Глава 1

В то утро за окном мастерской портного медленно кружились лепестки цветущих деревьев. Падая сверху и опускаясь на землю вокруг ствола старой яблони, они напоминали складки белого атласа на подвенечном платье. Подвенечные платья. Клод Рено придумал и сшил сотни таких платьев, но теперь, заканчивая кружевную отделку, он все еще волновался: символика белого платья, загадочность лица под вуалью, неожиданное появление невесты перед гостями в церкви, торжественная процессия, направляющаяся к алтарю…

Свежий порыв ветра из распахнутого окна прервал его размышления. Наслаждаясь ароматом цветов яблони, Клод посматривал на корявый ствол дерева, посаженного много лет назад еще его прадедом. Сок струился по ветвям дерева так же энергично, как когда-то бежала кровь по жилам знаменитых Рено, предков Клода. Профессия портного передавалась в этой семье из поколения в поколение.

Шло время, менялась клиентура Клода. После благосклонного отзыва в одной популярной французской газете и усилий преданных клиенток талант месье Рено привлек изысканных парижанок, готовых потратить на поездку из столицы сорок минут, дабы «приодеться». Они превышали скорость, пытаясь побыстрее добраться до скромного городка Сенлис, расположенного в 29 милях к северу от Парижа, и въезжали на улицу Билль де Пари по старинной дороге, по которой когда-то торговцы текстилем направлялись из Парижа во Фландрию.

Теперь в этом городке работал Клод Рено и его помощник Антуан Будин, которого парижане прозвали «быстрым Будином» за скорость изготовления заказа: ведь за три-четыре дня они хотели получить платье, костюм и даже подвенечный наряд, который сейчас, ранней весной, пользовался наибольшей популярностью.

Наслаждаясь кофе со сливками, Клод разломил пышный круассан, который оставила ему сестра, уходя на работу, и просмотрел свое расписание на предстоящий день.

— Педант, — бросил он, заглядывая в зеленые глаза крупного голубовато-золотистого попугая. — Сегодня к нам пожалует новая клиентка. Мадемуазель де Верле. Нас порекомендовала ей мадам де Шампи. Свадьба в июле.

В своих записях Клод нашел пожелания мадемуазель де Верле. Невеста предоставляла портному полную свободу в выборе дизайна свадебного наряда. Клоду никогда еще никогда не оказывали такого доверия. Большинство обрученных молодых женщин, приходя в мастерскую, показывали вырезки из журналов, которые отражали их детские мечты о сказочной свадьбе, и Клод должен был следовать им до мельчайшей детали.

Внезапно по верхней закрытой части окна скользнуло крыло птицы. Этот звук отвлек Клода; он посмотрел в окно и тут только заметил, что ветер совсем утих, а цветущая яблоня стала похожа на белое подвенечное платье.

Было одиннадцать утра, когда раздался тихий стук в дверь. От неожиданности Клод подскочил. Он открыл дверь. Вошла женщина.

— Добрый день, — голос из темного вестибюля сразу заполнил залитую солнечным светом комнату.

Клод пожал протянутую ему руку с длинными тонкими пальцами. Из-под черной шелковой шали появилось маленькое лицо, большие улыбчивые глаза, четко очерченный подбородок — именно так выглядела новая клиентка.

— Добрый день! Меня зовут Валентина де Верле. Рада познакомиться с вами. — Она произнесла все на одном дыхании, голос был милым, полным, раскрепощенным.

Клод взял ее легкое пальто из верблюжьей шерсти и повесил на спинку кресла. Он сразу отметил темно-каштановый цвет волос, длиной чуть ниже плеч, миндалевидный разрез глаз и мягкую улыбку. Она уверенно вошла в мастерскую с высоко поднятой головой. Он окинул взглядом ее одежду: голубые шерстяные брюки, хлопковый коричневый кардиган в крупный рубчик, рукава которого достигают костяшек пальцев, под ним темно-коричневый свитер из кашемира под горло. Очень элегантно.

— Спасибо, что вы согласились сшить мое свадебное платье, — сказала она, пристально посмотрев на Клода, но уже в следующий момент ее взгляд стал застенчивым. — Шарлот сказала, что вы очень заняты, но она настояла на том, чтобы я обратилась именно к вам.

— Добрый день! Добрый день! — Ее внимание привлекли выкрики Педанта.

— Как мило, — сказала она, подойдя ближе к попугаю. — Я люблю птиц, но впервые вижу ту, которая умеет разговаривать. Добрый день и тебе! — она нежно погладила крыло.

Громко хлопнула входная дверь, и в комнату втиснулся Антуан.

— Кто у нас сегодня утром? Антуан Будин всегда готов вам помочь, — сказал он, ловко поцеловав руку посетительницы. — Можем ли мы начать снимать размеры?

Клод отказался от помощи Антуана. Он хотел сам рассмотреть новую клиентку: понять ее характер, оценить фигуру.

Антуан Будин работал с ним уже два года, но у Клода все еще иногда возникало чувство, что ему следует защищаться от этого человека с широченной грудью, высоким лбом и проницательными карими глазами. В присутствии ассистента он чувствовал себя маленьким человечком, которого хотят съесть, словно улитку эскарго, лишенную раковины. Клод представлял, как Антуан наслаждается солоноватым вкусом, а потом вытирает губы, смакуя послевкусие.

Антуан предложил новой клиентке стакан воды.

— После утомительного путешествия из Парижа. — Его взгляд задержался на изгибе ее длинной шеи и полуоткрытых в улыбке губах.

— Как следует из моих записей, у вас нет идеи для этого платья и нет предпочтений, мадемуазель. Это верно? — спросил Клод. Педант начал шумно почесываться. Клод пожалел, что не перенес мешающую ему птицу в другую комнату.

— Мой бог, Клод, — сказал Антуан. — Почему ты спрашиваешь? Неужели это не ясно? Разве ты не видишь ее в роскошном атласном платье с большим бантом позади? При этом бант оканчивается длинным шлейфом, который будет напоминать широкую реку. — Антуан расправил руки, пытаясь все это изобразить.

— У вас есть какие-либо пожелания? — обратился Клод к женщине.

Мадемуазель де Верле на секунду задумалась.

— Я говорила вам, месье Рено, меня устроит тот фасон, который выберете вы.

Отвергнутый Антуан хмыкнул и молча удалился в свою маленькую комнату, где и отшивались платья.

Клод попросил мадемуазель де Верле подняться на подиум, который был построен еще его дедом столетие назад: деревянные доски потемнели от времени. Она сняла кардиган и тонкий свитер и осталась в белом топе: вполне объяснимо. Клод моментально оценил ее формы: квадратные плечи, маленькая грудь, изящный изгиб бедер, очень длинная шея.

Потертым желтым сантиметром Клод очень деликатно снял мерки: окружность шеи, талии и бедер, длина руки. В отличие от отца, который записывал все до мелочей, Клод не делал никаких пометок. Благодаря хорошей памяти он легко запоминал все размеры. Сантиметр служил лишь для отвлечения внимания клиентки, ведь на самом деле он изучал кожу, ее оттенок, волосы, обращал внимание на походку, характерные движения.

Главным талантом Клода, который сделал его знаменитым далеко за пределами маленького городка Сенлис, было умение подобрать идеальный цвет платья или костюма, который подчеркивал все достоинства заказчицы и скрывал недостатки. Казалось, что он одержим классификацией и названиями цветов. Неправильные определения доводили его до бешенства. Он мог кричать через всю мастерскую Педанту: «Не существует розового цвета! Нет! Есть цвет заката, отражающегося на желтоватом мраморе фонтана Треви».

Луч солнца осветил клиентку, а затем и ее черное пальто, на воротнике которого он заметил белую пыль. Он хотел стереть эту пыль, но боялся, что она заметит. Мадемуазель де Верле бросала быстрые взгляды.

— Здесь очень яркий свет, — отметил он. — Закрыть шторы?

— Нет, не надо! Никогда не бывает слишком ярко. Я могу просидеть на солнце целый день.

— Мадемуазель, наверное, удивится, узнав, что наш портной — единственный человек, который владеет древним искусством использования сантиметра, — крикнул Антуан из кухни, где он снова наливал себе кофе. — В Париже большинство модельеров предпочитают компьютеры, чтобы за несколько минут снять мерки. Но наш милый Клод говорит, что ему нужно прикоснуться именно сантиметром.

Клод, конечно же, слышал ассистента, но не собирался ему отвечать. Он чувствовал, что его клиентке становится жарко под лучами солнца и уже влажными стали кончики ее пальцев.

— Я думаю, что уже выполнил свою работу. — Он заметил ее улыбку в зеркале. Смотав сантиметр, он сказал: — Я вижу вас в белой тунике без рукавов, подол которой не касается пола. Это подчеркнет ваш рост. И белая шелковая ткань, может быть, жатая, которая словно обнимает спину, образуя свободные складки. Никакого кремового! Только чистейший белый, самый белый. Никакой фаты, только шиньон с тонкой лентой прозрачной вуали, закрепленной жемчужной заколкой, длиной до пола. — Он посмотрел на яблоню, словно ища у нее подтверждения своим словам, и сказал мадемуазель де Верле: — Это должен быть прямой вырез, по плечам, никаких изгибов.

— Вуаль! Клод, ты должен позволить мне сделать вуаль. Я разбираюсь в вуалях, — настаивал Антуан, который почему-то подозрительно близко стоял к клиентке.

— Вуаль должна быть прозрачной, как я говорил уже раньше, но никаких шуршащих тканей. Нужен шелк!

Спокойное выражение лица мадемуазель де Верле вдруг изменилось — она покраснела. Может быть, потому, что Антуан стоял совсем рядом? Возможно, она была возмущена шелковой вуалью. Клод почувствовал, как краснеет. Ему нестерпимо захотелось рассмотреть цвет ее глаз. Голубые, васильковые? Нет, это голубизна морского побережья в Британии, когда облака закрывают солнце, но все еще светло. Нет, не цвет черники, а летняя темная синева в белом фарфоровом кувшине.

Может быть, его волновало спокойствие мадемуазель? Нет, она не была застенчивой: какой-то секрет, какое-то очень приятное, воспоминание о чем-то скрывалось за ее улыбкой. Он стал изучать ее лицо, пока она смотрела в окно: ресницы обрамляли красивые глаза; прямые темно-каштановые волосы слегка закрывали бледное лицо; прямой подбородок выглядел как точка в восклицательном знаке. Но самое главное — это ее глаза, они просили заговорить с ней. Усилием воли Клод заставил себя вернуться к работе.

— Антуан, пожалуйста, позаботься о нашей клиентке, пока я буду делать предварительный набросок. Всего лишь несколько минут, мадемуазель.

— Дорогой мой, — воскликнул Антуан. — Клод, понимаешь, компьютер мог бы сделать все эти предварительные наброски. — Он предложил мадемуазель де Верле кресло и устроился рядом с ней на стуле. — Наш Клод… — он вздохнул. — Однажды он проснется и поймет, что мы живем уже в другом веке! Я не думаю, что хочу дождаться, пока прозвучит тревожный звоночек.

Клод сидел за столом на кухне, с карандашом и бумагой, прислушиваясь к болтовне Антуана.

— Откуда у вас такой румянец, мадемуазель? Вы можете осветить темное морское дно своим жемчужным сиянием. Нет, жемчуг этого не сделает. Только луна… — Антуан пододвинулся к ней поближе, его голос перешел на шепот: — Какая у вас талия! Я редко видел такую талию, такой изгиб…

Антуан был мастером флирта. Он пользовался этим даром при любой возможности. Клод никогда не придавал значения его болтовне, ведь это не оскорбляло его клиенток. Скорее наоборот, некоторые верили ему, хихикали, уверяя, что затратили на поездку сорок минут только для того, чтобы услышать сладкие речи его ассистента.

Но в это утро, когда луч солнца коснулся мочки уха мадемуазель де Верле, Клод почувствовал, что он очень хочет лично позаботиться о ней. Она не реагировала, не улыбалась, но и не отвергала Антуана. Ее лицо было спокойно и сосредоточенно. Казалось, что лишь уголки губ слегка двигаются.

— Месье Будин, успокойтесь! Хватит, пожалуйста. — Клод бросил взгляд на Антуана, а затем предложил мадемуазель де Верле чашку кофе и круассан из запасов своей сестры.

— Нет, спасибо, я лучше посмотрю на эскиз. — Она стояла совсем близко к Клоду.

— Мадемуазель, это только грубый набросок, — сказал он по-деловому пытаясь скрыть волнение. — В пятницу я отправлю вам по факсу окончательный вариант на утверждение.

— Благодарю вас, — сказала она, направляясь к двери.

Антуан загородил ей дорогу. Он держал ее пальто, чтобы помочь одеться.

— Мадемуазель, позвольте проводить вас до автомобиля.

— Нет, спасибо, — сказала она, надевая пальто. — Я сама найду дорогу.

Тут она, словно вспомнив что-то, повернулась и прошла обратно в комнату мимо Антуана и протянула свою изящную руку Клоду.

— До свидания, месье. Очень рада была с вами встретиться. — Улыбнувшись, она накинула на плечи шаль и вышла, а Клод представил ее в церкви в элегантном платье со шлейфом из белого прозрачного шелка.

В полдень небо было серым и низким, и Клоду казалось, что он может накинуть его на себя. Работа над эскизом подвенечного платья Валентины де Верле только усиливала его меланхолию. Приступы уныния часто посещали его. Иногда упадок длился час, иногда два дня, реже — несколько месяцев. Как правило, он справлялся с этим, полностью уходя в работу. Но сегодня, создавая очередной шедевр, его мысли вернулись к собственной свадьбе: это была ошибка.

Его женитьба на Розмари плохо началась и плохо закончилась, не говоря уже о совместной жизни. Началось с того, что по пути в церковь он попал в аварию. Находясь за рулем, вместо того чтобы включить первую скорость, он дал задний ход и врезался в автомобиль, идущий сзади. Как обычно, все сопровождалось приездом полиции, дискуссией о помятом крыле. В итоге он опоздал на церемонию венчания на целый час. Когда он увидел Розмари между белыми мраморными колонами внутри собора Нотр-Дам де Сенлис, то заметил лишь ее красные надутые губы и пылающие гневом карие глаза.

— Как ты мог?

Эти слова звучали уже с первых дней после свадьбы. Он мечтал об уютной счастливой домашней жизни. Она же видела в нем талант и возможность вырваться из тисков маленького городка. Хватило всего лишь нескольких месяцев, чтобы понять — разочарование обоюдно. На первую годовщину свадьбы он отказался от предложения работать в Париже, хотя Розмари и умоляла дать согласие.

— Это был единственный шанс в твоей жизни! Ты не имел права выбирать! — эти слова Розмари повторяла потом постоянно.

Она бросила его восемь лет назад. За пять лет совместной жизни у них не появилось детей. Она говорила, что благодарна за его талант и за платья, которые он придумывал для нее, но недовольна его образом жизни и хочет посмотреть мир. Она ушла навсегда, унеся с собой два небольших чемодана. С тех пор он не получил от нее ни одной весточки, она даже не потрудилась отправить документы на развод. Последнее его изрядно удивляло.

Порыв прохладного весеннего ветра прервал воспоминания. Он снова с наслаждением впитывал бесконечные вариации запахов цветущей яблони. Клод был очень зависим от размеренности ритма повседневной жизни. С наблюдательностью ученого он изучал солнечные блики, играющие на стоящем в центре мастерской манекене, обтянутом белым грубым полотном, зная, что совсем скоро, точно в половине пятого, прозвучит звонок в лицее, расположенном напротив его дома, и раздастся гомон детских голосов, топот ног на истертых мраморных ступенях школьного здания.

После второго звонка он посмотрел на часы. Теперь в любой момент в его тихое жилище ворвутся племянники, начнут обнимать, требовать сладостей и кукольного представления. И он был прав, так как тотчас же услышал громкие крики у входной двери.

Четверо мальчишек беспорядочно втискивались в его маленькие комнаты, бросаясь одновременно подушками, так как решили поиграть в регби в домашних условиях, зачем-то стали переставлять стрелки дедушкиных настольных часов, поедать шоколадные эклеры и вращать манекен, из которого моментально посыпались булавки. Старшие мальчики, Анри и Жан-Юг, были уже слишком взрослыми для представления с самодельными куклами, которое показывал их дядя Рено, но и они внимательно следили за сюжетом, пока не наступало время идти домой и выполнять домашние задания. Тогда все четверо распахивали старую дубовую дверь и покидали дом.

Клод вернул кукол на обитую шелком полочку на двери в кладовке, заварил чашку кофе и натянул на себя пояс с портновскими принадлежностями. Это было ежедневной прелюдией к вечерней работе, к тому времени, когда он был наиболее продуктивен. После утренней суматохи с заседаниями, встречами и телефонными переговорами манекен притягивал его, как магнит. Он взял наперсток, на рабочем поясе прикрепил бледно-зеленую подушечку для булавок и потрепанный желтый сантиметр. Он прикреплял и откреплял булавки с темно-голубого вельвета, каждый раз поворачивая манекен. В голубоватом свете сгущавшихся сумерек он оценивал эффект своих действий и продолжал вращать манекен.

Педант шумно отряхнулся и издал пронзительный крик. Клод разгладил складки и стал тщательно осматривать свое творение. Когда дедушкины часы пробили девять, он решил, что его работа на сегодня завершена. Он обернулся и увидел в висящем на противоположной стене зеркале собственное отражение: какой же у него длинный нос — как у мамы, напряженные темные глаза — как у папы, широкие скулы — в кого бы это? Некрупные, слегка пухловатые губы, как у сестры Жюльетт. Он потрогал челку, волосы уже начали редеть, впрочем, нет, все-таки они еще достаточно густые.

Он снова посмотрел на манекен, дотронулся до ткани. Его охватила необъяснимая нежность. Педант резко повернулся, расправил крылья и спрятал клюв в перья. Клод замер, наслаждаясь красотой материи в этот торжественный момент наступления вечера. Затем, выключив верхний свет, он пошел на кухню, чтобы съесть на ужин несколько печеных картофелин.

 

Глава 2

Кто бы мог поверить, что за два года до наступления нового тысячелетия, когда Интернет уже произвел революцию в умах людей, работы портного по выкройкам прошлого века будут вызывать восторг пользующихся сотовыми телефонами парижанок из высшего общества? Они создавали толпу, неожиданно нагрянув, назначали встречу за встречей — и все это в трехкомнатной квартире, она же мастерская, в маленьком городке на узкой улочке Дю Шатель.

Клод посмотрел на часы — 10.04 утра. Раздался звонок в дверь. Еще один. Прежде чем он подошел к двери, она уже открылась.

— Добрый день, мадам Жилотт.

— Я всю ночь думала о платье! — не отвечая на приветствие, сказала она взволнованным голосом и бросила свой оранжевый клетчатый плащ на ближайшее к ней кресло. — Я хочу персиковый цвет. Что вы об этом думаете? Длинный глубокий вырез на спине. Это для вечеринки, которую я устраиваю в мае, — весенняя вечеринка в саду. О, вам могут позвонить некоторые из моих друзей, потому что, вы понимаете, вечеринка имеет свою тематику — весенние фрукты. Поэтому я подумала о персиках… хорошо, кто знает, когда они созревают, но кто заботится о деталях? Да, Клод, прекрасное длинное шелковое платье персикового цвета. Остальное придумайте сами.

Дама была слегка полновата, все пальцы в золотых украшениях, черные ресницы и розовые губы, сладкие духи (может быть, лаванда), такой насыщенный аромат. Мадам Жилотт превратила мастерскую в спартанском стиле в женский салон. Клоду нравилось ее неистощимое добродушие и такое нагромождение глупостей. Она была известна как хозяйка известного парижского салона и любила фотографироваться. В комнате даже стало светлее от ее улыбки.

— Вам очень пойдет персиковое платье, — ответил Клод, рассматривая ее волосы миндального цвета и кожу кремового оттенка. Лишь морщинки в уголках глаз выдавали ее возраст, но характер у нее был как у двадцатилетней девушки. — Пожалуйста, встаньте здесь. — Клод указал на деревянный подиум. — Вы очень удачно выбрали время, — продолжил он, распределяя материал и закалывая его булавками. — Как раз вчера я обнаружил шелк персикового цвета в магазине месье Фароша. Я хотел купить восемь рулонов, но такого количества не оказалось. Почему бы нам не добавить более темной тафты на рукавах? Я вижу, как ваши волосы рассыпаются по плечам, а лента оттенка персикового плода обнимает шею.

— Можно ли все сделать за две недели? — спросила она. — Могу ли я уже уехать? При таком интенсивном движении мне понадобится полтора часа, чтобы добраться до Парижа, а у меня назначен ленч на двенадцать тридцать в самом центре города. Почему вы не хотите компьютеризировать ваш бизнес? У меня есть прекрасный специалист, который каждую неделю дает уроки моему мальчику Жану. Возможно…

— Но сможет ли компьютер подобрать нужные вам цвета?

— Да-да, вам нужны точные цвета. — Она вынула золотой футлярчик губной помады и, прикрыв глаза, подкрасила губы, сделав их цвет еще более насыщенным. — Да, в этом-то и дело. Вы создадите меня вручную. Я полагаю, не всю меня! О, вы ретроград из ретроградов, Клод. Вы неизбежны, как божья кара. И вам нужно лишь несколько примерок, не то что другим. Я надеюсь, что вы сохраните для меня ваши лучшие идеи. — Слова лились бесконечным потоком.

— Для вас так легко создавать, мадам.

— Называйте меня Мадлен! Почему вы продолжаете общаться со мной, как с мадам? Вы так разговариваете со всеми клиентками? Кстати, а где ваш попугай? (Педанта забрал Дидье, младший племянник, на праздник в школе.) Какое облегчение, что эти маленькие птичьи глазки не смотрят на меня. Я всегда удивлялась, какую часть моей болтовни он запоминает. Вы поступили абсолютно правильно, это точно. Пожалуйста, отсылайте подальше птицу, когда я бываю у вас. Впрочем, как долго я должна еще стоять, а вы будете прикалывать булавки? Неужели вы не знаете моих размеров? Я понимаю, вам нужно меня вновь измерить. Хорошо, я немного прибавила в весе, но персики, вы понимаете, они круглые.

Мадам Жилотт вышла, унося за собой запах лавандовых духов. Клод положил на боковой столик свои швейные принадлежности: наперсток, подушечку для булавок, сантиметр, — так хирург раскладывает инструменты, готовясь к очередной операции.

Папа Клод. Именно ему он был безгранично благодарен за свой талант и умение. Уже в шесть лет маленький Клод завороженным взглядом следил, как манекен, стоявший в мастерской, в руках отца меняет свои наряды. Привычным ритуалом стало разглядывание вращающейся безголовой фигуры. Он наслаждался цветом и запахами приколотой материи, его пальцы изучали разные швы и текстуру ткани.

Папа Клод очень уважительно относился к своей работе и, как математик, отдавал дань точности. Записи снятых мерок с мелкими пометками, выполненными всегда синими чернилами, хранились с великим благоговением, они были перевязаны желтыми ленточками и укладывались в размеченных ящичках старого дубового стола в гостиной. Дедушка Клода тоже был портным, когда-то на деревянной дощечке им была вырезана надпись «Рено. Портной». Эта вывеска до сих пор находится над входом в мастерскую. И это он сколотил ныне скрипящую и затертую деревянную скамейку, на которой горожане городка Сенлис могли посидеть, обсудить последние новости, пока дедушка укорачивал юбку или пришивал пуговицу. И, что самое удивительное, большинство работ нынешнего Клода Рено были сшиты на хорошо смазанной швейной машинке, с ножным приводом, которая принадлежала его прадеду.

Пока папа Клод и маленький Клод сидели рядом и шили, мама занималась домом, семьей, счетами, но, правда, в другом порядке — счета, дом, семья.

Она постоянно напоминала: «Счета должны быть в полном порядке!» Это был сигнал к тишине, которую должны были соблюдать Клод и его две младшие сестры. Папа Клод позволял выражать в мастерской только скромные восторги и только, когда заканчивал работу над перламутрово-голубой дамской шляпкой, делал последние стежки, пришивая необычную бахрому: «Посмотри, как переливаются цвета, когда материал в движении!»

— Клод, подойди! — звал он своего сына хриплым восторженным голосом. — Полюбуйся, как струится эта хлопковая ткань — только три складки, их не должно быть четыре или пять! Запомни! Только три! Ты должен всегда оценить качество каждой ткани. Сын, никогда не спорь с материалом. Постарайся понять его. И он себя проявит.

Его мать большую часть времени проводила в одиночестве в душной задней комнате без окон. Там был только древний коричневый комод, поцарапанный дубовый стол и вращающееся деревянное кресло. Одна из его сестер была младше на четыре года, другая — на шесть лет. Они играли в саду, это была та зона, в которую Клод не вторгался, чувствуя себя взрослым и серьезным. В любом случае, ни у кого не было сомнений относительно его будущего: он пойдет по стопам отца.

К счастью для молодого Клода, он не мог противиться воле отца, так же, как и его благоговению перед пунктуальностью. Он всю жизнь поклонялся умению ценить время, так же как и тканям: ведь и они могли быть измерены и подсчитаны. Папа Клод посещал церковь, но его сын уже в детстве пришел к выводу, что отец больше предан времени, чем Богу. Любую фразу папа Клод начинал с упоминания о нем:

— Сейчас десять часов. Десять минут для кофе.

В этот момент Клод обычно смотрел на потертый циферблат старенького «Брегета» отца, который тот получил в подарок от деда на день рождения в шестнадцать лет.

— Десять-десять, сын, пора возвращаться к работе.

Его жена Розмари считала, что ее тесть помешан на пунктуальности. Она ставила свои часы перед Клодом и шептала: «Тик-так, тик-так». Но Клод был доволен тем, что отец каждый час делал перерывы, не забывая бросить взгляд на часы, которые считал единственным прибором, способным координировать ежедневную работу. Каждое упоминание о времени лишь подтверждало, что они идут правильным путем в мире идеально отрегулированных отношений между отцом и сыном.

Он вспомнил, когда в последний раз сверил часы с отцом: в 16.46, воскресенье, тринадцатого января, дождливый день. Клод наклонился над теряющим последние силы отцом и еле расслышал его голос.

— Если я правильно считаю, — попытался произнести папа Клод, — это тот день, который я не закончу.

— Включи свет. Здесь очень темно, — произнесла мать, стоя в проеме двери и через несколько минут добавила: — Клод, оставь отца.

Он не обратил на это замечание внимания и продолжал сжимать старую, слабеющую руку. Он наклонился над его большой головой, неудобно лежавшей на подушке, увидел полуоткрытые глаза, которые плакали без слез, зевающий рот, как будто бы ему надоела жизнь. Каждой частичкой своего тела Клод чувствовал: это конец, последние моменты жизни его отца.

Уже через секунду боковым зрением он уловил взгляд матери. Ее быстрый злой взгляд обвинял сына в том, что он отнимает у нее мужа. Словно выполняя последний долг, Клод посмотрел на часы отца: 16:46:11. Он задержал дыхание и проследил, как секундная стрелка сделала полный оборот.

 

Глава 3

Через открытую дверь донеслось шуршание автомобильных шин по брусчатой мостовой, затем дверь закрылась. Из чулана Клод заметил бледно-голубое кепи и налил черный кофе своему неистовому ассистенту.

