Еще одни похороны. Но на сей раз на них буду присутствовать и я. Поскольку погода стоит хорошая, Иветта решила взять меня с собой. И мы спокойненько отправились пешком. Поль с Элен предлагали подбросить нас на своей машине, но Иветта предпочла прогуляться. Сказала, что уже совсем скоро наступит зима, поэтому таким теплым денечком нужно непременно воспользоваться. Вот мы и пользуемся.

Когда дорога прямая и на ней никого нет, Иветта позволяет мне нажать на заветную кнопочку, и я качусь сама по себе. Р-р-р, поехали! Хуже всего то, что этот процесс приводит меня в неописуемый восторг. Шорох шин по асфальту, шум листвы, теплые лучи солнца на руках — так приятно, что я почти забываю о цели нашей прогулки.

На подъезде к кладбищу Иветта вновь берет бразды правления в свои руки, сказав мне коротко: «Приехали». Конец буколической интермедии.

— На кладбище целая толпа народу собралась, — тихонько говорит Иветта.

Чуть ли не весь город явился, слухи, как известно, разносятся быстро. Поскольку родственников у Софи нет, похоронами занимается мэр. Этот добрейший Фербе — за которого я, между прочим, не голосовала — мечется из стороны в сторону, пожимает руки, проверяет, в порядке ли букеты цветов… Надо сказать, работенки у него хоть отбавляй — если он и в самом деле рассчитывает в самый последний момент поправить дела нашего городишки…

Похоже, здесь присутствует и инспектор Гассен — с двумя полицейскими. Несомненно, в надежде на то, что вдовец хоть на похороны-то явится. Поль по секрету сообщил нам, что жилище родителей Стефана — престарелой четы фермеров, проживающих в департаменте Эр, — находится под постоянным наблюдением полиции.

— Здравствуйте; все в порядке? — шепчет нам Элен. — Поль вон там, с Фербе. Ни родители Микаэля, ни родители Матье не пришли. Они были знакомы с Софи, но учитывая то, какие разговоры ходят теперь о Стефане…

Наконец священник приступает к исполнению своих обязанностей. Откуда ни возьмись вдруг принимается дуть ветер. Этакий типично осенний ветерок — не сильный, но пронизывающий до костей. Я чувствую, как он обдает мне холодом затылок, щеки. И впервые искренне благодарна Иветте за то, что она укутала меня, словно младенца. Голос священника едва слышно, да и звучит он как-то вяло и неубедительно. Ветер, пожалуй, поднялся весьма кстати: иначе, наверное, все бы попросту уснули.

Земля с глухим звуком падает на уже опущенный в могилу гроб. Шарканье ног, покашливание, люди быстро молча проходят мимо свежей могилы, затем постепенно оживляются, возвращаясь к своим делам; ну вот, все кончено: Софи Мигуэн обрела себе вечный покой.

Звучный, жизнерадостный голос мэра.

— А! Наша Элиза! Ну, как дела? Выглядите вы просто прекрасно!

Уж тут ты явно перехватил, милейший Фербе; прости, но если ты надеешься таким образом завоевать мой голос на следующих выборах…

— Мадемуазель Андриоли достигла немалых успехов в деле выздоровления…

Надо же: Рэйбо! Причем его явно распирает от гордости за «свое детище».

Естественно, оба тут же забывают обо мне, оживленно заговорив на другую тему. Ну и прекрасно. Я вслушиваюсь в суетливую болтовню живых, только что опустивших в землю покойника. Имя Стефана буквально с языков не сходит — каждому не терпится высказать свою версию его исчезновения. Добрая тысяча гипотез: тут тебе и некая любовница, и финансовая катастрофа, постигшая его предприятие, и убийства детей, и наркотики — так они, пожалуй, скоро придут к выводу о том, что он вообще — глава мафии и член террористической группы. Кто-то трогает меня за плечо.

— Мадемуазель Андриоли, я — Флоран Гассен. Попрежнему никаких новостей от нашего друга?

Палец мой остается недвижим. Определенно, эта тема стала у них чем-то вроде навязчивой идеи.

— Жаль. Простите за беспокойство.

Толпа начинает понемногу рассеиваться: холодный и резкий ветер отнюдь не способствует долгому общению. Иветта берется за ручку моей коляски.

