил занял его место и поразил еще до 10-ти человек.

Санинструктор инженерно-минной роты гвардии сержант Вера Филипповна Николаева здесь перевязала более 30-ти раненых.

Так с утра 13-го марта бригада, мехкорпус в целом, а также соседний кавкорпуса вступили в бой с главными силами отходящей группировки 6-й немецкой армии, во много раз превосходящей КМГ и в людях, и вооружении. В докладе комбригу мы с начальником разведки указывали:

— В группировку 6-й армии, действующую в районе Снигиревки, Березнеговатого, входят 17,29 и 44-й армейские корпуса, всего до 14-ти различных дивизий. Не менее двух армейских корпусов начали отход в полосу действий КМГ. Следовательно, на наш корпус навалится до пяти дивизий. Даже при 50-60-процентной укомплектованности это 35—40 тысяч человек боевого состава.

— На каждую бригаду навалится 10—12 тысяч человек вражьей силы? — спросил полковник.

— Да. Словом — до полутора дивизий.

— Как предлагаете действовать?

— Без приказа отходить нельзя, но рубежи для таких действий надо отрекогносцировать, — предложил я. — Приказ может и последовать. Будем держаться на каждом рубеже до предела, а там, может, и подойдут дивизии 8-й гвардейской армии.

Рекогносцировку первого рубежа — 1 км западнее 2-го отделения совхоза Снигиревский, Октябрьский — поручил старшему офицеру связи старшему лейтенанту Жуховицкому с группой, что он выполнил оперативно.

С десяти часов и до конца дня противник вел атаки против бригады двумя-тремя полками при огневой поддержке артиллерии. Бригада первоначально отошла на отрекогносцированный первый рубеж. Здесь со мной произошел курьезный случай. С аэродрома из Березнеговатое транспортными самолетами шла эвакуация. Увидев очередной, идущий на сверхмалой высоте прямо на наше КП, самолет, я выхватил у ординарца автомат, отвел затвор, с упреждением прицелился и нажал спусковой крючок. Затвор медленно скользнул вперед, очереди не последовало, а самолет ушел.

Я зло посмотрел на Семена Макарова, бросил ему автомат и с досадой сказал:

— Безобразие! Мы в бою или на отдыхе? Никак не думал, что вы такой беспечный сержант.

Замечу, что Семен остро это пережил и в дальнейшем оплошностей не допускал.

К исходу дня на линии села Красная Долина, 4 км южнее и севернее его отошли и заняли оборону, считая справа налево, 13-я, 14-я, 36-я бригады, а во втором эшелоне, на восточной окраине Спасская (3 км юго-западнее Красной Долины) — 15-я бригада.

Вечером того же дня радостную весть передал командир 3-го батальона; его начальник боепитания гвардии старший лейтенант Михаил Васильевич Калинин доставил повозку со стрелковыми боеприпасами и минами.

— Вы понимаете, товарищ гвардии майор, — с пафосом докладывал комбат, — 20 ящиков патронов и 10 ящиков мин! Целый арсенал!

— Поздравляю. Обязательно представьте его к награде.

— Будет сделано. С кем я должен поделиться?

Мы переглянулись с полковником Щербаковым; он покачал головой.

— Ни с кем, кроме разведроты. Ей прошу выдать ящик автоматных патронов.

— Понял.

Позже мы узнали, что комбат-3 все же поделился с 1-м батальоном.

Около 21-го часа в разговоре по рации начальник штаба корпуса спросил:

— Сколько у вас боеприпасов?

— В итоговом донесении я доложил: на автомат — по 20—40 штук, на карабин — по 20, на пулемет — по 40, на танк: снарядов — 9, патронов — один магазин, мин — 4—5 на ствол.

— Завтра придут транспортные самолеты «Дуглас», сбросят на парашютах. Точно обозначьте себя, чтобы не сбросили врагу.

К концу дня выявились два направления отхода войск противника: Березнеговатое, Явкино; Снигиревка, Михайло-Ларино; основные силы отходят по второму направлению, против войск КМГ.

День 14-е марта был насыщен напряженными боями. Рано утром мы получили информацию от штаба корпуса о положении соседей. Справа во второй половине ночи на стыке между 9-й и 30-й кавдивизиями прорвалась крупная колонна фашистов на Киселевку (12 км юго-восточнее Бармашово). Слева к утру противник занял Явкино, а его авангард в Новогригорьевке вступил в бой с подошедшей с севера стрелковой дивизией 8-й армии. Кроме того, разведчики бригады ночью взяли пленных из 304-й пехотной дивизии противника, а разведка 14-й бригады — пленных из 355-й пехотной дивизии.

В семь тридцать после огневого налета фашисты атаковали крупными силами все три бригады корпуса, оборонявшиеся в первом эшелоне. Свою бригаду мы отвели на рубеж 800 м юго-западнее Красной Долины, а левее заняли рубеж 14-я и 15-я мехбригады. В разрывы между ослабленными бригадами вражьи части двинулись колоннами на Александровку и южнее, спеша к переправам на реке Ингул.

В процессе этого утреннего отхода произошел трагический случай. Собираясь перейти на новое место КП, полковник Щербаков сказал:

— Как на новом месте возьму управление на себя, так перемещайтесь со штабом вы.

Два офицера, назначенные для следования с комбригом, собрали разведчиков, радистов с радиостанциями и автоматчиков и направились за полковником Щербаковым, который метров на сто сначала шагом, а потом рысью с ординарцем двинулся впереди группы. В дальнейшем этот разрыв увеличился до 200 метров.

В это время под натиском противника цепь наших мотострелков уже отошла к КП, и хотя в бинокль на новом месте комбрига я не видел, но принял решение свернуть КП и переместиться. В пути у южной окраины деревни Спасская (3 км юго-западнее Красной Долины) встретил ординарца командира бригады. Он был бледен, в слезах:

— Что случилось? — спросил я.

— Батю убили! — рыдая, проговорил солдат.

По пути надо было пересечь лесополосу, у которой и остановилась группа, следовавшая за полковником. На плащ палатке лежал с окровавленным лицом и грудью Никодим Ефремович.

— Врача сюда! — крикнул по колонне.

Штабной врач, очень смелая и неутомимая женщина, старший лейтенант, фамилия которой уже исчезла из памяти, подбежала быстро, прощупала пульс, послушала в груди и дрожащим голосом сказала:

— Полковник умер.

— Как это случилось? — спросил я офицера, следовавшего за командиром бригады.

— Мы двигались в метрах двухстах, когда при подъезде к лесополосе комбриг был из нее обстрелян. Он упал с лошади, а ординарец почему-то поскакал к нам. В этот момент фашисты подскочили, начали обшаривать полковника, но мы открыли огонь, и они (5—6 человек) убежали за лесополосу в сторону колонны, что вон там, в километре от нас.

Подполковник Листухин начал, было, отчитывать растерявшегося ординарца, но в данную минуту я попросил его это не делать. Перед нами стоял молоденький солдатик, в феврале прибывший в бригаду, с незначительным боевым опытом. Именно его почему-то Никодим Ефремович взял в ординарцы.

(В книге И.Ф.Юркова «Впереди атакующих эскадронов» (издательство «Маяк», Одесса, 1988 г.) эпизод с гибелью Щербакова изложен неверно. Автор ссылается на меня, но приведенного им моего рассказа не было).

Многих, в том числе меня, душили слезы. Не стало душевного человека, любившего людей и Родину, по-отцовски влиявшего на всех, кто его окружал.

Не стало 50-летнего воина, преданного коммуниста, потомственного донского казака, прошедшего в течение 32-х лет службы три войны, многократно награжденного. Шестое ранение отняло у него жизнь.

На фронтах первой мировой войны сражались пять братьев Щербаковых, а в Великой Отечественной — четыре, плюс четыре племянника. За 90 лет род Щербаковых дал России и СССР 20 защитников отчизны. Это и похвально и типично для семей российских славян: ведь за упомянутые десятилетия история преподнесла нам невиданных масштабов агрессии не отдельных государств, а коалиций. Вынесла все это российская семья и умножила патриотизм!

Прах Никодима Ефремовича был доставлен в город Новый Буг, где и предан братской украинской земле с почестями.

Именем Н. Е. Щербакова в городе названа улица, в селе Софиевка — отделение совхоза.

О случившемся тотчас доложил по радио командиру корпуса. Он через начальника оперативного отдела полковника Баштана выразил соболезнование личному составу бригады и приказал мне вступить в командование бригадой, подтвердив это радиограммой.

…В 1964 году, во время службы в Днепропетровске, в ходе одного командно-штабного учения я оказался относительно близко к городу Новому Бугу. Заехал в него, нашел могилу Щербакова. И мне стало очень, очень грустно. Каких славных сыновей Родина потеряла!

На хорошо ухоженной могиле лежали цветы. Положил их и я. Уезжал с чувством благодарности людям Нового Буга за сохранение памяти об отважном воине…

Днем 14-го марта в небе появились три группы по четыре транспортных самолета «Дуглас». Они сбросили на парашютах боеприпасы и до десяти бочек с дизельным топливом. Бочки все приземлились на участках обороны бригад, а вот контейнеры с боеприпасами наполовину попали к фашистам. Патроны между подразделениями я делил сам. А танковых выстрелов не оказалось.

С половины дня противник прекратил фронтальные атаки. Его колонны с легким оружием, небольшим количеством лошадей, в промежутки между бригадами устремились на запад. Я приказал командиру танкового полка, располагавшего тремя танками Т-34, одну из колонн давить гусеницами, поскольку крайне мало боеприпасов. Однако из этого ничего не вышло. Танки не могли развить скорость, а вражеские солдаты, ухватившись за полки на бортах танков, бегали вокруг них в ходе поворотов. По возвращении в боевой порядок бригады экипажи танков доложили, что фашисты поголовно пьяные.

К утру 15 марта последовало распоряжение комкора: бригаде, перейдя к параллельному преследованию противника в направлении Ровное, Бармашово, Михайло-Ларино, захватить мостовую переправу в районе Михайло-Ларино и не допустить его отхода на западный берег Ингула.

Под прикрытием танков бригада оставила занимаемый рубеж, свернулась в колонны и двинулась в указанном направлении. А справа, в одном километре к северу, параллельно двигалась большая, во много рядов колонна гитлеровцев, хвост которой скрывался за горизонтом.

— Фрицы только с автоматами и винтовками, — доложил старший лейтенант Жуховицкий А. П., наблюдая в бинокль. — Похоже, оставляют обоз. Спешат!

Вскоре брошенные повозки да пристреленные лошади стали попадаться часто.

В 14 часов бригада подошла к северной окраине Бармашово. Невдалеке располагался КП корпуса, куда и вызвал меня генерал-лейтенант Танасчишин. Он тепло поздоровался, расспросил об обстоятельствах гибели полковника Щербакова, о состоянии бригады и затем сказал:

— Поздравляю с вступлением в должность командира бригады. Теперь это уж окончательно. Я подписал ходатайство.

— Спасибо за доверие, товарищ генерал.

Однако последующие события не позволили этому назначению осуществиться.

Не всем хватало стойкости находиться вперемешку с войсками противника, в своеобразном «слоеном пироге». Еще 14-го марта начальник связи майор Ермаков стал высказывать опасения, что фашисты, имея превосходство, нас уничтожат. Я сначала возразил, потом пресек его панические разговоры. А по прохождении Бармашово Ермаков исчез. Ни тогда, ни позже мы не узнали, что с ним случилось, но в одном были уверены: к врагу он не подастся.

При подходе к Грейгово разведгруппа донесла, что станция и большая, северная часть села заняты гитлеровцами, преимущественно спящими. Можно было этот пункт обойти, но переутомленность личного состава, вымокшего и давно не ощущавшего тепло хат, вынудили меня атаковать. Командиру 1-го батальона приказал овладеть станцией и северной частью Грейгово, но экономно стрелять. Следивший за передачей распоряжения по радио старший лейтенант Жуховицкий сказал:

— А я захвачу южную часть села, только прошу дать мне инженерно-минную роту.

— В ней всего-то 16 человек, — включился в разговор начальник инженерной службы.

— Этого числа мне хватит.

Наступила уже ночь. Бригада остановилась в полукилометре от села. Вскоре мы услышали дружный крик «Ура», несколько выстрелов и через три-четыре минуты красную ракету, означавшую, что юг села свободен.

Так от одного лишь «Ура» и десятка выстрелов фашисты в панике убежали на запад. Вслед затем в результате короткой атаки 1-го батальона многочисленный противник оставил и северную часть Грейгово.

Таково было моральное состояние гитлеровцев. Это понимали Жуховицкий и все мы с ним, но не хотел понять Ермаков.

Старший офицер связи Жуховицкий Александр Павлович, белорусский зоотехник, обладал редким спокойствием.

Не припомню случая, чтобы он погорячился. Инициативу проявлял не часто, не старался быть на виду, но и не уклонялся от поручений.

Перед рассветом 16-го марта бригада двинулась на Михайло-Ларино. Наступивший день хотя и был пасмурным, но без дождя. Разведка донесла, что восточную окраину Михайло-Ларино захватил один из кавалерийских полков 9-й кавдивизии; западную же часть занимает противник, обороняя переправу. А его большая колонна остановилась в 2-3-х километрах к северо-востоку от села.

— До Николаева от Михайло-Ларино всего 20 км, а как трудно их преодолеть, — говорил Жуховицкий, рассматривая карту.

— Сейчас наша забота не о Николаеве, а о том, как захватить мост, образовать плацдарм и не пустить отходящие соединения немцев на правый берег Ингула.

— Без артиллерии и авиации это трудновыполнимо.

Это было верно, да и танков-то в строю всего три, а стрелков и минометчиков — не более 150-ти человек. Ведь за последние три дня нелегких боев потеряно еще 117 человек

К 15-ти часам бригада в Михайло-Ларино вошла в соприкосновение с противником, встретившим ее сильным огнем не только стрелкового оружия, но и артиллерии и минометов.

КП было развернуто в балке восточнее села, а в селе оборудован наблюдательный пункт (НП), на котором расположился я с тремя офицерами и охраной. Впервые за операцию с батальонами появилась проводная связь.

— Товарищ майор, смотрите, по течению, выше села, фрицы пытаются переправиться на плотах, — докладывал помощник начальника штаба по оперативной работе капитан Иван Тимофеевич Бабкин. — Это, наверное, из торчащей в поле справа от нас колонны.

— Наверное, из этой группировки, — ответил я.

Было видно, как быстрое течение подхватило плоты и с большой скоростью несло их вниз; а находящиеся на плотах с течением не справлялись.

Моим решением предусматривалось силами 1-го батальона атаковать с фронта при поддержке трех танков. Когда внимание обороняющихся фашистов окажется отвлеченным, 3-й батальон должен атаковать слева, вдоль берега, во фланг обороняющим мост. Справа выдвинулась и готовилась к атаке 15-я мехбригада, а левый фланг прикрывался кавполком 9-й кавдивизии. Для предотвращения удара противника с северо-востока командир корпуса поставил в оборону 14-ю мехбригаду в 800-х метрах от села.

Примерно в 17 часов позвонил начальник штаба корпуса, потребовал доложить обстановку и затем добавил:

— Потерпите сутки, прибудут боеприпасы.

Из записки майора Тагирова мне уже было известно, что повозки с боеприпасами прошли Новоалександровку.

— Нам приказано не продержаться, а наступать, для чего нужен мощный огонь.

— Ну-ну, Обатуров, понимаю. Надо постараться. Ищите материал на плоты, возможно, будете форсировать Ингул на них. С тыла на нас нацелились деморализованные части 302, 304, 335 и 355-й пехотных дивизий. Мы их не пропустим. До двух дивизий отходят от Бармашово на Николаев.

— Понял. Мы наблюдали попытку переправы на плотах у гитлеровцев выше села. Ничего не вышло. Надежно ли прикрыт тыл?

— Помимо 14-й бригады там поставлен еще и кавполк. А для переправы поищите у населения лодки. Желаю успеха!

После постановки задач подразделениям, примерно в 19-ть часов, я решил побывать в них. Пригласил начальника политотдела.

— Я должен побывать на КП, подписать донесение и несколько партбилетов, — ответил Листухин.

— Мне тоже надо подписывать донесение и другие документы, их доставят сюда, на НП. Предстоящий бой будет необычным: надо прорывать оборону, находясь в полуокружении. Бойцы должны видеть и слышать командование бригады.

Но Листухин настоял на своем. К моему удовлетворению, в батальонах встретил майора Зубова, заместителя Листухина, с которым и побывал в ротах.

Семен Макаров вблизи НП подобрал хату для отдыха. Не без колебаний я согласился, хотя как-то инстинктивно боялся за тыл. Подписав документы, оставив на НП старшим капитана Бабкина, около 23-х часов лег в хате на скамейку и сразу крепко заснул.

Спустя какое-то время раздался крик часового, вбежавшего в хату:

— Товарищ гвардии майор, фашисты!

Вскочив, увидел хату и двор ярко освещенными: горела скирда соломы. Двор был заполнен гитлеровцами, кричавшими и стрелявшими в разные стороны.

— Семен, к дверям! Вместе с часовым не дайте фрицам ворваться в дом! — крикнул я ординарцу.

С пистолетом на взводе выскочил в сени и еще раз убедился, что выход один, только во двор, где фашисты. У закрытой двери этого выхода Семен доложил:

— Часовой убит! Фашисты у двери, выходить нельзя!

Рядом с сенями был коровник, где стояла пара наших коней. В коровнике небольшое незастекленное оконце. Посмотрев в него, убедился в правильности доклада Семена.

— Будем прорываться! Я впереди, ты с автоматом — сзади, я побегу налево, а ты с автоматом прикрывай меня с фронта и справа.

Рванул на себя дверь и шагнул правой ногой на двор. Тотчас сильный удар прошел по бедру выставленной ноги. Инстинктивно подался назад. Это фашистский автоматчик, прижавшись к стене конюшни, дал по мне очередь.

— Что, товарищ гвардии майор? — спросил Семен.

— Слева автоматчик, он прострелил мне ногу. Надо выждать.

На дворе начали рваться снаряды. Гитлеровцы с шумом двинулись вниз, к мосту. И тут я вспомнил, что метрах в двухстах заняла огневую позицию 45 мм пушка из батареи упоминавшегося выше младшего лейтенанта Погожева. Она-то и по команде последнего открыла огонь по фашистам на освещенном дворе и высвободила нас из хаты-западни.

Кровь натекла уже в сапог. Семен вывел коней, и с его помощью я сел в седло.

— В медпункт бригады! — скомандовал я.

— Тут близко медпункт кавполка, — подсказал ординарец.

— Давай в него.

В медпункте Макаров доложил капитану; тот приказал ему снять с меня сапог и опустить брюки. А я почувствовал сильное головокружение.

Санинструктор начал заполнять карточку.

— Фамилию записал? — спросил капитан. — А теперь пишите: сквозное пулевое ранение правого бедра без повреждения кости. Потеря крови. К хирургу на вливание крови!

В вену влили кровь, наложили туго повязку, и я вернулся на НП, где заслушал капитана Бабкина и командира танкового полка.

— Атаку командир корпуса перенес на четыре пятьдесят 17-го марта, — доложил Бабкин. — На КП идет бой с большой группой противника.

Он также доложил, что разведвзвод под командованием гвардии старшины М. Галлямова умело оборонял НП; фашисты вынуждены были НП обойти, понеся урон.

На КП дежурный телефонист доложил:

— Прорвались фашисты! Все сейчас в окопах, ведут бой. Никого не вызовешь.

Перед атакой появился бригадный врач майор Сергиенко. Осмотрев меня, сказал:

— Уже температура. Нужна операция.

— Может, так зарастут обе дырки?

— По ходу пули обожженная мертвая ткань и сгустки крови. Это — благоприятная среда для возникновения гангрены.

— Операция в нашем медпункте?

— Нет, только в госпитале.

— Дождусь Листухина, приеду на КП, а там — дальше.

Попытка атаковать гитлеровцев, оборонявших подступы к мосту, не имела успеха. А на рассвете, не дождавшись Листухина, поехал на КП. Вокруг его увидел трупы фашистов.

— Где-то в час ночи, с востока, в верховья балки ворвалась большая группа противника и вступила в бой с личным составом КП корпуса. Обойдя его и не считаясь с потерями, она двинулась по балке вниз, нарвалась на КП 36-й, 15-й и нашей бригад, — докладывал Жуховицкий. — Получила по зубам. Часть этой группы ушла южнее Михайло-Ларино. А на рассвете десятки фашистов, залегших в складках местности, мы выковыривали и брали в плен.

В этом ночном бою особо отличился командир взвода инженерно-минной роты гвардии лейтенант Игнатий Иванович Сентемов. Со своим взводом, насчитывавшим 8 человек, он уничтожил более 20-ти фашистов.

Как оказалось, ночью до тысячи человек прорвалось в Михайло-Ларино на стыке 14-й мехбригады и кавполка. Не считаясь с международными договорами, гитлеровцы под угрозой оружия поставили в голову колонны советских военнопленных, заставив их отвечать нашей обороне «свои». Расчет на беспечность оказался верным. Без больших потерь эта группа прорвалась на мост.

Главная группировка численностью до трех тысяч человек, также основательно пьяных, двинулась в обход села с юга и в балке нарвалась на корпусный резерв, командные пункты и подразделения боевого обеспечения. С ней дрались все, от генерала Жданова до повара и шофера, уничтожив немалую ее часть. Только вокруг КП 13-й гвардейской мехбригады было насчитано до 50-ти трупов. Корпусом в целом было взято в плен до 800 человек.

В этом бою погиб начальник оперативного отдела штаба корпуса полковник Дмитрий Яковлевич Баштан и ранен командир 36-й гвардейской танковой бригады подполковник Ивлиев.

Встретив Листухина, приказал:

— Я еду к командиру корпуса, а вы отправляйтесь на НП. Зияпа Саяповича Тагирова еще нет. Так что вступайте в командование.

— Есть, — натянуто ответил Иван Яковлевич.

Генерал-лейтенант танковых войск Танасчишин встретил сочувственно:

— На кого оставил бригаду?

— На Листухина, майор Тагиров пока не прибыл.

— В госпиталь и немедленно. Лечитесь, вы нужны. Буду ждать. Желаю скорой поправки.

Он обнял, и я удалился.

Семен взял продукты, а я с горечью и слезами попрощался с офицерами штаба. Верхом на лошадях мы отправились в Новый Буг, в госпиталь 8-й гвардейской армии.

В течение 17-го марта КМГ в районе Михайло-Ларино подверглась массированным ударам гитлеровской авиации. За два дня, 16-го и 17-го марта, бригада из своего малочисленного состава вновь потеряла 33 человека.

К концу дня корпус сменили стрелковые части, а в первой половине 18-го марта, совершив марш, он переправился через реку Ингул в районе Ново-Данциг (к юго-западу от Новогригорьевки). 13-я гвардейская мехбригада к исходу дня сосредоточилась в Сухом Еланце (западнее Новополтавки 35 км).

18-е марта явилось последним днем наступательной операции, получившей название Березнеговато-Снигиревской. Войска 3-го Украинского фронта вышли на реку Южный Буг, в последующие дни захватили плацдармы на его правом берегу, обеспечив исходное положение для очередной, Одесской операции.

6-я гитлеровская армия потерпела очередное тяжелое поражение. Создавая после Сталинграда заново под номером шестым армию, Гитлер назвал ее «армией мстителей», имея в виду отомстить за гибель той, первой, под номером шесть. Месть не состоялась, но армия успела получить уже третье поражение. Тринадцать дивизий были под угрозой окружения, из них восемь разгромлены, а пять оставили все тяжелое вооружение.

В исключительно сложных погодных условиях войска, в первую очередь механизированные и кавалерия, показали великолепное мастерство, стойкость и высокий моральный дух.

За героизм и отвагу 36-я гвардейская танковая бригада была награждена орденом Красного Знамени, наша 13-я и 15-я гвардейские механизированные бригады и их 38-й и 37-й гвардейские танковые полки удостоились почетных наименований «Новобугские». Всему личному составу Верховный Главнокомандующий объявил благодарность.

Бригада за время операции нанесла немалый урон противнику: убито солдат и офицеров — 1105, взято в плен — ПО, захвачено: автомашин — 480, танков и штурмовых орудий — 10, орудий и минометов — 12, стрелкового оружия — более 600 единиц, складов различных — 27, железнодорожных эшелонов с грузами — 4.

Бригада потеряла: убитыми и ранеными — до 500 человек, танков сгоревших — 1, подбитых — 12 ш.

Наступление с достижением крупного оперативного успеха осуществлено при общем равенстве сил, что говорит об искусстве командования всех уровней. 3-й Украинский фронт превосходил противника в артиллерии и минометах в 2 раза, что из-за отставания артиллерии не было реализовано, уступал в танках в 1,2 раза, имел равенство в пехоте и авиации.

То, что окружить главные силы 6-й фашистской армии не удалось, было обусловлено. Малочисленная конно-механизированная группа, испытывавшая к тому же острую нехватку боеприпасов и лишенная поддержки авиации, не могла образовать плотный фронт окружения. Стрелковые же дивизии 8-й гвардейской армии, связанные напряженными боями к северу от Явкино, выйти к КМГ не успели. Вследствие сказанного значительной части немцев 17-го и 44-го армейских корпусов с легким вооружением удалось прорваться за реку Ингул.

В середине дня 19 марта мы с сержантом Макаровым подъехали к переезду на станции Новый Буг. Я едва держался на лошади. Ощущал сильный жар, голова кружилась, в глазах пульсировали темные волны. В оживленной группе офицеров неожиданно увидел генерал-майора танковых войск Жданова. Подъехал. Он с улыбкой тепло поздоровался и спросил:

— Что так долго ехали? Как самочувствие?

— Неважно. Нога как бревно, от опухоли натянулась кожа. Рысью двигаться невмоготу, все шагом, но все-таки прошли за двое суток 80 км.

— А мы готовимся к выполнению новой задачи, следуем к командованию фронтом… Ну, лечись и возвращайся, всегда рады тебя видеть.

Весь путь на меня давили переживания. Вновь вышел из строя. Пятое ранение. Сколько же можно? К тому же в момент, когда доверили командовать бригадой. Как там она?

В госпитале хирург, осмотрев ногу и позвав еще одного врача и сестру, отрывисто сказал:

— Гангрена! Готовьте к операции!

Очнулся после наркоза на кровати в одной из хат города. Рядом — Семен Макаров.

— Семен, оставь меня, поезжай в бригаду, там ты нужнее. Запиши адрес, шли весточки.

Семен смахнул слезы и вскоре убыл на своем коне, захватив и моего.

Десять дней я был в бредовом и полубредовом состоянии, особенно в первые дни, когда температура доходила до предела. Словно во сне слышались фразы хирургов — капитана и женщины, старшего лейтенанта.

— Краснота ползет вверх. Надо еще колоть…

— Нельзя, чтобы опухоль дошла до паха. Промывать реванолью и колоть…

— Видите? Краснота на вчерашней отметке…

— Смотрите, товарищ капитан, опухоль начала спадать.

— Да, уменьшается! Сестра, продолжайте промывать. Уколы не нужны…

Проснулся. Утро, луч солнца в окне. В голове полная ясность. Самочувствие как после обычной ночи, проведенной в крепком сне, если не считать сносную боль в правом бедре.

Вошла девушка в белом халате. Лицо как будто знакомое.

— Вы — сестра? Где я вас видел?

Она быстро двинулась к кровати и с улыбкой произнесла:

— Заговорил! Отошел! Я возле вас уже 11-й день.

— Как ваше имя?

— Майя.

— Ой, спасибо вам, Майя, и за уход и за терпение.

— У меня вас трое. Еще два офицера в соседней хате, но их лечение проходит легче.

В этот же день я обнаружил, что мои гимнастерка и брюки выстираны и выглажены, а шинель — вычищена. Какое же доброе сердце было у этой сестры!

Вскоре пришел капитан, хирург, который оперировал и лечил. Увидев меня улыбающимся, сказал:

— Ну вот, оживаем! Молодец!

— Это — вы молодец, а не я.

— Значит, мы оба с вами молодцы. И, обращаясь к Майе, приказал:

— Готовьте все для перевязки.

Только теперь увидел результаты операции. Передняя мышца правого бедра покрылась тремя глубокими продольными разрезами длиной от восьми до 23-х см. В них были вставлены дренажные трубки.

— Такие разрезы мы называем лампасными, а трубки — для вливания реваноля, чтоб быстрее нарастали ткани.

— И долго эти разрезы будут зарастать?

— Долго, товарищ майор, долго.

— Какая досада!

И хотя с 15 апреля мне разрешено было двигаться, разрезы зарастали медленно. К великому горю, я проторчал в госпитале до начала июня.

Время стерло из памяти фамилии и имена врачей, спасших мне ногу. Помню только имя сестры. Майя была родом из Сталинграда.

Одесская операция, в которой активно участвовал наш корпус и наша 13-я бригада, прошла без меня. В общих чертах знал о ней из записок Семена, других однополчан и по рассказам раненых. Тяжело воспринял весть о гибели командира корпуса, генерал-лейтенанта танковых войск — Танасчишина Трофима Ивановича. Это произошло утром 31-го марта под Березовкой, во время вражеской бомбежки. Образ этого храбреца, прекрасного организатора боя, человека железной воли остался в моей памяти на всю жизнь, как образец профессионализма и патриотизма, преданности делу и чести.

За отличные боевые действия в Одесской операции корпус был награжден орденом Суворова 2-й степени.

В госпитале имел возможность часто писать жене и от нее получил три письма. Бесконечно тронуло письмо старшей дочери Люси, учившейся в первом классе. Долго шагало со мной это письмо по дороге войны, написанное печатными буквами.

С какой благодарностью и во время войны, и по сей день после войны я вспоминаю людей от медицины как фронтовых, так и в тылу! О войне написано немало и научных обобщений, и воспоминаний, но подвиг медиков, на мой взгляд, исследован и показан крайне слабо. Где-то читал, что три четверти раненых они вернули в строй, что трое из четырех фронтовиков побывали в их исцеляющих руках.

Тепло попрощавшись с врачами и сестрой, попутной машиной через штаб фронта вернулся в корпус. Когда проехал Софиевку (12 км западнее Нового Буга), на одном из перекрестков увидел сохранившуюся указку со знаком своей бригады — семеркой в квадрате, наносившемся на боевые машины и автомобили. И повеяло чем-то особо близким, родным!..

 

Перед новым натиском

6-го июня прибыл в бригаду. Командование обновилось, но боевых друзей сохранилось не мало.

— Здравствуйте, Геннадий Иванович, — тепло обнимаясь, проговорил майор Федоров. — Как я рад видеть вас на ногах.

И, отстранившись, спросил:

— А почему погоны майора? Разве не знаете, что вы — подполковник.

— До сего дня не знал. Только что сообщил Семен.

— Поздравляю!

— Спасибо.

Теплой была встреча и с другими офицерами штаба.

— Пойдемте, я представлю вас комбригу и познакомлю с начальником штаба, — предложил Федотов.

— Сергей, это будет нетактично. Мне предписано прибыть к командиру корпуса, туда я и отправлюсь. Прошу только поставить меня на довольствие и где-то устроить на ночлег.

В течение получаса Федоров кратко рассказал о боевых событиях в Одесской операции и текущей обстановке.

— Фронт стабилизировался в 50-60-ти километрах на запад, по реке Днестр. Гитлеровская авиация уже две недели нас не беспокоит, но самолеты-разведчики ее появляются ежедневно.

Командный пункт бригады располагался в селе Карманово, в 40—45 километрах северо-восточнее Одессы; здесь же был командный пункт корпуса. Разговор происходил в добротной землянке с небольшим оконцем.

— Хорошо окопались, — заметил я.

— Вся бригада зарыта и тщательно замаскирована. Танкистам всего корпуса, как только перешли две недели тому назад в этот район, было приказано снять танковые и прикрепить общевойсковые эмблемы, хотя последних не хватает. Запрещено также одевать танковую спецодежду. Револьверы и пистолеты экипажей — под замком. Наряд и охрану танкисты несут с автоматами или карабинами. Все соединения корпуса сменили опознавательные знаки на технике. Все это делается для того, чтобы у противника создалось впечатление, что мехкорпуса здесь нет. Поскольку эти меры совпали с погрузкой и отправкой на центральный участок советско-германского фронта 8-й гвардейской армии, то противник может подумать, что ушел и мехкорпус.

Одев на погоны звездочки, соответствующие званию «подполковник» и сняв танковые эмблемы, направился в штаб корпуса. Начальник строевого отделения гвардии майор И.Г.Ткачук был удивлен:

— Поправились — это хорошо, но разве в отделе кадров БТ и MB фронта не знают, что вашего уровня должности заполнены?

— Я сам просил, чтобы меня направили в свой корпус.

— На что же вы претендуете?

Начальственный, с амбицией на роль назначающего тон Ткачука задел за живое, но я сдержался.

— Назначают не по претензиям. Решать будет командир корпуса.

— Я доложу комкору, но мест не имею, — с металлом в голосе ответил Ткачук.

Майор З. С. Тагиров по-дружески пригласил меня расположиться в комнате, которую он занимал в одном из домов колонистов, проживавших в селе до войны. Вскоре мы услышали по радио сообщение о высадке американских и английских войск на северное побережье Франции, что вызвало у нас радость. Зияф Саяпович убыл на митинг в один из батальонов, посвященный этому событию, а в конце дня поделился своими впечатлениями.

— Большое воодушевление у гвардейцев. Они приветствуют открытие второго фронта, на которое решились, наконец, союзники. Но многие выражают чувство досады. Сорокалетний старший сержант в своем выступлении сказал:

— Кто у нас не рад открытию второго фронта в Европе? Все рады: нам — легче, победа — ближе. Но очень поздно. Если бы наши фронты не были сегодня у западной границы Родины, то второго фронта не было бы: ведь не все еще советские солдаты лежат в земле. Боятся союзники, кабы мы раньше их не пришли в Берлин, вот и высадились.

В половине следующего дня принял командир корпуса генерал Жданов.

— Поздравляю с выздоровлением и званием подполковника, — пожав после моего представления руку, ответил он и пригласил сесть.

— Позвольте поздравить и вас с назначением командиром корпуса.

— Спасибо. В бригаде были? Вот там и располагайтесь. Свободной должности у меня нет. Будете выполнять мои поручения, а там посмотрим.

— Может фронт что-то найдет? Откомандируйте.

— Не торопитесь и не горячитесь. Дам ответственное дело, а там и должность.

Три последующих дня находился в неведении и бездействии. Это иссушало душу, хотя успешный ход военных действий не мог не вызывать радости.

Когда радость и давящая боль соседствуют, последняя чувствуется острее. Но именно в один из этих дней пригласил меня новый командир бригады, чем несколько скрасил мое бытие.

Полковник Троценко вступил в командование с 17-го апреля. В свои 38 лет он был стройным, подтянутым, подвижным, среднего роста мужчиной. Спокойный взгляд его голубых глаз, простота речи и обращения с собеседником подкупали.

— Почему не заходите?

— У вас гора дел и забот, нельзя же от них отрывать.

Поинтересовавшись, как я устроен и обеспечен, он попросил меня охарактеризовать ряд офицеров управления бригады, командование полка и батальонов. Я это охотно сделал, высказав сожаление, что не осталось и половины тех, кого знал.

— А что вы скажете о Тагирове, Листухине? После некоторого смущения я ответил:

— Судить о тех, кто старше меня на 6—9 лет, — бестактно, хотя не побоялся бы сказать прямо даже им…

— Прямо и скажите: ведь это — между нами.

— С Зияфом Саяповичем легко договариваемся, когда решаем общие дела. Человек — чудесный, не амбициозный. Его беда — в низком общем (семь классов) и военном (краткосрочное училище и курсы) образовании. Начал артиллеристом, продолжил танкистом, но ни тем, ни другим в достаточной степени не стал. Честен, но мало требователен. Его надо загружать делом, сам он его не находит.

Иван Яковлевич — политработник с большим стажем, но, как ни странно, слабый. Наверное, об этом вам говорили многие, не без сожаления вспоминая погибшего Яцкова, его предшественника. По образованности уступает Тагирову, как танкист — невежественен. Амбициозен, вмешивается в дела командования и штаба. Как-то вошел в доверие к генералу Жданову, нашептывал на Щербакова, на меня и бывшего командира танкового полка майора Дедюева.

— Мое впечатление совпадает, — сказал Яков Иванович.

— Пришлось уже ставить Листухина на свое место. Начальник политотдела корпуса полковник А.М.Костылев работой Листухина тоже не доволен. Что касается Тагирова, то не знал, что более половины службы он был артиллеристом.

Познакомился и с начальником штаба бригады подполковником Петром Михайловичем Аршиновым. Знал его в лицо по бронетанковой академии, обучавшимся на курс раньше меня. Это был офицер с немалым боевым и двенадцатилетним служебным опытом.

10-го июня меня вызвал начальник штаба корпуса полковник Владимир Филиппович Чиж, назначенный с должности начальника оперативного отдела штаба одной из танковых армий. Он окончил академию имени М.В.Фрунзе и имел большой опыт штабной работы в боевой обстановке.

После доклада о прибытии, приветливо пожав руку и усадив, он некоторое время разглядывал меня, а затем начал разговор.

— Командир корпуса приказал вам возглавить учебные сборы командиров рот, командиров танков и мотострелковых отделений. Продолжительность — 14—15 учебных дней, плюс выходные.

— Сбор командиров рот — понятен, но младших командиров в масштабе корпуса?..

— Комкор хочет добиться единства понимания общевойскового боя не только в ротном звене, но даже в звене экипаж, отделение.

— В таком случае командиров танков (это, ведь, офицеры) и командиров отделений надо разделить на два набора, следующих один за другим, и дать им не по 15-ть, а по 10 учебных дней.

— Предложу это на утверждение комкору. А теперь идите к начальнику оперативного отдела подполковнику Толубко и примите участие в разработке учебных документов и приказа.

— Толубко, Володя?

— Да, Владимир Федорович. Вы с ним знакомы?

— По академии. Он учился раньше меня на курс, но часто вместе тренировались и выступали в межакадемических спортивных соревнованиях.

— Вот и найдете общий язык, — пожимая руку, сказал начальник штаба.

С Толубко мы встретились как старые знакомые. Он прибыл с преподавательской работы в бронетанковой академии, на которую попал после тяжелого ранения, полученного им во время командования танковой бригадой.

Зная уже суть возложенного на меня дела, он сказал:

— Геннадий, я тебя знаю и по академии, и по рассказам о твоих делах в корпусе. Расчеты, программы сборов и приказ лучше тебя самого никто не сделает. В помощь я тебе дам своего заместителя майора Н.И.Барышева.

Через сутки был готов и подписан приказ, а через двое — утверждены программы и расчеты. В основу программ был положен накопленный в корпусе боевой опыт с учетом требований Полевого и Боевых уставов.

В мое распоряжение в качестве командиров рот и преподавателей тактики, огневой и технической подготовки были выделены наиболее подготовленные, с боевым опытом офицеры из всех бригад и самоходно-артиллерийских полков.

Сбор из восьми рот, двух десятков учебных групп разместился в двух палаточных лагерях, расположенных в лесополосах и тщательно замаскированных. На устройство ушло три дня. В это же время я готовил к проведению занятий преподавателей, командиров рот и учебных групп.

Учеба началась с 15-го июня и закончилась: с командирами рот — 2-го июля, с первым набором командиров танков и отделений — 26-го июня, со вторым — 8-го июля. Этот период забрал у меня все дни и многие бессонные ночи.

— Нельзя же не спать все ночи, Геннадий Иванович, — говорил Тагиров, — изведете себя.

— Я отсыпаюсь по воскресеньям. К тому же освободился от последней наклейки на рубцах, значит нагрузка — на пользу.

Сборы дважды посетил генерал Жданов. Первый раз он посмотрел два тактических занятия и занятие по выверке и пристрелке танкового оружия.

Каждое тактическое занятие повторялось. Первый раз подразделение (а оно формировалось из обучающихся) действовало, как сумеет.

— Да это разве штурм огневой точки? — возмутился комкор.

Мы с преподавателем сделали короткий разбор и потребовали повторить. Получилось неплохо.

— Вот это то, что надо! А первое — трата времени, — сказал генерал.

— Первое занятие очень нужно, товарищ генерал, — гнул я свое. — На нем совершается хорошее и плохое. Но если ошибок не будет — чему же учить? Как исправлять? В этом суть нашей методики. А командирам рот нужна тактика и методика тактики.

Нахмурившись, расставив ноги и опустив голову в раздумье, комкор промолчал. Но после просмотра наступления танкового и мотострелкового взводов он поободрился и с улыбкой сказал прибывшему с ним подполковнику Толубко:

— А знаете, Обатуров прав. Так и обучайте.

На занятии по выверке и пристрелке обучаемые командиры танков выполняли все операции сами. Когда дело дошло до пристрелки 85 мм пушек новых танков Т-34-85 снарядами на дальность 1200 м, он резко спросил:

— А кто разрешил расходовать снаряды?

— Начальник штаба корпуса.

— И сколько же?

— 54, по 18 на занятие или по шесть на танк.

— А разве завод не пристрелял пушки?

— Выверил по координатному плакату и привел к норме угол вылета стрельбой снарядами в тире на 200 м. На боевую дальность не пристреливал.

— А нужно ли это?

— Очень нужно. Пушки бьют по-разному при одной и той же установке прицела, что приведет к промахам, особенно опасным в танковом бою. Кроме того, после пристрелки не требуется вносить поправки на деривацию.

После первой серии из трех выстрелов комкор осмотрел щиты и убедился, что бой и неточный и разный, а один снаряд из девяти прошел в стороне от щита. После выверки прицелов по реальному бою стволов произвели вторую серию и определили средние точки попадания; они отклонились от точек наводки на 30—50 см.

— Пушки пристреляны, — доложил я. — Теперь пристреляем спаренные пулеметы, составим контрольные мишени на 100 м и вложим их в документацию танков. По ним в любой момент экипажи могут проверить, не сбились ли прицелы.

После второго осмотра щитов и доклада о завершении пристрелки, Владимир Иванович задумался и затем сказал:

— Да, надо бы именно так.

И обращаясь к построенным для разбора занятия группам командиров танков, спросил:

— Ну как тут вы учитесь? Нужно ли было вас собирать? Офицеры хором ответили:

— Хорошо учат! Сбор нужен!

Положительной чертой генерала Жданова было стремление дознаться до технических тонкостей вооружения и техники. И если он понял целесообразность того или другого мероприятия, оно будет проведено с непоколебимой настойчивостью.

По пути к машинам Толубко шепнул:

— Вчера был на сборе командиров батарей. Генерал возмутился низким качеством занятий. Будет приказ, накажет командующего артиллерией подполковника Махлина и начальника сбора.

— Разве ты, Володя, не уяснил еще, что Симон Юдович — придворный шут. Он не знает огонь артиллерии и никогда не осуществлял его массирования. Зато — партнер генерала по шахматам и всегда во время проигрывает. Взыскания он не получит.

И действительно: начальник артсбора был наказан, а С.Ю.Махлину было лишь «указано».

Второй раз Владимир Иванович прибыл на завершение сбора командиров рот. После моего краткого итогового доклада, он и эту категорию офицеров спросил:

— Есть ли польза от сбора?

— Есть, большая! — ответили командиры рот.

— Измотал вас Обатуров? Отпуск запросите?

— По делу, — со смехом отвечали офицеры.

— А, может, все-таки поблагодарим его?

— Конечно! Кто-то даже зааплодировал.

И я получил в приказе первую благодарность за службу в корпусе, потому весьма памятную. Устно Танасчишин не раз благодарил, Жданов больше ругал.

После первого посещения комкор отдал приказ: во всех танковых и самоходно-артиллерийских частях выверить и пристрелять танковое оружие описанным выше способом, выводя в целях маскировки на полигоны одновременно не более танковой роты. При очередном моем докладе начальник штаба корпуса полковник Чиж сказал:

— Ну и подбросили вы работы бригадам. Жалуются.

— В бою скажут другое.

— Бесспорно.

23-го июня началось наступление четырех фронтов в Белоруссии и на юге Прибалтики. К 5-му июля в наших руках были Витебск, Орша, Могилев, Минск. Значит, может скоро начаться наступление на нашем фронте, а я — без должности. И когда 5-го июля вызвал командир корпуса и приказал принять штаб 13-й гвардейской мехбригады, радость моя была безгранична.

— С командованием фронта все решено. Приказ ждать не будем.

— Подполковник Аршинов назначается заместителем командира 14-й бригады. Сборы идут к концу, завершат без вас.

Представившись командиру бригады, в тот же день принял дела у Аршинова. Петр Михайлович не проявил неудовлетворенности перемещением.

— Я не в претензии, Геннадий Иванович. Вы тут старожил и не единожды вступали в командование. Эта должность принадлежит вам по праву.

До конца войны и еще в течение полутора лет после войны мы с Аршиновым соприкасались по службе и были в хороших взаимоотношениях.

После доклада комбригу о приеме должности и с его разрешения я представился начальнику штаба корпуса. Полковник Чиж сказал:

— Рад за вас, что вы снова в родной бригаде. Но поздравлять считаю неудобным: ведь ранение привело к тому, что вы потеряли должность командира бригады.

— И я рад, что снова в близкой мне воинской семье.

— Знаю вашу серьезность и хочу сказать, что полковник Троценко дважды просил Жданова назначить вас начальником штаба 13-й, хотя комкор всерьез рассматривал на эту же должность в 14-ю. Я поддержал Якова Ивановича в том, что Аршинов медлителен, не всегда озабочен, хотя и образованный офицер.

— Мой долг — оправдать доверие.

Изучая дислокацию бригады (она располагалась в землянках в районе семи населенных пунктов), познакомился с новыми командирами и политработниками. Произвели хорошее впечатление и легко установилось взаимопонимание с лицами командования 38-го гвардейского танкового полка. Вместо выбывших по ранению в Одесской операции командира и заместителя командира по политической части были назначены майоры Лысенко и Субботин. Оба с хорошим боевым опытом, они прибыли из резерва фронта после госпиталей. Они, а также заместитель командира майор Корякин, воевавший в полку с начала марта, отличались деловитостью, тесным контактом с экипажами и хорошо знали состояние полка.

В эти дни завершилось поступление на доукомплектование бригады людей, техники и вооружения. Из Одесской операции бригада вышла очень слабой. А к 20-му июля в бригаде впервые за последний год имелись полностью по штату вооружение, бронетанковая техника, 98% личного состава и 93% автомобилей. За счет трофеев был создан резерв средств связи. Солдаты на пополнение прибыли, в основном, из Одесской и Николаевской областей.

— Из корпуса предупредили, что завтра прибывает около 80-ти человек якутов, — доложил 7-го июля гвардии капитан Иван Митрофанович Василенко, помощник начальника штаба по учету личного состава. — Как их распределить?

— Как всегда, познакомимся и решим. В стране неграмотных нет, к тому же это — сибиряки.

При ознакомлении оказалось, что прибывшие имеют образование от шести до девяти классов, безупречно владеют русским языком, достаточно рослые, крепкие и, главное, жаждут сражаться с фашистами. К распределению их мы подошли так же, как русских и украинцев; они попали в мотострелковые, артиллерийские и минометные подразделения. Ревностно учились и затем воевали, как все другие.

В итоге работы по комплектованию, бригада к началу операции предстала дружным многонациональным коллективом советских воинов из более, чем двадцати национальностей.

Конечно, самым значительным новшеством явилось поступление в корпус танков Т-34 с 85 мм танковой пушкой. Этими танками была полностью вооружена 36-я гвардейская танковая бригада и по одной роте в танковых полках мехбригад.

85 мм танковая пушка дала возможность пробивать броню новейших немецких танков «Пантера» и «Тигр» в лобовой части — на дальность до 1000 м, в бортовой — более 2000 м. Командирская башенка, расположенная сверху основной башни, дала командиру танка широкий обзор. В башне расположились три члена экипажа вместо двух. Будучи свободным от ведения огня, командир танка стал подлинным командиром экипажа.

— Нравится вам новый танк? — спросил я командира роты старшего лейтенанта И.К.Дубенкова, уже не первый раз побывав у него для изучения танка.

— Очень довольны мы вооружением и башней. Да и в управлении он легче, и горючего за броней стало больше.

— А вот мне стало одиноко, — шутя, проговорил механик-водитель. — В старой машине рядом сидел младший мехводитель-пулеметчик, а теперь я один, другие трое — в башне.

— Вы же всех нас слышите по переговорному устройству, — заметил командир роты.

— Конечно.

В борьбе с танками и штурмовыми орудиями противника наиболее эффективными явились самоходно-артиллерийские установки со 100 мм пушкой (СУ-100). Бронепробиваемость их снарядов была почти в два раза больше, чем 85 мм пушки. Ими был вооружен 292-й гвардейский средний самоходно-артиллерийский полк, наш сосед по дислокации. Как-то удалось мне заехать в этот полк и с разрешения командира гвардии подполковника С.К.Шахметова ознакомиться с машиной. Уезжая, с благодарностью думал о конструкторах и танкостроителях, что они своевременно дали нам — танкистам надежное оружие в борьбе с бронетехникой врага.

Отдельные роты бригады — разведывательная и автоматчиков, были перевооружены на импортные двухосные — хорошей проходимости и вооруженности бронетранспортеры, в положительных качествах которых мы вскоре убедились.

Бригадная артиллерия и инженерно-минная рота были «посажены» на трехосные высокопроходимые импортные тягачи «Студебеккер», выручавшие нас в периоды ненастья до конца войны. Мотострелковые роты и другие подразделения на 40—50% были обеспечены грузовиками «Форд-6». Основная же часть автотехники бригады была трофейной, многих марок, но отобранная с наименьшим износом, что нас вполне устраивало.

В зенитно-пулеметной роте еще с предыдущих двух операций стояли на вооружении вместо девяти пулеметов ДШК шесть 20 мм трофейных зенитных пушек швейцарской фирмы «Эрликон», эффективных при стрельбе не только по воздушным, но и по наземным целям. Для них мы имели семь боекомплектов снарядов.

Главным делом подразделений была боевая и политическая подготовка. Ее качество значительно возросло с возвращением командиров рот со сборов. С завершением комплектования личным составом, техникой и вооружением она не затихала все дни и особенно ночи. Значительное количество техники в целях маскировки выводилось только в ночное время.

В тактической подготовке наряду с главной тематикой, связанной с наступлением с ходу, впервые значительное место заняли темы прорыва обороны, насыщенной долговременными деревоземляными огневыми точками (ДЗОТ). Разведсведения, поступавшие из штаба фронта, говорили о том, что в глубине обороны противника, на второй и третьей полосах, имеются сильные опорные пункты с ДЗОТами, которые мог встретить корпус при вводе в прорыв.

Первые штабные тренировки и занятия штаба бригады со штабами полка, батальонов и артдивизиона показали слабую слаженность и, как следствие, невысокую оперативность штабов, низкое качество отработки боевых документов и неумелое использование радиосредств. С начальниками штабов пришлось индивидуально позаниматься. Уже к 1-му августа дело улучшилось.

В последней декаде июля командир и штаб корпуса провели со всеми бригадами командно-штабные учения с привлечением штабов полков, батальонов, дивизионов и частей усиления. Полки, батальоны обозначались взводами или ротами (батареями). Основными этапами были: марш на 20 км, атака с ходу противника, обороняющегося на промежуточном рубеже, преследование. На разборе генерал Жданов указал:

— Штабы показали себя удовлетворительно, а слаженность подразделений — недостаточная. Медленно проходят распоряжения и донесения по радио сверху вниз и снизу вверх. Скорость движения танков надо поднять. Займитесь, товарищи Троценко и Обатуров, этим.

Уже на следующий день после учения комбригу был доложен план учений усиленных мотострелковых батальонов и танкового полка.

— Как видите, товарищ полковник, в содержании тем основное место занимает устранение недостатков, указанных командиром корпуса, плюс то, что не было замечено: в экипажах действовали командиры и механики-водители, а командиры башен и заряжающие вместо решения задач «стрельбы» по реальным целям, были пассажирами. Предлагается на учении танкового полка придать ему 1-й мотострелковый батальон без артбатареи, минометной и пулеметной рот.

— Согласен. Только сроки учений уплотним, одно учение последует за другим без пауз. Первым учением руковожу я. Помощник — Тагиров, вторым идете вы, помощник — Федоров, затем последнее батальонное учение под вашим руководством. Наконец, полковое — под моим руководством, совпадающее на последнем этапе с батальонным, — распорядился полковник Троценко.

После завершения учений тактические занятия заводов и рот (батарей) не прекращались. Но теперь появилось больше возможностей для стрельб и вождения.

— Учить стрелять на большие дальности и водить танки и БТР на максимальных скоростях — неоднократно требовал командир бригады. Проведение этого требования в жизнь штаб бригады проверял повседневно.

Не одной войной жили ратники на фронте. Как все нормальные люди, мы тянулись к музыке, песне, танцу. Естественно, что во всех соединениях и частях корпуса развернулась художественная самодеятельность. Нельзя было не видеть, как она благотворно действовала на людей, на их настроение, изгоняла скуку, отодвигала тоску по близким. Непосредственными организаторами самодеятельности были политработники.

В конце июля состоялся корпусный смотр-концерт, в присутствии командования корпуса. Я, как и многие другие, был удивлен и восхищен тем, как и бригада, и корпус в целом богаты талантами! Многие участники получили от командира бригады и командира корпуса ценные подарки.

К середине августа исполнилось четыре месяца с того времени, как корпус вышел в резерв фронта. В истории корпуса это был единственный по продолжительности перерыв в боевых действиях, хотя и насыщенный напряженной боевой учебой. Его длительность содержала и отрицательный элемент. Ведь тем временем Красная Армия добивалась все новых и новых успехов. Все фронты северного и центрального участков советско-германской линии вооруженной борьбы продолжали движение вперед. С 13-го июля перешел в наступление 1-й Украинский фронт. Фронты же левого крыла, 2-й и 3-й, продолжали стоять в обороне; вместе с ними оставался в резерве и наш корпус. Воины в связи с этим недоумевали и выражали нетерпение.

Командир 1-го мотострелкового батальона гвардии капитан В.Д.Мозговой во время одного из докладов в конце первой декады августа говорил командиру бригады:

— Каждый день люди спрашивают, когда же будем наступать? Слабеет интерес к боевой подготовке у офицеров.

— Терпение! До времени никому из нас об этом не скажут, но думаю, что скоро. А чтобы ревностно учились, требуйте выполнения по всем предметам нормы: темп движения и атаки, точность наводки и выстрела на тренировках и так далее.

При проверке готовности к бою танков, их оружия и боеприпасов в одной из рот танкового полка командир танка меня спросил:

— Когда же пойдем наступать? Все фронты продвигаются, а мы стоим… При этом присутствовал заместитель командира полка по политической части майор В.Ф.Субботин.

— Прежде чем ответить, хочу вас спросить: а готовы ли вы бить врага?

— Конечно готовы! — почти хором ответили командир и механик-водитель.

— Проверим вашу готовность. Выкладывайте комплекты чистки и смазки пушки и пулемета.