— Добрый день, Клод! — Антуан ввалился в комнату. — Как поживаешь, что происходит? — Не снимая плаща, он резко пододвинул к себе кресло и сел поближе к Клоду. С него стекали струйки воды. — Клод, — он наклонился над столом, испачкав мокрыми рукавами дизайнерские наброски Клода, выполненные голубыми чернилами. — Я влюбился! Я готов взорваться от радости! Дождь может промочить меня, но он не погасит моей страсти! — Антуан частенько рассказывал Клоду о своих мимолетных, как потом оказывалось, увлечениях.

— И кто же твоя самая новая подлинная любовь? — спросил Клод.

Антуан не мог сдерживать себя. Его большие миндалевидные глаза, густые брови, его большой лоб, который казался стеной, каждая частица его тела, казалось, вышла из-под контроля.

— Я знаю, что это безумие, и ты не одобришь, но это не кто иной, как очаровательная мадемуазель де Верле, которая доставила нам удовольствие вчера своим визитом. На ее автоответчике я оставил послание с приглашением на вечеринку в эти выходные.

Клод непроизвольно сглотнул. И слишком эмоционально произнес:

— Через три месяца она выходит замуж!

— Ах, но она еще не замужем, — с озорной улыбкой возразил Антуан.

— Но, Антуан, — выдохнул Клод. — Это непостижимо. Ты не можешь делать этого. — Его голос дрожал: — Ты охотишься за женщинами, которые приходят ко мне в студию по рекомендациям от важных клиенток. Нет, это непостижимо. Кроме того, ты выбрал женщину, которая собирается выйти замуж!

— Ты озабочен, я вижу. Могу ли я заметить, что непроницаемый Клод Рено, видимо, может ревновать! Нет! Я не думаю, что это возможно! — Антуан откинулся в кресле и рассмеялся.

— Это глупо, — раздраженно сказал Клод, поглядывая на свои часы. — В любую минуту сюда может войти мадам Риго. Ты закончил пришивать подкладку к ее полотняному костюму?

Антуан драматично вздохнул и прошел в свою боковую комнату, из которой незамедлительно раздался шум швейной машинки. Клод вернулся к работе над эскизом платья мадемуазель де Верле.

Интересно, когда появится мадам Риго, чтобы отвлечь его внимание? Скорее всего, как всегда, с опозданием. Клод мог перечислить все необычные причины, которыми она будет оправдывать свое опоздание: «Не так была запаркована машина, и мне понадобился час, чтобы ее разыскать… Я не смогла распутать поводок своей собаки после того, как она во время прогулки побежала за сенокосилкой. Представьте мою собаку, изрезанную этой ужасной машиной!» Была ли хоть какая-то доля правды в ее словах? Сегодня он надеялся, что костлявая мадам не утопит его в потоке извинений и сразу спросит, сколько будет стоить бахрома на ужасных розовых полотняных брюках, которые она обязательно принесет. А ведь он мог бы назвать конкретную цену. Его охватило неясное чувство. И он признался самому себе, что это, скорее всего, чувство ревности.

Неожиданно хлопнула входная дверь.

— Вы не поверите, что со мной произошло, — вздыхая, произнесла женщина и начала рассказывать о том, как по дороге из города ее преследовала машина-мусоровоз до самого ипподрома в Шантильи. — Я была настолько отвлечена ругательствами водителя мусоровоза, которые он выкрикивал прямо из окна, что не заметила, как мой «рено» очутился среди лошадей на ипподроме и рядом с этим вонючим мусоровозом.

Сестра Клода Жюльетт жила совсем рядом, в двухэтажном каменном доме, окна которого были закрыты уже слегка лоснящимися жалюзи. Этот дом находился в десяти минутах ходьбы от мастерской Клода. В детстве отец по-разному их воспитывал: от Клода требовалось неукоснительное соблюдение пунктуальности, а Жюльетт даже не знала слова «дисциплина». После того как она многократно перечитала каждую книгу в доме (их дед был книголюбом и гордился небольшой коллекцией книг в кожаных переплетах), Жюльетт «проглотила» все, что нашла в городской библиотеке Сен-лиса. Ее страсть к литературе была удовлетворена лишь после окончания университета, когда ее приняли на минимальный оклад библиотекарем в «Эдисьонс Гарош» — одно из крупнейших издательств в Париже. Через семнадцать лет упорной работы она доросла до должности одного из четырех редакторов книг по фантастике. Каждый рабочий день она ездила на поезде в Париж и обратно, в вагоне склонялась над страницами очередной рукописи и никогда не успевала прочесть все то, что взяла с собой.

У Жюльетт был спокойный характер мечтательницы, но после рождения четвертого ребенка он стала абсолютно дезорганизованным человеком. Темные дубовые полы в ее доме были едва различимы под разноцветной, заляпанной пятнами детской одеждой. А дети перестали даже удивляться наличию плесени на хлебе и фруктах. Что же тогда говорить о проросшем картофеле или луке?!

Муж Жюльетт Бернар работал местным адвокатом и редко обращал внимание на беспорядок в доме, так как понимал, что семейный уют будет нарушен, если позвать на помощь свою овдовевшую и очень привередливую тещу, которая жила в небольшой квартире в этом же городке. Но через три месяца после рождения их четвертого сына Артюра, когда дом заполонил кислый запах мочи, Бернар не выдержал. Жюльетт металась между памперсами и чтением очередной рукописей, поэтому она была благодарна мужу за принятое решение. Ее отпуск по материнству был прерван ровно через два дня.

Мать Клода быстро приспособилась к новым условиям и с высокомерным презрением повелела «вычистить дом и привести его в порядок». Прошло лишь несколько часов с того момента, как она распаковала сумки и вынула чистящие средства, а дом уже засиял чистотой. Когда на следующий вечер Жюльетт и Бернар вернулись с работы, они обнаружили, что полы натерты, белье аккуратно сложено на полочках, ужин приготовлен (овощи на удивление съедобные), а сыновья, все без исключения, могли похвастаться умытыми лицами, чистыми руками и наличием тапочек на ногах. К тому же дети были одеты в пижамные брючки и рубашечки одинакового цвета.

Когда матери, к счастью, удалось освоить новую роль в этом доме, Клод стал чаще навещать жилище своей сестры. Очень скоро он начал ужинать здесь по воскресеньям вечером, а с собой всегда приносил сладости и устраивал кукольное представление. Этот день не был исключением. Когда дети проглотили пирожные, он порадовал их новым представлением, в котором пирожник Муи-Муи ругал Изабель, пуделя, что та украла последний круассан. Шо-Шо, слон, у которого был слишком длинный хобот, прерывал действие и жаловался, что скоро может стать слоном без хобота. В конце представления сова Илбер с глазами-пуговками прочитала мораль. В течение всего представления Педант сидел на плече Клода и заканчивал каждую часть шоу криком: «Добрый день, мадам!»

Дети хлопали в ладоши, а мать Клода кричала из кухни:

— Надеюсь, ты заберешь эту грязную птицу! — Педант слишком часто вторгался в ее владения.

— Да-да, — сказал Клод. — Сегодня птица вернется домой со мной.

Клод обнаружил Жюльетт на кухне в одиночестве — очень редкий случай в ее жизни, насыщенной общением со многими людьми. Он пододвинул стул в угол и хорошо поставленным голосом спросил сестру, знает ли она Валентину де Верле. После окончания Сорбонны и за время работы в издательстве у Жюльетт появился широкий круг общения.

— Знакомое имя. Чем она занимается?

— Я не знаю. Она приезжала ко мне, чтобы заказать свадебное платье. Антуан замучал ее и меня своим агрессивным флиртом. — Клод увидел, как покраснело лицо сестры.

— Я не могу припомнить, но где-то слышала это имя. Но, в любом случае, она обратилась по верному адресу. Ты прекрасно оденешь ее.

В этот момент Жюльетт вытирала стол. А он хотел сказать сестре, что эта женщина вторглась в его жизнь, словно сверкающая жемчужина в кольцо без драгоценного камня. Возможно ли такое в его возрасте, что сердце начинает принадлежать такой прекрасной женщине через полчаса с момента начала общения? Неужели можно видеть только ее образ, слышать только ее голос? Ведь ты даже помнишь ее дыхание, словно мимо тебя бесшумно пролетела бабочка, а ты хочешь успеть поймать ее. Как отвлечься от этих цепких, беспокойных чувств? Я должен погрузиться в работу, чтобы отвлечься от мыслей о ней, но я работаю над ее платьем! Что мне следует делать? Скажи мне, мудрая сестра.

После того как ушла Розмари, Жюльетт и его друзья знакомили его со многими женщинами. Клод уже давно не мог пройти по улицам Сенлиса, чтобы не встретить бывшую партнершу по ужину. В этот момент он всегда низко наклонял голову, кивал, бормотал дежурное «добрый день» и чувствовал запоздалую вину за то, что не все во время встречи проходило так, как того желала каждая из сторон. Сменяющие друг друга женщины представлялись ему бусинками в ожерелье, в центре которого была Валентина, — блистательный сапфир среди стекляшек. Он никогда не мог представить, что увидит такой драгоценный камень.

Артюр, самый младший племянник Клода, ворвался в кухню. Лицо было мокрое от слез.

— Жан-Юг ударил меня! Они говорят, что я напукал! — Второй сын Жюльетт, тринадцатилетний Жан-Юг вошел следом, чтобы оправдаться.

— Иди ко мне. — Жюльетт взяла восьмилетнего сына на руки. Чтобы избежать наказания, Жан-Юг выскочил из кухни. Артюр уже почти перестал плакать. — Какое свадебное платье ты делаешь для Валентины?

— Увидев ее, я сразу же понял, что это платье сыграет важную роль в моей карьере. Я уверен, оно должно быть простым, очень понятным: прямая туника из легкой шелковой ткани, и она же для вуали. — Он перевел дыхание.

— Она нравится тебе! — Спокойные зеленовато-голубые глаза его сестры оживились. — Но, Клод, она пришла к тебе, чтобы сшить свадебное платье!

Он опустил глаза.

— Когда следующая примерка? — быстро спросила Жюльетт.

— На следующей неделе.

Можно ли измениться в его возрасте, стать кем-то другим? Или он все тот же пятилетний мальчик, который, спрятавшись, плакал, когда отец на целый день уезжал из дома? Был ли еще кто-нибудь, кто в тридцать три года женился на женщине, которую едва знал? Возможно ли, в возрасте сорока шести лет влюбиться впервые? На этой кухне, где было приготовлено так много обедов, где, сидя на деревянном полу, ласкала своего сына терпеливая сестра Жюльетт, он наконец захотел найти ответы на свои вопросы.

— Жюльетт! — На кухню вошел Бернар, появились дети, а из духовки доносился запах жаркого.

 

Глава 4

Ha следующее утро его осенило. Наконец-то нашлось и рациональное объяснение его беспокойства. В отличие от других обрученных женщин, которые оживленно сообщали ему все свадебные планы, Валентина очень сдержанно говорила о таком важном событии в ее жизни.

— Клод, вчера вечером я кое-что узнал о твоей клиентке. Как тесен мир! — громко произнес Антуан, входя в студию и ища кофейную чашку в буфете.

У Клода перехватило дыхание. Если Валентина отдала сердце и душу своему жениху, то почему Антуан позволяет себе за ней ухаживать?

— Моя подруга Патрис Рикар знает человека, за которого собирается выходить Валентина. Он — один из руководителей аукционного дома, большая шишка в «Друо», и занимает эту должность уже два года. Она работает там же. Медовый месяц они собираются провести на острове Маврикий.

Клод заставил себя собраться с духом и как можно равнодушнее произнести:

— Отлично, это просто прекрасно.

— Я все равно собираюсь пригласить ее выпить со мной, — сказал Антуан слишком громко. — Я нравлюсь ей, это уж точно! Как хорошо, что помолвка длится так долго. — Он прикрыл глаза. — Ее лицо, как полная луна; ее улыбка, как манящий вход в рай… Я должен сделать это. — На Антуана нашло вдохновение. Он поспешил в соседнюю комнату, где отшивались платья, чтобы придать сказанному стихотворную форму. Прикинувшись равнодушным, Клод сосредоточился на эскизе, который размечал на бледно-голубой миллиметровке. Он нахмурился, смял бумагу и швырнул в мусорную корзину под своим столом. На мгновение он задумался и положил на стол Антуана раскроенное платье. Это должно занять несколько часов. Про себя он заметил: «Посмотрим, будет ли у него время с кем-либо встречаться!»

Несмотря на плотный график встреч, примерок, изготовление выкроек и поездок в магазин Фароша, его поставщика тканей на Монмартре, неделя никак не заканчивалась. Клод думал только о вторнике, дне его следующей встречи с Валентиной. В этот драгоценный час он использует все данные ему Богом способности и проницательность, чтобы проверить возникшие у него чувства. Клод решил, что в этот день он отправит слишком активного Антуана на задание, которое займет у него целый день. Интересно, отправил бы он Антуана из дома, если бы это была другая клиентка?

Наконец, наступил вторник, и Валентина словно лебедь вплыла в его студию во второй раз. Вокруг шеи был повязан тонкий сиреневый хлопковый шарф. В этот раз ее лицо выглядело по-другому: в прошлый раз оно было полностью расслаблено, теперь имело достаточно жесткие черты. Его опять поразили темно-голубые глаза, слегка подведенные карандашом. Эти глаза резко контрастировали с бледным лицом. Волосы забраны в хвост. Она была одета в черные капри, светлую розовую хлопковую кофточку с рукавами три четверти, на ногах были черные узконосые кожаные туфельки без каблуков. Опять подчеркнутая элегантность. И эта улыбка, почти полуулыбка. Он забыл о заготовленных словах: раньше он не заметил маленького изгиба на ее точеном носике, четко очерченных губ. Он изучал ее, словно рулон материи в магазине Фароша.

Но его все еще удивляли ее глаза. Были ли они счастливыми или грустными?

— Как поживаете, месье Рено? — Она поискала, куда положить свое пальто, и в конце концов бросила его на спинку кресла, стоящего рядом с его столом.

— Хорошо, очень хорошо, спасибо. Пожалуйста, разрешите мне повесить пальто. Зовите меня Клодом.

Она подошла к насесту Педанта.

— Итак, месье Педант, как жизнь?

— Добрый день, мадам! — проверещал попугай.

Она рассмеялась и повернулась к Клоду. Ее тонкие руки с длинными пальцами коснулись волос.

— Месье Рено, я имею в виду Клод, я хотела бы попросить сделать платья для моих двух племянниц и костюм для племянника. Все они будут на свадьбе. Можно? И кстати, — добавила она своим приглушенным голосом, приглаживая волосы и глядя ему прямо в глаза, — вы уже знаете, как будет выглядеть мое подвенечное платье, только без подробностей?

«Почему без подробностей?» — подумал он напряженно. Она говорила о свадьбе, как о совершенно обыденном событии в своей жизни.

— Пожалуйста, — ответил он. Кровь пульсировала в висках. Могла ли она слышать биение его сердца? — Мадемуазель, сегодня самый прекрасный день в этом апреле. Прежде чем начать работу, не хотели бы вы прогуляться по саду? — Он смотрел на себя со стороны, чувствовал собственное унижение, но продолжил: — Яблони в полном цвету.

Он открыл заднюю дверь и провел ее в маленький сад, окруженный покосившимся деревянным забором. В саду росло старое яблоневое дерево с наростами на стволе, сверху донизу оно было усыпано нежными белыми лепестками, которые источали удивительный запах.

— Какая прелесть! — сказала она, подходя к двери. Они оставили свои следы на том участке сада, где через три месяца вырастут овощи. Потом прошли мимо двух кресел, которые выдержали испытание дождем, и мимо столика, на котором могли разместиться только две чашечки кофе, наконец, пересекли маленькую лужайку с высокой травой — намек на деревенские поля. Он отломил с яблони длинную тонкую ветку, полную цветков. С нее посыпались лепестки.

— Этот запах возвращает меня в детство, в родную Нормандию, — сказала она задумчиво. — Наш ближайший сосед был хозяином яблоневого сада. Осенью мои сестры и я помогали собирать яблоки. Мы карабкались наверх по лестницам, тянулись к плодам и к небу сквозь листья! А весной, во время цветения, бегали среди деревьев, представляя себя героями, которые возвращаются из великих походов, а огромные восхищенные толпы осыпают нас конфетти. Поздней осенью, когда были уже собраны хорошие яблоки, а на земле валялись незамеченные или подпорченные плоды, мы могли бросаться ими. Возвращаясь домой, все были по уши в яблочной мякоти. Как смешно. — Она остановилась и показала на дерево. — Эта ветка выглядит так, будто приглашает на ней посидеть.

— Действительно, здесь хватит места для двоих, — сказал он. Он чуть не предложил забраться на эту ветку, словно в детстве, и, сидя на ней, поболтать ногами. Но их внимание отвлек звук открывающейся двери внутри мастерской.

«Антуан», — подумал Клод.

— Где будет проходить свадьба? — спросил он, отлично понимая, что вопрос задан не к месту, и наблюдал, как медленно меняется выражение ее лица.

— Мон-Сен-Мишель, маленькая церковь, — ответила она. — Там проходила свадьба моей матери и отца, и свадьбы двух моих сестер.

Он ожидал какого-то намека, но Валентина выглядела абсолютно спокойной.

— В детстве мы всегда ходили в эту церковь, и нам говорили, что под каменным полом живет дракон. Нам казалось, что сквозь трещины действительно просачивается дым, а если посильнее прижаться ухом к полу, то можно услышать даже приглушенный рокот!

— Преследовал ли вас дракон на пути к алтарю? — спросил Клод, проклиная себя за произнесенные слова.

Она рассмеялась, и отрицательно покачала головой, словно отряхиваясь от его вопроса.

— Не будем больше об этом.

Они сделали полный круг по саду, и он без всякой охоты взялся за ручку задней двери.

— Спасибо за прогулку, мадемуазель. Не хочу вас долго задерживать. Вы, вероятно, торопитесь обратно в Париж. Будьте так добры, примерьте платье. Мы должны подогнать его по фигуре…

Антуан пил кофе, его ноги в брюках цвета хаки и в коричневых мокасинах, как всегда, лежали на столе. Увидев вошедших, он вскочил.

— Неужели это портной Клод, который развлекает будущую невесту в саду! — Он отодвинул кресло от стола. — Мадемуазель, пожалуйста, выпейте со мной чашечку кофе.

— Мадемуазель де Верле не должна посвящать нам целый день. Я обещал ей, что мы все сделаем быстро, Антуан. Примерочная там, в углу. — Кивком головы он показал направление. — На вешалке вы увидите будущее платье. Будьте осторожны с булавками.

Валентина пошла к примерочной, но Антуан остановил ее на полпути.

— Я хотел бы кое-что вам сказать, — сказал он тихо, но достаточно отчетливо, чтобы услышал Клод.

Клода охватил гнев. Валентина, не обращая внимания на Антуана, вошла в маленькую комнатку.

Антуан постучал костяшками пальцев по жалюзи на двери. Глаза Клода расширились от недоумения.

— Что ты делаешь? — выдохнул он, направляясь в сторону Антуана.

— Я забыл сказать ей что-то важное. Валентина, — позвал он ее. Показалась изящная головка и длинная шея. На лице застыло недоумение.

— Антуан, — сказал Клод. — Я не позволю мешать моим клиентам. Пожалуйста, покинь это помещение.

— Валентина. — Антуан продолжал двигаться к примерочной кабинке.

— Хватит! Убирайся! — голос Клода дрожал.

Антуан повернулся, глупо усмехнувшись.

— Это немыслимо! Клод Рено просит меня покинуть мастерскую из-за женщины. Из-за женщины! — повторил он. — Я не знал, что в тебе есть такое.

— Пожалуйста, уходи.

Антуан навис над Клодом.

— Если это то, к чему мы пришли после стольких лет сотрудничества, могу сказать, что я лишь искал хороший повод, чтобы покинуть это богом забытое ателье в маленьком городке. Мне незачем терять свое драгоценное время. — Он рывком схватил пиджак, лежавший на подлокотнике кресла, чуть не перевернув его, и выскочил из мастерской.

Через минуту он снова заглянул в комнату и обратился к Валентине, которая все еще стояла в дверях примерочной, придерживая длинное платье:

— Мадемуазель, пожалуйста, извините вашего портного, месье Рено. Он боится, что вы можете согласиться встретиться со мной. Я позвоню вам вечером. — Антуан послал ей воздушный поцелуй и хлопнул тяжелой дубовой дверью.

— Мадемуазель Валентина, — обратился к ней Клод, указывая на деревянный подиум. — Теперь все спокойно, вы можете выходить. Пожалуйста, простите меня, я не позволял ему войти, пока вы переодевались. Рассказывайте о драконе, который извергал огонь! Сосредоточьтесь на этом, на этом… Я, как можно быстрее, закончу свою работу.

Она рассмеялась и поднялась по ступенькам босиком. На душе у Клода вдруг стало легко и свободно.

— Пожалуйста, встаньте сюда. Вы захватили туфли, которые наденете на свадьбу?

— Я забыла их, — сказала она, глядя под ноги.

— Нет проблем. Как вы думаете, ваш каблук — в три дюйма или больше?

— Двух дюймов будет достаточно.

— Встаньте на цыпочки. — Он подложил ей под пятки деревянные подставки высотой в два дюйма. Такая близость к ней заставила его кровь течь быстрее. Как же хотелось прикоснуться к ней! — Еще две или три булавки, — сказал он, медленно выпрямляясь и вдыхая запах ее духов.

Педант на насесте зачесался и похлопал крыльями. Клод прикрыл глаза. Она забыла свои туфли. Кроме того, она не собиралась рассказывать о своей свадьбе.

— Одну минуту, пожалуйста. Мне необходимо замерить длину вуали. — Он осторожно надел ей на голову жемчужный гребень, который недавно разыскал в Париже, и задержал дыхание, так как потревожил две или три пряди волос, и аккуратно уложил их на место — так профессиональный взломщик укладывает украденные драгоценные камни в бархатный футляр. Белая вуаль, закрепленная на жемчужном гребне, красиво ниспадала по плечам. Когда он на мгновение посмотрел на ее отражение в зеркале, то понял, что добился желаемого результата. Атласное белое платье излучало свет, который исходил от Валентины.

— Это совершенство, — сказала она.

— Совершенство — это вы, — ответил он.

Ему показалось, что эти слова превратились в цунами, которое захлестнуло комнату.

— Нет-нет, погодите, — ее лицо озарила улыбка. Она ждала, когда он продолжит говорить. — Я доставлю платье в течение двух недель, и мы сможем назначить примерку для ваших племянников уже через неделю после этого. — Он старался говорить деловым тоном.

— Так скоро?

— Все знают, что я назначаю обычно две примерки, — ответил он и тут же пожалел о сказанном.

Может, она надеялась еще на одну поездку к нему? Зачем он так поспешил? Ведь можно было объяснить, что работа над такой моделью отличается сложностью и желательна или даже обязательна третья примерка.

Она рассмеялась. Момент был упущен.

— Мадемуазель де Верле. — Его хладнокровие куда-то исчезло, и, к своему удивлению, он продолжил. — Прежде чем вы уедете, могу ли я кое в чем признаться? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Я не знаю, кто вы, но у меня странные ощущения, связанные с вами. Это удивительно.

— Это забавно, — сказала она непринужденным тоном, без тени смущения. — Мне тоже кажется, что я когда-то знала вас, будто бы я провела всю свою жизнь в этой комнате, глядя на белую яблоню, наблюдала, как она меняет свои одеяния в зависимости от времени года, разговаривала с ней, беседовала с вами. — Она замолчала.

Клод подумал о том, что не хотел, чтобы она замолчала.

— Я сожалею о произошедшем с вашим ассистентом, — сказала она наконец.

— Нет! Простите меня! — Он перехватил ее взгляд. Кажется, она посмотрела на дверь? — Извините, что задерживаю вас. Спокойно переодевайтесь в примерочной. Могу вас уверить, что сейчас никто не побеспокоит вас. Я буду в саду.

Когда он вернулся в мастерскую, то увидел на столе в кухне записку. Почерк был округлым и разборчивым.

«Я думаю, что в Сенлисе есть два дракона! Спасибо вам за платье и за яблоню в цвету.

Валентина».

Он почувствовал дуновение ветра из прихожей. Дверь была приоткрыта.

Следующая неделя, заполненная повседневными заботами, встречами, бесконечным сидением за швейной машинкой без помощи ассистента, показалась бесконечной. К вечеру его глаза сильно уставали, а Педант своими воплями требовал большего внимания от хозяина. В ежедневной газете Клод поместил объявление о том, что портной ищет помощника.

Впервые за всю карьеру он поставил под сомнение слово «портной». Он сказал Педанту:

— Может быть, я уже не портной. Возможно, я модельер?

Его беспокойство нарастало с каждым днем. Наконец свадебное платье было готово, а к вуали заботливо приколота последняя ленточка. Он работал без устали, чувствуя сердцем каждый стежок. Он не торопился с отправкой платья по почте в фирменной длинной белой коробке, как он всегда делал для своих парижских клиенток. Как только платье будет отдано почтальонам, Валентина может исчезнуть. Нет, он сам доставит его.

Такая тактика принесла успех. К концу недели пришло приглашение, на конверте был адрес, написанный темно-голубыми чернилами, он сразу узнал почерк.

Мадам и месье Эрик де Верле.

Мы имеем удовольствие пригласить вас на праздник

в честь Валентины и Виктора в субботу,

восемнадцатого апреля в 7.30 вечера в Сав дю Руа,

улица дю Руа, 21, Париж

Подтвердите свое прибытие по телефону 01 14 65 72 37

И обратный адрес: улица Одриот, 2, Париж, 75003.

Он потрогал выпуклые буквы и цифры на большой открытке. Громко прочитал ее содержание Педанту. Он не знал, что сделать сначала: подпрыгнуть, поцеловать попугая, машущего крыльями, или посмеяться над собственной глупостью. Зачем эта женщина приглашает меня на прием? Но все же скоро отбросил скептицизм. Самое главное заключалось в том, что он снова увидит Валентину.

Клод бросился к своему столу так же быстро, как один из его племянников кидался за футбольным мячом. Возможно, он должен написать ответ на солидной открытке. Он купит ее. Но нет! Прием уже на следующей неделе. Он позвонит ей. Почему бы нет, прямо сейчас! Он набрал номер и вздохнул с облегчением, услышав автоответчик.

— Это Клод Рено. Я буду рад посетить вас вечером восемнадцатого. Я привезу ваше платье. — Он сознательно избежал слова «подвенечное».

Медленно тянулись рабочие дни. Лишь немногие встречи с клиентками проходили без разговоров о свадьбе Валентины де Верле. Клод не переставал удивляться, насколько мал Париж и как же тесен круг его клиенток. О свадьбе этой женщины говорили даже те, кто жил вдали от столичных сплетен.

«Это самое лучшее событие в жизни ее жениха. Разве Виктор не счастливец? После стольких лет она наконец сказала «да». Должно быть, она стареет».

Клод старался говорить самым обычным тоном, который только мог изобразить.

— Что значит «стареет»?

— О, сейчас ей, должно быть, лет тридцать пять.

Клиентки подтвердили, что Виктор является аукционистом Друо, крупнейшего в Париже аукционного дома, что он хорош собой и родом из почтенной семьи, которая владеет несколькими домами в Париже, замком семнадцатого века и землей в Нормандии. Виктор объехал весь мир, улаживая дела аукционного дома, вел переговоры не с одним владельцем знаменитых шедевров на предмет их купли или продажи. Похоже, что с давних времен Валентину и Виктора считали хорошей парой. Его фамилия, Клоду было в это трудно поверить, но это было так, — Кутюрье. Виктор Кутюрье.

