Кто-то хватается за мое кресло. Это Иветт, она плачет, ее горячие слезы капают на мои холодные руки. Мне бы очень хотелось расплакаться. Освободиться от наступающего ледника, неумолимо заполняющего мои вены и легкие.

— Простите меня, — говорит она, непрерывно сморкаясь, — но он начал резать мне ляжку насадкой для бетона. Мне так жалко этого бедного мальчика, я не хотела кричать… Но я не смогла… Он придвигал дрель все ближе к моему животу, и…

Это я виновата. Это я выстрелила.

Я слышу, как стучит зубами Жюстина, она совсем раздета.

— Возьмите мою кофту, — говорит ей Иветт, — вы меньше меня, она вас укроет.

Рядом со мной Бернар, он дышит слишком громко, он тучный, и его эмфизема при стрессе усиливается. Он бормочет: «Ночью надо спать. Шоколад вреден для зубов», как будто повторяет мантры.

— Как же ты иногда противен, бедный мой Бернар, — шепчет ему Франсина. — Мне понятно, почему от тебя все отказались.

— Мне надо мыть руки. А семья — это навсегда!

— Ох, заткнись! — огрызается Мартина. — Давай иди! Как подумаю, что мне столько времени пришлось возиться с этой жирной свиньей! Побыстрее бы Господь прибрал его!

— Господь любит блаженных! — смеется Мерканти.

— Господу нравится иметь их рядом с собой, наверху, он собирает их, как Отец непоседливых детей, — елейным тоном отвечает она.

Мерканти ржет. Мартина бормочет сквозь зубы: «Нечестивец!». Если существует жизнь после смерти, надеюсь, что в ней я увижу, как ты подходишь к Святому Петру, лживая твоя глотка. Увижу, как он низвергнет тебя в адскую бездну.

На какое-то мгновение меня пронзает мысль, что, может быть, именно жестокие люди и угодны Господу, а в аду окажусь я сама.

Доказательство: я и так уже в аду.

Они выпихивают нас в ночь и холод, подгоняя ударами, потому что мы двигаемся слишком медленно. Бьют рукояткой пистолета, ногами. К ударам привыкаешь. Эта ночь достаточно красива, чтобы умереть? Буря улеглась. Наверное, на небе звезды.

Они спорят, в каком виде следует расположить наши тела на снегу. Надо ли нас раздеть? Надо ли оставить нас умирать от холода, или убить, а потом закопать в снег, словно мы погибли под лавиной?

— Все-таки пожар в доме — это было бы лучше! — ноет Кристиан.

— Говорят тебе, это уже было! — огрызается Летиция. — Ты и впрямь недоумок!

— Никогда не говори так! Ясно?

— Недоумок!

— Сука, вот я тебе переломаю эти ходунки!

— Стоп! — орет Ян.

Но его никто не слушает.

Рядом со мной Бернар безостановочно что-то бормочет. Быстрее, блокнот.

— «Спасайтесь, они всех нас убьют!» — вполголоса читает Иветт. — Я вас не оставлю!

— Мне надо помыть руки, — говорит Бернар, — когда воды в бочке нет, надо ее наполнить.

— «Пусть Бернар уйдет!» — читает она дальше напряженным голосом. — Да, тебе надо уйти, уходи, быстро! Иди прямо в деревню! Беги!

— Я грязный, — говорит Бернар. — Я такой грязный, мне надо в ванную. В минуте шестьдесят секунд.

Он уходит! Он уходит! Только бы они не заметили! Кто-то натыкается на меня, рука шарит по моим коленям.

— Ах, это вы, — говорит Жюстина. — Легионы тьмы объединились, они рычат, словно закованные в цепи титаны. Вся эта область будет во власти Зла!

— Надо помолиться, — предлагает Иветт. — Отче наш, иже еси на небеси…

Ужас насущный даждь нам днесь…

— Да святится имя твое, да придет царствие твое…

Царствие Зверя, вот что придет к нам. Жюстина присоединяется к Иветт. Потом вступает мадам Реймон, и когда она произносит «и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим», ее акцент уже не кажется мне таким забавным.

Слышу, как прыскает от смеха Летиция.

— Вот уж точно, как овцы, блеют!

А Мартина восхищается:

— В самые трудные моменты жизни люди чувствуют себя ближе всего к Господу!

— Где жирный? — спрашивает Кристиан.

Нажимаю на кнопку, и кресло делает рывок вперед.

— Эй ты, спокойно! — кричит он. — Она меня чуть не повалила! — говорит он в сторону, а потом повторяет: — Где жирный?

Еще один рывок вперед, меня бьют прямо в лицо, чувствую, как нос сплющивается от удара, из глаз брызжут слезы.

— Тихо, тебе сказали! — рявкает Ян.

— Подожди, сейчас я ее угомоню, — бурчит Мерканти, приподнимая меня.

Пытаюсь отбиваться, но это ничего не дает, он кидает меня в снег, хихикая, ложится на меня, только бы Бернар ушел подальше, из носа течет кровь, заливает мне рот, я захлебываюсь, я… Слышу, как кричат Жюстина, Иветт и мадам Реймон, Мерканти что-то ворчит надо мной, я уже не здесь, мыслями я далеко, гремят выстрелы, с каждым из них к горлу подступает тошнота, мне остается только радоваться тому, что я слышу их крики, жалобные крики ужаса, означающие, что они живы. «Эй, эй!» — кричит Кристиан, наверное, они забавляются тем, что заставляют их бегать по снегу, краткое ощущение боли где-то внутри меня, поворачиваю голову, чтобы не чувствовать это пахнущее тухлятиной дыхание, Мерканти поднимается с довольным ржанием, поднимает меня, говорит: «Ну, счастлива?», швыряет меня в кресло. Мне наплевать!

Мой блокнот. Не сдаваться. Никогда не сдаваться.

«В чем смысл всех, — я сморкаюсь, резко вытираю нос, — этих убийств? Я думала, что Леонар убивает, чтобы получить наследство. На самом деле это несчастный идиот».

Протягиваю листок перед собой. Кристиан, запинаясь, читает вслух:

— Э, да она нас оскорбляет!

— Вовсе нет, она права! — говорит Мартина. — К чему вся эта мясорубка?

— Ну, если это убийца, это нормально, чтобы он убивал! — кричит Кристиан.

— Но не кого попало, дебил! — осаживает его Летиция.

— Ах ты! Я тебя предупреждал!

Звук пощечины, способной свалить быка. Летиция издает пронзительный вопль. После которого следует выстрел. Один-единственный. Сухой. Его эхо долго звучит в маленьком дворике. Уже такой знакомый запах сгоревшего пороха! Кристиан кричит от боли, и этот крик все усиливается, словно сирена.

— Ты что, больная? — рычит Ян. — Ты видела, что натворила? Кристиан! Кристиан! Она разнесла ему колено!

— Мне больно! — визжит Кристиан. — Ой, как мне больно!

