Сегодня утром хоронят Матье Гольбера. На похороны отправились все: Мондини, Кэнсоны, Мигуэны. Полчаса назад ушли Иветта и Поль. Элен отказалась участвовать в церемонии. Я слышу, как она листает какой-то иллюстрированный журнал — листает так нервно, словно сидит в приемной врача. Когда Иветта узнала о том, что Элен не хочет идти на похороны, ее осенила блестящая мысль: предложить ей прийти к нам, дабы составить мне компанию, а самой таким образом получить возможность пойти на кладбище. «Это поможет Элен избавиться от тех черных мыслей, что неизменно будут мучить ее, останься она дома в полном одиночестве», — пояснила Иветта. Виржини со своими куклами играет в саду. В данный момент она устроила одной из них весьма основательную порку: «Вот тебе, противная, вот тебе; ты как следует этого заслужила» — и так далее: шлеп, шлеп, шлеп; не знаю уж, с кем именно девочка таким образом сводит счеты, но делает она это явно от всей души.

Похоже, сегодня на редкость хорошая погода: небо чистое, ни ветерка. Я представляю себе, как под ярким солнцем вдоль пожелтевших уже полей медленно движется мрачная похоронная процессия. Но никак не могу представить, что Бенуа тоже лежит в могиле, на этом самом кладбище. Основано оно было в одном симпатичном, заросшем зеленью местечке, насколько я помню, в 1976 году — так что среди прочих кладбищ его до сих пор можно считать почти новехоньким. Надо же: я лишена возможности даже сходить на могилу Бенуа. Иветта сказала мне, что Рено тоже там похоронен. Поэтому я хорошо понимаю, что Элен просто не в силах идти на похороны совсем еще маленького мальчика, которого закопают чуть ли не бок о бок с сыном ее мужа. Интересно: а пошел ли на похороны убийца? В фильмах такое нередко случается.

Элен со мной почти не разговаривает. Лишь пара фраз о погоде, о том, который час; спичка чиркает о коробок — по комнате разливается запах табачного дыма. Шелест слишком быстро переворачиваемых страниц. И ее дыхание — частое. Что-то чересчур уж частое.

— Хуже всего бывает, когда думаешь о том, что его положили в этот маленький ящик. О том, что твой ребенок лежит теперь в ящике. Как… как какая-то почтовая посылка. В совсем маленьком… ну… вроде ящика из-под вина, например. Забавно, а?

Элен явно нехорошо. Я с трудом сглатываю слюну. Голос у нее дрожит. Лишь бы только ей не вздумалось сейчас заплакать. Я ведь и раньше совершенно терялась при виде плачущих людей.

— А Полю, видите ли, захотелось пойти на похороны. Непонятно зачем: мы совсем не знаем этих людей; но нет, он решил непременно там быть — из солидарности, понимаете ли. Красивое слово — «солидарность». Но ведь это не вернет им их сына. Я была против того, чтобы он туда пошел, но если ему что-то втемяшится в голову… Мне совсем не хотелось оставаться в одиночестве, в такой-то день. Простите меня, Элиза; наверное, я уже надоела вам своей болтовней.

Да нет, это вовсе не так, Элен; как же мне вам объяснить? Как сказать о том, что я хорошо понимаю ваше состояние? Проклятое мое тело — наотрез отказывается мне служить. Слава Богу — явилась Виржини.

— Можно попить воды? Мама? Мама, что с тобой?

— Ерунда, дорогая; ничего страшного. Иди попей на кухне.

— Это из-за Матье ты стала печальная?

— Да, мне немного грустно.

— Но ведь с Матье ничего страшного не произошло: он наверняка доволен, что попал прямиком в рай.

— Да, конечно. Ну, беги же на кухню и попей.

Девочка убегает — легко и быстро.

— До чего же я распускаюсь, когда на меня такое находит. Просто смешно. Счастье еще, что Поля здесь нет — он терпеть не может моих нервных припадков.

И это наш славный Поль, который определенно производит впечатление просто-таки образцово терпеливого человека. Теперь я лучше понимаю, почему Элен кажется обычно такой грустной и отрешенной. Виржини вихрем вылетает из кухни и с дикими воплями бросается в сад. Похоже, смерть ее маленького приятеля вовсе никак на ней не отразилась. Выглядит это довольно странно, если вспомнить, как отчаянно плакала она в тот день, когда он погиб. Наверное, ей каким-то непостижимым образом удалось затолкать все мысли о происшедшем в самый дальний уголок своего сознания и запретить себе вспоминать об этом.