 

Глава 5

Когда Клод в последний раз приезжал в столицу за покупками в любимый магазин лент на улице Абес на Монмартре, то понял, что подвержен клаустрофобии: узкие извилистые улочки, безумный темп жизни, ужасное автомобильное движение. Но теперь, по дороге к Валентине, ему открылся другой Париж. Он припарковал свой оранжевый «пежо» на боковой улочке Шемен Вер и осмотрел окрестности. На кленах, все еще безлистных после зимы, уже стали проявляться зачатки зелени. В окнах домов с левой стороны улицы отражались последние розовые отблески вечернего заката. Неспешно шли люди, некоторые даже улыбались ему. Клод обратил внимание на округлые булыжники мостовой, они напоминали стертые зубы пожилых людей. Он представлял, как много могут рассказать эти камни о людях, повозках и лошадях, несущихся галопом.

Восемь часов вечера. Еще слишком рано. На другой стороне улицы женщина на высоких каблуках как раз подходила к входу в Сав дю Руа. Ее спутник открыл массивную деревянную дверь. Другая пара выходила из-за угла. Неловко удерживая большую прямоугольную коробку со свадебным платьем, он пошел вперед.

Неожиданно вечерний ветерок стих, и сразу же потеплело. На лбу Клода выступили капельки пота. Он как можно осторожнее обхватил коробку, словно нес на день рождения торт с уже зажженными свечами.

Клод с восторгом разглядел мастерски выполненную резьбу по дереву над дверью Сав дю Руа, где переплелись различные мотивы: щиты, кресты, внушительные изображения орлов, львов и… лилий. Лилии? Он вошел. Усатый дворецкий отметил его имя в списке приглашенных и спросил, не желает ли он сдать на хранение свою громоздкую поклажу. Клод отказался, еще ближе прижимая коробку к себе.

На винтовой лестнице, уходящей вниз, висела бронзовая табличка, на которой указывалось, что прежде это здание было тайной королевской тюрьмой, а теперь это всемирно известный винный погребок. В течение двух веков политические противники, изменники, убийцы, мелкие воришки и бродяги подвергались здесь пыткам, затем их заковывали в кандалы, и они спускались в камеры вниз по этим ступеням. Клод представил стоны и крики боли, которые эхом отдавались на крутых ступеньках этой шахты.

Другая табличка на стене рассказывала, как темница использовалась во время Французской революции. Камеры пыток были превращены в убежища членов королевской семьи, прятавшихся здесь от революционеров, которые жаждали отправить их на гильотину. За потайной стеной существовала разветвленная система туннелей, по которым можно было выбраться из центра города. Один из них тянулся до провинции Бретань. До самого момента перерождения в винный погребок «пещера» была редко посещаемым музеем пыток.

Спускаясь по лестнице и ориентируясь лишь по звукам, доносящимся из недр дома, Клод чувствовал себя очень неуютно. Зачем он пришел? Оказавшись внизу, он сразу же заметил, что пиджаки на мужчинах на добрых два дюйма короче, чем его собственный, и начал ругать себя за провинциальность и нежелание знакомиться с тенденциями мужской моды. Его слишком длинный пиджак огорчил его.

Он посмотрел на женщин. Их наряды — калейдоскоп работ самых известных дизайнеров — вечерние платья, костюмы, некоторые были даже в брюках. На двух женщинах он заметил одинаковые (какой стыд!) платья от Шанель, на еще одной гостье был безупречно сшитый костюм от Живанши (какие прекрасные линии!). Одна из приглашенных надела болотно-зеленую крепдешиновую юбку от Унгаро, отделанную оборками (несомненная элегантность!). Модные женщины — обладательницы стройных фигур и прекрасных причесок. Мужчины все, как один, в консервативных костюмах, или в голубых двубортных блайзерах с золотыми или серебряными пуговицами. Их рубашки были темно-голубыми, белыми или полосатыми. Яркие, разноцветные, шелковые платочки украшали верхние карманчики. Между гостями сновали официанты. Они разливали шампанское, предлагали икру, лососину на листьях сельдерея, канапе с козьим сыром, бутерброды с телятиной.

А где же Валентина? Он узнал Дороте де Талан, он шил для нее платье год назад. То льняное платье и жакет цвета лаванды с узкими лацканами подошли бы ей гораздо лучше, чем темно-бордовое шелковое платье, которое слишком обтягивало ее бедра. Если бы это было возможно, то он заставил ее переодеться. А прямые черные волосы, ниспадавшие ниже плеч, только удлиняли овальное лицо.

Наконец, он заметил улыбку Валентины. Румянец на ее щеках избавил его от беспричинного беспокойства. Когда она пригладила свои волосы, он почувствовал запах цветущей сирени или это был запах полевых лилий? Весенние запахи. Она посмотрела на белую коробку, которую он держал, и протянула к ней руки, словно ребенок в ожидании подарка.

— Как я могу отблагодарить вас? — спросила она. В ее глазах отражалось пламя свечей.

Он не успел ответить, его внимание отвлек звук, похожий на хлопанье крыльев диких гусей.

— Валентина! Где ты была?

Их окружила группа женщин в роскошных нарядах: шелк песочного цвета, розовый шифон, бледно-пастельные длинные кардиганы, длинноносые туфельки, расшитые бисером. Клод узнал одно из своих творений — платье с открытыми плечами из тафты цвета какао, с расшитым лифом и плиссированной юбкой до колен.

Валентина передала белую коробку официанту и шепотом дала ему какие-то указания. После этого она обратилась к окружающим:

— Познакомьтесь с человеком, который создал для меня подвенечное платье!

Когда Клод провожал глазами коробку, он услышал голос мадам де Виньи.

— О, мой дорогой месье Рено! — Она прижала его к себе так крепко, что перья от ее платья попали ему в глаза и нос. — Это самый талантливый модельер во Франции! — объявила она всей компании. — Помните то черное вечернее платье, которое мне так необыкновенно шло? Я полагаю, что его никто не забыл — прозрачные рукава и спина… О, месье Рено, это уже высокое искусство. Мы так рады, что вы здесь, на празднике в честь Валентины. Она неопытная заказчица, но станет вашей постоянной клиенткой. О, вы еще будете нужны Валентине! Хотя бы для приемов, которые придется посещать. Жаль, что ваше маленькое черное платье мне больше не понадобится! Но скажите нам, месье…

— Зовите меня Клод, — перебил он ее.

— Конечно. Клод, почему бы вам не купить небольшую студию в Париже, приезжайте сюда зимой. Тогда нам не придется так далеко ездить. Конечно, мы не хотим, чтобы вы стали слишком знаменитым, месье, я имею в виду, что, случись такое, у вас никогда не будет больше времени для нас.

— Дайте Клоду перевести дух, — мягко сказала Валентина. Она передала ему бокал шампанского.

Клод сделал глоток, чтобы успокоить сердцебиение.

— Пойдемте, я представлю вас Виктору. — Она взяла его под руку. — Кстати, моя мама тоже хочет познакомиться с вами. Надо разыскать ее.

Как только они подошли к группе мужчин, смех сразу же прекратился. В центре Клод заметил высокого черноволосого человека с благородными чертами лица. На нем был хорошо сшитый черный двубортный пиджак. Капля воска, упавшая с высоко поставленного канделябра, образовала белый подтек на его воротнике, но он почему-то этого не замечал.

Когда увидел Валентину, то улыбка заиграла на его лице. Она представила Клода всем как «дизайнера моего свадебного платья».

— Клод, познакомьтесь с Виктором Кутюрье.

Клод почувствовал себя карликом, стоя перед высоченным Виктором.

— Добро пожаловать, Клод, — произнес тот быстро. — Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. Я только что рассказывал одну историю…

Клод пристально рассматривал Виктора: рубашка из средиземноморского голубого шелка с добавлением хлопка, голубовато-черный зигзагообразный рисунок галстука, который подчеркивал «небрежность» безупречного пиджака.

Клода пронзила острая боль. Этот породистый мужчина с хорошей дикцией и приятным глубоким голосом, доносящимся словно из пучины океана, провел все детство с Валентиной, а теперь еще проведет и всю жизнь. Он, словно магнит, приковывал внимание окружающих. Люди были заинтересованы в нем больше, чем в его рассказах.

— Смешное заключается в том, что Марсель не заметил, что жена следит за ним!

Клод пропустил первую часть смешного рассказа — что-то о муже, который отправился в город, чтобы купить лекарства для своей жены. Оказалось, что она не уследила за ним. Мужчины гоготали. Виктор с абсолютно серьезным видом продолжал рассказывать свою историю. Иногда он поглядывал на Клода и даже один раз улыбнулся ему. Возможно, Валентина описала их прогулку в саду, рассказала своему жениху о милом маленьком портном из сельской местности.

— Теперь, месье портной, о свадебном платье для моей любимой. — Виктор обратился к Клоду. — Не могли бы вы рассеять тайну и рассказать об идее? Прошу вас…

Валентина вошла в кружок гостей.

— Только в том случае, если ты, Виктор, расскажешь гостям о нашем медовом месяце. Лично я хотела бы узнать все подробности. — Она обратилась к гостям. — Он настаивает на том, чтобы держать все в секрете!

В этот момент в зале наступила тишина. Казалось, все замерло, исчезли звуки. Окружающие молча наблюдали, как Виктор смотрит на Валентину. Он взял ее руки в свои.

— Дорогая, — сказал Виктор, не отрывая взгляда от ее лица. — Наш медовый месяц — вся наша совместная жизнь. Могу ли я объявить всем, что моя жизнь навсегда посвящена Валентине?

Клод заметил, как потеплели глаза Валентины. Он тихо произнес «прошу прощения» и медленно отошел от группы.

Болтовню Виктора он слышал как в тумане. Они касались и летних отпусков, и свадебных планов Валентины, и последних продаж на аукционе Друо. Клод думал о сестре Жюльетт, о ее любви к словам, о том времени, когда она раскладывала и складывала их, придавая им особую значимость. Законченные фразы разбивались на части, в них искался смысл. Слова, сказанные необдуманно, ни к чему не обязывали, поэтому часто превращались в обыкновенную болтовню.

— Клод.

Валентина стояла справа от него, она была так близко, что он чувствовал ее дыхание на своей шее.

— Вы, должно быть, утомлены всеми этими разговорами. Я хочу вам кое-что показать. В подвале под этим залом хранятся самые старые вина Франции. Пойдемте. Перед началом сегодняшнего приема владелец этой коллекции организовал для меня экскурсию.

Левой рукой она приглаживала свои волосы. Ее серо-голубое платье, сшитое из хлопка с добавлением вискозы, делало ее кожу бледной, но подчеркивало глубокую синеву ее глаз. Ему не понравился крой линии талии — она была слишком низкой для нее, и поэтому грудь казалась плоской.

Они быстро вышли из зала, и, как показалось Клоду, их уход остался незамеченным. Они вошли в очень маленькую комнатку, похожую на пещеру. Валентина вынула ключ из небольшого кармана. Как он не заметил его? Это выглядело как чудо, карман был очень точно вшит по линии талии и настолько мал, что вмещал только маленький ключ и тонкую кисть ее руки. Его следующая модель платья будет иметь множество таких карманов! Валентина быстро вставила ключ в замок и открыла маленькую, но тяжелую каменную дверь, выполненную в форме арки.

— Наклонитесь, — прошептала она.

Они нырнули в еще меньшую комнату, холодную, обшитую кедровыми панелями, освещенную только одной лампочкой, и когда Клод выпрямился, он слегка задел ее головой. Комната пропахла сыростью. В ней витал запах пустых дубовых винных бочек и старого уксуса. Справа была более темная стена, на которой выступали капельки воды.

«Почему я здесь? — подумал Клод. — Почему неприметный портной отвлек внимание счастливой хозяйки от ее жизнерадостного жениха?»

Она открыла другую дверь, из толстого стекла, и они вошли в холодный, слабо освещенный туннель, заставленный с обеих сторон винными бутылками. После нескольких шагов по каменному полу она остановилась напротив бутылки цвета темно-голубого сапфира с необыкновенно широким донышком. Она взяла ее с полочки и стерла пыль с наклейки.

— Читайте, — прошептала она, указывая на нее. Там было написано: 1764, «Погреб двора Его Величества». Вверху и внизу наклейки были изображены удивительно хорошо сохранившиеся золотые короны и голубые звезды. Текст был едва виден.

— Представьте! Тысяча семьсот шестьдесят четвертый! — сказала она с серьезным выражением лица. — Подумайте, назревала революция. Уже начались беспорядки… Притрагиваясь к ней, я испытываю странные чувства. Представьте людей, у которых хранилась эта бутылка, они давно уже мертвы! Мы тоже когда-нибудь… — Она на секунду замолчала. — Давайте разобьем бутылку прямо сейчас! Разобьем об этот каменный пол! Давайте будем последними, кто прикасался к ней! Давайте, Клод, давайте сделаем это! Она подождала мгновение. — Нет, я знаю! Давайте лучше откроем ее и выпьем! Прямо сейчас!

Она наклонила голову и стала изучать пробку, ее волосы обрамляли лицо.

— Клод, помогите мне открыть бутылку!

Первым его чувством был ужас.

— Нет-нет! Гораздо лучше сохранить ее, для этого есть много причин. Она пролежала здесь так долго… это такая ценность…

Кто она такая эта Валентина? Нежная и прекрасная женщина, которая сейчас хочет уничтожить историческую реликвию? Он медленно взял бутылку из ее рук и поставил на место. Он наблюдал, как она подалась, в ее глазах мелькнуло разочарование. Тишина вокруг них нарушалась лишь падением капель. Он взял ее за руки и заглянул в синие глаза. Казалось, что они оба, Клод и Валентина, закрыты пробкой в своеобразной бутылке, много лет хранящейся в этом замкнутом пространстве. Здесь, внутри, не было тяжелых мыслей о призрачном будущем. Клод решительно поцеловал Валентину не задумываясь, в губы.

Но они были сомкнуты и выражали холодность. Но он почувствовал и другое: желание и поток теплых чувств, словно скрытых за неведомой преградой. Она отодвинулась, опустила глаза и вдруг задрожала.

— Жаль, что вы обратились за свадебным платьем именно ко мне, — прошептал он.

— Мне тоже, — тихо ответила Валентина. Казалось, они оба затаили дыхание. Затем она быстро отстранилась сказала: — Вы знаете, я должна вернуться в зал. Здесь холодно, и Виктор…

Она быстро пошла наверх и, входя в роскошный зал для приемов, была уже на пять шагов впереди Клода. Виктор моментально заметил их.

— Но, моя дорогая. — Он стоял рядом с ней. — Я искал тебя в семи туннелях. Я послал своих помощников поискать тебя в сотне других туннелей.

Она рассмеялась:

— Я организовала для Клода небольшую экскурсию. Хотела попробовать вино восемнадцатого столетия, но он не разделил моих намерений.

Виктор несколько смутился:

— Вот как. Подойди ко мне, мадемуазель винный эксперт! — Он обнял свою невесту за талию. — Приехал отец полчаса назад и хочет, чтобы хозяйка вечера лично поздоровалась с ним.

Когда она уходила, Клод заметил ее опечаленное лицо. Она мельком взглянула на него, словно пытаясь извиниться.

Часы показывали 9.38 вечера. Валентина забыла представить его своей маме. Его обуревало желание остаться, встретиться с мадам и месье де Верле, но вместо этого он помчался наверх, к выходу, перепрыгивая через две ступеньки: из подвалов вековой боли — к своему оранжевому «пежо». Он уже не замечал Парижа, всей его бурной жизни, которая так радовал его два часа назад. Он просто выехал на трассу, стремясь подальше от этого места.

 

Глава 6

Возвращаясь под дождем домой, Клод думал только о том, что мадемуазель де Верле, должно быть, не любит своего жениха. Иначе зачем она повела едва знакомого в какую-то пещеру и позволила ему себя поцеловать.

— Ну что ты кричишь? — поругивал Клод Педанта, вешая плащ. Он прошел в кабинет, чтобы проверить расписание на следующий день. Но буквы расплывались, стоило ему только вспомнить о приеме.

Что это были за лица? Накрашенные губы, безупречные фигуры, хорошо уложенные волосы. А есть ли под этими масками живые люди или это просто механизмы, которые говорили и передвигались? Беспокоила ли их судьба Валентины де Верле? Как определить, кто есть кто? Между внешним обликом и внутренним миром человека пролегает огромное и загадочное пространство.

Он знал людей, которые жили с открытой душой. Это его сестра Жюльетт и пастор Анатоль. А Валентина являлась отражением окружающих. Кто знает, что скрывается за бездонной синевой ее глаз?

Совершенно точно, что Валентину покорили отличная фигура, убедительный голос и влажные теплые зеленые глаза Виктора. Даже Клод чувствовал силу этого человека. Против воли Клод представил, какими красивыми будут их дети.

После бессонной ночи и беспокойных утренних часов Клод приступил к созданию нечто более сложного, чем платье, — он стал разрабатывать план покорения Валентины. Его труды продолжались и на следующий день во время воскресной службы в церкви. «Я напишу ей послание», — думал он в то время, когда священник читал проповедь и говорил об Иоанне Крестителе. — «Нет, лучше предложить ей заказать у меня осенний гардероб», — эта мысль пришла к нему во время молитвы.

Вернувшись домой, он решил позвонить ей.

— Педант, тише! Ее не будет дома, это точно. Я просто поблагодарю за приятный вечер и между делом скажу, что буду в Париже во вторник. Может, она согласится встретиться со мной в полдень? Ведь мы еще должны обсудить наряды для ее племянников. Да, да, это будет правильно.

— Валентина, это вы? — Она была дома. Он продолжил.

Она ответила.

— Сен-Луи, рядом с мостом Иль Сен-Луи? Во вторник? Отлично. Я буду там.

Разговор был окончен, трубка повешена.

Вторник наступил скорее, чем можно было представить. День выдался дождливым и унылым. Клод уже укоротил два пиджака и как раз примерял один из них перед зеркалом. Он пришел к заключению, что выглядит лучше, чувствует себя намного моложе и сильнее. Он остановился в дверях, ведущих в сад, и посмотрел на яблоню, словно спрашивая ее совета.

Однажды его сестра Жюльетт сказала ему, что остров Сен Луи и остров Сите, маленькие островки в форме лодок на реке Сена, являются сердцем Франции, отсюда ведется отсчет расстояний по всем направлениям. Эта точка находится рядом с собором Нотр-Дам. Как здорово, что он назначил свидание с Валентиной здесь, в самом сердце Франции!

Сен-Луи — очень интимное кафе в маленьком скверике у моста. Оно знаменито своими яблочными пирогами, один из которых был выставлен в угловом окне ресторанчика — и зимой, и летом. Клод часто приходил сюда еще в те времена, когда был молодым портным и закупал муслин в турецком магазине в соседнем Латинском квартале. (В те дни Клод сначала шил платье из муслина, прежде чем кроить дорогие ткани.) Вернувшись с тяжелыми тюками к своему автомобилю, он частенько вознаграждал себя чашечкой кофе и куском яблочного пирога.

Пунктуальный, как всегда, он занял лучший столик, недалеко от входа и рядом с окном, подоконник которого был уставлен выпечкой. Моросящий дождик наполнял зал приятной прохладой. Не успел он еще осознать важность происходящего, как стройная фигура Валентины показалась в дверях. Ее темно-каштановые волосы были собраны в узел. Широкие брови обрамляли миндалевидных глаз, которые искали его в полумраке помещения.

Когда их взгляды встретились, с ее лица исчезла улыбка. Он встал, чтобы поприветствовать ее; они поцеловали друг друга, словно старые друзья, и его окутал теплый аромат духов с выраженной ноткой сирени.

— Простите, что оторвал вас от работы. Вы, должно быть, очень заняты, — сказал он, пододвигая ей стул.

На ней было бледно-желтое легкое платье из крепдешина с гофрированным воротничком. Этот цвет был слишком бледным для ее светлой кожи. Странно, почему все, что бы она ни надела, казалось недостаточно хорошим?

— Ах, Клод, все совсем наоборот. — Ее глаза улыбались. — Все женщины Парижа говорят, что Клод Рено слишком занят, чтобы придумать для них платье! Они страдают по этому поводу и вспоминают наш вечер, особенно те, кто мог похвастаться вашим изделием. Тогда больше всего говорили о вас!

— Месье, мадам. — Официант в белом фартуке вежливо вмешался в их разговор. — Что вы будете пить? — спросил он, вынимая два меню из бокового кармана. Он делал это так, будто вынимал шпаги из ножен.

Клод быстро заглянул в карту вин и заказал домашнее бордо из Сен-Эмильон. Еще ребенком он побывал на виноградниках этой деревни и помнил, как смотрел на окрестности из окна огромного замка.

Тут он заметил, что небо потемнело. Они услышали раскаты грома вдалеке. Капли дождя застучали по карнизу, некоторые из них падали и на их стол. Пожилая полная женщина в белом фартуке, который слегка прикрывал колени, подчеркивая толстые икры ног, нависла над ними.

— Извините! — Неловким движением она наклонилась над столом, едва не опрокинув бокалы, пытаясь убрать пироги с подоконника. Потеряв на мгновение равновесие, она с криком уронила знаменитый яблочный пирог на колени Валентины.

— О, мадам! — воскликнула Валентина, в ее голосе звучало раздражение. Обеими руками она сняла куски пирога с платья и положила на пустую тарелку. Капли дождя падали ей на лицо и волосы. Клод быстро закрыл скрипучую деревянную створку окна.

— Ну и ну! — сказала Валентина. Он посмотрел на нее и удивился: она веселилась как разыгравшееся дитя.

Клод наклонился над столом и попытался вытереть пятно с ее платья салфеткой.

— Какая досада! — сказал он, взяв чистую.

— Извините! Пройдемте со мной, и мы отчистим пятна на вашем платье, — сказал Валентине администратор таким тоном, будто это она была виновата, что пошел дождь и упал пирог.

Когда она вернулась, Клод не мог не заметить, что ее кружевные трусики просвечивают сквозь мокрое платье.

— Я знаю здесь хороший магазин, — сказал он. В это время официант наливал вино в их бокалы. — Прежде чем вы вернетесь на работу, позвольте мне купить вам новое платье.

Звук дождя заглушал шум в кафе. После того как они заказали закуски и основное блюдо, Клод попытался самым обыденным тоном спросить ее, когда она первый раз встретилась с Виктором.

— Мне было десять лет. Ему — двенадцать. Его отец с детства дружил с моим и убедил его купить соседний земельный участок в Нормандии. Пока ремонтировали наш особняк, мы два лета провели в их доме. Мы играли вместе каждое лето, пока он не поступил в университет. Катались на его лошадях, устраивали пикники. Делились самыми сокровенными секретами, давали друг другу сотни обещаний и скрепляли все это поцелуями. Нам казалось, что мы владеем всем, даже коровами, которым давали имена наших будущих детей, начиная с первой буквы алфавита. Я помню одну очень страшненькую по имени Юбер…

Клод смотрел на нее с ревностью, замечая, как она расцветает, вспоминая счастливые времена. Он нервно орудовал ножом и вилкой.

Она продолжала:

— Я скакала на совершенно белом пони по кличке Сахар, он — на черном по кличке Пряность. Пони не хотели покидать конюшню один без другого, если их разлучали, они стучали копытами, трясли гривами, брыкались и лягались, упрямо шли рысью в другую сторону. Так же себя вели и мы. Мы заключили союз, заявив, что ничто не разлучит нас. И это было именно так, за исключением того короткого периода времени, когда я изучала историю искусств в Сорбонне, а Виктор работал в Англии, и немного позже, пока я училась в школе при Лувре, а он работал в компании «Уффици».

Клод сделал глоток вина. От мыслей раскалывалась голова. В то время, когда они были в Сорбонне, в школе при Лувре, в «Уффици», он учился в Институте моды в Гренобле или был дома в Сенлисе.

— Но теперь, — сказала она, посмотрев на луковый суп, который поставил перед ней официант, — теперь я в смятении. Вы… Виктор… приближающееся замужество. Решение на всю жизнь. Мои родители, отец Виктора все строят планы нашей свадьбы… все расписано до мельчайших подробностей, четко, словно изображения на игральных картах. — Она помешала суп, собрав на ложку сырную пенку.

Клод задержал дыхание и оторвался от фуа-гра.

— О, хватит обо мне! — Она перестала отодвинула тарелку с супом. — Мой талантливый портной, расскажите о себе! Как вы развили такой дар? Посмотрите на ваши пальцы…

Она оставила ложку в тарелке и взяла его руку. Он хотел сначала отдернуть ее; она была в веснушках от солнца, с черными пятнышками и огрубевшими ладонями.

— Ваши пальцы такие длинные, но ладонь… Она такая огромная! — Валентина приложила свою ладонь к его. — Ваша ладонь в три раза больше моей! Эти руки заставили многих женщин по-другому думать о себе. Вы должны знать, что они говорят о вас: «Клод Рено изменил мою жизнь. Я никогда не чувствовала себя так хорошо, как в том блестящем платье вечером в прошлую субботу. Это заметил даже мой муж». — Она рассмеялась. — Я не думаю, что вы осознаете, какое удовольствие доставляет ваше творчество!

— Вы льстите мне, — сказал он, наклонив голову, ему было неловко держать свою руку в ее руке. Клод прикрыл глаза и мягко отстранил ее пальцы. Как говорила одна из его клиенток, длинные пальцы — это признак щедрости.

Они покончили с горячим, а дождь все не прекращался. Во время еды Валентина рассказала Клоду о Друо, о своей работе в этом аукционном доме в качестве специалиста по живописи девятнадцатого века. Она поведала, что несколько лет назад распознала две фальшивые работы, которые были уже представлены в серии других произведений, готовых для продажи, общей стоимостью в миллион евро. Клод рассказал о новых фасонах на осенний сезон, о том, насколько зависит его рабочее время от светской жизни Парижа. Это был откровенный дружеский разговор.

Когда официант подал карту с десертами, Валентина взглянула на платье и на часы.

— Мне пора уходить, — сказала она.

— Напротив есть магазин, — сказал Клод и положил на стол кредитную карточку.

Она открыла сумочку.

— Знаете, давайте разделим расходы.

— Хорошо, я согласен, но только при одном условии — позвольте выбрать для вас платье. Вы не можете возвращаться в Друо в таком виде.

Она оглядела себя.

— Я полагаю, что вы правы. У меня назначена встреча…

— Мы все сделаем быстро.

Официант вернул кредитки.

У них не было зонтиков. Пересекая улицу, они перепрыгивали через лужи, словно дети.

В маленьком бутике Клод с закрытыми глазами ощупывал вешалки, полагаясь на инстинкт в выборе достойной одежды. Он не был доволен. Через пять минут он снял с вешалки короткое трикотажное платье глубокого синего цвета, с белой лентой и воротником-гольф.

— Не беспокойтесь, — прошептал он, протягивая ей платье. — Ленту мы уберем, как только выйдем за порог магазина.

Валентина озорно улыбнулась, скептически осмотрела вешалки и исчезла в примерочной комнате.

— Вы действительно знаете мой размер! — сказала она после примерки. Темный цвет платья и высокий воротник выгодно подчеркивали бледность ее лица.

— Я бы никогда не выбрала такое платье, — произнесла она, изучая свое отражение. — Спасибо вам. — Смятый комок заляпанного, еще влажного платья чудом поместился в ее сумочке.