— Надо успокоиться, — примиряющим тоном школьной учительницы говорит Франсина. — Надо успокоиться. Кристиан, перестань кричать, пожалуйста! Крик, как ты мог заметить, никогда еще не облегчал боль.

— Будет знать, как бить даму! — восклицает Летиция.

— Сучка! — орет Кристиан.

— Хватит вам! — кричит Мартина.

Совсем рядом со мной Иветт, Жюстина, мадам Реймон, они дрожат, они до смерти испуганы, я ловлю руку Жюстины, Иветт шепчет мне: «Надеюсь, они перебьют друг друга». Есть такой шанс. Но что до нас, нам надо воспользоваться собственными шансами. Я продвигаю кресло вперед, совсем чуточку. Слава Богу, Иветт понимает мое намерение и поворачивает меня в нужную сторону. Мы перемещаемся сантиметр за сантиметром, волоча за собой, как хвост, сморкающуюся Жюстину.

«Готические психопаты» орут друг на друга, с жаром обсуждая свои психо-артистические теории, а Кристиан скулит, как раненое животное.

— Основной вопрос — это мотивация! — вопит Ян. — Мотивация, мать ее!

— Логика — это императив нормы! — парирует Франсина. — Да здравствует анархистское искусство! Долой диктатуру разума!

— Вы самые настоящие дилетанты, — сокрушается Мерканти, — любители чертовы! Чтобы творить искусство, нужны не теории, а яйца!

— Ведь нашей целью было поли-экспрессивное произведение! — провозглашает Летиция.

И некоторое время они спорят. Мне вдруг вспоминаются занятия в университете: «В объединении злоумышленников извращенцы слишком часто находят помощь и конкуренцию, которые расширяют поле их деятельности и усиливают причиняемый ими вред». Закрытый клуб кровавых убийц.

Франсина ходит взад и вперед, декламируя обрывки фраз:

— Наши дорогие постояльцы… еще немного чаю… Вкусная еда так дорога, моя дорогая, что нам будет дороже…

Ян спрашивает, не сошла ли она с ума.

— Я повторяю свой текст, это для жандармов, — объясняет она.

— Но мы не станем дожидаться жандармов!

— Говори за себя! А я не знаю. В конце концов, судимостей у меня нет, так что не имею ни малейшего желания скрываться с такими поклонниками нормы, как вы.

Пока они обмениваются этими репликами, мы продолжаем уходить. Вот и пандус для колясок, Иветт ведет нас в дом. Нет! Надо было убегать в лес, в снег, под прикрытие деревьев и темноты. Что она делает? Шарит возле стены, скрип металла, это почтовый ящик? Она берет мою ручку, по чему-то ударяет, треск электричества, дикие крики:

— Опять вырубился свет!

— Ничего не видно!

— Надо подождать минутку, луна выйдет из-за облака.

— Осторожно, не стреляйте наобум!

— Ребята, не бросайте меня тут!

— Я устроила замыкание, — шепчет мне Иветт. — Так, теперь слушайте: тут сбоку, рядышком, идет спуск к лесу. Жюстина, садитесь на колени к Элиз, мадам Реймон будет вас толкать.

А она сама? Речи не может быть, чтобы она принесла такую жертву, я…

— А я пойду за Лорье и вашим дядюшкой, — добавляет Иветт. — Мы не бросим своих за линией фронта.

Иветт — героиня фильма о войне! Не будь ситуация так трагична, я бы улыбнулась.

Она поворачивает кресло к склону, Жюстина садится ко мне на колени, тяжесть холодной плоти, клацающие зубы. Мадам Реймон читает вперемешку «Аве, Мария!» и «Верую», ее назойливое бормотание напоминает жужжание мухи, бьющейся о стекло.

— Фернан, надо вытащить Фернана, — лепечет Жюстина.

— Я займусь им! — отвечает Иветт. — Ну, мадам Реймон, толкайте!

Мощное сотрясение. Я тут же нажимаю кнопку ускорения, мы начинаем спуск.

— Эй, там! Остановитесь, стоп! — кричит Ян. — Я видел что-то движущееся в темноте, — объясняет он своим сообщникам.

— Где заложники? — спрашивает Мартина.

— Вот дерьмо, они удрали! — восклицает Летиция. — Это все из-за цирка, который устроил Кристиан.

— Посмотрел бы я на тебя на моем месте, недоделанная! — стонет Кристиан.

— Знаешь что? Я сниму, как ты подыхаешь! — огрызается она.

— Ясное дело, если не следить за персонажами, мы рискуем не дописать книгу! — недовольно замечает Мартина. — Если бы Господь так поступил с Творением…

Их голоса все удаляются.

Склон становится круче, Жюстина цепляется за мою шею, она буквально душит меня, кресло подскакивает, это напоминает мне другие головокружительные спуски, другие падения, другие страхи, с которыми я надеялась никогда больше не столкнуться. Кресло накреняется, мы едва не опрокидываемся, потом оно выпрямляется, на что-то налетает, и мы катимся кувырком по метровому слою свежевыпавшего снега.

— Элиз! Элиз! — шепчет Жюстина.

Я машу рукой, чтобы удержать голову над снегом, не желаю играть в их «Альпийский Титаник», цепляюсь за что-то жесткое и узловатое, это ветка, еловые иголки покалывают кожу. Жюстина совсем близко, она цепляется за мое плечо, слышу, как она шарит, хватается за ветку, мы остаемся лежать, скорчившись, задыхаясь, наполовину утонувшие в снегу, стуча зубами и вслушиваясь в ночь.

Скрипит колесо кресла. Где оно? Ползу, как могу, утыкаюсь в металл и кожу, поднять руку, остановить это колесо, пальцы попадают в спицы. Иногда это хорошо, что не можешь кричать. Мне удается вытащить руку, колесо больше не скрипит.

— Они забаррикадировались, говорю вам! — кричит в это время Ян. — Может кто-нибудь починить свет?

Интересно, куда подевалась мадам Реймон?

— Предохранитель сгорел! — кричит Мартина Яну. — Ничего не поделаешь. Надо взять фонари у легавых.

— Нас всех повяжут! — мрачно предрекает Франсина. — «Может быть, чаю, комиссар?»

— Прости меня, Господь, ибо я согрешила…

— Мадам Реймон! Мы тут! — шепчет Жюстина. — Скорее, сюда!

— Бедняжка ты моя, я в снегу по уши, я уж останусь тут, под деревом.

До нас четко доносится звонкий голос Летиции:

— Их надо прикончить. Свидетелей оставлять нельзя.

— Боже мой, нам почти все удалось! — негодует Ян. — Первая живая книга!

— Да с одними фотками мы бы взорвали фанклуб Элиз! — замечает Кристиан между двумя стонами.

— Мы упустили Гонкуровскую премию! — сокрушается Франсина.

— Дилетанты! — ворчит Мерканти.