Интересно, который теперь час? Элен снова делает вид, будто читает журнал. Атмосфера в доме какая-то нездоровая; я напряжена до предела: нервы — точно струны у скрипки.

— Мне ни в коем случае не следовало в тот день разрешать Рено играть в саду. Ведь это неизбежно должно было случиться. Неизбежно.

Судя по всему, у нее сейчас начнется истерика; и что же мне делать в такой ситуации?

На всякий случай я приподнимаю палец.

— Heт, Элиза, я знаю, что все произошло по моей вине, я прекрасно это знаю; вам вряд ли удастся убедить меня в обратном.

Я вновь приподнимаю палец.

— Я знала, что это случится, знала; я все чувствовала и ничего не сделала, чтобы это предотвратить, ничего. Его нашла Виржини. Она позвала меня; он лежал на животе, а вокруг — столько крови! Я подхватила Виржини на руки и бросилась к дому — вызвать «скорую помощь». Я не хотела, чтобы Виржини опять его увидела, поэтому вернулась туда и прикрыла его махровым полотенцем — оно почти тут же стало совсем красным… ненавижу красное. Никогда ничего красного не ношу.

Интонации ее голоса постепенно приобретают явно нездоровый оттенок. У садовой калитки раздается звонок. Уфф.

— Добрый день, Виржини; все в порядке, дорогая моя?

Иветта. Наконец она входит в гостиную.

— Ну как, Элен, все в порядке? Мы не слишком задержались? Поль ждет вас в машине, он куда-то очень спешит. Да что с вами, Элен?

— Уже иду. Просто искала в сумке носовой платок: что-то насморк на меня напал.

— Насморк? Должно быть, это сенная лихорадка: такая жара на улице.

— Наверное. Ну что ж, пора мне бежать. До свидания, Элиза, до свидания, Иветта; до скорого. Виржини, мы уходим!

— До свидания.

— До свидания, кроха!

Дверь за ними закрывается.

— О-ля-ля, до чего же это было чудовищно! — восклицает Иветта, принимаясь накрывать на стол. — Если бы вы только видели! Мать хотела броситься в могилу, на гроб — пришлось удерживать ее силой. Поль страшно побледнел. Клод Мондини разрыдалась; ее муж едва не сделал то же самое. Что же до Кэнсонов, то они, похоже, явились туда исключительно для того, чтобы покрасоваться. На Бетти была шляпа с вуалеткой — смех, да и только; а Манюель напялил белый костюм. Мы вроде бы не в Китае живем, чтобы на похороны-то в белом ходить! Иссэра там не было, зато пришел этот молодой инспектор — Флоран Гассен; симпатичный парень, и вид у него очень серьезный — немножко похож на Патрика Брюеля, представляете?

Еще один красавец-мужчина на мою голову. Может, хватит — я и так уже не знаю, что с ними делать!

— Стефан тоже там был, с женой. Вот уж эту дамочку приятной особой никак не назовешь! А у него здоровенный синяк в пол-лица, причем ужас какой распухший. Куда я подевала эту масленку? А, вот она! К тому же жара была такая, что у всех пот буквально ручьями струился. Кюре — молоденький такой, говорил не то с южным акцентом, не то еще с каким — короче, никто ничего толком и понять не смог; а что до последних слов утешения, так я уже что угодно готова была отдать, лишь бы оказаться подальше оттуда. Как только официальная церемония закончилась, Поль кивнул мне, и мы быстренько уехали.

Да, похороны, похоже, выглядели и в самом деле совершенно чудовищно. Любопытно: неужели Поль даже не остановился возле могилы сына? Иветта открыла кран на кухне. Теперь голос ее доносится издалека:

— Жан не захотел пойти туда. Он считает это нездоровым явлением.

Жан? Ах да: Жан Гийом. Значит, они уже чуть ли не на «ты»… А насчет «нездорового явления» я с ним вполне согласна. Похороны… Наверное, идеальным случаем были бы похороны без покойника; но, увы, такое случается крайне редко.