Клод рассчитался с хозяином магазина и предложил подвезти ее в офис.

— Я буду рада, — сказала она.

— Теперь о ленте. — Он изучил тонкую белую шелковую ленту, пришитую немного ниже груди. — Это подходит лишь молоденьким девушкам. Нам нужны ножницы. Они могут быть у меня в машине.

Они снова выскочили под дождь. На пути к машине Клода они пересекли мост Сен-Луи, прошли вдоль улицы Нотр-Дам. Клод помнил, что он припарковал машину на боковой улочке, но не обратил внимания на ее название. Они пробежали по улице Шаноинес, их одежда моментально промокла, им стало холодно.

— Как странно, как странно, — бормотал про себя Клод, качая головой и кляня себя за собственную глупость.

Они вернулись на улицу Нотр-Дам, которая граничит с ухоженным садом. Его называют сквером Жана XXIII.

Валентина посмотрела на свои часы, и он услышал, как она глубоко вздохнула. Затем рассмеялась тем смехом, который не переставал его удивлять. Казалось, что она смотрела на них двоих с вершины мира и, то, что видела, считала забавным.

— Машина должна быть где-то недалеко.

— Клод, я возьму такси. — Валентина смеялась, по лицу струилась вода, оставляя под глазами следы от туши.

На другой стороне сквера они заметили стоянку такси. Когда они вошли в сад, расположенный рядом с собором, то оказалось, что куда-то исчез шум автомобилей и дождя. Земля, граничившая со свежими, вымытыми дорожками, засыпанными гравием, покрылась свежей зеленью молоденькой травы. Надув грудки, прыгали малиновки. Клод был потрясен удивительными коричневыми узорами на стволах каштановых деревьев. Оказывается, в этом городе столько зелени…

Он обнял Валентину за талию. Она на мгновение задержала на нем взгляд. Клод повернул ее лицо к себе, словно приглашая на танец, и стал целовать улыбающиеся губы. Затем они сели на ближайшую скамеечку и, прикрыв глаза, соединились в бесконечном поцелуе.

— Я должна возвращаться, — сказала она тихо, медленно, словно репетировала и повторяла это уже тысячу раз. Но ее губы снова коснулись его губ.

Через несколько секунд она вырвалась из объятий.

Они все еще держались за руки, когда шли к остановке такси. Несколько человек под зонтиками улыбались им.

— Прежде чем ты уедешь, не выпить ли нам быстренько по рюмочке перно? — спросил он быстро, заметив уличный лоток, где наливали знаменитый абсент.

— Кто вы, Клод Рено? — Она повернулась к нему и улыбнулась. — Почему я встретила вас? Почему вы заставляете забыть меня обо всем? Я оживаю с вами, с вами все становится понятным от начала и до конца. Как вы это делаете?

Они подошли к стоянке такси, в стаканчики с абсентом падали капли дождя.

— Если бы я не знал тебя так хорошо, — начал Клод, когда подъезжало такси, — то не стал бы задавать этот вопрос.

— Что? — Она улыбнулась и помахала рукой водителю. Валентина уже была не с ним.

— Ты любишь своего жениха? — прошептал он.

Он не был уверен, что она расслышала вопрос, потому что уже открывала дверь такси.

— Зачем вы хотите испортить мне настроение, месье Рено, после чудесного дождливого дня в саду у Нотр-Дам?

Дверь такси захлопнулась. Проливной дождь моментально накрыл черное такси, бледное лицо и помахивающую руку. Когда Клод в задумчивости возвращался по безлюдному скверу позади Нотр-Дам, он увидел свой оранжевый «пежо», который припарковал в одном квартале от кафе.

 

Глава 7

Клод вернулся в свою мастерскую, Педант, выпущенный из клетки, моментально сел плечо. В промокшей одежде Клод сел за стол и написал письмо своей жене, которое уже не раз сочинял в уме на протяжении последних нескольких недель. Он спросит адрес у кузена, который говорил, что встретил ее в Авиньоне прошлым летом.

«Дорогая Розмари!

Я надеюсь, что это послание дойдет до тебя. После стольких лет раздельной жизни я думаю, что будет правильным для нас обоих получить законный развод. Пожалуйста, пусть твой адвокат свяжется с моим. Его зовут Жак Делмон, 04 45 98 72 36. Он сделает все с наименьшими проблемами для нас обоих.

Клод».

Он подумал: написано довольно холодно по отношению к женщине, на которой я женился, давая обещание перед Богом. Он не видел ее восемь лет, но иногда все еще просыпалось скрытое чувство то ли печали, то ли сожаления. У него осталось лишь несколько приятных воспоминаний от совместной жизни, которые и помогли ему пережить трудные дни. Вот одно из них: он пристально разглядывал ее утром, до того как она проснулась. Он неосознательно изучал черты ее лица — пока она не открыла глаза, ибо, проснувшись, она в течение секунды внимательно смотрела на него и сразу делала недовольную гримасу. Когда она спала, по подушке красиво рассыпались ее рыжеватые кудри, а на лице цвета слоновой кости выделялись маленькие веснушки. Во сне она сладко улыбалась, что случалось с ней довольно редко в период бодрствования.

Клод до сих пор был бы женат на Розмари, если бы она не ушла. Но теперь он благодарил ее за это. Он вспомнил, что через шесть месяцев после свадьбы он уже в одиночестве приходил к Жюльетт и родителям. Его жена посмеивалась над ними, считая деревенскими простаками. Для нее они были мало образованными людьми, не имевшими вкуса. Говорила, что его отец глупый стареющий болтун, а от матери пахнет картофельным супом. Проходило время, и она все реже сопровождала его на семейные праздники, и в разговорах с ней он перестал упоминать о своих родственниках.

Завтра он отправит ей письмо с просьбой о разводе.

Его стол был завален раскроенными тканями, помощника, который бы отшивал платья, все еще не было. Он работал до полуночи, а встал уже в семь утра. Но единственное, о чем он мог думать, это о Валентине. Вся его энергия была направлена на выработку стратегии следующих встреч. Они еще не обсуждали цвета и фасоны для платьев ее племянниц и костюма племянника. Время поджимало. До свадьбы оставалось всего лишь два с половиной месяца. Казалось, даже Педант был раздражен.

— Хватит, Педант, ты слишком много кричишь. Почему ты не поешь, как все нормальные птицы?

Только после того как вернулись из школы племянники, ему удалось оторваться от унылых мыслей, хотя бы на короткое время не думать об этих глазах цвета спелой голубики.

Анри, которому было уже четырнадцать лет, перестал восхищаться кукольными представлениями дяди и попросил послушать компакт-диск. В песне в стиле рэп повторялись грустные слова: «Почему он любит ее? Кто он ей?.. Она никогда, никогда не сможет, никогда…»

Одно и то же много раз!

— Пожалуйста, выключи это!

— О, пожалуйста, дядя Клод, — стал умолять Анри. — Мама не позволит мне дома слушать эту песню.

Другие мальчишки ни на что не обращали внимания и бегали по комнате.

— Анри, почему тебе нравится эта песня?

— Дядя, — сказал Анри с долей раздражения, ожидая обычных наставлений взрослых о том, что хорошо, что плохо, а что ужасно. — Я не слушаю слов; я знаю, что они глупы. Но музыка — супер. Слушай.

Голос вокалиста заглушался тяжелым ритмом. В какой-то момент, Клода охватило желание рассказать уже взрослому Анри о Валентине.

— Ты можешь послушать еще несколько минут, но потом вы отправитесь домой, а я займусь работой.

Когда Клод увидел, как Анри прикрыл глаза и стал двигать плечами в такт музыки, он почувствовал легкое головокружение. Что было причиной? Музыка? Однообразные ужины четыре вечера подряд? Бессонные ночи? Или это была болезнь души, поскольку слишком быстро бежало время и необратимо отсчитывало часы, оставшиеся до дня свадьбы Валентины? Он всегда презирал тех бедняг, которые бездумно прожигали время, а потом жаловались: «Как быстро пролетело время!» И Клод подумал, что это теперь произошло и с ним: «Я не замечал жизни, а теперь я старый человек!»

Клод увидел, что Анри, в красных, домашних тапочках, которые были ему велики, танцует, прижав к себе игрушечного медведя. Потом опустил глаза на свои руки и заметил коричневые пятнышки, выдающие возраст. Он очень хорошо знал эти пятнышки, такие же были у отца.

Он думал о Валентине под дождем, о ее улыбающихся губах, она надеялась, что он изменит ее жизнь. Он прикрыл глаза, и представил ее в голубом трикотажном платье. Как много дождливых дней он провел без подруг? Сколько летних дней отведено ему в этой жизни?

— Пора домой, племянники! — сказал он нетерпеливо и непривычно сурово. — Дядя Клод должен работать!

— А где же наше кукольное представление? — захныкал Артур, самый младший.

В это время Анри разыскал на столе Клода голубую миллиметровую бумагу и стал рисовать. Периодически он посматривал на манекен, стоящий в центре комнаты.

— Дядя, дай мне закончить этот рисунок.

Клод через плечо посмотрел на изображение. Анри рисовал фигуру девушки.

Она была одета в широкие брюки и в кофточку с рукавами в форме колокола.

— Интересно, — заметил дядя.

— Это наряд, в котором моя подруга Паскаль может скакать на лошади. Я хотел бы, чтобы она надела что-то подобное, тогда она будет похожа на дикую цыганку из России, на ту, о которой мы читали. Она смогла бы выполнять на лошади такие же стойки и прыжки.

Анри нарисовал лицо, стер глаза, нарисовал их заново, затем опять стер.

— Когда рисуешь, не смотри на то, что получается, — сказал Клод, придвигая кресло. — Итак, продолжай работать карандашом, не отрывая его от рисунка. Нет, не подглядывай! Позволь глазам представить контуры, не смотри на то, что ты рисуешь.

Рисунок делался уверенно, художник не смотрел на него.

— А теперь посмотри!

— Спасибо, дядя. Теперь гораздо лучше.

Легким движением карандаша Анри сумел изобразить блеск в глазах девушки. Его племянник хорошо знал, кого изображает.

— Представление! — умолял Артюр, протягивая коробку с куклами своему дяде.

— Не сегодня! Ты уж извини! Булочница Муи-Муи сильно простудилась. Другие очень заняты, ухаживая за ней, ты же знаешь, насколько она требовательна, и они не хотят, чтобы ты подхватил микробы. Разве они не правы?

Он вытер нос Артюру и увидел, что Анри уже закончил рисунок.

— Прекрасно. Скоро увидимся! Крепко поцелуйте маму и папу! До свидания.

Один за другим все четверо выскочили через крепкую дубовую дверь. В мастерской наступила тишина, только тикали часы дедушки.

Дидье опять оставил открытой маленькую створку внизу, поэтому они шли громче, чем обычно. В этот раз Клод воспротивился своему желанию закрыть створку. Он хотел знать, как течет время.

 

Глава 8

— Клод, отдохни немного! Если кто-то и имеет право на отпуск, так это ты! Дом в твоем распоряжении! Побудь в нем уик-энд, неделю, месяц!

Друг Клода Ришар, или просто Рико, с которым они учились в Институте моды в Гренобле, создавший собственный дом моды готовой одежды под маркой «Ришар», неоднократно приглашал Клода погостить у него в Вёве, в маленьком курортном городке в Швейцарии на берегу Женевского озера. Клод видел Рико два раза в году, когда тот возвращался домой в Париж из своих необыкновенных путешествий по миру и, как правило, с новыми подружками.

Невысокий, смуглый, с густыми бровями, настоящий законодатель итало-французской моды, Рико любил подтрунивать над своим другом и дал ему прозвище Горячий Клод. Это было еще в студенческие времена, когда Рико любил приписывать своим друзьям те качества, которыми они не обладали.

Теперь он ругал Клода:

— Ты слишком холоден, Клод! Тебе нужно разогреться. Тебе нужна любовница! Это точно — ты должен разогреть свою кровь! Ты на глазах превращаешься в рептилию.

После окончания института моды Рико умолял Клода присоединиться к нему, чтобы организовать дизайнерскую компанию в Париже. У Рико было прекрасное название для новой линии одежды — «Зной и Холод». Клод отказался от этого приглашения. В его помощи нуждался отец. Рико был страшно разочарован отказом.

— Клод, ты талантливее меня, но у тебя нет амбиций. Ты миролюбив, по-моему, слишком миролюбив, а я — очень конфликтный человек. Наверное это правда, что моя беспокойная натура не может смириться над моими способностями. Я не буду счастлив, если перестану двигаться, не буду заниматься дизайном, перестану принимать участие в вечеринках, не буду смеяться — я всегда смеюсь.

Клод вспомнил о предложении Рико воспользоваться его домом.

— Понимаешь, Клод, дом подобен платью. Ты должен жить в нем, смеяться, обедать, даже проливать вино на пол, его нужно любить настолько, чтобы он пульсировал и вибрировал. Дому нужны человеческие голоса так же, как нам нужен воздух.

Клод собрал измятые подушки, которые его племянники использовали в качества бомб, и позвонил кочующему Рико. Клод спросил, может ли он побыть в его доме — провести короткие каникулы. Клод подумал, что он никогда раньше не употреблял этого слова.

— Конечно, Клод! Я так горжусь тобой! Наконец-то!

Клод подумал, что Валентина должна быть дома в девять часов вечера в среду, и позвонил ей.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, — ответила она.

— Валентина, это Клод. Мой друг предложил мне свой дом в Вёве на уик-энд. Я понимаю, что это звучит странно, но не хотите ли вы вырваться из Парижа?

Такая смелость шокировала его самого. Последовала короткая пауза.

— Какое совпадение! Это даже забавно. Я отправляюсь в Женеву в пятницу на встречу с клиентом. Возможно, мы можем там встретиться. Я перезвоню вам утром. — Ни до свидания, ни минуты на раздумья, ни колебания, ни теплоты в ее голосе. Она повесила трубку. Должно быть, в комнате был Виктор. Лев, пасущий овец, он мог прислушиваться к паузам, почувствовать теплоту в словах его «овечки», понять недосказанное.

Ревность добавила живости в работе Клода. Мадам Блутон заказала шляпку — она должна была присутствовать на обряде крещения на следующей неделе. Дед Клода настолько расширил семейный бизнес, что освоил и пошив дамских шляпок. И хотя в последние годы они не входили в набор основных услуг, предлагаемых Рено, многие клиенты продолжали заказывать шляпки за многие месяцы вперед — для свадеб или для сезона скачек в Шантильи.

Обычно Клоду нравилось заниматься этим делом. Шляпка была как глазурь на поверхности торта, очень важной деталью, которая добавляла изюминку к наряду. Мадам Блутон была одной из немногих клиенток, которые постоянно носили шляпки, не считая их устаревшим аксессуаром.

Клод изучил, как держит голову мадам Блутон: он заметил, что она склоняет голову налево, когда ей задают вопрос, и высоко поднимает ее, когда получает ответ. Но сегодня, укладывая кружево на тулье и прикрепляя оранжевые и красные ленты — это они вместе придумали после долгих хихиканий, он начал задумываться, не стал ли этот предмет туалета глупым анахронизмом. Можно ли идти в церковь, скомбинировав оранжевый и вызывающий красный цвета? Широкие поля, украшенные яркой, прозрачной лентой, больше подойдут танцовщице в ночном клубе. Он примерял ленту, снимал ее, наконец пришил и отделал тонкой сеточкой.

Раздался телефонный звонок.

— Да?.. Здравствуйте, Валентина, — сказал он.

— Оказывается, я могу встретиться с вами. Моя клиентка сказала, что если я не приеду к ней в Вёве, в это уникальное местечко на берегу Женевского озера, то она не желает больше меня видеть.

В ее голосе звучал энтузиазм. Отвечая ей, он пытался скрыть свой восторг.

— Я слышал, на берегу озера есть ресторан под названием «Кафе Дидро», и это очень неплохое место. — Они договорились встретиться в полдень, в субботу. Записав ее сотовый телефон, Клод повесил трубку.

Он надел на голову шляпку мадам Блутон, затем снял и подбросил ее в воздух. В зеркале напротив он увидел, как развеваются оранжевые и красные ленты. Казалось, это мечутся веселые язычки пламени.

Поезд вползал на Лионский вокзал Парижа. Клод еще раз просчитал в уме: прибытие в Женеву в шесть часов вечера; двадцать пять минут езды до Вёве на арендованном автомобиле; открыть дом. Следующий день — заказать столик в «Кафе Дидро», где у него будет ленч с Валентиной. Валентина, Валентина, Валентина. Можно ли представить, что она предпочтет его красавцу Виктору?

Сидя в мерно покачивающемся вагоне поезда, Клод, как ребенок, был заворожен картинками меняющегося за окном ландшафта. Прошли годы с тех пор, как он любовался открытой природой, а не сельской идиллией из окна собственного дома или улицами Парижа. Компактные одноэтажные домики, аккуратные сельские строения, бесконечные горизонтальные ряды зелени и бесчисленные коровы. Он обратил внимание на коричневые полоски земли, врезавшиеся в зеленый массив, на черно-белую раскраску ферм, исчезающих из виду по мере движения поезда.

Громкий кашель отвлек внимание Клода от созерцания согретых солнцем полей. Напротив него сидел усталый мужчина с седыми волосами. Он читал газету, переворачивая страницы с потрясающей частотой. Мужчина покашлял три раза и шумно отхлебнул из серебряной фляжки, которую поднес ко рту трясущейся рукой.

Поняв, что он сумел привлечь внимание попутчика, незнакомец спросил у Клода, может ли он подсказать название какой-нибудь недорогой гостиницы в Женеве. Клод ответил, что он не знаком с Женевой, но уверен: на женевском вокзале есть справочное бюро.

— Не имеет значения, — безразлично сказал старик. — Я еду туда умирать, так что не очень важно, где это произойдет.

— Простите, месье?

— Вы все верно расслышали. — Человек снова закашлялся и опустил газету. — Я думаю, что Женева самое подходящее место, чтобы умереть там.

Теперь Клод разглядел худое, костлявое тело попутчика.

— А почему сначала не попытаться там пожить?

— Жизнь, — приступ кашля, — она занимает слишком много времени.

Клод посмотрел в окно вагона. Он заметил шпиль церкви, уютный городок далеко в долине. Это казалось миражом, спасением, которого искал человек, сидящий напротив.

Два коротких приступа кашля, затем долгий.

— Я никогда не любил ветер в Бретани. Я оттуда, из маленького городка под названием Прескиль-де-Кюберон. Весной ветер с Атлантики набрасывался на западный берег. — Снова кашель. — Летом он дует; зимой штормит. Скалы… — Кашель, кашель, кашель… большой глоток из фляжки. — Море ежедневно бьет по скалам. — Кашель, кашель. — Это мучает меня. Нет ни отдыха, ни покоя. Теперь Женева! — Старик прикрыл глаза, и его грудь снова содрогнулась от кашля.

Клод так же искал покоя в тихом мире, окружающем его маленький дом и городок. Но теперь, расправив плечи, он подумал, что ищет свежего ветра, того ветра, от которого пытается уйти этот уставший человек. Теперь наступил его черед изменить жизнь и покориться любви. Все его помыслы были связаны с Валентиной.

Старый человек закашлялся так, что уронил газету. Его очки упали на пол. Клод поднял их и похлопал попутчика по спине. Он разглядел глубокие борозды на его лице, и это напомнило ему морщины отца. Нашла ли его душа покой?

— Извините, месье. Пожалуйста, позвольте мне вам помочь.

Клод протер очки полой своей рубашки и передал их старику вместе с газетой. Когда его попутчик успокоился и заснул, Клод понял, что прислушивается к его тяжелому дыханию, как будто это могло чем-то помочь ему.

С первыми лучами солнца на белой стене напротив кровати Рико появились блики, отражающиеся с поверхности озера, и у Клода возникло чувство благодарности. Элегантный дом утопал в зелени деревьев. Совсем недалеко находился городок с единственной улицей, где он намеревался купить газету и выпить кофе.

Его очаровало это место. Город был окружен с трех сторон горами, вершины которых задевали белые облака, отражавшиеся в зеркальной глади Женевского озера.

Он остановился у «Кафе Дидро». Бледно-желтые скатерти, желто-белые клетчатые салфетки, выгоревшие на солнце кружевные занавески на окнах, даже маленькие, легкие дубовые кресла напоминали обстановку кукольного домика, где идеальный порядок поддерживает заботливая маленькая девочка. Клод спросил у пожилой женщины, которая раздвигала занавески, можно ли заказать самый лучший столик на двоих для ленча.

— Да, месье, это столик у камина — лучший в нашем доме, совсем немного света падает из окна, выходящего на юг.

— Большое спасибо, — сказал Клод. — Я хотел бы его зарезервировать.

В наполненное свежестью утро Клод оказался в мире праздных, бесцельно гуляющих людей, велосипедистов, любителей роликов. Они заполняли мощеную брусчаткой дорожку, проложенную вдоль озера. За поворотом, где она слегка сужалась у золотистого песка на удивление просторного пляжа, он оказался позади пары, которая, не желая того, преградила ему путь. Они оживленно разговаривали, ничего не замечали вокруг и не подозревали, что он хочет обогнать их. Левая рука высокого мужчины обнимала тонкую талию женщины, одетой в модный бледно-голубой костюм. Хорошее сочетание — комбинация льняного полотна и шелка; казалось, одежда окутывала ее тело. На ней были высокие ботинки. Ботинки в такое время года? Он замедлил шаг. Ботинки из бежевой кожи делали ее ноги очень длинными, похожими на ноги газели.

Он стал изучать спину женщины, которая была похожа на Валентину, и это сходство поразило его. Такая же длина темно-каштановых волос — немного ниже плеч. Женщина накручивала кончик пряди на палец.

Клод ускорил шаг и приблизился к паре. Ничья рука, кроме руки Виктора, не могла так обнимать женскую талию. Вдруг женщина улыбнулась? Невероятно! Казалось, что тема разговора действительно заинтересовала ее. Она покачала головой, взмахнула сумочкой, еще раз!

Клод не верил своим глазам. Глядя на спину мужчины, он живо представил, как выпячивает грудь Виктор, словно малиновка, сообщающая о приходе весны.

Он быстро пошел назад к ресторану, ненавидя эту пару, их прогулку и эту бежевую сумочку. Как все предсказуемо: сумочка и ботинки одного цвета.

Она забыла об их встрече. Оглянувшись в последний раз, чтобы увидеть ее слегка поднятый вверх подбородок, Клод мысленно произнес: «Пожалуйста, посмотри на часы!» Он посмотрел на свои: 12.06. — «Скажи ему, что тебе пора возвращаться, тебя ждет твоя настоящая любовь, Клод, этот ненормальный портной!»

Бесполезно, у него черствое сердце, он ведет тебя в ресторан, в ресторан с желтыми клетчатыми скатертями, который расположен над сводящим с ума своим спокойствием озером.

Клод сел за столик и стал пережидать время ленча. Из окна он взглянул на верхний балкон убежища Рико и представил, как тот нежится на солнце, разливает шампанское, а подруги дотрагиваются до рукавов его шелковой рубашки.

— Займись своей жизнью! — сказал бы ему Рико. — Наслаждайся ей!

Он это и делал, но с некоторым привкусом горечи. Что ж, он уже дожил до того, что сидит в одиночестве в ресторане и ждет любимую, которая намеревается выйти замуж за другого человека.

Длинноногая крашеная блондинка, одетая в бледно-желтый клетчатый фартук, соответствующий цветам салфеток, подошла к столику Клода.

— Что желаете выпить, месье? — В лучах солнца ее ресницы приобрели золотистый оттенок, такой же, как и кисточки на оконных занавесках.

— Перно, пожалуйста.

Валентина не появится. Ему захотелось спрятаться под столом.

Четыре из оставшихся шести столиков были уже заняты. Негромкий гул витал вокруг его одинокого кресла. На фоне тихих разговоров он обратил внимание на надоедный бронхиальный кашель. Клод повернул голову, выглядывая своего недавнего попутчика, но оказалось, что приступ начался у крупной пожилой леди в красном свитере.

Как долго он будет ждать? Час? День? Ночь? Она не придет. Он дал себе полчаса на ожидание.

Следующие десять минут он посвятил тому, чтобы понять, насколько ему тошно от ресторана, городка, озера и, особенно, от томатно-красного цвета свитера на женщине, которая сидела за соседним столиком. Как она могла выбрать такой оттенок красного? Слишком яркий, слишком дерзкий для такой крупной фигуры. К тому же на солнце свитер казался отвратительно бурым.

В этот момент открылась дверь ресторана, и появилась светло-голубая юбка, высокие, бежевые ботинки. На мужчине были белые, полотняные брюки, обтягивающие бедра. Валентина и Виктор высматривали Клода, который сидел за романтическим столиком для двоих с видом на озеро.

— Добрый день, Клод, извините, что мы заставили вас ждать, — сказала она. — Мы прогуливались вдоль озера.

— Мадемуазель, пожалуйста, еще одно кресло. — Голос Клода прозвучал слишком резко. Он обращался к официантке с волосами цвета мимозы.

Виктор высоко поднял кресло одной рукой, поставил его на место и сел. Официантка стала шумно раскладывать столовые приборы для третьей персоны.

— Виктор просто поразил меня! — стараясь сгладить неловкость сказала Валентина, садясь в свое кресло. — Он буквально впрыгнул ко мне в поезд на вокзале и напугал до ужаса! Я хотела позвонить вам, но Виктор сказал, что сегодня должны быть сделаны два сюрприза — один для меня, другой — для вас.

Несмотря на свой гнев, Клод нашел, что его глаза все же великолепны. А ее наряд — светло-голубой костюм выполнен хорошим дизайнером и сшит на заказ.

Виктор изобразил жалкое подобие улыбки:

— Это, должно быть, сезон для встреч в Швейцарии, — сказал он, глядя на Валентину, и ловко положил клетчатую салфетку себе на колени.

Она спокойно взяла меню.

— Как приятно, — неубедительно сказал Клод, — иметь удовольствие видеть почти женатую пару… — Он сделал паузу и добавил: — Вместе.

— Я привязан к ней, — произнес Виктор, глядя только на Валентину. — Я не могу оставаться без нее надолго, даже на одну ночь. — Он слегка наклонился над столом и положил свою руку на ее. — Только подумай, дорогая, — произнес он, — через два месяца мы будем вместе на всю жизнь! — Указательным пальцем правой руки он погладил крупный прямоугольный сапфир в кольце. Сапфир, обрамленный маленькими бриллиантами.

Клод посмотрел на дверь ресторана.

— Вы, вероятно, мало путешествовали, — сказал Виктор. — Я думаю, что женщины, которых вы одевали и тем самым приносили им огромную радость, одновременно доставляют вам кучу неприятностей и в итоге начинают раздражать. Я не знаю, как вам удается их терпеть.

«Он унижает меня», — подумал Клод и испытал такое чувство, словно разрезал сгнившую ткань. Он никогда не мог похвастаться умением быстро и остроумно реагировать на словесные выпады в свой адрес.

Валентина начала рассказывать мужчинам, как она провела этим утром оценку картины художника Эммса.

— Изображена сценка охоты на лис. Картина очень темная, но я надеюсь, что если «стереть» с нее пыль, накопившуюся за долгие годы, она будет очень дорого стоить, — говорила она.

Клод заметил, что Виктор ловит каждое ее слово. Для него это был кислород, который помогал ему выжить в стремительной жизни. А Клод пытался изо всех сил сохранить достоинство и спокойствие, поддерживая разговор. Все его внимание было сосредоточено на лице Валентины, ее жестах, манере поведения.

