Беспокойство не покидало Костелло, пока он обследовал почтовые ящики в парадной. С блока F квартала Мулен; вышеупомянутая мельница — Мулен была снесена с лица земли, чтобы уступить свое место этому кварталу. Там, где раньше вращались ее колеса, устроили игровую площадку для детей — квадратная, вонявшая собачьей мочой песочница, полная окурков.
Беспокойство не покидало Костелло, потому что если тип, которого он искал, — Фернан Маньяно — действительно убийца, то он вполне мог на него наброситься, и тогда Костелло в конце пути ждал удар по черепу.
Маньяно, 4-й этаж. Костелло вздохнул и потащился вверх по лестнице: в лифте можно было нарваться на банду городских крысенышей. Лестничные стены были испещрены надписями, восхваляющими прелести некой Бабетты. Степень падения нравов современников не переставала удивлять Костелло. Скоро женщинами будут торговать на аукционе.
Запыхавшись, он остановился на площадке четвертого этажа. Нашел серо-зеленую дверь с полуотклеившейся табличкой: Маньяно. Костелло позвонил. Дверь почти тут же распахнулась, и Костелло подпрыгнул от удивления. На него смотрел великан, облаченный в ярко-розовый спортивный костюм, с объемом груди приблизительно два метра пятьдесят; на шее болталось желтое полотенце, густые темные волосы украшала розовая бандана.
— Чиво? — рыкнула эта гора мяса.
— Фернан Маньяно?
— Чиво?
Парень будто ненароком сжал огромные кулаки.
— Полиция! — поспешно объявил Костелло, извлекая удостоверение. — Всего несколько вопросов.
— Чиво?
— Я могу войти?
— Чиво…
Гигант неуклюже уступил дорогу. При ходьбе ляжки у него терлись одна о другую. Костелло проник в маленькую двухкомнатную квартиру, которая была просто набита культуристскими тренажерами. Непрошеные капли пота потекли по шее полицейского. Хозяин квартиры преспокойно жевал резинку.
— Итак, — поторопился заявить Костелло, — вы работали в лаборатории Витез с пятого сентября девяносто седьмого года до двенадцатого марта девяносто восьмого. Так?
— Чиво…
— Вы владелец частного голубого пикапа «рено»?
— ?..
— «Экспресс» у вас есть?
— Чиво?
— Вы были уволены с места службы, поскольку вас обвинили в краже анаболических препаратов. Так?
— ?..
— В краже наркотиков…
— Чиво?!
— Что вы делали вечером двенадцатого августа, неделю назад?
Культурист вместо ответа выдул пузырь из своей жевательной резинки.
— В прошлый четверг… что вы делали в прошлый четверг? — не унимался Костелло.
Маньяно сел на красно-зеленый тренажер и начал перекидывать гантели с руки на руку. Костелло заволновался.
— В прошлый четверг, вечером, вы знаете, что вы делали?
— А чиво…
— Не будете ли столь любезны сообщить мне об этом?
— А чиво?
Костелло глубоко вздохнул.
— Ну так что же вы делали?
Маньяно указал на афишку, прикрепленную к стене. «ДЖОКЕР БУНКЕР, зал чемпионов».
— Вы провели вечер в вашем спортивном клубе?
— А чиво?..
— Есть свидетели, которые могут это подтвердить?
Гигант задумчиво переместил резинку из-за правой щеки в левую. Костелло кашлянул:
— Я хочу сказать, видел ли вас там кто-нибудь, кто может подтвердить, что вы там были?
— А чиво?
— А с какого времени вы находились в клубе?
Маньяно выбросил семь пальцев, толстых как сардельки.
Костелло записал: 19 часов.
— И вы были там до?..
Десять пальцев.
— Прекрасно. Я покидаю вас. Если понадобитесь, я вас побеспокою.
— Чиво…
Гигант не пошевелил и пальцем.
— До свидания, — завершил свою речь Костелло.