— Вот; все готово!

Иветта подкатывает мое кресло к столу. Я чувствую запах… Ну-ка, подумаем… Кукурузное пюре? Точно. Значит, мои органы чувств постепенно восстанавливают свою способность восприятия окружающего. Я изо всех сил стараюсь жевать. Внезапно чувствую чью-то руку на своем запястье и тут же замираю.

— Надеюсь, полиция скоро отловит этого монстра; вещи творятся и в самом деле слишком ужасные. Представьте себе, у меня даже аппетит пропал от этого зрелища.

Проглотить прожеванное мне стоит несколько большего труда, чем обычно. Однако лично я проголодалась весьма основательно. Может быть, это и звучит совершенно чудовищно, но аппетита я отнюдь не утратила. Увы — Иветта уже яростно убирает со стола. Может, она предложит мне что-то на десерт? Нет — никакого тебе десерта. Я слышу, как она наливает себе кофе. Аромат кофе дразнит мое обоняние, хороший крепкий кофе — хоть бы ложечку… Но, конечно же, права на кофе я лишена. Сижу себе в своей коляске, как куль с песком, а в животе урчит от голода. Остаток дня проходит в весьма гнетущей атмосфере — Иветта «потрясена до глубины души». От нечего делать вновь и вновь прокручиваю в голове пленку происшедших за последние месяцы событий:

1) Я встречаю Виржини; девочка утверждает, что ей многое известно о совершенных в округе убийствах детей.

2) Правдивость ее рассказа подтверждается последующим обнаружением трупа Микаэля Массне.

3) Я знакомлюсь с ее родителями, Полем и Элен Фанстан, и их друзьями: Стефаном и Софи Мигуэн, Манюэлем и Бетти Кэнсон, Жан-Мишелем и Клод Мондини.

4) Кто-то непонятно почему пытается меня убить!

5) Виржини предсказывает близкую смерть Матье.

6) Матье убит.

И что же из этого следует?

Виржини явно находится в центре событий. Но я-то тут при чем?

Разве я могу сыграть хоть какую-то роль в этом чудовищном спектакле, будучи более чем инвалидом — почти ничем?

Похоже, погода переменилась: дело явно идет к дождю. Небо сейчас, наверное, весьма основательно смахивает на состояние моей души — такое же неспокойное, раздраженное и… замершее в нерешительности.

Уже за полдень. Сижу в гостиной и слушаю «Козу господина Сегена». Не подумайте, пожалуйста, что я внезапно впала в детство; просто пришла Виржини — она и принесла кассеты.

— В «Парке Юрского периода» тоже используют козу как приманку, — внезапно сообщает мне она.

«А в Буасси-ле-Коломб в качестве козы, похоже, используют меня», — ответила бы я ей, наверное, если бы могла.

— Волков нельзя винить в том, что они убивают баранов. Им ведь тоже нужно что-то есть.

Что правда, то правда. Более того — я чувствую, к чему ты клонишь, продолжай.

— А иногда то же самое происходит и с людьми. Они делают какие-то вещи потому только, что так нужно. Даже если это — очень плохие вещи.

Виржини, ангел мой, ты пытаешься решить эту проблему самостоятельно, а я, к сожалению, ничем не могу тебе помочь: во-первых — потому, что не в состоянии говорить, а во-вторых — я и не знаю даже, что сказать тебе на это.

— Ну да, она прекрасно все слышит.

Что? Я не совсем поняла, о чем речь. «Ну да, она прекрасно все слышит»? Кто слышит? Я? А с кем же она тогда разговаривает? С Иветтой? Но Иветта как раз и оставила Виржини здесь посидеть со мной, чтобы сбегать в аптеку. Уходя, она даже закрыла все окна и проследила, чтобы девочка заперла дверь изнутри.

— Да нет, честное слово: она все слышит, но говорить не может совсем.

Что еще за игру она затеяла? Пленка с записью «Козы господина Сегена» останавливается. Судя по звукам, Виржини, должно быть, вставляет другую кассету. Ага — Чайковский, «Петя и волк». Теперь — из-за музыки — мне приходигся напрягать слух, пытаясь понять, что же происходит в гостиной.