— Где Лорье? — вдруг спрашивает Ян.

— В доме, с Андриоли, — отвечает Мартина.

— Пойду туда. Дай мне полный магазин.

Мы с Жюстиной прислушиваемся к шуму, к самым тихим звукам, время остановилось в ту минуту, когда Ян вернулся в дом, чтобы убить Лорье и моего дядю. Смогла ли Иветт вытащить их? Секунды тянутся вечность, я замечаю, что скрестила пальцы, а Жюстина непрерывно шепчет: «пожалуйста, пожалуйста».

— Их там нет! — орет Ян. — Берите фонари, надо их найти! Кто увидит — стрелять!

Тяжелое дыхание слева от меня. Кто-то идет с трудом, ветки трещат под ногами. Жюстина впивается ногтями в мое запястье. Кожа от страха так съежилась, что, кажется, вот-вот задушит меня.

— Вы тут?

Иветт! От облегчения кожа расслабляется.

— Фернан! — шепчет Жюстина.

— Он еще без сознания. Пришлось потрудиться, чтобы взвалить его на спину нашему бедняжке-старшине, у него руки скованы, я не смогла найти ключ от наручников! — одним духом выпаливает Иветт.

— Фернан? — повторяет Жюстина, шаря кругом.

— У… подножья дерева… — невнятно говорит Лорье. — Челюсть сломана… не могу…

— Не напрягайтесь, мой мальчик! — ласково говорит Иветт, стуча зубами.

Холод. Я и забыла, что мне холодно. Жюстина дрожит, как работающий генератор. Наверное, мы забавно выглядим, растерзанные, забившиеся в чащу, рядом с мужчиной в наручниках и в драной форме, и с другим, лежащим без сознания у наших ног.

— Где мадам Реймон? — спрашивает Иветт.

— Да тут я, ухватилась за ветки, лежу, не шевелюсь, а то в снег уйду!

— У них фонари! — ахает Иветт. — Они нас найдут. Надо было спуститься в деревню.

— Мы не можем оставить Фернана! — возражает Жюстина.

— Молчите! — сквозь зубы приказывает Лорье.

Сколько же их идет по нашим следам? Летиция, естественно, осталась наверху. Кристиан выведен из строя. Остаются Ян, Мартина, Франсина, Мерканти.

— Они размахивают фонарями, — шепчет мне на ухо Иветт.

Вдруг совсем рядом с нами раздается голос Мартины:

— Они не могли уйти далеко, тем более с Элиз, — говорит она невидимому собеседнику.

Я задерживаю дыхание. Она действительно совсем рядом. Треск веток, сучьев. «Крак-крак», — скрипят сапоги по снегу. Сердце бьется слишком громко. Она услышит. Она большая и сильная. Как Лорье сможет нейтрализовать ее, ведь у него скованы руки?

— Иветт! — шепчет Лорье. — Бросьте… камень… вправо… сильнее!

Иветт шарит вокруг нас, потом я слышу звонкий удар камня о дерево справа от нас. Автоматная очередь, за ней крик удивления и боли.

— Что такое? — спрашивает Франсина, обнаруживая тем самым свою позицию: выше и слева от нас.

— Эта штуковина мне чуть руки не оторвала! — восклицает Мартина. — Я услышала шум справа, метрах в десяти!

— Черт, кончайте орать! — приказывает Мерканти. — Они нас обнаружат!

— Можно подумать, вы сами не шумите! — кричит Летиция сверху. — Пойду посмотрю, может, в фургоне есть осветительные ракеты.

Неужели я считала ее симпатичной?

Мы слышим их глухие шаги, они ведут себя как охотники, устроившие облаву на крупную дичь.

Кто-то идет в нашу сторону. Быстрым и мощным шагом. Треск кустарников, громкое дыхание, я чувствую тепло от луча света на коже, стараюсь превратиться в корень, что-то двигается возле меня, надеюсь, что Иветт и Лорье убежали, такое впечатление, что я насекомое, попавшее в ловушку, и я не знаю, кто это приближается, я не знаю, не целится ли этот некто мне в голову, я не знаю, не прогремит ли выстрел, не истекает ли последняя секунда моей жизни. Я прикована к мраку и ощущаю только этот свет на своей коже…

— Привет, сердце мое! — восклицает Мерканти. Он наклоняется ко мне, теплое дыхание, ствол его пистолета касается моего виска.

— Мы рады снова увидеть папочку Мерканти? — снова говорит он. — Мы знаем, что сейчас нас до смерти затрахают?

Единственное, чего я хочу — чтобы ты выстрелил, давай же, кончай с этим!

— Оф-ф-ф!

Звук сдувающегося воздушного шарика, что-то твердое падает мне на голову, пистолет! Слышу бормотание Мерканти, глухие удары, как будто кто-то лупит по мешку с песком, потом сильный треск, и он умолкает.

— Старшина двинул ему ногой в грудь, повалил и оглушил ударами головой — восхищенно шепчет мне Иветт. — Ох! Видели бы вы, как он его ударил носком ботинка! Как только грудину ему не проломил!

— Наручники… привязать… — лепечет Лорье.

— Сию минуту!

Иветт приковывает Мерканти к дереву его же собственными наручниками, и мы снова ждем.

— Его пистолет у меня. Пусть только шевельнется, я разобью ему череп рукояткой, — шепчет Иветт.

Надеюсь, он шевельнется.

Мы слышим, как Мартина, введенная в заблуждение нашей уловкой, рыщет справа от нас. Скверные из них партизаны. Не очень представляю себе, как Франсина ковыляет на своих каблучищах. Самый опасный — это Ян. Он в горах, как у себя дома, к тому же натренирован.

Выстрел!

Такое впечатление, что я ощутила ветерок от пролетевшей пули.

И тут же рядом, слишком близко, голос Мартины: «Ничего страшного! Я поскользнулась! Он сам выстрелил!», и кто-то левее и выше меня испускает протяжный вздох.

— Мадам Реймон? — шепчет Иветт в сторону вздоха.

— Ох, а я уж думала, что померла! — с удивлением отвечает та.

Тишина. Шум ломающихся веток, как будто кто-то падает. Летиция кричит сверху:

— Я нашла ракеты!

— Не надо привлекать внимание деревни! — кричит в ответ Ян.

— Но это будет такой красивый финал, перестрелка под вспышками салюта! — ветер искажает голос Летиции.

— Верно, — поддакивает Франсина, бродящая по склону где-то над нами, — это будет грандиозно!

— Дуры несчастные! — ревет Кристиан. — Это просто наведет на нас жандармов, и все тут.

— Как жалко, что не хватает света для съемки! — опять ноет Летиция.

Раскат грома мешает мне расслышать ответ Яна. Недалеко вспыхивает молния. Я не успеваю мысленно сказать «раз».

— Опять гроза! — кричит Мартина, и по ее голосу мне кажется, что она боится гроз.