— Да, я могу сказать, что Валентина работает в «Друо» благодаря мне, — Виктор погладил ее руку и усмехнулся: — Пусть это будет нашим маленьким секретом? Мне нравится держать ее при себе на виду.

— Виктор, но отдай должное и мне!

Она быстро выглянула в окно. Клод попытался перехватить ее взгляд.

— Это правда. Мы устраиваем самые лучшие аукционы в мире, ведь у нас работает эта женщина, которая возглавляет департамент европейской живописи девятнадцатого века. Вы должны знать, насколько успешно она привлекает и покупателей, и продавцов, постоянно укрепляет взаимоотношения с коллекционерами, например, с частным коллекционером картин Эммса. Я уверен, что картина, которую ты оценила сегодня, принесет нам рекордный доход в этом году. Кто бы мог подумать, что изображения лошадей и кокер-спаниелей пользуются такой популярностью! Моя дорогая Валентина легко выиграет контракт на продажу этих картин.

Виктор гордо улыбнулся, словно ее достоинства являлись продолжением его собственных.

На протяжении всего ленча Виктор продолжал совершенствоваться в ораторском искусстве. Цвет желто-клеточного полудня подчеркивал бледность лица Валентины и делал пасмурными голубые глаза. Она произносила какие-то слова, но было заметно, что ее мысли витают где-то очень далеко. Клод заметил морщинку между бровями Валентины. Когда она подняла руку к волосам, ее локоть слегка коснулся его пиджака. Было ли это касание непреднамеренным? Клод взял счет, его рука среагировала быстрей, чем рука Виктора.

— Ну, если вы настаиваете, — произнес Виктор.

Когда они вставали из-за стола, Виктор зацепил низ скатерти, и на столе перевернулись три бокала с вином. Полупустой бокал Валентины упал на пол и разбился. Брызги полетели во все стороны. Виктор отскочил, вытирая брюки, и злобно посмотрел в сторону официантки.

— У вас здесь тесно!

Официантка демонстративно посмотрела на потолок, затем извинилась. Валентина вздохнула. Она была немного смущена, лицо покраснело.

— Спасибо за ленч. Мне по-прежнему нужно поговорить с вами об одежде для свадебной церемонии. Можем ли мы встретиться завтра утром в девять часов? — Она посмотрела на узкую улочку, заполненную магазинами. — Давайте попытаемся встретиться в другом кафе — «Турандот О'Бор дю Ла»: это очень милое место. Виктор, ты тоже можешь прийти.

— Я буду в восторге, — ответил жених.

После того как они расстались, Клоду пришло на ум создать для Валентины такое платье, которое должно привлечь внимание всех — крепдешин кремового цвета, в виде сари; она будет выглядеть как индийская принцесса; свободные складки, начинающиеся на одном плече и словно перетекающие на другое; а ее глаза словно жемчужины. Может быть, именно морщинка между темных бровей напомнила ему красное пятнышко, «бинди», которым традиционно украшают себя замужние женщины в Индии? Его голова была полна новых идей для костюмов и аксессуаров, предназначенных только Валентины. И тут он понял, что влюблен. Клод медленно спускался по извилистым улочкам Вёве и вновь очутился на дорожке вдоль берега озера.

Невероятно, но он снова увидел эту пару. Они были почти невидимы в толпе гуляющих людей с собаками на поводках и без, среди резвящихся детей. Ускорив шаг, Клод быстро приблизился к ним. Он ловил каждое движение Валентины, как она дотронулась до волос, как пожала плечами, видел ее профиль, когда она смотрела на Виктора. Ему даже удалось рассмотреть ее длинные ресницы, которые напоминали гребень зарождающейся волны. Нет, так слишком близко. Следует немного отстать. До него доносился шелест ее голубой юбки. Походка Виктора напоминала ему шарканье ног пожилого человека в домашних тапочках, который неуверенно продвигается к ванной комнате.

Пара остановилась у фахтверкового домика с деревянными перекрытиями: это был украшенный розовой геранью отель «Оберж дю Расин» в комплексе «Отель-де-Вий. Клод попытался скрыться в толпе, а заметив быстрый взгляд Виктора, нырнул в булочную, к счастью, оказавшуюся совсем рядом. Неужели он опустился так низко, чтобы подглядывать за Валентиной, уныло подумал Клод? Неужели он так желал ее любви, что готов пойти на все, как нищий, жаждущий получить кусочек хлеба? Чтобы сказал на это отец? Или Анатоль?

Клод всю жизнь изучал человеческое тело. Рассматривая Валентину, он хотел бы понять, что же у нее на уме. Несмотря на веселый смех и беззаботное помахивание сумочкой, она все-таки казалась погруженной в свои мысли Клод не мог расстаться с мыслью, что Валентина принадлежит ему.

Он посмотрел наверх. Три этажа окон, закрытых бледно-зелеными ставнями, обрамленных вьющейся розовой геранью. Откроются ли ставни? Выглянет ли Валентина и позовет: «Привет, Клод! Не зайдете ли чего-нибудь выпить!» Или пара будет наслаждаться интимным полумраком за закрытыми ставнями, отбросит простыни и?.. Клод закрыл глаза. Ставни по-прежнему оставались закрытыми.

Клод подумал о своей старой яблоне, которую так полюбили дятлы. Уезжая из дома, он заметил, что нижняя ветка сильно наклонилась и почти касается травы. Когда он вернется, она, скорее всего, уже сломается.

 

Глава 9

Девять часов утра. Кафе «Турандот О'Бор дю Ла». Первой пришла Валентина. Как будто проверяя, Клод, как и при первой встрече, оценил ее одежду: голубая юбка по колено, голубой шерстяной тонкий свитер, шелковый шарф с бежевыми, золотистыми и светло-голубыми полосками, бежевые ботинки, широкие, прямоугольные солнцезащитные очки в тонкой оправе. Как просто и как стильно она одевалась? Он не мог оторвать взгляда.

Когда он подошел, она весело предложила:

— Давайте сядем на улице. — Они нашли свободный столик в углу. Валентина подозвала официанта и быстро сделала заказ: два кофе и два круассана и вдруг абсолютно серьезно сказала: — Вчера вы шли за нами — Виктор сказал мне об этом.

Клод промолчал.

— Вы шли за нами, — повторила она.

Отступать было некуда.

— Клод?

— Вы любите его?

Она пила кофе, нахмурившись. Продолжая держать чашку кофе, она сказала:

— Клод, тот дождливый день в Нотр-Дам… Я знаю, вы можете подумать… Вы просто приводите меня в замешательство… Вы мне очень симпатичны, так отзывчивы, так терпеливы. Кажется, я сейчас расплачусь. С вами так просто, с вами все так понятно.

Она поставила чашку на блюдце. Клод взял ее за руку.

— Как вы можете придавать столько значения, казалось бы, неважным, малозначительным вещам? — спросила она шепотом. — Почему вы заботитесь обо мне?

— Вы не ответили на мой вопрос, — настаивал Клод.

— Да, Клод, да, — сказала она, ее зрачки расширились. — Я не помню такого времени, чтобы я не любила Виктора. Возможно, раньше это была братская любовь, любовь, зародившаяся еще в детстве. Наш роман продолжается на протяжении всей нашей жизни: в школе, после школы, в университетские годы. Пройдя каждый свой путь, мы снова вернулись друг к другу. Виктор и я любим искусство, наше детство, друзей, наши семьи. Я обожала его маму, которая умерла два года назад. Она любила меня как дочь, которой у нее никогда не было. Я помню ее лицо перед смертью, когда она просила родить внуков. Мое сердце разрывается, когда я вспоминаю, что разочаровала ее. Мы по-прежнему близки с его отцом, который мне ближе, чем собственный. Казалось, что все идет своим путем… До недавнего времени, до помолвки, до первой примерки платья у вас, до той поры, пока все не стало реальностью: свадебное платье, вуаль, и вы — такой прекрасный человек. Вы заставили меня начать сомневаться. — Она вздохнула. — Смогу ли я осмелиться все изменить?

Клод положил на стол пять евро за кофе и круассаны и взял ее за руку.

— Пойдемте со мной, — сказал он.

Они оставили недопитый кофе. Он повел ее по тропе в сторону дома Рико.

Войдя в дом, они увидели из огромного окна гостиной Рико роскошный вид на спокойное озеро. И тут, освещенная лучами ласкового утреннего солнца, Валентина бросилась ему на шею. Они начали целоваться, и это был не тот поцелуй, которым обмениваются любовники в первый раз.

Она была как шелк, мягкой и податливой, гладкой. Не существовало ничего, кроме единения двух тел. Невозможно было представить, что существует такое тесное объятие. В его мозгу волнистые луга сменяли друг друга, то появлялись, то исчезали зеленые холмы, пока он не увидел только бескрайнюю зелень, покрытую утренней росой.

Он всматривался в контур ее полных губ; приложил указательный палец к слегка заметной ямочке над верхней губой. Она улыбнулась, и Клод уже ни о чем другом не думал, казалось, что все остальное в мире было неуместно. Ее спокойствие убедило его, что это взаимное ощущение.

Однако постепенно он почувствовал, что она меняется. Ее ноги, рот, плечи приобретали обычные очертания. Он мог рассмотреть, что маленькое пятнышко на лбу розовеет, становится похоже на цвет розы в его саду на закате дня.

— Разве это не безумство? — спросила она. Он коснулся ее губ, как бы умоляя помолчать. — Что я делаю? — Она повернулась и уткнулась головой в подушку. За окном солнце казалось еще более тусклым.

— Отложи свадьбу, — предложил он. Это казалось очевидным решением.

— Но все подготовлено, все запланировано. Мне так легко с тобой, как будто ты самый близкий человек, которого я когда-либо знала. Кажется, что ты знаешь обо мне все и любишь всем сердцем, но ты не знаешь меня. Мы только что встретились. И я не знаю тебя.

Он погладил ее сияющие каштановые волосы.

— Я знаю тебя.

— Как ты можешь знать меня? Например, знаешь ли ты, — она подняла свое лицо с мягкой подушки, — что я больше всего люблю лежать на спине и смотреть на облака? В Нормандии облака совсем особенные, самые белые облака, чем где бы то ни было. Я могу смотреть на них часами. Каждое облако рассказывает свою сказку: о зайцах, о людях в высоких шляпах, о девочках, которые прыгают через скакалку… — Она приподнялась на локтях: — Но это я. Дорогой Клод, а что ты любишь больше всего, кроме как влюбляться в женщин, которые приходят к тебе в мастерскую на примерку?

Гладя кончиками пальцев ее руку, он рассмеялся, закрыл глаза.

— Мое хобби устраивать кукольные представления для племянников. Когда я шью кукольных персонажей из фетра, то представляю реакцию Дидро, который станет кричать от восхищения, будет заворожен до такой степени, что поверит в реальность происходящего. Я могу создать куклу по имени Валентина… Да, какой же она должна быть? Львицей в прыжке, с гладкой спиной и голубыми глазами цвета океана, львицей, которая охотится за своей добычей?

Ее голова упала на подушку.

— Ты снова делаешь то же самое, Клод! — произнесла она как бы из ниоткуда. — Ты снова показываешь мне мое отражение, ты — как озеро, в которое я смотрюсь. Как и твоя львица, сшитое свадебное платье отражает твою версию того, кто я есть на самом деле. Но скажи мне, когда у твоих ног все женщины мира, почему ты так недоступен? Я даже не знаю, сколько тебе лет! — Она повернулась к нему. — Позволь предположить: сорока два. Нет, сорок четыре. Вот так.

— Мне сорок шесть. Я женат, но не видел свою жену уже восемь лет. Я никогда не был влюблен, пока не увидел тебя. Только после того, как я встретился с тобой, я понял, что мне следует получить развод.

— Ты женат? Клод! Ты никогда не говорил мне об этом! — Она села на кровати и сузившимися глазами посмотрела в его глаза. — Все, что с нами происходит, а ты… Ты женат? Клод, если бы я знала, то не думаю, что мы бы были… ты должен был мне об этом сказать. — Глаза цвета спелой черники стали серьезными и внимательно смотрели на него.

Он наклонился и поцеловал ее.

— Я никогда не думал, что можно влюбиться с первого взгляда. Я никогда не верил в подобные сказки, но вот теперь это случилось со мной. В первый же день, когда я встретил тебя, твое бледное лицо, острый подбородок, твои большие голубые глаза, уставшее сердце умоляли меня: «Спаси меня, пожалуйста!» Я полюбил тебя. Понимаешь, я делаю только то, что ты попросила.

— Но твоя жена. Где она? У вас нет детей? Что произошло между вами? — Валентина засыпала его вопросами.

— От кузена я знаю, что она живет в Авиньоне. Это все, что я знаю. Мы оба женились по непонятным причинам. Я думал, что люблю ее. Она любила меня за талант. Когда я отклонил предложение о работе на должности главного кутюрье в крупном модном доме в Париже, она бросила меня. Она хотела, чтобы я был в Париже, а не в Сенлисе.

— Почему ты не согласился на эту работу?

Расслышал ли он этот вопрос правильно?

— Тебе нравится жить в сельской местности, не так ли? Париж слишком… слишком…

Он очень тщательно подбирал слова, чтобы они ей понравились. Он будет делать все, чтобы она полюбила его.

— Я думал, что моя жизнь полностью меня устраивает. Но потом я изменил свое мнение. — Он рассказал о смерти отца, о Жюльетт и племянниках. — Я принадлежал своему дому. Возможно, я боялся Парижа, а возможно, я был слишком упрям. Моя жена беспощадно клевала меня: «Поезжай, поезжай, поезжай» — и я перестал замечать разницу между ней и моим попугаем.

— Клод!

— Я до сих пор не знаю, почему она никогда не просила развода. Я не получил ответа на мое письмо, в котором сам просил о разводе.

— Ты женат! — повторила Валентина. — Мне казалось, что Шарлотт сказала бы об этом. Но, возможно, она не знала. — Ее рука лежала у него на груди. — Ты женат, и я почти замужем, мы в равных условиях! Положение не делает нам честь. Я никогда не спешила выйти замуж, но, когда мне исполнилось тридцать пять лет, я захотела завести семью.

— Я думаю, ты ждала меня.

Она опустила подбородок и как будто стала разыскивать что-то внутри себя.

— Я в смятении, потому что успела слишком сильно привязаться к тебе. — Она рассмеялась и попыталась выбраться из-под простыней.

— Слишком поздно. Ты стреножена.

— Да уж, действительно. — Она рассмеялась. — Ты прав, я стреножена. Хорошо. Который сейчас час?

Он не ожидал этого вопроса. Его старая привычка постоянно следить за временем, всегда доставлявшая ощущение комфорта, сейчас вызывала отвращение.

— Не имею понятия, — ответил он.

— Ты невыносим. — Теперь в ее смехе слышалась озабоченность. — Когда ты возвращаешься домой?

— Тогда же, когда и ты. Вместе с тобой.

— Неудивительно, что твоя жена не выносила тебя! Хватит, отпусти меня! Я должна взглянуть на часы! Быстро. — Клод почувствовал панику в ее голосе и нежно обнял. Она ответила тем же. Но тут он почувствовал, что что-то царапает его спину — острый камешек ее кольца.

Он воздержался от подарка Валентине на следующий день. Виктор обязательно заметил бы его. Какой самый необычный в мире подарок он мог сделать для нее? Цветы — тривиально, шелковый шарф — обыденно; ничто материальное не сможет символизировать его любовь к ней. Уложив сумку для возвращения в Сенлис, он смотрел на озеро. Этим утром над ним царил легкий туман, что вызвало в Рено неожиданный приступ страха. Он предпочел бы побежать к берегу моря или взобраться на самую высокую вершину, только бы уйти от этой безмятежности швейцарской Ривьеры.

Валентина спросила его, почему он не переехал в Париж.

— Почему Париж, Париж? Всегда Париж! — спрашивал он громко. Может быть, действительно в Париже лучше пойдет бизнес?

Голубой шелк простыней на кровати с роскошным пологом в доме Рико теперь смят и хранит следы произошедшего несколько часов назад. Клод навел порядок, запер дверь и долго не мог избавиться от мысли, что Рико остался бы им доволен.

 

Глава 10

Первой остановкой Клода в Сенлисе стал дом Жюльетт, где надо было забрать Педанта и заодно повидать племянников. Переступив порог, он выкрикнул:

— Шоколад из Швейцарии! — В мгновение ока четыре озорных мальчишки окружили его.

Жан-Юг и Анри стали умолять дядю проводить их до конюшни, чтобы посмотреть на жеребят. Они объяснили, что им разрешили кататься на лошадях столько, сколько пожелают, но в присутствии взрослых. Мальчишки шли в сопровождении Клода с Педантом на плече, по щиколотку в грязи через конюшенный двор. Насколько же стали шире плечи у Анри!

Паскаль, пятнадцатилетняя дочь владельца конюшни, сидела на заборе у входа на площадку для выездки и смотрела в их сторону. Заметив ее, Анри зашагал быстрее, оставив далеко позади дядю и брата.

— Паскаль, пойдем с нами. Дядя Клод хочет увидеть Маркизу, — сказал Анри.

Не изменив выражения лица, она спрыгнула с забора, успев подобрать достаточно длинную юбку. Когда все четверо подошли к Маркизе, та радостно заржала и забила копытом, а Педант издал вопль.

— Маркиза храпит — хочет, чтобы на ней покатались. Это самая разговорчивая лошадка. Разве она не прекрасна, дядя Клод? — сказал Анри. — И у нее очень легкая походка. Паскаль, позволь ей показать в галопе все, на что она способна.

Клод наблюдал, как Анри ждет ответа Паскаль.

Быстрая улыбка промелькнула на ее спокойном лице.

— Только я без седла, Анри. Подай мне уздечку.

Отработанным движением она надела уздечку, а Анри быстро подставил свои ладони, чтобы ей легче было вскочить на лошадь.

Теперь уже Клод с племянниками уселись на заборе. Клод посмотрел на Анри, который следил за каждым движением наездницы: волосы соломенного цвета развевались, юбка немного задралась, обнажая ноги, крепко сжимающие бока лошади, ее глаза и губы, даже нос были напряжены.

Лошадь и девочка легко прошли два круга. Даже без седла и стремян Паскаль грациозно взяла два барьера. Она широко улыбнулась Клоду и мальчикам и, уже приближаясь к ним, мягко перевела лошадь на рысь.

Анри протянул руки, чтобы помочь ей спрыгнуть. Оба смеялись.

— Увидимся дома, — сказал он и помахал рукой дяде и брату. Клод наблюдал, как парочка идет в конюшню. На какой-то момент ему захотелось последовать за ними, стать свидетелем, как они кормят, моют лошадь. Но вместо этого он взял за руку Жан-Юга и вместе с притихшим Педантом, который уснул на его плече, отправился по протоптанной тропинке.

Войдя на кухню, Жюльетт засыпала Клода вопросами:

— Где ты был? Как твоя маленькая любовь?

Он рассказал о проведенных в Вёве выходных.

— Мой бедный брат! После стольких лет! Ты и Валентина должны проводить больше времени вместе! Но, Клод, будь осторожен! — сказала Жюльетт. — Твое свадебное платье может стать для этой женщины отчаянным криком души, последним романом перед обетом верности мужу. Даже я имела бурную интрижку до своего замужества.

— Но ведь ты любила Бернара!

— А ты сказал мне, что она любила своего жениха.

— Да, но я убежден, что этого никогда не было. Я знаю это так же хорошо, как и то, что твой жакет слишком короток. Жюльетт, ты надеваешь его на работу?

Она рассмеялась, одергивая полу жакета одной рукой и одновременно наклоняясь, чтобы вынуть чугунную кастрюльку из духовки.

— Братья, которые умеют критиковать, должны уметь сами готовить обед, — сказала она, протягивая тарелку.

Под крики Педанта Клод дошел до своего дома. Неужели он забыл выключить свет в прихожей, когда спешил на поезд? Повернув ключ в замке, он понял, что дверь открыта. Незапертая дверь? Клод повесил пальто и огляделся. Педант перелетел на свой насест. Позорная груда раскроенных платьев, которые должны быть уже готовы, неоконченные наброски, выполненные синим карандашом. Что же это такое? Распечатанная почта на его рабочем столе? Кто принес ее в квартиру? — Он прислушался, и до него донеслось какое-то шуршание из спальни. Кромешная темнота. Он зажег свет. Очертания тела на кровати! На цыпочках подойдя ближе, Клод заметил рыжие волосы на белоснежной подушке. Успокоив попугая, он взял пальто и вышел на улицу.

Мигом преодолев извилистую неосвещенную и безлюдную в этот час улицу дю Шатель, Клод постучал в дверь Анатоля, а затем нетерпеливо позвонил. Ночь была достаточно прохладной. Его друг открыл дверь, закутанный в уютный коричневый халат, в руке — книга. Темные зрачки карих глаз резко контрастировали с белками, настолько белыми, что напоминали Клоду яичную скорлупу. Анатоль улыбнулся, увидев Педанта.

— Ну и сюрприз! — воскликнул он. — Божьи дни никогда не закончатся!

Анатоль подошел к Клоду и крепко обнял. Их дружба началась с первых дней учебы в школе. Анатоль был третьим с конца по выносливости среди одноклассников. С двух лет, вместо того чтобы гонять в футбол со сверстниками, он занимался садом вместе с дедом. Анатоль полол, а его дед пространно рассказывал, в основном, о своем пребывании в плену в Германии в течение трех лет.

Сколько помнил себя Клод, Анатоль всегда говорил о Боге. В юные годы он несколько раз влюблялся, но когда ему исполнилось шестнадцать, решил посвятить себя церкви.

«Но, Анатоль, — говорил Клод со злостью, — это означает, что ты не сможешь жениться! Как глупо! Эта такая потеря! Мы больше никогда не сможем быть друзьями! И ты всегда будешь говорить мне, что я неправильно поступаю».

Он помнит, как Анатоль рассмеялся, а затем объяснил, как его заполучила церковь, «словно притянула магнитом» в один из воскресных дней. Настоятель церкви тихо разговаривал с небольшой группой людей. Не сознавая этого, Анатоль оказался на первой скамье прихожан. Он был восхищен тем, как священник рассказывал о красоте и святости людей, которые становятся членами духовенства. Как вспоминал потом Анатоль — это был тот день, когда его «позвал Бог».

— Могу ли я у тебя переночевать?

— Конечно, но чему я обязан таким удовольствием?

— Анатоль, моя жена спит в моей постели.

— В большинстве ситуаций это нормально.

— Анатоль! Меня не было дома. А теперь я обнаружил ее в моей постели — без звонка, без предупреждения! Ты знаешь, мы не виделись уже восемь лет и даже не переписывались. Несколько недель назад я отправил письмо с просьбой о разводе. Не знаю, говорил ли тебе об этом. Я не хотел этого делать.

Клод уселся в кресло рядом с угасающим камином.

— Она все это время хранила ключ от дома! Когда я сейчас уходил, то услышал, как она произнесла: «Клод».

Анатоль не произнес ни слова.

— Извини, что я беспокою тебя так поздно, — продолжал Клод. Педант перелетел с плеча хозяина на шкаф из темного дуба, который стоял в углу комнаты.

— Все это означает, что Розмари не желает развода, — спокойно сказал Анатоль.

— Анатоль, мы не любим друг для друга, — Клод сел на краешек кресла. — Ты хорошо это знаешь. Наша женитьба была ошибкой. Не смотри на меня своими большими глазами. Разве тот факт, что мы столько не виделись, не означает, что мы совершили большую ошибку?

— К сожалению, нет. Или к счастью. Ты уверен в себе, Клод? Возможно, она передумала. Что, если после восьми лет жена твоей мечты лежит в твоей постели? — Анатоль пересел в кресло, стоящее напротив, его руки были сложены под подбородком.

— Моя мечта живет в Париже.

Анатоль приподнял бровь и наклонил голову.

— Анатоль, я люблю другую женщину. Я собирался тебе все рассказать. Она вот-вот выходит замуж, но мы любим друг друга, я в этом уверен, и, кажется, она тоже.

Глаза Анатоля вдруг приобрели желтоватый оттенок. Лицо выглядело уставшим в свете догорающего пламени в камине.

— Я никогда не переживал ничего подобного, — продолжал Клод. — Это как первый вздох.

— Ты не задумывался о том, чтобы дать шанс Розмари?

— Я знал, что ты задашь этот вопрос! Нет, нет, нет! Это конец!

— Ничего не закончено, пока сияет Божий свет в твоей жизни.

— Анатоль! Нет другого света в моем уме, в теле и в душе, кроме света глаз Валентины. Во мне горит пожар. Я должен быть с ней физически, духовно — полностью. Она стала моей навязчивой идеей. Иногда я прячусь за колонами здания вблизи ее офиса и поджидаю, когда она уходит с работы. Я следую за ней. Анатоль, я в сотый раз наблюдаю ее походку, как она слегка приподнимает левое бедро, ловлю выражение ее губ, восхищаюсь блеском ее волос в лучах заката, наблюдаю, как она приглаживает рукой свои волосы. Я глотаю ее, выпиваю издалека. Я преследую ее как преступник. Что случилось со мной? — Анатоль ничего не ответил. — Самое худшее — это то, когда она входит в дом вместе со своим женихом. Мне больно представлять, что может происходить внутри. Зачем я мучаю себя? Это так странно, что жизнь не дает тебе того, чего ты больше всего желаешь. Но ты, Анатоль, конечно, всегда получал в жизни то, чего хотел.

Анатоль откинулся в своем старом кожаном кресле и поднял глаза к потолку.

— Клод, как мало ты знаешь, что я испытываю, шагая по стопам Господа Бога.

— Это, должно быть, трудное испытание, — промолвил Клод.

— В одно время я хотел уйти от суеты и стать монахом в монастыре далеко в Атласких горах, чтобы замолить свои грехи. Как просто, как духовно. Из горной хижины можно обозревать вечные пески пустыни, над тобой только полночное небо. Мы мучаем себя, потому что забываем — для нас всегда есть ответ. Я нужен здесь, на этих перекрестках, в Сенлисе. Моя работа — работа с людьми, и, как ты уже, наверное, знаешь, она бросает больше вызовов, чем работа с тканью. Как бы я хотел иногда, чтобы мы превратились из обычного материала в роскошную одежду. Но, увы, мы всегда будем в пятнах, помяты. — Он на минуту замолчал. — Ты пытался в молитве призвать Бога на помощь?

— Ни Бог, ни ты не сможете убедить меня вернуться к Розмари!

Анатоль вздохнул.

— Ты и твоя птица найдете здесь убежище. Можете жить в моем доме столько, сколько надо.

— Спасибо, словно гора с плеч. Теперь, когда расследование закончено, не найдется ли для жалкого гостя рюмочки перно или конька?

На следующее утро Анатоль убедил Клода встретиться с женщиной, которая была ему женой тринадцать лет, восемь из которых они не видели друг друга.

С дрожью в сердце Клод открыл незапертую дверь своего дома. В центре комнаты за его столом сидела она, в одной руке телефонная трубка, в другой руке — авторучка, на кончике носа висели темно-зеленые очки. Несмотря ни на что, Розмари совершенно не изменилась. Ее карие глаза, казалось, стали больше, чем раньше. Волосы приобрели медный цвет. На ней был желтый клетчатый шерстяной жакет, сшитый им же много лет назад, может быть, даже десять. Он мысленно поздравил сам себя: такой лацкан до сих пор в моде, так же как и длина юбки — по колено. К сожалению, ткань на бедрах почти вытерлась. При встрече с ним ее густо накрашенные губы изобразили гримасу, которую он хорошо помнил. Но, к его удивлению, она подбежала к нему с растертыми объятиями.