— Она очень милая. Не надо ее обижать!

Виржини? Виржини, дорогая моя, что ты там такое плетешь? Я приподнимаю палец.

— Не волнуйся, Элиза, я ему все объяснила.

Объяснила что? И кому? Чувствую, что нервы у меня постепенно начинают напрягаться. А вдруг это вовсе не игра? Вдруг она и в самом деле с кем-то разговаривает?

— Он считает, что ты очень хорошенькая.

О, нет! Я изо всех сил прислушиваюсь, пытаясь уловить постороннее движение или хотя бы дыхание в этой комнате, но проклятая музыка заглушает все.

— Он часто ко мне заходит. Ему ведь там страшно, понимаешь?..

Но кто? Кто, черт побери?

— Стой! Я же сказала, что ты не должен ее трогать!

Нет, это не игра. Девчонка вовсе не играет невесть во что. Она и в самом деле с кем-то разговаривает. С кем-то, кто стоит сейчас здесь, в гостиной, и разглядывает меня. Этот кто-то все время молчит. Да еще считает меня хорошенькой. И хочет прикоснуться ко мне. Стоп! Я чувствую, как по бокам у меня заструился холодный пот. Неужели она — сейчас, здесь — разговаривает с «ним», то бишь с убийцей? Эта мысль вызывает у меня такой гнев, что, кажется, меня того и гляди на кусочки разворвет от злости. Ну, говори же, мерзавка ты этакая, говори!

— Мама не хочет, чтобы я с ним разговаривала. Она считает, что это плохо.

Что? Так значит, и Элен с ним знакома? Справа от меня едва слышно скрипнул паркет… что это? Что еще за звуки? Кто-то тихонько подходит ко мне?

— Но я-то знаю, что ему просто страшно там — одному, да еще в темноте. Поэтому и позволяю ему иногда приходить ко мне.

Я действительно слышала чей-то вздох или мне почудилось? Я слышала вздох, причем где-то совсем рядом со мной? Виржини, умоляю тебя: прекрати все это.

Уведи его отсюда — вон, на улицу! Я много раз подряд приподнимаю палец.

— Значит, ты тоже не веришь мне? Никто мне не верит, но это правда: Рено здесь, он пришел повидаться со мной.

Рено? Ничего не понимаю. Рено? Неужели… Господи, неужели она и вправду считает, что ее брат сейчас здесь?

— Ему страшно лежать в гробу, поэтому он и приходит навестить меня, когда я остаюсь одна. А с тобой я все равно что одна — ты ведь ничего не видишь.

Так; она всерьез верит в то, что покойный брат время от времени к ней приходит. Иссэр оказался прав: у девочки явно не все в порядке с психикой. Несчастная малышка, как бы мне хотелось обнять тебя сейчас покрепче и… Я испытываю колоссальное облегчение. Да, конечно: омерзительно с моей стороны радоваться тому, что ребенок болен, но, откровенно говоря, это куда лучше, нежели присутствие убийцы в гостиной. Тело мое сразу же делается словно ватным: реакция на перенапряжение.

— Он говорит, что если бы знал заранее, как это все будет потом, то ни за что бы не позволил убить себя.

Тоненький детский голосок звучит очень спокойно. А я думаю о том, каким же она воображает себе его, своего умершего брата. На манер тех классических зомби, что показывают в кино? Не слишком приятный образ — лично я предпочла бы даже не вспоминать ни о чем подобном; я ведь тоже в свое время не раз смотрела фильмы ужасов, так что и мне не так уж сложно «увидеть» его: полусгнивший, он стоит рядом с моим креслом, улыбаясь этакой, навеки замершей, широченной улыбкой — словно уголки рта к ушам пришиты…

— Виржини! Ну-ка, убавь звук, да немедленно! Иначе оглохнешь от такой музыки! Пришлось задержаться: там было столько народу!

О! Если бы я не утратила способности подскакивать от неожиданности, то, наверное, подскочила бы так, что стукнулась головой о потолок. Иветта! Мой штатный ангел-хранитель! Она направляется прямо к нам: четко слышны ее шаги по паркету.

— Я ведь велела тебе ни в коем случае не открывать дверь.

Почему она говорит об этом? Дверь никто и не открывал.