Гром. Молния. Эти подлые молнии заменят им ракеты! И грохот перекрывает все: мы ничего не слышим. Опять начался снегопад.

— Я не чувствую ни рук, ни ног, — говорит Жюстина. — Посплю немножко, что ли.

— Нет! Нет! Спать нельзя! Растирайтесь! — говорит Иветт.

Я тоже не чувствую своих конечностей. И правда, так хочется поспать. Отдохнуть, как дядя…

Наверное, я на несколько секунд задремала. Все тихо. Неужели наши мучители ушли? Неужели все кончилось?

— Привет честной компании!

Ян! Я поднимаю голову так резко, что сильно ударяюсь о ветку. От боли просыпаюсь окончательно.

Он подошел сзади, разумеется, он понял, где мы находимся, и обошел нас. Чувствую его дыхание на своем затылке, волосы встают дыбом. Под его «луноходами» скрипит снег.

— Иветт, бросьте пистолет, который вы и держать толком не умеете, или мне придется выстрелить в голову Элиз, что не пойдет на пользу ее дикции! — ржет он.

Глухой звук предмета, падающего в снег. Пропал наш последний шанс.

— Да они все тут, мои славные персонажики! — присвистывает он. — Отважная Компаньонка, Подстреленный Дядюшка, Красавица со Спящими Глазами и, last but not least, Бен-Гурионша без танка. О, я чуть не забыл… Доблестный Рыцарь. Мерзкая у него рожа, у этого Доблестного Рыцаря. Ты мне доставил массу хлопот, Филипп, — продолжает он с явным наслаждением. — Я-то думал, что оказываю тебе услугу, избавляя тебя от этой шлюшки Сони. Она тебе наставляла рога со всеми подряд. Ты мне даже как-то сказал: «Я бы ее убил!», но, как все слабаки, ты не способен перейти к действию. Вот в чем ты отличаешься от нас. Мы выражаемся действием. Наши слова — это поступки Мы пишем плотью по плоти. Ох, а потом это уже никому не нужно, никто никогда не поймет.

Звук взводимого курка.

— Ну, кого пришить первым?

— Вы просто подонок! — бросает ему Иветт.

— Ой, как страшно, старая дура!

— У вас гнилая душа! — говорит Жюстина.

— А, свирепый огурец в маске! Валяй, кладезь шуток. Да, совсем забыл сказать… я придумал действительно замечательный конец. Элиз разгадывает тайну: безумный убийца — это Лорье, и она его убивает. А сама остается в живых! Разве плохо? В таком случае она нам еще разок послужит. Вы мне скажете: «Но она же вас выдаст». Как бы не так, козочки мои! Потому что перед смертью Лорье отрубит ей обе руки. Вот ведь сволочь! Таким образом, наша храбрая Элиз нема и лишена своих культяпок, так как же она теперь нас выдаст? Тем более что Иветт умерла и у нее теперь новая компаньонка. Чертовски симпатичная и весьма, весьма стильная.

— Хотите чайку, Элиз? Кипяточку или холодненького?

Франсина.

— Мы с вами не соскучимся! — добавляет она с обычной жеманностью. — Долгие годы! Ну, чтобы вернуться к настоящему, мой милый Ян, по-моему, настало время поставить точку в приключениях наших героев. По порядку: Андриоли, Жюстина, Иветт и на закуску красавчик Лорье, — слащаво заключает она.

— А Мерканти? С ним что делать? — в голосе Яна звучит сомнение.

— Он попытался изнасиловать дядюшку, и наша милая Жюстина размозжила ему башку! — не без сарказма предлагает Франсина.

Перекрывая раскаты грома, сверху доносится голос Летиции:

— Что вы там возитесь?

— Идем! — кричит в ответ Ян. — Мы их нашли!

— Как вы собираетесь уйти? — несмотря на сломанную челюсть, удается выговорить Лорье.

— А? Ну, проблем нет, снегокаты, помнишь? Дойдем до Сей, а там возьмем внедорожник.

Неужели они так и не поймут, что подкрепление запаздывает?

— Алло, алло, вызывает Земля! — внезапно завывает мегафон. — Танго-Чарли, перехожу на прием!

Шутница эта Летиция.

— Ветер может донести звук до деревни! — свирепеет Ян. — Пойди скажи ей, чтобы прекратила.

— Сам иди, я без сил! — возражает Франсина.

Где-то в лесу, одновременно далеко и близко, слышен голос Мартины:

— Ау, ау, где вы? Ничего не видно!

Надо действовать, но я напрасно ломаю голову, и хоть от этого зависит моя жизнь, я ничего не могу придумать. Главное — ничего такого, что я могла бы привести в исполнение. Я даже не знаю, чем они вооружены, на кого нацелено их оружие. Думаю, на Иветт и на Лорье.

Кто-то приближается. Кто-то грузный, от его тяжелых шагов с веток осыпается снег. Судя по всему, это слышу только я, потому что Ян и Франсина продолжают спорить. Проблеск надежды: вдруг это жандармы в специальных костюмах, со штурмовым оружием наготове.

— В ванной не было света. Горбатого могила исправит.

О, нет! Бернар!

— Гадкий мальчишка, — добавляет он. — Не получишь сладкого.

— Эге! Это что еще такое?

Напряженный голос Яна.

— Это автомат, который жирный кретин нацелил тебе в правое ухо, — тихо объясняет Франсина.

— У Яна все руки в крови, он должен помыть руки, — говорит Бернар менторским тоном. — В Рождество принято есть «полено».

— Ладно, только опусти это чертово ружье, это опасно, — отвечает ему Ян.

— Я хочу, чтобы включили свет! — протестует Бернар. — Не люблю темноту! Почему мы не идем в кино?

— Все будет, как ты хочешь, правда, Франсина, дорогая?

— Ну, конечно. Бернар, милый, дай ружье тете Франсине, и мы все пойдем в кино.

— «Жирный кретин, жирный кретин», — вопит Бернар, передразнивая ее интонации. — Вызов полиции — семнадцать!

— Мартина! — зовет Франсина, пытаясь сохранить достоинство. — У нас тут небольшая проблема с Бернаром.

— С Бернаром нет проблем! — кричит он в ответ. — Бернар не дебил!

— Конечно, нет! — подтверждает Франсина.

— Бернар, — вдруг говорит Жюстина своим спокойным, глубоким голосом, — ты ведь знаешь, Ян говорит, что ты жирный и что от всех жирных воняет.

— Сука! — бросает ей Ян.

— Не двигаться! — приказывает ему Бернар. — Имел я его мамочку! Хочешь, Ян, я тебе вымою рот? — добавляет он.

— Она врет! — уверяет его Ян. — Давай положи ружье.

— Бернар, — говорит Иветт, — а хочешь, мы все разденемся и выкупаемся в снегу? Скажи, чтобы они положили свое оружие.

— Да! — восторженно кричит Бернар. — Все голышом в снегу! Раздевайтесь! Яблочный пудинг гораздо вкуснее.