— Бедняжка Софи… И подумать только: совсем недавно, в понедельник, мы с ней встретились случайно в мясном отделе… она покупала эскалопы. А теперь… Господин мэр пригласил Поля с Элен на обед; я сказала им, что мы возвращаемся домой. Ветер такой холодный… Ну, поехали.

Коляска трогается с места. Стефан так и не появился; хотя кто-то, может быть, и ждал, что он — со всклоченной головой, весь в поту — вдруг выскочит невесть откуда, вопя во все горло: «Софи!», дабы дать им ключ к разгадке всех тайн.

Поль с Элен обедают у Фербе; жизнь продолжается. Жизнь всегда продолжается. Для тех, кто остался жить.

По дороге домой Иветта ведет себя на удивление молчаливо.

Тем лучше: это позволит мне спокойно обдумать самые свежие новости. А для начала — небольшое резюме.

Кто-то в округе убивает детей. Предположительно убийца разъезжает на белом «ситроене» с кузовом «универсал». В лесу, в сарае для инструментов, находят свитер, выпачканный в крови одной из его поистине невинных жертв. На вороте свитера — волосы Стефана Мигуэна. Вышеупомянутый Стефан Мигуэн был однажды замечен за рулем белого «ситроена». И он же, предварительно сняв деньги со всех своих банковских счетов и ликвидировав все свои деловые предприятия, внезапно исчезает — причем в ту самую ночь, когда его жена кончает жизнь самоубийством. Обвиняемый заслуживает пожизненного заключения!

Теперь — слово адвокату:

Ваша Честь, я прошу вас все же принять во внимание следующие факты:

а) О местонахождении сарая, в котором была спрятана окровавленная одежда, полиции стало известно из анонимного телефонного звонка. Ну а если кто-то просто подбросил ее туда? А заодно позаботился и о том, чтобы на вороте свитера оказались волосы Стефана Мигуэна?

б) Малышка Виржини Фанстан утверждает, что невольно стала свидетельницей одного — или даже нескольких — убийств. Однако она никогда не упоминала в этой связи имени Стефана Мигуэна — хотя, судя по всему, не испытывает к нему какой-то особой привязанности.

в) И наконец: неужели Стефан Мигуэн настолько глуп, чтобы вот так бежать, заранее зная, что это навлечет на него все возможные подозрения?

Требую полного оправдания за отсутствием доказательств вины.

Ваше мнение, господа присяжные? Виновен или не виновен? Ваш вердикт?

Я так увлеклась разыгравшимся у меня в голове судебным процессом, что даже не заметила, как мы вернулись домой. Ясно одно: у адвоката есть лишь один шанс на успех — каким-то образом заставить Виржини выложить все, что она знает. Все; времени для колебаний больше нет, я должна сообщить это Иссэру.

Тут невольно возникает еще один вопрос: если бы Стефан и в самом деле был убийцей, а Виржини знала бы об этом — оставил бы он ее в живых или нет? Хороший вопрос; похоже, я начинаю уже гордиться своими успехами на этом поприще. Но вот как все объяснить комиссару? Языком пчел, что ли — вырисовывая на паркете круги и восьмерки при помощи своего дурацкого кресла? Вот если бы Бенуа был жив… если бы только… На меня мигом накатывает великая хандра, в горле появляется какой-то противный ком, и я чувствую, как мои губы начинают дрожать. Я плачу. Такого со мной со времени того несчастного случая ни разу еще не случалось. Надо полагать, что это — улучшение; мускулы мои, наверное, начинают потихоньку оживать. Я плачу. Черт возьми, я даже чувствую, как слезы сбегают по щекам и попадают в рот. Мне трудно дышать: грудь сдавило; я просто задыхаюсь. Реву, как белуга, из-за всей этой идиотской путаницы — и при этом просто счастлива, что реву. Да, бывают в жизни моменты, когда человеку хватает совсем немногого.

— Элиза? Господи, что это с вами?

Иветта — чистым платком она вытирает мне слезы.