Прозвучавшее «до свидания» как будто включило некий механизм: хозяин квартиры тут же встал, не сгибая ног, направился к двери и распахнул ее. Та с грохотом ударилась о стену. Костелло вышел по стеночке. Маньяно смотрел, как он уходит, — центнер мяса, упакованный в розовое трико, а в глазах — слабый отсвет работы внутренних механизмов.
Может быть, располагая лексическим запасом в одно-единственное слово, он домогался включения в Книгу рекордов Гиннесса?..
Четверг, 12 августа, был днем, когда исчезла Жюльет Делатр, между двадцатью и двадцатью тридцатью. В случае, если вышеназванный субъект в розовом находился тогда в зале, он не мог совершить убийство. Во всяком случае, выяснить это будет нетрудно.
Вторым обладателем голубого «рено-экспресса» был некий помощник лаборанта, идентифицированный как Мишель Ренар. Его уволили четыре года назад.
Он числился в агентстве и в течение двух лет получал минимальное денежное пособие, но после того, как от сигареты, которую он курил в постели, сгорело к чертовой матери его нищенское жилье, Ренар оказался на улице. У него только и остался что вышеуказанный «рено», в котором он и жил. Ренар был законченным алкоголиком, и Костелло, должным образом информированный районными социальными службами, обнаружил его около городского сада. Устроился Ренар по-царски: он возлежал, высунув ноги в открытое окошко пикапа, посасывая красное вино из литровой бутыли.
— Ренар Мишель, если не ошибаюсь?
— Я чист, инспк'тр! — возмутился Ренар, с трудом отнимая горлышко бутылки от растрескавшихся губ.
— Отвечай! Ренар, это ты?
— Как утв'рждают.
— Кто это утверждает?
— Л'ди. Но люди говорят все, что им в голову взбредет.
— Ты работал в медицинской научно-исследовательской лаборатории?
— Может, и работал…
— Ренар, советую тебе сменить тон. Я придерживаюсь старой школы и, не задумываясь, применяю силу при встрече с подозрительными элементами!
— Моссью, да! Да! Я тру-дил-ся на бл'го науки!
— А почему тебя уволили?
— От зависти! Я был слишком блестящ!
— Та-та-та… Поосторожней… Тебя уволили, потому что ты однажды в пьяном виде ударил начальника. Вот почему тебя отстранили от должности. Будешь ли ты столь любезен сообщить, где находился в прошлый четверг между восемью и девятью часами вечера?
— Откуда мне знать, когда я даже н-не знаю, какой с'г'д'ня день…
— Тем хуже для тебя, потому что на тебя наверняка навесят обвинение в убийстве. Давай поднимайся и — марш в полицию!
— Д-да эт-то н'честно… Как вы хотите, чтобы я кого-нибудь убил, если я даже ссать прямо не могу?
— Это ты будешь рассказывать в комиссариате. Давай пошли!
Костелло схватил Ренара за воротник и приподнял. Бродяга практически ничего не весил: морщинистая кожа да кости. Ренар сначала раскачивался, потом тронулся с места, беспрерывно ругаясь себе под нос. Костелло его не слушал. У этого горемыки приблизительно столько же шансов стать убийцей, как у Боссюэ — автором тяжелого порно. Но по предписанию…
По дороге Ренар обернулся к полицейскому:
— П'чему, — начал он своим тягучим голосом, — п'чему вы меня спр'сили, вкалывал ли я в л-лаб-лаб-латории?
— Потому что я ищу одного типа, который работал в лаборатории и у которого есть голубой пикап, как у тебя.
— Одн'го т'кого я знаю.
— Да что ты говоришь…
— Ладно, я еще в своем уме-е и зна-аю, что г'в'рю!
— Слушаю внимательно!
— Ум'раю от жажды…
— Хочешь, чтобы я освежил твою память несколькими хорошими затрещинами?