— Нет, ты что, спятил? — отвечает ему Ян. — Ты что, не видишь, что идет снег, что это тебе взбрело в голову, ты, кусок сала? Ну, клади ружье!

Ян говорит властным тоном, голосом предводителя, он играет ва-банк.

Бернар колеблется. Он всегда такой послушный. Но сейчас он должен смутно ощущать, что обладает властью, что другие боятся его. Боятся его, жирного и вонючего, над которым Ян так часто смеется, конечно, дружелюбно…

Трещит ветка. Кто-то тихо подбирается к нам. Запах приторных духов матушки всех психов, Мартины. В тот момент, когда я судорожно пытаюсь придумать, как бы предупредить Бернара, она пронзительно восклицает:

— Бер…

— И-и-и! — взвизгивает Бернар, и я, в буквальном смысле этого слова, слышу, как он подскакивает.

Оглушительный выстрел.

Удивленный крик боли.

Недоверчивый смех Бернара.

— Ян, ты видел? Бах! Бах! В кино все понарошку.

— Мартина? — неуверенно говорит Франсина. — Мартина?

Ответа нет.

— Ты что, не видишь, что жирный кретин в нее попал? — рычит Ян. — Это невероятно! Начинается какой-то кошмар!

— Я так и знала, что все кончится плохо, — холодно отвечает ему Франсина. — Никто никогда не хочет всерьез задуматься над глубиной наших художественных замыслов. Вы — всего лишь банда мелкобуржуазных преступников.

— По-моему, я забыл закрыть кран, — говорит Бернар. — А два плюс два всегда будет четыре.

— Я пойду с тобой, — говорит Иветт, — я тебе помогу.

— Ладно, пошли. А потом оба выкупаемся.

Иветт проходит мимо меня, ее ледяная рука касается моей в знак ободрения. Да-да, иди, спасайтесь.

— Мы тоже можем пойти? — спрашивает Ян.

— Нет. Быть собаке битой, найдется и палка, а летом все ходят на пляж.

— А я? — с надеждой спрашивает Франсина.

— Ты, — огрызается Бернар, — ты отправляйся и вымой свой поганый рот снегом. Сейчас же!

— Речи быть не может…

— Сейчас же! И на десерт я хочу сливочное мороженое!

Вдруг их голоса перекрывает грохот. Сноп молний озаряет небо. Радостные вопли Бернара: «Салют, салют!» Потом все взрывается. Когда возвращается тишина, запах гари кажется очень близким. Наверное, порох попал на какое-то дерево в нескольких метрах от нас. В ушах у меня стоит гул, все звуки я слышу как через вату. Откуда-то из-за окутавшего меня кокона доносится:

— Бог недоволен! Бог вами недоволен! — проповедует Жюстина голосом медиума.

— Бог недоволен Бернаром? — спрашивает слабый встревоженный голос.

— Бог недоволен Яном и Франсиной! — кричит Жюстина. — Бог хочет, чтобы ты убил их!

— Тварь! — орет на нее Ян.

Курок щелкает вхолостую. Патронов больше нет. Патронов для кого? Жюстина бросается ко мне, а Ян кричит, явно обращаясь к Франсине: «Дай мне ствол с земли!» Пистолет Мерканти!

— Ты видишь, что Господь сделал выбор! — кричит Жюстина. — Стреляй, Бернар, стреляй! Бах! Бах!

— Бах! — повторяет Бернар и нажимает на курок. — Бах! Бах! Бах!

Выстрелы, вопли, ответные выстрелы, можно подумать, что мы на поле боя, свист пуль в ушах, голоса перекрывают друг друга, сливаясь в оглушительную какофонию. С каким-то странным любопытством я жду, когда одна из пуль вонзится в мое тело… Мне кажется, что я так долго жду смерти, что уже и страх улегся, мое сердце заледенело.

Ах, дьявол! Ах, дьявол! Ах, дьявол, как же больно! Там в плече, я чувствую, там дырка, я ее чувствую, я могу засунуть туда палец. Ох! От одной мысли подступает тошнота, я уверена, что пуля прошла через плечо, что там, в моей плоти, круглая дыра, мне трудно поверить в это, но ведь мне так больно, и…

Шум прекратился. Раскаты удаляющейся грозы. Назойливый запах пороха. Стоны. Ощущение ватных тампонов в ушах, я сглатываю, чтобы уши разложило, но безуспешно. Чей-то голос сквозь вату.

— оооо тааааа гууууу?

Вата внезапно разрывается, и тогда я слышу:

— Какого черта мы валяемся в снегу?

Неуверенный голос дяди в оглушающей тишине.

— Жюстина? Боже мой, Жюстина! Но, но что случилось? Лорье! Вставайте, приятель! Это же настоящая бойня! Эй, кто-нибудь, помогите!

Далекий голос:

— Иди в задницу-у-у-у, старый хре-е-ен!

Летиция. Они с Кристианом застряли там наверху. Забились, как крысы. Сейчас дядя с ними разберется, и…

Это бред. Мы не в компьютерной игре. Боль возвращается, меня захлестывает кипящая волна, и в то же время звуки становятся яснее, я слышу, как дядя трясет Жюстину, повторяя ее имя, потом бежит к Иветт.

Иветт.

— Все в порядке, — лепечет она, и я начинаю рыдать от счастья, — все в порядке, месье Фернан, займитесь остальными.

— Но они мертвы! — кричит дядя. — Мадам Реймон лежит ничком в снегу, у Яна снесено все лицо, у мадам Ачуель все внутренности наружу, Лорье без сознания, у другого жандарма только полголовы, а толстый паренек…

— От тараканов помогают инсектициды…

— Он жив! — с облегчением восклицает дядя. — Мальчик мой, ты ранен? Пошевели руками-ногами.

— Не могу, — отвечает Бернар, — нога какая-то странная. На похороны одеваются в черное.

— Дай-ка посмотреть… Ох, черт! Не шевелись, слышишь, главное — не шевелись! Он может полежать спокойно? — спрашивает у нас дядя.

— Непонятно почему, — объясняет Иветт, — но он не очень чувствителен к боли.

Слышу, как дядя быстро переходит с места на место, становится на колени возле меня.

— Иветт, — зовет он взволнованно, — у Жюстины широко раскрыты глаза, она не моргает, и…

— Она слепая! — шепчет Иветт. — Это нормально, что она смотрит в никуда! Пощупайте пульс! На сонной артерии.

— Бьется! Еле-еле, но я чувствую! Слава Богу, надо идти за помощью.

— Наверху, перед домом, еще двое, Летиция и Кристиан. Они вас убьют.

— Ах, вот как? — отвечает дядя. — Это мы посмотрим. Я заберу оружие у этих.

— Думаю, что магазины пусты. Они стреляли, пока не кончились патроны.

— Силы зла разгромлены! — удовлетворенно говорит Бернар. — Но у меня болит нога.