— Вы из-за похорон так расстроились? Постарайтесь дышать поглубже — сразу станет легче. Вот увидите: вы непременно выкарабкаетесь, я уверена в этом; и не стоит плакать…

Иветта что-то нежно лепечет мне на ухо, но я ее не слушаю: я сейчас очень далеко, далеко-далеко, вместе с Бенуа — в тех временах, которых уже не воротишь; я чувствую, как слезы текут рекой, а река эта устремляется к морю — вечно теплому морю воспоминаний…

Сейчас я дома совсем одна. «Прогуливаюсь» по комнате: вперед — назад. И чувствую себя очень спокойной. Все тревоги и беды выплеснулись наружу вместе со вчерашними слезами. А наш маленький городок тем временем буквально кипит от самого разного свойства чувств. Цепочка происшедших у нас трагических событий сделала свое дело: теперь мы известны на всю страну — о нас постоянно упоминают по телевизору, о нас пишут в определенного сорта газетах. Ничего не слышно лишь о бригаде по расследованию убийств; такое впечатление, будто полицейские и жандармы тут и вовсе ни при чем.

Известно только, что молоденький инспектор Гассен не на шутку разобижен. Ибо появление Иссэра в наших краях ему, оказывается, всегда было не по нутру. Элен он сказал, что вовсе не склонен думать, будто такого рода спущенный свыше «десант» способен разобраться во всех тонкостях подобных дел. Что же до самого Иссэра, то… без комментариев.

Последние известия я прослушала с полным безразличием.

Фото Стефана периодически демонстрируют по всем каналам телевидения. Его объявили в розыск. Однако на данный момент Стефу явно удалось от них ускользнуть.

Результаты эксгумации тел погибших детишек лишь подтвердили версию о том, что все они являются жертвами одного и того же убийцы. Ничего, что могло бы свидетельствовать против Стефана, или, наоборот — оправдать его, обнаружено не было.

Отец Матье Гольбера набил морду какому-то журналисту, жаждавшему во что бы то ни стало взять у него интервью, и растоптал его фотокамеру.

Но важнее всего, пожалуй, то, что результаты вскрытия тела Софи Мигуэн позволяют основательно усомниться в том, что снотворные были приняты ею добровольно. Вероятнее всего ей какое-то время силой удерживали рот открытым, и просто вынудили ее их проглотить. Это мне стало известно от Элен, а она узнала об этом от очаровательного инспектора Гассена.

На улице холодно. Идет дождь. Иветта уехала в универсам за покупками — точнее, Жан Гийом повез ее туда на своей машине. Звук дождя за окнами похож на беспрестанные удары сотен теннисных мячиков. Звонит телефон. Иветта включила автоответчик — она так делает всегда, отлучаясь из дому. Я замираю, чтобы лучше слышать.

— Здравствуйте; к сожалению, в настоящий момент мы не можем ответить вам; если хотите, после звукового сигнала запишите свое сообщение…

— Элиза? Слушайте, у меня совсем мало времени.

Стефан!

— Ваша жизнь в опасности, Элиза, это очень серьезно; вам нужно немедленно уехать из города; мне некогда объяснять вам все в подробностях, но поверьте мне на слово — здесь задействован чудовищно хитрый замысел; все, мне пора вешать трубку, я люблю вас, прощайте… я… нет, отпусти меня, нет, нет!

Резкий удар, что-то стукается о стенку телефонной кабины — и все. Чье-то учащенное дыхание. Затем — короткие гудки.

Да что же это такое, черт побери! Может, я просто уснула и видела сон? Но этот сдавленный крик, а потом — тишина… Неужели все это означает, что Стефана только что… прямо там? В тот самый момент, когда он разговаривал со мной? Снаружи внезапно доносится какой-то звук; я вздрагиваю — нервы напряжены до предела. «Ваша жизнь в опасности… уезжайте из города…» А ведь кто-то потом повесил трубку… Нервно разъезжая по комнате из угла в угол, я мысленно повторяю сказанное Стефаном. Дождь вовсю барабанит по крыше. Что же означает этот телефонный звонок? Как все-таки омерзительно, когда не можешь ни с кем ни о чем поговорить! Господи! Да ведь его слова записаны на пленку — это уже как-никак, а улика. Причем свидетельствующая в пользу Стефана! Если, конечно, все это не было весьма ловко разыгранной сценкой… Но куда же запропастилась Иветта? Нужно, чтобы она как можно скорее вернулась, прослушала эту проклятую пленку и вызвала полицию! Замирая от нетерпения, я прислушиваюсь к малейшему звуку, доносящемуся снаружи. Время уподобилось для меня плохо закрытому крану: минуты похожи на капли воды — ведут себя так же безнадежно неторопливо, хоть и размеренно.