Экипаж быстро это сделал.

— А где гильзоизвлекатель? Пыжи для чистки орудия после стрельбы? Щелочь для промывки стволов?

Младший лейтенант оробел, а командир башни сказал:

— Это мелочи, устраним.

— Мелочи? При интенсивной стрельбе оборвется в патроннике гильза, чем ее извлечете? Пулемет «замолчит» до конца боя. Не очищенный от нагара ствол орудия будет давать недолеты, а вражеский танк вас уничтожит.

Тут же через майора Субботина было дано распоряжение о тщательной проверке оружия, приборов стрельбы и наблюдения и средств обслуживания.

— Тотчас доложу, но не могу не покраснеть от стыда, — ответил Виктор Федорович.

Это — не частный случай беспечности молодых воинов там, где слаб контроль.

И все же мой поступок не был ответом на естественный вопрос офицера, уставшего ждать, когда позволят и дальше гнать врага с родной земли. Этим вопросом задавалось большинство гвардейцев.

 

Рассекающий удар

Наконец, длительный период доукомплектования и обучения кончился. Последняя его неделя стала уже подготовительным этапом боевых действий.

12-го августа командование бригад и отдельных полков было вызвано к командиру корпуса.

— То, что услышите — пока лишь для вас, подчиненных озадачите, когда разрешу, — с подъемом начал генерал-майор танковых войск Жданов. Его энтузиазм подействовал на нас воодушевляюще.

Прежде всего, мы были введены в обстановку. Начальник разведки корпуса гвардии подполковник В.Н.Ефремов подтвердил ранее полученные данные о наличии у противника трех полос обороны общей глубиной до 60 км, с наличием на каждой из них ДЗОТов. 3-му Украинскому фронту по-прежнему противостояла армейская группа Думитреску, включавшая наиболее сильную 6-ю армию, оборонявшую кишиневское направление, и 3-ю румынскую армию, прикрывавшую приморское направление.

Стык между армиями находился южнее Слободзеи Русской. На первой полосе против Кицканского плацдарма оборонялись три немецкие и две румынские пехотные дивизии.

— Из резервных дивизий главную силу и главную опасность для корпуса представляет 13-я танковая дивизия 6-й гитлеровской армии, располагающаяся в районе Опач, Манзырь. Она может ударить по правому флангу корпуса при вводе в прорыв.

Начальник оперативного отдела подполковник В.Ф.Толубко, оценивая местность, более подробно охарактеризовал Кицканский плацдарм, имевший ширину 18, глубину — от 6 до 10-ти км, охватывавший низинный, пойменный, в значительной части заболоченный участок правого берега в излучине Днестра. Противник занимал здесь господствующие высоты, далеко видел местность и реку, а наши войска располагались в пойме и на скатах этих высот. Из-за высокого уровня грунтовых вод оборонительные сооружения в большинстве своем были выполнены насыпными.

— Вот с этого полузаболоченного плацдарма, имеющего площадь всего лишь 170 кв. км, — сказал командир корпуса, — 3-й Украинский фронт наносит главный удар силами 57-й и 37-й армии и частью сил 46-й армии в общем направлении Опач, Хуши. Он должен совместно с войсками 2-го Украинского фронта разгромить кишиневскую группировку противника и овладеть рубежом Леово, Тарутино, Молдавка. Наш корпус, составляя подвижную группу фронта, вводится в прорыв в полосе наступления 31-го гвардейского стрелкового корпуса 46-й армии с рубежа Фештелица, исключительно Слободзея Русская после прорыва общевойсковыми дивизиями первой полосы обороны и развивает успех в направлении Фештелица, Тарутино. В дальнейшем, при успешном продвижении войск 2-го Украинского фронта на юг, корпус наносит удар на северо-запад, в направлении Комрат, Леово и совместно с 7-м мехкорпусом (подвижной группой 37-й армии) замыкает кольцо окружения кишиневской группировки противника. При задержке войск 2-го УФ корпус продолжит развитие успеха в юго-западном направлении на Кагул, совместно с войсками 46-й армии окружит и осуществит разгром 3-й румынской армии.

Боевой порядок при вводе в прорыв — в два эшелона: в первом — механизированные бригады, во втором — танковая и приданная 5-я мотострелковая бригады. Боевые действия корпуса поддерживает 136-я штурмовая и прикрывает 288-я истребительная авиадивизии.

Затем командир корпуса поставил боевые задачи бригадам, родам войск и резервам.

Наша бригада получила на усиление 1961-й противотанковый артиллерийский полк (24 76 мм пушки), 1347-й зенитный артполк (19 37 мм зенитных орудий), 2-й дивизион 58-го гвардейского минометного полка (8 пусковых установок реактивных снарядов БМ-13), танковую роту Т-34-85 и 43-й бригады и роту 138-го отдельного саперного батальона. Она должна была, действуя на правом фланге корпуса, с выходом стрелковых частей на рубеж Ермоклия, Фештелица, Марьянка войти в прорыв и развить успех в направлении Александрень, Гофнунгсталь, Бородино. Ближайшей задачей являлся выход в район Александрень, последующей — овладение совместно с 14-й бригадой, входившей в прорыв левее, районом Березино, Тарутино, а к исходу дня — выход в район к юго-западу от Тарутино.

— Надо попросить вместо танковой роты 36-й танковой бригады придать нам роту СУ-100 292-го самоходно-артиллерийского полка, — тихо предложил я комбригу.

— Все ли вам, товарищи Троценко, Обатуров, ясно?

— Для начала все понятно… Вы усилили бригаду ротой танков с 85 мм пушками (10 единиц); я бы попросил вместо нее роту СУ-100 292 сап (5 самоходок со 100 мм пушками).

— Этот полк — мой резерв, дробить не буду. При докладе решения доложите подробно о составе сил для отражения контрудара 13-й фашистской танковой дивизии.

— Есть.

По возвращении в землянку полковник Троценко подосадовал:

— Жаль не дали СУ-100. Да хотя бы этот 292-й сап вели за нашей бригадой, а не в центре. Как вы, Обатурыч, думаете?

Подождав, пока выйдет Листухин, я ответил:

— Думаю, как вы, не хотел отвечать при Листухине.

— Понятно… Однако я вас втягиваю в ненужные рассуждения. Завтра с утра займемся решением, чтоб к вечеру, как приказано, доложить командиру корпуса.

Как было определено комкором, с утра 13-го августа комбриг дополнительно привлек к работе подполковника Тагирова (только что получившего очередное звание), майора Федорова и начальника разведки Ивана Тимофеевича Бабкина. Я уже был готов доложить наметки решения, сделанные ночью.

Было предложено при вводе в прорыв иметь передовой отряд (ПО) и главные силы в двухэшелонном построении: первый эшелон — 38-й гвардейский танковый полк с 1961-м иптап (без батареи), батареей 1347-го зенап, мотострелковой ротой и 1-й мотострелковый батальон с батареей 1347-го зенап, второй эшелон — 3-й мотострелковый батальон. ПО — 2-й мотострелковый батальон с батареями противотанкового и зенитного полков и взводом танков должен был прикрыть развертывание главных сил.

— А бригадная и приданная артиллерия? — спросил полковник Троценко.

— Продолжаю. Артиллерийский дивизион, минометный батальон и 2-й дивизион 58-го гвардейского минполка вести за 1-м эшелоном в готовности с ходу занять огневые позиции и поддержать огнем первый эшелон при развертывании и атаке. Рота 36-й танковой бригады включается в состав танкового полка, что позволит при отражении контрудара иметь 20 танков с 85 мм пушками.

Полковник Троценко подумал, переспросил кое о чем и сказал:

— Возьмем ваше предложение за основу, разрабатывайте решение в полном объеме. Доклад мне — в 15.00.

Две карты, пять таблиц, расчет марша в исходный район, расчет потребности в материальных средствах — все это нам с Федоровым и Бабкиным втроем пришлось разработать за три часа.

Вечером состоялся доклад решения на утверждение командиру корпуса. Он утвердил без существенных поправок. Просматривая таблицы соотношения сил и средств на рубеже ввода в прорыв и при отражении контрудара, генерал Жданов читал вслух:

— Личного состава 4700 человек, танков — 45, орудий 76 и 45 мм — 48, боевых машин PC — 8, минометов — 36, зенитных орудий 37 мм калибра — 19, 20 мм — 6. Какая сила! Сумеете ее использовать — вам честь, почет и слава!

— Старожилы говорят, что бригада от Сталинграда до этого района никогда не была так укомплектована, — заметил полковник Троценко. — А тут еще усиление: считай, два с половиной полка.

— Сложно будет нам при вводе в прорыв в считанные минуты найти и включить в бригаду приданную артиллерию, — высказал беспокойство я. — Ведь она участвует в прорыве обороны с 46-й армией.

— Обоснованная озабоченность, но этим будем заниматься и мы в корпусе… Ну, готовьтесь. Успеха вам! — сказал комкор, расставаясь.

В последующие дни велась непосредственная подготовка к действиям. И все это время сохранению в тайне предстоящих действий уделялось первостепенное внимание. Круг лиц, коим ставились боевые задачи, расширялся постепенно.

С этой же целью ограничивался численный состав групп офицеров в ходе рекогносцировок; они велись не параллельно, а последовательно; очередная группа работу не начинала, пока не заканчивала ее предыдущая. 14-го и в ночь на 15-е августа рекогносцировку провело командование бригады с офицерами штаба и командирами приданных артчастей; в течение следующих суток под руководством комбрига и начальника штаба — командование танкового полка, батальонов, артдивизиона и командиры танковых рот, и в том же объеме, что и бригадное звено, то есть до района огневых позиций артиллерии 31-го стрелкового корпуса; 16-го августа под руководством командиров батальонов и дивизиона — командиры рот и артбатарей, но только до исходного района, назначенного в больших фруктовых садах Слободзеи Русской, южнее церкви.

К нашему удовлетворению силами фронта и 46-й армии предназначенная для бригады насыпная дорога на плацдарме расширялась до пяти с половиной метров, а мост через реку Днестр был построен добротно.

Мы были одеты во все солдатское и с расстояния 4-х километров до нашего переднего края вели работу пешком. Вскоре ощутили привычное звучание фронта: редкие разрывы снарядов и мин и нечастые пулеметные очереди, посылаемые с обеих сторон. На запад и юг четко просматривался гребень высот, занятых немцами и румынами.

В точке, где уже шел подъем к гребню высот, полковник Троценко заслушал нескольких офицеров.

— Вот только отсюда возможно движение техники и артиллерии вне дороги, — с досадой докладывал комбригу капитан Н.Н.Семененко, бригадный инженер. — Будет сложно обходить застрявшие и неисправные машины.

— Сам вижу, — хмуро ответил полковник. — Не только болото препятствует, но и каналы от вынутого на дорогу грунта, заполненные водой.

А меня память вернула в зиму 1942—1943 годов на Северо-западный фронт с его обширными болотами и дорогами-эстакадами.

— А что если, товарищ полковник, поведем, начиная с Днестра, все, что на колесах — в два ряда, а на гусеницах — в один ряд, — предложил я. — Длину колонны бригады сократим на 40% и на рубеж ввода в прорыв успеем.

— Я как раз, Обатурыч, обдумываю это. Будем так планировать, если комкор не запретит.

Переход корпуса в исходный район предусматривался по трем грунтовым маршрутам. Наш маршрут №1 (правый) проходил от Карманово через населенные пункты Кардамычевка, Нейланд, Владимировка, Слободзея Русская. Его подготовка силами инженерно-минной роты бригады, саперного взвода танкового полка и приданной 1-й роты 138-го сапбата началась с 15-го августа, причем в первые три дня работы велись лишь вечером и ночью. Капитан Семененко доложил командиру бригады вечером 18-го августа:

— Маршрут оборудован и провешен. Отремонтировано и усилено для пропуска танков четырнадцать и вновь построено восемь мостов, в том числе силами корпуса соответственно пять и три наиболее протяженных. Корпусной инженер полковник Г.Б.Куров нам хорошо помог.

— Вчерашний дождь испортил дорогу?

— Его и следа нет. Напротив, нарастающее движение машин нарушило травяной покров и прибавило пыли.

— Как думаете, авиаразведка противника не обнаружила ваши работы?

— Гарантировать нельзя, хотя днем работали только с половины дня 17-го, причем на мостах — только под масксетями, а готовые средние и большие мосты покрыли зеленой краской, мелкие — ветками.

Управлениями корпуса и бригады до половины дня 18-го августа, с привлечением командования и техслужб полков и батальонов, была проведена проверка готовности к маршу и бою бронетанковой и автомобильной техники, вооружения и боеприпасов и возимых запасов материальных средств.

Вновь подчеркну большую заботу о готовности техники командира корпуса и корпусных техслужб, деятельность которых он постоянно направлял. Неутомимый его помощник по техчасти инженер-подполковник Г.Р.Прагин обеспечил нас повышенным запасом ремкомплектов и усилил двумя бригадами 181-го ремонтно-восстановительного батальона корпуса.

18-го августа задачи на марш были доведены до всего личного состава. Как всегда, штаб бригады совместно с политотделом разработали памятки экипажам и водителям машин на марш и отдельно памятки экипажам, орудийным расчетам и мотострелковым отделениям на бой. Памятки были размножены с расчетом обеспечения всех мелких подразделений, а доставить в части и подразделения взялся политотдел.

В порядке контроля утром 19-го августа побывал в одной из танковых рот танкового полка. Проверив экипировку двух экипажей и готовность их танков, решил убедиться, как они знают рекомендации памятки на марш.

— Будет большая пыль да темная ночь. Как поведете в этих условиях танк? — спросил одного из механиков-водителей.

Нечеткий и неполный ответ насторожил меня, и я спросил командира роты, изучены ли памятки. Оказалось, что ни в роту, ни в полк в целом памятки не поступали.

Срочно вернувшись на КП и встретив помощника начальника политотдела по оргпартработе гвардии капитана П.В.Шияна, спросил, где памятки. Он ответил, что в канцелярии политотдела и что распоряжения о рассылке не было.

— Все памятки — сюда! — волнуясь, приказал я. — Пошлем с офицерами связи и посыльными.

Старший офицер связи капитан Жуховицкий быстро вызвал тех и других.

— В танковый полк повезу я, больше некому, — доложил он.

— Вы на КП сейчас одни, отлучаться нельзя. Вот капитан Шиян и отвезет.

В этот момент подошел подполковник Листухин и спросил:

— Куда вы посылаете моего помощника?

— Иван Яковлевич, памятки должны были попасть в подразделения еще вчера утром, а они лежат в политотделе. Не хватает офицера отвезти в танковый полк, вот я и хотел, чтобы это сделал товарищ Шиян.

— Я быстро отвезу, — доложил Листухину капитан.

— Не лезь не в свое дело! — И обращаясь ко мне, он резко и громко сказал:

— Ты дошел до того, что уже командуешь политотделом! Кто тебе дал такое право?

В это время подъехал полковник Троценко. Услышав громкий голос Листухина, он подошел взглянуть, в чем дело. Я доложил о памятках.

— И вы, Листухин, еще возмущаетесь? Штаб разработал и размножил памятки, вы брались их отправить в части и подразделения, но не сделали этого. Марш может начаться без изучения памяток — кому отвечать?

Получив разрешение, я отошел и организовал отправку памяток, а комбриг резко высказывал своему заместителю по политической части, видимо, все то, что у него накопилось.

После 12-го августа большое место в моей работе заняли вопросы управления бригадой. Было решено при выдвижении на рубеж ввода в прорыв, управлять с трех подвижных пунктов: ПКП во главе с командиром бригады; КП, возглавляемого мною, и тылового (ТПУ) во главе с помощником командира бригады по тылу гвардии подполковником Вологиным. А после ввода в прорыв ПКП и КП объединялись.

Три пункта потребовали иметь двойной по сравнению со штатом комплект радиостанций, что и было обеспечено заблаговременным обучением дополнительного числа радистов и радиотелеграфистов и подготовкой трофейных радиостанций. Удалось создать еще и резерв радиосредств.

— С командиром и штабом корпуса по линии ПКП и КП связь обеспечивается автомобильными и переносными радиостанциями, — докладывал начальник связи капитан Бейгельман. — Для связи с подчиненными создается две радиосети и два радионаправления комбрига на танковый полк и ПО. В полку и батальонах имеются резервные радиостанции.

— А как обеспечивается связь с артиллерией?

— Помимо включения станций приданных артчастей в радиосети командира и штаба бригады, организована радиосеть начальника артиллерии майора Н.Г.Лещенко. Создана также радиосеть начальника разведки.

Я не должен был расставаться с полюбившейся в ходе учений радийной, с двумя ведущими осями машиной фирмы «Хорх», которая по величине была лишь несколько больше легковой. Она была оснащена немецкой станцией ВС-30 и нашей РБМ.

Марш начался прохождением исходного пункта в Кардамычевке, в 19 часов 40 минут, 19-го августа. Движение шло в полной темноте, без света фар, которые были закрыты толью или картоном; горели только синие огоньки задних фонарей. Было установлено полное радиомолчание, для чего радиостанции находились под пломбами. Управляли мы через офицеров связи и посыльных на броневиках или мотоциклах.

— Какая страшная пыль, а ветра нет! — досадовал на первой остановке полковник. — Пошлите передать командирам частей и подразделений, чтобы дистанции между машинами увеличили до 100 м.

— Это записано в памятках для всех водителей. Они вправе делать это сами, — ответил я.

— Да, конечно, а я забыл, хотя мой водитель вынужденно ведет машину за хвостом танкового полка с дистанцией не менее 100 м.

Несмотря на медленное движение, к четырем часам 20-го августа бригада полностью сосредоточилась в исходном районе. Около семи часов были доложены командиру бригады итоги марша:

— Отставших танков, БТР и тягачей с орудиями нет. В пути находится только четыре неисправных автомобиля и с ними автомастерская. Думаю, скоро подойдут.

Улыбнувшись, Яков Иванович сказал:

— Доброе начало!

И на этот раз, как потом мы убедились по захваченным документам штабов, противник не засек наш корпус. Более того, сосредоточение десятков дивизий, сотен танков и САУ поддержки пехоты и тысяч орудий, то есть готовящийся с плацдарма удар, он обнаружил за двое суток до наступления войск фронта — тогда, когда трудно принять радикальные меры противодействия.

Ровно в восемь часов 20-го августа началась артиллерийская и авиационная подготовка атаки. Тысячи орудий и минометов обрушили на позиции врага снаряды и мины одновременным залпом. Из укрытого места на опушке сада нам был виден гребень высот, обороняемых противником, мгновенно заблестевший множеством разрывов и вскоре покрывшийся пылью. Пошли над нами к позициям врага одна за другой волны штурмовиков, повыше — бомбардировщиков под прикрытием истребителей. Сотрясение обстреливаемой земли доходило до нас. Так продолжалось час сорок пять минут, после чего началась атака, и огонь был перенесен в глубину.

— Я такое за войну вижу первый раз! — с пафосом выразился Яков Иванович. — А вы?

— Пожалуй, раз десятый, но зрелище редкое, оно каждый раз неповторимо.

Первый раз за многие дни мы на 5 минут включили радиостанции и передали сигнал «Беседа», что означало приступить к постановке боевых задач всему личному составу, что и было выполнено к 17-ти часам. Одновременно до 19-ти часов была проведена рекогносцировка маршрута движения бригады от исходного района до переднего края стрелковых войск с командирами мотострелковых рот, батарей, командирами и мехводителями танков.

К 16-ти часам мы получили информацию о том, что 31-й гвардейский стрелковый корпус прорвал первую полосу обороны румын. Стало ясно, что операция идет по плану. А из информации, полученной в ходе марша, мы узнали, что этот корпус и его левый сосед — 37-й стрелковый корпус овладели важными узлами сопротивления Талмаз, Чобручи, Расковцы.

В 17 часов 15 минут по сигналу из штаба корпуса бригада выступила. Наш маршрут из трех назначенных корпусу, был правым. Соответственно, и мосты через Днестр и его старое русло были правыми; левее двигались 14-я и 15-я механизированные бригады.

После прохода танковым полком второго моста все подразделения получили с ПКП и КП сигнал перестроиться в две параллельные колонны каждому и двигаться в два ряда. Это оправдало себя. Хуже было другое: как не требовал штаб фронта от штабов 37-й и 46-й армий, а дороги для корпуса оказались не полностью свободными. Огромного труда стоило командирам частей и подразделений, да и всем нам на ПКП и КП освобождать путь от повозок, автомашин и даже неисправных танков, усиливавших стрелковые дивизии.

— Как там, в середине колонны? — запрашивал по радио полковник Троценко.

— Пробиваемся… по два километра в час.

— Не ослабляйте усилий.

— Может мне с парой офицеров прибыть к вам на ПКП?

— Нас тут хватает. Действуем вместе с Лысенко.

Двадцатикилометровый отрезок пути от Днестра до рубежа ввода в прорыв бригада преодолевала двенадцать часов и к семи часам 21-го августа, без опоздания подошла к рубежу ввода в прорыв 4 км северо-восточнее Фештелицы, а к восьми часам развернулась в предбоевой порядок. Ночная нервотрепка осталась позади. ПКП и КП объединились. Впереди в 1—1,5 км вели бой части 31-го стрелкового корпуса.

Мы с комбригом в бинокли изучали местность и положение частей противника и наших. Посланный вперед в один из стрелковых полков офицер связи доложил, что 4-я горнострелковая дивизия румын считается разгромленной. Тут подбежал капитан Бабкин:

— Разведгруппа из района к северу от Фештелицы доносит, что противник перед стрелковыми частями отходит. Правый разведдозор наблюдает выдвижение колонн танков и штурмовых орудий к Ермоклии и Фештелице с запада.

Мы вскинули бинокли. В указанном районе среди шлейфов пыли просматривались вражеские боевые машины.

— Это не все, — продолжал начальник разведки. — От начальника разведки корпуса есть сообщение, что южнее Фештелицы выдвигаются на север две колонны немецкой пехоты, а к Волонтировке — одна.

— Ясно. Пехота — не помеха, а вот 13-я танковая дивизия — теперь наш главный враг, — сказал полковник. — Хорошо уже то, что мы теперь знаем, где она.

В этот момент прибыли и представились командиры приданных противотанкового и зенитно-артиллерийского полков — майор Приходько и подполковник Васильев, и командир дивизиона реактивной артиллерии.

— Вот молодцы-то! И во время! — радостно воскликнул комбриг, пожимая им руки. — Обатурыч и вы, Лещенко, уточните им задачи и укажите районы огневых позиций.

Это было сделано тотчас.

Задумавшись и глядя то на карту, то на местность, командир бригады спросил:

— Ваши предложения?

— Прежде всего ПО без задержки выдвинуть как можно дальше вперед для прикрытия развертывания и перехода в атаку главных сил. С получением сигнала на ввод в прорыв танковым и противотанковым полками примерно с рубежа восточнее Ермоклия отразить контрудар 13-й гитлеровской танковой дивизии.

— Верно, но рубеж для отражения контрудара укажем попозже. Подавайте команды, а я доложу решение командиру корпуса.

Последний решение утвердил, а я со своим помощником по оперативной работе капитаном И.П.Ярцевым по двум радиостанциям передали распоряжения. Через несколько минут ПО двинулся вперед, с ходу развертываясь в боевой порядок.

В девять часов пять минут из района ПКП корпуса взлетел сноп разноцветных ракет, а по радио несколько раз прозвучало слово «Ласточка». Эти сигналы означали ввод в прорыв. С КП бригады в свою очередь пошли сигналы по радио, а по телефону был повторен корпусной сигнал «Ласточка», что энергично выполнила старшая телефонистка рядовая Е.С.Волкова. И бригада стремительно двинулась вперед, оставляя шлейфы пыли. КП тотчас двинулся за первым эшелоном, чтобы не выпустить из поля зрения его. В воздухе одновременно появились штурмовики Ил-2 136-й и нанесли удары по противнику. А со стороны последнего средка появлялись отдельные самолеты, быстро отгоняемые нашими истребителями. Следует заметить, что в течение всей операции в воздухе господствовала наша авиация.

В двух километрах северо-восточнее Фештелицы бригада подверглась огневому налету артиллерии, развернулась в боевой порядок и с ходу атаковала противника в Фештелице. Весь эпизод прошел организованно и четко, и полковник Троценко воскликнул:

— Отменно! Как на учении!

Противник поспешно отходил, но разведгруппа и ПО не теряли соприкосновения с ним.

Между тем колонны 13-й гитлеровской танковой дивизии вышли на рубеж Ермоклия и два километра южнее. Это село противник упорно оборонял против наступавшего нашего соседа справа — 195-й стрелковой дивизии. Напрашивался вывод: прикрываясь Ермоклией, 13-я дивизия нанесет контрудар по правому флангу нашего корпуса и по 195-й дивизии. А правый фланг — это мы, 13-я мехбригада.

Наблюдая в бинокль, полковник Троценко потребовал:

— Соединить меня по радио с майором Лысенко. — И пояснил: уточню рубеж для отражения контрудара.

— Лысенко у аппарата, — доложил радист.

— Я одиннадцатый. На рубеж юго-восточная окраина Ермоклия и южнее — отразить удар танков противника! Как поняли?

— Я четвертый. Понял, выполняю, — ответил командир танкового полка.

И танковый полк с 1961-м противотанковым полком и мотострелковой ротой двинулся на запад. В этом же направлении занял огневую позицию минометный батальон.

Я доложил на ПКП корпуса подполковнику Толубко о решении на отражение контрудара.

— Генерал согласен. С той же целью правее вас выдвигается 292-й полк СУ-100 Шахметова.

— Теперь перевес будет на нашей стороне, — заключил комбриг.

Бой с 13-й дивизией начался в одиннадцать часов и продолжался два часа. Наши танки и противотанковые пушки вели огонь с места. Шла острая огневая дуэль. До десяти танков и штурмовых орудий потерял в этой дуэли противник. И не только от огня танков: 120 мм рота минометного батальона под личной командой комбата капитана Носкова зажгла два танка и одно штурмовое орудие. Отражение контрудара было поддержано также огнем дивизиона реактивной, двух дивизионов гаубичной артиллерии и штурмовиками Ил-2. Этот огонь остановил и прижал к земле следовавшую за танками фашистскую мотопехоту; понеся потери, она начала отходить в направлении Брезоайя, а вслед за ней отошли и танки. Контрудар был отбит, несмотря на опоздание 292-го полка СУ-100.

В танковом полку особо отличились: командир башни гвардии сержант Н.А.Батраев и заряжающий гвардии младший сержант М.Г.Вовченко. Они метким огнем уничтожили два противотанковых орудия, семь повозок с боеприпасами и до 20-ти гитлеровцев. А также командир танка младший лейтенант А.Р.Король, танк которого сжег два штурмовых орудия.

Но и нам этот бой стоил потери трех танков сожженными и двух подбитыми, а в противотанковом полку — выхода из строя двух орудий.

После доклада комбрига об отражении контрудара, генерал Жданов сказал:

— Поздравляю с первым и очень важным успехом! Но главное — без задержки вперед.

Это и делалось. Во время отражения контрудара ПО и 1-й мотострелковый батальон продвигались вперед и к 13-ти часам находились в 2-х километрах западнее Фештелицы. Здесь они были обстреляны десятью штурмовыми орудиями. Этим орудиям противостоял ПО, во главе с командиром 2-го мотострелкового батальона капитаном Вахрушевым, поддержанный огнем минометного батальона. ПО смело атаковал противника, не спешивая с танков десант. Были подбиты два штурмовых орудия. Гитлеровцы не выдержали и начали отходить. Здесь вновь проявил мастерство командир минбатальона Носков, поражавший фашистов огнем высокой точности.

Но в ходе короткого преследования погиб храбрец — командир батальона капитан Вахрушев. Мы потеряли одного из лучших комбатов, всегда деятельного и безупречно исполнительного.

После отбития этой контратаки на флангах никто не сдерживал бригаду. Она устремилась вперед, двигаясь то в колоннах, то в предбоевом или боевом порядке в зависимости от сопротивления противника.

По донесению разведгруппы мы узнали, что из Симонешть навстречу нашей бригаде выдвигается до двух батальонов пехоты с артиллерией.

— Разгромим эту группировку встречным ударом, — предложили мы с Федоровым.

— Конечно, останавливаться не можем. Ставьте задачи. 1-й и 2-й мотострелковые батальоны — с фронта. Танковый полк с десантом в охват слева — такой маневр лишь в начале был похож на встречный бой. Через несколько минут гитлеровцы начали отходить, а затем бежать. К 15-ти часам Симонешть осталась позади, а мы взяли десятки пленных из полковой группы Драббе 384-й пехотной дивизии.

— Уже не дивизия, а группа, — заметил Троценко. — Не это их еще ждет.

Так бригада перешла к преследованию. По решению командира бригады был образован, вместо ПО, авангард, усиленный танками и противотанковой артиллерией — 1-й мотострелковый батальон, во главе с майором Мозговым (получившим это звание перед самым началом операции).

— Рота автоматчиков — на бронетранспортерах, ей самое время преследовать, двигаясь параллельно авангарду, — доложил я.

— А резерв? — спросил полковник.

— Есть второй эшелон, а в резерве остается рота ПТР.

— Разрешаю. А что у соседей?

— Правый сосед — 195-я стрелковая дивизия взяла Ермоклию, левый — 14-я мехбригада в трех-четырех километрах сзади справа, ведет бой в Марьяновке.

В ходе преследования бригада к 18-ти часам овладела Александренью, нанеся новый удар полковой группе Драббе. Здесь отличились рота автоматчиков во главе с командиром капитаном Василием Спиридоновичем Котовым и саперный взвод под командованием лейтенанта Сентемова, заставшие врасплох и перебившие экипажи нескольких штурмовых орудий.

Село Александрень входило в ближайшую задачу бригады; о ее выполнении полковник Троценко по рации доложил командиру корпуса.

— Похвально! До конца суток жду доклада о выполнении последующей задачи, — оживленно, с подъемом закончил разговор генерал Жданов.

Начальника разведки капитана Бабкина я направил в разведгруппу.

— Теперь ее роль повышается: не только вести разведку, но и быстро сбивать подразделения прикрытия фашистов, что позволит вести бригаду в колоннах, в более высоком темпе.

И уже через полчаса Иван доложил, что РГ из Ново-Анновки выбила противника. То же случилось с прикрытием в Николаени.

А появление РГ, а затем и бригады у Гофнунгстали было полной неожиданностью для противника. Разведгруппа застала фашистов за ужином и выпивкой. Они опомнились и начали бежать лишь тогда, когда в 19 часов 15 минут первый эшелон бригады ворвался в центр села. Противник оставил более сотни трупов, до десяти орудий, свыше 30-ти автомашин, до 40 повозок, два самоходных орудия. Было взято более тридцати пленных. Лишь несколько десятков гитлеровцев ускользнуло в поле в кукурузу. Здесь завершился разгром полковой группы Драббе.

Измерив по карте пройденное от рубежа ввода в прорыв пространство, составившее 40 км, полковник Троценко спросил:

— Ну как, товарищи, наш темп?

— Редкий. Я не помню такого темпа с того момента, когда мы развивали успех на юге Донбасса более года тому назад, — ответил майор Федоров.

— Мы его еще нарастим. Уверенность в это вселяет то, что у противника здесь нет резервов и то, что наш левый сосед — 14-я бригада — идет с нами на одной линии.

Ночью, к двум часам 22-го августа, по выходе к реке Чага, небольшой, но заболоченной, произошла некоторая задержка, так как танки вброд нельзя было пустить. Под прикрытием мотострелковых подразделений, занявших рубеж на глубине один километр западнее реки, небольшой мост был усилен для автомобилей, а рядом построен колейный мост для танков из перевозившихся мостовых элементов.

Это была темная августовская ночь при звездном небе без луны, наполовину закрытым облаками. Мы в эту ночь действовали без света фар, и в точках, где сооружались мосты, мелькали только вспышки лучей от огней командирских фонариков. Как всегда у капитана Семененко, работы шли слаженно, без шума и суеты.

В 3 часа 20 минут бригада начала переправляться, а в четыре двадцать при свете ракет атаковала противника в Бородино; он бежал, не оказав существенного сопротивления. Особо отличился механик-водитель танка гвардии старшина В.А.Бучнев; периодически освещая местность фарами, он обнаружил на окраине поселка противотанковое орудие и раздавил его. По его целеуказанию взвод танков уничтожил более двадцати убегавших гитлеровцев.

— Штаб ожидал в Бородино более сильного сопротивления, — докладывал я командиру бригады, — но ошибся. Видимо, оборона поселка Березино, где железнодорожная станция, противником создана у последнего.

— Пора бы получить что-то от разведки.

Вскоре помощник начальника разведки доложил радиограмму капитана Бабкина. Он доносил, что до батальона противника обороняет гребень в одном километре севернее Березине. На станции — шум паровозов и движение поездов.

Был рассвет. Легкая дымка висела над полями; ее прошивали трассы пулеметных очередей, посылаемых противником. Я наносил на карту решение и, поскольку многое сейчас зависело от артиллерии, подозвал майора Лещенко. Командир бригады посмотрел на мою карту, подозвал Федорова и Ярцева и приказал:

— Смотрите на карту. Атакуем в том порядке, в каком подошли колонны полка и батальонов. Начальник артиллерии, разверните минометный батальон, артиллерийский и реактивный дивизионы, как указано на карте начальника штаба. Офицерам штаба довести задачи до частей и подразделений. Огневой налет в 6 часов 20 минут, атака в 6.30.

Офицеры отправились выполнять указания комбрига.

— А вы, Обатурыч, организуйте перемещение КП в точку, помеченную вами на карте.

— Есть.

Это оказалась плоская высота, два километра севернее Березино, с которой хорошо были видны и поселок, и железнодорожная станция, и наши подразделения.

С открытием огня на станции загорелось несколько цистерн, а затем из вагонов начали выпрыгивать гитлеровцы и бежать в поселок. С началом нашей атаки оборонявшаяся в поле пехота тоже обратилась в бегство. К восьми часам поселок был очищен от противника. На сей раз оборонялись подразделения 153-й учебно-полевой дивизии, наспех переброшенные из района Бессарабки. Во время атаки в воздухе появилась группа фашистских истребителей «Мессершмидт-109», пытавшихся бомбить и обстреливать бригаду, но была отогнана огнем 1347 зенап.

На станции и в поселке бригада захватила крупные трофеи: эшелонов с боеприпасами, горючим и имуществом — 3, включавших около 150-ти груженых вагонов и цистерн, паровозов — 10, много переполненных складов. Гитлеровцы ничего не успели уничтожить. Было убито более сотни фашистов, более тридцати взято в плен.

В числе отличившихся в этом бою назову механика-водителя гвардии старшего сержанта И.П.Демченко. При его искусном маневрировании командир башни огнем поджег на станции цистерну, раздавил две автомашины с боеприпасами и несколькими гитлеровцами. А командир стрелкового отделения 2-го батальона гвардии старшина М.И.Кусакин со своим отделением уничтожил семь и взял в плен четырех солдат противника.

О взятии Березино я доложил по радио начальнику оперативного отдела корпуса подполковнику Толубко. Он сообщил, что для удара по противнику в Тарутино с севера, то есть правее нашей бригады, вводится в бой второй эшелон — 36-я гвардейская танковая бригада. 14-я мехбригада, преследующая противника в пяти километрах северо-восточнее Красное, частью сил наносит удар с юга.

— Значит, Тарутино берем комбинированным ударом, — после моего доклада об информации Толубко, констатировал полковник Троценко.

— Да, так решил командир корпуса.

А в это время разведгруппа донесла, что не менее двух батальонов пехоты противника с тремя штурмовыми орудиями обороняют рубеж в 300—400 метрах северо-восточнее поселка; дивизион артиллерии — в полутора километрах юго-западнее Тарутино.

Бригада двумя параллельными колоннами двинулась в Тарутино.

— Танковому полку в направлении центра поселка, за ним 2-му и 1-му батальонам, 3-му батальону — на южную часть поселка. Огневые позиции артиллерии 1,5 км северо-восточнее поселка. Атака в 8 часов 40 минут, — быстро продиктовал решение командир бригады. — Об отдаче распоряжений доложить.

При четко работавшей радиосвязи, ее многоканальности, через четыре минуты задачи были доведены до всех исполнителей.

КП выдвинулся к обороне гитлеровцев на 1,2 км, на гребень, с которого обзор был великолепным. В 8.40, после огневого налета, бригада с ходу атаковала оборонявшихся фашистов. Танки, не спешивая десант, мотострелковые роты на автомашинах вслед за танками, противотанковые орудия на тягачах между ними, бронетранспортеры с автоматчиками — вся эта волна, ведя огонь с машин, смяла оборону противника и ворвалась в поселок. Мотострелковые подразделения спешились и прочесали поселок. Даже батарея противотанковых пушек 2-го батальона под командованием гвардии лейтенанта Антонова расстреливала бегущих по улицам фашистов. Орудие батареи 3-го батальона во главе с гвардии сержантом И.Н.Долгушиным уничтожило орудийный расчет, две автомашины и рассеяло до взвода пехоты.

К девяти с половиной часам 22-го августа бригада полностью очистила центральную часть поселка и вышла на его северо-западную окраину. Северную часть поселка освободила 36-я танковая бригада, а южную — батальон 14-й мехбригады.

В этом поселке было уничтожено бригадой до двухсот гитлеровцев, шесть орудий, три штурмовых орудия, до двух десятков автомашин, более 30-ти повозок. Она захватила десятки пленных, более 30-ти автомашин, четыре склада, много повозок с грузами, сотни единиц стрелкового оружия — считать все это не было времени.

Выполнена последующая задача, и мы ликовали. В радостном возбуждении доложил об этом полковник Троценко командиру корпуса.

— Поздравляю с успехом всю 13-ю! К сожалению, вы опоздали в Тарутино на четыре часа: ведь там до пяти часов находился штаб 6-й немецкой армии.

— Мы об этом не знали, но если бы и знали, то не успели бы.

— И я об этом узнал час назад по радиоперехвату и сообщению из штаба фронта.

— Какие будут указания? — спросил полковник.

— Ждите распоряжение.

Здесь вновь, как и в Новом Буге, мы прорвались к штабу этой армии; и вновь он поспешно бежал от нас.

Завершив в поселке бой, бригада построилась в колонны вдоль дороги на Кириет-Лунга. Нас хорошо встречали жители всех населенных пунктов, но общаться с ними мы не имели времени. А здесь, сделав остановку в ожидании новых распоряжений и используя ее для пополнения подразделений боеприпасами, горючим и приема пищи личным составом, мы попали в окружение сотен жителей, сбежавшихся к нам. Нас обнимали, дарили цветы, подносили фрукты, молоко.

Больше всего тронули меня слезы радости на лицах женщин…

В 1978-м году, попав в ходе командировки на Тарутинский полигон, я впервые после войны, то есть через 34 года побывал в Тарутино. Посмотрел экспозицию музея, с которым был уже связан письменно и высылал схемы и краткое описание боевых действий на территории района. Инициатором создания музея и его нештатным директором явился фронтовик, заведующий учебной частью средней школы Борис Васильевич Рипенко. После осмотра музея Борис Васильевич попросил:

— Было бы хорошо, если бы вы вспомнили и описали тот энтузиазм, с которым встречали вас мои земляки.

— Подумаю, — ответил я.

В Тарутино заночевал. И ночью вместо описания встречи сложил стихотворение, назвав его «Мое тарутинское утро». Приведу отрывок:

…Средь сотен возгласов счастливых,

Рукопожатий добрых рук,

И детской речи торопливой,

Мне говор женщин лег на слух:

«Свободы мы не ждали скорой,

Но вы пришли, родные, впору,

Побить, пожечь нас ворог мог,

Да, видно, сам послал вас бог».

Немного слов, но слезы счастья.

Обильно падали из глаз.

Была та радость их прекрасна,

В очах сияла и не гасла,

Играла в каплях, как алмаз!..»

В связи с 40-летием освобождения в 1984-м году группа ветеранов корпуса, в которую входил и я, была приглашена в Тарутино. Неожиданно увидел на стене в музее выписанное крупным шрифтом, вырезанным из дерева, упомянутое стихотворение полностью. Заметив мой вопросительный взгляд, Борис Васильевич сказал:

— А знаете, Геннадий Иванович, ваше стихотворное воспоминание передает самую суть тех событий. Как видите, у него и людей больше.

«Может быть», — подумал я…

С овладением поселком Тарутино, отстоявшим от рубежа ввода в прорыв на 60 км, фронт обороны противника оказался расколотым на две части. Между 6-й немецкой и 3-й румынской армиями был вбит глубокий клин. 46-я армия получила возможность выйти в тыл 3-й румынской армии и окружить ее. Это в действительности и произошло: 24-го августа окруженные ее войска капитулировали.

К одиннадцати часам бригада изготовилась к дальнейшим действиям. Чуть раньше прибыл заместитель командира корпуса генерал-майор танковых войск Савва Калистратович Потехин. Заслушав комбрига о положении и состоянии бригады, спросил:

— Новую задачу бригада получила?

— Нет. Командир корпуса приказал ждать распоряжений, — ответил полковник Троценко.

— Штаб корпуса задерживается, но я в курсе дела. Давайте, Обатуров, карту, покажу вам направление дальнейших действий.

И он прочертил красный пунктир в направлении Твардица, Бешгиоз, Баурчи, Казаклия, Софиевка (35 км юго-западнее Чадыр-Лунга), подчеркнув, что в Софиевку следует выйти к исходу дня.

— Как будете готовы, так — вперед.

— А совпадет то, что вы изобразили с ожидаемым боевым распоряжением командира корпуса, — с сомнением спросил полковник Троценко.

— В целом совпадет, а детали исправите в ходе движения. Из боевого распоряжения узнаете и о соседях.

— Выполняем, — решительно сказал комбриг. — Ко мне командиров полков и батальонов.

После постановки боевых задач полкам и батальонам бригада продолжила свои действия. Впереди шел ПО — 38-й гвардейский танковый полк с 1-м мотострелковым батальоном, усиленный батареями противотанкового и зенитного полков, за ним, в голове главных сил — КП.

В 13-ть часов на повороте от развилки дорог, идущих на Кириет-Лунга и Твардица, танковый полк и КП подверглись удару группы штурмовиков «Фокке-Вульф-190А». Прицельно отбомбить помешал огонь зенитных орудий и сымитированное дымшашками «загорание» танков, проведенное рассредоточившимся полком. Одному из самолетов все же удалось спикировать на рассредоточившуюся колонну КП. Следовавший на «Виллисе» за командиром бригады генерал Потехин после рассредоточения лег под свою машину.

— Так нельзя! — крикнул я генералу, отбегая от машин в поле. — Машина — мишень, опасно!

Но генерал остался под машиной, и одна из сброшенных пикирующим самолетом бомб взорвалась вблизи его машины. Машину взрывом изрешетило и отбросило, а Савва Калистратович получил смертельное ранение. Врачи спасти его не смогли.

Так не стало боевого генерала, коммуниста, прошедшего три войны. Он отдал жизнь за свободу и счастье Родины. Его гибель была для нас неожиданной и тяжелой утратой. Он похоронен в Одессе.

Во время этого налета был ранен командир 38-го танкового полка майор Лысенко. Во временное командование полком вступил майор Корякин.

Бригаде в этот день не пришлось развертывать свои силы. Последовательно овладевая населенными пунктами: Твардица — в 16 часов, Бешгиоз — в 16.30, Гайдар — в 18, Баурчи — в 20, она совершала атаку только разведгруппой, которую по-прежнему возглавлял гвардии капитан Бабкин. Охранные, резервные и тыловые подразделения, встречавшиеся на нашем пути, оказывали слабое сопротивление. Пленные румыны, как и в предшествующие дни, после изъятия оружия, под командованием их офицеров направлялись в тыл советских войск на сборные пункты, а пленные гитлеровцы отдавались под охрану местных жителей, вооружавшихся трофейным оружием, до прибытия эвакуационных советских подразделений. Для нас при глубокой боевой задаче каждый воин был дорог, растрачивать силы мы не могли. Как потом выяснилось, молдаване точно выполнили наши поручения.

Так вскоре бригада оторвалась от главных сил корпуса на 40 км. Связь нарушилась: рации КП корпуса нас слышали, а мы их — нет. Вместо того, чтобы развивать успех на Комрат, Леово, совместно с 36-й бригадой овладеть городом Комрат, бригада оказалась на направлении, не соответствовавшем уточненной задаче корпуса, а именно — выйти на рубеж Леуушены, Леово, Фелчиу и образовать внутренний фронт окружения кишиневской группировки.

После короткой остановки в Баурчи был совершен поворот на юг, на Казаклию. И тут, в 21 час, наш КП догнал офицер связи штаба корпуса капитан Г.П.Митичан. Остановив колонну штаба, я прочел боевое распоряжение и… вздрогнул: командир корпуса требовал повернуть бригаду на север и к утру 23-го августа выйти в район Дезгинже, Топал, 18—20 км севернее Комрата.

(В книге В.Ф.Толубко и Н.И.Барышева «На южном фланге», с. 193 эпизод гибели генерал-майора танковых войск С.К.Потехина изложен неточно).

— Сергей, — приказал я Федорову, — передайте команду всем частям и подразделениям «Стой!». Дистанции между ними уменьшить до одного километра.

— Выполняю! — ответил он.

Затем нанес назначенный район, наметил и измерил маршрут и доложил комбригу. Он прочел распоряжение, посмотрел на карту, и, бледнея, проговорил:

— Безобразие! В штабе корпуса приняли два наших радиодонесения еще до 15-ти часов, а офицера шлют через шесть часов, когда мы ушли в сторону на 40 км. Мало того, что опоздали распорядиться до 13-ти часов, так еще промедлили исправить грубую ошибку Потехина.

— Командир корпуса сомневается, мог ли Потехин направить в сторону Кагула вместо Комрата? — спросил Митичан.

— Вот карта, товарищ Митичан, на которой направление и конечный пункт для бригады нанесены Потехиным, — подавая карту, резко сказал я.

— Можно ее взять?

— На ней — обстановка за день. Перенесите, нарисованное Потехиным, на свою карту.

Митичан это сделал.

— Где теперь другие бригады корпуса? — спросил я Мити-чана.

— 36-я ведет бой в Комрате, другие — за ней.

«Итак, корпус на линии Комрат, Чадыр-Лунга уже в тылу 6-й немецкой армии. Поторопимся на Прут!» — подбадривал я мысленно себя, остро переживая за бессмысленно совершенный «крюк» в 85 км.

Вспоминая выход корпуса в район Комрат, Чадыр-Лунга через 12 лет, командующий группой армии «Южная Украина» генерал-полковник Ганс Фриснер писал: «… весь наш оперативный замысел был расстроен противником». Он имел в виду решение на отвод 6-й армии на западный берег реки Прут.

(В той же книге В.Ф.Толубко, Н.И.Барышева, с. 173 необоснованно утверждается, что приказ о развитии наступления в направлении Комрата перепутали радисты бригады).

— Какое расстояние отсюда до Дезгинже? — спросил меня командир бригады.

— 56 км с преодолением дважды заболоченной речки Лунгуци.

— Через 10 минут доложить расчет. Построение колонны — прежнее.

Я приказал помощнику по оперативной работе и бригадному инженеру:

— Товарищ Ярцев, возьмите резерв разведки, команду регулирования от роты ПТР и через 10 минут вперед, по новому маршруту. За вами капитан Семененко с отрядом обеспечения движения. В населенных пунктах безусловно есть противник. Действуйте осмотрительно, но дерзко, как это делает Бабкин.

Тем временем майор Федоров сделал расчет выполнения поставленной задачи, по которому бригада должна была к пяти часам 23-го августа овладеть Дезгинже.

— Не в пять, а в четыре надо взять Дезгинже, — поправил командир бригады. — Доводите задачи до частей и подразделений.

После разворота в обратном направлении комбриг и я все время подгоняли полки и батальоны. Разведгруппа во главе с капитаном Ярцевым действовала быстро: небольшие команды фашистов разбегались из населенных пунктов. Кстати, всю эту ночь бригада двигалась со светом фар, что в свою очередь производило на врага внушительное впечатление: сотни пар горящих фар глубиной на десятки километров. Ни ПО, ни главные силы не пришлось развертывать. Томай прошли в два часа, Ферапонтьевку — в два пятнадцать, Комрат, освобожденный 36-й танковой бригадой, — в три часа.

Позже, из информации штаба корпуса мы узнали, что в Комрате 36-я гвардейская танковая бригада настигла отошедший из Тарутино штаб 6-й немецкой армии, прикрывавшийся 1-й кавдивизией румын и дивизионом штурмовых орудий «Фердинанд». В скоротечном бою, захватившем ночь, бригада разгромила кавдивизию, взяла сотни пленных и сожгла несколько штурмовых орудий. Фашистский армейский штаб во главе с командующим генералом артиллерии Фреттер-Пико бежал за реку Прут. Командование войсками армии восточнее Прута Фреттер-Пико возложил на командира 30-го армейского корпуса генерала Постеля.

Не задерживаясь в городе, бригада двинулась к станции Комрат, в семи километрах к северу от города, куда уже вышла разведгруппа. Теперь бригада сравнялась с другими соединениями корпуса.

— Станцию и поселок Буджак обороняют до двух пехотных батальонов с артиллерией, — доложил капитан Ярцев. — Окопы у фрицев — пока для стрельбы лежа. Танки и противотанковая артиллерия пока не обнаружены.

Учитывая, что противник оборону подготовил и требуется точный огонь артиллерии, командир бригады решил атаковать утром, в 7 часов 30 минут, после разведки целей и подготовки по ним артиллерийского и минометного огня.

В назначенное время, после огневого налета артиллерии и минометов, танковый полк и два мотострелковых батальона стремительно атаковали, охватывая обороняющихся гитлеровцев с востока и запада. Враг после короткого сопротивления обратился в бегство в северном направлении, потеряв убитыми свыше 200 человек и пленными — свыше 300, орудий — 3. Бригадой захвачено: паровозов — 8, цистерн с горючим — 6, вагонов с продовольствием и другим имуществом — 150, складов с боеприпасами, вооружением и горючим — 8.

В числе отличившихся в бою за овладение станцией назову командира отделения роты противотанковых ружей, гвардии сержанта И.Т.Карпенко, уничтожившего трех гитлеровцев при попытке поджечь вагоны; фельдшера разведроты гвардии старшину В.Г.Зудина, при отходе противника от станции огнем пулемета бронетранспортера уничтожившего несколько солдат и взявшего в плен семь человек.

В ходе боя было установлено, что в районе поселка и станции оборонялись подразделения 384-й пехотной дивизии гитлеровцев, отходивших на запад для обороны западного берега реки Прут.

— Что-то еще наскребли в этой дивизии для обороны. Но факт отвода говорит о том, что надо торопиться с окружением, — как бы думая вслух, говорил полковник Троценко. Полученные сведения были тотчас доложены в штаб корпуса.

Части и подразделения бригады без задержки двинулись на Дезгинже и к десяти с половиной часам овладели этим селом. Здесь повторилось то же, что и при атаке противника в Буджаке.

Но как не дорого время, а нам требовалась остановка для пополнения горючим и боеприпасами, поэтому бригада возобновила движение в 14-ть часов. А в 13-ть она получила уточненную задачу: не позже 16-ти часов выйти в район Троица, Вознесены, Саратены, Ковырлуй, Фрумушика, занять оборону фронтом на северо-восток и не допустить прорыва к переправам в Леово и Фелчиу через обороняемый район фашистских войск.

Уже к 15-ти часам разведгруппа, ПО и КП вышли в Ковырлуй, а к 16-ти вся бригада была в этом селе и деревне Фрумушика, а в Троице, Вознесенах и Саратенах — разведдозоры.

Из информации штаба корпуса и радиообмена с соседями к концу дня штаб бригады знал обстановку достаточно широко. В 22 часа она была доложена командиру бригады.

— 14-я гвардейская мехбригада в 16-ть часов передовым отрядом, а в 18-ть часов — главными силами атаковала гитлеровцев, обороняющих город Леово с действующей там мостовой переправой через реку Прут. Обе попытки были безуспешными, но в Леово противник (пехота и до тридцати штурмовых орудий и танков) бригадой блокирован. 62-й мотоциклетный батальон к 17-ти часам с боем вышел к мостовой переправе в Фелчиу, отбросив противника за реку. 36-я гвардейская танковая бригада — в Томай, 15-я гвардейская мехбригада в движении в Минжир, где она должна занять оборону.

— Что известно о соседях? — спросил полковник.

— Сосед слева — 7-й мехкорпус одним из ПО к исходу дня вышел к переправе в Леушени, а ПО 6-го гвардейского стрелкового корпуса 37-й армии — к переправе в Сарата-Розешь. Здесь же 138-й саперный батальон корпуса минирует подходы к переправе. На западном берегу Прута 18-й танковый корпус 2-го Украинского фронта вышел к городу Хуши.

— Получается, что на конец сегодняшнего дня перехвачены все пути отхода кишиневской группировки врага за реку Прут.

— Судя по карте — именно так.

Тогда, естественно, до бригадного звена командования доводились те разведданные из решений и действий гитлеровского командования, которые влияли на бригадные решения. Поэтому лишь в послевоенное время мне стали известны явно запоздалые распоряжения командования группы армий «Южная Украина» и 6-й армии. Так, командующий группой армии Ганс Фриснер в пять с половиной часов 22-го августа отдал приказ на отход немецких войск за реку Прут с наступлением темноты. Однако к этому самому «наступлению темноты» наш корпус был в районе Комрата, в тылу 6-й армии, на 50 км от линии фронта, а 7-й мехкорпус — на 30-ть км. 23-го же августа оба корпуса вышли в тыл этой армии уже на 60 км. И распоряжения, и действия были явно запоздалыми.

 

Возмездие

Вернусь к моменту, когда бригада вошла в Ковырлуй. Обстановка требовала быстрого решения на оборону и скорых действий частей и подразделений.

Развернув карту на капоте «Виллиса», мы с Федоровым, прежде всего, стали изучать местность, чтобы выбрать передний край. Рельеф центра и юга Молдавии неповторим по своему строению. Почти параллельно тянутся один рядом с другим с севера на юг хребты и гребни, между которыми текут речки и ручьи, как правило, пересыхающие во второй половине лета.

Вот и в назначенном нам для обороны районе карта показывала три гребня: два — восточнее пунктов Ковырлуй, Фрумушика, один — западнее. Но самым удобным для обороны, с плоскими высотами был средний, 1,5—2 км северо-восточнее Фрумушики и Ковырлуя. Северо-восточные скаты этого хребта — более отлогие и протяженные, а видимость с гребня представлялась значительной. Хребет же восточнее деревень Саратени, Вознесены на карте читался как более узкий, более острый, по высоте — ниже, а обзор с него на восток не превышал 700—800 м.

С учетом изложенной выше характеристики мы выбрали передний край по северо-восточным скатам среднего гребня, изобразили построение обороны, и я доложил комбригу.

— Значит, Вознесены, Саратени и Колибабовку не оборонять? — был первый вопрос полковника.

— Да, восточнее их позиции неудобные, с ограниченным обзором и обстрелом в сторону противника.