— Клод, мой дорогой, это длилось слишком долго! Я даже не представляла, насколько скучаю по тебе! — Она поцеловала его в обе щеки и произнесла своим знакомым хрипловатым голосом: — Твое письмо о разводе почти разбило мое сердце! Представь, что за день до получения твоего письма, я поняла, что должна вернуться к тебе! Какое же официальное и бездушное это письмо, Клод!

Каждое слово, произнесенное Розмари, звучало неестественно.

Она продолжила:

— Мы провели вместе пять хороших лет. И, знаешь, я собирала вырезки из газет о тебе. О, серебристое вечернее платье, которое ты сшил для мадам Лаффон. Это было огромное фото в журнале «Ле Дофин». Как ты смог подобрать такую ткань? Казалось, что она усеяна в бриллиантами с головы до пят! Я всегда знала, что у тебя огромный талант. В Авиньоне я говорила своим друзьям: «Это мой муж; скоро он станет первоклассным кутюрье». Ты знаешь, что именно я вытащила тебя из ниоткуда?

Меряя шагами его небольшую мастерскую, она покачивала бедрами.

— Это правда или слухи, что ты переезжаешь в Париж? Да, это так, — протрещала она, — я это вижу по твоим глазам! Неужели это не самое лучшее время, чтобы возобновить наши супружеские отношения? Кроме того, Клод, ты помнишь, что мы все еще супруги? И я верю в обязательство, освященное церковью. Ты можешь не поверить, но я даже скучала по этой птице с хохолком. Это правда, Педант.

Она подошла к насесту. Попугай замахал крыльями.

— Почему ты ждала восемь лет? — Его голос дрожал, как рваная нитка на ее юбке. Он отвоевал свой стол и уселся в кресло. — Я никогда не мог понять, почему ты ушла.

— Мне потребовалось на это восемь лет, и я поняла, что, уходя, была полной дурой! — сказала она. — Я думала, что у нас разные дороги, но чуть позже я осознала, что твоя дорога всегда была моей. — Она подошла к столу. — Ты сам это знаешь, не так ли, мой дорогой? — Розмари попыталась взять его руку в свою.

Он отстранился.

— Но ведь мы не любим друг друга. Мы никогда не любили.

— Но мы супруги, Клод. — Она прикоснулась к волосам на затылке. — Любовь приходит, если ты желаешь этого. Мы до сих пор молоды. Понимаешь? — Она качнула бедрами. — Моя фигура совсем не изменилась.

— Тебе не нужно оставаться замужем за человеком, которого ты не любишь, такое замужество не стоит переезда в Париж.

— Клод, ты несправедлив! — пожаловалась она. — Ты мужчина, которого я люблю. Мне неважно, насколько ты успешен теперь, после того как я покинула тебя. Мой выбор — это ты.

— Я уверен, что у тебя было много удачных знакомств в течение последних восьми лет. Почему ты не вышла замуж за одного из своих поклонников?

— Не говори так со мной! Да, у меня было несколько друзей, нельзя ожидать, что такая привлекательная женщина будет отказываться от удовольствий. — Она положила руки на его бедра.

— Ты ждала слишком долго. У меня есть адвокат, который уладит все необходимые формальности.

— Я думала, что ты все еще любишь меня!

Клод посмотрел на задрапированный манекен, который стоял перед ним. Солнечные лучи падали на муаровую ткань кремового цвета.

Розмари снова подошла к нему и жалобно сказала:

— Пожалуйста, Клод, дай мне шанс! Я изменилась. Ты увидишь. Прошло много времени, прежде чем я осознала, насколько была счастлива с тобой. А ты стал привлекательнее с тех пор, как я помню тебя.

Он подумал, что лесть — ее врожденное качество.

— Я слышала от виноградаря, что ты по уши в работе. Я найду для тебя одну, две, двадцать швей! Ты знаешь, что я деловая женщина! Ты не будешь терять ни одной драгоценной минуты для улаживания формальностей, оплаты счетов и их выставления… Помнишь, когда мы впервые встретились, я взяла на себя все заботы? Нам легко жилось. Ты ни о чем, кроме работы, не думал. Мы говорили о новых фасонах за завтраком, обедом и ужином. Ты даже получал от меня идеи. Клод, это сработает, мы будем одной командой.

Итак, после долгих лет разлуки она вернулась к своей давнишней мечте: сделать из портного знаменитость. Считая, что вопрос решен, она села в кресло напротив, сняла жакет, сбросила туфли и, расслабившись, положила одну ногу на другую. Он заметил ее светлые чулки и разглядел черные отпечатки на пятках. Это была краска с подкладки дешевых туфель.

— Все кончено.

— Клод Рено, не кончено, — сказала она спокойно, и гримаса на ее лице превратилась в легкую улыбку. — Я уверена, у тебя были одинокие ночи. — Она встала.

На него неумолимо надвигались ее буро-красные губы.

— Извини, Розмари. — Он встал и направился к двери. Почему он был слепцом тринадцать лет тому назад и только сейчас увидел то, что так заметно было в каждом ее движении и в каждом слове. У Розмари был талант использовать голос, слова и тело, чтобы манипулировать им. — Мы не поедем в Париж вместе. Спасибо тебе за заботу.

Он быстро вышел, захватив с собой обернутую в легкую ткань доску для рисования, на которой был изображен силуэт Валентины. Образ его жены растаял.

 

Глава 11

За сорок дней до свадьбы Валентины Клод перевез свою старую швейную машинку, восемь рулонов ткани, рисовальные доски и потертый манекен в уже и так переполненную различными предметами гостиную Анатоля. Ножницы, сантиметр, карандаши — все это выглядывало из каждого уголка комнаты. Он неустанно работал до самой ночи, выполняя заказы. Традиционное свадебное платье с бантом на спине и первоклассной кружевной фатой; изумрудно-зеленое шелковое шифоновое платье для подружки Валентины; бежевый полотняный костюм с кантами по швам; пуговицы на голубых блайзерах для племянников. Спасибо Анатолю — он нашел в городе одинокую пожилую швею, которая помогала ему в бесконечной работе. После трех дней затишья Клод потерял терпение. Он решил нагрянуть к Валентине в офис.

В переполненной приемной Друо толпились частные коллекционеры, дилеры, антиквары с огромного блошиного рынка Сен-Уэн, покупатели со всего мира. Клод подошел к крупной блондинке в жакете от Шанель с черными карманами, сидящей за высокой стойкой. Ему было трудно произнести это имя, но он попросил о встрече с Валентиной де Верле.

— Могу ли я узнать, кто ее спрашивает?

— Клод Рено, — сказал он, думая о другой фамилии, произнося собственную. Он не должен слишком нервничать, хорошо, если его фамилия намекнет на важность его персоны, может быть, его предки в шестнадцатом веке проезжали в каретах по тем же улицам, что и господа де Верле.

— Она спустится через несколько минут.

Валентина вошла в офис, широко улыбаясь, она затмила толпу, заглушила гул многочисленных голосов. Кашемировый пуловер лавандового цвета, под ним блузка цвета фуксии с длинными рукавами и очень широкими манжетами. Кремовая юбка из джерси длиной до колена. Она казалась ему цветком, а сверкающие глаза — соблазнительными тычинками.

— Какой прекрасный сюрприз и как удачно, — сказала она, быстро направляясь в сторону стеклянной двери. — Я только что закончила переговоры, и у меня целый час до следующей встречи. Я хотела позвонить тебе, но была занята.

Он чуть не подпрыгнул: она хотела позвонить ему! Они завернули за угол.

— Давай перекусим, — сказала она, остановившись у полосатого бело-зеленого навеса. — Летом лучше посидеть снаружи, впрочем, пойдем в зал, — обращаясь и к нему, и к официанту произнесла Валентина.

Они были первыми, хотя время ленча уже наступило. Официант подал меню, но она его отодвинула.

— Не возражаешь, если заказ сделаю я? — и обратилась к официанту: — Две семги и салат. И домашний кларет. — Официант ушел, прихватив и меню. — Тебе понравится этот кларет… Как ты узнал, что я хочу увидеть тебя? — спросила она. В это время вернулся официант и наполнил вином бокалы. Поднеся бокал к губам, Валентина сконцентрировала внимание на чем-то, находящемся на некотором удалении. — Прекрасное освещение, — сказала она, улыбнувшись, и показала на соседний столик. — Посмотри, как грани бокалов на столике сливаются с краешком голубого неба. Теперь смотри очень внимательно, — прошептала она, посмотрела налево и направо, словно искала шпионов, затем вновь налево. — Разве этот столик не кажется очень странным отсюда? Если посмотреть на его левую сторону, то ножки кажутся огромными. Если — на правую, то они уже настолько тонкие, будто вот-вот сломаются. Я думаю, что все зависит от угла падения света.

Клод попытался, но не смог оценить необычные пропорции стола. Он не видел ничего, кроме линии ее подбородка, изгиба бровей, движения губ. Его голова была занята фасонами платьев, тканями, необычными вырезами горловины.

— Что я ценю в картинах больше всего, так это то, что они созданы в двух измерениях, — продолжала Валентина. — То, что изображено на картинах, гораздо правдивее, чем сама жизнь. Я полагаю, что для художника-дизайнера полезно постоянно заглядывать внутрь себя. То, что ты обнаружишь, и становится важным. Я полагаю, что в твоем случае два измерения нужно переводить в три. Это очень дерзкая теория, правда?!

Официант принес семгу и наполнил бокалы. Клод мог слушать ее голос вечно, наслаждаясь низкий тембром. Она продолжала удивлять его свежими, неожиданными мыслями.

— Когда ты понял, что станешь кутюрье, Клод?

— Я не могу вспомнить то время, когда бы не знал, что стану модельером. — Он очень осторожно произнес слово «модельер». — Я восхищался своим отцом, который любил эту профессию. Он говорил мне о своей работе, как о любовнице, как о прибежище, как о страсти. Я полагаю, что и для меня она стала тем же.

— Я завидую таким людям, как ты, — она потрогала рыбу вилкой. — Завидую тем людям, которые живут своей работой. Не существует дистанции между тобой и твоей страстью. Я всегда была очень практична. Полагаю, я не очень боюсь перестать быть такой практичной. Я должна учиться у тебя, Клод Рено. — Она съела кусочек рыбы и продолжила: — Я разрываюсь на части: Друо — ты не можешь представить мой офис с грудами бумаг на полу, толпами консультантов, с расписанием, которое не укладывается ни в одни временные рамки; моя светская жизнь вместе с Виктором; расширение собственной скромной коллекции картин. Итак, у меня есть выбор: делать по сто сорок телефонных звонков в день для процветания Друо; наслаждаться жизнью с Виктором и общением с друзьями; или при свечах часами рассматривать образы на картинах де Латура.

— Покажи мне свою коллекцию картин.

Она была удивлена и благодарна за его просьбу.

— У меня нет ничего необычного; кое-что я покупала на улицах с рук, что-то осталось от предков, что-то перешло из семьи Виктора. Но я буду рада показать тебе то, что у меня есть. Приходи ко мне завтра, да, завтра, в конце рабочего дня. Встретимся здесь, нет, лучше там. Я дам тебе адрес.

Семга была отличной. Они быстро поели. Принесли салат. Зал ресторана осветился солнцем, но в их уголке потемнело. Клод почувствовал, как исчезает восторг первых минут встречи. Он заметил, как Валентина начала думать о времени. Она постоянно поправляла волосы.

— Ты должна уходить, — сказал он ей.

— Я должна возвращаться. Ты был так добр, Клод, выслушав меня.

— Ты не изменила своего решения, я говорю о свадьбе?

Она посмотрела в свою тарелку и покачала головой.

— Извини меня, Клод. — Она сделала паузу, и он испугался, что все уже кончено и закончилось в этом странном кафе. — Я не в силах что-либо изменить. Вчера приезжали из Нормандии родители. Я хотела сказать им, что мне нужно побольше времени, но затем я, без слов, сменила скатерти и занялась цветами. Мы провели весь день и целую ночь вместе, обсуждая предстоящее событие, говорили о родственниках, которые приедут из разных мест. — Ее широко открытые голубые глаза смотрели пристально. — Это так несправедливо по отношению к тебе, Клод. Забудь обо мне. Уходи и не мучай нас обоих. Или будь терпелив и дай мне больше времени.

— Я очень терпелив, — сказал он, понимая, что это еще не финал.

— Понимаешь, — сказала она, — меня беспокоит то, что сейчас нам хорошо, но что будет дальше? Смогу ли я органично вписаться в твою жизнь? Я принадлежу Парижу, люблю своих друзей, свой образ жизни. У тебя такая обычная, размеренная жизнь. Я могу стать очень нетерпеливой и боюсь этого. Ты мягкий и добрый. Я могу возненавидеть себя, если не буду относиться к тебе таким же образом. А если я не отвечу на твою любовь? — Она улыбнулась. — Посмотри на меня. Обожаю твое лицо, эту грусть во взгляде и заботу.

— Если речь идет только о Париже… — быстро сказал Клод, чуть не уронив вилку в салат. — Мы будем жить в Париже. Я стану парижским кутюрье; ты сможешь собирать шедевры для собственной картинной галереи. Хорошо? Это будет очень гармоничный союз.

— Я люблю, когда ты рядом, — сказала она. Говорила ли она правду или хотела как можно быстрее закончить ленч?

— Я готов ждать, Валентина. Прислушайся к своему сердцу, не принимай решений, приятных родителям, ведь тебе не четырнадцать лет. — Кажется, он начинал умолять ее так же, как это делала его жена несколько дней назад.

Валентина встала, пытаясь найти глазами официанта, и посмотрела на часы.

— У меня есть еще несколько минут. Пойдем, ты быстренько посмотришь мой дом, который я переименовала в галерею! Я живу в двух кварталах отсюда. Если у тебя конечно есть время.

Она оплатила счет. Он обнял ее, и они вышли из кафе.

— В любом случае, в моем доме есть нечто особенное, что тебя должно заинтересовать. Пойдем, шагай быстрее.

Клод еле сумел удержаться, чтобы не поцеловать ее прямо на улице. Розовые губы были совсем близко; ее рука касалась волос; казалось, лавандовый цвет ее пуловера поглощал солнечный свет. Она шла летящей походкой.

Он больше не смог сдержаться и быстро поцеловал ее. Она посмотрела по сторонам.

— Ты боишься, что за нами подсматривают?

— Конечно боюсь! — Она продолжала быстро шагать. — Я помолвлена и выхожу замуж! И не забудь — ты женат.

Клод старался не отставать, следовал за ней, и вскоре они вошли в серый трехэтажный особняк с высокими окнами и красивыми балконами. Узкая лестница покрыта ковром, на стенах картины без рам. Он остановился у одной из них. Написанные маслом голубые груши на бронзовом фоне. Цвет груш похож на цвет глаз Валентины.

— Мне нравится эта картина! Кто художник?

— Какой ты глупый. — Она задержалась на лестнице и внимательно посмотрела на него, словно выпытывая, насколько искренним был его вопрос. — Я написала эти груши, когда заканчивала художественную школу. Заходи.

Единственная дверь на узкой площадке третьего этажа открылась, и он оказался в удивительно большом, ярко залитом светом холле. Он сумел рассмотреть маленькую кухню, коридор в комнату, которая больше была похожа на спальню. Три французских окна, от пола до потолка без штор, наполняли светом всю квартиру. Картины висели повсюду, и были только два предмета мебели: современный коричневый кожаный диван с квадратной спинкой и кофейный столик из черного дерева, который гармонировал с цветом пола. В одном углу комнаты к стене был прислонен высокий, заляпанный краской мольберт.

Комната, наполненная светом, напоминала ему его солнечную мастерскую.

Валентина исчезла в коридоре. Клод поближе рассмотрел большую картину, написанную маслом, висевшую справа от него. Это был пейзаж, который загипнотизировал его во время поездки на поезде в Женеву: сельская местность, коровы на пастбищах, высокое серо-голубое небо. В картине Клода поразило то, какое огромное пространство охватила композиция — тысячи акров плодородной земли и бесконечное голубое небо, которое словно звало в будущее. Ракурс был расположен сверху, но это не был взгляд с высоты птичьего полета, это был взгляд с высоты самого Всевышнего.

— Вот это. — Она стояла рядом с ним, держа в руках маленькое полотно, на его тыльной стороне он увидел грубый деревянный подрамник.

Она улыбнулась и повернула картину лицом. Это было изображение яблони, похожей на ту, что росла в саду его мастерской. Художник использовал толстые кисти. Редкие белые мазки были лепестками, которые кружились вокруг темно-коричневого ствола дерева.

Клод закашлялся. Он кашлял до тех пор, пока в глазах не появились слезинки. Он знал, что это ее работа. Она прекрасно изобразила его дерево: ветвь, перпендикулярная узловатому стволу, тощая верхушка, весенние лепестки, густо падающие с правой стороны.

— Я, конечно, не самая талантливая художница, но все же не могла успокоиться, пока не написала это.

— Но ты провела там совсем мало времени!

— Пока ты молча работал, твое дерево разговаривало со мной. Скажу больше, оно до сих пор разговаривает со мной. — Она вышла в маленький коридор, повесила картину без рамы на крючок в стене и сказала: — Я писала картину для тебя, но теперь передумала: я не готова расстаться с ней.

Ее слова прозвучали как приглашение, и он поцеловал ее прямо там, рядом с картиной, которая нашла свое место.

Они снова оказались в сказочном мире. Кровать с белыми простынями в ее маленькой спальне была не прибрана. Плотные полотняные бежевые шторы подняты; у подножия кровати, на обтянутой тканью скамеечке валялась одежда. Посетителей здесь не ждали. Они нетерпеливо раздели друг друга.

Он наблюдал, как она закрывает и открывает глаза, его тело горело от бурных ласк. Ресницы Валентины слегка дрожали, взгляд был строгим. Она так близко приблизилась к его лицу, что ему пришлось закрыть глаза. Открыв их, он заметил слезы на ее щеках.

— Я уже должна идти, хотя даже не начала показывать свою маленькую коллекцию. — Она натянула на себя простыню. — И посмотри на нас! Что происходит?

Слезы струились по ее лицу, тушь размазалась. Она быстро поднялась, ее голубые глаза потемнели. Он услышал, как хлопнула дверь ванной в холле, раздался шум льющейся воды. Через некоторое время она вернулась, надела тапочки и стала смеяться, хотя слезы все еще катились по лицу.

— Как я могу вернуться на работу в таком виде? — спросила она и снова направилась в ванную комнату.

Уже полностью приведя себя в порядок, она сказала:

— Прости меня, Клод. Как всегда, я не ожидала этого. Но теперь мне нужно бежать. Будь так любезен, запри дверь и оставь ключ на верхней ступеньке лестницы.

— Я люблю тебя, Валентина.

— С тобой все так понятно, Клод, — она коснулась своих волос. — Все так просто.

Выходя из квартиры, она нечаянно задела и уронила картину в красивой раме, висевшую напротив спальни. Клод поднял, повернул ее и отшатнулся: это был портрет Виктора. Работа не принадлежала кисти Валентины. Его поразила яркая палитра использованных красок. В левом нижнем углу виднелось имя художника — Теодор Роан. Лицо Виктора выражало недовольство, красные, белые и розовые тона передавали его злость.

Три дня и три ночи и никаких звонков. Каждый день, который проходил без напоминания о Валентине о его существовании, казался ему потерянным днем. Может быть она познакомилась с другим модельером, который теперь будет придумывать наряды для свадебной церемонии? За месяц с небольшим до свадьбы она ведь должна нанять кого-то еще. Или, может, она тянет время. Надежда медленно умирала в нем, так тает дымок от погасшей свечи.

Клод почти ни с кем не встречался, кроме Анатоля и сестры по выходным дням. Он избегал жены, которая жила в Сенлисе, словно никогда отсюда и не уезжала. Однажды, проходя мимо мастерской по дороге к помощнице, которой нес раскроенные платья, он услышал стук молотка. Ремонт? Может ли он контролировать свою жизнь? Почему нет никаких сведений от адвоката? И можно ли выдворить жену из квартиры мужа?

Клод становился мрачнее тучи и однажды вечером пожаловался Анатолю, выполняя очередной заказ кого-то из местных жителей: это был голубой блайзер с золотыми пуговицами. Как скучно! Почему не желтый пиджак цвета перьев на затылке Педанта?

Маленький городок Сенлис в течение сорока шести лет служил для него идеальным убежищем, теперь он вызывал непонятное чувство тревоги. Обитатели городка вели бесконечные пустые разговоры. Жизнь проходила впустую. Можно ли увидеть новые лица? Как же он не замечал раньше, что большинство обитателей его родного городка полуседые или абсолютно седые люди, которые передвигаются с помощью палочки? Вымрет ли Сенсил на его глазах? Даже его работа, включая мелкие заказы, которые он с удовольствием в прежнее время выполнял для своих друзей, казалась ему монотонной. Все чаще его мучала мысль: он портной слишком высокой квалификации, чтобы оказывать услуги, которые в течение трех поколений исправно предоставляли члены его семьи. Он зря теряет время.

В тот полдень, обычно разговорчивый, семидесятипятилетний сосед месье Ласуянь пришел к нему и протянул в сжатом кулачке пуговицу, а в другой держал рубашку. Клод нетерпеливо взял ее и вежливо поздоровался.

— Добрый день, месье.

Человек, который был другом его родителей, вошел в комнату и сел в кресло, которое помнило еще папу Рено. Клод быстро пришил ржавую пуговицу. Когда он закончил, то удивился, заметив хмурый взгляд месье Лассоньон.

Клод наклонился к уху старика.

— Извините меня, дорогой друг. Простите за дерзость. Я должен покинуть наш городок.

— Никто не приковывал вас к этой земле. — Сморщенный старичок с трудом поднялся из кресла.

— Это правда, месье. Я сам себя приковал!

Вечером Анатоль ругал своего друга:

— Твоя раздражительность и разочарование становятся невыносимыми, Клод. Даже мне стало трудно с тобой. Не все в жизни получается так, как бы ты того хотел. Поведай о своих чувствах Богу, а не жителям Сенлиса и не членам семьи.

— Я лучше соберу свои вещи, — сказал Клод.

С обеденного стола Анатоля он забрал свои новые наброски, ткани и положил их в самодельную коляску. В течение нескольких минут он упаковал одежду и швейные принадлежности в два больших измятых коричневых бумажных пакета.

— Пошли, Педант, — позвал он.

Птица отказалась выполнить приказ хозяина и спрятала голову под крыло.

— Ко мне, Педант!

Только после некоторого размахивания крыльями попугай сел на руку хозяина. Анатоль молчал, наблюдая, как Клод открыл дверь и аккуратно закрыл ее за собой.

Уже на улице Клод обратился к попугаю:

— Разве это называется дружбой? Ты расстроен, а тебя еще и ругают?

По дороге к своему «пежо» он остановился на площади Нотр-Дам де Сенлис и глубоко вдохнул прохладный воздух. Он стоял на нижней ступени лестницы, ведущей в собор, и смотрел на купол. Клод наконец-то использовал свой сотовый телефон по назначению и принял предложение, которое отвергал в течение двух предыдущих месяцев: он согласился присоединиться к команде ведущих дизайнеров в модном доме, одном из лучших в Париже. Первый день работы на новом месте — понедельник, сразу после свадьбы Валентины.

Как только он закончил разговор с Андре Лебраи, директором салона, зазвонил его сотовый. Клод посмотрел на часы — шесть сорок две вечера. Голос Валентины. Его рука задрожала. Голос звучал издалека, был хриплым, ее трудно было узнать.

— Клод, извини. У меня ужасная простуда. Но я должна с тобой поговорить. Ты можешь приехать ко мне сегодня вечером? — Она чихнула.

— Конечно, — сказал он.

— Спасибо. Я буду дома около девяти, — продолжала она. — Я знаю, что это поздно, но у меня безумная неделя. Распродажа в течение последующих нескольких дней, а это означает, что я должна быть на работе и утром, и вечером.

— Позволь мне принести тебе бульон, чай, салфетки…

— Нет-нет. У меня все в порядке. Но в любом случае спасибо. — В ее голосе не чувствовалось энтузиазма.

«Должно быть, холодная погода, — подумал Клод. Заложенный нос, холодная весна, дождливый день в парке. Она хочет поговорить со мной и сообщить, что мы расстаемся. Вполне понятно — она не желает покидать свою квартиру, свою привычную жизнь, свою работу».

Попытки убедить самого себя в том, что все эти подозрения неправда, изрядно утомили его. Он поплелся к своему «пежо».

— Неужели я — это старенький оранжевый «пежо» и скарб, который поместился в двух коричневых пакетах? Я ничем не лучше нищенки на улице, с той только разницей, что несу еще рулоны ткани, а на плече сидит попугай. Педант, ты можешь делать все, что угодно, только не устраивай беспорядок!

Добравшись до Парижа, Клод оставил Педанта в припаркованном автомобиле, приоткрыв немного стекло, и в девять вечера явился к дому Валентины.

Он позвонил в дверь. Нет ответа. Неужели еще не пришла с работы? Он посмотрел на темные окна, выходящие на улицу. Клод зашел в ближайшее кафе, заказал перно и стал дожидаться ее возвращения. За соседними столиками сидели хорошо одетые люди и весело болтали.

Почему ты всегда должен смотреть на все со стороны? Почему ты никогда не был в группе таких же веселых и словоохотливых друзей, как эти? Его друзья жили по всему миру, это были люди, которые едва знали друг друга. Когда он учился в высшей школе моды и университете, чувство долга заставляло его спешить домой, где ждали родители, чтобы вместе поработать и вместе пообедать. Даже в Институте моды в Гренобле у него был лишь один хороший друг — Рико. Может быть, он боялся, что ровесники посчитают его недостойным их дружбы? Он испытывал странное чувство, будто по собственной инициативе отгораживается от обыденности.

Перно было выпито, счет оплачен, он снова посмотрел на окна Валентины. В них сих пор не видно света. Может быть, он не заметил, как она вошла в дом? Он снова позвонил по домофону. Его часы показывали десять тридцать. И тут услышал ответ:

— Да?

Клод сказал, что это он.

— Клод. — Пауза. — Я спала.

Она открыла дверь, и он помчался вверх по ступеням. Валентина стояла в дверях квартиры: босые ноги, бледное лицо, белый пикейный халат с розовой отделкой. Красный от простуды кончик носа. Глаза сонные, под ними темные круги.

— Извини меня, Клод. Я ждала тебя, затем подумала, что ты не придешь, и отправилась в постель. Не целуй меня, я не хочу передать тебе…

Он не послушался и поцеловал в обе щеки. Разве его губы когда-либо касались чего-то более нежного?

— У тебя температура, — сказал он.

Она закашлялась, прикрыв рот скомканной салфеткой, и пригласила в затемненную комнату, где сбросила постельное белье с заваленного вещами дивана. Из ее руки выпал платок. Оба потянулись за ним.

— Ты подхватишь мою простуду. — Она рассмеялась, и напряженность в темной комнате, где царил беспорядок, сразу же исчезла. — Спасибо, что пришел, — сказала она, включая небольшой светильник в углу комнаты и проходя на кухню. Он слышал, как она сморкалась и кашляла, переживал, что прервал ее сон. Она вернулась, держа хрустальный стаканчик с янтарной жидкостью. Как она поняла, что он хотел немного перно? Он не смог этого понять. Несмотря на ее простуду, он захотел поцеловать ее в губы.