— Виржини, сейчас же отложи эту книгу и изволь ответить на мой вопрос, — продолжает Иветта. — Почему ты открыла входную дверь?

— Я забыла в саду своего Билу.

Билу — одна из ее игрушек. Любопытно: я совсем не помню, чтобы слышала, как она выходит. Она отлучилась лишь однажды — чтобы сходить в туалет. Или девочка просто воспользовалась этим предлогом, чтобы тихонько проскользнуть в сад? И кого-то впустить в дом? Но ведь призракам-то двери вовсе не нужны. Значит, это вполне мог быть и не призрак. Ну что я такое плету? Судя по всему, у меня тоже «крыша поехала». Да, это вполне мог быть некто вполне реальный, из плоти и крови, и Виржини ему открыла дверь… О-о-о, дело совсем дрянь! Элиза Андриоли на грани кровоизлияния в мозг — алло, алло, доктор Рэйбо, вашу пациентку (причем самую терпеливую) следует немедленно поместить в какое-нибудь очень спокойное специализированное заведение — и как можно дальше от Буасси-ле-Коломб.

— Ладно, идем перекусим; полдник. А вам, Элиза, я приготовлю травяной отвар.

Виржини встает и послушно следует за Иветтой. Однако, прежде чем уйти, быстро шепчет мне на ухо:

— Я не могла не открыть ему дверь. Он ведь еще не умеет проходить сквозь стены. Это, знаешь ли, совсем непросто…

Ну разумеется, если он не научился еще проходить сквозь стены… Она уходит. А я остаюсь — с таким ощущением, словно в голове у меня белка в колесе крутится: кррак-кррак — это что еще за бардак? Крраккррак… Нужно попытаться хоть что-то понять.

Травяной отвар слишком горячий — что-то вроде липового цвета; не хочу я никакого отвара, хочу кальвадоса — хорошую порцию кальвадоса, разжигающего огонь в желудке. А травяной отвар вызывает у меня лишь отвращение. Однако я прилежно его проглатываю. Виржини что-то рисует — слышно, как движутся по бумаге карандаши.

— Что это ты рисуешь, куколка моя? Огородное пугало?

Голос Иветты полон материнской заботы, однако звучит он несколько озадаченно.

— Нет, это просто мальчик!

— Какой-то странный у тебя получается мальчик. Прямой, как палка, руки — в стороны, да еще и совсем зеленый…

— Такой, какой он есть!

— О-ля-ля, вряд ли стоит так сердиться! Мне вообще-то все равно; это я так, исключительно для тебя сказала… Еще немного отвара?

Мой палец остается недвижим.

— Ну и ладно. Виржини, ты поможешь мне вымыть посуду?

— Конечно!

Много бы я готова была отдать за то, чтобы взглянуть на этот рисунок: прямой как палка и совсем зеленый мальчик! Боюсь, что сознание Виржини со дня на день запросто способно перекочевать в мир иной. Смерть брата, да плюс еще все эти недавние события… А Иссэр, похоже, решил сидеть, сложа руки!

Звонок в дверь.

Явился Флоран Гассен — тот молодой инспектор. От него пахнет кожей, табаком и туалетной водой. Я представляю его себе в куртке типа «пилот» и вылинявших джинсах.

— Надеюсь, что не слишком побеспокоил вас своим приходом… Дело вот в чем. Комиссар Иссэр просил меня зайти к вам. Он хотел бы уточнить кое-какие детали относительно совершенного на вас не так давно нападения.

Я приподнимаю палец. Должно быть, инспектор чувствует себя немного неловко, ибо все время переминается с ноги на ногу. Мне слышно, как потрескивает паркет.

— Знал ли кто-нибудь о том, что вас повезут именно такой дорогой — через лес?

Мой палец остается недвижим. Зачем спрашивать это у меня? Или он уже задавал те же самые вопросы Стефану?

— Может быть, отправляясь к Фанстанам и возвращаясь от них, вы всегда выбираете этот маршрут?

Ты, красавчик мой, по всей вероятности, имеешь в виду, что его выбирают те, кому на долю выпало толкать мою дурацкую коляску? В таком случае, пожалуй, да. Приподнимаю палец.

— Вы полностью потеряли сознание?

Я вновь приподнимаю палец.