— И боевой порядок в один эшелон?

— Ширина участка обороны 11-ть км вынуждает к этому.

— Берем это за основу, а рекогносцировка подскажет и поправки, и детали.

Два моих помощника и три офицера связи, на карты которых были нанесены районы обороны соответствующих частей и подразделений, отправились доводить задачи до исполнителей с указанием без задержки вывести в назначенные районы подразделения и начать рекогносцировку.

Рекогносцировка подтвердила целесообразность избранного построения обороны. С переднего края мы видели в сторону противника от 1,5 до 4-х км, тогда как со стороны противника был виден только передний край и гребень обороняемых высот; глубина обороны оказалась совершенно скрытой.

Комбриг со мной и группой офицеров штаба последовательно изучил позиции танкового полка, батальонов и артиллерии, места КП и НП, заслушал и на местности утвердил решения подчиненных на оборону. Он на месте назначенного НП (высота 216,6) подвел итог.

— И участок обороны, и позиции — очень удачные.

После уточнений решение командира бригады свелось к следующему:

— оборонять названный выше рубеж, имея боевой порядок в один эшелон при наличии резерва. Основные усилия сосредоточить на левом фланге;

— в первом эшелоне иметь мотострелковые батальоны, усиленные каждый батареей 1961-го противотанкового полка;

— резерв — из двух частей: 38-й гвардейский танковый полк (без роты) на северной окраине Ковырлуя в готовности к нанесению контратак в южном, восточном и северо-восточном направлениях; рота автоматчиков и рота ПТР во главе с командиром роты автоматчиков;

— огневые позиции артиллерии — восточная и северо-восточная окраины Ковырлуя, высоты западнее его и Фрумушики; при этом 2-му дивизиону 58-го гвардейского минполка реактивных установок подготовить маневр одной батареи для стрельбы прямой наводкой;

— танки одной роты использовать как огневые точки в районах обороны 3-го и 1-го батальонов;

— боевое охранение на рубеже 1 км южнее Фрумушики, 500 м западнее Троицы, Вознесены, Саратени.

До наступления темноты все подразделения бригады знали задачи и без промедления приступили к инженерным работам, а утром организовали огонь. Людям не требовалось много слов: каждый гвардеец понимал, что на него навалится большая вражеская сила, ведя бой насмерть, и надо подготовиться к этому. И 24-го августа, как и приказал командир бригады, к 10-ти часам оборона с окопами полного профиля была готова.

Сразу после рекогносцировки, около 20-ти часов, полковник Троценко был вызван к командиру корпуса на КП в село Томай. Он убыл в сопровождении двух БТР с офицером связи Жуховицким, взяв карту с решением на оборону, сведения о боевом и численном составе и потерях. Прошел всего час, и он вернулся, хмурый и взволнованный.

— Я думал, что вызван на доклад по организации обороны, но оказалось другое. Генерал Жданов грубо выругал меня, не считаясь с моим званием, за то, что я выполнил распоряжение покойного Потехина о движении бригады на юго-запад. Под конец я не выдержал и сказал ему: «Я полковник, и впредь кричать на себя не позволю». Вот так, Обатурыч.

Считая недоразумение с распоряжением Потехина уже в прошлом, я в свою очередь поразился случившимся, и в мыслях принял обвинения Жданова и на свой счет.

Поскольку противник не мешал, то весь день 24-го августа и ночь на 25-е бригада совершенствовала оборону, соединяя ячейки в траншеи с ходами сообщения. Была подготовлена проводная связь с зарытыми в землю проводами.

Наш сосед слева, 15-я гвардейская мехбригада, заняла оборону 1 км восточнее Минжир, западнее Валя-Флоаря к 19-ти часам этого дня. В промежуток между ней и нашей бригадой, шириной шесть километров, к вечеру двумя полками вышла 195-я стрелковая дивизия, имея рядом с нами свой 604-й стрелковый полк. В его ротах, как мы узнали в ходе взаимной информации, было всего по 30—40 человек. Один полк этой дивизии перешел к обороне в районе Казанжика.

36-я гвардейская танковая бригада заняла оборону во втором эшелоне корпуса на рубеже 2—2,5 км севернее села Томай. 14-я гвардейская мехбригада за день овладела южной частью города Леово. И только к трем с половиной часам 25-го августа совместно с 57-м гвардейским стрелковым полком 20-й гвардейской стрелковой дивизии она овладела городом и мостом через реку Прут. И вскоре состоялась встреча ее воинов с ПО 18-го танкового корпуса 2-го Украинского фронта — 110-й танковой бригадой.

7-й механизированный корпус занял рубеж обороны 8 км восточнее Карпинен и далее на север; его 41-я танковая бригада стала левым соседом 15-й мехбригады.

К концу дня эти данные были доложены командиру бригады. При этом я передал подчеркнутую в разговоре со мной начальником штаба корпуса полковником Чижом мысль о том, что сегодня завершено образование сплошного внутреннего фронта окружения.

— А какой противник перед нами? — спросил полковник у начальника разведки.

— Разведдозоры следят за противником все время, как сюда бригада вышла. С рубежа Князевка, Орак они отошли на рубеж боевого охранения. По показаниям пленных, захваченных в разных местах, в районе Саратени, Орак, Чадыр, Колибабовка — несколько дивизий из 30-го и 52-го армейского корпусов.

— Группировка крупная, пойдет на все, чтобы вырваться. Надо, начальник штаба, срочно дать указания о готовности к отражению наступления ночью.

— В 18-ть часов послано распоряжение: офицерам не покидать позиций; 50% личного состава бодрствовать и дежурить у оружия; на подступах к переднему краю выставить сторожевые посты и секреты; посыльных и телефонистов по линиям посылать только парами; движение машин ночью — только с разрешения командиров полков и батальонов; гранаты обороняющимся выдать и в глубине обороны, включая артиллеристов и минометчиков. На КП и НП офицеры также разделены на две, поочередно дежурящие смены.

— Это хорошо. Осталось проверить исполнение.

— Приступаем.

Подполковник Листухин добавил:

— Такой же режим установлен для политработников.

— Само собой, но только, чтоб совместно со штабами. Поступившее из штаба корпуса и прозвучавшее по радио сообщение о том, что 23-го августа в Бухаресте началось антифашистское народное восстание, руководимое Румынской компартией, что король сместил фашистское правительство Антонеску, арестовал последнего, и что король объявил о прекращении военных действий против антифашистской коалиции и принятии условий перемирия, предложенных Советским правительством еще 12-го апреля, — воодушевило весь личный состав. Гитлер потерял уже второго, считавшегося верным, союзника.

Во время проверки ночью выполнения распоряжения о готовности к отражению внезапного удара противника в 1-м батальоне, не мог не заметить особую уверенность и еще большую старательность в действиях бойцов. А командир пулеметного расчета, старший сержант лет 35-ти, на мой вопрос о событиях в Румынии, отметил:

— Конечно, весть радостная. Вроде бы на одну победу у нас больше и на одного врага меньше. Гитлер потерял румынскую армию, но не территорию Румынии. Так что нам еще до Германии наступать да наступать.

— Зрело и широко мыслит закаленный воин, — сказал я.

— В батальоне все так думают, — заметил майор Мозговой. По возвращении на КП майор Федоров сказал, что нужно доложить комбригу на подпись боевой приказ на оборону. Из темноты появился старший писарь оперативной части гвардии старшина Матвей Афанасьевич Павлов. Привыкший схватывать тактическую суть мысли начальников, он быстро записывал и печатал приказы и распоряжения. Обычно требовались небольшие поправки.

— Матвей, как всегда, во время! — прочтя и подписав приказ, похвалил я его.

Был Павлов и смел, часто брал сведения из подразделений непосредственно в бою, имея неизменно ручной пулемет. При атаке противника на станции Комрат Павлову пришлось вступить в бой во время посещения 2-го батальона; огнем из пулемета он уничтожил более десяти вражеских солдат.

Всю ночь мы находились в напряженном ожидании, Передний край освещался ракетами. Разведдозоры докладывали о подходе крупных сил пехоты, артиллерии, небольшого числа танков и штурмовых орудий к участку нашей обороны. Уже был слышен шум множества моторов, ржание лошадей и отдельные выстрелы орудий и минометов, занимавших огневые позиции.

Наступил день 25-го августа — день первых попыток гитлеровских войск вырваться из окружения. Накануне крупные силы гитлеровцев предприняли несколько атак против 7-го мехкорпуса в направлении Карпинены, Леушены, Лапушна, Немцень, но были отброшены. После этого, как в последующие дни показали пленные офицеры, командир 30-го армейского корпуса генерал Постель, возглавлявший окруженную группировку, решил главный удар при прорыве из окружения нанести в юго-западном направлении для переправы через Прут на участке Сарата — Розешь, Фелчиу.

В девять часов усиленный пехотный батальон фашистов с автомашинами и обозом атаковал мотострелковую роту лейтенанта Войнаровского (из 1-го батальона). Враг был подпущен на близкое расстояние, по нему внезапно открыли интенсивный огонь рота, зенитная батарея и пусковая установка реактивных снарядов — прямой наводкой и минометная рота. Батальон был почти полностью уничтожен, остатки взяты в плен.

— Молодцы! — передал похвалу полковник Троценко. — Так действовать и дальше!

В двенадцать часов фашисты силами до двух пехотных дивизий перешли в наступление, нанося главный удар по правому флангу бригады, и примерно силами полутора дивизий — на позиции 195-й стрелковой дивизии. Они двигались плотными группировками, имея впереди в одной линии танки и штурмовые орудия, за ними пехоту в трех, следующих, одна за другой, цепях. Еще в 1,5—2 километрах от переднего края противник нес большие потери от массированного огня артиллерии и ударов штурмовиков Ил-2 136-й штурмовой авиадивизии.

Оборонявшимся мотострелковым ротам, артиллерии и танкам, подготовленным для стрельбы прямой наводкой, было приказано без команды (сигнала) огонь не открывать.

Полковник Троценко держал в руках две трубки — телефонную и от радиостанции — и повторял:

— Выдержка! Открывать огонь по моей команде! И переспрашивал меня и Лещенко:

— Танковый полк — на связи, готов? Автоматчики готовы? Прямая наводка готова?

— Все готовы! — отвечали мы с Николаем Григорьевичем. С подходом танков и пехоты к переднему краю на 300-

400 метров по команде комбрига был открыт огонь всех огневых средств. Боевой порядок гитлеровцев, еще по инерции продвинувшийся метров на 100, нарушился, наступление потеряло организованность и вскоре все смешалось в грохоте и пыли разрывов. Горела техника, взлетали в воздух повозки, падали люди и кони.

Командир бригады смотрел то в поле, то вопросительно на меня, и я понял.

— Пора контратаковать, товарищ полковник.

— Пора, пора! Командуйте.

Я передал радиосигнал Корякину, Котову, командирам 1-го и 3-го батальонов Мозговому и Ковалеву.

Короткая, с выходом за передний край на небольшую глубину танков, мотострелков и автоматчиков контратака завершила дело. Сотни пленных и тысячи трупов фашистских вояк — таков итог двухчасового боя.

При отражении этой атаки отличилось большинство танковых экипажей. Мы восхищались их метким огнем.

— Твоя наука! — тепло говорил мне Яков Иванович.

— Наш общий труд, а наука — из добропамятной академии моторизации и механизации, — был мой ответ.

Умело управляли контратакой командир роты автоматчиков капитан В.С.Котов, командир взвода этой роты младший лейтенант В.И.Байдуков. Рота взяла в плен 123 человека. Котов, будучи раненым, продолжал командовать ротой.

В ходе разгрома группировки, наступавшей с фронта, бригада не могла надлежащим образом отреагировать на события у соседа слева. В направлении урочища Пергукукулуй и севернее противнику удалось прорвать не окрепшую еще оборону ограниченных сил 195-й стрелковой дивизии. Вслед за проведенной нами контратакой, по решению командира бригады на северные скаты высоты 234,9 и севернее Ковырлуй было переброшено по две батареи противотанкового и зенитного полков, взвод «Эрликонов» и перенацелен огонь артдивизиона и минометного батальона. Ураганным огнем на фронте до 1,5 км прорвавшаяся группировка была задержана и прижата к земле, а затем состоялась контратака 3-й танковой роты с ротой автоматчиков, завершившаяся уничтожением и пленением залегших фашистов.

Отличился здесь командир танковой роты старший лейтенант И.К.Дубенков, рота которого уничтожила штурмовое орудие, две пушки, бронетранспортер, 14-ть автомашин, два десятка повозок, до 200 вражеских солдат и взяла в плен более 100 человек.

Особо следует сказать о подвиге экипажа танка под командованием младшего лейтенанта Хмельницкого. Действуя из засад, а затем, атакуя, он уничтожал живую силу и технику одной колонны за другой. Весь экипаж был представлен к присвоению звания Героев Советского Союза.

Однако севернее урочища Пергукукулуй крупная группировка фашистов прорвалась на юго-запад в направлении Сара-та-Розешь. По сигналу командира корпуса второй эшелон — 36-я гвардейская танковая бригада — нанес по ней контратаку севернее Томая.

Долина западнее Саратени, южнее Колибабовка и в урочище Пергукукулуй была прозвана «долиной смерти» из-за тысяч трупов погибших гитлеровцев и сотен единиц сгоревшей техники. Здесь, а также в промежутках между батальонами до конца суток шли бои с разрозненными группами гитлеровцев.

15-я гвардейская мехбригада с девяти до 23-х часов отразила четыре атаки трех пехотных полков с танками и штурмовыми орудиями. Противник понес тяжелые потери. Бригада взяла сотни пленных.

В 23-м часу, когда на КП в землянку комбрига прибыли на доклад его заместитель и ряд офицеров штаба, он заканчивал разговор с полковником Чижом.

— Об этом сегодня же объявим личному составу бригады, — отвечал полковник Троценко. — Спасибо.

Положив трубку, Яков Иванович обратился к прибывшим:

— Германские войска, чтобы подавить восстание, бомбили Бухарест и бросили против восставших сухопутные войска. Совершена агрессия против вчерашнего союзника. Революционные отряды и румынский гарнизон отражают нападение немецких войск. В ответ на агрессию Румыния начала боевые действия против гитлеровских войск.

Мы радовались, и кто-то сказал:

— Выходит, благодаря успешной операции, наши силы возросли, а гитлеровские сократились.

— Безусловно. Кроме того, полковник Чиж передал, что генерал Жданов доволен действиями нашей бригады и передал через начальника штаба поздравление с разгромом в сегодняшнем бою превосходящих сил противника.

Кто сидел, инстинктивно встал, а стоявшие, вытянулись.

— Об этом и о переходе Румынии на нашу сторону без задержки должен знать, товарищ Листухин, весь личный состав.

Листухин удалился, а мы приступили к докладу. Начальник разведки доложил:

— На позиции бригады сегодня наступали дивизии 30-го и 52-го армейских корпусов. К вечеру отмечен подход и скопление крупных сил противника в районе Саратени, Орак, Чадыр, Колибабовка. Вывод: противник не отказался от попыток прорваться к переправам в Сарата-Розешь, Леово и Фелчиу. Штаб фронта информирует, что перехвачено радиодонесение генерала Постеля командующему 6-й немецкой армии: «Начинаю в 24 часа прорыв в юго-западном направлении к реке Прут».

— Пусть еще попробует. Начальник штаба, надо предупредить части и подразделения.

— Уже сделано час тому назад, — ответил я.

Помнится в моем докладе указывались приближенные данные о более чем семистах пленных и полутысяче раненых гитлеровцев, расположенных в садах Ковырлуя.

— Перевязочных материалов не хватает. Бригадный врач майор А.П.Сергиенко с капитаном П.В.Шияном из политотдела организовали в селе сбор тканей у населения, но не все склонны лечить фашистов, — подчеркнул я. — Начальник штаба корпуса на мою просьбу ответил, что попросит у медиков фронта прислать два подвижных полевых госпиталя, из них один — к нам, в Ковырлуй, специально для оказания помощи раненым пленным.

Доложил я также и о соседях. 15-я мехбригада — на прежних позициях: 36-я танковая после разгрома группировки, прорвавшейся в полосе 195-й стрелковой дивизии и вышедшей к Сарата-Розешь, продолжает ликвидацию мелких групп гитлеровцев к северу от села Томай. 14-я бригада выдвигается для обороны рубежа Войнеску, Сарата-Розешь во втором эшелоне корпуса, а в Леово ее сменили части 10-й гвардейской дивизии 6-го гвардейского стрелкового корпуса, переправившись частью сил на западный берег Прута. На рубеже от южной окраины Минжира до высоты 139,3 занял оборону 60-й гвардейский стрелковый полк 20-й гвардейской стрелковой дивизии.

— Таким образом, на направлении Колибабовка, Сарата-Розешь, где сегодня было слабое место, оборона стала глубже и сильнее, — подчеркнул я.

— А наши потери? — спросил полковник.

— Убито 14, ранено 47 человек, подбит один танк, повреждена 45 мм пушка.

— Незначительные потери — наша главная сегодня победа! — прокомментировал командир бригады.

Мы вновь разделили силы на НП и КП, причем основным пунктом управления вновь стал НП, где расположились комбриг, начальник штаба и основные штабные офицеры. За ночь каждый по очереди поспали не более двух часов, что считали в той обстановке везением.

День 26-го августа по боевому накалу был таким же, как и накануне, однако мы чувствовали себя уже более уверенно. И вновь весь день господствовала советская авиация, а гитлеровская не появлялась.

С семи часов десяти минут до одиннадцати часов с минутами бригада была атакована частями двух пехотных дивизий, как вскоре прояснилось, 282-й и 294-й из состава 44-го и 52-го армейских корпусов.

Первая атака была направлена главным образом против 1-го батальона.

— Смотрите, повторение вчерашнего, — наблюдая в бинокль, сказал полковник Троценко. — За линией танков и штурмовых орудий идет пехота в три-четыре цепи.

— Но есть и отличие: вчера за пехотой шла артиллерия и организованные колонны, а сегодня — беспорядочно движущаяся масса автомашин, мотоциклов, конных повозок и людей, — заметил я.

— Точно. Уже организованность не та.

Повторились и наши действия: на дальних подступах — поражение врага огнем артиллерии, минометов и штурмовиков Ил-2; на ближних — уничтожение огнем артиллерии, танков и реактивных пусковых установок, поставленных на прямую наводку, когда в считанные минуты вспыхнуло полтора десятка броне единиц из 25 атаковавших; с подходом к переднему краю — мощный огонь всех огневых средств по единой команде.

Гитлеровцы остановились в замешательстве, неся потери, а уцелевшие — залегли. В ходе контратаки танков и мотострелков противник потерял сотни пленных, а уцелевшие панически бежали.

— А сегодня они охотнее поднимают руки, — проговорил Федоров, наблюдая контратаку в бинокль.

— Куда деваться, смерть-то вокруг них.

Мимо НП бойцы 1-го батальона ведут большую группу пленных — неумытых, обросших, в грязной одежде. Как ни странно, многие улыбаются и при любой команде конвоирующих, послушно тянут руки вверх.

— Отвоевали, живы — вот и улыбаются, — говорит кто-то из офицеров штаба. — Вид — мерзкий!

Оправившись, в 10 часов 30 минут фашисты провели атаку южнее, против, в основном, 3-го батальона. Предшествовавший ей маневр мы наблюдали, поэтому результат был тот же, что и в ходе первой атаки.

Около 11-ти часов встревоженный капитан Бабкин доложил:

— На стык 2-го и 3-го батальонов движутся колонны противника большой численности.

— Откуда они идут? — спросил командир бригады.

— Сейчас запрошу.

— Запрашивать нет нужды. Было видно, как бежавшие после неудачной атаки на 3-й батальон фрицы повернули на юг, — доложил я. — Мечется все та же группировка.

Тут последовал доклад командира 2-го батальона о том же.

— Товарищ полковник, пропустим их поглубже, затем ударом обоих батальонов с танками отсечем и прикончим, — предложил я.

— Верно! Дайте команду Ковалеву и Азимкову: контратака в 11.25. Я распоряжусь насчет танков и артиллерии.

Вслед за постановкой задач двум батальонам была выдвинута на юго-восточную окраину Ковырлуя рота автоматчиков с тем, чтобы преградить путь в село вклинивающейся между батальонами группировке.

Последняя продвинулась между батальонами на 800 м, попала в огневой «мешок» и остановилась. Контратака состоялась в назначенное время. В ней участвовали мотострелковая рота 3-го батальона под командованием гвардии лейтенанта Халифеева с танковой ротой и мотострелковая рота 2-го батальона под командованием гвардии старшего лейтенанта Ф.А.Березнева. Гитлеровцы заметались в кольце и сдались. Мотострелковая рота Халифеева и рота автоматчиков Котова взяли здесь в плен до полутора тысяч человек. Только отделение гвардии старшего сержанта М.Я.Иванова из роты Халифеева уничтожило 10 и взяло в плен до 100 гитлеровцев.

Пресекая прорыв в глубину, на запад, героически сражался взвод автоматчиков во главе с гвардии младшим лейтенантом Горбачевым. В этом бою он погиб.

К 12-ти часам разгром группировки из двух дивизий был завершен. Прибавилось и раненых фашистов в Ковырлуе. В числе пленных оказались один генерал и до десятка старших офицеров, преимущественно полковников из 44 и 52-го армейских корпусов. Один генерал, будучи тяжело раненым, умер.

Вот с этим последним связан эпизод, стоивший мне неприятных последствий. К концу последней контратаки я на «Виллисе» с разрешения комбрига выехал к стыку 2-го и 3-го батальонов у северо-восточной окраины Фрумушики, чтобы на месте разобраться с обстановкой. Мы с ординарцем и водителем издали увидели в том месте, куда следовали, две немецкие плавающие легковые машины «Татра». Мы их называли лодочками. В тот же момент у головной машины взорвался снаряд, она неуклюже повернулась и остановилась у посадки. Вторая машина повернула назад, ее пассажиры замахали белыми платками и сдались автоматчикам.

Подъехав, мы на изрешеченной осколками машине увидели убитых офицера и солдата и в бессознательном состоянии раненого генерала. Из виска и плеча у него текла кровь. В кармане его Семен Макаров нашел документы и передал мне. В удостоверении я прочел: генерал-майор фон Айхштедт, командир 294-й пехотной дивизии.

— Положить генерала на «Виллис», — скомандовал я.

Это был человек большого роста. На КП штабной врач, осмотрев раненого, сказал:

— Кажется, будет жить, но требуется срочная операция. Стремясь выиграть время, я на тот же «Виллис» посадил офицера связи и приказал доставить генерала на КП корпуса.

Вслед за этим на КП привели другого пленного генерала. Нужно было также срочно отправить его и группу пленных старших офицеров, но легковых под руками не было. Я распорядился посадить их на полугрузовой американский «Додж-3/4», машину удобную и скоростную. Об отправке фон Айхштедта и группы я доложил полковнику Чижу.

— Очень хорошо, Обатуров, это — ценные «языки», — ответил начальник штаба корпуса. — Встретим.

По дороге фон Айхштедт скончался, а машина с группой пленных генерала и офицеров сломалась в километре от Томая. В итоге на КП корпуса привезли труп и через час привели пешком группу пленных. Генерал Жданов возмутился:

— Мертвого генерала — на легковой, а живого пешком? На это способны только в 13-й и Обатуров со своей упрямой башкой!

— Обатуров позвонил мне и без задержки отправил раненого, но живого генерала, нуждавшегося в срочной медицинской помощи, — доложил ему полковник Чиж. — А поломка машины — случайность.

— Не оправдывайте безголовость! Доложите приказ о наказании!

Полковник Чиж позвонил мне, сообщил о случившемся и добавил:

— Сильно не расстраивайтесь. В спокойный момент я ком-кору объясню. Не менее ценным оказался второй пленный генерал, тоже командир дивизии.

А вечером после очередного доклада командир бригады сказал:

— Только что состоялся мой доклад о сегодняшних боях командиру корпуса. Я ожидал похвалу, но получил встрепку за безголовую, как он выразился, доставку пленных генералов. Обещал ему разобраться, поскольку не знал, что произошло.

Я ему рассказал, как все случилось. Подумав, полковник сказал:

— Я его все больше узнаю… Не принимайте близко к сердцу случившееся.

Однако это событие острой занозой торчало в душе несколько дней. И воспринималось, прежде всего, не как собственная беда, а как удар по командиру бригады, полученный без его вины, по моей, пусть и нелепой, оплошности. К позавчерашней выволочке от комкора полковнику Троценко добавилась сегодняшняя.

Командир артиллерийского дивизиона гвардии капитан Брандуков при очередном докладе сказал:

— Товарищ подполковник, «лодочку» немецкого генерала подбило наше орудие из 3-й батареи, занимающей позицию на восточных скатах высоты 193,2, к юго-западу от Ковырлуя. Но оно едва не выстрелило по вам, когда вы подъехали к немецкой «лодочке». В последний момент командир орудий рассмотрел, что это — наш «Виллис» и подал команду «Стой! Разряжай!».

Никому неприятно услышать сообщение о том, как дышала над ним смерть, но я отшутился:

— На войне как на войне, все бывает.

В течение второй половины дня 26-го августа шло вылавливание и пленение групп гитлеровцев в районах обороны 2-го и 3-го мотострелковых батальонов, скрывавшихся в кукурузе. А перед наступлением темноты какой-то блуждавший пехотный батальон противника атаковал позицию 1-го батальона, но был побит и пленен.

В ходе вечернего доклада комбриг заметил:

— А знаете, товарищи штабисты, кажется окруженные гитлеровцы не управляемы, к тому же выдыхаются?

— Верно! А кому управлять? Штаб 30-го армейского корпуса разбит, а, ведь на него было возложено управление.

— Распорядитесь о мерах готовности и бдительности на ночь, а я немного прилягу.

И он заснул. Я удивлялся умению Якова Ивановича заставить себя заснуть в любой момент.

В этот день мы вновь тесно взаимодействовали со 195-й стрелковой дивизией и на стыке гитлеровцев не пропустили. Но между нею и 15-й бригадой во второй половине дня прорвалось до полутора пехотных полков. Восточнее Сарата-Розешь прорвавшиеся были ликвидированы совместно 14-й бригадой, 60-м полком 20-й стрелковой дивизии и частью сил 36-й танковой бригады.

Ночь прошла спокойно, а день 27-го августа явился последним днем уничтожения окруженной группировки. С 9.00 до 9.30 бригада отразила разрозненные атаки групп гитлеровцев общей численностью до трех пехотных батальонов. Встретив сильный огонь, они сдались.

Днем штаб корпуса информировал об ультиматуме, предъявленном штабом фронта командирам окруженных армейских корпусов. Хотя не составляло труда окончательно ликвидировать окруженных, однако командование фронта проявляло гуманность. Оно предложило оставшимся войскам сдаться в плен с полной гарантией сохранения жизни и возвращения после войны в Германию. Высшим офицерам оставлялось холодное оружие.

Утром 27-го августа парламентеры доставили текст ультиматума окруженным войскам в лес северо-восточнее Чадыра, а по возвращении доложили, что не нашли ни командиров корпусов, ни командиров дивизий.

Но визит парламентеров и листовки, сброшенные с самолета, подействовали. После десяти часов началась сдача в плен.

Перестала существовать группировка немецких войск, насчитывавшая 18 дивизий. Из этого числа уничтожено в противостоявшем нам «котле» восточнее реки Прут, по данным различных источников, 14-ть дивизий, во втором «котле», к юго-западу от Хуши — 4.

Мы поздравляли друг друга с победой. Помощник командира бригады по тылу гвардии подполковник Вологин рядом с КП в посадке организовал обед, на котором были заместители командира бригады и несколько офицеров штаба.

— С победой и за новые победы! — произнес тост полковник Троценко.

Это была радость незабываемая. И как-то само собой в голове возникли строки:

«Искал спасенья враг в атаках,

Как хищник в клетке бился он,

Но был огнем и в контратаках

Разбит, повержен и пленен».

С разрешения командира мы с майором Федоровым проехали на «Виллисе» к «долине смерти» в направлении села Саратени. То, что открылось там, нас потрясло! Из-за трупов людей и лошадей, из-за множества сгоревших и подбитых машин, брошенных орудий мы проехали не более 400 метров и вернулись.

Это — кошмар войны! Но это и торжество! Торжество возмездия за поруганную врагом советскую землю, за миллионы погибших и искалеченных советских людей. Торжество победы!

А по дорогам с белыми полотнищами шли колонны гитлеровцев в плен. Шли, опустив головы. Шли те, кто, послушно следуя призывам Гитлера, надеялись стать на востоке господами, сделав из нас рабов. Жалкое зрелище!

Другая часть несостоявшихся господ лежала на земле обескровленная, с остекленевшими глазами. Им нет возврата в Германию, им не поставят обелисков на месте гибели и не напишут на них имен. Их прах истлеет на чужбине, необозначенный ничем. В назидание их потомкам!

В этот день мы попрощались с гвардии подполковником З.С.Тагировым. Он переводился на ту же должность в 15-ю гвардейскую мехбригаду. На его место прибыл командир 37-го гвардейского танкового полка той же бригады гвардии подполковник Семен Иванович Клейменов. Чем было вызвано это перемещение, полковник Троценко не знал.

Пленение остатков разбитых соединений 6-й немецкой армии было делом стрелковых соединений. И 4-й гвардейский механизированный корпус был без промедления перенацелен на дальнейшее развитие операции.

Около 19-ти часов 27-го августа бригада получила распоряжение о подготовке к маршу на значительное расстояние. Полки, батальоны, дивизионы собрали и к полудню 28-го августа привели в порядок технику, оружие, погрузили запасы материальных средств и накормили личный состав. А штаб обобщил результаты участия бригады в боевых действиях, и я доложил их командиру.

— Бригадой уничтожено: солдат и офицеров противника — 6507, танков и штурмовых орудий — 22, орудий — 85, автомашин — 400, складов с боеприпасами — 16, с горючим — 13; захвачено: пленных — 3276 человек, автомашин — 40, орудий — 30, паровозов — 16, вагонов — 260, лошадей — 1680, повозок — около 200, складов с боеприпасами, горючим и продовольствием — 52, эшелонов с продовольствием — 1. Потери бригады: убито — 35 человек, ранено — 149, сгорело танков — 3, автомашин — 3, подбито танков — 5, 45 мм орудий — 2, автомашин — 8, БТР — 1, выведено из строя 18 единиц стрелкового оружия.

— Чудесный итог! Дайте мне записочку в карман, в любое время может спросить командир корпуса или его штаб, — улыбаясь, сказал Яков Иванович.

После славной победы моральный дух воинов был высочайшим, они не чувствовали усталости. А у командования и штаба — новые заботы.

Нас уже не один день беспокоило состояние танков, точнее их ходовой части. Помощник командира бригады по технической части на сей раз уже вторично докладывал:

— Марш на 150 км, а затем еще на 170 большая часть танков не выдержит. Они прошли весной две операции в распутицу, в этой операции намотали 280 км. Началось массовое разрушение резиновых бандажей на катках. Остаток моторесурса двигателей на многих танках — 20—40 часов.

— Что предлагаете?

— Просить лично комкора об ускорении подачи катков.

— Подпишем телефонограмму. В суматохе сражения комкор может не все знать. Ну а марш? Пойдем, пока танки не остановятся.

Я перешел в свою землянку и позвонил помощнику комкора по техчасти, инженер-подполковнику Г.Р.Прагину:

— Григорий Робертович, мы опасаемся, что на марше танки остановятся. Нужны катки.

— Во-первых, поздравим друг друга с победой. Во-вторых, это нас беспокоит, и генерал Жданов поставил вопрос о катках не только перед командующим БТ и MB фронта, но и лично перед Толбухиным. Думаю, что на Дунае получим.

О разговоре я доложил полковнику.

— И телефонограмму писать не надо, — сказал он помощнику, — раз фронт озабочен — катки будут.

В связи с предстоящими действиями на территории Румынии командирами и политработниками проводилась еще до марша большая партийно-политическая работа; она продолжалась и в ходе марша. На партийных и комсомольских собраниях, затем на собраниях личного состава подразделений, через коммунистов личному составу разъяснялась политика партии и правительства в отношении Румынии: Красная Армия идет в Румынию не как завоевательница, а как освободительница от фашизма. И цель ее — разгром гитлеровских войск на территории Румынии — страны, ставшей уже союзницей в антифашистской войне.

Особо подчеркивалась необходимость правильных взаимоотношений с румынским населением, исключения случаев неуважительного отношения к обычаям и традициям румын. И наши воины, воспитанные в духе интернационализма, легко воспринимали это.

Выполняя полученную задачу, бригада в 15-ть часов 28-го августа начала марш. Пройдя в голове колонны корпуса вдоль левого берега Прута 180 км, она к 23-м часам сосредоточилась в районе села Импутица, расположенного в нескольких километрах к северу от реки Дунай и в 25-ти километрах юго-западнее легендарного Измаила. В жаркий день по пыльным дорогам бригада показала среднюю скорость более 22-х километров в час.

А Измаил, ратная слава и гордость России, был рядом.

— Эх, побывать бы в нем, да нет возможности!

— Ты прав, Обатурыч. Будем живы — побываем, — заметил Яков Иванович.

Импутица явилась исходным районом бригады для форсирования Дуная. Еще накануне, войска 46-й армии овладели румынским городом и портом Галац на левом берегу северной излучины Дуная, рядом с устьем реки Прут. А 34-й стрелковый корпус 57-й армии в тот же день форсировал Дунай и захватил плацдарм на его южном берегу в районе Исакча, напротив Импутицы. Собственно, нам предстояло не форсировать, а переправляться.

К утру 29-го августа к Дунаю вышел весь корпус. А бригада получила задачу, переправившись во второй половине дня колесной техникой — по понтонному мосту, а танками — на паромах к югу от Импутицы, составить передовой отряд корпуса, стремительно преследовать отходящие части гитлеровских войск и к исходу 30-го августа овладеть городом Меджи-дия (50 км западнее города и порта Констанца) с тем, чтобы перехватить пути отхода гитлеровцам на запад из Констанцы. Наряду с этим очистить от противника и оборонять район сосредоточения корпуса вокруг Меджидии.

К полудню командование бригады, полков и батальонов с несколькими офицерами штаба провели рекогносцировку мостовой и паромных переправ и путей к ним, наметили исходный рубеж и места контрольных пунктов пропуска к переправам. Мост и паромные переправы наводили инженерные войска фронта. Успел к этой работе и вновь назначенный командир 38-го гвардейского танкового полка подполковник Петр Федорович Тулов; он прибыл с должности начальника штаба отдельного танкового полка 37-й армии.

А в это время личный состав бригады, как и других соединений, кроме зенитчиков, с разрешения комкора с большим удовольствием купался в одном из рукавов Дуная.

— Смотрите, сколько радости у воинов после пыльного марша и долгого отсутствия бани! — проговорил Листухин. — Может, и мы искупаемся?

— Купайся, а ты, Обатурыч?

— Не могу, дел — по горло, да и в любой момент вызовут в корпус: ведь мы — ПО.

— И то верно.

От реки направились в бригаду и внезапно встретились с тремя генералами, одним из которых был командир корпуса, а два — незнакомых: один — среднего роста, полный, в комбинезоне цвета хаки, скрывавшем погоны, второй — генерал-полковник, ростом повыше, в легком кителе. Это были генерал армии Федор Иванович Толбухин, командующий войсками 3-го Украинского фронта, и Алексей Сергеевич Желтов, член Военного совета фронта. Мы обоих видели в первый раз. С ними был также подполковник Толубко.

Генерал Жданов представил нас и подошедших вскоре командиров бригад: 14-й механизированной — полковника Никодима Алексеевича Никитина и 36-й танковой — полковника Петра Семеновича Жукова.

Пожав руки командирам бригад и нам с Листухиным, генерал армии Толбухин сказал:

— Поздравляю вас и ваших гвардейцев с успешной ликвидацией окруженных фашистских войск.

Мы ответили: «Служим Советскому Союзу!» Присоединился к поздравлению и генерал Желтов.

— У меня вопросы к командиру передового отряда, но сначала общий вопрос ко всем вам: почему ваш корпус подбил и сжег танков и штурмовых орудий фашистов в два раза больше, а потерял своих в два раза меньше, чем 7-й мехкорпус?

Воцарилось короткое молчание. Затем ответил генерал Жданов:

— Видимо, мы лучше подготовили танковое оружие и экипажи.

— И лучше вникали в дело! — подчеркнул с улыбкой командующий.

Затем Федор Иванович повернулся к полковнику Троценко и спросил:

— Каковы в бригаде потери, чего не хватает?

— Убитых и раненых — 184 человека, танков — 8, из них три сгорело и пять подбито. Остро нужны катки для танков.

— О катках знаю, генерал Сухоручкин этим занимается, возможно, подадим самолетами. Готовы ли к переправе?

— Личный состав задачи знает. Водители и экипажи танков по технике погрузки на паромы и движения по мосту проинструктированы, кроме того, им даны памятки.

— Ну, успеха вам.

И командующий стал беседовать с полковниками Никитиным и Жуковых, а генерал Желтов — с Листухиным и мною. Он спросил Листухина:

— Сколько потеряли коммунистов? Сколько за операцию приняли в партию?

— Убито 23, ранено до восьмидесяти.

— Начальник штаба?

— Убито именно 23, а раненых — 61. В приданных полках и дивизионе гвардейских минометов — плюс 9 и 24.

— Сколько сейчас людей в строю?

— Более трех тысяч, — ответил Листухин. Генерал перевел вопросительный взгляд на меня.

— В самой бригаде 3108 человек, в приданных частях — 1124, а всего 4232 человека.

— Вам, товарищ Листухин, трудно выполнять обязанности при таком знании состояния бригады, — заключил генерал Желтов.

Перед самой переправой было получено распоряжение штаба корпуса о перевозке танков. Надлежало после переправы танки вывести в район города Тульчи, погрузить в железнодорожные эшелоны и перевезти на станцию Меджидия.

— Прекрасно, экономия ресурса 150 км, — воскликнули мы в штабе. — А с небольшими силами гитлеровцев справимся и без танков.

С 13-ти часов начал переправу 38-й гвардейский танковый полк, а с 14-ти по мосту пошла колонна колесной техники бригады. В голове шел ПО — 2-й мотострелковый батальон, за ним КП бригады. Двигаясь на своей радийной машине «Хорх» за комбригом по полуторакилометровому понтонному мосту, с каким крайним нетерпением ждал, когда колеса машины коснутся румынского берега.

И вот мы за границей! Родная, свободная от врага земля — позади. Стихийно, без команд полетели в воздух ракеты разных цветов, с машин кричали «Ура», размахивали головными уборами. И мы с Семеном, радистом и водителем делали то же.

— Война возвращается туда, откуда пришла, — сказал я товарищам. — Верим, там она и кончится.

— Верим, верно! — кричали они.

Впереди бригады двигался разведотряд корпуса — 62-й мотоциклетный батальон. Из радиограмм его мы знали обстановку впереди еще за час до своего прихода. Сопротивления со стороны гитлеровцев не было; их отдельные группы, разоруженные румынами, передавались ими разведотряду и бригаде. Колонна двигалась быстро, последовательно проходя пункты Николицеул, Приннипель Михай, Бабадаг, Витязу, Фердинанд.

Сквозь пыль через стекла машины мы рассматривали незнакомую страну. Особенно волновало нас отношение к нам местного населения.

Правящий режим Антонеску, втянувший страну в преступную войну на стороне фашистской Германии, разорил не только молдавскую, но и румынскую деревни.

Пройдя 150 км, бригада передовым отрядом вошла в город Меджидию в 20-ть, а главными силами — в 21 час 30-го августа, о чем тотчас было донесено командиру корпуса. К исходу дня бригада в полном составе заняла оборону полукругом западнее, южнее и восточнее города.

Небольшой румынский гарнизон встретил дружески. Начальник гарнизона полковник Ионеску в широкой фуражке с высокой тульей, обращаясь к полковнику Троценко, спросил:

— Что от нас требуется советским частям?

— Сдать разоруженных немецких военнослужащих.

— Уже сданы вашим мотоциклистам те 8 человек, что были.

— Выделить помещение вблизи вашей комендатуры города для нашего коменданта и патрулей.

— Две комнаты достаточно?

— Да.

— Выделяю в нашей комендатуре, — ответил Ионеску.

Между тем разведгруппа 62-го мотоциклетного батальона из Констанцы донесла, что еще 28-го августа воздушный и морской десанты совместными действиями взяли город.

— Значит, угрозы с востока корпусу в районе сосредоточения нет, — заключил полковник Троценко. — Теперь основное внимание на запад, в сторону городка Чернавода.

— Понял, уточняю состав, задачи, направления и рубежи разведдозорам и охранению, — ответил я.

На следующий день, 31-го августа улицы города были полны гуляющего народа, приветливо улыбавшегося советским воинам. То же происходило в окружающих деревнях. Предупредительно-корректное отношение наших людей к румынам вызвало уважительное отношение с их стороны.

Ясско-Кишиневская операция завершилась 29-го августа. За героизм, мужество и отвагу личного состава, проявленные в операции, указом Президиума Верховного Совета СССР от 16-го сентября 1944-го года все три мехбригады корпуса были награждены орденами Красного Знамени и стали именоваться «Краснознаменные», а 36-я танковая бригада — орденом Суворова II степени. Корпус указом от 10-го сентября был удостоен ордена Кутузова II степени. Командир корпуса генерал-майор танковых войск В.И.Жданов получил звание Героя Советского Союза и стал генерал-лейтенантом танковых войск.

К сожалению, кроме комкора звание Героя Советского Союза получили в корпусе лишь четыре человека — только те, кого Жданов представил.

Многие комбриги в соседних танковых и механизированных корпусах удостоились Героев, а у нас — ни один. Из представленных бригадой к званию Героя восьми человек все были отклонены комкором. Не случайно после Одесской операции шел слух о высказывании генерала Жданова: «Пока комкор — не Герой, в командовании бригад не может быть Героев». Слух есть слух, верен ли он — судить не могу.

Замечу, что все гвардейцы, подвиги которых мною отмечены в тексте, получили награды. Конечно, число награжденных не ограничивается лишь упомянутыми лицами.

Ясско-Кишиневская операция по своему замыслу и исполнению вошла в число выдающихся операций Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне. За весьма короткий сок — 10 суток — была разгромлена крупная группа армий противника «Южная Украина», уничтожено 22 немецких дивизии, из них 18-ть — в окружении. Разгромлены все румынские дивизии, находившиеся на фронте. Не случайно впоследствии ее назвали «Ясско-Кишиневскими Каннами».

В итоге операции Гитлер потерял не только крупную группировку войск, но, по существу, и Балканы. Победный ее итог мы ощущали вплоть до Будапешта.

(У селения Канны, в юго-восточной Италии в 216-м году до нашей эры карфагенские войска под командованием Ганнибала, искусно построившего войска и умело организовавшего атаку, окружили и уничтожили численно превосходящие римские войска во главе с Варроном. С тех пор слово «Канны» стало нарицательным для операций на окружение).

 

* * *

Пленение остатков разбитых соединений 6-й немецкой армии было делом стрелковых соединений. И 4-й гвардейский механизированный корпус был без промедления перенацелен на дальнейшее развитие операции.

Около 19-ти часов 27-го августа бригада получила распоряжение о подготовке к маршу на значительное расстояние. Полки, батальоны, дивизионы собрали и к полудню 28-го августа привели в порядок технику, оружие, погрузили запасы материальных средств и накормили личный состав. А штаб обобщил результаты участия бригады в боевых действиях, и я доложил их командиру.

— Бригадой уничтожено: солдат и офицеров противника — 6507, танков и штурмовых орудий — 22, орудий — 85, автомашин — 400, складов с боеприпасами — 16, с горючим — 13; захвачено: пленных — 3276 человек, автомашин — 40, орудий — 30, паровозов — 16, вагонов — 260, лошадей — 1680, повозок — около 200, складов с боеприпасами, горючим и продовольствием — 52, эшелонов с продовольствием — 1. Потери бригады: убито — 35 человек, ранено — 149, сгорело танков — 3, автомашин — 3, подбито танков — 5, 45 мм орудий — 2, автомашин — 8, БТР — 1, выведено из строя 18 единиц стрелкового оружия155.

— Чудесный итог! Дайте мне записочку в карман, в любое время может спросить командир корпуса или его штаб, — улыбаясь сказал Яков Иванович.

После славной победы моральный дух воинов был высочайшим, они не чувствовали усталости. А у командования и штаба — новые заботы.

Нас уже не один день беспокоило состояние танков, точнее их ходовой части. Помощник командира бригады по технической части на сей раз уже вторично докладывал:

— Марш на 150 км, а затем еще на 170 большая часть танков не выдержит. Они прошли весной две операции в распутицу, в этой операции намотали 280 км. Началось массовое разрушение резиновых бандажей на катках. Остаток моторесурса двигателей на многих танках — 20—40 часов.

— Что предлагаете?

— Просить лично комкора об ускорении подачи катков.

— Подпишем телефонограмму. В суматохе сражения комкор может не все знать. Ну а марш? Пойдем, пока танки не остановятся.

Я перешел в свою землянку и позвонил помощнику комкора по техчасти инженер-подполковнику Г.Р.Прагину:

— Григорий Робертович, мы опасаемся, что на марше танки остановятся. Нужны катки.

— Во-первых, поздравим друг друга с победой. Во-вторых, это нас беспокоит, и генерал Жданов поставил вопрос о катках не только перед командующим БТ и MB фронта, но и лично перед Толбухиным. Думаю, что на Дунае получим.

О разговоре я доложил полковнику.

— И телефонограмму писать не надо, — сказал он помощнику, — раз фронт озабочен — катки будут.

В связи с предстоящими действиями на территории Румынии командирами и политработниками проводилась еще до марша большая партийно-политическая работа; она продолжалась и в ходе марша. На партийных и комсомольских собраниях, затем на собраниях личного состава подразделений, через коммунистов личному составу разъяснялась политика партии и правительства в отношении Румынии: Красная Армия идет в Румынию не как завоевательница, а как освободительница от фашизма. И цель ее — разгром гитлеровских войск на территории Румынии — страны, ставшей уже союзницей в антифашистской войне.

Особо подчеркивалась необходимость правильных взаимоотношений с румынским населением, исключения случаев неуважительного отношения к обычаям и традициям румын. И наши воины, воспитанные в духе интернационализма, легко воспринимали это.

Выполняя полученную задачу, бригада в 15-ть часов 28-го августа начала марш. Пройдя в голове колонны корпуса вдоль левого берега Прута 180 км, она к 23-м часам сосредоточилась в районе села Импутица, расположенного в нескольких километрах к северу от реки Дунай и в 25-ти километрах юго-западнее легендарного Измаила. В жаркий день по пыльным дорогам бригада показала среднюю скорость более 22-х километров в час.

А Измаил, ратная слава и гордость России, был рядом.

— Эх. побывать бы в нем, да нет возможности!

— Ты прав, Обатурыч. Будем живы — побываем, — заметил Яков Иванович.

Импутица явилась исходным районом бригады для форсирования Дуная. Еще накануне войска 46-й армии овладели румынским городом и портом Галац на левом берегу северной излучины Дуная, рядом с устьем реки Прут, а 34-й стрелковый корпус 57-й армии в тот же день форсировал Дунай и захватил плацдарм на его южном берегу в районе Исакча, напротив Импутицы. Собственно, нам предстояло не форсировать, а переправляться.

К утру 29-го августа к Дунаю вышел весь корпус. А бригада получила задачу, переправившись во второй половине дня колесной техникой — по понтонному мосту, а танками — на паромах к югу от Импутицы, составить передовой отряд корпуса, стремительно преследовать отходящие части гитлеровских войск и к исходу 30-го августа овладеть городом Меджидия (50 км западнее города и порта Констанца) с тем, чтобы перехватить пути отхода гитлеровцам на запад из Констанцы. Наряду с этим очистить от противника и оборонять район сосредоточения корпуса вокруг Меджидии.

К полудню командование бригады, полков и батальонов с несколькими офицерами штаба провели рекогносцировку мостовой и паромных переправ и путей к ним, наметили исходный рубеж и места контрольных пунктов пропуска к переправам. Мост и паромные переправы наводили инженерные войска фронта. Успел к этой работе и вновь назначенный командир 38-го гвардейского танкового полка подполковник Петр Федорович Тулов; он прибыл с должности начальника штаба отдельного танкового полка 37-й армии.

А в это время личный состав бригады, как и других соединений, кроме зенитчиков, с разрешения комкора с большим удовольствием купался в одном из рукавов Дуная.

— Смотрите, сколько радости у воинов после пыльного марша и долгого отсутствия бани! — проговорил Листухин. — Может, и мы искупаемся?

— Купайся, а ты, Обатурыч?

— Не могу, дел — по горло, да и в любой момент вызовут в корпус: ведь мы — ПО.

— И то верно.

От реки направились в бригаду и внезапно встретились с тремя генералами, одним из которых был командир корпуса, а два — незнакомых: один — среднего роста, полный, в комбинезоне цвета хаки, скрывавшем погоны, второй — генерал-полковник, ростом повыше, в легком кителе. Это были генерал армии Федор Иванович Толбухин, командующий войсками 3-го Украинского фронта, и Алексей Сергеевич Желтов, член Военного совета фронта. Мы обоих видели в первый раз. С ними был также подполковник Толубко.

Генерал Жданов представил нас и подошедших вскоре командиров бригад: 14-й механизированной — полковника Никодима Алексеевича Никитина и 36-й танковой — полковника Петра Семеновича Жукова.

Пожав руки командирам бригад и нам с Листухиным, генерал армии Толбухин сказал:

— Поздравляю вас и ваших гвардейцев с успешной ликвидацией окруженных фашистских войск.

Мы ответили: «Служим Советскому Союзу!» Присоединился к поздравлению и генерал Желтов.

— У меня вопросы к командиру передового отряда, но сначала общий вопрос ко всем вам: почему ваш корпус подбил и сжег танков и штурмовых орудий фашистов в два раза больше, а потерял своих в два раза меньше, чем 7-й мехкорпус?

Воцарилось короткое молчание. Затем ответил генерал Жданов:

— Видимо, мы лучше подготовили танковое оружие и экипажи.

— И лучше вникали в дело! — подчеркнул с улыбкой командующий.

Затем Федор Иванович повернулся к полковнику Троценко и спросил:

— Каковы в бригаде потери, чего не хватает?

— Убитых и раненых — 184 человека, танков — 8, из них три сгорело и пять подбито. Остро нужны катки для танков.

— О катках знаю, генерал Сухоручкин этим занимается, возможно, подадим самолетами. Готовы ли к переправе?

— Личный состав задачи знает. Водители и экипажи танков по технике погрузки на паромы и движения по мосту проинструктированы, кроме того, им даны памятки.

— Ну, успеха вам.

И командующий стал беседовать с полковниками Никитиным и Жуковых, а генерал Желтов — с Листухиным и мною. Он спросил Листухина:

— Сколько потеряли коммунистов? Сколько за операцию приняли в партию?

— Убито 23, ранено до восьмидесяти.

— Начальник штаба?

— Убито именно 23, а раненых — 61. В приданных полках и дивизионе гвардейских минометов — плюс 9 и 24.

— Сколько сейчас людей в строю?

— Более трех тысяч, — ответил Листухин. Генерал перевел вопросительный взгляд на меня.

— В самой бригаде 3108 человек, в приданных частях — 1124, а всего 4232 человека.

— Вам, товарищ Листухин, трудно выполнять обязанности при таком знании состояния бригады, — заключил генерал Желтов.

Перед самой переправой было получено распоряжение штаба корпуса о перевозке танков. Надлежало после переправы танки вывести в район города Тульчи, погрузить в железнодорожные эшелоны и перевезти на станцию Меджидия.

— Прекрасно, экономия ресурса 150 км, — воскликнули мы в штабе. — А с небольшими силами гитлеровцев справимся и без танков.

С 13-ти часов начал переправу 38-й гвардейский танковый полк, а с 14-ти по мосту пошла колонна колесной техники бригады. В голове шел ПО — 2-й мотострелковый батальон, за ним КП бригады. Двигаясь на своей радийной машине «Хорх» за комбригом по полуторакилометровому понтонному мосту, с каким крайним нетерпением ждал, когда колеса машины коснутся румынского берега.

И вот мы за границей! Родная, свободная от врага земля — позади. Стихийно, без команд полетели в воздух ракеты разных цветов, с машин кричали «Ура!», размахивали головными уборами. И мы с Семеном, радистом и водителем делали то же.

— Война возвращается туда, откуда пришла, — сказал я товарищам. — Верим, там она и кончится.

— Верим, верно! — кричали они.

Впереди бригады двигался разведотряд корпуса — 62-й мотоциклетный батальон. Из радиограмм его мы знали обстановку впереди еще за час до своего прихода. Сопротивления со стороны гитлеровцев не было; их отдельные группы, разоруженные румынами, передавались ими разведотряду и бригаде. Колонна двигалась быстро, последовательно проходя пункты Николицеул, Приннипель Михай, Бабадаг, Витязу, Фердинанд.

Сквозь пыль через стекла машины мы рассматривали незнакомую страну. Особенно волновало нас отношение к нам местного населения.

Правящий режим Антонеску, втянувший страну в преступную войну на стороне фашистской Германии, разорил не только молдавскую, но и румынскую деревни.

Пройдя 150 км, бригада передовым отрядом вошла в город Меджидию в 20-ть, а главными силами — в 21 час 30-го августа, о чем тотчас было донесено командиру корпуса. К исходу дня бригада в полном составе заняла оборону полукругом западнее, южнее и восточнее города.

Небольшой румынский гарнизон встретил дружески. Начальник гарнизона полковник Ионеску в широкой фуражке с высокой тульей, обращаясь к полковнику Троценко, спросил:

— Что от нас требуется советским частям?

— Сдать разоруженных немецких военнослужащих.

— Уже сданы вашим мотоциклистам те 8 человек, что были.

— Выделить помещение вблизи вашей комендатуры города для нашего коменданта и патрулей.

— Две комнаты достаточно? — Да.

— Выделяю в нашей комендатуре, — ответил Ионеску.

Между тем разведгруппа 62-го мотоциклетного батальона из Констанцы донесла, что еще 28-го августа воздушный и морской десанты совместными действиями взяли город.

— Значит, угрозы с востока корпусу в районе сосредоточения нет, — заключил полковник Троценко. — Теперь основное внимание на запад, в сторону городка Чернавода.

— Понял, уточняю состав, задачи, направления и рубежи разведдозорам и охранению, — ответил я.

На следующий день, 31-го августа улицы города были полны гуляющего народа, приветливо улыбавшегося советским воинам. То же происходило в окружающих деревнях. Предупредительно-корректное отношение наших людей к румынам вызвало уважительное отношение с их стороны.

Ясско-Кишиневская операция завершилась 29-го августа. За героизм, мужество и отвагу личного состава, проявленные в операции, указом Президиума Верховного Совета СССР от 16-го сентября 1944-го года все три мехбригады корпуса были награждены орденами Красного Знамени и стали именоваться «Краснознаменные», а 36-я танковая бригада — орденом Суворова II степени. Корпус указом от 10-го сентября был удостоен ордена Кутузова II степени. Командир корпуса генерал-майор танковых войск В.И.Жданов получил звание Героя Советского Союза и стал генерал-лейтенантом танковых войск.