— Пожалуйста, извини за беспорядок. Я собиралась убрать квартиру утром. Я плохо себя чувствовала со времени возвращения из Женевы. В эти выходные аукцион закрывается, самый значительный аукцион года. Я работала каждый день с восьми утра до одиннадцати вечера. Это слишком много, а потом случилось это…

Комната была завалена книгами, журналами и стопками бумаг. На спинке дивана висел жакет. На кофейном столике полно газет. Он обратил внимание на розовый отпечаток помады на ободке кофейной чашки. Нет, в ней был чай.

— Пойдем, — сказала она, взяв с кресла красное шерстяное одеяло. — Давай сядем на диване, ты со своим перно, и я со своими салфетками.

Когда они садились, она аккуратно прикрыла одеялом их колени. Неожиданно он почувствовал, что они одно целое, а одеяло их флаг, словно им предстоит представлять одну страну. Она закашлялась.

— Мне необходимо поговорить с тобой, Клод. — Она поджала ноги под одеялом и повернулась к нему. Лицо было очень серьезным. Она сделала паузу и посмотрела на него, подчеркивая важность момента. — Первое, я хочу сказать, что хотела отложить свадьбу, чтобы дать нам шанс. — Она взяла его за руку, посмотрела на нее, погладила. — Да, ты стал настоящим подарком судьбы для меня. Ты искренен, в тебе есть что-то от ребенка, я хочу сохранить наши отношения и мечтаю об этом. — Она заглянула ему в глаза. — Я думаю, что ты самый чуткий человек, которого я когда-либо встречала. — Закашлявшись, она высморкалась, отчего кончик носа покраснел еще больше. — Я пыталась изменить дату свадьбы. Сказала Виктору и своим родителям, что мне нужно больше времени. Но произошло непредвиденное, Клод. Понимаешь… — Она повернула голову и прижала салфетку к носу. Сделала глубокий вдох. — Это о Викторе. Он потерял работу и лишился лицензии аукциониста. Акционеры попросили его покинуть пост и уйти из Друо. Я хотела рассказать тебе об этом до того, как ты прочитаешь все в завтрашних газетах. Так случилось, — сказала она, высморкавшись, — что графиня де Бьюпренн, давняя подруга его матери, которую он знал еще будучи ребенком, предоставила для продажи на аукционе маленький портрет девочки кисти Рембрандта из своей коллекции. Но вместо того чтобы выставить картину, он, по ее просьбе, продал ее другому коллекционеру. Графиня не хотела, чтобы информация о том, что она нуждается, стала известна. Покупатель — один из лучших клиентов Виктора. — Она набрала в легкие побольше воздуха. — Я не знаю, о чем он думал! Это абсолютно незаконно не выставлять на торги произведение искусства, тем более такой шедевр. Как он мог ожидать, что смена владельца картины кисти Рембрандта останется незамеченной? Являясь одним из основных держателей акций Друо, он на протяжении двух последних лет говорил мне, что должен оценить этот шедевр. Я полагаю, у него была возможность увидеть эту картину ранее, а мадам де Бьюпренн отказывалась продавать ее иным путем. Когда несколько дней тому назад Виктор рассказал эту историю, он утверждал, что хотел защитить лучшую подругу своей матери.

Валентина встала, поправила халат, высморкалась и снова села на диван.

— Я думаю, что графиня даже предложила ему свой дом на Корсике для нашего медового месяца. Вот так-то! Делал ли он это для поддержания своего бизнеса, из чувства долга по отношению к подруге детства его матери или чтобы обеспечить место для проведения медового месяца? Я не знаю.

Клод повернулся под одеялом и случайно коснулся рукой ее колена. Она закашлялась, прикрыв рот ладонью.

— Как бы то ни было, Клод, но это случилось, и мое сердце разрывается от жалости к этому человеку.

Несмотря на простуду и кашель, теперь ее голос звучал очень четко. Клод сидел неподвижно. Способен ли он выдержать подобную святость, эту вспышку любви? Одеяло упало на пол. Для него все потеряло значение.

Она вытащила три салфетки из коробочки и высморкалась. Потом вытерла глаза и снова натянула одеяло.

— Я не могу покинуть Виктора в такой трудный момент. Это все равно что увидеть во время шторма два корабля: один на плаву, а другой тонет, и никто не приходит ему на помощь. Это трудно объяснить, но в связи со всем случившимся я поняла, как глубока моя привязанность к Виктору. Я никогда не прощу себе, если покину его в трудный момент. Это удивительная смесь чувств: я сочувствую ему и люблю его, эти чувства сменяют друг друга. И знаю, что сделаю все, чтобы облегчить его страдания. Я понимаю, это несправедливо по отношению к тебе, скорее, по отношению к нам обоим.

Валентина поднялась с дивана, ее нос покраснел еще больше, в глазах стояли слезы. Он слышал, как она сморкается в ванной комнате. Вернувшись, она села на диван, поджав ноги, и натянула одеяло до подбородка.

— Пожалуйста, прости меня! — Она повернулась к нему. — Как странно. У меня такое ощущение, что это говорю не я, а нечто внутри меня! О, это лицо, Клод, эти теплые, зовущие глаза. Жаль, что они, не отрываясь, смотрят на меня, а не на другую женщину! — Неожиданно она обняла его. — Прости меня, — сказала она ему тихо на ухо.

Он встал и пошел к двери. Она последовала за ним.

— До свидания, мой любимый Клод Рено, — сказала она, прикладывая скомканные салфетки уже к глазам.

Он вынул бледно-голубой шелковый носовой платок из нагрудного кармана и нежно прикоснулся к ее лицу. Затем попытался изобразить улыбку, но отвел глаза, открыл дверь. Что ж, все произошло так, как он и ожидал. Но поцеловать ее он уже был не в силах. Она опять обняла его, прощаясь, и замерла. Тут Клод заметил, что портрет Виктора теперь висит в гостиной и обращен к выходу.

— Прощай, — сказал он, отстранившись, и направился к лестнице.

Он слышал, как эхом отозвался ее голос в лестничном проеме. Слабый дрожащий голос: «Мне так жаль». Но он заставил себя не отвечать и не смотреть вверх, чтобы не видеть красного кончика носа и темно-синих глаз цвета полуночи.

 

Глава 12

Клод шагал по ночному Парижу уже несколько часов, не замечая, где он находится, до тех пор, пока не вспомнил о Педанте, запертом в машине. Он побежал, вытащил попугая и небольшой пакетик с кормом для птицы и пошел бродить по спящим улицам, пока не увидел отель. Пятизвездочный «Де Пти Шампс» был весь залит светом, который выгодно подчеркивал свежевыкрашенный фасад цвета персика, карнизы гостиницы утопали в герани.

Он разбудил портье и попросил номер на одну ночь. Седовласый мужчина с выцветшими глазами надменно ответил, что свободных мест уже нет. Но если его птица не шалит и не очень громко кричит, то он может подыскать место на следующую ночь. К счастью, он показал, как пройти к отелю, где еще могут быть свободные комнаты, сказав с укоризной:

— Уже так поздно!

Свернув за угол, Клод услышал громкую музыку в стиле рэп и заметил нужный отель — темный особняк, расположенный между оживленным баром и уличным кафе. Еле заметная черная дверь вела к лестнице с бежевым ковром, на котором кое-где виднелись пятна. На маленькой площадке за столиком сидела женщина. У нее были выкрашенные в черный цвет волосы, глаза, подведенные жирной черной линией, которые делали ее похожей на бульдога. Она с подозрением спросила, ожидает ли он гостей.

— Нет.

— Вы никого не ждете? — переспросила она еще раз, высоко подняв густо накрашенные брови.

— Извините, — сказал Клод. — Я поищу другое место.

— Это правильно! — сказала она. — Все равно мы не принимаем постояльцев с животными.

Пройдя шесть кварталов, он увидел светящуюся вывеску: «Мари сдает комнаты».

Он вошел и наконец-то получил комнату, которую надлежало освободить в восемь тридцать утра.

— Почему так рано? — спросил Клод.

— Так вам нужна комната или нет? — грубо спросила его женщина в белом фартуке. Клод подумал, что ее полузакрытые глаза не заметили Педанта.

Два тридцать — не лучшее время для человека, не знакомого с Парижем, да еще и с попугаем на плече, чтобы снять номер в отеле. Клод согласился и отдал требуемые пятьдесят евро. Прикрыв Педанта пиджаком, чтобы не шумел, он направился за женщиной, которая показала комнату.

Клод проснулся от громких голосов и скрипучих звуков. Казалось, что кто-то передвигает мебель. Он поднял штору и посмотрел в окно, которое было очень небрежно покрашено. Его створки прилипли к подоконнику — вот почему ему не удалось их открыть. Внизу повсюду виднелись кремовые крыши рыночных прилавков, которые, должно быть, установили рано утром, когда он еще спал. Среда. Конечно, базарный день. Торговля шла очень бойко. Покупатели торговались, взвешивали товар, расплачивались и удалялись, нагруженные покупками. Под одним тентом висели связки чеснока и лука, под другим разнообразные колбасы. На одном из ближайших столов под солнцем стоял деревянный поднос с перезревшим сыром «камамбер».

С Педантом на плече он незаметно вышел из гостиницы. Пробираясь к машине сквозь толпу покупателей и пешеходов, Клод с некоторой грустью вспомнил свою мастерскую и подумал о том, сколько пропустил звонков от клиенток. Как Розмари объясняла его отсутствие? Он вспомнил об изумрудно-зеленом шелковом вечернем платье, которое обещал мадам де Лей, подруге Валентины.

В «Де Пти Шан» Клод снял номер с маленькой кухней и направился в расположенное поблизости кафе, чтобы выпить кофе. Веранда выходила в небольшой парк, где трое детей играли в казаков-разбойников. С каждым выкриком: «Я нашел тебя», — раскрывалось очередное потайное место. Клод подумал о своей собственной игре в казаки-разбойники с Валентиной. Он нашел ее, но она предпочла на всю жизнь спрятать свою любовь. Как бесполезна была эта погоня за любовью! Эмоциональная суматоха, которая оставила столько ран на сердце. Допивая последний глоток кофе, он обратил внимание на пышный цветочный наряд балкона. Неожиданно он показался ему слишком ярким. Может быть, цветы сделаны из пластика? Он спросил об этом официантку.

— Да, месье. Слишком сложно ухаживать за настоящими цветами.

Прежде чем начать карьеру в салоне де Сильван, Клоду необходимо было закончить работу в Сенлисе, ведь он был сыном своего отца и не мог разочаровать соседей: престарелого месье Дюшана, которому нужно пришить новую подкладку на пиджаке, или еле передвигающуюся мадам Делюс — ей нужна шляпка: скоро свадьба ее внука? К сожалению, швея в Сенлисе, которую нашел для него Анатоль, работала медленно. Клод оглянулся и заметил вывеску мастерской портного.

На звон колокольчика, висевшего над дверью, из задней комнаты вышел сутулый человек с глубокими морщинами на лице. Клод попросил портного показать работы и обратил внимание на руки, которые напомнили ему отцовские: с огрубевшими ногтями и точно такими же бороздками, которые делали их похожими на внешнюю поверхность морской раковины. Ему понравилось качество выполнения работы; шов на брюках был сделан отлично, можно сказать, даже артистично. Портной согласился выполнять его заказы.

В полдень Клод вернулся в Сенлис, чтобы узнать, кто ему звонил. Вместо того чтобы входить в свой собственный дом на цыпочках, он решил вести себя как полноправный хозяин и спокойно упаковать швейные принадлежности, одежду и вернуться в Париж вечером.

Хорошо, что Розмари не было. Дом выглядел гораздо чище, чем восемь лет назад. Сияющий белый кафель заменил истертое поврежденное дерево на кухонном столе.

Двадцать девять голосовых сообщений. Многие клиенты интересовались костюмами на осень и вечерними платьями; звонил даже его адвокат. Был ли это заговор между его женой и адвокатом? К сожалению, ничего от Валентины. Молодой, застенчивый голос спрашивал, можно ли заказать свадебное платье.

— Больше никаких свадебных платьев! — кричал он на телефон. — Я никогда больше не буду создавать фасоны свадебных платьев!

Последнее сообщение от Жюльетт. Он еще раз прослушал его: «Клод, пожалуйста, позвони мне, как только войдешь. Это касается мамы. У нее инсульт». Он еще раз послушал послание, его сердце почти перестало биться. Звонок был получен вчера в восемь двадцать восемь вечера. В голосе сестры звучала паника.

Приехав в больницу, он увидел Жюльетт в длинном, свободном платье. Она встала и обняла его.

— Извини, я должна выйти на несколько минут. — Она предложила ему кресло, стоящее рядом. — Мама перенесла инсульт. Анри услышал, как она упала с кровати вчера вечером. Когда прибыла «скорая помощь», она была почти без сознания. Все происходило, Клод, как в кинофильме с замедленной съемкой. Врачи «скорой помощи»… Они действовали так неумело, словно у них на руках были привязаны гири. Мальчики успокаивали меня, но я беспрерывно кричала: «Делайте что-нибудь! Делайте же что-нибудь!

— Это ее палата?

Жюльетт кивнула, и они вошли в палату. Их мать лежала на кровати, стоящей в центре маленькой комнаты. Лицо бледное, дыхание неровное. Когда он подошел к ней поближе, ему показалось, что дыхание стало более хриплое. Глаза закрыты. Неужели она рассердилась из-за его появления? Он прислонился к двери.

— Что говорят доктора? Она узнала тебя, когда к ней вернулось сознание? Она может говорить?

Жюльетт прикрыла на секунду глаза:

— Они говорят, что на выздоровление шансов мало. Нет, она не узнала меня. Ее взгляд даже не задержался на мне. Это так страшно! Собственная мать не узнает тебя!

Клод обнял сестру.

— Она просыпается на десять минут, а затем снова впадает в это странное состояние и что-то бормочет. Ничего не изменилось, пока мы находились здесь.

— Нужна операция?

— Врачи выжидают, хотя и не выражают оптимизма.

— Почему нужно ждать? — Он почувствовал, что впадает в панику. — Ведь они могут что-то сделать.

Он отвернулся и прижался к стене цвета морской пены, надеясь, что это поможет.

Два дня Клод и Жюльетт дежурили у постели матери. На третий день из Лиона приехала их сестра Агнес. Каждый из них, по очереди, пытался пробудить в матери воспоминания.

— Мама, — Жюльетт нежно дотрагивалась до ее плеча. — Проснись, поговори с нами. Скажи мне, мама, ты любила папу? Или ты любила только бухгалтерские книги, остро заточенные карандаши, веники и чистящие средства, свою комнату, расположенную вдали от наших? Мама! Проснись, ради детей. Ведь ты любила своих внуков! Да. — За подтверждением Жюльетт обращалась к брату и сестре. — Я уверена, она любила их!

Агнес охала:

— Она никогда не приезжала к моим детям. Да, она была у нас только один раз, когда родился Константин. Нет, она не любила моих детей. Жюльетт, главное, что она любила твоих. Когда ты рассказывала мне об этом, я постоянно возмущалась. Она всегда была слишком занята, по крайней мере, так говорила… Она просила меня приехать к ней. Думаю, что она никогда не простила мне, что я переехала в Лион. Мама, проснись! Давай, мама, я знаю, что редко приезжала к тебе, но теперь я здесь. — Агнес достала из сумочки две фотографии и стала держать их перед матерью. — Посмотри на моих детей, на своих внуков, к которым ты не приезжала. — Она трясла снимки перед закрытыми глазами мамы. — Посмотри! — Она была очень настойчива в своих мольбах. — Посмотри на Лизетт, на ее длинное лицо, как у тебя, мама! Разве у Лизетт не такое же лицо, Жюльетт? — спросила она, не поворачиваясь.

Все трое поочередно сидели у ее кровати. Иногда приходили мальчики и пытались поговорить со спящей бабушкой.

— Бабушка, в доме беспорядок, — однажды, заскочив по пути в школу, объявил Жан-Юг. — Я сегодня не смог найти носки. Пожалуйста, просыпайся и возвращайся домой.

Затем вошел Дидье.

— Бабушка, что с тобой? Почему ты никак не проснешься? Если даже я не любил, что ты запрещаешь мне подходить к холодильнику, то хочу сказать, что теперь в нем ничего не осталось. Нет морковки ни для лошадей, ни для нас!

— Почему ты не хочешь проснуться? — спрашивал Артюр. Он гладил ее руку.

— В школу. Быстро, быстро! — Это командовала Жюльетт.

Когда Жюльетт выходила из палаты, то наступала необыкновенная тишина.

— Разве это не странно, — сказал наконец Клод Агнес, — мы, брат и сестра, но почти не знаем друг друга.

— Ты был слишком взрослым, Клод. Помнишь? Ты уехал учиться в школу дизайнеров. Ты никогда не интересовался моей жизнью. Ты хотел быть только с папой и никогда не хотел разговаривать с нами, девочками. Но я слышала о тебе даже в Лионе, читала заметки. Тебя знают и там. Должна признать, что я была удивлена. Ведь ты не хотел привлекать к себе внимания, хотя теперь уже поздно. Ив всегда говорил, что ты должен отправиться в Париж и сделать настоящую карьеру. Правда, теперь я смотрю на тебя и понимаю, что ты совсем не изменился. До сих пор прячешься. Я вижу это по твоим глазам. До сих пор мало говоришь. Ты не хочешь по-настоящему жить. Посмотри, разве это жизнь! — Она похлопала его по плечу. — О, Клод, — ее большие коричневые глаза наполнились слезами, — прости меня, возможно, это не то место, где нужно говорить об этом, но… — Она вытерла глаза и посмотрела на мать. — Мама, это поможет тебе, пусть это такое же неподходящее место, как и все другие. Клод, это ты не заботишься ни о ком, я имею в виду, ты ни о чем не хочешь знать! Не задаешь вопросов. Неужели тебя совсем не интересует моя жизнь? Почему я спрашиваю об этом? Мама, ты слышишь? Клод, давай бороться, мы должны общаться как брат и сестра. Это может встряхнуть ее. Не смотри так угрюмо.

Неужели это правда? Неужели он никогда не спрашивал о своей сестре Агнес и о ее муже Иве, об их детях?

— Но, я думал о вас, — сказал он.

Агнес стала рыться в своей сумочке. Искала салфетку? Или у нее появилось неожиданное желание что-то дать брату в качестве примирения, подарок? Она вынула из сумочки связку автомобильных ключей с пластиковой биркой машины, взятой напрокат.

— Я должна возвращаться в Лион, Клод. Ты здесь самый старший. Передай привет Жюльетт. Я предупреждала, что должна уехать сегодня вечером. Мои дети нуждаются во мне, я должна быть дома к завтрашнему утру, чтобы успеть организовать конференцию мужа. Мама может провести в таком состоянии месяцы, годы. Я позвоню завтра, чтобы узнать последние новости. До свидания.

Клод провел остаток дня и вечер с матерью, он наклонялся над ней, шептал что-то, целовал ее лицо и руки. В эту ночь, после того как ушли Бернар и Жюльетт с детьми, после отвратительного ужина в госпитальном кафетерии он вернулся в палату и был потрясен тишиной.

Он подошел на цыпочках к кровати матери. Ее глаза были закрыты, ее холодные, сжатые в кулачки руки лежали вдоль тела. Ее тело было словно камень. Он пощупал пульс и не обнаружил его. Он поцеловал ее в обе щеки и поднес ее безжизненную руку к своему сердцу.

— Мама, — прошептал он, — прощай. Передай от меня привет папе.

Ему не хотелось больше оставаться с ней один на один, ее безвольное лицо, похожее на необработанную глину, угнетало. Он вышел и позвал медсестру. Она понимающе кивнула и занялась своим делом, словно только ждала разрешения.

— Я подожду здесь, — сказал он дрожащим голосом. Он позвонил Жюльетт и сообщил: — Мама умерла. Сейчас восемь часов и шесть минут вечера.

Медсестра выкатила кровать в холл.

— Куда вы ее увозите?

— К мадам Белжье, месье, она позаботится о теле.

Со времени смерти отца он помнил, что мадам со знанием дела сохраняет тела, делает макияж, маскирующий смерть.

— Да. Но нет, подождите… а священник? — спросил он. — Пожалуйста, оставьте ее в этой палате, пока не прибудет священник. Он мой друг и будет здесь через десять минут. Я ему сейчас позвоню.

— Извините, месье, — бодрым голосом сказала медсестра. — Они делают это после того, как тело приведут в порядок.

Привести тело в порядок.

— Подождите, — сказал Клод. Одной рукой он держался за кровать, а другой набирал номер Анатоля.

— Анатоль, умерла мама. Ты можешь прийти в больницу?

— Он уже идет, — уверил он медсестру. — У нее должен быть священник. Она любила Бога. Даже когда смотрела телевизор, читала молитвы.

— Мы можем подождать несколько минут, но, по закону, требуется немедленно перевезти тело в морг, это связано с требованиями гигиены. Если никто не прибудет в течение пяти минут, мы будем вынуждены сделать это.

— Она умерла всего лишь несколько секунд назад. — Мог ли он говорить о ней, как о еще живой? Он отвернулся от матери, с лица которой уже сошли почти все краски.

— Пожалуйста, месье, — сказала медсестра и, протиснувшись между ним и кроватью, быстро вышла из палаты.

Она вернулась ровно через пять минут, ее прежняя бодрость сменилась нетерпением и раздражительностью.

— Мы ждали пять минут. Согласно гигиеническим требованиям, мы должны вывезти тело. — Она посмотрела на свои часы.

— Моя мама полюбила бы вас! Из-за гигиены! Какое совершенство! Мама, теперь другие будут наводить чистоту. Неужели смерть не знает порядка, неужели это так? — Клод подошел ближе к медсестре, словно хотел сказать что-то важное для нее. — Да, — сказал он громко, — смерть не знает порядка, но позвольте сказать вам, мадемуазель, что жизнь еще более беспорядочна.

— Месье, мы должны перевезти тело.

— Прежде, чем вы сдвинете ее с места, вам придется передвинуть меня! — Сказав это, он положил обе руки на спинку кровати, стараясь не смотреть на мертвую мать.

Медсестра сделала шаг назад и нажала на красную кнопку, расположенную в изголовье. В дверях появился человек в белом жакете, его сросшиеся брови были похожи на одну толстую линию на лбу. Он произнес:

— Месье, пожалуйста, отойдите от кровати.

Клод изо всех сил толкнул кровать по направлению к нему. Тот потерял равновесие и упал. Медсестра начала оказывать ему первую помощь. Другая попыталась оторвать руки Клода от металлической спинки кровати.

Поражаясь собственной силе, Клод быстро покатил кровать по коридору к лифту, кабина которого словно ожидала его, и нажал на кнопку первого этажа. Когда открылись двери, три человека в зеленой больничной униформе загородили ему дорогу. Он не мог сказать, кем были эти люди — доктора или охранники. Он направил кровать на мешавших ему людей и выкрикнул:

— Моя мать должна увидеть священника!

Люди в униформе уступили дорогу.

Он бежал, толкая кровать по глянцевому белому полу госпиталя.

— Она не принадлежит вам! — прокричал ему вслед один из людей в зеленом халате.

Клод развернулся и прокричал в ответ:

— Вы так думаете? Моя мать не принадлежит мне?

Наконец почти у выхода четверо госпитальных служащих остановили его. Он увидел, что появилась Жюльетт, ее большие широко открытые глаза. Он услышал, как она кого-то успокаивает, и с облегчением заметил, что навстречу ему идет Анатоль.

— Анатоль, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты благословил нашу мать до того, как они заберут ее. Теперь ты здесь. Пожалуйста, будь так любезен? Только сделай это быстро, а то меня сейчас вырвет.

Он поднялся и побежал к расположенному рядом туалету. До него доносился голос Жюльетт, обращавшейся к служащим:

— Да, он тяжело перенес это… так, как и должен был перенести!

Ее голос заглушал все другие больничные звуки.

— Благодарю Господа Бога за умение шить, — сказал Клод Анатолю в конце этой трудной недели, которую он провел в его доме. Швея, которую он нанял в Сенлисе, и портной в Париже были полностью загружены. В этот день Клод планировал съездить в Париж, чтобы доставить портному восемь новых уже раскроенных платьев и костюмов. Ткани, швейная машинка, чертежная доска, голубой карандаш, ножницы, выкройки и булавки — все, в чем он нуждался, чтобы чувствовать себя более-менее защищенным в окружающем мире.

Он размышлял: «У меня есть номер в парижском отеле, дом, в котором я не могу жить, жена, с которой хочу развестись, двое помощников и работа в самом известном дизайнерском доме во Франции, а может быть, и во всей Европе, к которой нужно приступить на следующей неделе. Но я могу думать только об одном, только об одном человеке. Валентина. Валентина, Валентина. Это имя созвучно биению моего сердца».

Слышала ли она о смерти его матери? Пришлет ли она соболезнование? Получит ли он от нее предложение посетить вместе с ним ее могилу? Конечно нет. Валентина и он имели общих знакомых, но их миры разделяло гораздо больше, чем тридцать миль от Сенлиса до Парижа. Он не станет обсуждать смерть матери с парижскими заказчиками. О его личной жизни Валентина сможет узнать, только если сама спросит об этом или если он почувствует, что она мысленно с ним.

Возможно, она позвонит ему в этот момент. И тогда он расскажет о матери…

Почему он убеждает себя, что Валентина любит его? Ведь она сказала лишь, что сожалеет о своем решении. Может, это связано с тем, что еще не настал день свадьбы? Еще не истекло время в песочных часах? Он слышал, что иногда невесту или жениха охватывало чувство откровения уже по дороге в церковь или невеста меняла свое решение, когда волосы были уложены, а жених отменял свадьбу, порезавшись бритвой, собираясь на церемонию, или когда невеста уже шла по длинному церковному проходу.

Случалось, что великие модельеры, современники его отца, делали последние стежки на подвенечном платье невесты за несколько минут до удара колокола, означавшего начало брачной церемонии. Если бы можно было принести иголку и нитку, чтобы пришить ленту на платье, а затем незаметно поцеловать ее спину и нежно прошептать на ухо: «А ты уверена, Валентина? Нет ли у тебя хоть малейшего сомнения? Пожалуйста, прислушайся к биению моего сердца и измени решение».

Или, может, незаметно проникнуть в ее квартиру и испортить платье. Обе семьи тогда уж точно отложат свадебную церемонию, пока все не будет приведено в порядок.

Другой сценарий: Клод, неопытный портной, коим он и является, делает последние стежки и, какая ужасная ошибка, пришивает себя к роскошному белому платью. Вот неразбериха! Нитки настолько прочные, что портной не может ничего сделать. О да, тысячи нитей должны быть разрезаны, но при этом платье будет безнадежно испорчено. Свадьба отменяется! Невеста и портной оказались пришиты друг к другу навсегда.

Даже если его не будет рядом, Валентина может изменить свое решение за минуту до начала церемонии или даже за секунду до поцелуя жениха. Она может объявить своему суженому и гостям: «Я не хочу продолжать лгать. Я люблю другого человека!» Но нет, Клод сделал печальный вывод, она выйдет замуж за Виктора.

Зачем ты выходишь замуж, если не испытываешь настоящей любви? Может быть, так думают только простые провинциалы? Конечно, существует много причин, по которым заключаются браки без любви, но так поступают полные глупцы. Он подумал о своем собственном браке.