— А когда пришли в себя, рядом с вами был Жан Гийом?

Приподнимаю палец. Господи, какое занудство!

— В тот момент, когда ваша коляска покатилась вниз, дождь уже шел?

Я опять приподнимаю палец. Ну при чем тут дождь?

— Отлично, благодарю вас.

Звук захлопнувшегося блокнота. Тут в гостиной возникает Иветта:

— Хотите чего-нибудь выпить?

— Гм… Нет, спасибо; я очень спешу. Кстати, ходят слухи, что Стефан Мигуэн и его жена надумали развестись — это правда?

— Мне лично об этом ничего не известно! Я не имею привычки выслушивать всякие сплетни, — почти с королевским достоинством отвечает Иветта. — Вы закончили?

— Да, я уже ухожу. Похоже, его жена ревнива до безумия. По крайней мере, люди так говорят. Ну что ж, до свидания, мадам.

Если я правильно поняла, эту мегеру Софи готовы заподозрить в том, что она, оглушив собственного мужа, сбросила меня в пруд — из ревности… А почему бы нет? При нынешнем положении дел любая версия может пригодиться.

— А он очень мил, этот инспектор, — в очередной раз приводя в порядок что-то в комнате, произносит Иветта. — Совсем не похож на своего начальника — тот не слишком-то хорошо воспитан… Но я не совсем поняла, чего он пытался добиться этими своими вопросами. В конце концов… Виржини, кроха моя, тебе пора домой. Собирайся — сейчас папа за тобой приедет.

Звонок у входной двери. Папа уже здесь.

— Здравствуйте, Иветта; здравствуйте, Лиз. На улице здорово похолодало. Виржини, ты уже собралась?

— Заходите, Поль. И простите — мне срочно нужно бежать на кухню, там кастрюля на огне…

Иветта исчезает.

— Папа, хочешь, покажу тебе свой рисунок?

— Да, но только побыстрей. Все в порядке, Лиз?

Я приподнимаю палец. Голос у Поля довольно усталый.

Быстрые легкие шажки Виржини.

— Вот, смотри.

Резкий звук пощечины. Что происходит?

— Опять ты за старое, прекрати это, слышишь, Виржини? Забудь об этом навсегда!

Произносит он это негромко и как-то глухо — должно быть, не на шутку взбешен. Звук разрываемой на куски бумаги. Виржини тихо хнычет.

— Все, нам пора, идем. До свидания, Лиз. До свидания, Иветта.

Тепла в его голосе не больше, чем в хорошей морозильной камере. Я просто ошеломлена. Поль — всегда такой невозмутимый и спокойный… Нельзя, конечно, сбрасывать со счетов тот факт, что Виржини сунула ему под нос портрет, на котором изображен Рено в виде зомби… И тем не менее, несчастная девчонка нисколько не виновата в том, что получила столь серьезную душевную травму. Чего, похоже, в упор не понимают в этой семейке. Скоро ее начнут бить за то, что ей снятся кошмарные сны. Я-то хорошо знаю, что это такое — кошмар: мне довелось испытать это на себе. Как будто и без того у меня мало неприятностей, как будто я и так недостаточно несчастна… Нет; жалеть себя нельзя — ни в коем случае. И подумать только: я не имею возможности даже в стельку напиться, чтобы все это забыть.

Расследование зашло в очередной тупик. Погода какая-то мрачная. Я тоже. Холодно, дождь все время моросит. Иветта уже принялась убирать летние вещи и доставать зимние. Только что — после очередного сеанса массажа-болтовни — ушла наша Екатерина Великая. Она сообщила нам, что чета Мигуэнов и в самом деле собирается развестись. Об этом она узнала от самого Стефана на теннисном корте. А еще, похоже, у Поля с Элен тоже не все гладко. Может, виной тому погода? Вчера Элен заходила повидаться со мной, и у меня создалось такое впечатление, будто она все время плачет. Единственная пара, у которой, судя по моим ощущениям, все в порядке, — это Жан Гийом с Иветтой. Вчера, к примеру, они вместе отправились в кино — именно поэтому Элен и приходила посидеть со мной. Они смотрели последний фильм Клинта Иствуда. Я всегда так любила кино. Черт побери. Чертова жизнь, чертова смерть, чертов мир.