— Не с'тоит ст'раться… У м'ня остал'сь мало не-е-ронов… У м'ня цирроз г'ловного м'зга, так д'т'р ск'зал.
Костелло вздохнул, щелкнул своими длинными пальцами. Разве милосердие состоит не в том, чтобы побеждать свое отвращение во имя подлинной любви к обездоленным? Он вытащил из кармана стофранковую купюру.
— Этого тебе хватит, по крайней мере, на пару дней для утоления жажды.
Ренар протянул было руку, но Костелло оказался проворнее и засунул купюру в карман рубашки. Ренар закусил губу.
— Л'дно… Был там од'н тип, к'т'рый вкалывал вместе со мной. Но он был настоящий мерзавец.
— Мерзавец? Что ты имеешь в виду, употребляя столь оскорбительное выражение?
— Мер-завец, одно слово. Он любил забавляться с кусками.
Костелло почувствовал, как волосы у него встали дыбом.
— Кусками чего?
— Жи-жи-вотных… Он д'лжен был к'нчать их, к'гда они уже не г'дились. Ему это нравилось, пр'вда, такой гад. Нарежет их на куски и играет с ними. Никакого уважения, ч'рт в'зьми! Я его н' п'реваривал! П'т'му что я, слышь? — я ж'в'тных лю-ю-блю, и Брижит Бардо-о-о то-о-о-же!
Костелло почти дрожал от радости.
— Как его звали?
— З-забыл… Как тачку…
— Какую тачку?
— Ну… как м'шину!
Они стояли у комиссариата. Костелло пропустил Ренара вперед, не переставая расспрашивать его:
— Что это значит, «как машину»?
— Н' знаю…
— Серьезный улов, как вижу! — окликнул Костелло дежурный, сидевший за бежевой пластиковой стойкой.
— Отправь-ка этого на холодок, пока говорить не начнет. Я его возьму через несколько минут.
Полицейский увел изо всех сил сопротивлявшегося Ренара.
Жан-Жан что-то писал на картонной обложке, пробуя новый флюоресцирующий фломастер, и едва удостоил взглядом запыхавшегося Костелло, когда тот заявил с порога:
— Костелло с докладом прибыл.
Жан-Жан возвел глаза к небу.
— Мною была проведена встреча с двумя подозреваемыми, — тараторил Костелло, следя за летавшей в кабинете мухой. — Первый подозреваемый — дебил, который может произносить только слово «чиво». Второй — лицо без определенного места жительства в состоянии сильного алкогольного опьянения. Замыкает список некий третий правонарушитель, у которого есть голубой «рено-экспресс», который работал в лаборатории Дютей, где ему надлежало убивать подопытных тварей, и он получал удовольствие, забавляясь с их телами.
Жан-Жан напрягся, как сеттер, почуявший добычу.
— А этот откуда взялся?
— Работал вместе с Мишелем Ренаром, бродягой. Судя по всему, в картотеке не числится.
— Дальше…
— Ренар не может вспомнить, как звали этого человека. У него не мозги, а губка, пропитанная красным вином…
— Нажми на него!
— Легко сказать! Он помнит только, что человек, о котором идет речь, носил такое же имя, как машина…
— Ксанти? Лагуна? Вольво?
— Не знаю я.
— Вот дьявол! Нам просто необходим этот тип, слишком много совпадений. Ладно, пусть твой Ренар дозреет, допросишь его чуть позже. И отправь Рамиреса в лабораторию, кто-то же там должен помнить об этом неуловимом лаборанте.
— Сомневаюсь, чтобы они согласились подтвердить нам, что используют нелегалов. Кроме того, они позавчера закрылись на лето. Откроются только в августе.
«Убью!» — подумал Жан-Жан, проворчав:
— О'кей, все!
Костелло кашлянул.
— А… про жену Блана есть что-нибудь?
— Ничего. Жорж обходит их знакомых. Я так считаю, что она смылась.