К сожалению, кроме комкора звание Героя Советского Союза получили в корпусе лишь четыре человека — только те, кого Жданов представил.

Многие комбриги в соседних танковых и механизированных корпусах удостоились Героев, а у нас — ни один. Из представленных бригадой к званию Героя восьми человек все были отклонены комкором. Не случайно после Одесской операции шел слух о высказывании генерала Жданова: «Пока комкор — не Герой, в командовании бригад не может быть Героев». Слух есть слух, верен ли он — судить не могу.

Замечу, что все гвардейцы, подвиги которых мною отмечены в тексте, получили награды. Конечно, число награжденных не ограничивается лишь упомянутыми лицами.

Ясско-Кишиневская операция по своему замыслу и исполнению вошла в число выдающихся операций Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне. За весьма короткий сок — 10 суток — была разгромлена крупная группа армий противника «Южная Украина», уничтожено 22 немецких дивизии, из них 18-ть — в окружении. Разгромлены все румынские дивизии, находившиеся на фронте. Не случайно впоследствии ее назвали «Ясско-Кишиневскими Каннами».

В итоге операции Гитлер потерял не только крупную группировку войск, но, по существу, и Балканы. Победный ее итог мы ощущали вплоть до Будапешта.

 

С настороженностью и надеждой

С завершением сосредоточения корпуса вокруг Меджидии 13-я гвардейская механизированная бригада получила возможность расположиться более компактно в западной части города, в ближайших двух населенных пунктах и в поле между ними.

Уже 2-го сентября все подразделения и части с их техникой были в районе сосредоточения. Однако танковый полк все еще ожидал погрузки в железнодорожные эшелоны вблизи станции Тульча. Штаб корпуса объяснял это аварией грузового поезда на участке Тульча — Меджидия с разрушением значительной части полотна.

Главной задачей в те дни было пополнение материальных средств. Боеприпасов было достаточно, но горюче-смазочных материалов оставалось менее ползаправки.

Но и здесь, как и в ходе операции и марша от Леово к Дунаю, тыл бригады со своими задачами справился успешно. До Ковырлуя части и подразделения в среднем израсходовали полбоекомплекта боеприпасов, а под Ковырлуем — полтора; горючего, соответственно, две и 0,3 заправки. Тем не менее, к 28-му августа весь расход был восполнен за счет подвоза.

На маршах до Дуная и от Дуная до Меджидии расход автобензина составил две заправки. И уже к исходу 3-го октября он был восполнен.

Начальник артснабжения гвардии капитан Н.Л.Жорницкий и начальник снабжения горюче-смазочными материалами (ГСМ) гвардии старший техник-лейтенант Марк Львович Теплицкий, свои обязанности выполняли самоотверженно. Мне часто приходилось лично ставить им задачи, и они никогда не подводили.

Вот и здесь, когда 6-го сентября штаб корпуса передал распоряжение комкора иметь к исходу следующего дня повышенные подвижные запасы: горючего — три заправки, боеприпасов всех видов — два боекомплекта, эти начальники с заданием справились. После ознакомления с распоряжением я их спросил:

— Чем должен помочь штаб?

— Из трофейного склада в Констанце привезем недостающее горючее к утру завтра, — доложил начальник снабжения ГСМ.

— Для подвоза полбоекомплекта мин, четверти боекомплекта артснарядов и такого же количества танковых боеприпасов со склада из Галаца, — докладывал гвардии капитан Жорницкий, — нужно выделить дополнительно из подразделений 14-ть автомашин к двум моим порожним.

— Выделим. А срок подвоза?

— Туда и обратно 300 км. К исходу завтрашнего дня доставим.

Вечером на следующий день полковник Троценко сказал в их адрес:

— Подлинные гвардейцы тыла!

Не касаюсь продовольствия. В ходе успешных наступательных операций практически постоянно мы были обеспечены им за счет запасов противника. Редко возимый запас снижался до нормы, то есть пять суток, обычно был больше.

Если до 5-го сентября нами строились предположения о возможном направлении действия корпуса, то после прозвучавшего в этот день по радио сообщения, о ноте Советского правительства правительству Болгарии, нужда в предположениях отпала.

— Так что, Обатуров, будем наступать на болгар? — спросил меня Листухин.

Я не сразу ответил. До сих пор с болгарами мы не воевали. Болгарское прогерманское правительство послать на фронт против нас свои войска не осмелилось. Будем ли воевать теперь? Конечно, будем, если болгарская армия откроет огонь. А если не откроет?

— Иван Яковлевич, будем наступать или двигаться без боя — не знаю, — ответил я.

— А решительный тон ноты?

— Нота — не для народа, а для тех, кто правит Болгарией. Воюет же армия, часть народа. Что она будет делать? — вот вопрос.

Чем вызвано объявление состояния войны между Советским Союзом и Болгарией — нам было ясно. С самого начала фашистской агрессии против СССР монархо-фашистское правительство Болгарии помогало Германии, причем вопреки заявлению о нейтралитете. Оно предоставило порты для базирования немецкого флота, аэродромы для авиации и пути сообщения. Более того, болгарские войска выполняли оккупационную службу в Югославии и Греции, высвобождая фашистские войска для действия против СССР. Советское правительство неоднократно обращало внимание болгарских властей на несоблюдение нейтралитета.

Решительное предупреждение было сделано 30-го августа, то есть тогда, когда даже соседняя Румыния вступила в войну с Германией. Вместо разрыва с последней, болгарское правительство не препятствовало использованию территории, воздушного и водного пространства страны отступавшими гитлеровцами.

В этой обстановке Советскому правительству ничего не оставалось, как объявить состояние войны с Болгарией и прекратить дипломатические отношения.

К сожалению, наши знания болгарской армии ограничивались лишь общими сведениями: дивизий — 23, отдельных бригад — 7, самолетов разных — до 450, сторожевых кораблей и катеров — до двух десятков. Известно было также, что вдоль границы с Румынией и вблизи нее располагаются четыре пехотные дивизии и две пограничные бригады, но где именно — оставалось неясным. Ведение же авиаразведки до объявления состояния войны исключалось.

Обстоятельнее оказалась информация о внутриполитическом положении в Болгарии. Ее сделал на КП корпуса вечером 5-го сентября заместитель командира корпуса по политической части гвардии полковник А.М.Костылев.

Александр Михайлович рассказал о напряженной борьбе двух сил в Болгарии. С одной стороны, буржуазные партии и опирающаяся на них монархо-фашистская верхушка, проводящие политику сотрудничества с фашистской Германией. С другой стороны, Отечественный фронт, включающий партии, опирающиеся на трудящихся и ведущие их за собой. Первые, используя полицию, жандармерию и армейские части, развязали террор против патриотов. В ответ на него патриотические силы, наряду с политической работой в массах, начали партизанскую борьбу, продолжавшуюся к тому времени уже более двух лет.

Мы оживились, когда полковник Костылев заговорил о двух армиях.

— Год тому назад партизанские отряды объединились в Народно-освободительную повстанческую армию (НОПА), состоящую из бригад, отрядов и боевых групп. В вооруженной борьбе уже участвуют сотни тысяч человек, то есть она приняла массовый характер. Душой антифашистской борьбы стала Болгарская рабочая партия (БРП). Словом, налицо революционная ситуация. Революционные массы ждут Красную Армию и поддержат ее.

— Возросло влияние Отечественного фронта и БРП в армии, — продолжал докладчик. — Но надо иметь в виду, что последняя, наряду с использованием ее в оккупационных целях в Югославии и Греции, применяется в операциях против партизан. А это говорит о том, что пока значительно влияние в ней той части офицеров, которая настроена прогермански, антисоветски. Значит, сопротивление продвижению Красной Армии со стороны правительственных войск не исключено.

— Есть надежда, что болгары не будут в нас стрелять, — сказал по пути на КП бригады полковник Троценко.

— Впервые за войну придется говорить нашим гвардейцам: надейтесь, но будьте готовы драться, — сказал я.

— А это не проще, чем настраивать на разгромную атаку. Важно потребовать, чтобы никто из наших воинов не открыл первым огонь.

6-го сентября корпус, по-прежнему составляя подвижную группу фронта, получил боевую задачу. После ряда уточнений она заключалась в следующем: с утра 8-го сентября из исходного района севернее населенного пункта Сераджа (50 км северо-восточнее города Добрич) нанести удар в направлении Добрич, Варна, Бургас, к исходу 8-го и 9-го сентября овладеть, соответственно, городами Варна и Бургас и выйти на рубеж Айтос, Бургас. Средства усиления остались прежними.

По решению генерала Жданова корпус вводился на территорию Болгарии по трем маршрутам, причем в головы трех колонн назначались механизированные бригады, а танковая бригада — во второй эшелон157.

13-я гвардейская мехбригада с теми же 1961-м противотанковым и 1347-м зенитным артиллерийским полками и 1-й ротой 138-го саперного батальона должна была наступать на правом фланге корпуса по маршруту №1 — Четатя (60 км северо-восточнее Добрич), Сераджа, западная окраина Добрич, Крумово, Девня, к исходу 8-го сентября овладеть районом Девня, лес южнее и не допустить отхода противника из Варны на запад. Соседом справа был 62-й мотоциклетный батальон, выходивший в Провадию, а слева — 14-я гвардейская мехбригада, имевшая задачу к исходу 8-го сентября овладеть западной частью Варны.

Впервые штабу пришлось разрабатывать решение на действие бригады без танков. Это было и непривычно и казалось рискованным.

— Без танков-то мы разве мехбригада? — досадовал майор Федоров.

— Надо попросить, чтобы командир корпуса дал из другой бригады хотя бы роту, — предложил Ярцев.

— Вот что, парни, во-первых, без танков мы уже воевали на Никопольском плацдарме, во-вторых, чужих танков нам не дадут. Но у нас много артиллерии, будем рассчитывать на нее.

И было решено ПО — 2-й мотострелковый батальон, которым командовал теперь капитан Федоров, усилить минометным батальоном в полном составе, батареей 76 мм пушек и батареей зенитного полка. 1961-й противотанковый полк вести в голове главных сил за штабом, а артдивизион — между мотострелковыми батальонами с расчетом, что при развертывании для атаки каждый мотострелковый батальон будет усилен артиллерией без перестроения походного порядка.

Командир бригады при отдаче устного боевого приказа подчеркнул:

— Будем наступать, если придется, без танков. Их огневую мощь приказываю восполнить артиллерией, а ударную силу — дерзостью мотострелков.

Именно так! В сложившейся обстановке это было не шуткой, а приказом.

В ходе рекогносцировки до населенного пункта Четатя мы убедились, что на грунтовой дороге бригада, имеющая в колонне свыше 330-ти единиц техники, поднимет огромное облако пыли, которое исключит нормальное движение. Пришлось дистанцию между машинами увеличить до 100 м, вследствие чего колонна бригады удлинилась с 27-ми до 44-х км.

Комбриг решил марш начать в час 8-го сентября и накормить личный состав завтраком в исходном районе.

Два дня, 6-го и 7-го сентября, проводилась работа с личным составом, касающаяся поведения советского воина в Болгарии. Разъяснялось, что Болгария — дружеская страна, что наша дружба с болгарами имеет многовековую историю. Подчеркивалось, что прогитлеровскую политику проводит лишь монархо-фашистская верхушка страны, что народ ждет Красную Армию. Это ожидание воины должны оправдать образцовым поведением.

— Мы покрасили машины, большинство гвардейцев одели в новое обмундирование, — говорил, заканчивая боевой приказ полковник Троценко. — Внешний вид имеет значение, но, главное, что должны показать наши люди, это — скромность, простоту и душевность, высокую мораль и сознательность. Обеспечить это — задача всех командиров и политработников.

Венцом разъяснительной работы явилась зачитка обращения Военного совета фронта к болгарскому народу и его армии, которая проводилась уже на остановке в ходе марша и в исходном районе. В обращении были такие слова:

«Болгары! Красная Армия не имеет намерений воевать с болгарским народом и его армией, так как она считает болгарский народ братским народом. У Красной Армии одна задача — разбить немцев и ускорить срок наступления всеобщего мира. Для этого необходимо, чтобы болгарское правительство перестало служить делу немцев, чтобы оно порвало немедленно дипломатические отношения с немцами и перешло на сторону коалиции демократических стран».

Ночной марш в исходный район, как и ожидалось, был нелегким, хотя и коротким — 50 км. Шли без света фар, и облако пыли, поднимаемое колесами, делало ничтожной видимость, лишало водителей такого ориентира, как свет задних фонарей впереди идущих машин. И все же к семи часам бригада стояла в колонне в исходном районе. К семи с половиной часам личный состав позавтракал, и командир бригады лично доложил комкору:

— Исходное положение занял. Готов выполнить сигнал.

— Ждите сигнала.

Наше настроение не было обычным, предбоевым. Наряду с понятной настороженностью соседствовала надежда — надежда войти в Болгарию без боя: ведь мы и болгары — братья.

 

Встречают как братьев

Стрелки часов сравнялись с цифрой «8», с временем, установленным для перехода границы, но сигнала не было. Через несколько минут радиотелеграфист доложил, что меня вызывает «третий». Я взял трубку и назвал себя.

— Для исполнения «Ласточки» добавляется три часа, — проговорил гвардии подполковник Толубко.

— Понял, добавляется три ноль ноль, — ответил я.

Тотчас доложил полковнику. Яков Иванович потянулся, расслабляясь, и проговорил:

— Кто-то опоздал. Жаль, теряем солнечное утро… А нам спать: мне час и тебе час.

— Проскочу к разведгруппе. Бабкин уже дважды запрашивал, что делать.

А полковник уже спал на сидении «Виллиса».

Я двинулся к границе на своем «Хорхе», по бокам которого раскачивались две штыревые антенны.

От головы колонны до границы — 4 км. К семи с половиной часам к границе была выдвинута разведгруппа (РГ) бригады с отрядом обеспечения движения; ее головной бронетранспортер стоял в 100 м от румынского шлагбаума. Подъезжая, увидел и на болгарской стороне шлагбаум и небольшой дом погранпоста.

— Иван, работа отложена до 11-ти часов, — сказал я к подошедшему с докладом гвардии капитану Бабкину. — У вас все нормально?

— Да, все в порядке.

— А как там? — спросил, махнув в сторону болгарского поста.

— Все тихо. У шлагбаума два болгарских пограничника с винтовками. С румынской стороны никого нет.

Я взял одного офицера и двух разведчиков и направился к болгарским пограничникам.

При подходе к болгарскому шлагбауму нас встретил вышедший из помещения чин и представился. Со слов, которые оказались нам понятными, я уяснил, что он — подпоручик, начальник поста, но фамилию не запомнил. Я ответил:

— Подполковник Красной Армии Обатуров.

— Ас знам, — ответил подпоручик, показывая на звездочки на наших головных уборах.

Мы поздоровались. Улыбался он, улыбался стоявший на посту солдат.

С разрешения подпоручика мы вошли в дом. В первой комнате на стене висели портреты: пожилого, в военной форме, с наградами, и мальчика с локонами волос по обе стороны головы, в светлой рубашке. Увидев, что мы разглядываем портреты, поручик пояснил, что старший — царь Борис, который уже умер, а мальчик — Симеон, наследник престола.

Нас окружали пять болгарских солдат, оружие которых находилось в открытой пирамиде. На лицах всех светилась улыбка и радость.

— Кто ваш начальник и где он находится?

— Подпуковник…, на Добрич.

— Можно ли поговорить с ним по телефону?

Он охотно указал на телефонный аппарат на стене, подошел, покрутил ручку и вскоре переговорил со своим подполковником, доложив, что хочет говорить советский офицер. Я взял трубку и спросил:

— Господин подполковник, если мы войдем на территорию вашей страны, пограничники будут в нас стрелять?

Ответа не последовало.

Уходя, я тот же вопрос задал подпоручику. Он ответил, что его пост стрелять не будет, но он доложит в Добрич.

Возвращался окрыленный, с резко возросшей надеждой на бескровие. Доложил командиру бригады. И не успел попросить не сообщать в корпус, как полковник тотчас доложил генералу Жданову.

— Сведения очень нужные. Сделаем то же в других бригадах.

И я облегченно вздохнул, так как ожидал очередной нагоняй: ведь приказа на контакт с болгарскими пограничниками не было, а инициативу генерал Жданов мог расценить как самовольство.

Ровно в 11-ть часов по радио был получен сигнал на переход румыно-болгарской границы. Штаб бригады в свою очередь передал свой сигнал «Синица», и бригада двинулась вперед.

— Болгарский пост открыл шлагбаум, построился и отдал честь, пропуская разведгруппу, — доложил по радио гвардии капитан Бабкин.

То же случилось с ПО и главными силами бригады.

— Начало многообещающее, — сказал полковник на первой остановке.

А вскоре началось неожиданное. Во всех населенных пунктах, где проходила бригада, народ Болгарии встречал нас восторженно, с ликованием, с красными знаменами и пятиконечными звездами. Только и слышалось:

— Да здравствует Красная Армия!

— Добро пожаловать!

— Да здравствует Сталин!

— Добре дошли, наши другари!

Но мы спешили, пока нас не остановило распоряжение подождать одну из дивизий 37-й армии. Ушло на это два часа и, не дождавшись, с разрешения командира корпуса возобновили движение.

Мы надеялись, что РГ и ПО, которые не были остановлены, успешно продвигаются в назначенный бригаде район у поселка Девни, к западу от Варны. Но оказалось не так.

Когда штаб бригады, следуя в голове колонны главных сил, вошел в Добрич, то окунулся в гущу людей, плотно заполнивших все улицы. В городе царило всенародное ликование. Впереди была видна колонна ПО, утонувшая в людском море. Вокруг машин, на машинах, на капотах были болгары, обнимавшие воинов. Вскоре случилось то же самое с нами. Всю пыль с наших лиц унесли болгарские поцелуи. Тут же в окружении десятков красных знамен и полотнищ с лозунгами шли митинги, на которых люди требовали свергнуть и арестовать правительство Муравиева.

— Кто знал, что будет так, — с улыбкой говорил командир бригады, вырываясь из объятий. — Можно бы город обойти.

— Будем пробиваться, — ответил я и вызвал офицеров штаба.

При четко работавшей радиосвязи на дальности 40 км была без искажений принята радиограмма командира корпуса: «13-й бригаде от Добрич двигаться на Варну. После занятия к исходу дня ее западной окраины выйти в Севсевмест, 6 км южнее Варны, в готовности к продвижению на Бургас».

Новый маршрут и новые задачи были тотчас переданы подчиненным командирам, а также РГ и ПО.

Образовав две группы офицеров и взяв роту автоматчиков, используя уговоры и руки, мы постепенно раздвинули толпы людей, образовали «коридор», по которому со скоростью пешехода двинулась колонна. Так дошли до ПО и РГ и уже вместе с ними пробились на южную окраину города, потеряв два часа. РГ и ПО быстро двинулись на Варну и сумели оторваться от главных сил.

— Обатурыч, Добрич — урок! Остановим всех на окраине Варны, там изучим обстановку и решим, как действовать.

— Есть.

И я подал по радио команды РГ и ПО.

Последние уже в 20 часов, а главные силы через 20 минут после них достигли северо-западной окраины Варны. Сделав доклад комкору, полковник Троценко распорядился:

— Разведку и ПО выдвиньте по улицам западной части Варны на юг, одновременно разведайте выход на Севсевмест, а главные силы придержите.

После того, как я отдал распоряжение, он пригласил меня проехать в центр города, чтобы выяснить, что там делается.

На стыке двух главных улиц центра шел митинг; здесь же находилась часть колонны 15-й гвардейской механизированной бригады и штаб корпуса. Оставив машины, мы подошли ближе к импровизированной трибуне. Возле нее стояли вооруженные винтовками и охотничьими ружьями мужчины в штатском, несомненно — партизаны. Несколько в стороне в строю находилось войсковое подразделение с винтовками, а вокруг — тысячи граждан, с ликованием поддерживавших ораторов.

Рядом с трибуной стояли генерал Жданов, полковник Костылев и подполковник Толубко. Закончив выступление, оратор пригласил выступить генерала Жданова. Последний показал на подполковника Толубко и сказал:

— Вот этот подполковник — комендант Варны, ему и выступать.

— Есть, — ответил Толубко и стал взбираться на трибуну. В этот момент полковник Троценко сказал:

— Здесь все ясно: пройти нельзя. Возвращаемся к колонне. Сразу по возвращении, гвардии майор Федоров доложил

командиру бригады:

— Путь к южной окраине Варны и далее в Севсевмест разведан и отрегулирован.

— Хорошо. Дайте сигнал ПО, а затем и главным силам — вперед.

Бригада вышла в назначенный район к 22 часам. Рядом с поселком Севсевмест оказалось поле с пустырем, на котором бригада расположилась параллельными колоннами полков и батальонов.

Я передал в штаб корпуса донесение о выполнении задачи дня. И тут же был вызван к аппарату начальника штаба корпуса.

— Вся ли бригада в сборе? Сколько машин отстало?

— Бригада вся здесь. Число отставших машин уточняю, но примерно до двадцати и, главным образом, на подъеме от Добрича к Варне.

— Сколько нужно времени на дозаправку и прием пищи? — продолжал спрашивать полковник Чиж.

Догадываясь, о чем идет речь, я доложил:

— На это три часа. Но большинство грузовых машин без горных упоров; их изготовление займет вся ночь.

— В таком случае готовность к маршу на Бургас предварительно определяем шесть ноль 9-го сентября.

Вскоре по вызову прибыли командиры и заместители по политчасти частей и подразделений. После короткого заслушивания полковник Троценко дал указания.

— Теплая встреча братьев-болгар ослабила бдительность. Не допустите беспечности, ведь мы не знаем, где и сколько встретим гитлеровцев. Далее, впереди — Балканы, горы серьезные с крутыми подъемами, спусками и поворотами. Машины перегружены, уже более десятка их из-за отказа тормозов на подъеме к Варне скатились назад и побились. Срочно доделать горные упоры. А помощникам по техчасти и тылу обеспечить стальным уголком. К шести часам завтра — готовность к маршу.

После 23-х часов побывал в штабе бригады гвардии полковник Чиж. Убедившись, что начало марша бригады утром 9-го сентября реально, он подтвердил готовность к шести часам. Перед отъездом подозвал нас с командиром бригады и спросил:

— Что случилось? Комкор с неприязнью принимает доклады о 13-й, хотя она ни в чем не отстает от других бригад. Не сразу согласился иметь 13-ю в авангарде корпуса при движении на Бургас, хотя другие бригады могли бы выступить часа на три-четыре позже.

— Я догадываюсь о причинах раздражения, — ответил полковник Троценко, покосившись на меня.

Я тотчас отошел и занялся своими делами. Однако стало больно за бригаду от неприязни комкора к комбригу или к обоим нам.

Мы с Сергеем Федоровым разделили пополам время для отдыха — до шести часов 9-го сентября.

Около трех часов поступила радиограмма: бригаде начать марш главными силами в 8.30 и, следуя по маршруту Присельцы, Старо-Оряхово, Рудник, Дюлино, Александрове, к 13-ти часам выйти в Бургас, обеспечив сосредоточение корпуса в районе Айтос, Бургас.

— Разбудите Федорова, — приказал я гвардии капитану Ярцеву, — вместе с ним оформите и через 20 минут доложите боевое распоряжение.

Ярцев долго не возвращался, и мне стало понятно, почему: разбудить Сергея не всякому удается. Когда я подошел, Ярцев будил Федорова, а тот ругался.

— Иван, берите его за одну руку, я за другую и на ноги.

У Сергея ноги подгибаются, он продолжает во сне ругаться. Присоединился писарь, и мы трижды подбросили спящего. Он проснулся, сначала непонимающе посмотрел и, увидев меня, твердо стал на ноги.

— Есть!

— Что есть? — спрашиваю.

— Оформлять решение.

— Решение прежнее. Пишите боевое распоряжение, здесь на карте все помечено, — сказал я. — Вам дается 15 минут.

Через 15 минут боевое распоряжение понесли офицеры и посыльные подчиненным командирам.

В результате длительного наблюдения не только на фронте, но и на учениях мирного времени, у меня сложилось убеждение: офицеры оперативных органов штабов всех меньше спят, но и всех тяжелее просыпаются.

Утром после доклада комбригу о полученной боевой задаче и отданных распоряжениях он сказал:

— Надо бы РГ и отряд обеспечения движения выслать раньше, чем обычно.

— Так и сделано. Убыли в 5.30 с задачей к 7.30, то есть к моменту выступления ПО, разведать и подготовить отрезок пути 30 км до Старо-Оряхово, о чем донесут.

— Это подойдет. В горах нужно упреждение, иначе колонна будет ждать, когда починят какой-нибудь мост или расчистят обвал.

Командир бригады с группой офицеров и радиостанциями выступил за ПО, а мне приказал вести колонну главных сил. После Старо-Оряхово начался путь через Восточные Балканы, так называемую, Камчийскую Планину.

Я впервые двигался по горным серпантинам. Гравийная дорога значилась по карте двухпутной, но повороты на серпантинах это не позволяли. Хотя саперные подразделения умело обозначили трудные участки, поставили ограничители скорости, а комендант маршрута на тяжелые участки расставил посты регулирования, движение через Балканы шло медленно. Наблюдая на петлях серпантинов, за идущими за штабом тягачами с орудиями, нельзя было не оценить мастерство водителей, старавшихся не снижать скорость, направляя тягачи буквально по кромкам обрывов.

— Четвертый, как там? — спрашивал по рации комбриг.

— Нормально. Средняя скорость примерно 16 км.

— В долинах наверстаем.

И наверстывали, развивая скорость до 45-ти километров.

Как мы и рассчитывали, в 10 часов 40 минут в Бургас вошел передовой отряд, а к 12-ти часам вся бригада была в городе.

Здесь нам устроили такую же встречу, как в Добриче и Варне. Но саперы и служба регулирования на этот раз обеспечили проход бригады через центр города. Решением командира бригады в центре был оставлен один мотострелковый батальон и штаб; все же другие части и подразделения сосредоточились в южной части города, между морем и Бургасским озером.

Здесь мы от руководителей комитета Отечественного фронта узнали, что в стране в ночь с 8-го на 9-е сентября началось вооруженное восстание против монархо-фашистского режима, завершившиеся к утру победой трудового народа. Вся власть повсеместно перешла к комитетам Отечественного фронта. Правительство Муравиева низложено. Армейские части повсеместно активно включились в восстание.

Уже в последующие дни стало известно, что по решению Национального комитета Отечественного фронта, Политбюро ЦК Болгарской рабочей партии (коммунисты) и Главного штаба НОПА начало восстания было приурочено к моменту вступления в Болгарию Красной Армии. В ночь на 9-е сентября партизаны и воины восставших частей Софийского гарнизона захватили министерства: военное и внутренних дел, почту, телеграф, радиостанцию и арестовали правительство Муравиева.

Ночью же было образовано правительство Отечественного фронта во главе с К. Георгиевым, лидером группы «Звено».

Между тем в центре города шел митинг, начавшийся еще до нашего прихода. Полковника Троценко пригласили выступить.

— Не будем вмешиваться в ваши дела. Спасибо за братскую встречу. Что нам нужно, так это чтобы вы передали нам немцев в качестве наших военнопленных или указали, где они еще есть.

Тут выступил вперед офицер, представитель бургасского гарнизона и пояснил:

— Немецкие офицеры и солдаты, в том числе из морской базы, вчера на автомашинах убыли на запад, а корабли ушли на юг, к туркам.

Все же уговорили Якова Ивановича выступить на митинге. После объявления об этом и появлении его на трибуне раздался гром аплодисментов и возгласы: «Да здравствует братский Советский Союз!», «Да здравствует Красная Армия — освободительница!», «Болгария и Россия — вечная дружба!».

Полковник Троценко сказал немного:

— Поздравляем вас с изгнанием гитлеровцев! «Да здравствует наш брат — свободный болгарский народ!»

Митинг закончился. Окружавшие нас люди продолжали жать руки, обнимать.

— А разве у вас нет танков? — наперебой спрашивали девушки и парни.

— Есть, к вечеру будут здесь. Горная дорога снижает их скорость.

— Ура! Будут советские танки!

Мои глаза тянулись к красивому архитектурному творению — собору Кирилла и Мефодия, названному в честь древних болгарских просветителей, авторов славянской письменности. И в памяти всплыло как-то прочитанное. о их влиянии сначала на Киевскую, а потом и на всю Русь.

— Нравится? — спросил меня начальник артиллерии гвардии майор Лещенко.

— Нравится. Собор напоминает и о их прогрессивной роли.

— Попы и прогресс? — вопросительно заговорил гвардии подполковник Листухин. — Разве это совместимо?

— Без этих попов в Киевскую Русь проникла бы латиница, а с нею — католицизм с его реакционными орденами типа иезуитского.

— Вот так, Иван Яковлевич, — подслушав разговор, проговорил полковник. — Не случайно русским алфавитом пользуется подавляющее большинство народов СССР.

До исхода дня в Бургасе и Айтосе сосредоточился весь корпус, а наша бригада полностью ушла в южную часть города. Здесь мы получали нарастающие сведения о развитии событий. Новое болгарское правительство объявило войну фашисткой Германии и обратилось к Советскому правительству с просьбой о заключении перемирия.

— Еще одно достижение, рожденное нашей победой под Кишиневом! — воскликнули мы в штабе.

— Да, фашистская коалиция разваливается, как волчья стая после первых потерь, — резюмировал полковник.

Уже около 23-х часов стало известно, что вечером прекращено состояние войны с Болгарией. Ликовали болгары, ликовали мы. Именно следствием неописуемого воодушевления явился салют, организованный командованием корпуса утром 10-го сентября: залпом стреляли с набережной в море танки и орудия. Под аплодисменты тысяч горожан.

После салюта, с разрешения командира корпуса, группа офицеров штаба бригады, во главе с комбригом, побывала в военном городке, расположенном у моря, с целью посещения братской могилы русских воинов, павших за освобождение Болгарии от османского ига. Говорили, что ее обустройство, как и сотен других русских могил, произведено совместно русскими и болгарскими людьми на средства, выделенные российским правительством.

Могила оказалась в самом красивом месте военного городка и была в прекрасном состоянии. В центре могилы стоял обелиск, обнесенный массивной чугунной цепью на чугунных столбах.

Возложив полевые цветы, мы минутой молчания почтили память предков-героев, а затем душевно поблагодарили болгарских офицеров за образцовое содержание могилы.

— Могилы русских воинов нам также священны, как и болгарских ополченцев, — ответили они.

Разве мог я в этот момент предположить, что в этом городке будет стоять 13-й гвардейский мехполк, каковым стала в результате реорганизации после войны 13-я бригада, и с весны 1947-го года мне посчастливится командовать этим полком.

В половине дня 10-го сентября бригада получила предварительное распоряжение о занятии обороны в районе Кайнарджа, Равно-Гора, Созопол, Св. Никола фронтом на юг, восток и северо-восток. На основании его была проведена рекогносцировка. По возвращении с нее, где-то около 18-ти часов, поступило боевое распоряжение, подтверждавшее задачу на оборону указанного выше района. И комбриг приказал:

— Подайте команду на выдвижение в район обороны. Нужно использовать светлое время.

— Есть. Порядок движения не меняется?

— Конечно.

Это значило, что из Бургаса бригада идет одной колонной сначала вдоль побережья на Св. Никола. При этом усиленные мотострелковые батальоны при подходе к своим маршрутам последовательно покидали общую колонну для занятия назначенных им районов. Все другие части и подразделения должны были занять оборону в районе Св. Никола, включая КП бригады.

Но не успел я распорядиться, как последовал вызов комбрига и меня к командиру корпуса с указанием бригаде оставаться на месте.

Посмотрев на карте построение обороны бригады, генерал Жданов приказал:

— Выдвигаться в оборону ночью порядком, намеченным вами, но с полным светом фар и пуском большого количества ракет разных цветов вплоть до выхода в районы обороны. А разведдозоры по трем маршрутам вывести в Звездец, Визица, Болгари со светом и пуском ракет до выхода в эти пункты.

И, обращаясь ко мне, комкор продолжил:

— Вам Обатуров, с радиостанциями для связи с дозорами и мною расположиться с командиром среднего, 1-го мотострелкового батальона и не допустить, чтобы кто-либо из личного состава Красной Армии продвинулся к болгаро-турецкой границе далее дозоров, не говоря уже о нарушении ее.

По дороге в бригаду полковник Троценко, думая вслух, пытался разгадать цель задуманной демонстрации.

— Что это? Выявить реакцию Турции на наше соседство, или специально показать нашу готовность к отражению нападения со стороны Турции?

— Может быть, вы близки к истине. Делается это вероятнее всего в интересах болгарской революции: показать турецким властям, что отныне Болгария — под защитой СССР, — поделился своими раздумьями я.

— Во всяком случае, это — большая политика, — заключил командир бригады.

Готовясь к выполнению указаний командира корпуса, мне пришлось главное внимание, естественно, уделить радиосвязи с разведдозорами в условиях горной местности. В каждый дозор был направлен офицер штаба с надежной рацией.

Активное участие в подготовке маневра принял и начальник особого отдела «Смерш» гвардии майор Степан Гаврилович Кустов, отличавшийся трудолюбием, основательно делавший свое дело и постоянно взаимодействовавший со штабом.

Движение колонны начали после 23-х часов. И над каждой колонной взлетали ракеты, окрасив местность в разные цвета. На подъеме к Равно-Горе я смог обозреть движение колонн, четко обозначенное ракетами. Зрелище, усиливавшееся темнотой ночи, было внушительным: как-будто двигалась масса войск.

К трем часам 1 1-го сентября бригада вышла в районы бороны, а к 9-ти часам заняла ее. К пяти часам и разведдозоры вышли в указанные им пункты, о чем я донес комкору и комбригу. С облегчением вздохнул и заснул на сидении своей радийной машины.

Около девяти часов к радиостанции меня вызвал командир корпуса. Сон, конечно, улетучился, как пар, я вскочил в кузов РСБ и доложил, что слушаю.

— Обатуров, где разведдозоры?

— Доносил и докладываю, в Звездец, Визице и Болгари. Генерал Жданов резко возразил:

— Нет их там! Вы ничего не знаете. К югу от Звездец разведка уже ушла к туркам.

— Не только за границу, но и к границе никто из разведчиков не подошел, — настойчиво повторил я.

— Немедленно лично проверить местонахождение дозоров и через два часа доложить.

Понимая, что за два часа в горах 180 км проехать не смогу, отправился в Звездец и Визицу, а в Болгари направил майора Федорова. Оказалось, что дозоры стоят там, где им было приказано. Вернувшись через два часа с четвертью, незамедлительно связался с радиостанцией командира корпуса. Трубку взял подполковник Толубко.

— Дозоры проверены: два мною, один Федоровым. Мой доклад был точным.

— Ты сам, Геннадий, был в Звездец?

— Лично сам. Там и болгары сказали, что никто из русских к границе не проезжал.

— Очень хорошо. Сейчас генерал говорит с самым старшим. Ждите.

Прошло не более пяти минут, как прозвучал голос комкора:

— Значит, свой доклад подтверждаете?

— Так точно.

— Минуту.

И услышал, как генерал Жданов докладывал по телефону:

— Товарищ командующий, начальник штаба бригады лично проверил и мне только что доложил, что к границе никто из наших не подъезжал.

Что ответил Толбухин (получивший уже звание Маршала Советского Союза), мне не было слышно. Подошедший к радио Толубко сказал:

— Приказано дозорам стоять там, где находятся. Ракеты не пускать.

О случившемся доложил полковнику Троценко.

— Мне тоже попало, только не знаю, за что. Может, за то, что на обвинение в беспорядках, творящихся в бригаде, я ответил: «У Обатурова все в порядке. В точности его доклада не сомневаюсь».

Днем по заданию командира корпуса дозоры проверили гвардии подполковник Толубко со своим помощником.

— Доклады твои, Геннадий, конечно, верные, — заехав ко мне, сказал Владимир Федорович.

— Володя, недоверие и неуважительное отношение ко мне генерала Жданова известны. Но что же произошло?

— Доверительно скажу. Командующему войсками фронта утром позвонили из Ставки и распорядились срочно выяснить, где и чьи советские подразделения или части перешли болгаро-турецкую границу. Это, мол, встревожило союзников. Нарушителей границы приказано немедленно вернуть, расследовать и доложить. Толбухин в свою очередь потребовал того же от Жданова.

Указывая на свою карту, он продолжал:

— Нам приказано не столько проверить дозоры, сколько посетить болгарские заставы на всех трех направлениях. Мы убедились, что к заставам никто из Красной Армии не подходил. Мы были первыми советскими офицерами, которых видели пограничники.

Володя закончил рассказ со смехом:

— Болгарские пограничники видели ракеты ваших дозоров и ждали вас. А с утра и до сих пор не видят ни пограничников, ни таможенных чиновников Турции. Никого нет. Выходит, что они от испуга удрали, бросив границу.

— Это шумное выдвижение в сторону границы осуществлено по распоряжению фронта? — спросил я.

— Конечно.

К вечеру по указанию командира корпуса дозоры были отведены на участок обороны бригады.

После моего доклада полковник Троценко резюмировал:

— Напугало большое начальство и турков, и себя.

— Похоже, больше всех напугался кто-то из союзников, — высказался я.

— А что? Может, и так. А вот Жданов испуг верхов и свой превратил в грубость и оскорбил нас. Когда Жданов ругался в трубку, я ему сказал: «Можете хамить, когда убедитесь, что мы виноваты, а сейчас прекратите». Он бросил трубку.

Мне подумалось: «Зря сказал, это отразится на бригаде».

В тех архивах корпуса и фронта, которые удалось изучить, не встретилось сведений, во исполнение чьих указаний был осуществлен этот маленький маневр к болгаро-турецкой границе, вызвавший большой переполох. Остаюсь уверенным в том, что это исходило из центра.

КП бригады был оборудован на южной окраине поселка Св. Никола, а часть штаба разместилась в нескольких комнатах штаба полка береговой обороны болгарской армии. Здесь мы близко познакомились с болгарскими военнослужащими. Еще ночью с 10-го на 11-е сентября командира бригады встретил у штаба командир полка.

— Поручик Чиков, командир на полк, — представился гвардии полковнику Троценко молодой болгарский офицер среднего роста.

Вскоре мы узнали, что 8-го сентября солдаты полка потребовали от нескольких офицеров, политически неугодных, во главе с командиром полка оставить полк, а поручика Чикова, коммуниста-подпольщика, избрали командиром.

С личным составом полка у нас установились самые дружеские отношения. Бросалась в глаза дисциплина и исполнительность. Зная, как в Меджидии из румынского охранного батальона с 24-го по 31-е августа дезертировала половина солдат, я спросил поручика Чикова:

— Много ли в полку дезертиров?

Чиков удивленно посмотрел на меня и ответил:

— Дезертиров нет и быть не может.

Самым неожиданным явилось то, что наши воины без особого труда объяснялись с болгарскими. Заимели мы в штабе двух солдат из советских болгар, призванных еще с начала войны из района Болграда, города на территории Измаильской области Украины. Эти гвардейцы прошли по полям войны уже три года и вызывали восхищение у болгарских солдат своими наградами. С помощью их сравнительно своевременно были доведены до личного состава бригады русские слова, звучащие по-болгарски непристойно.

Второе событие из области большой политики началось утром 12-го сентября. Была получена шифротелеграмма командира корпуса, адресованная всем бригадам. В ней предписывалось изъять у болгарских войск, расположенных в районах дислокации бригад, все вооружение. Словом, надлежало их разоружить.

Прочтя шифровку, комбриг, начальник политотдела и я с ними не сразу нашли слова. Надо было поступить вопреки дружеским отношениям, установившимся с полком.

— Как мы им, братьям-болгарам, объясним это? — посетовал полковник Троценко.

Но распоряжение надо выполнять. Приглашенному поручику Чикову командир бригады самым сочувственным тоном сказал:

— Объясните офицерам, а через них подофицерам и солдатам, что это — мера временная, вызванная беспокойством наших союзников. Пройдет немного времени, и мы все вам вернем.

— А сейчас, — продолжил полковник, — полевые орудия стяните во дворы двух казарм, одной в Св. Никола и одной в Созополе, стрелковое оружие вместе с пирамидами в одну из казарм каждого военного городка. Наши караулы станут на стационарных береговых батареях, в артиллерийских парках, у пирамид и складов боеприпасов. Рекомендуем никого не увольнять в город и поселки, заниматься боевой подготовкой и поддерживать дисциплину.

Тяжело воспринял распоряжение Чиков! Но исполнил точно. Болгарские воины сразу притихли, выглядели хмурыми. А за пределами городков в поселках Св. Никола и Созопол на лицах населения отразилось недоумение. Советских офицеров спрашивали:

— Что случилось? Разве вы не доверяете нам? Ведь ваши недруги уже не командуют в полку.

— Так надо, это временно, скоро все прояснится, — отвечали мы.

Наши ответы не были убедительными.

К счастью, это длилось трое суток. В первой половине дня 15-го сентября болгарскому полку были возвращены и вооружение, и боеприпасы по счету, без потерь. Поручик Чиков даже прослезился.

— Спасибо! Спасибо! Всички хубово! (Очень хорошо!). И напряжение между нами и болгарами исчезло. Вскоре тогда от командования корпуса поступило такое

объяснение случившемуся. Активное участие болгарской армии в революционных событиях 8—9 сентября стало возможным, по мнению английского правительства, потому, что Красная Армия намеренно не разоружила армию страны, с которой была в состоянии войны. Руководство СССР в интересах единства антигитлеровской коалиции пошло навстречу протесту англичан и разоружило те болгарские части, которые находились в зоне действий советских войск. А после объявления новым болгарским правительством войны Германии, возвращение болгарам вооружения стало естественной необходимостью, и Черчилль вынужден был примириться с этим.

В послевоенное время на поверхность всплыла истинная причина, побудившая англичан требовать разоружения болгар. Уинстон Черчилль, планируя занятие Балкан и недопущение на них СССР, не был заинтересован в сильной Болгарии. Для него лучше было бы, чтобы Болгария оставалась побежденной страной, и с уходом из нее Красной Армии вперед по ходу войны, англо-американцы могли бы ее оккупировать, а затем захватить и Румынию, как им это удалось с Грецией.

В свете этого, второго события стало тогда более ясным и первое. Мы в бригаде тогда пришли к выводу, что утверждение или запрос о переходе подразделений Красной Армии через болгаро-турецкую границу исходили от Великобритании. Не исключено, что турецкие власти, встревожившись в связи с приближением советских подразделений к границе, дали ложное сообщение именно Великобритании — стране, правительство которой задолго до войны внушало Турции угрозу советской агрессии.

Находясь в обороне, бригада приступила к боевой подготовке. Штаб подготовил и провел четырехдневные сборы радистов и радиотелеграфистов, двухдневные сборы подразделений регулирования и сигналистов-ракетчиков, две двухстепенные штабные тренировки. Ремонтные подразделения и водители начали углубленное техническое обслуживание и ремонт автомобилей и бронетранспортеров.

38-й гвардейский танковый полк лишь 13-го сентября прибыл в Варну и был выгружен. Он остался там до особого приказа и развернул техобслуживание танков.

Тут возникло еще одно мероприятие. По распоряжению штаба корпуса 14-го сентября бригада сформировала колонну из 80-ти наиболее надежных автомашин и направила ее на перевозку частей 34-го стрелкового корпуса 57-й армии в район столицы Болгарии Софии. Такие же колонны сформировали и другие соединения и части корпуса.

А случилось следующее. Гитлеровское командование накапливало силы в районе Видина, Заечара, 140 км северо-западнее Софии, и в районе югославского города Ниш, 130 км к западу от Софии. Возникла опасность для столицы, и правительство Отечественного фронта обратилось к командованию 3-го Украинского фронта с просьбой помочь в защите Софии. Именно с целью пресечения возможного удара немецких войск на столицу Болгарии и перебрасывался стрелковый корпус.

22-го сентября колонна возвратилась, успешно выполнив свою задачу.

Постоянный контакт с болгарским полком позволял нам многое знать о тех преобразованиях, которые происходили в армии.

— Сейчас в центре формируются новые части на базе партизанских бригад и отрядов НОПА, — говорил нам поручик Чиков. — Уже сформирована 1-я гвардейская дивизия в Софии. Наряду с новыми формированиями меняют лицо части старой армии. Большинство реакционеров из войск было изгнано в ходе революции. В части направляются командиры — патриоты из НОПА.

Революция защищалась. Народная власть создавала и народную армию.

А у нас не ослабевала партийно-политическая работа, нацеленная, прежде всего, на правильные взаимоотношения с местным населением. Наряду с ознакомлением личного состава с историей дружеских отношений России и Болгарии, разъяснялись суть и значение революции 9-го сентября и перехода новой Болгарии на сторону антифашистской коалиции.

Результатом этой работы явилось отсутствие сколько-нибудь серьезных инцидентов между советскими военнослужащими и местными жителями. Не тогда, а много позже те из нас, кто был в то время в Болгарии, осознали, что являлись зачинателями большой советско-болгарской дружбы.

22-го сентября корпус убыл в район Ямбол, Зимница, Крушаре. В связи с этим бригада с вечера 21-го сентября главными силами перешла в Бургас, оставив на оборонительном рубеже два мотострелковых батальона. С подходом в район Бургаса частей 37-й армии, она к 14-ти часам 24-го сентября присоединилась к корпусу, перейдя в район села Могила. Сюда же по железной дороге прибыл танковый полк, примкнув, наконец, к бригаде.

Еще 23-го сентября командир корпуса провел специальное совещание, поставив задачи по подготовке техники к маршу на большое расстояние. Он потребовал до 29-го сентября отремонтировать все боевые и транспортные машины и вооружение, очистить их от грязи, пыли и нуждающиеся в этом — покрасить. На 29-е сентября был назначен смотр.

Техника действительно требовала большой работы по ремонту и восстановлению моторесурса. В Ясско-Кишиневской операции и после нее танки прошли более 600 км, автомашины — от 3000 до 4000 км.

В корпусе забота о технике была традиционной. Ее ремонту и обслуживанию уделялось большое внимание. Во главе этого стояли генералы и погибший Танасчишин и командовавший корпусом Жданов. К чести последнего, он знал танки и особенно автомобили, любил водить. По его примеру мы не забывали найти время и поводить танк, автомашину.

Сразу по прибытии в село Могила полковник Троценко дал подробные указания командирам частей и подразделений по ремонту и обслуживанию вооружения и техники. Особое внимание он потребовал уделить машинам, вернувшимся с перевозки войск.

— Контроль с вашей стороны должен быть непрерывный, а командование и штаб бригады будут проверять, как выполняется план-график ремонта и обслуживания. Переместитесь со своими штабами к местам стоянки машин. Имейте в виду, что на смотре нашу бригаду будут проверять с пристрастием.

Позже в узком кругу подполковник Листухин спросил командира бригады:

— Почему с пристрастием?

— Потому, что она «13» — номер-то какой! — с иронией ответил полковник, уклонившись от прямого ответа.

Были проведены партийные и комсомольские собрания, на которых рассматривались задачи коммунистов и комсомольцев по подготовке техники к маршу. Политотдел оформил и передал в подразделения материал об опыте лучших экипажей, водителей и ремонтников.

Теперь вся деятельность штаба была подчинена работам на технике. Экипажи танков и БТР, водители, специалисты-ремонтники подразделений не привлекались ни в наряд, ни на другие работы. Офицеры штаба проверяли ход выполнения плана и докладывали мне до 18-ти часов, а комбриг заслушивал командиров полков, батальонов, дивизионов и своих заместителей с 19-ти до 22-х часов ежедневно.

Хотя бригада позже других на двое суток занялась вплотную техникой, она ее к вечеру 28-го сентября привела в порядок, включая постановку в строй для смотра.

Прежде чем рассказать о смотре, остановлюсь на инцидентах, имевших место 25-го и 26-го сентября.

25-го, перед заслушиванием, полковник Троценко вызвал меня к себе в хату. Бледный и необычно взволнованный, он начал разговор.

— Я только что от Жданова. Он стал отчитывать меня за плохую организацию работ на технике. Я пытался спокойно доложить, что уже сделано, и хотя есть недостатки, но они быстро устраняются. Но он не дал мне доложить и на повышенных тонах обвинил в постоянных пререканиях и неисполнительности. Стерпеть неправду и грубость я не смог и упрекнул его в неумении спокойно разговаривать с подчиненными. Тут Жданов закричал: «Вы поучать меня? Тогда идите на службу к другому командиру!» Я ответил: «Буду рад уйти, устал от недоверия и грубости». Вот так, Обатурыч.

Я некоторое время молчал, поглощенный мыслями о последствиях, а затем высказался.

— Мне не положено вас поучать как по положению, так и возрасту. Понимаю, что вы открылись передо мною, чтоб излить душу. И все же позволю заметить, что из-за неприязни к вам комкора страдает вся бригада. Она стала Золушкой, ею помыкают. Вам тяжело, вы готовы уйти, но учли ли, что за ваши ответные упреки в адрес генерала расплачиваются, и будут расплачиваться тысячи воинов, которые ни в чем не хуже воюют других… Извините меня.

Полковник посмотрел на меня вопросительно-недоверчивым взглядом голубых глаз, встал и молча зашагал по хате.

Пауза дала мне возможность продолжить разговор.

— Еще в Ковырлуе вы сказали, что все больше узнаете генерала. Не могли не заметить, что Владимир Иванович хочет от нижестоящих абсолютного, безответного подчинения, абсолютной покорности. Учитывают же это полковники Никитин и Жуков, командиры 14-й и 36-й бригад, терпят и пользуются авторитетом.

— Нет уж! Приспособление к дурному характеру начальника — не по мне. А насчет бригады — ты прав. Мне надо было найти другой путь, чтобы уйти от Жданова.

Этот разговор показал мне еще одну черту характера Якова Ивановича, которую я не замечал. Обладая нормальным чувством гордости и самоуважения, он был излишне упрям.

Взволнованный, следующую ночь я почти не спал. В памяти всплывали мои командиры. Получилось так, что и Афанасьев, и Щербаков, и вот теперь Троценко, способные к самовыражению и не стеснявшиеся высказывать свое мнение по тем или иным вопросам, не пользовались поддержкой непосредственных начальников. Особо тяготила боль за бригаду, за то, что люди расплачивались за эти дрязги. А 26-го сентября меня вызвали в Ямбол, к Жданову. Перед тем, как прибыть к последнему, я зашел к полковнику Чижу.

— Хорошо, что зашел. Я догадываюсь, что речь пойдет о Якове Ивановиче. Думаю, что в непростом разговоре вы проявите выдержку.

— Если речь о моем непосредственном начальнике, то почему разговор со мной?.. Но о ком бы и о чем бы речь ни пошла, скажу то, что думаю.

— Не сомневаюсь.

И Владимир Филиппович пожелал удачи.

Не без волнения я доложил командиру корпуса о прибытии. Он почему-то позвал подполковника Толубко, пригласил нас сесть и сразу заговорил жестко.

— Вы что там, в 13-й, против моих указаний? Почему вместо сплошной переборки колес производите выборочную? Почему Троценко отменил промывку воздухоочистителей и продувку радиаторов танков? Люди Прагина проверяли и нашли, что те и другие агрегаты забиты пылью.

Все, в чем обвинил командира бригады генерал-лейтенант танковых войск Жданов, было неправдой. Но я уловил еще два момента: во-первых, сознательно назывались операции, о ходе которых начальник штаба бригады мог не знать, но я-то знал; во-вторых, упор на неисполнительность Троценко должен был подкрепиться неясностью моих ответов или хотя бы незначительным подтверждением в них правоты генерала.

Словно по заказу меня покинуло волнение, и на вопросы комкора я ответил спокойно.

— И в планах от бригады до роты записано, и фактически сплошная перебортовка начата. Вчера весь день я был в танковом полку и в числе других операций по поручению полковника Троценко проверил промывку воздухоочистителей. Полк это выполнил в Варне, а продувка радиаторов вчера начата. Прагин был при мне, заслушивал командира полка и убедился в этом.

— Пора говорить правду и перестать выгораживать Троценко, не желающего выполнять мои требования. Вам, как человеку разумному, не следовало бы говорить неправду, а о случаях игнорирования моих указаний докладывать мне.

— Я этого не замечал.

— Вы спелись с ним! От вас правду не услышишь. Обвинение во лжи возмутило, и я сказал:

— За короткое время вы неоднократно обвиняете меня в неправде. Это затрагивает мою честь.

— Можете идти! — махнув рукой, резко приказал генерал. Во время посадки в машину подошел подполковник Толубко и сказал:

— Резко ты закончил, ему надо уступать.

— Жданову, зная его характер, я всегда уступаю, но когда он бесчестит, молчать не могу.

Так случилось, что в январе 1945-го года, в ходе Будапештской операции Толубко попал в немилость к Жданову. В первой половине того же месяца, в перерыв между боями, подполковник Толубко приехал ко мне. Пообедали, и Володя поведал:

— Трудно служить у Жданова. Он обвинил меня в зазнайстве, переоценке себя, во вмешательстве в служебную деятельность других лиц, в неисполнительности и тому подобное 166. Все это нагромождено с какой-то целью.

— Это неожиданно. Он засыпал тебя, Володя, похвалами и орденами и… вдруг такое.

— Представь себе, именно так.

— В Ямболе ты мне говорил другое…

— Я ошибался.

— У тебя все наладится. Ты — не Троценко с его упрямством, обладаешь гибкостью и умеешь ладить.

Действительно, скоро Володя вновь стал близок Жданову. А в тот январь как-то полковник Чиж сказал мне:

— Я между ними в неловком положении. Комкор приблизил Толубко, часто дает ему поручения в обход меня, а теперь требует, чтобы я Владимира Федоровича привел в порядок.

Вернусь к 26-му сентября. Я доложил командиру бригады лишь самое главное.

— Может, кто-то и наговорил, — сказал полковник.

И он позвонил гвардии инженер-подполковнику Г.Р.Прагину. Последний заверил, что он еще не докладывал командиру корпуса о посещении бригады.

— Ты слышал? Прагин добавил, что его доклад будет положительным.

Так окончательно сложилось у меня мнение о генерале Владимире Ивановиче Жданове, как личности весьма противоречивой. Таким оно было у многих. В марте его высказывал гвардии подполковник И.Д.Ивлиев, командовавший до ранения 36-й танковой бригадой; в описываемый период — гвардии подполковник Андрианов, командир 15-й мехбригады.

Бесспорно, генерал Жданов являлся одаренным военачальником. Его оперативно-тактические знания были высокими, а военно-технические — вполне удовлетворительными. Им почти всегда принимались оригинальные, основанные на всестороннем анализе обстановки, решения, приводившие, как правило, к успеху. Обладая сильной волей и решительностью, генерал Жданов умел доводить задуманное до конца. Его отличали смелость, быстрота мышления и цепкая память.