Ну вот! Гравий на ведущей к дому дорожке заскрипел под чьими-то шагами! Я уже собираюсь двинуться к входной двери, но дверь почему-то не открывается. Я хорошо слышу, как кто-то вертит ручку снаружи, но — без толку. Не хватало еще, чтобы Иветту угораздило потерять ключи. Шаги — кто-то идет вдоль стены, за которой расположена столовая. Шаги замирают. Почему она не окликнет меня? Она непременно должна меня окликнуть, объяснить мне все. Я, между прочим, живой человек, а не какая-нибудь тряпичная кукла! Разве что: там — вовсе не Иветта… а тот, кто знает, что Стефан мне звонил…

Снова шаги. Кто-то упорно бродит вокруг дома под дождем. И, наверное, смотрит на меня через окна. Да, точно: я собственной шкурой чувствую, как чье-то лицо почти прижимается к оконному стеклу. Я ощущаю себя так, словно совсем голая; откатываюсь подальше, к самому сундуку — глупо, конечно: как будто у меня есть возможность спрятаться от этого невидимого взгляда; взгляда, который представляется мне совсем холодным — в нем светится только спокойный интерес охотника, уверенного, что очередная жертва уже у него в руках… Стефан! Ну позвони еще раз! Скажи, что это — всего лишь глупая игра, кошмарная дурацкая шутка; ну позвони же, Стефан!

Снаружи снова доносится скрип шагов по гравию… Мысль о том, что эти глаза, которых я не вижу, на меня смотрят, просто невыносима. Мне страшно. Холодный, покалывающий страх проникает в кровь, пронизывает меня до самых костей.

Интересно, эта проклятая дверь и в самом деле как следует заперта?

Кто-то снова во все стороны вертит дверную ручку. У меня пересохло в горле. Чьи-то пальцы скребутся в окно, скользят по стеклу — я хорошо представляю их себе: длинные, скрюченные нетерпеливые пальцы…

Затем вдруг — полная тишина. Неужели «он» ушел?

Ох! Такого я вовсе не ожидала. Звон разбитого стекла о паркет — как раз напротив меня. Сейчас «он» просунет руку в дыру и откроет шпингалет. Я буквально каменею от ужаса; горло пронзает внезапная боль — так сильно мне хочется закричать; кто разбил окно в моем доме? Кто хочет влезть сюда? Уходите, убирайтесь, кто бы вы ни были; оставьте меня в покое! Сжальтесь!

Кто-то уже проник в гостиную. Битое стекло тихо поскрипывает под его осторожными шагами. Я вновь откатываюсь в своем кресле назад, подальше от него; до моих ушей доносится приглушенный смешок. Виржини? Кто-то проходит совсем рядом со мной. Если бы я могла протянуть руку или хотя бы видеть… Я сжимаюсь в комок в своей коляске, ожидая удара, булавочного укола или чего-нибудь похуже…

Какой-то металлический звук.

Внезапно в комнате раздается голос — лишь через пару секунд до меня доходит, что это включили автоответчик.

Снова шаги; теперь они приближаются ко мне. Нет, не хочу… Хуже всего это неумолимое молчание; просто непереносимо… А вдруг он сейчас воткнет в меня нож — прямо в мое тело, в невидящие глаза, в рот, неспособный даже кричать… Он может сделать со мной все что угодно; я…

Автомобильный гудок. Совсем рядом. Три коротких, хорошо мне знакомых гудка. Жан Гийом! Поспешные шаги — бегом — к окну; потом — по гравию. Слышно, как снаружи, за домом, захлопывается дверца машины. Я испытываю такое облегчение, что, похоже, со мной вот-вот случится обморок.

— Это что еще такое? Вы видели, Жан? В гостиной разбито окно…

— Ну-ка, что там… Сейчас посмотрим. Ничего удивительного — вот! Этим самым камнем его и разбили… Счастье еще, что он не угодил бедняжке Элизе прямо в лицо!

— Опять эти мерзкие маленькие хулиганы, что вечно ошиваются возле вокзала…

— Я сегодня же заменю вам стекло, иначе весь пол зальет, при таком-то дожде.