Костелло вышел. Жан-Жан опять взялся за фломастер. Он чуял, что победа близка, так близка, как на охоте, когда малейшее движение может спугнуть добычу.
Силы покинули Марселя. Выйдя от коротышки, он побрел куда глаза глядят, потом вспомнил, что в полдень заступать на службу, и вернулся домой, чтобы перекусить и переодеться. Мадлен не появилась. Дом был пуст, мрачен, повсюду разбросаны детские игрушки. Кастрюлька, в которой варили кофе, по-прежнему стояла на плите, а кружки — на столе. Стоило прикупить где-нибудь несколько тараканов, парочку пауков с паутиной — и лучшей декорации для трагедии не придумать.
Телефон молчал. Он взглянул на него и уже через секунду набирал номер Надьи. Ответил гнусавый старческий голос. Марсель попросил Надью, на том конце провода что-то невнятно пробормотали в ответ, он ничего не понял.
— Нету! Работа! — выкрикнул в конце концов старик.
— Спасибо, до свидания!
Но старик уже повесил трубку. Марсель несколько минут смотрел на свою трубку, а потом положил ее. Переоделся. Ополоснул лицо. Со вчерашнего вечера он думал безостановочно и теперь чувствовал, что совсем обалдел. Его не отпускало какое-то предчувствие. В душе угнездилась тоска, и она все усиливалась. Никуда Мадлен не уехала. Она изо всех сил сопротивлялась их разводу и никак не могла понять, что между ними все кончено; так не ведут себя, если не сегодня завтра собираются свалить с каким-нибудь хахалем. С ней что-то случилось.
Старик Жорж любезно улыбнулся Каро, предложившей ему холодного лимонада.
— Разве в такую жару откажешься?.. Вы шьете?
Он махнул рукой в направлении большой швейной машины, разложенных тканей, манекена из лозы.
— Да, немного, чтобы легче было свести концы с концами. И кроме того, Жаки, моему мужу, нравится, когда я хорошо одета. Когда шьешь сама, дешевле получается.
— Вы ее хорошо знали?
Макс постарался скрыть неуместный зевок. Он буквально засыпал. Он допросил Эльзу Да Коста, жену Жан-Мишеля, который работал барменом, и целый выводок толстух в леггинсах в спортивном клубе, потом они направились в ресторанчик, который Жорж хорошо знал. Спагетти с мидиями и чесноком, хорошее розовое вино — это совсем неплохо, но такая пища не из легких! Тем более что Макс привык в это время к салату с тунцом и бутылке минеральной воды. Найти бы скорее эту тетку и вернуться домой, в уют.
Каро, прежде чем ответить, сделала глоток лимонада.
— Да, но мы виделись в основном в компании. Это, скорее, Марсель дружит с моим мужем.
— Вы все дружите. Скажите, а…
— Я вас слушаю.
— Вы не думаете, простите меня за нескромность, ну, могла ли Мадлен… с кем-нибудь…
Макс разлепил тяжелые веки. Приходят же этим старикам в голову всякие мерзости.
— Да бог с вами! — возмутилась Каро. — Жан-Мишель Да Коста, который работает в «Кларидже», конечно, не Аполлон, скорее уж Вакх, а Жаки… не хотите ли вы сказать, что Жаки, мой муж…
— Нет, нет, что вы, — умильным голосом запротестовал Жорж.
— Ну а Паоло и Бен… Да нет, я не думаю, что они во вкусе Мадлен. Ей скорее нравились такие крепкие парни, как Марсель… А они, знаете, такие «ни два ни полтора», понимаете, что я имею в виду?
— Понимаю… понимаю, — произнес Жорж, который почувствовал, что пришло время возвращаться в родные пенаты. — Спасибо, мы вас покидаем… Макс!
Тот вздрогнул, выпрямился. Жорж встал. Макс, скрывая очередной зевок, последовал его примеру.
— Контадини и Лебек, они оба холостяки, кажется?
— Да. Работают в гараже «Палас».
— Мы там чиним свои машины.