Отзыв Маршала Советского Союза Ф. И. Толбухина о Жданове не случаен. Не соглашаясь с попыткой оправдать командира 7-го мехкорпуса генерала Ф. Г. Каткова, опоздавшего ввести в прорыв свой корпус 21-го августа на несколько часов, и сравнивая со своевременными и стремительными действиями 4-го гвардейского мехкорпуса, Толбухин говорил: «А у Жданова они (условия — Г.О.) были легче? Мне кажется, что Жданову довелось испить чашу горше, а смотрите, сколько в нем энергии, воли, как он чувствует оперативную обстановку».

Но в характере Владимира Ивановича имелось немало отрицательного. Крайне высокое мнение о себе и высокомерие мешали ему слушать других. Будучи весьма категоричным, он не терпел возражений, даже обоснованных. Отличался злопамятством, любил лесть и угодничество. В успехах корпуса видел, прежде всего, себя.

Эти отрицательные черты характера начали проявляться все резче после того, как Владимир Иванович стал генерал-лейтенантом, Героем Советского Союза.

Как-то при встрече после войны, когда я служил уже в другом соединении, полковник В. Ф. Чиж сказал:

— Жданов далеко бы пошел, если был бы человечнее. Верные слова!

29-го сентября бригады построились в линию ротных колонн для смотра со знаменами и оркестрами. Машины и орудия сияли в лучах солнца. Настроение гвардейцев было праздничное, слышались смех, веселье.

Смотр командир корпуса начал с 15-й гвардейской мехбригады, то есть с левого фланга. Нам было позволено присутствовать, поэтому замечания проверяющих тотчас передавались в бригаду для немедленного устранения.

Очередь до нашей бригады дошла близко к обеду. После торжественной встречи командир корпуса прошел вдоль фронта в сопровождении командира бригады и после команды «вольно» подошел ко 2-му мотострелковому батальону. Он осмотрел одну машину «Форд-6» и, проведя белой тряпкой по капотам двух машин, сказал:

— Машины грязные, смотр переношу на 4-е октября. Потрудитесь подготовиться должным образом.

И, не глядя на нас, удалился. Все же мы услышали, как шедший с ним рядом начальник политотдела корпуса полковник A.M. Костылев тихо сказал:

— Посмотреть бы, люди-то трудились. Комкор ничего не ответил.

Собрав командиров полков и подразделений, полковник Троценко коротко сказал:

— К смотру мы подготовились плохо. Машины грязные. Есть время сделать их чистыми. Но не упустите главное — комплектование машин всем необходимым для марша и боя.

Помощник командира бригады по техчасти на ходу сказал:

— Тряпочка-то комкора в 15-й бригаде была темно-серой, а у нас лишь припылена.

— Прошу вас, майор Лысенко, прекратить эти разговоры. Беритесь за дело! — строго сказал комбриг.

Естественно разочарование гвардейцев, искренне желавших показать свою работу комкору, но бессильных сделать это. И лишь Яков Иванович и я знали подоплеку случившегося.

Бригада продолжила работы, но уже 30-го сентября получила распоряжение к 20-ти часам 1-го октября подготовиться к маршу до 1000 км, причем указывалось, что по прибытии в конечный пункт надлежит иметь три заправки горючего. Естественно, все внимание сосредоточилось на подготовке к маршу, включая создание повышенных запасов материальных средств.

Корпусу следовало совершить комбинированное передвижение в северо-западную часть Болгарии, в район города Видин. Тяжелая техника перевозилась по железной дороге, колесная двигалась своим ходом. Половина соединений и частей марш начала 2-го, другая — 3-го октября.

Задачу для бригады в штабе корпуса я устно получил вечером 1-го октября, а к 16-ти часам 2-го она была подтверждена письменно. Бригада должна была совершить марш с семи с половиной часов 3-го октября за 15-й мехбригадой и, следуя по маршруту Ямбол, Сливен, Казанлык, Карлово, Златица, Орхание, Мездра, Гливица, Фердинадово, Арчар, к исходу 5-го октября сосредоточиться в районе населенного пункта Мал. Дреновец. Танки и орудия артдивизиона следовало погрузить в эшелоны на станции Ямбол к исходу 2-го октября.

— Идем к югославской границе, значит, придется воевать в Югославии, — уясняя задачу, рассуждал полковник Троценко. — Новые незнакомые гитлеровцы.

— Да, перерыв в боевых действиях кончается. А в Югославии помимо гитлеровцев есть их местные пособники, — продолжал рассуждения я. — Выходит, продолжение войны не будет легким.

— А в районе Видина наши войска есть? Или только болгарские?

— Там передовые соединения 57-й армии, — ответил я.

— Значит, наш выход туда прикрыт.

Марш штабом корпуса был спланирован тщательно. Точно определялась величина дневных переходов, места ночного отдыха и пункты получения горючего, пункты информации по болгарским телефонным линиям и сбора донесений. Был полный запрет на использование радиосредств как необходимое условие для скрытия перегруппировки корпуса.

По решению командира колонна бригады была разделена на 12-ть походных эшелонов, основы которых составляли батальоны, две половины противотанкового полка, артдивизион, автотранспорт танкового и зенитного полков и подразделений тыла.

Корпус совершал марш по одной дороге. Поэтому штаб корпуса каждому эшелону определил свой номер, а командир его получил проходное свидетельство. Место эшелона в колонне определялось его номером и не могло быть изменено. То же самое касалось каждой машины в эшелоне, получившей в свою очередь свой номер, выписанный на бортах и корме. Каждый водитель на случай вынужденного отставания имел маршрутную карточку. В ней, кроме маршрута, указывались допустимая максимальная скорость, дистанция от впереди идущей машины днем, ночью и в горах, объемы технического обслуживания на привалах.

Как и на марше через Восточные Балканы, все грузовые машины и двухосные тягачи были оборудованы горными упорами на случай отказа тормозов на подъемах и серпантинах. Каждый походный эшелон в техническом замыкании имел подвижную реммастерскую.

Решением командира бригады предусматривалось расстояние в 510 км преодолеть за три дневных перехода: первый, 3-го октября — 300 км; второй 4-го октября, через Западные Балканы — 150 км; третий — 60 км.

— Подать сигнал ракетами! — скомандовал полковник в 7.30 3-го сентября.

И три красные ракеты взлетели в воздух. Это — начало движения головного походного эшелона, которым командовал гвардии капитан Бабкин. Эшелон тотчас тронулся. Несмотря на раннее время, жители села Могила и города Ямбол стояли вдоль грейдера и улиц, приветливо провожали взмахами рук, желали хорошей дороги и новых побед. Так было на всем пути до района сосредоточения.

Как начала бригада марш, так его и закончила: организованно и в назначенные сроки. Уже к 11-ти часам 5-го октября бригада сосредоточилась в перелесках и по балкам к югу от Мал. Дреновец. В пути отстало десять автомашин; они были отремонтированы и 6-го октября прибыли. В этот же день прибыли по железной дороге танки, орудия артдивизиона и вагоны с бригадным и полковым подвижными запасами боеприпасов.

По приказу командира бригады вечером 6-го октября на КП корпуса я доложил лично начальнику штаба корпуса о результатах марша.

— Значит, отставших было десять автомашин и те уже дома? — переспросил гвардии полковник Чиж.

— Так точно.

— Что ж, приятно слышать такой доклад. Доложу командиру корпуса… Имею данные еще от двух бригад, но они похуже. Есть по две-три аварии.

Этот марш по Болгарии с ее востока до северо-запада явился началом подготовки к новой операции.

 

Подготовка к новым боям

Тотчас после сосредоточения в Мал-Дреновец, бригада приступила к продолжению ремонта техники и тактической подготовке.

К сожалению, нам пришлось выбраковать более трех десятков трофейных автомашин из-за износа двигателей и резины, что повлекло за собой некомплект порядка 13%.

По заданию комбрига я 6-го октября с заместителем начальника техчасти инженер-майором Иваном Карловичем Ребровым побывал на ремплощадке, развернутой ротой технического обеспечения. Командир роты кратко доложил об организации работ. Как всегда работа у него шла по отработанной еще в Карманово технологии. Посты ремонта по видам работ были оснащены всеми необходимыми механизмами и аппаратурой из подвижных реммастерских. Шумели электро-питающие агрегаты. Специальный пост изготовлял приспособления для крепления пулеметов на кабинах машин и башнях танков.

— Стальное и цветное литье освоено полностью, — докладывал старший лейтенант Леонид Федорович Тупицин. — Льем поршни двигателей, детали ходовой части и даже детали из пластмассы. Удается использовать трофейные пластины при ремонте аккумуляторов.

— А сырье для литья?

— Трофейное, есть запасы.

Не видно было ни одного человека без дела.

— Сколько за день можете отремонтировать машин?

— Без замены двигателей — 12, плюс с заменой — 4. Рота капитально в сутки ремонтирует шесть двигателей, но два отдаем танковому полку и батальонам.

При возвращении с ремплощадки, инженер-майор Ребров сказал:

— Хорошие технические кадры выросли за войну.

— А ведь, на Никопольском плацдарме пытались меня заставить послать их стрелками в атаку, — ответил я. — И не было бы тех мастеров, на работу которых любо посмотреть. Чудеса творят!

— Один Тупицин что стоит! Грамотно и твердо руководит, без суеты, — заметил Иван Карлович.

За четыре дня, с 6-го по 9-е октября ремонт в РТО прошли более 60-ти автомобилей.

Боевой состав подразделений с утра 7-го октября начал отработку действий в горной местности: захват высот овладение перевалами, преодоление гребней. При этом обращалось внимание на особенности ведения огня в горах снизу вверх и сверху вниз.

А танковый полк сразу, по прибытии, получил 16 новых танков с 85-ти миллиметровыми пушками, почти две маршевые роты, доставленные на баржах по Дунаю в город Видин. В полку стало 35 танков, полностью по штату. Появились дополнительные, но приятные заботы: их пристрелка.

Укомплектованность подразделений и в целом бригады оставалась высокой — 88%. Практически штатным было артиллерийское и минометное вооружение. Два взвода из трех отдельной роты противотанковых ружей нашли целесообразным перевооружить на станковые пулеметы.

Рассматривая ведомость боевого и численного состава бригады вечером 7-го октября, полковник Троценко с удовлетворением заметил:

— В нелегких боях в Молдавии и на полуторатысячном пути мы сумели сохранить хорошую укомплектованность бригады. Это — залог успехов в предстоящих боях.

Но не суждено было Якову Ивановичу дальше шагать во главе нашей бригады. Рано утром 8-го октября позвонил начальник штаба корпуса и сказал:

— К вам, Обатуров, выезжает новый командир бригады полковник Сергиенко. Встречайте его.

— Сергиенко? Заместитель комкора что ли?

— Да, Александр Евсеевич. Он уже не замкомкора, а командир 13-й.

— А знает ли об этом Троценко?

— Я с ним только что об этом говорил.

Стряхнув оцепенение, я распорядился вызвать командиров полков и батальонов и подготовить приказ о вступлении в должность нового комбрига.

В лесу на поляне, где размещался командный пункт, были представлены полковнику Сергиенко офицеры. Поздоровавшись, он сказал, обращаясь ко всем:

— Яков Иванович Троценко удостоен нового назначения. Я надеюсь на дружную службу с вами. Будем точно следовать всем указаниям нашего комкора, генерала-героя.

После этого полковник Троценко попрощался, пожав руку каждому. Его тягостное настроение выдавал хмурый вид лица, что заметили все.

Вскоре в свой автобус Яков Иванович пригласил меня. Обняв, он дрогнувшим голосом сказал:

— Будем живы — увидимся. Таким как ты, тут не легко. Но именно подобные тебе достигают много. Только один товарищеский совет: береги себя, ведь лезешь в пекло, когда не надо.

Меня душил ком в горле. С трудом проговорил:

— Удачи вам на новом месте. И быть живым.

Разве мы могли знать, что больше уже не увидимся!

Вскоре до нас дошла весть, что Яков Иванович назначен командиром гвардейской мехбригады во 2-ой гвардейский мехкорпус. Офицеры восприняли эту весть с радостью и как доказательство того, что уход Троценко никак не связан с его деловыми качествами.

От Мал-Дреновца до ближайшего района боевых действий — югославского города Заечар было 45 км. Если огонь артиллерии был слышен слабо, то удары пролетавших над нами эскадрилий доносились достаточно четко. Уже 6-го октября мы знали, что 75-й и 68-й стрелковые корпуса 57 армии 3-го Украинского фронта в ходе наступления вошли в Восточно-Сербские горы, достигнув рубежа Рудна Глава, Брестовац, а ПО 93-й стрелковый дивизии, при содействии югославских партизан, далеко в горах овладел поселком Жагубица. Но на левом фланге 68-го стрелкового корпуса противник удерживал Заечар, узел грунтовых и железных дорог.

По приказу командира корпуса в Заечару 6-го же октября были направлены 62-й мотоциклетный батальон корпуса и разведроты всех бригад. 10 танков, десятки бронетранспортеров и бронемашин с опытными, лучшими воинами, какими комплектовалась разведка, к 10-ти часам 8-го октября совместно с 19-й стрелковой дивизией разгромили противника и овладели городом.

Из обширной информации о противнике, полученной 7-го октября, стало известно, что командующий действующей в Югославии фашистской группой армии «Ф» генерал-фельдмаршал фон Вейхс из состава своих войск, насчитывавших 22 немецкие дивизии, десятки отдельных полков и батальонов, для обороны Югославии с востока назначил армейскую группу «Сербия». Командовал этой группой генерал Фельбер. Он против войск 57 армии поставил в оборону две горно-стрелковые дивизии — 1-ю и 7-ю «С» «Принц Евгении», моторизованную дивизию «Бранденбург», два полка русского белогвардейского охранного корпуса, шесть отдельных охранных батальонов и другие части. Левее, на направлении действий болгарских войск, оборону заняли 11-я авиаполевая и полицейская дивизии и часть сил 22-й пехотной дивизии.

В день вступления в должность полковник Сергиенко и с ним подполковник Листухин и я были вызваны за получением боевой задачи. В таком же составе прибыло командование других бригад, отдельных полков, соединений и частей усиления.

Первым докладывал начальник разведки корпуса подполковник В.Н.Ефремов. Наряду с известными уже данными о противнике, мы узнали общую численность войск гитлеровцев в группе «Ф» — 270 тысяч человек, плюс 30 тысяч — в пяти венгерских дивизиях. Им помогали югославские контрреволюционеры — четники, усташи, бывшая белая гвардия. Всего предателей насчитывалось в Югославии 270 тысяч.

Им противостояла Народно-освободительная армия Югославии, включавшая 50 дивизий, объединенных в 14-ть корпусов, десятки отдельных бригад и партизанских отрядов. Общая численность НОАЮ — более 300 тысяч человек. Она имела трехлетний опыт тяжелых боев с оккупантами и предателями. Поддержка широких масс трудящихся была ее силой, отсутствие тяжелого вооружения — ее слабостью.

Начальник штаба корпуса полковник Чиж ввел нас в оперативную обстановку.

— Решением советского руководства НОАЮ выделено вооружение и снаряжение для оснащения 12-ти дивизий, переподчиняются верховному командованию НОАЮ 10-я гвардейская штурмовая и 236-я истребительная авиадивизии. Если выделяемое для сухопутных дивизий вооружение не успеет быть полностью применено в начавшейся операции, то авиадивизии уже поддерживают боевые действия югославов.

Сообщив эти сведения, полковник Чиж изложил затем самое главное.

— Начатый гитлеровским командованием отвод войск группы армий «Е» (командующий генерал-полковник Лер) из Греции потребовал от нашего командования ускорить проведение новой наступательной операции. Она уже идет с 28-го сентября, 10 дней. Ее целями являются: разгром армейской группы «Сербия», освобождение восточной части Югославии с ее столицей Белградом и воспрещение отвода группы армии «Е» из Греции и Албании.

— Наносятся два удара: главный — на белградском направлении, вспомогательный — на Пиротско-Нишском.

— Главный удар наносит 3-й Украинский фронт (57-я армия, 4-й гвардейский мехкорпус, 236-я стрелковая дивизия, 5-я отдельная мотострелковая бригада, 17-я воздушная армия, Дунайская военная флотилия) во взаимодействии с 1-й армейской группой (1-й пролетарский и 12-й ударный корпуса) и 14 корпусом НОАЮ, наступающими с запада. Вспомогательный удар осуществляет 2-я болгарская армия во взаимодействии с 13-м корпусом НОАЮ, действующими с запада и юга. 46-я армия 2-го Украинского фронта силами 10-го стрелкового корпуса, наступающего в направлении Вршац, Панчево (12 км северо-восточнее г. Авала, на северном берегу Дуная содействует 3-му Украинскому фронту в нанесении главного удара).

— Таким образом, начавшаяся операция носит коалиционный характер и является первой такого рода операцией войск 3-го Украинского фронта, — сказал в заключение полковник Чиж.

После выступлений помощников командира корпуса и начальников родов войск командир корпуса объявил решение и поставил боевые задачи.

Корпус, составляя подвижную группу фронта, должен был за передовым отрядом 93-й стрелковой дивизии преодолеть Восточно-Сербские горы, выйти в исходный район в долине реки Морава, войти в сражение с рубежа Петровац, Табановац, с ходу форсировать реку, во взаимодействии с войсками НОАЮ развить успех по двум направлениям на Белград, перерезать пути отхода группы армий «Е», расчленить армейскую группу «Сербия» и с ходу овладеть Белградом.

Для авиационной поддержки и истребительно-авиационного прикрытия назначался 9-й смешанный авиационный корпус, имевший 136-ю и 306-ю штурмовые и 295-ю истребительную авиационные дивизии.

Генерал Жданов обратил внимание на особенности, которые встретит корпус в операции. Главная из них — это выдвижение в исходный район в исключительно трудных условиях, по одной весьма посредственной дороге.

Он решил построить колонну в четыре эшелона, в основном одинаково сильных, что позволяло каждой бригаде самостоятельно отражать атаки наземных войск и авиации противника. Первый эшелон составляла 36-я гвардейская танковая бригада, второй, третий и четвертый эшелоны — соответственно 15-я, 14-я и 13-я гвардейские механизированные бригады.

— Для развития успеха предусматривается другое построение, — продолжал генерал Жданов. — На направлении главного удара, на левом фланге корпуса иметь три бригады, образующих первый, второй эшелоны и резерв. В первом эшелоне по-прежнему 36-я танковая, во-втором — 14-я и в резерве — 13-я бригады.

Вспомогательный удар на правом фланге корпуса наносит 15-я бригада.

После постановки задач командир сообщил приятную весть: ПО 93-й стрелковой дивизии к вечеру 7-го октября вышел в Ждрело, вначале пересеченной низменности, примыкающей с востока к долине реки Морава. Этим ПО пройден горный путь, назначенный корпусу. Как не радоваться!

Восточно-Сербские горы имеют специфическое строение. Десятки лесистых хребтов, их составляющих, тянутся в разных направлениях. Между хребтами, на скатах ущелий, выше ручьев и речек были построены дороги, которые в большинстве являлись грунтовыми или покрытыми тонким слоем щебня. Узкие, со многими серпантинами и крутыми подъемами и спусками, эти дороги затрудняли движение любой техники.

Вот и наш маршрут, один из двух лучших, а всего четырех имевшихся на участке Неготин, Княжевац (40 км южнее Заечара) на участках Брестовац, Жагубица; Крепольин, Шатонье, соответственно 28 и 12 км, был грунтовым, глинистым, в дождливую погоду грязным и скользким. Он не превышал ширину танка по внешним краям гусениц.

Словом, Восточно-Сербские горы были для нас еще одним, природным «противником».

Последним говорил новый начальник политотдела корпуса полковник Иван Алексеевич Подпоринов (полковник А.М.Костылев получил повышение). Для подготовки личного состава к действиям в Югославии он предложил использовать два документа штаба и политуправления фронта: «Справку о Югославии» и «Памятку воину Красной Армии в Югославии». От политсостава Иван Алексеевич потребовал больше помощи командирам в подборе личного состава в разведподразде-ления и в охранение.

Наши знания Югославии к тому времени ограничивались тем, что сообщала пресса. А «Справка» же позволила узнать военно-политическую обстановку в стране, организационную структуру и вооружение НОАЮ и многое о ее героических действиях против фашистских захватчиков и отрядов предателей. В ней также имелись сведения о быте народов страны, их культуре, традициях и исторических связях с Россией.

«Памятка» подчеркивала, что мы идем в страну дружественных СССР народов, единых с нами по крови и духу, идем, чтобы добить раненного фашистского зверя. Советских воинов ждут в Югославии как освободителей. Поэтому надо с честью и достоинством нести имя воина Красной Армии.

Неоценимую помощь оказали эти документы в партийно-политической работе. Памятку зачитывали перед строем и на собраниях.

Итак, первой задачей бригады являлось совершение марша с утра 10-го октября по маршруту Заечар, Метовница, Брестовац, Жагубица, Крепольин и выход к 20-ти часам того же дня в район Ждрело, Шетонье в готовности к переправе или форсированию реки Морава.

Мы начинали марш на сутки позже головной 36-й танковой бригады. И это естественно, так как длина колонны корпуса, несмотря на сокращение дистанций между частями и подразделениями, составляла 80 км.

Тотчас по возвращении, в штабе было разработано решение и расчет марша. Предусматривалось иметь 12-ть походных эшелонов, причем, в первом из них шла разведка и отряд обеспечения движения (ООД), включавший инженерно-минную роту и мотострелковую роту 2-го батальона; во втором — 1-й батальон, в третьем штаб бригады, в четвертом минометный батальон, а далее — танковый и противотанковый полки и все другие подразделения. 1347 зенитный артиллерийский полк побатарейно распределялся по колонне с тем, чтобы прикрыть от ударов авиации противника всю колонну.

Затем состоялся первый мой доклад предложений по решению новому комбригу. Полковник Сергиенко рассматривал карту, текст боевого приказа и… молчал.

— Прошу вас утвердить или поправить предложенное решение. Через полчаса командиры, заместители по политчасти и начальники штабов прибудут за получением задач, — напомнил я.

После паузы полковник сказал:

— Хорошо.

Не с полной уверенностью, но я это слово воспринял как согласие с предложением: время-то было в обрез.

К расчистке дороги были готовы все части и подразделения. Весь запас больших саперных лопат, включая трофейные, был роздан.

На лесной поляне, освещаемой бензоэлектроагрегатом, покрытой маскировочными сетями, было собрано командование частей и подразделений для получения боевых задач. Я отдал рапорт командиру бригады.

— Начинайте, товарищ Обатуров, — распорядился он.

Я объявил решение командира бригады, дал указания по боевому и инженерному обеспечению.

С особой полнотой были доведены требования комкора, касавшиеся наблюдения и готовности к открытию огня. Суть их состояла в следующем: личный состав четных номеров машин и танков в походном эшелоне должен был наблюдать и быть готовым к развертыванию и ведению огня вправо, нечетных — влево. Установленным на кабинах машин и на башнях танков пулеметам определялся срок готовности к открытию огня через 5—6 секунд после команды. Горные упоры на подъемах следовало опускать, а на спусках — поднимать.

Подполковник Листухин дал указания по партийно-политической работе и вручил «Памятки».

То, на что командир бригады обратил внимание присутствовавших, меня озадачило.

— Товарищи командиры, приведите в порядок внешний вид офицеров и красноармейцев: смотреть неприятно. И честь отдают неряшливо.

Конечно, в службе это важно. Но решение-то объявил начальник штаба, а значит, командир должен обратить внимание на что-то самое важное в решении той задачи, которая на бригаду возложена.

Мне хотелось, чтобы ни у кого не возникло мысли, что толкование задач исходит от начальника штаба, а не от командира. Поэтому нужно было, чтобы части и подразделения без задержки получили боевой приказ. Но полковник отложил его подписание на утро.

Тогда мы схитрили. Майор Федоров вызвал из штабов частей и подразделений по офицеру, которые выписали пункты приказа, касавшиеся их. Предупредили, что возможны изменения. И хотя полковник Сергиенко подписал приказ в 11-ть часов 9-го октября, на ход подготовки это не повлияло.

Предвидя трудности с подвозом материальных средств из-за плохого качества и низкой пропускной способности дороги, по указанию комкора мы взяли дополнительно на броню танка: 0,3 заправки дизельного топлива и 0,5 боекомплекта боеприпасов; в кузова строевых машин — по 1,5 заправки автобензина, в вещевые мешки солдат — по две сутоотдачи продовольствия.

9-го октября большую часть дня штаб проверял готовность частей и подразделений к маршу.

 

Через Восточно-Сербские горы и Мораву к Белграду

Марш бригада начала с прохождения исходного пункта — западной окраины Грамады головой колонны в 8 часов 10-го октября. И вскоре уперлась в разрушенный мост через заболоченную речку. Колчовец у поселка Кула. Посмотрев на то, что осталось от моста, бригадный инженер Н.А.Семененко доложил:

— Значительно быстрее мы построим новый рядом, чем возиться с обрушенным.

— Вам виднее. Командуйте.

ООД в течение часа соорудил мост из готовых элементов, и бригада двинулась дальше.

В 11-ть часов колонна подошла к болгаро-югославской границе. Это была третья государственная граница, которую мы пересекали. Поскольку заранее запрещено применение сигнальных средств, то головные машины каждого эшелона обозначали пересечение границы включением звуковых сигналов. Чувство гордости за героическую и великую советскую родину вновь овладело нами.

— Третья граница! Сколько пройдено и сколько сделано! — проговорил водитель «Хорха» Петр, родом из Одессы, мой одногодок, но на войне с 1941 года.

— И не последняя! — торжественно произнес ординарец Семен Макаров.

— Верно, говорите, ребята. Много друзей легло в землю. Надо пройти границ еще столько, сколько потребуется, но как можно меньше потерять боевых друзей, — заметил я.

К Заечару, первому югославскому городу, мы подошли в начале 12-го часа. Перед мостом через реку Тимок образовалась «пробка». Неизвестный полковник остановил колонну тыла 14-й бригады и пропускал гужевой и автомобильный транспорт 68-го стрелкового корпуса. Я представился и сказал:

— По приказу комвойсками фронта эта дорога на 9-е и 10-е октября предоставлена 4-му мехкорпусу. Он обязал командующего 57-й армией до прохода мехкорпуса в эти дни дорогу не занимать. Поэтому прошу вас не препятствовать нашему движению.

— Подполковник, ты кто такой, чтобы мне указывать! — прокричал полковник.

— Я вам представился: начальник штаба 13-й гвардейской мехбригады 4-го мехкорпуса. И не указываю, а напоминаю, что дорога наша сегодня, а не 64-го корпуса.

— Этот корпус обеспечивает ваш проход через горы и идет впереди.

— Обеспечивает проход 68-й корпус, в частности, его 93-я дивизия, а не 64-й корпус.

— Уходите! — угрожающе крикнул он.

К этому времени капитан Семененко осмотрел мост и доложил мне:

— Правая сторона настила сломана, а по левой проходят повозки и с большим трудом автомобили. Нужен ремонт.

Я ухватился за это и громко приказал:

— Приступайте к ремонту.

Тотчас ООД подвел машины с лесоматериалом и начал ремонт, остановив движение. Как всегда, четко и спокойно руководили работой командир инженерно-минной роты старший лейтенант Иван Никифорович Ткаченко, командиры минно-саперных взводов лейтенант Максим Александрович Некрасов и младший лейтенант Федюхин.

Работы были выполнены за полчаса. По моему указанию команда регулирования стала стеной, перекрыв движение повозок, а на исправленный мост устремились колонны тыла 14-й бригады, а затем и наш первый эшелон. Я подошел к полковнику Сергиенко, не выходившему из «Виллиса», и сказал:

— Нужно, чтобы ваш заместитель подполковник Клейменов остался здесь и пропустил через мост бригаду.

— Передайте это ему.

Такие эпизоды были на фронтовых дорогах. Во многих случаях приказы об освобождении дорог для пропуска подвижных групп вперед не выполнялись. Поэтому большие и маленькие начальники вплоть до комкора вынуждены были проталкивать колонны, действуя решительно. Но я первый раз видел бездействие и безразличие командира бригады.

В 12-ть часов бригада вошла в Заечар. И масса жителей города, собравшиеся по обе стороны улиц, оставив свободными только проезд, радостно встретила нас, с таким же энтузиазмом, как болгары. Не зная сербского языка, отличающегося от русского в большей степени, чем болгарский, мы, однако, понимали суть возгласов:

— Да здравствует Красная Армия! (Живили, о Црвена Армия!)

— Да здравствует Советский Союз!

— Да здравствуют русские братья! (Живили, о браче русс!)

Нас забрасывали цветами, протягивали тарелки с фруктами и сосуды с молоком. И это — на второй день движения нашего корпуса! Трудно было представить, что творилось в первый день.

А на пути часто встречались щиты-указатели, установленные регулировщиками корпуса. Рядом с медведем, слоном и конем был изображен и наш олень, вытянувшийся в красивом прыжке.

Сразу после прохода села Брестовац началась узкая, больше пригодная для движения телег, чем техники, дорога. Наступившую ночную мглу дополнил моросящий туман, все больше сгущавшийся по мере подъема к перевалу у горы Потой-Чука. В дополнение к узости дорога местами стала скользкой. Колонна же шла без света фар.

Движение бригады замедлилось. И не только из-за природных условий: наша колонна «села» на хвост 14-й мехбригады, испытывавшей те же «прелести» маршрута, что и мы, крайне тяжелого до Жагубицы. Ход колонны стал рваным: то стоим, то движемся.

Иногда движение прерывалось из-за «пробок», возникавших там, где остановились сломавшиеся машины. На отрезке пути до Жагубицы пришлось убрать с дороги два танка, одну самоходно-артиллерийскую установку и четыре грузовых автомобиля. ООД быстро устраивал для них ниши в подошвах наиболее отлогих скатов, упиравшихся в дорогу; в эти ниши откатывались вручную или буксировались лебедками, танковым тягачом ломаные машины. Ниши умело и быстро делал, иногда взрывчаткой, минно-саперный взвод под командованием старшего лейтенанта Сентемова.

Сложно было: и управлять бригадой, знать положение походных эшелонов: в целях скрытности использование радиосвязи было запрещено. Мы пользовались только подвижными средствами связи: офицеры связи на мотоциклах доставляли донесения в штаб бригады и распоряжения в части и подразделения. Ввиду этого донесение из хвоста колонны, скажем, от тылового пункта управления (ТПУ) доставлялись на КП два часа при длине 17 км.

Когда голова колонны прошла перевал Потой-Чука и на несколько минут остановилась, из ночной мглы внезапно вырвался свет фар машины, двигавшейся к нам навстречу. Мы с полковником Сергиенко смотрели карту при свете фонарика у моей радийной машины, когда «нарушитель» сравнялся с нами. Комбриг уже показывал шоферу рукой, что надо выключить свет, когда перед нами из мглы появился генерал Жданов в сопровождении двух офицеров штаба корпуса. Пожав нам руки, он спросил не комбрига, а меня:

— Где колонна бригады?

— Голова в 400-х метрах впереди, хвост два часа тому назад был в Брестоваце, сейчас предположительно на подходе к перевалу у горы Црни-Вырх.

— Что значит «предположительно»?

— От хвоста до КП офицер связи на мотоцикле движется два часа.

— Ах да, конечно. Все мы без радио.

И, адресуясь к полковнику Сергиенко, приказал:

— А с ломаными машинами не возитесь, как другие. Сбрасывайте с дороги в пропасть. Лучше десяток машин потерять, чем опоздать к Мораве. И вот еще: после Жагубицы разрешаю движение с включенными фарами.

— Есть. Мы опаздываем из-за того, что дороги заняты.

— Знаю. Не только 14-ю, но и 15-ю держит 352-й тяжелый самоходно-артиллерийский полк. А я был поражен его смелостью и умением проехать навстречу колонн двух мехбригад, по дороге, едва позволяющей одностороннее движение.

Наше движение не прерывалось под воздействием каких-либо сил противника. 92-я стрелковая дивизия на всех тропах, выходивших на маршрут, выдвинула подразделения в виде неподвижных боковых застав, образовав для корпуса своеобразный коридор безопасности.

Трудные условия движения изматывали механиков-водителей танков, поэтому в Жагубице, куда бригада вышла к 20-ти часам, уже вторично подменили механиков командиры танков, каждый раз на два часа.

Не выдерживали те танки, которые прошли от Карманово до этих мест, движение с непрерывными поворотами. Бортовые фрикционы перегревались, и чтобы исключить коробление дисков, делались остановки для охлаждения.

С включением после Жагубицы фар скорость возросла и впереди идущей 14-й бригады и нашей. Мы пришли в Шатонье в 4 часа 11 октября, опоздав на 8 часов.

В пять часов помощник комбрига по техчасти доложил ему:

— Колонна пришла вся. На участке от Жагубицы до Шатонье отстало восемь танков, все с неисправностями бортовых фрикционов.

— Ремонтируют ли их экипажи или ждут дня? Инженер-майор Лысенко не подал виду, что вопрос задан по неграмотности и ответил так, как если бы вел урок с курсантами:

— Чтобы заменить покоробившиеся диски фрикционов, нужно снять броню крыши трансмиссионного отделения, отсоединить коробку передач от главного фрикциона, а бортовые фрикционы от бортовых передач, затем вытащить коробку вместе с бортовыми из танка. Только тогда можно снимать, разбирать и заменять в этих самых бортовых покоробившиеся диски. Как видите требуются подъемные лебедки, имеющиеся только в подвижных реммастерских.

— Сколько же времени уйдет на ремонт?

— К утру 12-го октября танки будут в строю.

Когда полковник отошел, инженер-майор Лысенко сказал:

— Плохо иметь дело в танковых войсках с не танкистами.

Затем мы с ним подвели итог марша. От исходного пункта пройдено 170 км, из них до 100 км — по горным «карнизам». Федоров воскликнул, поздравляя Лысенко:

— Дикие горы позади и отстало только восемь танков. Радуйся, орел!

Да, это был экзамен для гвардейцев-сталинградцев, необычный и весьма строгий. Мы его выдержали. Вполне обоснованно в книге «Советский солдат на Балканах» Маршал Советского Союза С. С. Бирюзов писал о нашем переходе через Восточно-Сербские горы, что «4-м механизированным корпусом был совершен беспримерный в истории Великой Отечественной войны подвиг».

Затем к 11-ти часам бригада перешла в Жабари и, тотчас, приданный 1347-й зенитный артполк занял огневые позиции на восточном берегу реки Морава для прикрытия мостовой переправы.

Прибывший получить на месте данные о силах и средствах, с которыми вышла бригада в Жабари, заместитель начальника оперотдела корпуса майор Н.И.Барышев ознакомил нас с Федоровым с оперативной обстановкой. Еще утром, 10-го октября, ПО 93-й стрелковой дивизии с 53-м отдельным мотоциклетным полком, при поддержке авиации, после короткого боя захватили мост через реку Морава восточные Велика Плана — единственный на протяжении 50 км. Передовые подразделения 73-й дивизии, подошедшие вслед затем, переправились на западный берег и значительно расширили плацдарм.

В тот же день 10-й стрелковый корпус 2-го Украинского фронта совместно с частями НОАЮ в Воеводине вышел на подступы к городу Панчево, 12 км северо-восточнее Белграда.

Взаимодействующая с 57-й армией, 1-я армейская группа НОАЮ вышла на путь отвода группы армий «Е» Крагуевац, Белград и ведет бои за овладение Тополой, Младеновацем. Слева 2-я болгарская армия во взаимодействии с 13-м корпусом НОАЮ подошла к городам Ниш и Лесковац.

Считалось, что 57-я армия уже нанесла значительное поражение армейской группе «Сербия».

В связи с этим фашистское командование за счет войск из Греции и южных районов Югославии начало спешно усиливать гарнизон Белграда. Это требовало от наших войск быстрых и решительных действий.

Поэтому подвижная группа получила задачу: в течение 11-го и в ночь на 12-е октября переправиться через реку Морава, с утра 12-го перейти в наступление и не позже полудня 14-го октября совместно с 1-й армейской группой НОАЮ овладеть Белградом.

В соответствии с ранее принятым командиром корпуса решением, 13-я мехбригада составляла резерв. По уточненной 11-го октября задаче, она должна была продвигаться на направлении главного удара корпуса за вторым эшелоном — 14-й мехбригадой, по маршруту Велика-Плана, Рача, Наталинцы, Топола, Младеновац, Ралья и 13-го октября овладеть городом Железник, не допустив отхода противника из Белграда на юго-запад, и подхода его сил к Белграду с юго-запада.

На реке Морава с ее заболоченной поймой, толщиной ила от полметра до метра, глубиной 1,6—2,0 метра бродов для танков не нашлось. Фронтовые понтонные средства могли подойти лишь 12-го октября, а с учетом времени на наводку, переправить танки можно было лишь вечером и в ночь на 13-е октября.

Естественно все внимание командования было сосредоточено на захваченном восточнее Велика Плана мосту, его оценке. Довольно старый мост из металлических конструкций имел длину 135 м, ширину 3,5 м, его грузоподъемность югославами определялась до 30 тонн. Изучение же моста нашими инженерами показало, что многие узлы из-за коррозии постарели и установленной грузоподъемности не соответствуют.

В этой обстановке командир корпуса решил переправить все, кроме танков и САУ, а затем экспериментально проверить возможность переправы по месту танков.

Переправа началась в 14-ть часов 10 октября и закончилась в 13-ть часов 11-го октября. Однако перед ее началом над районом моста появилась фашистская авиация. Плотный огонь 22-й зенитной артиллерийской дивизии и вызванные истребители 295-й дивизии помешали нанести удар по мосту. Фашистские летчики беспорядочно сбросили бомбы и поспешно ушли. Повторная попытка гитлеровцев нанести удар по мосту закончилась тем же.

Наша бригада переправлялась с 11-ти с половиной до 12-ти с половиной часов 11-го октября.

После этого под личным руководством генерала Жданова был пробно переправлен один танк Т-34-85 36-ой танковой бригады на малой скорости. Мост скрипел, прогибался, но стоял.

Так началась переправа танков и средних САУ, закончившаяся к исходу дня. Наш 38-й танковый полк переправился с 17-ти до 19-ти часов, а четыре ремонтировавшихся в пути танка — в ночь на 12-е октября. К 20-ти часам 11-го октября бригада без четырех танков сосредоточилась в шести километрах к югу от Велика-Плана.

Штаб разработал предложения по дальнейшим действиям бригады. Мы с Листухиным и Федоровым прибыли на доклад.

— Теперь ближе к голове нужен танковый полк, за ним часть мотопехоты и артиллерии для стрельбы с закрытых огневых позиций, — докладывал я комбригу. — Остается в голове один мотострелковый батальон на случай выделения авангарда, за ним КП, далее 38-танковый полк, 3-й батальон, артиллерия, 2-й батальон и подразделения тыла. 1347-й зенитный артиллерийский полк побатарейно с танковым полком, 3-м батальоном, 1961-м противотанковым полком и 2-м батальоном. Прошу вас утвердить.

Полковник продолжал смотреть на карту и молчал. Это длилось долго, мы чувствовали себя неловко, и первым заговорил начальник политотдела:

— Сейчас 18-ть часов. Командиры и политработники после принятия решений должны поставить задачи, а затем в подразделениях должны быть озадачены все бойцы. Офицеры не спали предыдущие две ночи, когда же им отдыхать?

— Конечно, пусть отдыхают, — ответил полковник.

— Если задержим постановку им задач, не отдохнут.

— Начальник штаба, почему задерживаете? Я возмутился, но воздержался и сказал:

— Сейчас же приступим к постановке задач.

До 20-ти часов задачи частям и подразделениям были поставлены, а к 23-м часам задачу знал каждый воин.

В 22 часа я заслушивал командиров разведдозоров и ООД, чтобы уяснить, как они поняли поставленные им боевые задачи. Зашел подполковник Листухин. Закончив беседу с ними, я отпустил их, а с ними капитанов Бабкина и Семененко. Затем вопросительно посмотрел на Ивана Яковлевича.

— Геннадий Иванович, — вдруг с имени и отчества начал он, что почти не бывало, — что у нас за командир? Перед маршем ни да, ни нет, не сказал по предложенному решению, сейчас — тоже. На мосту в Заечаре не помог вам. В чем дело?

Я ответил не сразу, так как знал, что Иван Яковлевич «помогал» убирать Троценко. Полагая, что его вопросы рассчитаны на простака, я, в свою очередь, задал вопрос:

— А вы, Иван Яковлевич, как думаете, в чем тут дело? Листухин ответил тоже не сразу и притихшим голосом.

— Может он не понимает действий мехбригады?

— Пока судить не берусь, — в свою очередь сказал я. Штаб до часу 12-го октября проверял подготовку частей и подразделений к действиям. Всюду завершалась дозаправка машин, местами шли регулировки и ремонт резины. Выборочно проверялось, знают ли воины противника и свои задачи.

Сон валил с ног. В час ночи лег, но мысли лезли в голову, как муравьи на кусок сахара. Но одна вскоре овладела мною.

«Почему главный удар комкор наносит не прямо, через Смедерево на Белград, — думалось мне, — а по кривой, через Тополу, Младеновац, на Белград? Здесь корпус могут связать боями отходящие от Греции дивизии противника, и быстрый выход к Белграду сорвется, тогда как на прямом пути у противника значительно меньше сил».

Ставлю себя на сторону противника. «Фашисты знают о выдвижении корпуса. Что думают они? По логике то же, что и я. Но тогда Жданов прав, действуя по-своему, неожиданно для противника, а я не прав. Решение-то выходит отличное!» И успокоившись, заснул.

На рассвете 12-го октября бригады первого эшелона корпуса прошли боевые порядки 68-го стрелкового корпуса и устремились вперед. 13-я мехбригада выступила в 9 часов. До села Марковац дорога была покрыта щебнем, а дальше — грунтовая. В Марковаце мы впервые встретились с подразделениями НОАЮ. Они были из 21-й Сербской дивизии. И югославские воины и население ликовало, произносили лозунги в честь югославо-советской дружбы, Красной Армии, засыпали нас цветами и обнимали.

Прошедший дождь сделал трудной дорогу на село Роча, но стоило какой-либо машине забуксовать, ее тут же подхватывали жители или югославские бойцы и вытаскивали. В селе с Наталинцы бойцы выстроились по обе стороны улицы, приветствовали нас и салютовали стрельбой вверх.

На западной стороне села ветхий мост после прохода разведгруппы обрушился. Но не прошло и 15-ти минут, как солдаты и население завалили пролом снопами кукурузы, и вся техника прошла.

В селе Наталинцы нам встретились еще два моста. Один после усиления пропустил танки, а второй не выдержал. Население предоставило лес, а ООД рядом построил новый мост.

Задержавшись в Наталинцы, мы слышали бой в Тополе: шум артиллерийской канонады резали звуки трескучих танковых выстрелов.

— Это вступили в бой наши 36-я и 14-я бригады, — докладывал я комбригу.

Действительно, 36-я танковая бригада около 10-ти часов соединялась с одной из бригад той же 21-й Сербской дивизии, и двинулась вместе с ней к Тополе. Опрокинув заслон гитлеровцев на восточной окраине города, они ворвались в центр и рассекли колонну 117-й егерской пехотной дивизии противника, отходившей из Греции. Меньшая ее часть устремилась на север, а большая вступила в бой. Вскоре присоединилась к атаке танковой бригады 5-я Краишская дивизия 1-го Пролетарского корпуса НОАЮ. Действуя совместно, 36-я танковая, 14-я механизированная бригада и 5-я дивизия НОАЮ к 15-ти часам полностью очистили от гитлеровцев Тополу.

К 16-ти часам к Тополе подошла наша бригада. Тут прибыл замначоперотдела корпуса майор Барышев и передал:

— Командир корпуса приказал одним мотострелковым батальонам совместно с батальоном 93-й стрелковой дивизии занять оборону в километре южнее Тополы и не допустить прорыва на Белград гитлеровцев с юга. Какой батальон станет в оборону?

— Обатуров скажет, — указал на меня комбриг.

— 1-й майора Мозгового; он рядом, быстро выдвинется. А с кем из югославских частей иметь ему дело?

— С 4-й бригадой 21-й сербской дивизии.

Майор Федоров отправился на поиски командира этой бригады, а я вызвал майора Мозгового и командира противотанкового полка майора Приходько. По прибытии ввел их в обстановку, а майору Приходько приказал выделить на усиление батальона две батареи.

— Товарищ, полковник, командир батальона майор Мозговой готов получить задачу, доложил комбригу комбат.

— Обатуров поставьте ему задачу.

На карте Мозгового я нанес рубеж обороны батальона, показал рубеж стрелкового батальона 93-й дивизии и добавил:

— Встретьте две батареи, Василий Дмитриевич и… успеха вам.

Но в это время майор Федоров представил командира 4-й бригады 21-й дивизии НОАЮ, и я свел их с Мозговым. Мы договорились, что бригада будет оборонять рубеж слева от нашего батальона, а один батальон будет иметь в резерве в центре Тополы.

Так, начиная с боя за Тополу и кончая штурмом Белграда, соединения двух освободительных армий наступали в тесном взаимодействии.

С 16-ти часов 36-я и 14-я бригады, за ними 230-й гаубичный, 140-й минометный полки и дивизион 58-го гвардейского минометного полка PC устремились на север. По решению комкора на танки, автомобили и артиллерийские тягачи были посажены подразделения 5-й Краншской дивизии 1-го Пролетарского корпуса.

Затем 36-я танковая бригада с ходу разгромила прикрытие противника в поселке Белославцы, а в сумерки вышла к городу Младеновац, встретив в обороне до двух пехотных батальонов с артиллерией, танками и штурмовыми орудиями. Бой был организован в сумерки, огневой налет ночью и ночью же — атака со светом фар. С запада атаковали три бригады НОАЮ. С южной окраины фашисты были сбиты быстро, но уличный бой затянулся. К 23-м часам вражеский гарнизон был разгромлен и город очищен от противника. Но это стоило бригаде потери 14-ти танков.

Получив сообщение об этом бое, мы радовались.

— Это здорово! — воскликнули Федоров и Ярцев. — Больше городов до Белграда нет. Путь к Белграду открыт.

— Да, без городов легче. Но с приближением к Белграду силы гитлеровцев за счет сокращения фронта уплотняются. А значит, сопротивление возрастет, — радуясь, заметил я.

После Младеноваца главные силы корпуса стали продвигаться быстрее.

Всю ночь шли со светом фар. Наша бригада вслед за 14-й и артиллерией скачками продвигалась вперед и в 3 часа 13-го октября достигла Младеноваца. По городу она шла, обходя сожженные и подбитые танки, и штурмовые орудия противника и свои.

На рассвете 36-я танковая бригада совместно с разведотрядом корпуса — 62-м мотоциклетным батальоном и батальоном 1-й Пролетарской дивизии НОАЮ провела бой за поселок Ралья, сражаясь за каждый дом. Здесь по ней фашистам удалось нанести удар штурмовой авиацией, что замедлило наступление. Поселок был взят после упорного боя.

Около 11-ти часов командиры и начальники штабов бригад были вызваны к командиру корпуса, на его КП, следовавший за 36-й бригадой. Это было километра четыре севернее Ралья. Генерал Жданов представил нас командующему 1-й армейской группой НОАЮ, генерал-подполковнику Пеко Дапчевичу. Худощавый, выше среднего роста, стройный, он был подвижен, бодр и весел. Поздоровавшись по-русски, он говорил на сербском языке через переводчика.

— Доблестные офицеры великой Красной Армии. О дальнейших совместных действиях мы с уважаемым генералом Ждановым договорились. Я же хотел вам передать от тысяч югославских воинов нашей группы две просьбы: первая — у нас нет танков и артиллерии, поэтому пусть наши батальоны наступают, тесно прижавшись к вашим батальонам, наши бригады — к вашим бригадам. Тогда ваши танки и огонь вашей артиллерии будут нам поддержкой. Вторая просьба — позвольте нам первыми войти в Белград.

Затем, пожав собравшимся руки, Пеко Дапчевич в сопровождении генерала Жданова удалился к своей машине.

А подполковник Толубко использовал момент и ознакомил нас с обстановкой.

— А как мы прикрыты с юга, например, в Тополе? — спросил командир 14-й мехбригады полковник Никодим Алексеевич Никитин.

— Сегодня, 68-й стрелковый корпус — частью сил, выходит на рубеж Аранджеловац, Влакча (12 км юго-восточнее Тополы) с тем, чтобы 14-го октября, прочно удерживая этот рубеж, передовыми отрядами овладеть городами Чачак, Крагуевац (соответственно 50 км юго-западнее и 30 км юго-восточнее Тополы) и перехватить дорогу Кралево (60 км южнее Тополы), Сараево.

Возвратившегося к ним генерала Жданова Петр Семенович Жуков, командир 36-й танковой бригады спросил:

— Как югославы мыслят первыми войти в Белград в случае, когда он окажется за прочной обороной гитлеровцев?

— В случае штурма войти в Белград югославы смогут только с нами вместе. Их стремление нам понятно. Все мы должны попытаться, чтобы части НОАЮ при штурме не отстали от нас.

В заключении комкор потребовал привести в порядок внешний вид личного состава и очистить от грязи технику, чтобы в столице Югославии, как бы не сложились бои, корпус выглядел по-гвардейски.

По полученному распоряжению 1-й мотострелковый батальон был снят из Тополы и к 19-ти часам присоединился к бригаде. Бригада оказалась вновь в кулаке. Между тем 36-я танковая бригада во второй половине дня у южного подножья горы Авала встретила оборонительный рубеж противника, прикрытый огнем артиллерии, проволочным заграждением и в отдельных местах минами. Широкая разведка убедила, что здесь проходит внешний оборонительный обвод Белграда. Он тянется от села Гроцки на Дунае к южному подножию Авалы, далее к Пиносаве (2 км западнее Авалы), Острожнице на реке Сава (10 км юго-западнее Белграда). Обход горы с востока не сулил успеха из-за предгорного рельефа местности, покрытой лесом, и заболоченных речек.

Командир корпуса решил без задержки прорвать оборонительную позицию силами 36-й и 14-ой бригад, поддержав их всей наличной артиллерией. Нашей бригаде он приказал по-прежнему оставаться в резерве. В боевых порядках обеих бригад наступала 1-я Пролетарская дивизия НОАЮ под командованием полковника Васо Иовановича. Непосредственно левее корпуса должна была наступать 6-я Пролетарская дивизия, которой командовал полковник Джока Иованович.

Сложность наступления у горы Авала состояла в том, что требовалось не нанести ей серьезного ущерба. Мы были информированы югославами, что гора Авала находится под охраной государства. На ней высится памятник Неизвестному солдату и с ней связаны народные легенды.

В районе Авалы у гитлеровцев оборонялись различные подразделения общей численностью более полка.

Разведка и подготовка наступления заняли три с половиной часа. Уже ночью, в 19-ть часов 45 минут, после 20-минутного артподготовки началась атака. Артиллерия гитлеровцев не успела засветло подготовить точный огонь, а их солдаты в окопах большей частью погибли от точного огня нашей артиллерии.

Мотострелковые подразделения 14-й мехбригады совместно с югославскими бойцами вскоре овладела горой Авала, не допустив повреждения памятника.

Примерно к 24-м часам прорыв завершился. Фашисты понесли большой урон.

Сообщение об овладении горой Авала и прорыва в ее районе внешнего рубежа обороны Белграда мы получили в селе Рипань (8 км южнее Авалы), куда бригада вышла к 22-м часам.

— Товарищ Федоров, через офицеров связи передайте приказание частям и подразделениям оставаться в колоннах в готовности по сигналу тотчас выступить, — приказал я.

А командиру бригады, слышавшему это распоряжение, доложил:

— Настало время, когда и нас введут в бой. Создались условия для прорыва в Белград. А может быть придется решать ранее поставленную задачу по овладению городом Железник.

— Должно быть так, — ответил полковник.

На всякий случай была проведена разведка прямого маршрута на Железник, минуя Белград.

15-я мехбригада днем 12-го октября разгромила в Луговщине сильный опорный пункт гитлеровцев, а в ночь на 13-е — второй опорный пункт в поселке и железнодорожной станции Раля (6 км южнее Смедерево). Вечером 13-го октября бригада во взаимодействии с 1-й Краишской бригадой НОАЮ, обойдя Смедерево с запада, вышла к Дунаю, перехватив дорогу Смередево, Белград. Пожаревацкая группировка фашистских войск под командованием генерала Штеттнера, численностью, как позже выяснилось, свыше 20-ти тысяч человек, оказалась отрезанной от Белграда. С востока на нее наступал 75-й стрелковый корпус 57-й армии, 14-й корпус НОАЮ, а с запада противостояла 15-я мехбригада и 1-я Краишская бригада НОАЮ.

В свою очередь в тяжелом положении оказалась и 15-я мехбригада, во много раз уступавшая в силах и средствах противнику. С фронта, у села Гроцка, она уперлась во внешний оборонительный обвод, занимавшийся полком дивизии «Бранденбург», успевшим отойти из Смедерево, а с тыла на нее наседали отступавшие гитлеровские войска, группы Штеттнера.

Командир бригады подполковник Михаил Александрович Андрианов с тыла прикрылся 1962-м противотанковым полком, усиленным мотострелковой ротой и танковым взводом. За день 14-го октября это прикрытие успешно отбило восемь атак, однако в конце дня враг обошел его и окружил шесть орудийных расчетов, которые погибли в неравном бою, уничтожив у врага 8 танков, 11 бронетранспортеров, три штурмовых орудия и сотни фашистов.

А главные силы бригады за это время, прорвав у Гроцки внешний оборонительный обвод, с боями двинулись к Белграду. 16-го октября бригада вышла к восточной окраине города и соединилась с корпусом, когда в городе уже двое суток шел штурм.

И в эти дни не прекращалась работа по разъяснению личному составу интернационального долга по отношению к народам Югославии. Повседневно напоминалось о необходимости дружеских взаимоотношений с югославским населением и укрепления боевого братства с частями НОАЮ.

Итак, мы под Белградом. Впереди штурм. Прорыв внешнего оборонительного обвода явился его прелюдией.

 

Штурм Белграда

Вслед за прорывом внешнего оборонительного обвода и занятием Кумодража, 36-я танковая бригада с десантом от 1-й Пролетарской дивизии НОАЮ устремилась к Белграду. Но она была встречена сильным огнем и уперлась в противотанковый ров. Стало ясно, что с ходу прорваться в город враг не даст.

Тотчас была организована широкая разведка 62-м мотоциклетным батальоном корпуса и бригадами: на участке Мириево, Баница — 14-й и 36-й бригадами; от Баницы до Жарково — нашей.

Одновременно ночью же командир корпуса начал стягивать к Белграду все силы корпуса, а Пеко Дапчевич — главные силы 1-й армейской группы НОАЮ. Наша бригада к рассвету переместилась в район к западу от горы Авала.

К восьми часам были получены и обобщены данные разведки корпуса и бригад. Стало известно начертание и оборудование переднего края внутреннего оборонительного обвода, места огневых средств на нем и минных полей перед ним. Но построение обороны города в целом, силы и средства, его обороняющие, не были известны.