— Мы тобой займемся. Оставайся здесь с Элиз.

Стон. Женский стон.

— Я хочу пить, дайте мне чаю, — еле слышно шепчет Франсина.

— Вот дерьмо, она еще жива! — бормочет дядя. — Но как это возможно… в таком состоянии..

— Положите ей в рот немного снега, — советует Иветт.

— Вы очень добры к этой погани!

— Она все равно умрет, месье Андриоли, к чему заставлять ее мучиться еще больше.

— Я не умру, — говорит Франсина, — я не умру, помогите мне засунуть все это на место!

Ее голос срывается на дикий крик, я зримо представляю себе, как она держит в руках собственные кишки.

— Я не умру…

— Нет, умрешь! — заверяет Бернар. — И пойдешь в ад! Весной лед тает.

— Да здравствует воскрешение разума! — вопит Франсина с поразительной силой. — Да здравствует Горный Центр Освобождения Разума для Взрослых Инвалидов!

ГЦОРВИ.

На последнем слове она иссякает. Тишина.

— Конец, — сухо констатирует дядя. — Как подумаю, кому я доверял! Это кашемировое пальто ей уже ни к чему, — добавляет он, — я прикрою Жюстину и пойду.

— Куда пойдете?

— За помощью. Передайте мне куртку Яна, накинем на плечи Элиз. А вы возьмите мою. Как голова болит! Ладно, сейчас я подниму кресло, вот так, оп-ля!

Он, кряхтя, поднимает меня, кое-как усаживает, прикрывает промокшей курткой, пахнущей порохом, горелым мясом и кровью. Что это влажное у меня на шее, куски мозга? Подавляю тошноту.

Иветт проверяет, дышит ли Жюстина.

— У нее жуткая рана на голове, — сообщает она нам, — и еще на плече. Приложу снег, чтобы кровь остановилась. Видели бы вы все это, — можно подумать, мы в вестерне! Они стреляли все разом, и при этом казались такими счастливыми. Бернар не хуже Яна с Франсиной. Они улыбались. Пули врезались им в тело, а они улыбались. Даже Мерканти открыл глаза, когда все началось, и в тот момент, когда ему снесло макушку, он мне улыбался во весь рот. Никогда и никому этого не скажу, но от этого у меня мурашки по коже пробежали, они были словно бы не люди, вы понимаете…

А может, и вправду не люди. Как знать?

— Лорье явно плох, — замечает дядя.

— Ян стрелял в него сверху. В ноги, в спину… Думаю, что если помощь еще задержится…

Она не договаривает фразу.

— А он, там, у него нога в клочья… Надо наложить жгут, — тихо говорит дядя.

Я понимаю, что он имеет в виду Бернара.

— Я прошла курсы оказания первой помоши, — отвечает Иветт, — я им займусь.

— Но вы тоже ранены!

— Ерунда, ничего серьезного. Просто большой палец сломан, по-моему, на левой руке, — уточняет она. — Я уже ломала его в пятьдесят шестом, когда собирала грибы.

— Такое впечатление, что вы подорвались на мине! — возражает дядя.

— У нас в семье все крепкие, за меня не бойтесь. Со мной все проще, чем в тот раз.

Да, в тот раз был перелом черепа.

Благотворное тепло от куртки распространяется по венам, от него оживает боль в плече, пульсирующая, острая. Кончики пальцев горят, как в огне. Но я уже меньше дрожу. Я представляю, как те двое, наверху, готовятся встретить нас ружейным огнем. О, чудо, мой блокнот запутался в пледе, а ручка по-прежнему висит на шнурке на шее.

«Они тебя ждут, будь начеку. Ян говорил о снегокатах. Взять один, поехать за подмогой».

Протягиваю листок, Иветт берет его и читает.

— Элиз права. Кристиан ранен, Летиция убежать не может. Лучше вам пойти за подмогой.

— Где снегокаты?

— Возле гаража. Метрах в тридцати, надо подняться до откоса и повернуть налево. Но вам придется пройти через открытое пространство.

— Выбора у меня нет, — говорит дядя.

Он нагибается, целует меня в макушку, склоняется над Жюстиной, потом прощается с Иветт.

— Мужайтесь! — говорит он нам, а потом добавляет: — Прости меня, Элиз.

Я еще не осмыслила его слова, а он уже уходит.

И снова ожидание, снова желудок сжимается от страха, сердце колотится. Иветт суетится вокруг Бернара, а тот напевает «Здравствуй, Дедушка Мороз».

Я медленно считаю до двадцати.

Автоматная очередь. Тишина. Новая, длинная очередь. Тишина.

Тишина.

Потом радостный вопль Летиции. Торжествующий. Варварский.

Это невозможно.

Невозможно.

— Зачем Ян надел маску на лицо? — спрашивает Бернар. — Думаю, завтра будет хорошая погода. А мне можно будет сделать пластмассовую ногу? Мне нравятся ноги, как у мамы.

Никто ему не отвечает. Он начинает стонать. Я безнадежно вслушиваюсь в тишину. Иветт кладет мне руку на плечо. Слышу ее прерывистое дыхание.

— Пойду посмотрю, — говорит она дрожащим голосом.

«Нет. Слишком опасно».

— Если он ранен, надо, чтобы за помощью отправился кто-то другой. Иначе мы все погибнем.

— Ты не моя мать! — кричит Бернар. — Иисус умер за наши грехи.

— Пойду, — опять говорит Иветт.

Она уже ушла. Я и пальцем пошевелить не успела.

Я знаю, что дяди больше нет. Я знаю это так же точно, как если бы мне вырезали это на коже.

Я не плачу. У меня больше нет слез. Я опустошена. Полностью опустошена.

Я жду очереди, которая сразит Иветт. Иветт, с ее сломанным пальцем, петляет между деревьями, как десантник. Это смешно.

Очередь. Трескучая. Такая знакомая. Сердце на мгновение останавливается. Новая очередь, уже длиннее.

— Завтра будет хорошая погода, — говорит Бернар. — Вода для душа должна быть нагрета до тридцати девяти градусов.

Шум мотора.

Шум мотора!

Спасибо! Спасибо!

Снегокат удаляется. Сколько нужно времени, чтобы добраться до деревни? Четверть часа? А чтобы вернуться с подкреплением? Полчаса?

Гроза ушла в соседнюю долину, ее грохот звучит как под сурдинку. Я мысленно считаю секунды, я сбиваюсь, я так устала. Ой! Светлячок, нет, не здесь, слишком холодно, наверное, я на секунды задремываю, нельзя…

Легкое скольжение.

Что, мне это показалось? Вслушиваюсь до боли в ушах.

Ничего. Наверное, просто от страха.

— Почему она прячется за деревом? — вдруг спрашивает Бернар.

Последний подскок сердца перед апоплексическим ударом. Потом:

— Ку-ку, кретины! — восклицает Летиция.