— Знаю.
— Контадини, — задумчиво протянул Жорж. — Что-то мне это напоминает… Я уже слышал это имя.
Каро вежливо улыбнулась старому полицейскому. Ей еще надо было переделать два платья. Макс стоически покачивался на своих огромных ногах.
— Ну что ж, мы уходим. Простите, что побеспокоили, — заключил Жорж, прощаясь.
Они вышли во внутренний двор, жара просто обрушилась на них.
Каро постояла на пороге, пока они не исчезли за углом. Да что же приключилось с Мадлен? Не могла же она покончить с собой? Бедняга Марсель, наверное, места себе не находит.
Марсель действительно не находил себе места. Он заступил на пост совершенно механически. До Надьи было не дозвониться. Мадлен не могла улетучиться, размышлял он. И потом, будь у нее любовник, она бы не перестала несколько месяцев назад принимать свои пилюли. С ней что-то произошло. Но что?
Застыв посреди сигналящего потока машин, истекая потом, Марсель не мог отвести взгляд от перегретых на солнце автомобилей, которые скользили перед ним длинными лентами звенящего металла. Что бы ни случилось с Мадлен, это серьезно, достаточно серьезно, если она не подает признаков жизни.
Никаких признаков жизни.
Марсель почувствовал резкую боль в солнечном сплетении. А если Мадлен лежит где-нибудь мертвая? Если у нее случился инфаркт?
В гараже все было спокойно. Паоло и Бен молча работали. Радио приглушенно мурлыкало что-то.
Коротышка раздавил окурок, не выпуская из рук грязный масляный карбюратор. Час, чтобы нагреть духовку. Часа четыре-пять, и мясо будет готово. Обидно, конечно, он больше любил сырое. Кончится тем, что придется скормить все собакам. Он вновь увидел перед собой испуганное лицо Мадлен, ее глаза, полные ярости и упрека, и улыбнулся сам себе. Представил огромные черные глаза Надьи, распахнутые от ужаса, и улыбнулся еще раз, да так весело, что проходящий мимо хозяин удивился:
— Что, так весело вкалывать?
— Нет, вспомнил один анекдот про бельгийца. Знаете, про одного типа, который…
— Уши вянут от твоих идиотских историй, — прорычал патрон.
Я тебе когда-нибудь прижгу яйца паяльной лампой. И глаза выжгу, и залью в твой поганый рот машинного масла.
Его полный ярости взгляд уперся в двух выросших в воротах полицейских.
Медленным шагом к ним направлялись старый Жорж, который, казалось, плавился на ходу, и Макс, находившийся на грани обморока.
— Мес-сье… Полиция.
— Да неужто? — расхохотался Бен.
— Несколько вопросов… — Жорж перевел дыхание, утер со лба пот, — по поводу Мадлен Блан. Она исчезла, — подытожил он свою речь.
— Ну да, мы в курсе.
Паоло подошел к напарнику, и они с Беном уставились на полицейского.
— Как положено по протоколу: вам известно, где она?
— Ни малейшего представления, — ответил Бен, вытирая руки о комбинезон.
— Мы больше с Марселем водимся, чем с Мадлен, — пояснил Паоло. — Мы вместе ходим на карате.
— По вашему мнению, она ему не изменяла? — поинтересовался Жорж, понижая голос.
— Да никогда! Мадлен как наседка. Из дома ни шагу. Она никогда на мужиков и не смотрит.
Поправим мишень.
— Эй, а вспомни-ка того тренера по плаванию, который ухлестывал за ней на пляже.
— Да она просто разыгрывала его, и все.
— Конечно, но когда они с Марселем начали…
— Что начали? Они ссорились? — бросился уточнять Жорж.
Теперь укол.
— По правде говоря, они разводятся.
Жорж спокойно заполнял блокнот своим мелким почерком. Значит, Блан и его жена между собой не ладили. А эта верная Мадлен не возражала, когда ее клеили на пляже.