Помогли югославские патриоты-воины и жители города. Они заранее, при подходе корпуса к городу, нанесли на план города объекты обороны гитлеровцев. В результате их сведения в сочетании с данными нашей разведки к 8-ми с половиной часам позволили составить представление о вражеской обороне. Начальник разведки бригады привез обобщенные материалы об обороне гитлеровцев от начальника разведки корпуса.

Оборону города гитлеровцы готовили заблаговременно. Передний край внутреннего оборонительного обвода проходил от реки Дунай по восточной и южным окраинам районов Велики Врачар, Конярник, Вождовац, Милошевац, Баниц, через лес Кошутняк, по юго-западной окраине Чукарицы до реки Сава. Он был оборудован траншеями и ходами сообщения, а перед ним вырыт противотанковый ров, прикрытый на наиболее доступных направлениях противотанковыми минами. Местами перед рвом имелись проволочные заграждения.

Оборона внутреннего обвода основывалась на пяти узлах сопротивления, обращенных во вне города, и одном центральном, включавших каждый две-три линии опорных пунктов, оборудованных в городских кварталах и на высотах. Это северо-восточный с центром у обсерватории; юго-восточный, охватывавший Конярник, Вождовац и Милошевац; юго-западный, включавший Чукарицу, Баново Брдо, сахарный завод; западный, опиравшийся на всю территорию железнодорожной станции, главный вокзал и предмостные кварталы Савского моста; северо-западный с крепостью Калемегдан. Центральный узел сопротивления охватил район Ташмайдана, старого королевского дворца и площади Славия.

Внутри города в опорные пункты были включены все площади и важные перекрестки, прочные здания и сооружения. В этих местах, в железобетонных, деревоземляных сооружениях, и на первых этажах зданий были установлены для ведения перекрестного и флангового огня противотанковые и штурмовые орудия, и по несколько пулеметов. Истребители танков с фауст-патронами, гранатами и зажигательными бутылками, а также снайперы и автоматчики — во всех зданиях. Во всех узлах сопротивления имелись маневренные группы танков.

В оборону города гитлеровцы стянули много сил: два егерских полка, крепостной полк, два полицейских полка, три полка белогвардейского охранного корпуса, батальон 7-й мотодивизии, 19-ю зенитную артиллерийскую дивизию, 98-й зенитный полк, шесть отдельных охранных батальонов. Итого, таким образом, 11-ть полков и 7 отдельных батальонов. В них насчитывалось около 22-х тысяч человек, 52 танка и штурмовых орудия и до 300 орудий и минометов.

Кроме того, на аэродроме Земун (10 км северо-западнее крепости) базировалось более 80-ти боевых самолетов, в основном Ю-87.

Благоприятной была для нас оперативная обстановка. По материалам штаба корпуса, доставленным офицером связи еще в 7 часов 30 минут, движение войск группы «Е» из Греции на Белград оказалось перехваченным: к югу от Тополы — частью сил 68-го стрелкового корпуса и 17-й Восточно-Боснийской дивизии НОАЮ; 64-м стрелковым корпусом, 2-й болгарской армией и 13-м корпусом НОАЮ — в районе города Ниш (220 км юго-восточнее Белграда). 10-й стрелковый корпус 2-го Украинского фронта вышел на реку Тамиш (12 км северо-восточнее Белграда), его 109-я гвардейская стрелковая дивизия форсировала Дунай у Велико-Село (8 км восточнее горы Велики Врачар).

Нарастала группировка войск НОАЮ под Белградом. Наряду с передовыми частями 1-й и 6-й дивизии, 1-го Пролетарского корпуса, действовавшими в полосе 4-го гвардейского мехкорпуса, выходил авангардными частями трех дивизий к Жарково, 12-й ударный корпус.

Следовательно, с каждым часом усложнялось положение белградской группировки гитлеровцев. Но не простое положение было и у 4-го мехкорпуса. С одной стороны, сильная оборона Белграда требовала для ее прорыва несравненно больше сил, чем мехкорпус и несколько дивизий НОАЮ, вооруженных лишь стрелковым оружием, к тому же насчитывавших от 2800 до 4000 человек (кроме 1-й Пролетарской дивизии, имевшей 5200 человек). С другой стороны, опасно угрожала и Пожаревацкая группировка гитлеровцев, рвавшаяся с востока и сдерживавшаяся 15-й мехбригадой и 1-й Краишской бригадой НОАЮ.

В этой обстановке командующий войсками фронта решил усилить корпус, придав ему 73-ю гвардейскую (командир генерал-майор С.А.Козак) и 236-ю (командир полковник П.И.Кулижний) стрелковые дивизии. Но они находились еще на рубеже реки Морава или частью вели бои в районе Велика Плана и могли быть под Белградом не ранее как через полутора-двое суток. Такое же время требовалось для подхода основных сил 1-й армейской группы НОАЮ (1-го и 12-го корпусов). Пожаревацкая же группировка противника была рядом.

Медлить было нельзя. Генерал Жданов решил не откладывать штурм, начав его ровно через столько часов, сколько требуется для подготовки штурмовых отрядов и групп и их взаимодействия. С ним согласился командующий 1-й армейской группой НОАЮ генерал Пеко Дапчевич.

В семь часов 30 минут я был вызван на КП корпуса восточнее Яинце. Начоперотдела подполковник Толубко ознакомил меня с предварительным решением командира корпуса и передал его указание выделить один, желательно лучший, мотострелковый батальон для неотложного перехода в наступление в направлении Баница, Дединье.

— Это что, разведка боем? — спросил я.

— Похоже на это. Задачу батальону будет ставить лично командир корпуса. Потом в этом же направлении будет наступать ваша бригада.

— Разве мы не можем поставить задачу батальону? Владимир Федорович пожал плечами. Времени не было, и я поспешил в бригаду. По прибытии доложил полковнику Сергиенко:

— Для разведки боем выделить 1-й батальон. Бригаду выдвинуть к северо-западу от Яинце и развернуть в предбоевой порядок. С комбатом прошу разрешения убыть к комкору.

После паузы полковник спросил:

— А кто будет выводить бригаду?

— Укажем по карте места голов колонн, подадим сигнал, и бригада двинется, имея в голове штаб.

— Тогда следуйте к генералу.

Мы с Федоровым определили места колонн частей и подразделений, он начал доводить указания до них с указанием к 10-ти часам выдвинуться, а я убыл с майором Мозговым и его старшим адъютантом к комкору.

У генерала Жданова мы были втроем в начале девятого. В кустарнике склонились над картой, разложенной на складном столе, три Владимира: Жданов, Чиж и Толубко. тут же был командующий артиллерией подполковник С.Ю.Махлин. Я представил Мозгового.

— Давайте карты, — приказал комкор.

Мы оба развернули карты. Посмотрев на них положение противника, генерал начал:

— Здесь все верно. Вашему батальону без задержки, скажем, в 9.30 атаковать по балке восточнее Баницы и, продвигаясь к центру города, способствовать выполнению задачи Зб-й танковой бригадой, наступающей правее.

— А во сколько переходит в наступление 36-я? — спросил Мозговой.

— Позже вас часа на два-три.

— Чем батальон усилить? Как с артиллерийской поддержкой? — спросил я.

— Дайте батарею противотанкового полка, огнем же артиллерии поддержит Махлин.

Перед уходом мы подошли к Махлину.

— Поддержит дивизион 230-го гаубичного полка. Его НП — 1 км северо-западнее Кумодраж. Найдите командира дивизиона, и он вас поддержит.

Мы поспешили в поле севернее Баницы, встретились с колонной его батальона, а капитан Кузьмин отправился искать дивизион поддержки. Забегая вперед, скажу, что никакого НП в указанном месте не было.

— Действия типично махлинские, безответственные, — резко сказал я. — Поддержим минометным батальоном.

Посланный мною офицер связи — лейтенант Иван Семенович Качала, привел батарею 1961-го противотанкового полка, саперный взвод и передал распоряжение о прибытии капитана Носкова — командира минбатальона.

Майор Мозговой вызвал командиров рот, батарей, и мы отправились на рекогносцировку, выдвигаясь по кустам и рощицам ближе к переднему краю противника, по начавшейся проросшей балке. Не замедлил прибыть капитан Носков, командир минометного батальона.

Изучили местность и передний край противника невооруженным глазом и с помощью биноклей.

— В каком направлении будете атаковать, Василия Дмитриевич? — спросил я.

— Вдоль балки, затем выйти на северную окраину Баницы, а дальше сориентируюсь.

— На этом я вас покидаю. Берегите людей, желаю удачи! — удаляясь, сказал я Мозговому.

На обратном пути меня перехватил майор Федоров.

— Вас с комбригом и начальником политотдела — к командиру корпуса.

На КП корпуса с замыслом штурма Белграда ознакомил полковник Чиж.

— Главный удар наносит 36-я танковая бригада и 1-я Пролетарская дивизия в направлении Милошевац, центр, железнодорожный вокзал «Дунай» на севере города. Справа 14-я мехбригада и 30-я бригада НОАЮ наступают в направлении Вождовац, Дунашановац, с выходом в центральную часть города поворачивают на восток и овладевают районом обсерватории. Слева атакуют 13-я мехбригада и 6-я пролетарская дивизия НОАЮ в направлении Баница, Дединье; с выходом в центр поворачивают на Запад, наносят удар в сторону моста через реку Сава с задачей не допустить отхода противника из города. Цель прорыва — выйти в центр, ударами по расходящимся направлениям в тыл обороне гитлеровцев, расчленить гарнизон на части для последующего разгрома.

— Прорыв нашего и до трех дивизий Пролетарского корпуса осуществляется на участке Милошевац, Баница шириной 2 км, причем, участки прорыва 36-й и мехбригад имеют одинаковую ширину.

Фашистское командование ожидало, что советские и югославские войска сначала охватят город по всей дуге от Дуная до Савы, а затем нанесут несколько ударов. Понимал это и генерал Жданов и выбрал такой способ действий, который не ожидал противник. К этому способу толкало и отсутствие превосходства над противником, требующееся при штурме города.

В завершение этой работы, командир корпуса поставил задачи бригадам на местности и установил время готовности к атаке — 12 часов.

При возвращении в бригаду я высказал свое суждение о замысле штурма полковнику Сергиенко:

— Это — блестящий замысел. Его не ожидает противник, поэтому успех будет на нашей стороне.

— Уверенность — дело хорошее, — ответил полковник.

Мое мажорное настроение передалось штабу. Работали быстро и четко. Через 30 минут после возвращения я прибыл к комбригу для утверждения решения и подписания боевого распоряжения.

— Штурмовой отряд — 1-й мотострелковый батальон с танковой ротой, двумя батареями противотанкового полка, батареей зенитного полка и двумя взводами саперов. В первом эшелоне за штурмовым отрядом пойдет 38-й танковый полк с десантом от 2-го и 3-го мотострелковых батальонов, усиленный двумя батареями противотанкового и батареей зенитного полков, а во втором — 2-й и 3-й батальоны, каждый без роты, но с батареей противотанкового полка в готовности к штурму обойденных танковым полком кварталов. Артдивизион назначается на поддержку первого эшелона, а минометный батальон — штурмового отряда. КП — с танковым полком. Прошу вас поправить или утвердить.

Полковник слушал, смотрел на карту и… молчал. Я ждал, а он молчал. А время — 9 часов 30 минут.

Наконец, я сгреб карту, подписал за комбрига боевое распоряжение, и оно тотчас было отправлено исполнителям.

В 9-ть часов 40 минут мы с командирами частей и подразделений скрытно выдвинулись на небольшую высоту в 600 м от противника, где полкам, батальонам и артиллерии были уточнены боевые задачи на местности.

При этом присутствовал комбриг и молчал. С его разрешения я уже, было, отпустил командиров, но тут подошел перебежками начоперотдела корпуса подполковник Толубко, отозвал нас в сторону и сказал:

— Артиллерийская и авиационная подготовка сразу после 12-ти часов продолжительностью 20 минут, затем — атака. Но 12-ая бригада, кроме 1-го батальона, в атаку пока не идет.

— Что, меняется решение? — спросил я.

— Без резерва нельзя… А я прибыл, чтобы взять командиров танкового полка и минометного батальона, представить их комкору для получения задач.

— А мы зачем тут в бригаде? — резко вырвалось у меня. — Почему вдруг нас лишают права командовать подчиненными?

— Геннадий… не надо. Терпение. Давай командиров, генералу виднее, — смягчая разговор, сказал Толубко.

Я позвал подполковника Тулова.

— А капитана Носкова дать вам не могу. Он впереди с 1-м батальоном. Махлин обещал на поддержку батальона гаубичный дивизион, но не дал.

Мы с Листухиным проводили Толубко и Тулова до машины.

— Владимир Федорович, что за командира нам назначили? Молчит, ничего не решает. За операцию ни одного решения, предложенного штабом, не утвердил, включая сегодняшнее, — заговорил Листухин.

— Мне приходится брать на себя и решения и распоряжения: время идет, а от Сергиенко ничего нельзя добиться.

— Потому-то комкор и ставит задачи вашим подчиненным сам, ответил Владимир Федорович.

— А разве Обатуров разучился решать и распоряжаться? — возразил Листухин.

— Подполковник Листухин, не вам говорить. Вы тоже приложили руку к тому, чтобы сменить сокола на ворону.

Иван Яковлевич пытался оправдаться, но Толубко перебил его.

— Ты, Геннадий, правильно делаешь, что командуешь, — с улыбкой сказал Володя и убыл.

Тут последовало еще одно распоряжение, переданное по радио: одним мотострелковым батальоном овладеть селом.

Жарково, а затем развить наступление в направлении Баново Брдо, Савский мост. Этот обходной маневр, говорилось в радиограмму, выполнить совместно с одной из дивизий 12-го ударного корпуса НОАЮ. Начало наступления — не позже 13-ти часов.

Был назначен туда 2-й батальон, усиленный батареей 1961-го противотанкового полка и взводом саперов. На карте командира батальона капитана Александра Георгиевича Шалапенко я нанес задачу, а затем пояснил:

— Под Жарково — наш разведдозор, который установил, что противник обороняет сам поселок, а южнее не обнаружен. Свяжитесь с выходящими к Жарково частями НОАЮ и наступайте совместно.

Батальон сопроводил майор Федоров, встретился с комиссаром одной из бригад 11-й дивизии НОАЮ, головной батальон которой подошел к Жарково. С этим комиссаром капитан Шалапенко договорился о совместных действиях. Успокоившись, майор Федоров вернулся.

Я был в смятении в течение нескольких часов. Восхищение блестящим замыслом поколебалось. В самом деле, сила удара уменьшилась на треть, бригада разорвана на три части и не участвует в одновременном прорыве внутреннего оборонительного обвода. Да и не верилось в сколько-нибудь успешные действия 2-го батальона.

— Бригада разорвана на куски. Мы вроде ею командуем и не командуем, — с горечью говорил Федоров.

— Мы ее, наверное, еще соберем. Но жаль, что это случится не к началу штурма, — заметил я.

Прибывший о командира корпуса командир 38-го танкового полка подполковник Тулов доложил, что его полк должен занять исходное положение 800 м севернее Яинце и быть в готовности при успешном продвижении 1-го батальона атаковать в его полосе, развить успех, захватить главный вокзал и мост через реку Саву.

— Хорошо, выполняйте, — сказал полковник Сергиенко.

— Ваш полк уже в исходном положении, а кто и когда пошлет его в атаку?

— Сказано: по сигналу штаба бригады. Подполковник Толубко что-то тихо докладывал генералу Жданову по прибытии, а затем уж очень коротко была поставлена мне задача.

Я задумался. Принятое нами решение на прорыв не действует, так как 1-й батальон не выполняет роль штурмового отряда. 2-й батальон выбыл на отдельное направление. Танковый полк чуть ли не «голенький» пойдет в атаку. Что делать? И решаю собрать воедино бригаду без 2-го батальона.

— Теперь нужно уточнить наше решение, — докладываю комбригу. — Капитан Ярцев, вызвать командиров противотанкового и зенитного полков, 3-го мотострелкового батальона и артдивизиона на ту же точку, где в первый раз ставили задачи. А командир танкового полка уже с нами.

Как раз в это время прибыл командир 6-й Пролетарской дивизии НОАЮ полковник Джока Иованович с командиром одной из бригад. Среднего роста, стройный и подвижный, в меру улыбчивый, он через переводчика доложил.

— Я прибыл, чтобы организовать совместное наступление с 13-й мехбригадой. Одна наша бригада, — сказал он, указывая на прибывшего с ним комбрига, — будет наступать с вашей бригадой непосредственно, а одна — левее.

— Хорошо. Сейчас начальник штаба обсудит с вами все вопросы, — сказал полковник Сергиенко.

Пригласив Иовановича, его комбрига и полковника Сергиенко в точку, куда были вызваны командиры частей и подразделений, я доложил комбригу:

— Поскольку 1-й батальон уже наступает, то в штурмовой отряд назначается 3-й мотострелковый батальон. Он усиливается ротой танков, двумя батареями противотанкового и одной батареей зенитного полков, двумя саперными взводами. В батальоне организовать две штурмовые группы на основе мотострелковой роты, усиленных каждая взводом танков, батареей 76 или 45 пушек, взводом 82 мм минометов и взводом саперов. Направление наступления отряда показываю: западнее Баницы, Дединье и далее по направлению наступления бригады.

Выяснив, что в бригаде НОАЮ роты (четы) численностью 25—35 человек, попросил выделить по одной чете в каждую штурмовую группу, три четы в танковый десант в дополнение к роте от 3-го батальона, две четы в 1-й батальон.

— За штурмовым отрядом наступает танковый полк с десантом и двумя батареями противотанкового полка, батареей зенитного полка, который, сравнявшись с 1-м батальоном, выделяет на его усиление одну танковую роту. Артдивизион поддерживает наступление танкового полка. Желательно за танковым полком иметь резерв — один батальон югославских воинов.

Полковник Дока Иованович, подумав, сказал:

— Резервный батальон мы возьмем из бригады второго эшелона.

— Ясно. Готовность к наступлению назначается на 14 часов.

— Почему не в 12-ть? — спросил Иованович.

— Главные силы корпуса и 1-я Пролетарская дивизия перейдут в наступление сразу после 12-ти, а мы с вами позже, по получении сигнала. Так решено.

Затем я обратился к Доке с просьбой: дать нам в каждое подразделение по воину, знающему город и могущему быть проводником.

— Так есть и немало, — опередив его, ответил командир бригады. — Пошлем вместе с четами.

Коснусь одной встречи, последовавшей за работой на местности и оставшейся в памяти ярко, на всю жизнь.

При возвращении на КП ко мне подошел югославский воин и на чистом русском языке спросил:

— Какое у вас звание?

— Подполковник.

— Извините, в 1941-м году погон в Красной Армии не было, вижу их впервые.

— А вы, что, служили в красной Армии?

— Да. В 1937-м году окончил Рязанское пехотное училище, войну начал в Белоруссии командиром стрелковой роты. В августе под Смоленском раненый попал в плен. Увезли в Австрию, после излечения вместе со многими пленными работал на заводе рядом с Винер-Нойштадтом. Группой удалось нам бежать в Югославию и вступить в партизанскую бригаду в сентябре 1942-го года. Вот уже два года в югославской армии.

— Должность?

— Командир взвода.

— Что же, возвращайтесь в Красную Армию.

— Еще рано. Надо получить от командования НОАЮ характеристики и, когда здесь будет советское посольство, через него вернуться в СССР.

— Были в партии?

— Был. А теперь более года — югославский коммунист.

— А много наших в НОАЮ?

— Сотни. И все бывшие пленные.

Я его обнял, пожелал боевых успехов и возвращения на Родину. Он прослезился.

У меня сжалось сердце. Как только не расправилась с судьбами советских воинов, в том числе командиров, многих коммунистов, навязанная нам война! Невольно вспомнился июль 1942-го года, когда я, раненный и обгоревший, лежал без сознания во ржи. Его участь могла быть и моей участью. Или еще хуже.

Жаль, что из-за спешки, не записал фамилию этого мужественного человека.

Приближалась артподготовка. Ей предшествовала дымозавеса для того, чтобы под прикрытием ее сделать проходы для танков в минных полях. Их успешно устроила инженерно-минная рота старшего лейтенанта Ткаченко: в полосе бригады было одно поле и требовалось четыре прохода. Вслед за ними прогремели четыре взрыва: эта же рота обрушила берега противотанкового рва для прохода танков в четырех местах. Здесь особо отличился саперно-минный взвод под командованием гвардии младшего лейтенанта Федюхина, сделавший по два прохода в минном поле и во рву.

В 12-ть часов с минутами началась артиллерийская и авиационная подготовка. От нашей бригады в полосу наступления 1-го мотострелкового батальона привлекались к ней минометный батальон и минрота 3-го батальона. Штурмовики ИЛ-2 волна за волною наносили удары по позициям артиллерии гитлеровцев, занимаемым в парках, в лесах и за Савой. Авиация фашистов не оказывала сопротивления, так как в воздухе господствовали истребители 195-й авиадивизии.

Наш 1-й мотострелковый батальон с 9-ти с половиной часов и до начала общей атаки нанес поражение противнику за рвом у Баницы и продвинулся всего на 150 м в оборону противника, где и бал прижат к земле сильным огнем всех видов.

(В книге А.Ф.Толубко и Н.И.Барышева «На Южном фланге» на с. 313—314 использование 13-й бригады при штурме Белграда описано неточно, а обвинение в адрес Ковалева ошибочно).

Теперь мы наблюдали за ним и 36-й бригадой, атаковавшей правее. После овладения передним краем, продвижения 36-й бригады вперед и выхода ее на линию батальона, он возобновил атаку и пока не отставал, несмотря на отсутствие у него танков. К 13-ти часам он продвинулся на 400 м.

— Вот сейчас бы и нам ударить, успех был бы гарантирован, — высказался Федоров.

— У вас в штабе, Обатуров, принято обсуждать действия начальников, — заметил полковник Сергиенко.

— То, что говорит Федоров, — очевидно бросается в глаза. Это — не обсуждение, а право офицера высказывать свои мысли, следуя, однако, полученному приказу, — ответил я.

Комбриг покосился на меня, но промолчал. Эту дерзость я проявил сознательно: пусть знает, что в штабе его бригады — не манекены, а мыслящие офицеры.

Не отвечала радиостанция 2-го батальона, а в 13-ть часов он должен был перейти в наступление на Жарково. Это беспокоило, и я попросил разрешения у комбрига выехать туда.

— Пошлите Федорова.

— А если потребуется власть применить?

— Хорошо, не более чем на час.

Мне часа хватило. По прибытии увидел, что сам комбат и его батальон буквально спят на южных улицах поселка. Комбата Шалапенко я резко спросил:

— Почему не выполняете боевую задачу?

— Понимаете… нет югославов. Я один..

— Задача вам поставлена для выполнения независимого от того будут югославы или нет. Где югославский комиссар, с которым вас свел Федоров?

— Не знаю.

— Почему не договорились? Молчание.

— Старший адъютант батальона?

— Я — старший лейтенант Осадчий.

— Где югославский комиссар?

— Рядом через стенку.

— Командуйте, а капитан Шалапенко уедет со мной. Полчаса вам сроку, чтобы начать наступление.

При выходе я встретил командира 4-й мотострелковой роты, отличавшегося в боях не раз, старшего лейтенанта Федора Андреевича Березнева и с укором сказал:

— Эх вы, вояки! Спите вместо того, чтобы воевать как все.

— А разве вам, капитан Шалапенко, я дважды не напоминал, что надо наступать? — И уже, обращаясь ко мне, сказал:

— Наверстаем.

По возвращении я доложил полковнику Сергиенко о случившемся и просил отстранить капитана Шалапенко от должности.

— Тогда куда его? Могут судить и — в штрафной батальон.

— Можно ограничиться снижением в должности.

— Подумаем.

В 14-ть часов 1-й батальон отразил контратаку, а к 16-ти часам продвинулся вглубь обороны противника до полутора километров, штурмуя здания. К этому времени контакт с 36-й бригадой, обходившей парк в Вождаваце с востока, был нарушен, и батальон был контратакован с обеих флангов. Командование батальона (майор Мозговой, заместитель по политической части капитан Ярославцев и старший адъютант капитан Кузьмин), донеся об обстановке, решило удерживать захваченный рубеж. Радиограмма Мозгового встревожила.

— Надо просить разрешения комкора на ввод в бой главных сил бригады, — доложил я комбригу.

— Зачем просить.

— Батальон погибнет.

— Донесите, посмотрим, что решат.

Я поступил по-своему: вызвал к радиостанции начальника штаба корпуса. Он отозвался быстро. Доложил суть и просил ввести в бой оставшиеся силы бригады.

— Сейчас доложу первому и отвечу.

До 17-ти часов ответа не последовало, а майор Мозговой донес: веду бой в окружении, прошу помощи.

Я отдал распоряжение всем частям и подразделениям продвинуться к Банице с тем, чтобы при получении разрешения быстро осуществить атаку.

Мы были уже у Баницы, когда в 17.30 полковник Чиж передал разрешение на ввод в бой.

Хотя противник и перекрыл мощным огнем нескольких дивизионов дальнобойной артиллерии путь бригаде, она двинулась вперед. К этому времени 14-я и 36-я бригады тоже встретили сильное сопротивление. Нужен был толчок. И им явилась атака нашей бригады, состоявшаяся в 19-ть часов, одновременно позволившая деблокировать 1-й батальон. Это были сумерки. Тут тяжелая весть потрясла нас. При бое в окружении погиб командир батальона майор Мозговой. Погиб как герой, управляя боем батальона. Василий Дмитриевич, как командир, рос на моих глазах, став комбатом еще на Днепре. С того момента его командирские качества возрастали с каждой операцией. Уже в Одесской операции он проявил себя как лучший комбат. Он умел учиться и учить, быстро впитывая в себя опыт. Мне и Федорову, связанным с Василием Дмитриевичем личной дружбой, пережить его смерть было особенно тяжело.

Батальон понес большие потери.

Бригада, штурмуя дом за домом, квартал за кварталом, стала успешно продвигаться вперед. Город был озарен вспышками выстрелов и разрывов снарядов и мин, тысячами трасс от пуль, секущих темноту во всех направлениях, и факелами разноцветных ракет. Грохот от стрельбы и взрывов был так силен на улицах, что трудно было разговаривать и вести радиопереговоры.

— Вышел на северные улицы Дединье, — доложили в 20-ть часов ночи одновременно два комбата и командир танкового полка.

— Молодцы! — отвечали мы. — Умело ведите огонь из танков и орудий, берегите город.

В штурмовом отряде мастерство проявили экипажи 1-й танковой роты 38-го танкового полка, которой командовал известный в бригаде храбрец гвардии старший лейтенант Иван Калистратович Дубенков. В течение полуторачасового боя они успели уничтожить один танк, одно штурмовое орудие, два противотанковых орудия, два ДОТа и до 60-ти солдат и офицеров противника.

Сосед справа — 36-я танковая бригада начала резко отставать.

— Прикрыть правый фланг, сосед отстал, — передал я вступившему в командование 1-м мотострелковым батальоном капитану Фролову.

Но в 20 часов с минутами передал по радио подполковник Толубко: комкор приказал коротким ударом части сил в направлении Душановац помочь в продвижении 36-й бригады на север. Я доложил полковнику о полученном распоряжении. Он промолчал, а я подумал, как это сделать. Чтобы не нарушать план боя, решил направить танковую роту с десантом и одной 76 мм батареей.

— Шестой, я второй, одной ротой с десантом и батареей ударом на Душановац на глубину один километр помочь соседу, после чего возвратить к себе.

Подполковник Тулов ответил: «Понял, выполняю».

Во время этого маневра отличилась мотострелковая рота под командованием гвардии старшего лейтенанта Василия Ильича Натекина. Она штурмом взяла несколько домов, уничтожив до сорока гитлеровцев. А танковый взвод гвардии лейтенанта Рябчикова разрушил ДЗОТ, уничтожил одно орудие и до взвода гитлеровской пехоты.

2-ой мотострелковый батальон под временным командованием старшего лейтенанта Осадчего к 21-му часу совместно с пехотным батальоном югославов овладел центром Жарково и медленно продвигался вперед.

— И там мы сдвинулись, — вдруг проговорил полковник. Это было неожиданно. С начала наступления он по ходу боя не сказал ни слова, не поговорил по радио ни с одним командиром, не дал ни одного указания. И хотя эти слова «и там мы сдвинулись» мало что значили, они говорили о его интересе к ходу боя. К ходу боя, но не к тому, как его вести.

А командир югославской бригады, подполковник, неоднократно с пафосом говорил:

— Хорошо бригада Красной Армии наступает! И нашей бригаде с ней хорошо наступать.

Около 23-х с половиной часов командир 3-го батальона майор Ковалев передал по радио:

— Вижу реку Саву и разрушенный железнодорожный мост.

— Отлично! Продолжайте наступление вдоль реки на север к Савскому мосту.

— Понял, выполняю.

К 24 часам бригада вышла на рубеж — площадь Мостар, взорванный мост, повернула фронтом на север, а продвинуться не смогла: противник оказал сильное огневое и численное сопротивление. Доложил об этом в штаб корпуса и предложил комбригу закрепиться, а с рассветом, после доразведки, возобновить наступление.

— Посмотрим, что скажет командир корпуса, — ответил он. Вскоре к радиостанции вызвал меня начальник штаба корпуса.

— Ваше решение утверждается. Комкор действиями бригады доволен, и объявляет командованию, и всему личному составу благодарность.

— Что, Обатуров, сказал Чиж?

Я повторил. Полковник Сергиенко схватил микротелефонную трубку и начал говорить, но клапан не нажал.

— Нажмите клапан, — подсказал и показал я.

— Владимир Филиппович, служим Советскому Союзу! Знаете, в жестоком бою сломили врага! Он хитер, но мы действовали хитрее. Сейчас двинемся брать мост.

Офицеры штаба улыбались, а ответ полковника Чижа был слышен:

— Предложение Обатурова о возобновлении наступления с рассветом генералом утверждено.

— А… Понял.

Положив трубку, комбриг с недовольством обратился ко мне:

— А ты почему мне об этом не доложил?

— Вы же сразу взяли трубку и разговаривали с Чижом. Во-вторых, мой доклад Чижу вы слышали и не возражали.

— Впредь докладывать!

— А что толку? — вмешался подполковник Листухин. — Что бы начальник штаба не предлагал, вы, Александр Евсеевич, молчите: и не утверждаете, и не отвергаете.

— Я соглашаюсь.

— Не совсем, — упорствовал Иван Яковлевич. — Командир корпуса согласился с предложением Обатурова до утра закрепиться, а вы хотите немедленно наступать. А все растянуто по улицам незнакомого города, люди за ночь устали.

— Ну, ладно. А о благодарности надо донести до всего личного состава.

— Вот радиограмма, подпишите, — предложил подполковник Листухин.

Из трех подписей, заделанных на документе, полковник оставил только свою, и, возвращая после подписания, сказал:

— Достаточно одной.

— У нас так было принято годами, — заметил Иван Яковлевич.

Между тем майор Федоров печалился:

— Ведь могли бы мы выйти сюда на 5—6 часов раньше, если бы перешли в наступление одновременно с другими бригадами.

Качнув головой в знак согласия, я промолчал, чтобы не раздражать полковника.

Вскоре прибыл полковник Джока Иованович. Весь пылающий радостью, он воскликнул:

— Победа! Мы уже у Савы!

— Это еще не победа. Вот возьмем мост, тогда — победа.

— И мост возьмем! — с подъемом говорил он.

— Знаете, Дока, мы за ночь убедились в том, что при всякой неустойке и пехота и танки фашистов отходят к мосту. Значит, силы обороны предмостного района все время усиливаются, и нам будет нелегко.

— Каковы дальнейшие ваши планы, — спросил я.

— Одна бригада по-прежнему с вами. Другие бригады, что ночью взяли поселок и станцию Топчидар, пойдут громить фашистов в районе сахарного завода.

— Это хорошо. 13-ю бригаду вы прикроете с тыла.

Надо отметить, что жители города всюду нам оказывали помощь, даже под огнем. Они указывали, сколько и где засело в зданиях гитлеровцев, где установлены орудия, минометы и танки.

Перед рассветом 15-го октября бригада внезапно перешла в атаку и овладела юго-западной частью станционных путей, северо-восточнее взорванного железнодорожного моста. А с утра, после короткой артподготовки, продолжила наступление, штурмуя дом за домом по улицам Милоша Великого и Штрассмайерова. До половины дня продвижение составило всего полкилометра. Но это позволило взять под обстрел Савский мост 76 мм наземными и 37 мм зенитными орудиями. Дневное движение транспортных средств противника по мосту с половины дня было парализовано.

В восемь часов 2-й мотострелковый батальон совместно с подразделениями 11-й дивизии НОАЮ овладел поселком Жарково. Это обрадовало нас, и мы подтянули 2-й батальон для совместных действий с бригадой. В 17-ть часов он занял для обороны рубеж в одном километре к северо-востоку от сахарного завода, прикрыв бригаду от возможного удара от Чукарицы.

В Жарково вновь отличилась мотострелковая рота гвардии старшего лейтенанта Березнева, нанесшая большой урон гитлеровцам во время их контратаки. А командир пулеметного расчета гвардии младший сержант П.А.Денисенко уничтожил группу гитлеровцев, пытавшуюся со двора одного из домов обстрелять роту. С утра этого дня корпус начал перевозку частей 73-й гвардейской и 236-й стрелковых дивизий, а также вторых эшелонов 1-й и 6-й Пролетарских дивизий НОАЮ. Наша и 14-я бригада выделили для этих целей по 60 грузовых машин, другие части — столько же. Но головной батальон 73-й дивизии, доставленный ее средствами, поступил в подчинение 13-й мехбригады уже в 13-ть часов. Хотя его подразделения были малочисленны, но эта прибавка сил обрадовала. Он получил полосу для наступления к мосту левее 3-го мотострелкового батальона, вдоль непосредственно берега Савы.

Беспокойство и урон бригаде создавали, расположенные на западном берегу Савы, 88 мм зенитные батареи противника. Даже для КП бригады мне пришлось выбрать дом в 50-ти метрах восточнее улицы Мишина, под двойным прикрытием домов с запада. Он давал обзор во все стороны, кроме западной. А для наблюдения на запад был оборудован в земле НП на берегу Савы.

Я приказал начальнику артиллерии подавить эти батареи. Майор Лещенко и командир артдивизии майор Брандуков не без труда нашли в плотно застроенных кварталах закрытую огневую позицию для 76 мм батареи.

Майор Брандуков и старший адъютант капитан П.А.Романов тщательно провели сокращенную подготовку огня. В результате пристрелка заняла мало времени, а огонь на поражение состоялся довольно внезапно. Две зенитные батареи врага, понеся потери, покинули позиции и отошли.

Это было 16-го, а 15-го октября гитлеровские батареи вели по нам огонь прямой наводкой на дальность до 3-х км.

В 15-ть часов перешел в контратаку пехотный батальон с пятью танками против 3-го батальона от главного вокзала, двигаясь по станционным путям. С КП мы это видели четко. Но комбриг решил наблюдать за отражением контратаки с открытого места вблизи реки.

— Товарищ полковник, там опасно. Стреляют немецкие зенитки из-за реки, — сказал я.

— Ничего, будем маскироваться.

Комбат — 3 и командир минбатальона доложили мне о готовности.

— Огонь по моей команде.

— Есть.

Когда танки и цепь гитлеровцев подошли к батальонам на 600 м, одновременно открыли огонь 24 миномета и восемь 76 мм пушек прямой наводкой. Разрывы мин покрыли цепь фашистов, а огонь пушек поразил танки. Фашистская пехота заметалась и, неся потери, начала отступать. Загорелось два танка, остальные повернули назад. Капитан Носков перенес огонь в глубину и вторично накрыл гитлеровскую пехоту. В итоге контратака фашистам ничего не дала, кроме потерь.

Когда я поблагодарил оба батальона, прибежал офицер связи старший лейтенант Бабенко и, волнуясь, доложил:

— Командир бригады ранен.

Оставив на КП Федорова, я побежал к берегу. Навстречу мне уже вели с трудом передвигавшегося Александра Евсеевича с окровавленной левой рукой. Его ранило осколком зенитного снаряда.

Через полчаса врач майор Александр Петрович Сергиенко доложил:

— У комбрига повреждение или раздробление кости в области левого локтя. Требуется госпитализация. Я доложил полковнику Чижу. Вскоре связался со мной генерал Жданов, выразил соболезнование и приказал:

— Вступайте в командование. В третий раз, но теперь вы командир бригады окончательно.

Я ответил коротко, по уставу «Есть!», хотя чреда прошедших событий научила меня не верить в эту самую окончательность.

За короткое время я не смог хорошо узнать Александра Евсеевича, да это было и сложно: он, ведь, молчал даже тогда, когда обязан был говорить. Бесспорным было то, что этот сугубо пехотный офицер не знал танковые и механизированные войска, их тактику и технику. Плохо, видимо, он знал и общевойсковой бой. Это сочеталось с нерешительностью, боязнью ошибиться, боязнью взять на себя ответственность — с качествами, несовместимыми с ролью командира. Проявил он единственную смелость и совершенно ошибочно, взявшись командовать мехбригадой.

Но почему генерал-лейтенант танковых войск Жданов, умевший разбираться в людях, заведомо знавший, что Александр Евсеевич не годится быть командиром мехбригады, перемесил его? Видимо потому, что спешил избавиться от Я.И.Троценко, а под руками не было подходящего офицера.

Этим поступком Владимир Иванович наказал бригаду, большой коллектив воинов-гвардейцев. Но такое никому не может быть позволено. И никому не может быть прощено.

За этим поступком последовал второй, оскорбивший командование и штаб бригады — слаженный штаб, что неоднократно отмечал он сам, оскорбивший тем, что батальонам и танковому полку бригады постановку боевых задач взялся делать сам, не доверяя нам.

Вернусь, однако, к событиям 15-го октября, второго дня штурма. Только к концу дня 36-я танковая бригада и 1-я Пролетарская дивизия вышли на южный берег Дуная, к северу от станции Дунай. В это же время 14-я бригада вышла на восточную окраину города и начала тяжелый бой за гору Велики Врачар с ее обсерваторией.

Так осуществилась первая часть замысла штурма: гарнизон врага оказался рассеченным на четыре части: две на востоке и две на западе города.

В тылу нашей бригады в течение дня вели бой за сахарный завод части 12-го ударного корпуса и частью сил — 6-я Пролетарская дивизия НОАЮ.

Анализируя утренние и дневные бои бригады, мы заметили, что за ночь с 14-го на 15-е октября группировка, противостоящая бригаде увеличилась. Начальник разведки капитан Бабкин докладывал:

— По показанию пленных и документам убитых можно заключить, что в районе западнее станции Дунай, крепость Калемегдан, Главный вокзал с Савским мостом, Ташмайдан обороняются 750-й егерский полк 118 егерской дивизии, 5-й моторизованный полицейский полк, крепостной полк, один-два отдельных охранных батальона и часть сил 19-й зенитной дивизии. Эта группировка имеет более восьми тысяч человек, до 30-ти танков и штурмовых орудий и более сотни орудий и минометов. В ночное время она может пополнить потери за счет вновь сформированной горной дивизии СС «Бехтер».

Я задумался. Соотношение не в нашу пользу. Но у нас более совершенные: техника и вооружение, а у противника — устаревших образцов. Кроме того, отошедшие в этот район подразделения противника еще не создали прочную оборону. Наконец, боевой дух наших и югославских воинов несравненно выше, чем гитлеровцев.

Итак, надо не медлить. И решил вечером и ночью продолжить наступление. С этим согласился и командир действовавшей с нами югославской бригады.

После объявления задачи штаб довел боевые задачи до частей и подразделений, а с 18-ти часов 15 минут после короткого огневого налета бригада перешла в атаку. Противник был многочисленнее и ожесточенно сопротивлялся в каждом доме. Конец дня и всю ночь подразделения блокировали и штурмовали дом за домом. В блокировании искусно действовали танки с десантами. К утру 16-го удалось овладеть несколькими кварталами улиц Штрассмайерова и Милоша Великого, и выйти на улицу Поцерца. Бригада продвинулась на 700—800 м. Савский мост уже попал в зону пулеметного огня.

Этим на рассвете воспользовался командир пулеметного отделения 3-го батальона гвардии сержант Линник, заменивший раненного командира взвода. Заметив движение по мосту колонны пехоты, он открыл огонь сразу из двух станковых пулеметов и уничтожил до десятка гитлеровцев. Танковый взвод под командованием гвардии младшего лейтенанта Диканского, наступавший по улице Милоша Великого, разрушил огнем два ДЗОТа, уничтожил два орудия и два пулемета.

Около 24-х часов 15-го октября, когда к общей радости появилась проводная связь с КП корпуса, позвонил начальник оперотдела корпуса.

— Геннадий, обстановку за корпус знаешь?

— Да, кроме 15-й бригады.

— 15-я с боями отходит к Белграду в направлении Мал-Мокри-Луг. Но самое главное: решено сначала разгромить две восточные группировки, отразить наступление подходящей Пожаревацкой группировки фашистов, не допустив ее в Белград, а уж затем взяться за разгром группировок на западе города. Сил в вашем районе в ближайшее время не прибавится. Нужна бдительность: с вашего участка возможен встречный удар на восток для помощи Пожаревацкой группировке. Это и приказал вам передать командир корпуса.

— Уяснил. А кто будет справа от нашей бригады против северо-западного узла противника?

— Полк 236-й стрелковой дивизии по мере подвоза ее. Майор Федоров, возглавивший сейчас штаб бригады,

проинформировал о сложившейся обстановке командиров полков, батальонов и дивизий и предупредил о готовности к отражению возможного удара с запада.

Днем 16-го октября попытки бригады продолжить наступление, успеха не имели. Она отразила две контратаки, наиболее значительная из которых была направлена против 1-го мотострелкового батальона от госпитального городка в 17-ть часов 40 минут. Подпустив на близкое расстояние контратакующих, мотострелки огнем с верхних этажей зданий отсекли пехоту от танков и нанесли ей значительный урон. Было сожжено два танка и несколько повреждено, особо отличилась 2-я мотострелковая рота под командованием гвардии старшего лейтенанта А.И.Белопухова, уничтожившая до сотни солдат и офицеров. А танкам противника нанесла урон 2-я танковая рота под командованием гвардии капитана А.Г.Дюрдева.

При отражении атаки 3-м мотострелковым батальоном, отличились: наводчик станкового пулемета гвардии младший сержант И.Ф.Кожухарь, уничтоживший более десятка гитлеровцев, и командир пулеметного взвода гвардии лейтенант Курманкалы Рыскулов, остановивший заградительным огнем своего взвода роту гитлеровцев, и нанесший им немалые потери.

Подвиги всех гвардейцев при штурме Белграда описать невозможно. Они выполняли боевые задачи с отвагой и подъемом, иногда — с азартом.

Успеху прорыва к Саве, дальнейшего продвижения и организованному отражению контратак способствовала хорошо поставленная партийно-политическая работа. Начальник политотдела подполковник Листухин стал действовать более активно и значительно внимательнее относиться к указаниям комбрига, чем раньше.

Не уменьшилась численность партийных и комсомольских организаций. На место погибших и раненных в партию и в комсомол шли наиболее стойкие и отличившиеся в боях гвардейцы.

В соответствии с решением, которое сообщил подполковник Толубко, в восточную часть Белграда генералы Жданов и Дапчевич подтянули новые силы. К 14-й и 15-й мехбригадам прибавилась часть сил 236-й стрелковой дивизии, 5-я мотострелковая бригада, 5-я и 21-я ударные дивизии НОАЮ. Во второй половине дня, 16-го октября они, каждое соединение в своей полосе, нанесли одновременный удар на восток и юго-восток, разгромили и пленили оставшиеся там группировки противника и к концу дня закрепились на позициях бывшего внутреннего оборонительного обвода гитлеровцев. Здесь они подготовились к отражению удара Пожаревацкой группировки генерала Штеттнера, насчитывавшей до 20-ти тысяч человек. С этой же целью из Чукарицы к горе Авала во второй половине дня была переброшена 11-я дивизия 12-го ударного корпуса НОАЮ.

Корпус продолжил перевозку 73-й и 236-й стрелковых дивизий в Белград. К концу дня справа от нашей бригады вышел один батальон 814-го стрелкового полка 236-й дивизии. Он был подчинен мне, поэтому к утру следующего дня занял для обороны рубеж Ташмайдан, площадь Славия.

Ночью около часа 17-го октября позвонил командир корпуса. Я доложил обстановку и приготовился к нелицеприятному разговору по поводу того, что бригада не продвигается. Но он говорил спокойно.

— Может ты, Обатуров, не используешь артиллерию как кулак для надежного поражения опорных пунктов?

— Как кулак, я использую только минометный батальон. Имеется девять батарей 76 мм пушек, но как я могу их применить стрельбой с закрытых огневых позиций, если все снаряды перехватываются домами? Да и огневые позиции найти трудно.

— Это верно. Их применяйте только для стрельбы прямой наводкой. А каковы стрелковые батальоны?

— Укомплектованы личным составом и артиллерией на 50—60%. Они — на флангах бригады.

— Пока сил и средств у вас, Обатуров, не прибавится. Могу только оказать помощь огнем Дунайской флотилии. Держитесь. Может быть, придется вам перейти к обороне, но об этом — позже. А здесь я собираю все, что можно, чтобы остановить, затем разгромить Пожаревацкую группировку Штеттнера. Желаю успеха!

И в ночь на 17-е последовало распоряжение о временном переходе бригады к обороне занимаемого рубежа, имея в виду, что рубеж Ташмайдан, улица княгини Ольги займет 8-я бригада 1-й Пролетарской дивизии.

(Во 2-м издании книги «Белградская операция», М, Воениздат, 1990 г. называется цифра 30-ть тысяч человек. Тогда ее численность определялась в 20-ть тысяч человек)

.

Я с основным составом штаба и командиром танкового полка всю ночь провел в батальонах, включая и приданные; в последних главное внимание было обращено на формирование штурмовых групп и на усиление их батареями 76 мм пушек. Пришлось, конечно, вносить поправки в организацию обороны и в этих, и в мотострелковых батальонах.

Обеспокоило поверхностное знание командиром 3-го батальона майором Ф.Ф.Ковалевым обороны подчиненных рот.

— Ваш батальон на самом главном направлении. Враг в первую очередь попытается отбросить от моста вверенный вам батальон, а вы командуете поверхностно. Сколько внесено исправлений в вашу оборону! В чем дело? — строго спрашивал я.

— Виноват, учту. Наверное, устал.

— Может денек отдохнуть?

— Нет, не нужно.

Одну роту стрелкового батальона пришлось растянуть для обороны берега реки Сава на километр на юг, поскольку не прекращались попытки переправы гитлеровцев в город.

С утра 17-го октября Пожаревацкая группировка перешла в наступление с целью прорыва в Белград и к Савскому мосту. Главный удар наносился по 15-й мехбригаде. Ожесточенный оборонительный бой продолжался до второй половины дня. Стойкость гвардейцев и югославских соседей, мощный огонь собранных сюда сотен орудий и минометов и 24-х реактивных установок, многочисленные удары групп штурмовиков ИЛ-2 сделали свое дело: враг был остановлен, а затем к концу дня и отброшен в исходное положение.

Одновременно шло накопление сил для окружения Пожаревацкой группировки. Оно завершилось в ночь на 18-е октября. Помимо нашего корпуса (без 13-й бригады), усиленного 5-й мотострелковой бригадой и 53-м мотоциклетным полком, в нем участвовали 75-й стрелковый корпус, по полку 73-й и 236-й стрелковых дивизий, пять дивизий и одна бригада из 1-й армейской группы НОАЮ.

Тогда численность окруженной группировки определять до 20-ти тысяч человек, более 400 орудий и минометов, 20 танков и штурмовых орудий, до 500 автомобилей. Основу этой группировки составляли 1-я горно-стрелковая дивизия, дивизия «Бранденбург», 92-я моторизованная бригада. Однако в послевоенных публикациях численность этой группировки Штеттнера оценивается в 30 тысяч человек. Может это и так.

Перевозка 73-й и 236-й продолжалась и 17-го и 18-го октября. Ею занимался заместитель командира бригады подполковник Клейменов.

А кроме нашей 13-й мехбригады с двумя стрелковыми батальонами в этот день остались в Белграде лишь две бригады НОАЮ. Все другие соединения и части были перегруппированы для разгрома Пожаревацкой группировки. Меня крайне беспокоило отсутствие у югославских бригад артиллерии. В случае встречного удара от Савского моста на восток 8 бригада 1-й Пролетарской дивизии могла не устоять. Я решил к северу от Ташмайдана поставить в оборону 2-й мотострелковый батальон. Но около 10-ти часов позвонил подполковник Толубко и передал:

— Комкор приказал срочно один мотострелковый батальон направить на усиление 15-й мехбригады в Мал-Мокри-Луг.

— Выполняю, но мне нечем усилить 8-ю бригаду НОАЮ: ведь у нее нет даже минометов.

После паузы, Владимир Федорович ответил:

— Рассчитывай на наш резерв — 352-й тяжелый самоходно-артиллерийский полк. Только своевременно дай знать об опасности.

Всякий командир знает: чужой резерв — не твой резерв, но «восточный» фронт требует усиления. Я направил 2-й мотострелковый батальон, к командованию которым не без уговоров подполковника Листухина вновь допустили капитана Шалапенко. Батальон уже с 13-ти с половиной часов двинулся в наступление в составе 15-й бригады.

В середине дня 18-го октября ко мне прибыл капитан 3-го ранга, заместитель командира дивизиона катеров Дунайской военной флотилии.

— Командованием флотилии приказано поддержать огнем наступление вашей 13-й мехбригады на белградскую крепость.

— До крепости далеко, а вот Савский мост надо взять. Каковы ваши силы? Где позиции?

— Стоим у северного берега в четырех километрах ниже разрушенного дунайского желдормоста. В дивизионе девять катеров: шесть однобашенных и три двубашенные.

— Значит 12-ть 76 мм танковых пушек?

— Верно, — улыбнувшись, ответил он.

Показав на карте города линию соприкосновения с противником, подчеркнул:

— В распоряжении противника сплошь жилые кварталы и улицы. Каждый снаряд перехватывается домами, и вместо поражения врага будем разрушать дома. А это запрещено.

— Что же нам делать?

— Только цели западнее Савы, если достанете.

— А КП подбирайте, поможет наш начальник артиллерии. Чаще всего он и будет доводить до вас задачи.

Тыловые подразделения бригады находились в районе Яинце. Передал по радио подполковнику Вологину:

— В ваш район с юго-востока возможен прорыв крупных сил фашистов. Организуйте оборону и используйте находящиеся в ремонте танки и орудия.

— Выполняю, — ответил помощник по тылу. Начальник штаба доложил:

— Высланы разведдозоры в район Киево, Чукарицы (4 км южнее Жарково), горы Авала, восточнее Ташмайдана.

— Что докладывает Шалапенко?

— В 14-ть часов его батальон вступил в бой и продвигается на восток южнее села Мал-Мокри-Луг.

18-го октября на окруженную группировку Штеттнера обрушился мощный огонь артиллерии, эшелонированные удары авиации и концентрический удар войск со всех сторон. Наступление шло весь день, кольцо окружения сжалось до предела. Однако группировка численностью до четырех тысяч человек южнее горы Авала прорвалась через югославские части и совершила бегство в направлении города Шабац (60 км юго-западнее Белграда). Принятыми генералом Ждановым мерами кольцо было замкнуто.

С утра 19-го октября окруженные вновь подверглись уничтожающим ударам. После трехчасового боя фашисты начали сдаваться.

Так прекратила существование Пожаревацкая группировка. Из ее состава было взято в плен более 800 человек и примерно столько же убито. Захвачены огромные трофеи

И мы готовились к новому наступлению. Большое внимание уделялось пропаганде боевого опыта, конкретных подвигов гвардейцев, примерам боевого мастерства, хитрости и отваги. В этом преуспевали замначальника политотдела майор Зубов и заместитель командира танкового полка по политчасти майор Субботин. Вместе со штабами, они обобщали опыт, собирали факты о мастерстве воинов и успевали бывать в подразделениях.

Рубеж обороны бригады проходил от Ташмайдана через площадь Славию, по улицам Неманина, Милоша Поцерца и середину станционных путей. 18-го октября в девять с половиной часов противник контратаковал силами до пехотного полка с 15-ю танками и штурмовыми орудиями от главного вокзала и Савского моста против левого фланга бригады, в открытом пространстве, занимаемом станционными путями. Его поддерживали два дивизиона артиллерии из-за Савы.

На КП все заняли свои места.

По данным упомянутой книги «Белградская операция» прорвалось из окружения 12000 человек из 30000.

— У вас все готово? — спросил я командиров 3-го мотострелкового батальона и батальона 73-й дивизии.

— Так точно! — ответили они.

— Подпустить ближе, и бить наверняка. Огонь — по единой вашей команде, но не ранее чем осуществится заградогонь минометного батальона.

Прошло пять томительных минут. Мне показалось, что капитан Носков опаздывает. Звоню на его КП и в трубку слышу знакомые голоса Носкова и старшего лейтенанта Александра Дмитриевича Ионова (старшего адъютанта минбатальона), подающих команды на открытие огня: минометы-то в батальоне двух калибров. Я положил трубку.

Вскоре стена разрывов накрыла гитлеровский боевой порядок. Точность заградительного огня была такой, что пехота оказалась отсеченной от танков. И сразу же открыли огонь танки, 45 мм и 76 мм орудия и стрелки. Вспыхнул один, потом второй танк. Пехота залегла и вскоре от губительного огня покатилась назад. Танки начали пятиться, разворачиваться и уходить. Остались убитые и ползающие раненые. Минометный залп накрыл убегающих фашистов на новом рубеже.

Так бесславно закончилась самая значительная контратака за время боев бригады в городе.

Вновь отличилась 1-я танковая рота старшего лейтенанта Дубенкова, уничтожившая два и повредившая один танк. А наводчик 82 мм миномета гвардии рядовой И.С.Слепцов перекрыл все нормы скорострельности миномета, посылая на врага мину за миной.

В 12 часов 10 минут началась вторая контратака гитлеровцев, на этот раз на правом фланге бригады, против 1-го мотострелкового батальона и частично стрелкового батальона 236-й стрелковой дивизии. В ней участвовал батальон вражеской пехоты с восемью танками. Она закончилась также бесславно, как и первая.

Мы понимали, что контратаки враг наносит в интересах Пожаревацкой группировки. И не допустить контратакующих навстречу ей — наша святая задача. Но в ходе контратак противник понес немалые потери. Ему требуется несколько часов, чтобы привести подразделения в порядок. Я считал этот момент благоприятным для возобновления наступления, тем более, что противник этого не ожидает.

До 14-ти часов 30 минут все части и подразделения получили задачи, был подготовлен огонь минометного батальона, орудий прямой наводки и танков по опорным пунктам, ДЗО-там и пулеметным точкам.