— Как вы, Элиза? Наверное, очень испугались…

Да уж, струхнула я не на шутку. Чувствую себя теперь примерно так же, как сдувшийся, похожий на резиновую тряпочку воздушный шарик. Иветта что-то убирает, на все лады проклиная расплодившихся в округе хулиганов. Я пытаюсь наладить дыхание, как-то справиться с довольно мерзким ощущением, будто мне не хватает воздуха. Жан Гийом возится с разбитым окном. Внезапно до меня наконец доходит, ради чего недавний таинственный гость ввалился в мой дом: чтобы стереть с пленки запись звонка Стефана. Но если у него хватило времени на то, чтобы… что-то сделать со Стефаном, а потом прибежать сюда, значит, Стефан, когда звонил, был где-то совсем рядом. Или же они действовали на пару. Что там такое Стефан говорил? «Чудовищно хитрый замысел». Да уж, похоже, так оно и есть. Но меня-то зачем во все это вмешивать?

Как бы там ни было, но я опять — единственный свидетель.

Вот уже два дня я очень внимательно слушаю передачи новостей — буквально каждую секунду ожидая сообщения о том, что обнаружено тело Стефана Мигуэна; однако ничего подобного: о нем по-прежнему никаких известий. Дождь льет, не переставая; нервы у всех на взводе, люди, похоже, взвинчены до предела. За слишком короткий отрезок времени произошло слишком много всего; а теперь каждый — в тревоге и нетерпении — ожидает развязки. Виржини к нам почти не заходит больше: родители записали ее на вечерние занятия, чтобы она наверстала упущенное. Подчас, когда я прислушиваюсь к разговорам Элен с Иветтой, мне кажется, что у Элен несколько заплетается язык. Может, она принялась пить? Поль, судя по всему, по уши завален работой, домой возвращается поздно, уезжает на работу слишком рано и при этом постоянно пребывает в дурном расположении духа. Даже Жан Гийом с Иветтой умудрились поссориться из-за рецепта приготовления петуха в вине — поклонник Иветты ушел, даже не выпив кофе, что-то сердито ворча себе под нос. Выглядит это довольно смешно, однако как нельзя лучше отражает настроение, охватившее, надо полагать, весь город: крайнее раздражение и постоянное ожидание невесть чего, что вот-вот обрушится на наши головы. Почему до сих пор не отыскали Стефана? Или ему просто вздумалось устроить мне этакую веселенькую шутку? Ничего себе шутка… Способный на такие «шутки» парень вполне заслуживает смирительной рубашки, причем немедленно.

Вот так — вымученно и натянуто — мы сейчас и живем.

Между тем Екатерина Великая считает, что мне стало намного лучше. Она обнаружила у меня в мышцах некое напряжение и подрагивание — в результате чего Рэйбо незамедлительно назначил мне новое обследование. Больница. Запах формалина, эфира, запах лекарств. Меня долго катят по холодным коридорам, где эхом отдаются вечно живущие в любых медицинских учреждениях металлические звуки. Затем меня укладывают на стол, втыкают мне в тело какие-то иголки, к груди и вискам прикрепляют электроды. Прослушивают легкие, усаживают меня и резиновым молотком стучат по суставам — звук такой, словно кто-то то и дело произносит: «гм… гм…», явно пребывая в сомнении. На это уходит весь день. Под занавес — томограф. Ну вот: результаты обследования будут немедленно положены на стол профессора Комбре, который в настоящее время пребывает в Соединенных Штатах, на конгрессе. Меня одевают, вновь усаживают в мою бесценную коляску, и мы уезжаем.

— Ну что? — спрашивает приехавший за нами Жан Гийом.

— По мнению здешнего заведующего, есть вполне определенное улучшение. Теперь нужно ждать, что скажет профессор — решится он предложить нам операцию или нет.

Жан Гийом понижает голос, чтобы я не услышала, но я, тем не менее, все прекрасно слышу:

— А если операция пройдет успешно, насколько это облегчит ей жизнь?

— Они и сами этого толком не знают; возможно, она снова станет видеть, а еще у нее восстановится двигательная способность верхних конечностей…

Душу мою охватывают весьма противоречивые чувства: безграничное отчаяние и поистине яростная надежда. Отчаяние — от сознания того, что до конца дней своих мне предстоит разъезжать на этой коляске; надежда — от перспективы вновь увидеть мир и обрести способность хоть чуть-чуть двигаться.

Теперь остается только ждать.