Невозможно! Как она смогла сюда спуститься?

— Помните, какую штуку смастерил мне Ян? — говорит она, словно подслушав мои мысли. — Что-то вроде санок с лыжами, с ручным управлением. Ну вот, она классно ездит! Можно одной рукой вести, а другой держать ствол. Черт! — вдруг вскрикивает она. — Ян! Мамаша Ачуель! Мерканти!

Потом берет себя в руки:

— Что тут произошло? Я слышала столько выстрелов…

Я начинаю писать, все равно, что:

«Ян их убил…»

— Сволочь! — ахает она. — Вечно говорил нам о групповом сознании, сила в единстве, «каждый из нас — это луч судьбоносной звезды», можешь себе представить!

«Иветт пошла за подмогой».

— А мне-то что до этого? Я лично никого не убивала. Или… может, в приступе бреда? Я забыла. Я провела четыре года в психушке. У меня во-от такая толстенная история болезни! Я много чего делаю и забываю. Не потому, что я такая дрянь, а потому, что я сумасшедшая. Что, разве сумасшедшим быть запрещено?

«Запрещено убивать невинных».

— Невинность — это устаревшая концепция, — парирует она. — Концепция слабых. Я эту невинность каждый день на завтрак ем. Искусство никогда не бывает невинным. Искусство — это вина в чистом виде.

«В чем ты виновата?»

— В том, что страдаю, — грустно отвечает Летиция. — Если бы мне было наплевать, что отец меня не любит, я бы его не убила. Я слишком чувствительная, — заключает она. — Не такая, как вы. Я знала, что мы правильно сделали, когда выбрали вас героиней, — добавляет она. — Вы непотопляемы! Какое у вас последнее желание?

«Выжить».

У Летиции вырывается невеселый смешок.

— Валяйте, задавайте мне вопросы, если у вас есть. Знаете, последний разговор между злым и добрым, прежде чем злой выстрелит.

Ей хочется говорить. Она разочарована, что не стала звездой. Она знает, что настал ее звездный час, и он будет недолгим. Она играет одновременно в Пассионарию и в Бонни, но без Клайда.

«Зачем Вероник пришла в ГЦОРВИ?»

— Чтобы шантажировать Яна, Пайо правильно угадал. Она узнала в нем одного из пациентов психиатрического отделения, одно из лучших произведений психодраматической мастерской. Она знала, что он не может быть воспитателем.

«Как все встретились?»

— Через журнал. Однажды проводили коллоквиум на тему «Детектив, кожа и искусство». Там мы и познакомились. Очень захватывающе. Мы быстро подружились. Было столько общих интересов. И потом, на этом коллоквиуме мы узнали и о вашем существовании. Б*А* вела одну дискуссию. «Женское тело и самосознание при травматических состояниях». Конечно, речь зашла о вас. Это нас поразило. Ваше тело воплощает в себе то состояние заточения, которое навязывают нашим душам. И когда этот текст по ошибке пришел на электронный адрес журнала, мы увидели в этом нечто большее, чем просто совпадение. Ян сказал нам, что в слове «инвалид» слог «лид» — это от «лидера», мы способны стать лидерами в осуществлении перемен, изменить существующий порядок вещей. А вы стали бы символом. Здоровый дух в больном теле. Подверженном всем тяготам существования. Мы описали бы вашу жизнь, сделали бы из вас всемирную звезду! Мы все поехали бы на Каннский фестиваль!

Ее жалкий бред действует мне на нервы. Как же такие опасные люди могут одновременно быть такими гротескными? Как же эта девочка-подросток смогла убить моего дядю, испытав при этом не больше эмоций, чем если бы она раздавила таракана? Неужели пустота — это прелюдия к моральной тупости?

— Самое смешное, — продолжает она, — что во время этого коллоквиума проходила выставка работ Жюстины. Ее этюдов на тему «звукового диссонанса душ». Я была просто потрясена, когда она сюда приехала! К счастью, риска, что она нас узнает, не было.

Увы! Тогда бы их дьявольский план сорвался, и столько людей остались бы в живых.

Она кашляет. Садисты-убийцы кашляют, чихают, смеются или плачут. Мне кажется нечестным, что внешне они человекообразны, что мы считаем их себе подобными. Конечно, все мы — лишь мешки кожи, наполненные плотью и костями, с одинаковыми отверстиями, и в наших черепах скрыт компьютер, который позволяет нам думать. Но только у них он заражен вирусом разрушения. Без сожаления, без отдыха, без ремиссии.

Когда я думаю, что ты прохлаждалась в кроватке, слушая музыку техно, пока Мартина вешала Магали в соседней комнате… Магали, которую заставили увидеть Вора. Я пишу первое, что приходит мне в голову, ручка рвет промокшую бумагу.

«Кухня?»

— Идиотская идея Мартины, это все ее склонность к спиритизму…

«Мерканти-Вор в камине?»

— Хм-м-м. Этот идиот нам чуть все дело не испортил, он неправильно рассчитал взрывчатую смесь. Я хотела сама этим заняться, но вы же знаете, что это за типы, старомодные мачо! Слава Богу, вы разбили окно! Должна вам кое в чем признаться, относительно Вора: его не существует, но…

— Вор существует, я с ним встречался! — перебивает Бернар.

— Ты путаешь его с Богом, солнышко! — насмешливо отвечает Летиция.

— С Богом я тоже встречался! — подтверждает Бернар.

— Вот-вот! — разражается смехом Летиция. — Именно это я вам и хотела сказать: даже если Вора не существует — Бернар, молчи! — он все же был задуман, и притом не нами.

«Я знаю: рукопись Б*А*».

— Нет, не только. Ваша продажная авторша придумала то же, что и мы: вовлечь вас в новую авантюру. Мы говорили об этом на ужине после коллоквиума. О влиянии реальности на художественный вымысел и наоборот. Мы все немножко поддали, и она сказала, что думает создать для вас виртуального противника, чтобы посмотреть на вашу реакцию, на то, что из этого получится.

И она сделала это! Она прислала мне дурацкий факс.

— Вот она удивилась, наверное, эта святоша, если узнала, что выдуманный ею Вор принялся резать людей! — со смехом добавляет Летиция.

Со стороны Бернара доносится бормотанье:

— Мама святая! А груди надо класть в лифчик.

— Твоя мать умерла! — бросает Летиция. — И она была полная дура! Она тебя четырнадцать лет из дома не выпускала! Вот славная была парочка!

— Мой отец предпринимательный, — кричит Бернар. — А предпринимательные строят дома для своих глупых детей!

Очень долгая пауза, нарушаемая только бормотанием Бернара.

— Что именно ты хотел сказать нам, Бернар? — дрожащим голосом спрашивает Летиция.

Смех. Там, правее и немного ниже меня, болезненный смех, переходящий в кашель.

— Это Бернар, а не Леонар! — удается наконец выговорить Жюстине. — Имеющий уши да слышит!