В 15-ть часов после короткого огневого налета бригада перешла в атаку. Завязался тяжелый бой за каждый дом, каждый этаж, за перекрестки. Батальоны упорно двигались вперед и к вечеру находились на рубеже Ташмайдан, здания министерств, 150 м от главного вокзала к югу.

В этом наступлении отличились мотострелковая и пулеметная роты 1-го батальона под командованием старшего лейтенанта А.К.Спиридонова и лейтенанта О.Н.Варнаровского, мотострелковая рота 3-го батальона во главе со старшим лейтенантом В.И.Натекиным. Умело действовали все три танковые роты. Танки были опорой при атаке всех опорных пунктов. Например, командир танка гвардии младший лейтенант Хмельницкий отличился и здесь. Он уничтожил танк, бронетранспортер, несколько десятков фашистов и обеспечил успех штурма крупного дома. Здесь он, к сожалению, получил тяжелое ранение и выбыл из строя.

Как всегда, четко работала медицинская служба, возглавляемая бригадным врачом майором А.П.Сергиенко. Он умело маневрировал младшим медперсоналом. Для помощи раненым и их эвакуации он заранее перебросил фельдшеров и санинструкторов с более спокойных мест боевого порядка в атакующие батальоны. Из артиллерийского дивизиона, например, группа во главе с фельдшером лейтенантом М.А.Скрипниченко во время атаки, под огнем, оказала помощь и вынесла более 20-ти раненых.

В этот день оборвалась жизнь Маши Киселевой, прекрасного санинструктора. Она погибла, перевязывая раненых. Ее прах покоится в братской могиле в Белграде.

Вечером я доложил начальнику штаба корпуса о боях за день.

— Думаю, и об этом доложу комкору, что 13-я, хотя и не взяла мост, свою задачу выполнила: сорвала встречный удар из Белграда на юго-восток.

Затем он проинформировал о ходе боев по уничтожению окруженной группировки Штеттнера и спросил о потерях.

— Потери есть. Эвакуируем раненных, и хороним.

— Продержитесь еще сутки, потом придем на помощь. Срывайте атаки фашистов.

В ночь на 19-е октября вернулся в бригаду из Мал-Мокри-Луг 2-й мотострелковый батальон. Он действовал успешно: уничтожил сотни гитлеровцев и немало взял пленных.

Попытка наступать с утра 19-го октября для овладения зданиями министерств и главным вокзалом успеха не имела. В 11-ть часов позвонил генерал Жданов и потребовал доложить обстановку, затем сказал:

— 13-я сделала свое дело доблестно, почти в одиночку. А здесь Пожаревацкая группировка сдается, заканчивает существование. Можете нас поздравить с ее разгромом.

— Примите поздравление от гвардейцев 13-й, товарищ генерал.

— Спасибо. Мы с Дапчевичем начинаем перегруппировку войск в Белград с тем, чтобы завершить его освобождение. Пока приостановите наступление, но к 18-ти часам будьте готовы возобновить его вместе с главными силами. Распоряжение получите.

Пригласил начальника штаба, командира танкового полка, начальника артиллерии и командира югославской бригады. Заново проанализировали обстановку, подсчитали свои возможности, после чего я уточнил задачи танковому, противотанковому, зенитному полкам, батальонам и артиллерии. Одну танковую роту было решено иметь в резерве и развернуть для удара по предмостному опорному пункту. Штаб четко довел задачи до исполнителей.

В этот момент позвонил подполковник Толубко.

— Геннадий, комкор на усиление вам назначил 814-й стрелковый полк 236-й дивизии, один батальон которого уже у вас, 2-й дивизион 140-го минометного полка (18 120 мм минометов). Они уже движутся к площади Славия, организуйте встречу.

— Ты меня, Володя, обрадовал. А мины у дивизиона есть?

— Разумеется, но сколько — не знаю. Вам сообщит штаб артиллерии корпуса. Сообщаю, кто и с какого рубежа будет наступать. От Дуная до Ташмайдана — 11-я инженерно-штурмовая бригада и 236-я стрелковая дивизии (без полка) с танковым батальоном 36-й танковой бригады — в направлении северной части крепости; от Ташмайдана до улицы Милоша Великого — 14-я мехбригада в направлении здания «Албания»; в направлении главного вокзала и моста — ваша бригада с 814-м полком 236-й стрелковой дивизии; в Чукарице — 15-я мехбригада, часть сил 73-й стрелковой дивизии и части 12-го ударного корпуса НОАЮ. Готовность в 18.00 сегодня.

— А как авиация?

— Наносит удары по целям за рекой.

Тотчас мы внесли изменения в план огня, наметив цели прибывающему минометному дивизиону. Подполковник Клейменов отправился встречать и ставить в исходное положение 814-й стрелковый полк.

Поскольку меня беспокоил 3-й мотострелковый батальон, то второй эшелон — 2-й мотострелковый батальон я поставил за ним. И как только были приняты все решения, я последовал к Ковалеву.

По прибытии на КНП потребовал доклада о противнике и месте подразделений батальона. Ковалев докладывал неуверенно, путал, приходилось прибегать к помощи старшего адъютанта старшего лейтенанта Игнатьева. Нечетким было и решение на наступление.

— Лейтенант Качала, — обратился я к прибывшему со мной офицеру связи. — Привезите сюда капитана Ярцева, я ему позвоню.

— Капитан Ярцев, прибыть в 3-й батальон и вступить в его командование на сутки. Качала за вами выехал.

Вскоре прибыл Иван Петрович.

— Вы, товарищ Ярцев, командир батальона. Задача — взять главный вокзал и мост. А вы, товарищ Ковалев, отправляйтесь в бригадный медпункт и полечитесь.

Я понимал, что у Ярцева, в отличие от Ковалева, ускоренная подготовка, что он не прошел матушку роту. Но в данный момент Ярцев превосходил энергией, ответственностью и шире знал обстановку.

Некоторое время мы беседовали об организации боя батальона, и я убыл.

Должен отметить, что Иван Петрович успел организовать бой, уверенно управлял батальоном и доверие оправдал вполне.

Около 17-ти часов меня посетил командир 14-й мехбригады полковник Никодим Алексеевич Никитин. Высокий, стройный, всегда выдержанный, оперативный, но без спешки, он вызывал чувство симпатии.

— Геннадий Иванович, ты конечно знаешь, что я твой сосед справа. Помоги найти твой правый фланг, познакомь, где и какой противник.

— Время у вас в обрез, но сделаем.

И мы с капитаном Бабкиным с нашего КП показали передний край противника и наш, а офицер штаба подготовился проводить комбрига на правый фланг 814-го стрелкового полка.

— Спасибо, будем держать связь, — прощаясь, сказал Никодим Алексеевич.

После приема докладов о готовности подчиненных, обратился со своим докладом к начальнику штаба корпуса. Выслушав четыре слова доклада, полковник Чиж спросил:

— Не готова 1-я Пролетарская дивизия. Как вы считаете, можно ли начинать атаку?

— Начинать, начинать, товарищ полковник. Нужно захватить светлое время, да и не погасить стремление гвардейцев к последнему удару в этом городе.

— Ясно. Доложу комкору.

Вскоре поступило подтверждение о начале атаки с 18-ти часов.

Мы были уверены в успехе, превосходство нашей группировки, включая НОАЮ, над противником составляло: в личном составе — 3: 1, в танках и артиллерии — 4: 1. И абсолютное превосходство в авиации.

А в 18-ть часов начался пятиминутный огневой налет, затем — атака, сопровождавшаяся мощной артиллерийской и авиационной поддержкой. Постольку перед нашей бригадой в районе главного вокзала и моста противник имел наибольшую плотность сил и средств, ибо потеря моста означала гибель уцелевшей части белградского гарнизона, поскольку первоначально ни наша, ни 14-я мехбригады продвижения не имели. А штурм продолжался всю ночь.

К утру 11-я инженерно-штурмовая бригада и 236-я стрелковая дивизия продвинулись до крепости. Несколькими кварталами овладела и 1-я Пролетарская дивизия.

Ночью я перенес свой КП к перекрестку улиц Штрассмайерова и Поцерца, почти на линию КНП батальонов, чтобы лучше видеть объекты атаки и ход боя.

К исходу дня вызвал бригадного инженера и спросил:

— Капитан Семененко, противник как бы не сопротивлялся, но отойдет, так как ждать ему с востока больше некого. Значит, он может взорвать мост?

— Конечно.

— Что же делать?

— Обезопасить мост. Пошлем группу саперов с соблюдением особой скрытности, они перережут провода, если мост подготовлен к взрыву.

Семененко вышел и вскоре вернулся с худощавым лейтенантом, в котором я узнал старшего лейтенанта М.А.Некрасова, командира саперного взвода.

— Вы готовы? — спросил я.

— Готов. И во взводе есть надежные ребята.

— Используйте насыпь железной дороги, идущей рядом с рекой и для ориентирования и для маскировки. Дорога проходит под концом Савского моста. У этого конца и ищите провода.

— Есть!

И офицер исчез.

В третьем часу ночи 20-го октября в присутствии капитана Семененко лейтенант Некрасов доложил о выполнении задания. Его группа нашла под концом моста и перерезала четыре провода, а сверху моста проводов не обнаружила.

— А, может, фашисты и не планируют взорвать мост, — спросил я. — вы, наверное, резали провода связи.

— Не исключено, — ответили Семененко и Некрасов. Штурм продолжался, но за ночь 814-й стрелковый полк и батальоны взяли только по несколько зданий. Занялась заря, когда со стороны противника резко усилился пулеметный огонь, стрельба орудий прямой наводкой, а главное — мощный огонь артиллерии, в основном калибра 150 мм с западного берега Савы и из крепости.

Сидящий рядом майор Федоров предупреждает по телефону одного за другим командиров о готовности к отражению возможной контратаки противника. Прошло минут семь-десять, а огонь не ослабевает. Заря разгорается, начинается рассвет.

И тут мелькнула догадка: не отходит ли фашист? «Да, конечно отходит. Сколько раз за войну приходилось наблюдать этот шаблонный трюк гитлеровцев».

— Сергей, всех командиров на связь циркулярно! — приказал я майору Федорову. — Я — по телефону, вы — по радио. Приказ: противник начал отход. Незамедлительно усилить атаки с прежними задачами.

Получив распоряжения, части и подразделений резко усилили огонь всех видов.

О наших подозрениях и мерах майор Федоров доложил в штаб корпуса.

— Следить и чаще информировать, — ответил полковник Чиж.

Начался рассвет. В дымке стало заметно движение машин и пеших групп противника по мосту за реку.

— Майор Лещенко, сосредоточьте огонь одной батареи 120 мм минометов у входа на мост, чтобы пересечь уход гитлеровцев. А по предмостной площади на западном берегу — огонь дивизиона катеров.

— Выполняю.

И майор начал подавать команды. Вскоре этот огонь и огонь зенитной батареи 1347-го зенитного артиллерийского полка, действовавшей с 3-м мотострелковым батальоном, остановили движение по мосту.

В 8 часов поступили первые доклады от наступающих о том, что начали продвижение и захватили первые кварталы.

— Сейчас по берегу к мосту подойдет резервная 3-я танковая рота с десантом. Предупредите свои батареи.

Видно было, как эта рота по команде командира полка двинулась и начала вести огонь с коротких остановок. Но вдруг остановилась. Майор Федоров запросил, и подполковник Тулов ответил: мины, их начали убирать. Это минно-саперный взвод во главе со старшим лейтенантом Сентемовым, находясь в десанте, через несколько минут освободил танкам путь.

Ввод свежей танковой роты создал перевес сил. 3-й мотострелковый батальон, левее его двухротный стрелковый батальон 73-й дивизии ускорили наступление, и противник стал покидать позиции.

— Капитан Фролов, у соседа слева успех. Ускорьте захват зданий министерств вашим 1-м батальоном и выходите непосредственно севернее моста.

— Понял.

Ускорил движение и 1-й батальон. Звоню командиру 814-го стрелкового полка:

— Прижмитесь к 1-му батальону, у него есть танки. После выхода на привокзальную улицу наступайте в сторону гостиницы «Москва» и перекройте путь отхода гитлеровцам из крепости к мосту.

— Постараюсь, — ответил командир полка, подполковник, фамилия которого не сохранилась в памяти.

Около 9-ти часов, когда наступил полный рассвет, с КП мы увидели подход танков со стрельбой к главному вокзалу, а за ними — мотострелков. Эта была 2-я танковая рота под командованием капитана А.Г.Дюрдьева. Левее вдоль берега двигалась вперед 3-я танковая рота, за ней — спешенный десант.

Спрашиваю капитана Ярцева:

— Кто штурмует главный вокзал?

— Танки Дюрдьева и 8-я мотострелковая рота старшего лейтенанта Ильи Ефимовича Вейгмана.

— А где рота Натекина?

— Старший лейтенант Натекин со своей 6-й ротой готовится к обходу вокзала слева и захвату моста.

— Хорошо.

Чувствовалось, что капитан Ярцев вполне вошел в роль комбата.

Звоню командиру танкового полка.

— Петр Федорович, подводите танки с огнем ближе к мосту, чтобы мотострелков вытащить на мост.

— Понял.

И тут же мы увидели выход на привокзальную улицу, справа от вокзала, танков 1-й танковой роты старшего лейтенанта Дубенкова с перебегающими за ними мотострелками и четой югославов.

— Капитан Фролов, помогите огнем танков соседу слева выйти на мост.

— Все вижу, поможем.

В 9 часов 30 минут капитан Ярцев доложил, что главный вокзал взят.

— Роту Натекина, чету югославов со 2-й танковой ротой направляю к мосту.

— Поторопитесь. Надо не дать взорвать мост.

Теперь весь танковый полк пошел быстро вперед, ведя огонь с ходу, прямо на мост шла, как и было решено, 2-я танковая рота Дюрдьева, правее — 1-я Дубенкова, левее — 3-я, фамилия командира которой не сохранилась в памяти. За ними совершали перебежки мотострелковые роты.

Мешал огонь с запада, из-за реки, из кварталов севернее моста, но туда успешно наступали 814-й стрелковый полк и 14-я мехбригада.

— Подавить цели за мостом, туда пойдут танки и мотострелки, — передаю начальнику артиллерии.

— Уже перенацелен весь дивизион 140-го минометного полка. Продолжают вести огонь туда и моряки.

В 50—100 м от моста танки остановились. Спрашиваю подполковника Тулова, что случилось. Вновь мины в наброс.

Действовавшие с танковыми ротами взводы саперов старшего лейтенанта Сектемова и лейтенанта Некрасова, под руководством командира инженерно-минной роты старшего лейтенанта Ткаченко, быстро растащили «кошками» и шестами минное поле.

Вперед к мосту бегом бросилась мотострелковая рота 3-го мотострелкового батальона старшего лейтенанта Натекина и захватила вход на мост. Для прострела моста по его краям Натекин поставил пулеметный взвод, а капитан Ярцев по обеим сторонам моста, у железнодорожной насыпи, — пулеметную роту. Об этом я узнал из доклада капитана Ярцева ровно в 10 часов.

— Как с проверкой моста на минирование? — спрашиваю капитана Семененко.

— Ткаченко это уже делает. Жду доклада.

И вскоре он доложил: «Не перерезанных проводов нет. Заряды взрывчатых веществ в начале моста не обнаружены».

— Что дальше? — спрашиваю капитана Ярцева.

— Натекин назначил лучшее отделение под командованием сержанта Федора Григорьевича Трофименко пересечь мост. Оно пойдет с отделением минеров в сопровождении пулеметного взвода. Когда они займут противоположный конец моста, пущу колонну.

— Согласен, но без столпотворения. Поставьте для регулирования офицера, пустите сначала одну роту со взводом танков, затем всю танковую роту, вторую часть батальона, а потом уже батальон 73-й гвардейской стрелковой дивизии.

— Выполняю.

Как будто замерли наши сердца, когда Трофименко, саперы и пулеметчики бежали по мосту. И вот они залегли на противоположном берегу и открыли огонь в западном направлении. И тут же бегом двинулась по мосту рота старшего лейтенанта Натекина с четой югославских воинов, а за ней — танки роты Дюрдьева. В 10.30 они были на западном берегу.

— Ура! — крикнули мы на КП. — Мост — наш!

И тут же я доложил начальнику штаба корпуса о взятии моста, состоявшемся в 10-ть часов 30 минут. Владимир Филиппович Чиж воскликнул:

— Победа! Это — большой успех, Обатуров. Продолжайте переправу.

Через несколько минут позвонил генерал Жданов.

— Поздравляю с большим успехом, дайте место на переправе 73-й и 236-й дивизиям.

— Есть.

Капитан Ярцев доложил:

— У главного вокзала захвачено 7 танков и 12 пушек, все исправные.

— Понял. Выезжаю к мосту.

Со мной последовал и командир бригады НОАЮ. У моста мы встретились с подполковником Туловым, капитанами Ярцевым и Носковым. Мы их всех поздравили с успехом, передав поздравление комкора. А в это время шел по мосту батальон 73-й стрелковой дивизии, шел медленно, шагом.

— Где комбат? — спросил я одного из офицеров батальона.

— Он впереди, в голове.

— Я — командир 13-й гвардейской мехбригады. Передайте комбату: мост проходить только бегом.

— Но там конная батарея…

— А разве она не ходит рысью? Выполняйте.

Это же приказание было передано и 814-му полку 236-й стрелковой дивизии.

А теперь, уважаемый читатель, необходимое отступление.

Ход событий показал, что ключевым объектом в городе был Савский мост: для противника он — главная коммуникация, для нас — важнейшая цель штурма.

Естественно, в исторических описаниях и воспоминаниях участников борьбе за этот мост уделяется особое внимание. В итоге, переплелись, правда и неправда из-за описаний по принципу: кто первый сказал, тот и мост взял. А искажение правды началось в 68-м стрелковом корпусе, затем вошло в первое многотомное издание истории Великой Отечественной войны.

Некоторые писатели доходили и до абсурда. К 40-летию белградской операции в «Правде» один из участников операции умудрился написать, что Савский мост взял… минометный расчет, где он был заряжающим. Беда, когда берутся редактировать книги по истории операций люди, не только не участвовавшие в них, но и вообще не видевшие ни одного боя. Так случилось с книгой «Белградская операция», второе издание которой вышло в 1990-м году.

Наряду со многими ошибками и неточностями, в ней на страницах 270-271-й утверждается, что 12-ть воинов 73-й гвардейской стрелковой дивизии во главе с замполитом 211-го стрелкового полка майором П.К.Ткаченко захватили мост и удерживали его до подхода 13-й гвардейской мехбригады.

Стрелковый батальон этого полка был в моем подчинении с 15-го октября, но никто из командования полка со мной не встречался, включая и Ткаченко. В бою за мост батальон наступал по берегу двумя ротами. Этот батальон вышел вдоль железной дороги, идущей под мост, так как мост намного выше ее, а начало моста на 60 м правее и выше. Батальон и «скрытно» находившейся в нем Ткаченко не могли попасть к выходу на мост раньше танков и 3-го мотострелкового батальона 13-й бригады. Не случайно сержант Трофименко командиром 4-го мехкорпуса за подвиг при захвате моста был награжден орденом Славы III степени.

Правда в том, что взятие моста преодолели совместные действия 13-й мехбригады, 814 стрелкового полка 236-й стрелковой дивизии и батальона 211-го стрелкового полка 73-й гвардейской стрелковой дивизии. Но главную роль сыграли танки 38-го гвардейского танкового полка 13-й бригады, проложившие мотопехоте и стрелкам путь к мосту.

Вернемся, однако, к ходу событий. В 13-ть часов я получил неожиданное распоряжение: прекратить переправу бригады, вернуть переправившиеся подразделения, выйти к Чукарице и совместно с 15-й мехбригадой и частями 12-го ударного корпуса ликвидировать узел сопротивления фашистов.

Мы с командиром югославской бригады тепло попрощались, пожелав друг другу успехов.

Штаб бригады остановил движение по мосту, быстро возвратил переправившиеся подразделения, и я повел бригаду в Чукарицу. Вблизи площади Мостар встретил колонны 8-й и 11-й дивизий 12-го корпуса, получившие задачу наступать с левого берега Савы на запад.

Это была первая неприятность, связанная с Чукарицей.

Штаб выбрал место для КП. Это была высота 207,0,400 м восточнее церкви, покрытая редким кустарником, и обеспечивавшая хороший обзор.

Связавшись с КП 15-й бригады, я отправился к соседу, поручив начальнику штаба развернуть бригаду и организовать разведку и наблюдение.

С командиром 15-й мехбригады подполковником Михаилом Александровичем Андриановым мы не виделись с 12-го октября, Среднего роста, умеренной полноты, старше меня на пять лет, он отличался четкой распорядительностью и самостоятельностью.

— Михаил Александрович, штаб корпуса (подполковник Толубко) вчера информировал меня, что с вечера 19-го ваша бригада должна здесь наступать совместно с 12-м корпусом югославов. Было ли это?

— Нет. Бригаду я привел сюда только к 21-му часу 19-го октября. За ночь командование 12-го корпуса не нашли, а с 10-ти часов сегодня его дивизии потянулись на мост, который вы взяли.

— У вас, наверное, та же задача, что и у меня: разгромить узел сопротивления в Чукорице. почему же не наступаете?

— Хотел, но в 13-ть часов мне штаб корпуса сказал, что идет сюда 13-я. Я тебя жал.

— Что за противник в Чукорице?

— Мы с югославами определили, что тут до двух пехотных батальонов с двумя дивизионами артиллерии и четырьмя танками. Основные опорные пункты на северной и южной окраинах.

— А где 73-я стрелковая дивизия?

— Ее здесь не было.

— Тогда поделим Чукарицу и без задержки начнем наступление?

— У тебя, Геннадий Иванович, бригада, а у меня полбригады. Слышал?

— Знаю. Ты дрался в окружении многократно превосходящих сил противника.

И мы установили разгранлинию так, что одна треть поселка на юге освобождалась 15-й, а две трети — центр и север — 13-й бригадами.

Как оказалось, не зная противника, я допустил просчет.

По принятому решению бригада строилась в два эшелона: в первом — танковый полк, 2-й, 3-й мотострелковые батальоны, во втором — 1-й батальон за 2-м. Перед самым наступлением начальник разведки капитан Бабкин доложил, что на северо-западной окраине поселка есть железнодорожный тоннель, занятый фашистами.

— Капитан Семененко, думайте, как будем брать тоннель.

— Сначала его разведаю.

— Конечно.

Примерно к 17-ти часам ко мне прибыла группа священников.

— Мы просим, — обратился ко мне старший, из прибывших, — не стреляйте по храму. Это одна из лучших по архитектуре церквей Югославии, освященная тремя последними главами сербской православной церкви.

Я еще раз рассмотрел церковь в бинокль. Она, на мой взгляд, была действительно архитектурной редкостью. Но из ее пределов и звонницы строчили вражеские пулеметы.

— А фашистов вы просили покинуть храм?

— Нет. Они нас не допускают туда, грозят убить, — ответил старший.

— Сделаем все возможное, чтобы не тронуть церковь, — заверил я просителей.

Они откланялись и ушли.

В 17.40, после огневого налета, началась атака. Главный удар наносился по опорному пункту на северной окраине поселка. Наступавшие впереди танки одной роты вдруг остановились. Из имевшихся здесь одно-двухэтажных домов фашисты обстреляли танки фауст-патронами. Бригада впервые их испытала на себе. Башни двух танков были пробиты, люди в башнях погибли.

Я остановил атаку и с командиром танкового полка выехал к поврежденным танкам.

После осмотра подполковник Тулов сказал:

— Здесь танкам наступать нельзя.

— Без танков узел сопротивления брать два дня, а нам дано два часа, — возразил Иван Яковлевич.

Подумав, приказал:

— На этом направлении наступать так: мотострелковым ротам идти впереди и захватывать дома; танками — сзади, поддерживать мотострелков огнем пулеметов, обстреливать окна и чердаки. Снаряды не применять.

В 18.30 бригада возобновила атаку, обходя церковь справа и слева. Фашисты оставили ее, начали убегать, но были перебиты 3-м батальоном. Храм не пострадал.

Сосед — 15-я бригада в своей полосе раньше справилась с противостоящими незначительными силами противника, дошла до Савы, побила часть гитлеровцев в лодках, и, сомкнувшись в колонны, ушла в город.

3-й батальон быстро овладел центром и к 19-ти часам вышел на западную окраину Чукарицы. 2-й мотострелковый батальон встретил упорное сопротивление и лишь к 20-ти часам подошел на 300 м к тоннелю.

Выйти к западному входу в тоннель танкам, наступавшим с 3-м батальоном, мешал глубокий овраг каньонного типа.

— При огневой поддержке танков выходите мотострелковыми ротами к тоннелю и блокируйте его с запада, — приказал я Ковалеву.

В 20-ть часов с минутами вызвал по радио полковник Чиж.

— Почему задерживаетесь?

Я доложил обстановку, подчеркнув, что обещанных соседей нет.

— Как так? И тем и другим ставилась задача.

— Югославы снялись еще днем, а 73-й дивизии и не было.

— Что вам нужно, чтобы выбить противника из тоннеля?

— Только время.

— Времени, Геннадий Иванович, нет. Мы донесли, что Белград очищен от противника.

— В конце концов, Чукарица — не Белград. Кто наплевательски отнесся к этому «орешку» и снял силы, пусть отвечает. А мы его возьмем.

— Сделайте через невозможное. Спрашиваю капитана Семененко:

— Вы разведали? Ваше предложение?

— Тоннель с поворотом, стрельба из пушек в него может вызвать обвал. Можно платформы с толовыми шашками весом 200 гр. Рассчитаем длину концов бикфордова шнура. В тоннель идет уклон, подожжем шнуры, разгоним платформы, и они рванут в тоннеле.

— Нет, — мелькнуло в голове. — Шесть бочек с дизтопливом, по три на борт, закрепить. Подготовить фитили из хлопчатобумажного шнура по числу бочек. По готовности внизу каждой бочки пробить отверстия, вставить плотно фитили, чтобы пламя не гасло, поджечь и разогнать платформу. Этот огненный ерш выкурит врага.

Все согласились. В 20-ть часов 40 минут платформа пошла и, одевшись в огненный чехол, скрылась в тоннеле.

И в это время на радио прозвучал голос генерала Жданова:

— Тебе не стыдно, Обатуров? В Москве в 21 час — салют по поводу взятия Белграда, а ты возишься с ротой.

— Виноват, не успел, но скоро их прикончим.

— Жду скорого доклада.

В тоннель с обоих входов, освещаемых ракетами, полетели осколочные танковые снаряды. Вскоре появились флаги у западного входа и вслед за ними — толпа немцев с поднятыми руками, стремительно убегавшая из тоннеля. Лишь спустя несколько минут, медленно, потеряв скорость, выползла платформа, все еще объятая пламенем.

Более 150-ти солдат и офицеров сдались, а в тоннеле было насчитано до 70-ти трупов.

К 21.20 20-го октября Чукарица была освобождена от врага. Пал последний его бастион. Помимо пленных, было захвачено: танков — 4, мотокатеров — 12, БТР — 2, орудий полевых — 10, мотоциклов — 20, стрелкового оружия — 290 единиц. А всего от бригады сложили головы в Чукарице до 140 фашистов.

Тотчас я доложил в штаб корпуса, принял доклад подполковника Толубко.

— Отлично. Доложу хозяину. Подождите. Вскоре послышался голос комкора.

— Спасибо. Немножко позже салюта в Москве, но вовремя. Наша честь осталась при нас. Поздравляю!

А крепость Калемагдан была взята штурмом 14-й и 36-й бригадами корпуса, инженерно-штурмовой бригадой и 1-м Пролетарским корпусом.

Так закончилась Белградская операция, в которой участвовали армии трех союзных государств. Единственная операция, в которой штурмовал укрепленный противником крупный город механизированный корпус. Конечно, если не считать Берлин.

Операция была блестяще проведена. Все цели ее выполнены. Разгромлена армейская группа «Сербия», серьезный урон нанесен группе армий «Е».

Еще одной, неплановой цели нам удалось достичь: мы спасли столицу Югославии от разрушения, спасли ценой жизни некоторой части наших воинов.

Определенный вклад в победоносное завершение операции внесла и 13-я гвардейская механизированная бригада. Она уничтожила: солдат и офицеров — 4179, танков и штурмовых орудий — 16, орудий — 61, минометов — 24, автомашин — 96, бронетранспортеров — 2, мотоциклов — 20, стрелкового оружия — более 500 единиц.

Кроме того, действовавшие с бригадой югославские части убили и ранили 445 солдат и офицеров, уничтожили: танков — 8, автомашин — 6, минометов — 4, орудий — 2.

Но и потери бригада понесла значительные. За освобождение братской Югославии легли в ее землю 87 гвардейцев, получили ранения 358 человек; сгорело танков — 7, автомашин — 6, разбито 120 мм минометов — 1, 82 мм минометов — 3, орудий 45 мм — 2.

К 14.00 часам 21-го октября бригада сосредоточилась в парках северо-восточнее Чукарицы, где начала приводить личный состав, оружие и технику в порядок и пополнять материальные средства.

А столица Югославии ликовала. Радостные жители заполнили улицы, целовались и плакали, всех воинов Красной Армии при встрече благодарно обнимали, даже угощали из своих скудных запасов. А советские и югославские воины салютовали пуском ракет.

22-го октября состоялись похороны погибших советских и югославских воинов в братской могиле на площади Славия. Среди погребенных в этой могиле и гвардии майор Василий Дмитриевич Мозговой и отважный санинструктор Маша Киселева.

Всю процедуру возглавил генералы Жданов и Пеко Дапчевич. Активно участвовали в ней 14-я механизированная и 36-я танковая бригады. А нашу бригаду, хотя бы делегацию от нее не пригласили. Не удалось нам предать земле наших однополчан.

Бывавшие в Белграде после войны рассказывали, что имя Мозгового в числе первых вырублено на надгробии.

23-го октября состоялся парад советских и югославских частей, участвовавших в освобождении Белграда, завершившийся митингом. Нашу бригаду в парад генерал Жданов не включил.

Позже, в корпусной газете я прочитал слова, сказанные на траурном митинге командующим 1-й армейской группой НОАЮ генералом-подполковником Пеко Дапчевичем: «Братья — освободители!… Наши дети, сестры, жены никогда не забудут вас, жизнь отдавших в борьбе за спасение народов Югославии от фашистского ига!…»

Не знаю, забыли или нет? С тех ратных дней я в Белграде не был. Но вот в Польше, Румынии, Венгрии забыли. Памятники разрушают, чтобы стереть память о наших воинах у своих народов.

Гвардейцы корпуса получили благодарность в приказе Верховного Главнокомандующего. Почетные наименования «белградских» получила 15-я гвардейская мехбригада, 1512-й противотанковый полк корпуса и 38-й гвардейский танковый полк нашей бригады, ставший именоваться «Новобугско-Белградским».

Более двухсот воинов бригады получили награды от командующего войсками фронта, командира корпуса и командира бригады.

314 человек в корпусе награждены президиумом Антифашистского вече народного освобождения Югославии орденами и медалями, в том числе около 40 человек из 13-й бригады. Командир корпуса генерал-лейтенант танковых войск Жданов удостоился звания Народного Героя Югославии.

Возможно причиной того, что бригада не была на траурном митинге и на параде, является то, что корпус переходил в состав войск 2-го Украинского фронта в Венгрию. И 13-й бригаде пришлось первой переправляться на северный берег Дуная. Во второй половине дня 21-го октября я получил приказ: до 18-ти часов 24-го октября закончить переправу через Дунай севернее крепости. К утру 23-го октября бригада вышла в район переправы и рассредоточилась.

Впереди были новые бои с врагом, победные и менее удачные.

21-го и 22-го я подписывал представления к награждению или сам награждал. Душа вновь наполнилась гордостью за нашу великую многонациональную семью. Передо мной описываются героические дела русского Белопухова, узбека Саматова, украинца Кругляка, коми Кузнецова, татарина Шахназарова, еврея Вейгмана, казаха Арсамбекова, удмурта Веретенникова, латыша Вейса, армянина Казаряна, азербайджанца Алиева, грузина Арабули, белоруса Турчина и т. д.

Наконец, эта операция открыла для меня вот еще что. Ни в одной стране, кроме Югославии, в течение всей второй мировой войны не велась всенародная вооруженная борьба с захватчиками. Были партизаны, мелкие группы вооруженных патриотов, но не было целой освободительной армии. Почему? Потому, видимо, что не было такого организатора и руководителя, как компартия Югославии, сумевшая выразить и патриотизм, и коренные интересы трудового народа. Жаль, что Югославия не вошла формально в антигитлеровскую коалицию!

 

Вот он, Будапешт!

Переправа бригады через Дунай оказалась непростой. Она была начата в первой половине дня 23-го октября, раньше установленного срока на несколько часов, однако завершилась в обрез, точно к 18-ти часам 24-го октября.

«Подвели» и дождь, и нехватка паромов. Кроме того, береговые сооружения для тяжелых и средних паромов на обоих берегах первоначально корпусными саперами были построены слабыми. Их не один раз ремонтировали.

Мы облегченно вздохнули, когда я доложил начальнику штаба корпуса:

— Переправа бригады закончена. Разрешите убыть.

— Успехов вам на марше. Жду своевременных донесений. После переправы бригада сосредоточилась вблизи города

Вршац, а танковый полк — возле железнодорожной станции Влайковец (оба пункта 70—50 км северо-восточнее Белграда). Эти места стали исходными для марша и следования по железной дороге.

Понесенные при штурме Белграда потери снизили укомплектованность бригады, но она сохранила боеспособность, так как имела в процентах к штату: личного состава — 75%, танков — 80%, артиллерии и минометов — 85%, автотехники — 85%.

Наибольшие потери понесли мотострелковые подразделения, что естественно при штурме города. Пришлось мотострелковые взводы сократить с четырех отделений по восемь человек до трех такой же численности, а расчеты станковых пулеметов уменьшить на два человека каждый.

Из Вршаца бригада совершала марш в течение ночи и дня. Она пересекла югославско-румынскую границу в Дзебеле, затем к востоку от Сегеда, в Ченадел-Маре — румыно-венгерскую границу, четвертую за вторую половину 1944 года, и к 18,5 часам 25 октября сосредоточилась на южной окраине поселка Серег, а 27 октября прибыл эшелон с танками, и сбор бригады завершился.

Остановлюсь на обстановке, в которой предстояло нам участвовать в дальнейших боевых действиях. Огромные потери на советско-германском фронте вынудили гитлеровское руководство затягивать войну в надежде, что обострятся противоречия в антифашистской коалиции, могущие привести к благоприятному для Германии окончанию войны. В проведении стратегии затягивания, в июне 1945-го года признался фельдмаршал Кейтель — начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженных сил Германии.

Этой стратегии способствовала пассивность англо-американских войск, которые к осени 1944 года вышли к западной границе Германии и прекратили наступление вплоть до января 1945 года, хотя обладали превосходством.

Стратегия затягивания распространялась лишь на советско-германский фронт и обусловливала прочную оборону жизненно важных направлений и районов. Таким районом для Германии стала Венгрия — единственная из сохранившихся союзников, экономическое и военно-стратегическое значение, которого с потерей других союзников возросло.

Теперь, как никогда ранее, германская военная промышленность опиралась на Венгрию: военные заводы в Чепеле, Дьере, сырье для алюминиевой промышленности, нефть Надьканижи. Венгрия оставалась и продовольственной базой.

С приходом к власти в Венгрии гитлеровского ставленника Салаши, число венгерских соединений, воевавших против Красной Армии, было доведено до двадцати дивизий и трех бригад, то есть более чем удвоилось. Фактически управление венгерской армией было в руках немецких генералов. Венгерские дивизии оборонялись вперемешку с гитлеровскими.

Гитлер говорил своему окружению, что сохранение венгерской территории для Германии жизненно важно.

Стремление сохранить за собой Венгрию любой ценой, потребовало усилить гитлеровские войска на ее территории. В течение сентября из южной Польши были переброшены управления 23-го танкового корпуса и 23-я танковая дивизия, а из западной Румынии — 13-я, 10-я и 20-я танковые дивизии.

Войсками с привлечением населения создавались оборонительные рубежи. На востоке Венгрии это были рубеж по границе, рубеж по реке Тиссе и рубеж по реке Дунай с будапештским оборонительным обводом, как его основой.

В результате всесторонней оценки обстановки, Ставка Верховного Главнокомандования СССР решила продолжать наступление на флангах советско-германского фронта — Прибалтике и на юго-востоке Европы, а на западе временно перейти к обороне.

Так центром политических и военно-стратегических событий до конца 1944 года стала Венгрия. В этот «центр» и был перегруппирован 4-й гвардейский механизированный корпус.

Знание же всего, изложенного выше, в широком плане нам стало доступно позже, в разгар Будапештской операции. А пока мы располагали сведениями, необходимыми для организации боевых действий подчиненных нам частей и подразделений.

Во исполнение полученного мною приказа комкора, бригада до 22-х часов 29-го октября переправилась по автодорожному и понтонному мостам через Тиссу в Сегеде, совершила марш через Форашкут, Кишкунмайша и к часу 30-го сосредоточилась в районе Кемпеч. Через сутки, к трем часам 1-го ноября она переместилась в район Мольнар, Тарьян, отличающийся бездорожьем и заболоченной местностью. Частые перемещения позволяли скрыть от противника появление здесь мехкорпуса.

От первого знакомства с Венгрией осталась в памяти настороженность, с которой встречало население наши войска. Фашистская пропаганда трудилась не зря.

Здесь бригада получила части усиления и боевую задачу.

Корпус придавался на усиление 46-й армии, имевшей задачу разгромить армейскую группу противника, оборонявшую Будапешт, и овладеть им. Он усиливался 68-й стрелковой дивизией и, действуя на левом фланге армии, вдоль восточного берега Дуная, имел ближайшей задачей с ходу прорвать оборону противника. Затем, в течение ночи выйти к Будапешту и овладеть его южными пригородами; в последующем прорваться в Будапешт, пройти через него и к исходу 3-го ноября закрепиться на северной его окраине. Глубина ближайшей задачи составляла 110, последующей — 50, а всей задачи — 160 км.

Командир корпуса решил прорвать оборону противника на рубеже Сабадсаллаш, Фюлепсаллаш силами танковых полков мехбригад первого эшелона и развить успех по двум направлениям: правое — Сабадсаллаш, Кунтсентмиклош, Будьи, Дьяль; левое — Фюлепсаллаш, Шольт, Демшед, Дунахарасти. Главные силы (три бригады) он сосредоточил на правом направлении, где в первом эшелоне наступала 14-я гвардейская мехбригада. Вслед за ней продвигалась 36-я гвардейская танковая бригада, а на левом направлении наступала 15-я гвардейская мехбригада. Каждая из мехбригад получила на усиление один стрелковый полк. Ближайшая и последующая задачи бригад по глубине совпадали с соответствующими задачами корпуса.

13-я гвардейская мехбригада, усиленная 198-м стрелковым полком и 527-м минометным полком без дивизиона, следуя за 36-й танковой бригадой, должна была развить успех первого эшелона и в первой половине дня 2-го ноября овладеть городом Альшонемеди.

Днем 1-го ноября автомобилями бригады в исходный район был доставлен 198-й стрелковый полк. Для действий его рассадили: два стрелковых батальона — на собранный с бригады автотранспорт; один — десантом на танки и арттягачи.

В предложенном начальником штаба решении на построение колонны присутствие стрелкового полка повлияло непосредственно.

— Предлагается в авангард назначить 2-й мотострелковый батальон с танковой ротой и батареей артдивизиона. Главные силы построить следующим образом: 527-й минометный полк (без дивизиона), 1-й мотострелковый батальон с танковой ротой, 1-й стрелковый батальон 198-го полка с танковой ротой, минометный батальон, 2-й и 3-й стрелковые батальоны, усиленные соответственно пушечной и минометной батареями полка, 3-й мотострелковый батальон, образующий при развертывании второй эшелон бригады. КП — в голове главных сил.

Согласившись с этим предложением, я сказал командиру 198-го стрелкового полка подполковнику, фамилия которого не сохранилась в памяти:

— При развертывании ваш полк будет наступать справа, в полосе шириной один-полтора километра при поддержке минометного батальона бригады. Танковую роту рекомендую иметь на левом фланге с тем, чтобы боевая линия танкового полка была единой. Не допустите отставания от танков пехоты. Автотранспорт после спешивания ведите за боевым порядком полка в полутора километрах, вне огня артиллерии противника, стреляющей прямой наводкой.

— Понимаю. Все ваши указания будут выполнены.

Затем я поставил боевые задачи всем частям и подразделениям и подробно указал, какие меры заранее принять по преодолению заболоченных участков.

Бригада вытянулась в колонну за 36-й танковой бригадой, а ровно в 18-ть часов 1-го ноября танковые полки 14-й и 15-й мехбригад перешли в наступление. Танки с трудом двигались по низинной полу заболоченной местности.

За ходом боя и докладами я и штаб следили по радиосетям командира и штаба корпуса. Бригады первого эшелона докладывали, что с началом атаки наших танков венгерские солдаты бросили позиции и начали разбегаться. Оборона была прервана легко, 14-я и 15-я бригады вышли в Шольт и северо-восточнее и повернули на север по своим направлениям.

А нашей бригаде досталась «битва» с грязью и глубокими колеями, которые остались от 14-й и 36-й бригад. На протяжении десяти километров, до Сабатсаллаша личный состав рубил и ломал деревья и кусты, мостил провалившуюся проселочную дорогу, вытягивал застрявшие машины, пока бригада не достигла щебеночную дорогу Сабадсаллаш, Кунтсентмиклош.

Я стоял с группой офицеров в центре Сабадсаллаша и спрашивал проходивших командиров батальонов и дивизионов.

— Все ли вылезли?

— Почти все, — с радостью отвечали они словно после большой победы.

С подходом машины командира стрелкового полка сказал:

— Теперь уж вы организуйте вытягивание полка на одетую дорогу.

— Думаю, за час вытянем наши 80 машин.

Я догнал КП бригады у Кишкунлацхазы. И на всем участке маршрута видел группы улыбающихся венгерских солдат. Они шли навстречу нам, разоруженные 14-й бригадой, на сборный пункт военнопленных. Шли и улыбались от счастья, что для них ненавистная война закончилась.

По прохождении Кишкунлацхазы к радиостанции вызвал меня командир корпуса.

— Сейчас 36-я повернет направо, для наступления на Вечеш. По мере освобождения дороги быстро продвиньте бригаду и с ходу захватите город Альшонемеди.

— Понял, выполняю, — ответил я.

Оставив КП, я с группой офицеров, возглавляемой майором Федоровым и командиром 527-го минометного полка подполковником А.И.Григорьевым, выдвинулся к авангарду. С ним на своем танке совершал марш и командир 38-го гвардейского танкового полка подполковник Тулов. По карте капитану Шалапенко поставил задачу.

— Ваша задача, по миновании хвоста колонны 36-й бригады поселка Будьи, следовать по шоссе на Будапешт, то есть прямо и атакой с ходу захватить центр и северную часть города. При необходимости ударом слева вам окажет помощь 1-й батальон. Вас поддержит огнем дивизион 527-го минометного полка.

— Кто-нибудь из наших, впереди будет?

— Разведгруппа. О противнике она будет сообщать вам первому.

— Ясно, выполняю.

После перекрестка между Будьи и Очей перед нами прямо вдали показался Альшонемеди. В центре возвышался, перекрывая площадь, большой храм.

В тот же миг на окраине поселка зазвучали пулеметные очереди, трассы которых секли хмурый воздух в обе стороны.

— В поселке фашисты заняли оборону на южной окраине. Окопы — прерывчатые, — докладывал из разведгруппы капитан Бабкин.

— Похоже, это охранение, — высказал предположение майор Федоров.

— Сергей прав. А вы, Петр Федорович, — обратился я к Тулову, — передайте танковой роте, чтоб не стреляла по церкви.

Авангард быстро развернулся, перешел в атаку, а фашисты численностью до пехотной роты отступили в северную часть поселка, но под натиском танков покинули его. В 17-ть с половиной часов город был очищен от гитлеровцев без всяких разрушений.

Пошло радиодонесение командиру и штабу корпуса об освобождении Альшонемеди. Но сразу за городом разведгруппа и авангард встретили в обороне до мотопехотного батальона, как было установлено позже, 13-й танковой дивизии немцев, знакомой нам по нескольким операциям. Пришлось развернуть для боя все силы бригады и приданный стрелковый полк. При этом справа от шоссе Алыионемедь, Шорокшар, наступал 198-й полк, а слева — бригада. Фронт наступления составил три с половиной километра.

Наступление началось в 18.30, в сумерки. К 20-ти часам бригада и к 20.30-ти полк продвинулись на 4 км, и вышли к противотанковому рву, за который продвинуться не удалось из-за сильного огня артиллерии, танков и стрелкового оружия. Судя по плотности последнего, в обороне за рвом были не меньшие силы пехоты, чем бригада с полком. Поэтому я приказал закрепиться и донес комкору.

В результате взаимной информации мы знали, что к тому же времени справа к противотанковому рву вышли: в направлении Вечеша — 36-я танковая, в направлении Дьяль — 14-я механизированная бригады, а слева, к южной окраине Дунахарости — 15-я мехбригада.

Итак, за сутки бригады продвинулись на ПО км и оказались под Будапештом. Они далеко оторвались от стрелковых дивизий 46-й армии.

— Без задержки, привлекая столько сил, сколько требуется, провести разведку обороны фашистов, включая инженерную, — распорядился я майору Федорову. — К 24-м часам надлежит знать, насколько широко и плотно минирован ров, какие силы за ним у гитлеровцев в обороне.

Прибыв в стрелковый полк, такую же задачу поставил командиру полка. К моему удивлению, КП его оказалось у Альшонемеди, сзади КП бригады на два километра.

— Разведывательная и саперная роты у меня слабые, за три часа не справятся.

— Привлеките людей из стрелковых рот. В полосе вашего полка никто за вас разведку вести не будет. И еще: как же вы управляете батальонами, находясь от них в 4-х км? Выйдите вперед на 2 км, на линию КП мехбригады.

И я показал ему на карте район для КП, одновременно обозначив на ней КП бригады и танкового полка.

Командир корпуса приказал, как и ожидалось, подготовиться к возобновлению наступления к 8-ми часам 3-го ноября. А разведкой мы установили, что за рвом на переднем крае обороняется не менее двух пехотных батальонов гитлеровцев, причем в 100—400 м от рва окопано до 15-ти танков «Пантера» и штурмовых орудий «Фердинанд». Берег противотанкового рва со стороны противника почти сплошь минирован. В ходе инженерной разведки помощник командира минно-саперного взвода гвардии сержант Д.И.Скорик разведал с двумя минерами участок по фронту 300 м, при этом одновременно обезвредил 28 противотанковых мин. То же было обнаружено в полосе стрелкового полка, но с опозданием, к пяти часам 3-го ноября.

О результатах разведки я лично доложил начальнику штаба корпуса перед рассветом, не ослабляя работу по подготовке наступления.

Бригада и полк в течение ночи хорошо окопались и замаскировались. На случай внезапной атаки противника минометный батальон и дивизион 527-го минполка подготовили заградительные огни.

На рассвете 3-го ноября, когда завершалась подготовка к устройству проходов в противоположном рву, противник на широком фронте начал выдвижение и развертывание танков, штурмовых орудий и мотопехоты для атаки. До пяти дивизионов и один бронепоезд открыли огонь по позициям бригад. Только по нашей бригаде и 198-му стрелковому полку вели огонь три дивизиона и шесть минометных батарей.

— НЗО «Барьер», — подавали команды командиры 527-го минометного полка и начальник артиллерии бригады. — Готовность доложить.

К радиостанции вызвал меня подполковник Толубко.

— Для комкора кратко передайте о ходе дел в вашей полосе.

Я сообщил данные обстановки и принимаемые меры. После паузы он передал приказ комкора:

— Перейти к обороне и отразить удар 13-й танковой дивизии противника.

Эту контратаку бригада и стрелковый полк отразили успешно. Пехота противника понесла значительные потери от заградительного огня; он лишился полдесятка танков, уничтоженных батареями артдивизиона, поставленными на прямую наводку.

Получив передышку и изучая через оптику позиции противника, разглядывали и город. На освещенных участках и в дымке просматривались многочисленные шпили соборов, заводских труб и даже фермы одного моста.

— Вот он, Будапешт! — произвольно вырвалось у меня. — Рядом, а не схватишь.

— Видать, он не только большой, но и толстостенный. Брать его тяжело, — отозвался майор Лещенко.

— Да. Наша армия накануне штурма крупных столиц-крепостей. Кроме Будапешта, это Вена, Берлин, Прага. Но справимся. В 1941-1942-м годах было тяжелее.

В ходе дневной контратаки гитлеровцев, начавшейся в 14-ть часов, в полосе 198-го стрелкового полка фашистам удалось переправиться через противотанковый ров.

— Почему вы позволили подчиненному батальону оставить оборонительную позицию без приказа?

— В полку все на своих позициях, — ответил подполковник.

— Вы что, не видите? Молчание.

— Я сейчас организую атаку, чтобы вышибить фашистов обратно за ров. Потрудитесь лично вернуть отошедший батальон на передний край, — жестко сказал я.

38-й гвардейский танковый полк двумя ротами со вторым эшелоном бригады — 3-м мотострелковым батальоном стремительно атаковали немцев к югу от противотанкового рва. Они отошли за ров, оставив десятки трупов и два подбитых танка.

В этом бою командир башни танка Т-34 гвардии старший сержант Г.Г.Мальцев уничтожил 18-ть солдат противника. А механик-водитель гвардии старшина А.А.Макаров раздавил два пулеметных расчета.

Отошедший стрелковый батальон был возвращен на свои позиции уже вечером и мною лично. Командир стрелкового полка и к этому опоздал, так как оставался с КП на прежнем месте у Альшонемеди.

О случившейся неустойке я доложил генералу Жданову.

— Командиры других стрелковых полков не лучше: сидят далеко, ничего не видят, с действиями опаздывают. Терпите, мы-то их не заменим.

В стрелковых дивизиях был свой стиль, свои методы управления, не всегда понятные нам — танкистам. Мы не могли руководить боем полка, бригады, не видя противника и свой боевой порядок, а они могли. Во всяком случае, многие из командиров стрелковых полков, с которыми приходилось мне встречаться.

Попытки атаковать наши позиции противник предпринимал в ночь на 4-е, в ночь на 5-е и дважды 5-го ноября, но они были пресечены. При отражении контратаки 4-го ноября отличился наводчик 120 мм миномета гвардии рядовой В.Ф.Антипинский. Он уничтожил две пулеметные точки и рассеял два взвода пехоты.

К 24-м часам 5-го ноября бригада сдала свой участок 198-му стрелковому полку и отошла в Будьи, где заняла круговую оборону 194.

Первая попытка 2-го Украинского фронта взять Будапешт не удалась. А то, что планировалось сделать это с ходу, свидетельствует о недооценке сил противника на будапештском направлении вообще и в районе Будапешта, в частности.

6-го ноября штаб подвел итоги боев с 1-го по 5-ое ноября. Бригада нанесла следующий урон противнику: убито солдат и офицеров — 710, взято в плен — 57; уничтожено: танков и штурмовых орудий — 6, орудий разных — 13, минометов — 22, автомобилей — 41, повозок — 56. Она потеряла: убитыми и ранеными — 87 человек, танков — 3, орудий 45 мм — 1, минометов 82 мм — 1, автомобилей — 5.

Оставаясь в районе Будьи до 8-го ноября, бригада с 16.00 до 18.00 7 ноября провела во всех частях и подразделениях товарищеский обед и читку приказа Верховного Главнокомандующего №220, посвященного 27-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.

Впервые за два года бригада отметила великий праздник вне боя. В управлении бригады совместно с управлением танкового полка был ужин в зале господского двора Шарлошаари. Мы почтили память погибших однополчан, многих перечислив поименно. Затем были тосты.

Впервые с августа месяца я видел своих товарищей, скинувших груз боевых действий, расслабившихся и веселых.

Был праздничный и другие тосты. Появился наш баянист Дойбан, и зазвучали песни…

 

В охватывающем ударе

Вторую попытку разгромить будапештскую группировку противника и овладеть Будапештом 2-й Украинский фронт предпринял с 11-го по 26-е ноября 1944 года. Ударная группировка создавалась в районе города Цегледа и к северо-востоку от него. В нее включался и наш 4-й гвардейский мехкорпус. Она должна была нанести удар по будапештской группировке с севера и северо-востока.

В связи с этим бригада в составе корпуса совершила марш в ночь на 9-е ноября по маршруту Будьи, Лайошмиже, Кечкемет, Надькереш и к 11-ти с половиной часам сосредоточилась в районе Биро, к юго-востоку от Цегледа, пройдя 115 км. В течение всего марша, как и в два предшествующих дня, непрерывно лил дождь.

Три часа потребовалось, чтобы расставить колонны. Местность представляла собой сочетание каналов и их нешироких дамб с многочисленными озерцами и болотами. Вот по дамбам-то и расставлялась техника, а танки пришлось поставить на обочине единственной приподнятой грейдерной дороги. Растительность имелась только вдоль хуторских построек. Кстати, мы именно тогда уяснили, что на территории венгерской низменности крестьянское хозяйство было, главным образом, хуторским.

Тотчас, по завершении сосредоточения, была получена боевая задача.

4-й гвардейский мехкорпус с утра 11-го ноября должен был войти в прорыв в полосе 25-го гвардейского стрелкового корпуса, развить успех в северо-западном направлении и к утру 12-го ноября овладеть узлом дорог городом Хатван. Справа соседом была КМГ, а слева — 2-й гвардейский мехкорпус.

В полосе предстоящих действий нашего корпуса оборонялись 4-я моторизованная дивизия СС гитлеровцев и 20-я пехотная дивизия венгров. Опорные пункты противником были созданы на дорогах, дамбах, вокруг хуторов — словом, на направлениях, где может пройти техника.

Во второй половине дня 9-го ноября генерал Жданов поставил задачи бригадам и полкам. 13-й мехбригаде, усиленной дивизионом 527-го минометного полка и зенитной батареей, надлежало войти в прорыв после овладения 53-й стрелковой дивизией первой позицией противника и выхода ее на северные окраины населенных пунктов Тапиодьерде, Тапиоселе, то есть на глубину 3 км от переднего края обороны гитлеровцев. Ближайшей задачей бригады являлось овладение во взаимодействии с 36-й танковой бригадой западной частью города Ясберень, последующей — выход на северо-западную окраину Хатвана.

Справа вводилась 36-я танковая бригада, слева — одна из бригад 2-го мехкорпуса.

О порядке взаимодействия с соседями комкор сказал:

— Бригады должны продвигаться в колоннах вплотную за прорывающей оборону 53-й стрелковой дивизией, имея в голове танки в готовности в любой момент поддержать ими стрелковые полки.

— Значит, ввод в прорыв возможен и раньше намеченного рубежа, то есть еще до прорыва обороны фашистов? — спросил я.

Полковник Чиж слегка улыбнулся, а комкор нахмурился.