— Вы знаете, как зовут этого тренера?
— Нет! — хором ответили оба механика.
Жорж задал еще несколько вопросов, записал ответы, взглянул на Макса, который от усталости уже начал косить, закрыл блокнот и сунул его в карман.
— Итак, господа, продолжайте работать. Контадини… знакомая фамилия… Но откуда я ее знаю? Может быть, общие знакомые?
— Не думаю.
— Ладно. Не важно. До свидания, месье!
Жорж и Макс не торопясь двинулись к выходу. Коротышка глубоко вздохнул. Он-то прекрасно знал, почему старику Жоржу знакомо его имя. И прошедшие тридцать пять лет тут не помеха.
Жорж размышлял, перекидывая зубочистку из одного уголка рта в другой. Он уже написал рапорт, отправил домой безумно раздражавшего его Макса и теперь, уютно устроившись в служебке, потягивал пастис, играя в карты с Марроном, таким же ветераном полицейской службы, как и он. Контадини… Имя почему-то у него связывается с пожаром. Да, с пожаром. Ночь, гроза. Какие-то развалины… Но когда это было? И где? Вдруг, как озарение, он увидел искромсанный труп и подскочил на месте; пастис из перевернутого стакана растекся по столу. Маррон возмутился:
— Жо, ты сбрендил, что ли?
— Вспомнил! Пожар в Ла Паломбьер!
— Жо, с тобой все в порядке?
— Там я и слышал эту фамилию, это фамилия той женщины!
— Какой женщины? Успокойся! И объясни все по порядку!
— Ее нашли под развалинами, ее и мальчишку, недели через две после пожара. Думали, они сгорели. А оказалось, сгорел только парень.
— Какой парень?
— Сгорел парень. А то, что в доме есть погреб, никто не знал.
Маррон залпом осушил свой стакан.
— Объясни еще раз. Я ничего не понимаю.
— Ла Паломбьер — ферма в Эстреле, понимаешь, стоит на отшибе. Эта Контадини жила там со своим сыном, мальчишке было лет десять. Ну а потом гроза, и молния ударила в дом. Все сгорело. Там нашли обуглившиеся кости и решили, что это они. Но на самом деле они укрылись в погребе, под развалинами.
— И умерли? — спросил Маррон, пытаясь скрыть зевок.
— Женщина — да, она умерла. Череп размозжило. А мальчишка был жив.
— Черт возьми!
— Вот именно. Через две недели после пожара там работал бульдозер, их и нашли. Я тогда был совсем молодой. Но запомнил глаза этого мальчишки, такие глаза, я тебе скажу, хуже, чем по телевизору показывают.
— И он не умер от голода?
— Маррон, не сойти с этого места, если вру: он жрал свою мать.
Маррон недоверчиво уставился на Жоржа.
— Да брось ты… Хватил, что ли, лишнего?
— Он ел ее, чтобы выжить, понимаешь? Две недели в полной темноте рядом с трупом собственной матери, когда подыхаешь от голода и холода. Дело было зимой, кажется… Но тогда…
— Тогда что? — спросил Маррон, который никак не мог взять в толк, к чему все это.
Жорж всегда был одним из тех, кто задает слишком много вопросов.
— Этот парень, которого я допрашивал сегодня после обеда, вероятно, он, этот мальчишка, возраст подходит!
— Может быть, просто совпадение! А сгорел-то кто?
— Если не ошибаюсь, сосед, хороший приятель матери, как говорил пацан. Понимаешь, что я хочу сказать? Он не успел выйти из комнаты, молния прошла через окно, и р-р-раз! — подвел итог сказанному Жорж с широким трагическим жестом.
— Молния — это опасно, — согласился Маррон. — Ну так что с нашей партией? Закончили, нет?
— Закончили. Я иду домой. Надо посмотреть старые записи. Пока, Маррон.
Старый честный Жорж вышел на улицу в теплые сумерки.