— О, нет, только не надо этой собачьей галиматьи! Объяснитесь! — приказывает Летиция.

— Сын Ферни — это он, Бернар! — шепчет Жюстина, и ее ледяная рука прикасается к моему колену. — Я только что поняла, это как озарение. И он унаследует состояние Гастальди!

Бернар — сын моего дяди. Бернар мой двоюродный брат. Встреча с черной дырой. С другой стороны кружится Земля, маленький ребристый шарик для игры в петанк, брошенный через всю Вселенную в направлении созвездия Большого Поросенка. Элиз Андриоли хочет скакать верхом на Земле, чтобы волосы развевались по ветру, а звезды мерцали в мозгу. Но черная дыра не принимает меня, я возвращаюсь обратно, и теперь, в этой мерзкой грязи времени, где стирается реальность, я возвращаюсь к логически выстроенному кошмару. Элиз, возьми себя в руки. Послушай, как Летиция шипит сквозь зубы: «Но это же всего лишь роман!», а Жюстина чеканит:

— Реальность не так-то легко переделать, детка! Вы думали, что достаточно вывести Элиз на сцену вашего театрика и столкнуть ее с другими персонажами, чтобы история, которую вы сочинили, написалась сама собой. Неправда! История — это как музыка, ее нельзя написать без молчания… без лжи, без пропусков…

— Заткнись!

— Вы хотели сделать из Элиз настоящую героиню, — гнет свое Жюстина, — но вы забыли, что герой прежде всего принадлежит автору. Я уверена, что вы получите огромное удовольствие, когда будете читать о ее новых приключениях в своей камере для буйно помешанных, — добавляет она без всякого выражения.

Летиция несколько минут переваривает услышанное, потом вопит:

— Это чушь! Это мы все придумали!

— Слишком надуманно! — восклицает Жюстина. — Вроде как «перебор»: вы вышли за рамки!

— Б*А* тоже сядет! — в отчаянии кричит Летиция.

— За что? Она извлечет пользу из зла, содеянного вами. «Чужое добро впрок не идет», но «на чужих ошибках учатся»! — поучительно произносит Жюстина.

— Я вас сейчас убью, пристрелю, как двух сучек, и никто не извлечет пользы из приключений Элиз! — надрывается Летиция. — А этому сынку старого козла, я ему башку размозжу, я…

— Не советую вам и пальцем трогать мальчика! — раздается женский голос из-за деревьев.

Иветт! Ей удалось! Трам-та-ра-рам! Звените, горны, гремите, трубы!

— А что…? — потерянно лепечет Летиция.

— Я капитан Бертран, штурмовая группа Национальной жандармерии! — мужской голос, усиленный мегафоном, звучит неестественно сухо. — Вы окружены! Сдавайтесь!

Кавалерия! Наконец-то!

— Я вооружена, у меня заложники! — орет Летиция. — Я прикончу их!

— У вас есть три секунды, чтобы положить оружие! — отвечает капитан Бертран. — Вас держат на мушке четыре элитных снайпера. И я не в лучшем настроении. Раз!

В кино так переговоры не ведут. Надеюсь, он знает, что делает.

— Требую вертолет, или я убью их! — опять кричит трясущаяся от бешенства и отчаяния Летиция.

— Меня зовут Марк, — произносит другой, не менее холодный голос. — У меня в прицеле ваш правый глаз. Только что были обнаружены тела наших товарищей, — добавляет он, — мы действительно не расположены шутить. Если честно, мы надеемся, что вы откажетесь сдаться, тогда мы получим законное право нажать на спуск.

— Два!

— Время — деньги, — говорит Бернар.

Она подчинится или выстрелит? В кого она целится? В Жюстину? В Бернара? В меня? Имею ли я право надеяться, что она держит на прицеле одного из них? Я аморальна, если всеми силами души надеюсь, что это не моя голова разлетится на куски?

— Три…

— Ладно, сдаюсь! — кричит Летиция. Точно как в вестерне.

От облегчения я икаю.

— Хорошо. Поднимите руки! — командует капитан Бертран. — Выше!

— Сволочи! — бормочет Летиция. — Идите все в задницу!

И тут же начинает хныкать: «Они меня заставили, я не хотела, я не понимала, что делаю…» — и так далее, а нашу маленькую полянку вдруг заполняют десятки мужчин с суровыми голосами.

Совсем рядом оглушительно завывают сирены «скорой помощи», возгласы, слова, беготня вокруг дома, наверху, мужские голоса, протесты Кристиана («она в меня выстрелила!»), что-то очень тонким голосом пищит Клара, истошный лай, треск вспышек, шум вертолета, Иветт бросается мне на шею. Я изо всех сил сжимаю ее старую руку в узлах вен.

— Элиз, вы в порядке? — спрашивает знакомый голос.

Голос, задающий мне вопросы, спрашивающий о моих впечатлениях, возвращающий мне чувства, ощущения, голос, возвращающий мне мой голос, голос моей авторши.

— Когда издатель позвонил мне и сообщил об убийствах, якобы совершенных Вором, — ей приходится говорить очень громко, чтобы перекричать шум, — я бросилась на первый же рейс.

Нормально, автор должен спасать свою героиню!

— Кто-то воспользовался моей рукописью! — продолжает она. — Я связалась с судебной полицией, и только мы приехали в деревню, как в участок явилась Иветт.

Я чувствую себя смертельно усталой, звонки, гудящие моторы, «гав!», что-то тяжелое и мохнатое плюхается на мои ноги, я прижимаю это тяжелое и мохнатое к себе, вдыхаю вкусный горячий запах живой собаки, «Собака ранена», — говорит кто-то, Бернар плачет, Жюстину уносят на носилках, а она вдруг спрашивает:

— Где Фернан? Скажите ему, что я в порядке!

Никто ей не отвечает.

— Скажите ему, что я в порядке, — повторяет Жюстина, — он, наверное, умирает от беспокойства!

И эта фраза открывает все шлюзы, плотина трещит, тонны слез, слез бешенства выливаются на мои щеки, они идут откуда-то из глубины, так что мне кажется, что меня вывернули наизнанку, как перчатку, и что я изойду слезами, жандарм что-то говорит мне, а у меня вырывается только «о, о!» между двумя всхлипами, я слышу, как пытаются определить, жив ли Лорье, кислородная маска, его срочно уносят, я плачу, я плачу, мне кажется, что я плыву по соленым волнам.

Иветт пытается успокоить меня, похлопывая и поглаживая, я продолжаю рыдать, а Тентен сидит, положив морду мне на колени. Жандармы не особо церемонятся с Летицией, она что-то пищит, мое кресло поднимают, нет, это меня вынимают из кресла, запах лекарств, руки в перчатках крутят меня в разные стороны, марля, повязки, маска, и все начинается сначала, меня укладывают, говорят мне разные слова, иголка в руку — зачем, я же не больна!