— Обатуров, не истолковывай на свой лад. Мы войдем в прорыв, как намечено, а до этого поддержим при необходимости 53-ю стрелковую дивизию огнем танков и самоходок.

— Товарищ генерал, — задал вопрос командир 14-й бригады полковник Никитин, — а не получится, как на реке Молочной? Тогда тоже держали нас за стрелковыми полками, а как начиналось наступление, и прорыв не удавался, корпус посылали на прорыв.

— Нет, Никодим Алексеевич, здесь не та постановка задач, что там, — успокаивал комкор.

И все же от генерала мы ушли, обуреваемые сомнениями. Если не удастся 25-му стрелковому корпусу прорваться и мехкорпус заставят прорывать, то в схватке с гитлеровской мотодивизией, имеющей немало танков, мы лишимся оставшихся у нас машин.

Утром 10-го ноября побывал в бригаде новый начальник разведки корпуса подполковник Е.К.Баронов.

— Ночью получена информация штаба фронта, — сказал он, — о том, что из Будапешта на Ясберень в конце вчерашнего дня авиаразведка обнаружила движение танков, штурмовых орудий, БТР. Мы считаем, что это одна из трех фашистских танковых дивизий, находящихся в Будапеште.

— Значит, враг уже раскрыл замысел нашего нового удара?

— Да, товарищ комбриг.

С наступлением темноты 10-го ноября бригада начала марш с тем, чтобы к началу атаки 53-й стрелковой дивизии стать за ней на свое направление, головой в пяти километрах юго-восточнее Тапиодьерде. Короткий, но трудный марш был завершен к рассвету.

Около восьми часов началась артподготовка, в которой участвовала и наша артиллерия. Многие сотни стволов обрушили огонь на врага. Сквозь пелену дождя и дыма просматривались шпили церквей в Тапиодьерде.

А в 8.30 53-я стрелковая дивизия атаковала, не встретив сильного сопротивления. Но уже пройдя два километра, она встретила возрастающее сопротивление, а на подступах к Тапиодьерде и Тапиоселе — и группы танков.

Именно в этот момент, где-то около 9-ти с половиной часов, поступил сигнал о переходе в наступление нашей и соседних бригад.

— Так и случилось, черт возьми, как предполагали мы с Никитиным, — в сердцах проговорил я.

— Да, придется прорывать, — с горечью вторил мне Федоров.

— Петр Федорович, везите десант столько, сколько позволит огонь противника, — напутствовал по радио я командира танкового полка. — Но главное — не застряньте.

38-й танковый полк и сосед справа быстро обогнали стрелковый полк; обогнали его и мотострелковые батальоны, броском двинувшиеся за танками. Но когда танки покинули дороги и дамбы, их движение замедлилось. Они маневрировали в поисках проходимых участков местности. Противник этим воспользовался, противопоставив ближайшие резервы. К тому же это совпало со сменой огневых позиций бригадной артиллерией, двигавшейся в свою очередь медленно. Задержка дала возможность фашистской артиллерии отойти на новые позиции и усилить огонь.

Но наибольшие трудности нашей и 36-й танковой бригадам создавал узел обороны в Тапиодьерде. Здесь были и противотанковые орудия, и мины, и небольшие группы танков.

Перемещаясь вперед со своими командными пунктами по дороге, идущей с юго-востока к Тапиодьерде, мы встретились с командиром 36-й танковой бригады полковником Жуковым.

— Что будем делать? Атака захлебывается, противник прекратил отход, — с тревогой проговорил Петр Семенович.

— Танки, тем более другая техника, не пройдут, минуя Тапиодьерде. Это село надо брать.

— Согласен.

— Судя по карте, правее села местность заболочена меньше. Протолкните, сколько можете, танков в обход села. А мы мотострелковыми батальонами обойдем село слева с таким количеством танков, какое пройдет. Так и побьем фашистов в Тапиодьерде.

— Согласен, — подумав, ответил Жуков. — Время?

— Через 20 минут, в 12.10.

— Договорились.

Я продиктовал штабу для передачи подчиненным танковому полку, батальонам и артиллерии, задач.

После возобновления наступления завязался напряженный бой. Обходу танков 38-го полка мешали и болото, и противотанковые орудия, и несколько танков, расположенных на западной окраине села. В самом начале атаки у нас загорелось два танка.

— Майор Лещенко, огонь минометного дивизиона по западной окраине Тапиодьерде и на время, необходимое на обход села танками.

— Подаю команду, — ответил начальник артиллерии.

2-й мотострелковый батальон ворвался на юго-западную окраину села, а 3-й и 1-й, форсируя болото, шли в обход его. Через час после возобновления наступления они вышли на линию северной окраины села.

Я по радио сообщил полковнику Жукову о ходе наступления.

— Мои продвигаются, но задержал канал северо-восточнее Тапиодьерде. Готовим переходы.

С выходом бригад к северной окраине села, гитлеровцы стали поспешно покидать его, но попали под губительный огонь минометов, танков и мотострелков. Бригада сожгла два танка, уничтожила семь орудий с тягачами, до 60-ти гитлеровцев и взяла в плен более 20-ти человек.

К 15-ти часам бригады очистили от фашистов Тапиодьерде.

— Теперь пойдем вперед быстрее, — проговорил при встрече на северной окраине села полковник Жуков.

— Вряд ли. Нам помешает танковая дивизия.

— Да, да! Я про нее и забыл.

Тотчас по овладении Тапиодьерде, в трех километрах севернее и северо-западнее на горизонте стали просматриваться силуэты танков и штурмовых орудий в небольших колоннах.

Я доложил о взятии Тапиодьерде и появлении новой группировки противника начальнику штаба корпуса. У него взял трубку генерал Жданов.

— Повторите, Обатуров, свой доклад. Я доложил заново.

— За Тапиодьерде вам с Жуковым спасибо. Теперь придется атаковать танковую дивизию. На правом фланге ввожу в бой 15-ю мехбригаду, во фланг вражеским танкам.

— Теперь атаковать танковую дивизию поздно, она будет жечь нас.

— Что вы предлагаете? — нетерпеливо спросил комкор.

— Войти с ней в контакт засветло, выдвинувшись вперед и изготовиться к возможному отражению удара. А с наступлением сумерек перейти в атаку. Ночью наши танки и экипажи сильнее вражеских.

После некоторой паузы комкор ответил:

— Действуйте так, как предлагаете. Так же будет действовать Жуков. А 14-я и 15-я бригады атакуют до наступления темноты.

Бригада сблизилась с танковыми частями противника, выдвинувшись вперед на 2—3 км. И сразу завязался огневой бой. На тот же рубеж вышла 36-я бригада и сосед слева — 5-я гвардейская мехбригада 2-го гвардейского мехкорпуса, дневная атака ее, а также 14-й и 15-й успеха не имела. Но в ходе их боя было установлено, что перед корпусом та же старая знакомая — 13-я танковая дивизия, противостоявшая корпусу южнее Будапешта.

Командир корпуса установил единое время ночной атаки — 20-ть часов. Артиллеристы и минометчики засекли некоторое число целей, по которым подготовили огонь. В сумерках артдивизион и батареи мотострелковых батальонов в основном на руках выдвинули вперед большинство своих орудий, подготовив огонь по танкам фашистов.

Решил атаку провести в одноэшелонном построении бригады, имея в резерве отдельные роты ПТР и автоматчиков.

Сложной получилась ситуация с танковым полком. Если канал впереди мотострелковых батальонов еще засветло оборудовался силами инженерно-минной роты и саперного взвода полка переходами для танков, то местность за каналом была опасной для них.

Мы с подполковником Туловым много раз просматривали карту, примерялись, как преодолеть этот участок 5—6 км и выйти к дороге Тапиоселе, Ясберень, не посадив танки. И ничего не придумали, кроме того, что десант вырубкой деревьев и кустов должен вызволять из беды танки. На танках с этой целью прибавилось топоров и лопат.

Для освещения местности в интересах танков мотострелковые подразделения получили ракеты, а делать это им было привычно. В необходимых случаях экипажам разрешалось на мгновения включать свет фар.

После огневого налета, осветилась местность и началась атака. КП был близко к среднему мотострелковому батальону, на небольшой высотке у хутора, поэтому многое мы видели. Свет ракет показывал, что не менее половины площади в расположении противника залито водой.

Атаковала и 36-я танковая бригада, а сосед слева — 5-я мехбригада переходила в атаку позже.

Сразу же с обеих сторон открыли огонь танки. У противника стреляли «Фердинанды» и «Пантеры», их огонь нельзя было спутать ни с чем.

— На всем горизонте я насчитал 16-ть точек, из которых летят раскаленные снаряды «Фердинандов», — доложил начальник разведки, — Это значит, что в пределах видимости, примерно перед тремя бригадами участвуют в бою 16 штурморудий «Фердинанд».

— Считай, что дивизион, — заметил я. — Донеси результат этого наблюдения в разведотдел корпуса. А сколько в 13-й танковой дивизии танков?

— При полном штате — 185, но она недоукомплектована, понесла потери южнее Будапешта. Если и 50%, то около 90 танков. С учетом штурмовых орудий на наш корпус придется 60—70 единиц, а на бригаду — 20—25.

— Жаль, что погода нелетная. Наши штурмовики с ними бы расправились.

Первые доклады командиров мотострелковых батальонов говорили о медленном движении танков.

— Сколько уже танков сидит у вас, товарищ Тулов?

— Уже три.

— Майор Федоров, передайте мотострелковым батальонам: где противник не оказывает сопротивления, танки не ждать, наступать без них, с орудиями и минометами.

— Есть.

Танки уже горели с обеих сторон. У себя я насчитал два, у противника — больше, но, может быть, среди них были и тягачи.

К двум часам 12-го ноября бригада продвинулась до дороги Тапиоселе, Ясберень. Захватив ее, мы получили облегчение: хотя и грунтовый грейдер, но технику держал. На дорогу начали вытаскивать танки, артиллерию, минометные подразделения. Наступление ускорилось, и за вторую половину ночи мы, ведя тяжелый бой с 13-й танковой дивизией на грейдере и по сторонам его, к рассвету вышли к городу Ясберень.

В этот момент прибыл с докладом инженер-майор И.К.Ребров, ставший несколько дней назад помощником командира бригады по технической части. Он доложил о неутешительной картине движения техники. Было решено отставшую и застрявшую артиллерию с тягой и автомобили после вытаскивания вести в обход от Тапиодьерде через Тапиоселе на Ясберень.

— Окажите помощь в вытаскивании танков, Иван Карлович. Девять сидят, а сюда вышло только шесть, — распорядился я ему. — Если к утру не вытащите танки, наступления не будет. Для этого нужно очистить грейдер от сгоревших и застрявших «Фердинандов» и другой техники фашистов. Прохода нет.

— Возвращаюсь выполнять ваши указания.

Свой отход к Ясберени фашисты прикрывали «Фердинандами». И когда начинали сильно шуметь их моторы, то есть они разворачивались, чтобы отходить, наши танки делали рывок вперед, и расстреливали их в беззащитную корму. Так до Ясберени было сожжено и подбито пять «Фердинандов».

К девяти часам 12-го ноября мотострелковые батальоны вышли на рубеж примерно в километре от Ясберени и были встречены артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем противника. Справа начали подходить танки 36-й бригады.

Подошло до половины орудий артдивизиона, большая часть минометного батальона, батарея дивизиона 527-го минометного полка. А танков нет. Я начал волноваться. По радио Тулов отвечал, что вытаскивает.

— Срочно приведите не застрявшие.

Ответа долго не было, но появился около 11-ти часов сам подполковник Тулов на своем танке.

— Где танки? — спросил я.

— Застряли.

— Застряли те, что были на грейдере?

— Да.

Я стал терять самообладание и резко спросил:

— Вы являетесь командиром какого полка?

— Как какого? 38-го танкового.

— А нужны ли вы без танков-то?

Петр Федорович испуганно посмотрел на меня, сказал «Есть» и побежал к своему танку. К 14-ти часам он прибыл с семью танками, рассредоточил и замаскировал их и доложил. Я от радости обнял его, поблагодарил и извинился.

Ко всем неприятностям тут добавился еще трагический случай. На моем КП, вырытом наполовину, справа от меня сидели два офицера и радист, а слева — телефонист. Я набрасывал на карту решение, когда пролетевший вблизи слева раскаленный снаряд «Фердинанда» обдал меня жаром. В тот же миг я почувствовал сильный удар в левое плечо и повернул голову налево. Обезглавленное туловище телефониста валилось вперед, а моя шинель была облита кровью и мозгами погибшего.

Славный, знающий был телефонист, имел две награды. Его труп был временно прикопан, а 15-го ноября погребен с почестями в братской могиле в Ясберени.

Тогда я вновь отметил себе: вот опять повезло. Пролети снаряд на полметра правее, без головы был бы и я.

А вытянуть к Ясберени всю технику бригаде удалось только к концу дня 13-го ноября.

До подхода танков мотострелковые батальоны продвинулись на 300—400 м. А затем, с подходом танков бригада до конца дня трижды переходила в наступление, в том числе два раза одновременно с 36-й танковой бригадой, своим правым соседом. В целях сохранения танков от огня «Фердинандов», они атаковали, двигаясь за цепью мотострелков. Атаки были безуспешными, противник обладал равными, если не превосходящими силами и опирался на город. А река Задьва, опоясывающая город, мешала обходу танками, имея заболоченную пойму.

Днем, 14-го ноября, бригаде удалось захватить грейдер, идущий от Ясберени на запад. И тут начались контратаки превосходящих сил мотопехоты гитлеровцев с танками, которые бригада отбила с большим напряжением. Во время одной из контратак был ранен исполняющий обязанности начальника штаба майор Сергей Михайлович Федоров.

Эта потеря была для меня невосполнимой. Мы понимали друг друга с полуслова. Он являлся, пожалуй, единственным из офицеров бригады, кто, не будучи танкистом, понимал принципы применения танков и механизированных войск, которые были заложены в уставах и которым строго следовал. К счастью, ранение оказалось легким, и я решил ждать Сергея, не заполнять его должность.

Как всегда, вечером я доложил о результатах боя за день, в данном случае за 14-е ноября.

— Разучился воевать, Обатуров. 13-я танковая дивизия немцев нами обескровлена, слабая, а вы топчетесь на месте.

Конечно, 13-я танковая дивизия понесла большие потери, но не уступала нам. Владимир Иванович в данном случае старался подзадорить меня. Ведь другие бригады корпуса тоже топтались.

Вечером из штаба корпуса поступила информация о выдвижении с северо-запада к Ясберени 24-й танковой дивизии.

— День ото дня не лучше! — с досадой проговорил Листухин.

— Да, враг на будапештское направление не пожалел сил. Около 20-ти часов позвонил полковник Чиж.

— С утра завтра, 15-го ноября, переходят в наступление на противника, обороняющего Ясберень, три стрелковые дивизии — 227-я, 303-я и 409-я. Они нанесут удары с юга и востока. Бой в городе возложен на них, а обход с востока и запада — на наш корпус. Уточненная задача вашей бригады состоит в следующем: прорвать позицию фашистов по реке Задьва на участке от желдорстанции в Ясберени и 2 км западнее, нанося удар в обход Ясберени на Пустамоноштор и к исходу дня овладеть им, не допуская подхода резервов противника в Ясберень от Хатвана. Готовность — 9-ть часов. Авиации, видимо, опять не будет, артиллерийская же подготовка атаки — по вашему решению. О готовности доложить.

— Понял. Кто будет нашим соседом слева?

— Тот же 2-й мехкорпус, но он будет поворачивать к северной окраине Будапешта.

С 9-ти часов 15-го ноября началось наступление, в котором на участке нашего корпуса впервые командование фронта создало превосходство. 1-й и 2-й мотострелковые батальоны, сломив оборону врага, мотопехоты в которой резко уменьшилось, видимо, из-за переброски на восточную окраину города, и переправившись через Задьву у железнодорожного моста, в 11-ть часов овладели станцией и быстро двинулись в направлении Пустамоноштор. 3-й батальон переправился через Задьву 3 км западнее Ясберени и в свою очередь устремился к Пустамоноштору.

— Передать батальонам: 1-му атаковать противника в Пустамоношторе справа, 2-му и 3-му — слева; танковому полку выходить к северу от села, препятствуя подходу резервов от Хатвана, — приказал я капитану Ярцеву, оставшемуся за начальника штаба.

Бригада наступала, ведя напряженный бой. С 17-ти до 19-ти часов село было освобождено от гитлеровцев и занято бригадой.

Враг здесь потерял более сотни убитых и несколько десятков пленных.

У нас в 18-ть часов 3-й мотострелковый батальон с танками начал наступление по шоссе на Хатван, но в полутора километрах от Пустамоноштор был остановлен мотопехотой с танками.

— На достигнутом рубеже стоять твердо, — потребовал я от капитана Щенина, заменившего за несколько дней до этого майора Ковалева. — С этого рубежа мы все двинемся на Хатван.

В самом начале этого боя отличился командир танка, он же офицер связи танкового полка в бригаде, гвардии младший лейтенант Иван Георгиевич Федотов. Во время следования на танке в район КП бригады с донесением он обнаружил два танка противника на северном берегу Задьвы, прятавшиеся в кустах. Заняв танком позицию за небольшой высоткой, танкист-гвардеец точным огнем подбил один танк. Второй танк начал разворачиваться, видимо, для отхода. Федотов уловил момент, когда он подставил борт, и сжег его.

Донес радиограммой и доложил по радио о взятии Пустамоноштора начальнику штаба корпуса. Ответил подполковник Толубко.

— Командиру доложено, он доволен действиями бригады. 14-я и 15-я бригады час назад вышли на северную окраину Ясберени и отрезали фашистам путь на Хатван. Их в городе добивают стрелковые дивизии. Вам в течение 5—6 часов подтянуть отставшую и застрявшую технику, пополнить запасы и подготовиться к наступлению на Хатван.

Боевым распоряжением, поступившим ночью, определялось, что 13-я мехбригада должна наступать на правом фланге корпуса в направлении Пустамоноштор, западная окраина

Хорт, северная окраина города Хатван и к исходу 16-го ноября овладеть северной частью этого города.

Решил построить боевой порядок бригады в два эшелона: в первом — 2-й и 3-й мотострелковые батальоны, усиленные каждый танковой ротой из четырех танков, во втором эшелоне — 1-й мотострелковый батальон. Для огневой поддержки 2-го батальона назначил дивизион 527-го минометного полка, 3-го батальона — минометный батальон. Соседом слева являлась 14-я мехбригада, наступавшая вдоль шоссе на Хатван, а справа — одна из дивизий 27-го гвардейского стрелкового корпуса.

Двое суток бригады пробивались к Хатвану, ведя тяжелые бои с 24-й танковой дивизией гитлеровцев. Успех продвижения нашей бригады решил ночной бой в конце дня 17-го ноября. В 20-ть часов, уловив момент, когда дождь прервался на непродолжительное время, а противник не ждал нашего наступления, бригада перешла в ночную атаку, нанесла урон гитлеровцам, беспечно ужинавшим и отдыхавшим, и быстро двинулась вперед. Танки противника, боявшиеся наших ночных танковых атак, стали отходить с паниковавшей пехотой. В результате всего этого во втором часу 18-го ноября бригада захватила западную часть Хорта, к рассвету вышла на рубеж в 800-х метрах от северо-восточной окраины Хатвана. Здесь ее остановила подготовленная, плотно занятая оборона фашистов.

Вскоре из района, непосредственно примыкающего к северной окраине города, донесся сильный шум танковых моторов. Несомненно, враг готовил контратаку, чтобы компенсировать ночной провал.

— «Третий», я «Первый» — кричу в трубку радиостанции, вызывая командира танкового полка. — Убрать танки в укрытия за батареи артдивизиона. Противник готовит крупную контратаку.

— Выполняю.

Но не все машины успели укрыться за складками местности. Вскоре на восточные скаты гребня, соседствующего с железной дорогой, вышли в боевой линии 12-ть танков «Пантера» и пять штурмовых орудий «Фердинанд». Началась огневая дуэль. Семь танков, успевших стать за складками местности, уцелели, а три, оставшиеся на открытой местности, были потеряны: два сгорели, один — подбит.

Главной бедой для нас была потеря экипажей. Погиб командир танковой роты гвардии старший лейтенант Михаил Корнеевич Лаптов. Он отличился еще под Будапештом 2-го ноября, где его рота уничтожила три пушки, восемь пулеметных точек, десять автомобилей и несколько десятков вражеских солдат. И здесь, под Хатваном он успел поджечь два танка и уничтожить более десятка гитлеровцев.

Командир танкового взвода — гвардии младший лейтенант Иван Алексеевич Маньяк, и командир танка — гвардии младший лейтенант Михаил Никифорович Попов, уничтожили по одному танку, несколько пехотинцев, но погибли.

Из группы фашистских танков сгорело шесть и при отходе, попаданием в борт сожжен один «Фердинанд».

Большую роль в отражении этой контратаки сыграл артдивизион, две батареи которого были непосредственно в цепи мотострелков. Первоначально он прикрыл отход танков в укрытия, затем огнем не позволил сблизиться контратакующей группировке с нашими танками. Командир дивизиона С.Н.Брандуков, ставший уже майором, и старший адъютант дивизиона старший лейтенант П.А.Романов находились на позициях батарей и оказывали помощь командирам батарей в управлении огнем.

Здесь мы схватились с 24-й танковой дивизией 57-го танкового корпуса немцев. Хотя враг получил отповедь, но потеря друзей-танкистов, мастеров танковых атак, острой болью прошла через наши сердца. Все три офицера были посмертно награждены орденом Отечественной войны первой степени.

С 19-го по 26-е ноября бригада во взаимодействии с соседними 14-й и 15-й мехбригадами переходила в наступление один-два раза ежедневно, но безуспешно. Она отражала по несколько контратак противника в день и нанесла ему немалые потери.

К исходу 26-го ноября Хатван был взят. И вновь, как и Ясберень, тогда, когда было создано превосходство в силах и средствах. В бой за этот город были подключены до трех стрелковых дивизий 7-й гвардейской армии.

А ворваться в Будапешт не удалось и с этого направления.

Бои за Тапиодьерде, Ясберень, Хатван обескровили корпус и бригаду. С 11-го по 26-е ноября бригада потеряла: убитыми и ранеными — 929 человек, сгорело танков — 7 и подбито 4, орудий 76 мм — 2, минометов 120 мм — 3, 82 мм — 3, автомашин — 9. В строю осталось 48% личного состава к штату, 8 танков плюс 4 в ремонте, для ввода в строй которых требовалось 3—5 дней.

По наличию в строю мотострелков, танков бригада приближалась к тому бедственному положению, в котором она была на Никопольском плацдарме. Все же по всем другим специальностям и видам вооружения и техники бригада оставалась боеспособной. Более того, мотострелков, танков и орудий у нее в строю было больше, чем в других мехбригадах.

Понесенные потери не были напрасными. 13-ю и 24-ю танковые дивизии гитлеровцев разгромил, в основном, 4-й гвардейский мехкорпус. С 11-го по 26-е ноября только нашей бригадой было убито и взято в плен 4709 солдат и офицеров, уничтожено: танков и штурмовых орудий — 21, автомашин — 98, орудий — 40, минометов — 61. Как свидетельствует сам командующий немецкой группой армий «Юг» Ганс Фриснер в книге «Проигранные сражения», в 13-й танковой дивизии в те дни осталось в строю по одному танку на полк, а в 24-й боеспособных танков — ни одного, а исправных БТР всего семь.

Редели ряды венгерских дивизий. Все труднее становилось мобилизовать венгров в армию.

К этому времени резко изменилось отношение венгерского населения к Красной Армии. Исчезли настороженность, стремление избегать встреч. Люди улыбались, охотно шли на контакт.

А теперь о том, как в эти дни я вернулся на должность начальника штаба бригады. Днем 19-го ноября вызвал меня на КП корпуса начальник штаба, предупредив, чтоб машин было две. Спешил в пути, поглощенный догадками.

В автобусе, поставленном в окоп, после моего доклада о прибытии Владимир Филиппович вышел из-за стола, пожал руку и сказал:

— Представляю нового командира 13-й гвардейской механизированной бригады, Героя Советского Союза, полковника Горячева Павла Ивановича. А это, — показывая на меня, сказал — более месяца командовавший бригадой, теперь вновь ее начальник штаба гвардии подполковник Обатуров Геннадий Иванович.

Затем он пригласил меня сесть, задал несколько вопросов о состоянии бригады и ходе боя и попрощался.

Павлу Ивановичу Горячеву было 49 лет, но выглядел он старше. Среднего роста, полнеющий, он двигался медленно, рассказывал о себе охотно.

— Я был профессиональным политработником с гражданской войны. В Великую Отечественную вступил в должность начальника политотдела армии. Под Смоленском по моему приказу за трусость расстреляли майора, оказавшегося одним из племянников М.И.Калинина, председателя Президиума Верховного Совета СССР. Хотели за самоуправство судить, но ограничились снижением в должности на две ступени. Я стал комиссаром стрелковой дивизии. С упразднением института комиссаров прошел командные курсы и был направлен командиром мехбригады. После ранения в августе и двухмесячного лечения был в резерве, ждал назначения.

— У вас какое образование? — спросил он. Я назвал.

— Значит, кадровый танкист. Буду полагаться в танковых делах на вас. Мое образование — совсем другое. Я в 1931-м году окончил военно-политическую академию, а до нее так называемый Свердловский университет в 1930-м году.

— Выходит, вы и философ, и политработник, и командир, — заметил я. — Что же предпочтительнее для вас?

— Командная работа. Я в нее уже втянулся.

Прибытие нового командира в бригаде встретили с недоумением. Наверное, я был одним из немногих, кто воспринял это без особой неожиданности. Должность командира бригады уходила от меня не единожды, поэтому с того момента в Белграде, как вступил в командование бригадой, я не был уверен, что останусь комбригом.

Вернусь к событиям, последовавшим за взятием Хатвана. К утру 28-го ноября бригада перешла из Хатвана в район Пустамоноштора. А 30-го ноября командир корпуса решил из-за больших потерь вывести нашу бригаду из боя и за счет ее пополнить другие бригады. Танки с экипажами мы передали в 36-ю танковую, а мотострелков — в 14-ю и 15-ю механизированные бригады; разведроту — в непосредственное подчинение начальника разведки корпуса, артиллерийский дивизион и минометный батальон — в резерв командующего артиллерией корпуса. Оставшийся личный состав, в основном офицерский, занялся боевой подготовкой.

Разумеется, решение раздать бригаду глубокой болью отозвалось в каждом из нас. Выбор именно нашей бригады, как источника пополнения, я первоначально отнес к тому, что в 13-й — новый командир, незнакомый командованию корпуса, тогда как в других бригадах свои, многократно проверенные командиры. Но уже 1-го декабря во время доклада полковнику Чижу я усомнился в этом.

— Как новый командир? — спросил он.

— Общительный. Имеет большой жизненный опыт. Конечно, как и многие политработники, он слаб в военно-техническом отношении, чего и не скрывает. Тактически подготовлен. Доверяет. Восемь дней боев бригады, состоявшихся при нем, он всегда спрашивал мои соображения по решениям и ни разу не выразил несогласия.

— Искренен?

— Еще как! Говорит прямо о старших и младших.

— Не рассказывал о приеме у командира корпуса?

— Нет.

— Жданов принимал его в присутствии меня. Пригласил к чаю. Когда Горячев разделся, а Владимир Иванович увидел у него Золотую Звезду, то сказал:

— Теперь в корпусе среди командования два Героя Советского Союза.

— А в том мехкорпусе, в котором я был до ранения, двое в командовании корпуса и три комбрига из четырех были Героями. В моей бригаде было 17-ть Героев Советского Союза.

Этот ответ, сделанный Горячевым, смотря прямо в глаза Владимиру Ивановичу, возмутил последнего. Чай был испорчен.

— И испорчена служба Горячева в корпусе.

— Возможно.

«Горячев не успел что-либо сделать для бригады, но толчок к ее раздаче дал», — подумал я.

Заслушав мой доклад о передаче в другие бригады и в управление корпуса личного состава, техники, вооружения, полковник Чиж спросил:

— К командиру корпуса зайдете?

— Зачем? У меня есть просьба, которую, надеюсь, выполните вы.

— Слушаю.

— Уже год беспокоит осколок с внутренней стороны правого бедра, оставшийся от первого ранения. Он при резких движениях смещается, вызывая внутренний кровоподтек. Врачи рекомендуют скорее расстаться с ним, но в госпитале. Срок — две-три недели. Сейчас для госпитализации подходящий момент. Комбриг не возражает.

— Я — тоже. Но вы знаете Жданова, вдруг возмутится, что его обошли. Вы ведь у него на виду. Зайдите и доложите.

Генерал Жданов принял без задержки, выслушал, помолчал и заговорил:

— Прибытие Горячева для меня явилось полной неожиданностью. Еще Толбухин подписал ходатайство перед Москвой о вашем назначении на бригаду. Затем шифром просил об этом Малиновский. Получилось не так, как я хотел.

— У меня нет обиды. Я прошусь на операцию потому, что это действительно нужно.

— Лечитесь и возвращайтесь. Дадут пополнение, бригада пойдет в бой.

Во фронтовом госпитале, расположенном в городе Сегед, осколок мне удалили, и 17-го декабря я вернулся в бригаду. Она уже располагалась в Боршошберенке, куда только что перешла из Пустамоноштора.

О дальнейшем развитии событий на фронте. Третья попытка разгромить будапештскую группировку противника была предпринята с 5-го по 12-е декабря и предусматривала его окружение фланговыми ударными группировками фронта, причем главный удар наносила правофланговая. В нее был включен и 4-й мехкорпус.

Он в составе конно-механизированной группы с 6-го декабря наносил удар в направлении Берцель, Балашшадьярмат, совместно с кавкорпусами 8-го декабря овладел им. Выполняя приказ о разгроме фашистских войск в городе Сечень, он повернул на восток и вел бои за Сечень до 20-го декабря.

Основные силы ударной группировки вышли к горам Бершень и к Дунаю севернее Будапешта. А ударная группировка на левом крыле фронта несколько расширила плацдарм на западном берегу Дуная, примкнула фланг к 3-му Украинскому фронту, но продвинуться западнее Будапешта не смогла.

Хотя и третья попытка разгрома будапештской группировки закончилась неудачей, но вся территория между реками Тиссой и Дунаем до будапештского оборонительного обвода была в руках Красной Армии.

Хотя бригада, как таковая не воевала, но штаб не забывал воюющих своих подразделений — артиллерийского дивизиона, минометного батальона и разведроты. Мы систематически следили, чтобы подразделения тыла бригады своевременно подвозили боеприпасы, горючее, продовольствие и другие материальные средства.

Отзывы штаба артиллерии и разведотдела о наших подразделениях были самые добрые. Похвально отзывались о командирах дивизиона и батальона майоре Брандукове и капитане Носкове, их старших адъютантах старших лейтенантах Романове и Ионове.

Теперь, после третьей неудачи Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение окружить и уничтожить будапештскую группировку силами двух фронтов — 2-го и 3-го Украинских. К этому времени 3-й Украинский фронт продвинулся далеко за Дунай и вышел к озерам Веленце и Балатон, в 50—100 км юго-западнее Будапешта.

4-й гвардейский мехкорпус вошел в ударную группировку 2-го Украинского фронта, которая с 20-го декабря нанесла удар от Шахи (Шаги) вдоль рек Грон и Ипель Каюг, разгромила здесь противостоящие части противника и 26-го декабря силами 6-й гвардейской танковой армии и 4-го гвардейского мехкорпуса вышла на северный берег Дуная напротив Эстергома. Войска 3-го Украинского фронта, обойдя Будапешт с запада, в этот же день овладели Эстергомом. Будапештская группировка была окружена.

И мы, непосредственно не участвовавшие в этом событии, ликовали.

— Свершилось! Сколько крови нам этого стоило! — сказал подполковник Тулов.

— Еще много сил потребуется, чтобы разгромить окруженных, — сказал полковник Горячев.

Ряды корпуса изрядно поредели. До 7-го января он получил передышку. Командование рассчитывало на пополнение. Достаточно сказать, что в строю было 14-ть танков и 96 орудий и минометов.

Но пополнения не было.

 

Последний бой

До начала февраля 1945 года 13-я гвардейская мехбригада продолжала стоять в Боршошберенке и занималась с тем составом, что был в наличии, боевой подготовкой.

В конце декабря вернулся из госпиталя майор Федоров, и штаб снова стал полнокровным.

В Боршошберенке мы встретили Новый 1945-й год. К празднику в воюющие подразделения были направлены лучшие продукты и в увеличенном количестве. Для поздравления побывали: в артиллерийском дивизионе — подполковник Листухин, в минометном батальоне — я, в разведроте — майор Федоров.

А вечером 9-го января меня ждал сюрприз. Полковник Горячев устроил ужин, пригласив заместителей и помощников, командование танкового полка и командиров батальонов в связи с моим 30-летием. Впервые в жизни мне было уделено такое внимание, поэтому я чувствовал себя неловко.

Конечно, как положено в таких случаях, все говорили мне лестные слова. В конце ужина комбриг сказал:

— Горячо и сердечно желаем вам выйти из войны живым. Павел Иванович устроил свой быт обособленно. Обычно командование бригады вне боя принимало пищу в офицерской столовой роты управления вместе с другими офицерами штаба. Он же заимел своего повара и прочих людей, обслуживавших его. В отдельном доме он и размещался с ними.

Еще в середине декабря поползли слухи, что командир бригады пьет не в меру. Перед новым годом начальник политотдела подполковник Листухин говорил мне:

— Что-то наш комбриг часто выпивает. Так ли это?

— Мне не дано знать. Он живет обособленно, ни со мной, ни с другими стол не делит.

— Вы ежедневно у него — на докладе. Что-то могли заметить.

— Не принюхиваюсь. Время докладов им установлено утреннее, когда даже питухи бывают трезвыми.

Вскоре Иван Яковлевич повторил разговор о Горячеве.

— Он пьет много, я это знаю. Если бригаде посчастливится получить пополнение и пойти в бой, вам опять придется брать на себя работу командира.

— Насчет «много» — не знаю, а что придется работать за него, убедился на занятиях в поле с офицерами. Он даже идею решения формулирует не полностью, все перекладывает на начальника штаба.

— Значит, надо не молчать, а докладывать командиру корпуса.

— Во-первых, у меня нет веских оснований обвинять Павла Ивановича в пьянстве. Обстановку в бригаде знает, кого положено заслушивает, указания дает разумные. Во-вторых, мои сообщения могут быть восприняты как претензия на должность комбрига. Я это делать не буду.

С 7-го января корпус был подчинен командующему 7-й гвардейской армией (генерал-полковник Михаил Степанович Шумилов) и, не получив пополнения, занял оборону на плацдарме, захваченном армией на западном берегу реки Грон. Рубеж обороны корпуса проходил по линии Барт (Брити), Солдины (Сводин), а соседями были: справа — 24-й, слева — 25-й гвардейский стрелковые корпуса 7-й гвардейской армии.

Каковой была укомплектованность соседей — данными не располагаю, не знаю, что с момента окружения Будапештской группировки максимум сил и средств фронт сосредоточил на ее уничтожении. А наш 4-й мехкорпус стал в оборону лишь двумя слабенькими 14-й механизированной и 36-й танковой бригадами, двумя артиллерийскими частями и саперным батальоном. 15-я мехбригада и два самоходно-артиллерийских полка так же, как наша бригада, были выведены из боя без войск.

С переходом в оборону командир корпуса приблизил нашу бригаду к корпусу: она 8-го февраля перешла в Марианостра. А 9-го февраля я был на докладе у начальника штаба. КП корпуса расположился в Кабелькуте.

По окончании доклада о перемещении бригады Владимир Филиппович спросил:

— Верно, что полковник Горячев сильно пьет и мало занимается делами?

Я растерялся. За последние три недели в редкие вечерние посещения комбрига, связанные с неотложными делами, уже трижды видел его пьяным. Врать не умел, а большое уважение, которое я испытывал к полковнику Чижу, обязывало быть откровенным.

— Да, у Павла Ивановича водка — его слабость. Хотя он живет, обособившись от всех, и неизвестно сколько пьет, но во второй половине дня и вечером он часто пьян. На делах это не сказывается. Есть штаб, но он все больше и больше перекладывает свои решения на меня.

— А если бой?

— Тогда сразу все откроется, но провала не будет, есть слаженный штаб.

— Вы не думали, что следует доложить об этом генералу Жданову?

— Мне докладывать нельзя. Подумают, что делаю это в корыстных интересах.

И все же на вопросы о Горячеве мне пришлось отвечать генералу Жданову. Это — через несколько дней после приема полковником Чижом, причем, мои ответы были аналогичны ответам Владимиру Филипповичу.

— Вы правду мне, Обатуров, сказали? — спросил после моих ответов Владимир Иванович.

— Правду. Как и всегда ранее, сказал правду.

— А может ли он с этими привычками командовать бригадой?

— С этими привычками… — не знаю. А вот по возрасту ему тяжело.

— Смотри мне, Обатуров, если в бригаде будет что-то неладно, с тебя спрошу.

Основным событием января-февраля на 2-м Украинском фронте была ликвидация окруженной группировки. Она затянулась до 13-го февраля. Этому есть объяснение. Фашисты сумели стянуть против 3-го Украинского фронта крупные силы, создать значительное превосходство в танках и в январе нанести три контрудара для того, чтобы деблокировать окруженную группировку. Эти контрудары были отбиты, враг отброшен, но время на ликвидацию увеличилось.

В Будапеште были разгромлены семь пехотных, две танковые, одна моторизованная и две кавалерийские дивизии, до 30-ти отдельных частей. Уничтожено 50 тысяч и взято в плен 138 тысяч солдат и офицеров противника.

Длительность (три с половиной месяца) Будапештской операции объясняется и тем, что ставка Верховного Главнокомандования в декабре-январе основную массу вооружения, техники, боеприпасов, а главное — личного состава направляла на решающий участок фронта — на берлинское направление. Будапештское направление получало все это в крайне ограниченных количествах. Между тем на будапештском направлении немцы имели 13-ть из 23-х танковых дивизий, воевавших на советско-германском фронте.

Будапешт заставил гитлеровцев перебросить с польско-берлинского направления несколько танковых дивизий, что облегчило наступление советских войск на главном направлении войны.

А на тройском плацдарме с 17-го февраля гитлеровцы перешли в наступление с целью ликвидации его. Они нанесли удар шестью дивизиями, в том числе тремя танковыми. Войска 7-й гвардейской армии и 4-й мехкорпус, уступая противнику в людях, технике и артиллерии, упорно оборонялись, но устоять не смогли.

22-го февраля вечером бригада отметила 27-ю годовщину Красной Армии, а ночью позвонил мне подполковник Толубко и сказал:

— Передаю распоряжение комкора: собрать, что можно и поставить в оборону по восточному берегу реки Грон на участке, противостоящем селу Каменин, с задачей, оказывая помощь в переправе отходящим нашим войскам, не допустить прорыва гитлеровцев на восточный берег Грона. Справа в створе с Биней станут в оборону подразделения 15-й мехбригады.

— Что, Володя, плохо?

— Плохо.

— Понял, выполняем.

Доложив полковнику Горячеву, я по тревоге поднял роты автоматчиков и ПТР, зенитно-пулеметную и инженерно-минную роты и к восьми часам 23-го февраля поставил их в оборону на указанном участке, приказав тотчас окопаться. Свой НП я расположил на высотке в роще против моста в Каменине. Со мной были старшие офицеры связи капитаны Бабенко и Жуховицкий во главе с И.П.Ярцевым, ставшим уже майором. Четко работала радиосвязь.

К этому времени корпус вырвался из окружения, отошел к Каменину и занял для обороны предмостные позиции.

Оборона нами была занята в нужное время. Было видно, как десятки танков и цепи гитлеровской пехоты на всем видимом пространстве от Бини и южнее Каменина приближаются к реке.

Огонь пушек «Эрликон», зенитных пулеметов ДШК, а затем станковых пулеметов на дальности от 1200 до 1000 м задержал фашистов и способствовал отходу наших подразделений к мостам. С тревогой пришлось наблюдать, как героически, до последнего снаряда вели бой наши танки, пятясь к мосту в Каменине, и горели.

Наша сборная команда вела оборонительный бой до исхода дня 24-го февраля. В ночь на 25-е ее сменили части 7-й гвардейской армии.

25-го февраля в бригаду возвратились артиллерийский дивизион, минометный батальон и разведывательная рота. В этот же день был получен приказ о совершении марша в район города Сечень: корпус выводился в резерв фронта.

После марша главные силы корпуса расположились в районе Сечени, а 13-я бригада — в Каранчшаге, в 12-ти км от Сечени на восток. Корпус занимался боевой подготовкой, ждал пополнение, а его не было…

Так закончились боевые действия корпуса, с ним и нашей бригады, в Великой Отечественной войне. Закончились не так, как мы хотели. Хотели закончить боем, а не резервом. Но виноваты ли мы в этом?

К 13-му апреля корпус переместился к северу от Будапешта, а 13-я бригада расположилась в районе пригородных населенных пунктов Алаг и Алагвилла.

А теперь о событиях, отторгнувших меня от родного гвардейского коллектива.

8-го апреля из Москвы на мое место прибыл подполковник Владимир Михайлович Павлов, а я должен был прибыть в Москву для нового назначения. Это было неожиданно и для корпусного руководства, и для командира бригады.

Сдал должность, съездил в штаб БТ и MB фронта за предписанием, попрощался с однополчанами и 15-го апреля выехал на аэродром. Путь лежал через Будапешт. На центральной площади ординарец Семен Макаров крикнул:

— Надо остановиться, вижу водителя полковника Троценко.

Остановились, подошли к «Студебеккеру», у которого стояли названный выше водитель и офицер. Поздоровались, но вид у них был грустный.

— Куда следуете? — спросил я.

— Батю, полковника Троценко везем хоронить в Одессе.

Пораженный, поднялся в кузов, прижался головой к гробу и со слезами попрощался. Он погиб в бою за Вену 11-го апреля, за четыре дня до окончания Венской операции.

«А, может быть, останься в бригаде, был бы жив», — подумалось мне. — «Да кто это знает?»

Не один раз, бывая после войны в Одессе, я искал могилу Якова Ивановича. В 1986 году, находясь по службе в Николаеве, решил поискать там. И нашел на воинском кладбище. Поклонился, положил цветы…

…А сейчас, в самолете грусть не покидала меня. В мыслях не один раз сравнивал непосредственных начальников по фронту, и лучшим оставался Яков Иванович.

В Москве через несколько дней прояснилось, что меня предназначают на должность начальника редакционно-издательского отдела штаба БТиМВ. Я категорически возразил. Принуждать не стали, оформили представление на должность командира танковой бригады в корпус генерала Дремова, дравшийся уже под Берлином. Я возразил, просил вернуть в свой корпус.

— Теперь-то у вас уж нет оснований отказываться. Побывал в отделе административных органов ЦК КПСС, а потом 29-го апреля представили командующему БТиМВ Красной Армии маршалу бронетанковых войск Я.И.Федоренко.

— Ну что же, образование высокое, фронтовой опыт большой, готовый комбриг.

— Товарищ маршал, верните меня в свой корпус. Война кончается, я на новом месте буду чужим человеком.

— В чем дело? — спросил он начальника управления кадров.

Тот все ему доложил.

— Почему предварительно не спросили его согласия, ведь в аппарат предназначаете.

— Подвели меня подчиненные. И, улыбнувшись, маршал сказал:

— Поезжайте в свой корпус.

Вернулся 5-го мая, расположился в 13-й бригаде, где и встретил Победу. К неописуемой радости у меня примешивалась грусть: остался не у дел.

Полковник Горячев был уже откомандирован, а бригадой командовал, теперь уже полковник, Владимир Федорович Толубко.

С разрешения комкора с 10-го по 13-е мая съездил в Вену, ночевал две ночи у одного одинокого австрийца, музыканта, солиста оркестра оперного театра. Так определила комендатура: меня приятно удивил порядок в гарнизоне, патрулирование, контроль движения армейского автотранспорта.

Успел посмотреть императорский дворец, театр оперы с отвалившимся углом фронтона в результате попадания авиабомбы, университет, самый большой католический собор «Стефаньев-кирх». Побывал в начале парка «Венский лес». Видел взорванные фашистами мосты через Дунай и заменившие их наши понтонные мосты.

Хозяин-австриец подарил мне книгу о Вене, которую храню до сих пор.

Непривычно было видеть, как мужчины от юношей до стариков ходят в трусах из толстых тканей или кожи.

Красива Вена, ничего не скажешь! И, в основном, пощадила ее война.

14-го мая генерал Жданов устроил обед в честь Победы. Меня пригласил полковник Чиж. Много было тостов, поздравлений. И обоснованно: советский народ одержал историческую победу.

А 16-го комкор предложил мне должность командира танкового полка 15-й мехбригады, я согласился: выбора-то нет.

Теперь уже, как я считал, со своей бригадой расстался окончательно. Но служба, как и жизнь, комбинирует по-своему.

Читатель, особенно военный, может представить себе, как я привыкал к полку, имеющему три роты и несколько взводов, после бригады, где в подчинении танковый полк, пять батальонов и дивизионов (от трех до семи рот, батарей в каждом), восемь отдельных рот.

В мае-июне корпус был укомплектован, совершил марш в Румынию, где в июне стал механизированной дивизией, механизированные бригады — мехполками, танковая — танковым полком, а танковые полки мехбригад — отдельными танковыми батальонами из двух рот.

В июле дивизия перешла в Болгарию, в состав 37-й армии, где остановилась окончательно и занялась боевой подготовкой: ведь большинство солдат и экипажей — новички, не участвовавшие в войне.

В октябре мне был предоставлен отпуск. Так через три с половиной года я обнял жену с седой прядью волос (в тридцать-то лет!) и вытянувшихся детей. Работой, донорством, недоеданием жена сохранила нашу «троицу».

По возвращении из отпуска, в ноябре был назначен командиром мехполка во вновь образуемую механизированную дивизию; она создавалась путем преобразования стрелковой дивизии и ее полков соответственно в мехдивизию и в мехполки, с включением дополнительно двух танковых и одного артиллерийского полков.

— Чтоб через год был не стрелковый, а механизированный полк! — требовательно сказал при назначении главнокомандующий Южной группой войск Маршал Советского Союза Ф. И. Толбухин.

Полк через 9 месяцев стал механизированным, что отметил командарм генерал-полковник С.С.Бирюзов на маневрах.

А в апреле 1947-го года дивизия и полк были расформированы. Через полтора года существования, после больших затрат и усилий сотен офицеров! Пусть это будет на совести Генерального штаба.

И теперь я был назначен командиром… 13-го гвардейского механизированного полка, располагавшегося в Бургасе, в том самом военном городке, в котором мы смотрели памятник русским воинам в сентябре 1944 года.

Тепло встретили меня однополчане, которых в полку сохранилось еще много. Начальником штаба был сменивший меня в апреле 1945 года подполковник В.М.Павлов. В штабе продолжали службу майор Ярцев, капитаны Василенко и Бейгельман. Командовал танковым батальоном подполковник П.Ф.Тулов, который вскоре стал моим заместителем.

Два года я не был в полку, а через десяток дней уже казалось, что не уходил из него.

Командование дивизией было новым. Ушли на повышение генерал Жданов, полковники Чиж и Толубко.

Так, спустя два года после войны и два с половиной года после сдачи бригады Горячеву я удостоился назначения командиром того полка, в который преобразована была дорогая мне бригада.

 

«Мы сберегли народу счастье свободно жить, а не рабом»

Едва успел я вас узреть,

Дремавший стих воспрянул сразу.

Да как ту дружбу не воспеть,

Что сходна с крепостью алмаза!

Так пусть души моей волненье

В словах высоких прозвучит,

О вас, чей образ в сновиденьях

Так в сердце остается жить.

Минуло тридцать в мае этом

Победе славной на войне,

И, в юбилейный блеск одетой,

Нам встреча празднична вдвойне.

Мы помним тяжких лет ненастье,

Над прахом павших свой обет,

Лишений — мрак, успехов — свет,

Победы выстраданной счастье.

Нам боль оставил навсегда

Отход мучительный и долгий,

Когда фашистская орда

Достигла города на Волге.

И вот в боях под Сталинградом

Наш корпус зрелость показал,

За стойкость воинов и в награду

Гвардейским Сталинградский стал.

Искусство воинское наше росло

И крепло с каждым днем,

И превзошло, и стало краше

Оно фашистского во всем.

В миуских кручах, на Молочной,

В степях Донбасса, за Днепром,

Врага громили днем и ночью

Своим уменьем, мастерством.

С ее, той грязью, кто не помнит

Сорок четвертого весну?

Припас тогда пришлось дополнить

На сотню танков — не одну.

«Пантер» и «Тигров» парк засел,

Захвачен нами иль сгорел,

Но лишь одним «тридцатьчетверкам»

Под силу были те проселки.

Не сами танки грязью шли,

Одолевая топи ловко, —

Танкисты с блеском их вели,

Блистая выучкой, сноровкой.

В полях Молдавии взлетело

К высотам наше мастерство,

В «котле» зажат был враг умело

И сгибли тысячи его.

Прошли отважные бригады

По придунайским странам путь,

Чрез реки, горные преграды

Болгары нас поныне чтут.

Наш штурм запомнили белградцы,

Могилы павших берегут,

Не зря словаки нас по-братски

Друзьями верными зовут.

Сколь пройдено дорог до Гроца!

На них остался крови след,

Покрыли гвардии знамена

Мы вечной славою побед.

Но вместе с подвигом — искусство

Вложили в дело той борьбы,

Умельцы замыслов искусных —

Комкор, комбриги и штабы.

Назвать героев всех хотел,

Ведь, право, вы — герои века,

Да стих имеет свой предел

Простите слабость человека.

Нет, не забыли мы с годами

Друзей, не кончивших поход,

Что шли к Победе вместе с нами,

Но не вкусили ее плод,

Гордимся тем, что мы причастны

К Победе трудной над врагом,

Что сберегли народу счастье

Свободно жить, а не рабом.

Дано народом, и мы носим

Большое званье «ветеран»

И молодых гвардейцев просим

От имени однополчан:

Крепите войско. Если случай

На нас погонит вражьи тучи,

А Родина обяжет вас,

Удар обрушите могучий,

Уверены, не хуже нас.

Как рады, милые подруги,

Мы с вами встречу разделить

Словами любящих супругов

О вас с восторгом говорить

Вы много бед в войну узнали,

Сирот от гибели спасли,

Победе труд свой отдавали

И донорами быть смогли.

Хотя жестокая война

Всем сединой виски покрыла,

Но вы сильнее, чем она

Детей и верность сохранили.

Мы вам, подруги боевые,

В делах и битве удалые,

Сегодня дарим вновь и вновь

Сердец биенье и любовь!

Тут вам судить, каков поэт,

И пусть стихи мои плохие,

Но в них душа моя поет

От встречи с вами, дорогие.

 

«Мое Тарутинское утро»

Мы помним утро грозовое,

Фашистской нечисти приход,

Ее злодейства, эшафот…

И много делаем, чтоб злое

Не испытал опять народ.

Но знаю я другое утро —

Из тех, что в памяти моей

Так ярко светится, как будто

Минуло лишь десяток дней.

В то утро корпус Сталинградский

Искусно силы развернул

И смелым натиском солдатским

Вновь под Турутино блеснул.

Маневром доблестных танкистов

Он вражьи части окружил

И в тот же миг атакой быстрой

Их обескровил и пленил.

Ликуя, жители селенья

Сбежались к нам со всех сторон:

С любовью, радостным волненьем

Нас обнимали и с почтеньем

Советский гладили погон.

Средь сотен возгласов счастливых,

Как песня, лившихся вокруг,

И детской речи торопливой

Мне говор женщин лег на слух:

«Свободы мы не ждали скорой,

Но вы пришли, родные, впору:

Побить и сжечь нас ворог мог,

Да, видно, сам послал вас бог!»

Немного слов,

Но слезы счастья обильно падали из глаз.

Была та радость их прекрасна,

В очах сияла и не гасла

Играла в каплях, как алмаз!

Шагал сюда я через грозы,

Отмечен в штурме городов,

Но были слезы те дороже

Мне грудь венчавших орденов.

И до финала поминутно

В боях нелегких снова был,

Но то тарутинское утро

С собой пронес и не забыл.

 

«Болгарскому брату»

Ты верил в тяжкую годину мне, как себе,

болгарский брат,

И посылал фашисту в спину

свинцовый гибельный заряд

Когда дорогою сражений к тебе

на помощь я пришел

В одном строю, в едином рвеньи,

к Победе ты со мною шел.

Друзьям я рад, но званьем брата

того назвать всегда готов,

Кто, как болгарин, вместе, свято

и был, и будет бить врагов.

Это было надписано на альбоме,

подаренному генерал-полковнику БНА

Кабакчиеву Августу Христовичу

в Софии.

 

«Мы опять с тобою друг»

Снова мы с тобою, друг,

У Кремля, где в тесный круг

Боевых собрал друзей

Наш победный юбилей.

Сердце нас позвало в сад,

Где лежит Герой-Солдат,

И, его покой храня,

Замер воин у огня.

Вот к нему идут, идут,

В Неизвестном люди чтут

Всех, презревших смерть бойцов —

Вражьей гибели творцов.

Здесь не только скорбь, печаль

И истории скрижаль, —

Здесь победы торжество!

Здесь бессмертие того,

Кто в боях нам другом был

И в победу жизнь вложил.

Он безвестен… молодым,

Нам знаком и мы скорбим,

И о нем, и о других,

И не прячем слез мужских.

Сколько их, друзей легло,

Чтоб и вновь оно взошло —

Солнце мира над землей,

Облик их всегда живой!

В сердце раненом храним,

Торжествуя, к ним спешим.

Нам с тобою повезло:

Смерть от сердца отнесло,

Но следы ее когтей

С каждым годом все больней

Часто враг дырявил нас,

Но, поправившись, тотчас

Я найти тебя спешил

И в сраженье находил:

Как же рад бывал всегда,

Встретив выжившим тебя!

Лишь мы обняли подруг,

Как опять досталось друг,

Нам на ратный труд налечь,

Мир от недругов беречь.

Вновь тобою восхищен:

Трудным делом не смущен,

Ты трудился много лет

И оставил добрый след.

С возрастом порой грустят,

Быстро годы, мол, летят,

Ты же полон счастья жизни,

Без ворчливости капризной:

Оттого-то и хранит

Облик твой отрадный вид.

Право, грусти то достойно,

От того лишь не спокойно,

Что зажечь в сердцах ты мог,

Да погас и не зажег.

Горе словно петля душит,

Коль вложил ты детям душу,

Отдал им любовь, совет,

А случился… пустоцвет.

Ох! Как часто и невольно

Память душу ранит больно,

Если спрятал ты любовь,

От которой вновь и вновь

Закипает в жилах кровь.

У тебя же, друг мой добрый,

Нет причин для сильной скорби:

Людям все, что мог, ты дал,

В такт с любовью прошагал.

Да, не раз с тобою, друг,

Поспешим мы в этот круг,

Чтобы павшим дань отдать

И друзей в объятья взять!