Он схватил пиджак. По пути из дома Анатоля он чуть не сбил с ног свою жену. Может быть, она выжидала нужного момента, чтобы заманить обратно в брак без любви?

— Извини меня. Добрый день.

— Клод! Мы должны поговорить. Многое изменилось.

— Да, может быть, завтра.

— Завтра! — прокричала она ему вслед.

Он побежал, не обращая внимания на то, как это выглядит со стороны. Он чувствовал себя ребенком на морском берегу, подпрыгивал, размахивал руками, глотал встречный ветер. Он сел в «пежо» и помчался прочь из городка, не обращая внимания на знаки ограничения скорости до тридцати километров в час — знак, который он так хорошо знал.

 

Глава 13

В первый день своей работы в салоне де Сильван, Клод Рейно стал знаменитым и одновременно был уничтожен. Фотография Валентины в свадебном платье, ее сдержанная улыбка. Она была похожа на лебедя и такая сексуальная — само совершенство. Фотографии опубликовали во всех французских газетах и журналах. Газета «Фигаро» поместила ее на полосе в разделе «Стиль» и назвала Клода Рейно «гениальным модельером, который пришел из ниоткуда». — «Пари матч» нарекла платье «изобретением нового века! Современным, но классическим. Простым, но настолько утонченным». — Валентина де Верле превратилась в единое целое со свадебным платьем», — рассказывал о своих впечатлениях редактор отдела моды газеты «Ле Мон».

В салоне де Сильван его приветствовал Андре Лебре, креативный директор фирмы.

— Месье Клод Рейно, человек дня! Слава опередила вас в это утро. Мои поздравления! — Лебре было уже далеко за пятьдесят. Короткое крепкое тело, проницательные темно-карие глаза, маленький широкий нос, который немного нарушал серьезное выражение лица, очень тонкие, четко очерченные губы. Более двадцати лет он успешно занимался разработкой новых фасонов и поддерживал высокий уровень уважаемой торговой марки. Два года назад его назначили ответственным за все направления бизнеса.

Клод моргал, слыша каждую похвалу.

— Да, спасибо, — сказал он. — Это хороший фасон, но в данном случае женщина принесла успех платью, а не наоборот.

На столе в зале для совещаний лежал журнал, открытый на той странице, где была помещена цветная фотография Валентины в полный рост. Он вздрогнул. Можно ли говорить о своем собственном успехе, когда эта женщина обладает такой грацией и элегантностью? Это свадебное платье станет символом ее успеха. А для него — триумфальным вступлением в парижское общество. В этом и заключалась глубокая ирония.

Действительно, платье подчеркивало нежный изгиб ее шеи, ее рост. Но улыбка казалась ему слишком грустной.

В его новом просторном и свежевыкрашенном кабинете одно большое окно выходило на улицу Панорамас, скучную боковую улочку, расположенную рядом с деловой площадью Виктория. Посмотрев в окно, Клод заметил магазин женской одежды: ткань на манекенах казалась дешевой, фасоны давно устарели. Три года назад салон де Сильван перенес свой офис в этот район, относящийся ко второй категории парижских земель, известный под названием «Сентьер». И хотя в течение последних лет уже несколько дизайнерских компаний перебрались сюда, ветхие здания и близость района «красных фонарей» на улице Сен-Дени придавали этому месту достаточно убогий вид.

Как только Клод увидел свой офис, он решил перекрасить его белые стены в персиковый цвет или в розовый, чтобы оживить помещение. Одна стена была покрыта пробковым деревом. Рядом с окном стояли четыре безголовых, безжизненных манекена.

Стройная женщина с ярко-красными губами, похожими на клюв скворца, без стука вошла в кабинет и представилась: Албан Мирелль, секретарь Лебре. Она попросила Клода пройти в офис месье Лебре, чтобы познакомиться с другими сотрудниками во время утреннего совещания.

У Албан был высокий лоб, большие глаза и самая тонкая талия, которую когда-либо видел Клод. Чем-то она напоминала приготовившуюся к прыжку тигрицу.

Клод почистил щеткой пиджак. Он понимал, что каждый сантиметр его костюма будет проанализирован теми, кого считают законодателями высокой моды. Он направился в офис — надо было пройти по коридору и спуститься по ступенькам. Холл, декорированный в стиле Людовика XIV, замысловатые панели, картины, изображающие французские ландшафты, позолоченная мебель. Намеренно или нет, но это была копия Версаля, дизайнер стремился продемонстрировать величие и мощь, хотя сделал, в общем-то, театральную декорацию.

Напротив золоченого стола Лебре в креслах сидели двое мужчин и женщина. Слева, немного в стороне, стояло свободное кресло. Когда Клод вошел, все сразу же повернулись в его сторону. Он почувствовал, что началась оценка его внешнего вида — длина пиджака, рукава и ширина лацкана, качество строчки на брюках. Все, вплоть до ботинок. За то время, что он проходил к свободному креслу, присутствующие успели слегка разочароваться внешним видом нового модного дизайнера.

— Итак, — произнес Лебре, вставая, — месье Клод Рейно, прежде всего позвольте поздравить вас с этим шедевром. — Он поднял две газеты, развороты которых пестрели фотографиями Валентины в его платье. Клод даже не заметил ее племянниц и племянника. Его интересовал только один вопрос: кто придумывал фасоны их нарядов? Как Валентина заманила очередного кутюрье?

Лебре положил газеты на стол, сел, посмотрел на Клода и прищурился.

«Что ему известно?» — подумал Клод, отвечая на взгляд своего инквизитора.

Лебре нарушил неловкую паузу. Он снова встал:

— Позвольте представить Шарля Сеннельера, моего протеже. Шарль работает с нами пять лет, среди множества его заслуг то, что он разрабатывает дизайн головных уборов.

Шарль поприветствовал Клода. Крашеный блондин — он весь казался каким-то округлым. Открытое дружелюбное лицо, но слишком яркие губы выдавали, что он позволяет себе небольшие вольности.

— Итак, Сеголен де ля Мэйз. Она разрабатывает фасоны для молодых людей от двадцати до тридцати лет. Клод, обязательно обратите внимание на ее чувство цвета. Цветовую гамму нашей компании диктует именно Сеголен, и на весенний сезон она предлагает темно-синий, сливовый и оранжевый.

Клод оглядел ее фигуру грушевидной формы. Ей подошел бы брючный костюм, с розовыми и красными полосками, чтобы прикрыть маленькое воробьиное тело. Ее крупные белоснежные зубы неестественно блестели.

— Алан де Бьюмарше. Он провел большую часть своей жизни в Америке и Южной Африке. Ведет направление, которому в прошлом году мы придумали подходящее название «Свобода». В этом году он справедливо заслужил привилегию создавать модели под своим лейблом. Следите за тенденциями, которые предлагает Алан, не говоря уже о его умении рассчитывать длину брюк. Его брюки по щиколотку считаются революционным прорывом, поскольку имеют удивительные линии низа.

Приятный внешний вид Алана был немного подпорчен подчеркнуто черной одеждой и гладко зачесанными волосами. Его брюки низко сидели на бедрах и почти закрывали ботинки, штанины практически касались пола. Они были похожи на искусно подшитые шторы, видимо выражение собственного стиля. Клод подумал, что это пригодилось бы тому, кто стесняется показывать свою обувь.

— Эти люди — опытные дизайнеры, и вы станете одним из них. Теперь скажите нам, Клод, что вдохновило вас на создание такого платья? Возвращение к классике?

Лебре игриво приподнял одну бровь, всем своим видом показывая, что уже знает ответ, и протянул руку к марионетке, которая стояла перед ним на столе. В эту секунду Клод сделал вывод, что креативный директор салона Де Сильван больше не работает в офисах, где создаются и отшиваются платья. Он лишь умело манипулирует людьми.

— Вдохновение я почерпнул от женщины, которая надела его, — сказал Клод.

— Убежден, что вы разовьете эту подчеркнутую простоту в моделях нашей весенней коллекции. Как бы то ни было, пресса очарована вашей работой и вами, — сказал Лебре. — Сегодня у нас три интервью. Последнее из них — с наиболее влиятельным критиком в области моды из газеты «Ле Мон». Мы, — Лебре окинул взглядом присутствующих, — ожидаем от вас заявления, что это платье — начало вашей дизайнерской карьеры в нашем салоне. Это прекрасный дебют и шанс стать членом нашей команды.

Клод почувствовал пристальные взгляды будущих коллег. Он волновался, произнося следующие слова:

— Я создал это платье до прихода в вашу компанию. Но все, что я придумаю здесь, действительно будет делаться под эгидой салона. — Ведь из всех костюмов, платьев и свадебных нарядов, которые он создал за все годы работы, лишь это единственное платье принадлежало только ему.

Все беспокойно заерзали в своих креслах. Лебре откинулся в кресле и положил ноги на стол, подошвы его туфель оказались прямо перед лицом Клода.

— Что ж, мы сможем обсудить это позднее, Клод. К великому сожалению для вас, пресса уверена, что это платье — ваша первая работа в нашей компании.

— Ошибочное представление, — ответил Клод.

— Мы обсудим это позже, наедине, Клод, — повторил Лебре уже наигранно спокойным тоном.

— Я не изменю своего решения.

— Клод Рейно, — сказал Лебре с детской веселостью. — Я считаю, что мы прекрасно сработаемся в салоне де Сильван. — Он встал, обошел стол. — Извините, глупо получилось, я представил вам будущих коллег, но не дал им возможности узнать о вас побольше.

Обстановка в комнате слегка разрядилась. Лебре посмотрел на Клода.

— Клод учился в университете Ренна, затем в Институте моды в Гренобле и все время жил в… м-м-м… как же называется этот город? — Он на секунду задумался, щелкнул пальцами, как будто хотел вспомнить простейшую информацию. — Ах да, Сенлис. Не так ли? — Не ожидая ответа, он продолжил: — И вы, Клод, женаты. У вас есть дети?

— Нет.

Лебре сменил тему разговора.

— Теперь, Шарль, пожалуйста, покажите нашему новому дизайнеру кабинеты и представьте, пожалуйста, главной швее. Вы будете работать напрямую с ней и с главным консультантом по продажам, который объяснит, что предпочитают наши клиенты. Вы также сможете подсказать новому коллеге, каких улиц следует избегать в этом районе. Он так долго жил в сельской местности. — Слабое подобие улыбки искривило его тонкие губы. — Простите, как называется тот городок? — Он не стал дожидаться ответа. — Я жду всех в два тридцать, чтобы обсудить новую весеннюю коллекцию. Я понимаю, что даю очень мало времени, но мы должны все подготовить в течение месяца, и я хочу, чтобы вы, Клод, тоже участвовали. — Он хлопнул в ладоши, словно позволил детям покинуть школьный класс. — Мне пора уходить.

В новой обстановке Клод наслаждался звуками сотен, а то и большего числа швейных машин в большом зале, расположенном в конце коридора, его приподнятое настроение поддерживали разговоры с теми, с кем он впервые встретился на работе в это утро. Зачем он так долго отказывался от общения с окружающими?

Его любимой комнатой во время экскурсии сразу же стала та, которая называлась «галереей цвета». Вдоль стен в ней были установлены глубокие стеллажи, на которых лежали сотни рулонов тканей, разложенные по цветам: зеленые ткани на одной стороне, желтые — на другой, а в середине красные. Здесь можно было найти и грубую кожу, и мягкий кашемир, шелк, и даже эксклюзивные ткани, выполненные на заказ. Клод восхищался тем, как Лебре сделал перепланировку старого помещения. Теперь дневной свет падал в окна так что можно было рассмотреть подлинные оттенки различных материалов. Это был настоящий парад красок.

Экскурсия закончилась в офисе Клода. Стройная, но чем-то обеспокоенная женщина проскочила между ними. У нее были короткие темные, красиво уложенные волосы и ярко-алые губы, воскрешающие времена Коко Шанель. Она села в офисное кресло, стоящее напротив нового стола Клода.

— Позвольте мне представить Кэролайн де Фаланс, нашего пиар-менеджера, — с пафосом сказал Шарль, словно представлял знаменитость, согласившуюся принять участие в ток-шоу. — Она будет брать у вас интервью, а затем рассылать статьи в сотни журналов и газет, где с нетерпением ждут рассказов о вас. Не беспокойтесь, Клод. Когда глаза привыкнут к свету софитов, вы больше никогда не захотите возвращаться в темную комнату! Не беспокойтесь. Кэролайн, не давите на него слишком сильно. Мы зовем ее «легким прессом». Вот увидите, она разгладит все ваши «морщинки».

Выходя из комнаты, Шарль подмигнул Кэролайн. У нее было милое, слегка квадратное лицо с высокими скулами. Она была одета в ярко-желтое летнее пальто с разрезом почти до талии, с большой розовой пуговицей сверху. Какое прекрасное пальто! Бледно-зеленая юбка чуть ниже колена. Клод еле сдерживался, чтобы не спросить, кто автор этой модели, но решил не показывать свое неведение. В это же время она не менее пристально рассматривала новый «объект».

— Месье Рейно, — обратилась она официальным тоном. — Почему бы нам не начать наше интервью, или, как это любит говорить Шарль, процесс разглаживания морщин?

— Пожалуйста, зовите меня Клод.

— Отлично. Клод, я буду делать магнитофонную запись, если вы не возражаете. — Она нажала кнопку маленького диктофона, который держала в руке. Медленно встала, подошла к нему ближе и осторожно заглянула, к его удивлению, в новые наброски, которые он сегодня рано утром вынул из портфеля и положил на стол.

— Извините меня. — Так она отреагировала на его высоко поднятые брови и вернулась в кресло. — Мы, журналисты, упрямые создания. Но как вы, наверное, знаете, чем больше я соберу информации, тем лучше будет статья. Я могу связать роскошный свитер только тогда, когда в наличии достаточно пряжи!

Она начала спрашивать о его прошлом.

— Вы работали на вашего отца, а затем самостоятельно? Вы никогда не работали по заказу домов моды? Это ваш первый опыт работы? О нет, так ничего не получится. Вы недавно переехали в Париж, не так ли? — Она тряхнула головой и что-то пробормотала. Ее разочарование было слишком очевидно.

Кэролайн решила пойти другим путем.

— Об этом свадебном платье пишут все журналы и газеты, говорят все критики в области моды в мире. Они называют это платье «новым лексиконом моды». — Она вынула из кипы бумаг вырезку из газеты и процитировала: — Простота, которая парит над хаосом. Месье, вернее, Клод, дизайн этого платья придуман в нашем салоне, разве не так? Нет? А как родилась идея этого платья? Женщина. Хорошо. Это начало новой линии свадебных платьев или поворот к стилю пост-пост модерн? Нет? Только для этой женщины? Вы отказываетесь отвечать, не так ли, месье, я хотела сказать Клод!

Какой дизайнер оказывал влияние на вашу работу в течение стольких лет? Ваш отец. Но ведь, наверное, кто-то еще, Кристобаль Баленсиага, Диор или кто-то другой. Ну, скажем, дизайнер, чьими работами вы восхищаетесь? Ваш отец. Хорошо.

Она хмыкнула.

— Я должен вернуться к работе. — Клод начал разбирать бумаги на своем столе.

Она не сдвинулась с места.

— Работа должна говорить сама за себя! — сказал он наконец. — Смысл дизайна — клиент, который носит его одежду. Мода — это то, что мы носим, как ощущаем себя, радуемся, вдохновляемся и меняемся, как мы взаимодействуем с людьми в нашей жизни в местах, в которых бываем. Если я могу помочь женщине приобрести собственный стиль, это будет ее способом утверждения в обществе, и если она еще и хорошо чувствует себя в этой одежде, то меня переполняет радость.

— Однако, когда вы создаете весеннюю коллекцию готовой одежды, вы не можете знать пристрастий ваших потенциальных клиентов. Как вы сможете помочь женщинам утвердить их индивидуальность, если не знаете их?

Она нащупала трещину в его броне.

— Это то, чего я никогда раньше не делал. Для меня это самый большой вызов. Посмотрим, смогу ли я принять его. Я действительно должен начать работать…

— Теперь немного о личной жизни: как зовут вашу жену?

— Мы не живем вместе. К сожалению, у меня мало времени, большое вам спасибо. — Клод встал.

Она смотрела на него, словно выжидая, что он еще что-то добавит. Когда она все-таки покинула офис, Клоду показалось, что ее силуэт напоминает ему картонную аппликацию.

Розмари понадобилось всего три рабочих дня, чтобы найти офис мужа и проникнуть туда. Когда в первый раз администратор объявила ему об ее приходе, он притворился, что находится на совещании. Во второй раз Розмари проскочила мимо стойки администратора и проникла в коридор офиса. На ней были черные сапоги из кожи на высоких каблуках, буровато-красная шелковая юбка. Она нарочито громко спросила у кого-то: «Где сидит месье Рейно? Да-да. Я его жена!» Когда она наконец нашла его, ее глаза были размером с блюдце.

— Мой дорогой, я никогда не разведусь с тобой! — громко воскликнула она, оглядывая комнату и улыбаясь. — Я всегда хотела этого для тебя и для себя! Ты будешь здесь так счастлив. Я знаю, что ты сердишься на меня. Но я всегда мечтала об этом, и вот теперь ты добился то, что заслужил! Я была так права много лет назад. — Она подошла к краю стола, ее красные губы были так близко, они с нетерпением ждали поцелуя. От нее исходил тонкий аромат мускуса. — Я уже нашла подходящую квартиру для нас. Правда, она требует небольшого ремонта, но все, что нам нужно, так это внести небольшой залог. Знаешь, сумма, которая нам нужна… — Она полезла в свою красную сумочку, сделанную под крокодиловую кожу, и подняла глаза. — В этой квартире есть все, чтобы получить славу и успех. Говорят, что со временем ты создашь свою собственную линию одежды! Разве я тебе не говорила об этом раньше! — Ее бодрый голос утомлял его. — Дай мне, пожалуйста, требуемую сумму, — она достала из сумочки его уже заполненный чек, где не хватало только подписи, и ручку.

— Между нами все кончено. Я не люблю тебя и никогда не буду любить. — Он шумно вздохнул. — Я люблю другую женщину.

Она убрала ручку и приложила указательный палец к губам, словно речь шла о выборе краски для стен в спальне.

— Кто говорит о любви? Мы женаты в браке! Множество пар, которые были вместе так же долго, как и мы, не ожидают любви, дорогой. Они учатся любить друг друга. Клод, меня всегда поражала твоя наивность!

— Я требую развода. — Его утомляло каждое свое слово. — Пожалуйста, уходи, — сказал он тихо, но вежливо и, развернув кресло, стал смотреть в окно.

— Я не уйду, — услышал он ее резкий возглас за спиной. — До тех пор, пока в моих руках не будет требуемая сумма! Я знаю, что для тебя лучше. У тебя никогда ничего не было! Если бы это зависело от меня, ты бы уже работал над десятой коллекцией, имея свой собственный брэнд!

Он повернулся, чтобы еще раз посмотреть на нее, но Розмари решила смягчить атаку.

— Дорогой, — сказала она нежным голосом, — только дай нам шанс. Могу ли я выйти замуж еще раз? Нет! В моей голове только одна мысль. Я знаю, что мы снова будем вместе. Клод, давай попробуем ради старых времен, только один шанс? Помнишь, тогда в Гренобле, когда ты учился, тебя выгнали из квартиры, и я приютила тебя? Помнишь, как я готовила ужины, у тебя не было ни сантима, а я работала в парикмахерском салоне и тем самым способствовала твоей карьере? Я всегда, всегда верила в тебя. Давай сегодня вечером встретимся у «Максима». Только мы вдвоем. Если между нами ничего не произойдет сегодня вечером, значит, между нами никогда ничего не будет.

Она села ему на колени и обняла за шею.

— Я не уйду, пока ты не скажешь «да».

— Пожалуйста, — сказал Клод, его лицо медленно заливалось краской. — Лучше встань сама, а то я за себя не отвечаю.

— Хорошо, хорошо, дорогой, — она странно рассмеялась и встала. — Я просто думала, ты знаешь, что после…

Даже такая женщина, как Розмари, была смущена. Ему стало жалко ее. Ведь она действительно помогла ему в те далекие времена в Гренобле. Но уйти, не сказав ни слова, и столько лет не интересоваться как у него дела?

Клод встал и направился к двери, всем телом ощущая ее взгляд.

— Прости, Розмари. Все кончено. — И быстро вышел из комнаты.

Клод пришел в ужас, когда через пятнадцать минут подошел к своему офису и услышал голоса Лебре и Розмари.

— Ваша жена, — сказал Лебре, вставая из кресла Клода, — как приятно. Вы не говорили мне…

— Мы не живем вместе и ждем развода.

— Клод, дорогой, не распространяй мерзкие слухи. Месье, он вводит вас в заблуждение. Мы только что обсуждали нашу новую квартиру. Это мелочи, дорогой. Действительно! Я позволю тебе вернуться к своей работе. Я знаю, что каждый художник должен иметь свое пристанище. Я знаю это… преодолев столько трудностей. — Вставая с кресла, она взглянула на Лебре и подмигнула. — Я позвоню тебе позже, — сказала она, целуя Клода.

— Извините за неразбериху. Мы собираемся разводиться, — сказал Клод и снова покраснел.

— У нас была интересная беседа о вас, — Лебре сделал многозначительную паузу. — Розмари поведала мне, я полагаю, это можно озвучить — у вас есть другая женщина…

— Если бы я знал, что салон де Сильван беспокоится о таких вещах… — Клод замолчал. Он начал понимать, что Лебре использует различные способы, чтобы нащупать слабое место своих жертв. Все еще стоя на пороге кабинета, он вдруг снял пиджак с крючка.

Лебре встал.

— О нет, пожалуйста, не поймите меня неправильно. Вы должны знать, как быстро распространяются слухи в этом аквариуме, который мы называем Парижем…

— Буду премного благодарен, если вы исключите обсуждение моих личных проблем из нашего рабочего диалога, — сказал Клод.

Лебре сделал паузу и улыбнулся.

— Конечно, конечно. Я не мог даже предположить, что разговор о вашей личной жизни настолько вам неприятен. — Он подошел к двери раньше Клода. — И еще одна небольшая деталь, — добавил он обыденным тоном. — Я решил, что в нашем завтрашнем заявлении для прессы не будет ни слова о том, что свадебное платье было создано здесь, в нашем салоне. Так будет лучше и для вас, и для нас.

Клод промолчал.

— Мы предоставим только выдержки из интервью, которое вы дали Кэролайн. Понимаете, вашу биографию, информацию о платье мадам Кутюрье и краткие обзоры прессы. Кэролайн и я понимаем, что вам требуется небольшая помощь в области связей с общественностью. Я уверен, что, проведя так много лет в маленьком городке, у вас было мало шансов узнать о благотворном действии рекламы.

Он вздрогнул, услышав новую фамилию Валентины.

— Я выполнил это платье в своем собственном ателье. Если говорить что-либо другое, то это будет ложью, — голос Клода дрожал.

— Я не уверен, что мы сможем сотрудничать, если не получим права на этот фасон. Вы должны принять решение до завтрашнего дня.

Тон голоса Лебре стал холодным и официальным; атмосфера в офисе накалилась. На ковре, прямо перед собой, Клод заметил глубокие отпечатки острых каблучков Розмари. Он набросил пиджак и вышел из здания.

 

Глава 14

Он увидел ее. Может быть, какой-то безумный купидон пустил стрелу, и она отправилась прогуляться именно сюда. Или это произошло потому, что он мечтал об этом? Она была одета в серый хлопковый костюм с рукавами три четверти, из-под жакета выглядывал белоснежный воротничок блузки. В черных босоножках она шла в сторону площади Виктории. Может, чтобы увидеть его? Может, чтобы сказать ему о своей ошибке? Нет, это была не она. Да, это была она: высокие скулы, острый подбородок, большие голубые глаза и длинные ноги, в облегающей юбке. Почему она была в Париже, а не занимается любовью где-нибудь на золотом песке в медовый месяц? Тридцать первое июля. Как много прошло времени? Она вернулась на работу, но она уже никогда не будет прежней. Каждая частичка ее тела необратимо трансформировалась из-за того, что обручальное кольцо на ее палец надел не тот мужчина.

Она подходила все ближе, уже была перед ним, но все еще не узнавала его, не думала о нем. Он, не колеблясь, быстро подошел и взял ее за локоть, как это сделал бы похититель, молча и не раздумывая.

— Валентина, — он громко произнес ее имя, словно был хозяином! Она с удивлением взглянула на него. Не говоря ни слова, ни о чем не думая, не глядя на нее, он обнял ее за талию и повел к скамейке на узкой боковой улочке.

— Валентина, — произнес он вновь, садясь рядом с ней.

Она выглядела смущенной.

— Как странно встретить тебя так неожиданно!

— Все для тебя странно, не так ли?

Она пыталась вырваться из его объятий, теперь он держал ее кисть.

— Клод, пожалуйста, отпусти, мне больно.

Он выпустил ее руку.

— Ты практически лишила меня жизни. Я не ожидал увидеть тебя, но сейчас, я полагаю… Я всегда хотел увести тебя туда, где никого, кроме нас, не будет.

— Я не видела тебя с… о, платье, какой успех! Мои поздравления.

— Я думаю, что это я должен поздравить тебя, — сказал Клод.

— Клод…

— Замужество. Валентина. Скажи мне…

Мимо прошел продавец цветов, в его тележке были белые ромашки.

Валентина прошептала:

— Клод. — Она на мгновение замолчала. — Я знаю, что не должна этого говорить, это безрассудно, но я скажу. С тех пор как мы расстались, меня тянуло к тебе, словно магнитом. Знал ли ты, что оказал огромное влияние на мою жизнь, и не только тем, что создал роскошное платье. Что бы я ни делала, я думаю о тебе, о благородных чертах твоего лица, о твоей простоте. Ты тот человек, которому я могу сказать все и обо всем. Но я уверена: будет лучше, если мы никогда больше не увидим друг друга.

— Сначала ты воскресила меня, затем убила.

— Клод, погоди, не все так драматично, — сказала она, вставая со скамейки. Они пошли бок о бок. — Я счастлива в замужестве, но ты и я всегда будем связаны непостижимой внутренней связью. Один только вопрос: можем ли мы видеться вот так или ты хочешь чего-то большего?

— Валентина, — он обхватил ее руки и прижал к себе.

Они посмотрели друг другу в глаза. Она отвернулась.

— Ты должен отпустить меня. Я и так уже опаздывала до твоего похищения, — сказала она и неожиданно улыбнулась. Улыбнулась? Как может улыбка быть такой печальной? Валентина, его Мона Лиза. Как могут проявляться на ее лице такие разные, противоположные эмоции? Он отпустил ее нежные, холодные руки.

Когда она сворачивала за угол, он заметил, что ее рука коснулась волос.

Конечно, он хотел большего. Он никогда не сдастся. Он посмотрел на вывеску прямо перед собой: улица Друо. Неужели такое возможно? Место его новой работы располагалось в нескольких минутах ходьбы от аукционного дома.

В этот день Клод не вернулся на работу, а поехал прямо в Сенлис. Он ни о чем не думал, его мозг был пуст, как белые стены его нового офиса. Что ожидало его в будущем? Все, что он ценил в своей прошлой жизни, теперь не представляло никакого интереса. Сестра на работе, его друг Анатоль отправился на отдых со школьниками-инвалидами. Племянники проводили каникулы в доме кузена в Лу-Велью.

Сенлис выглядел абсолютно скучным городком. Было ли это связано с жарой, или такое впечатление складывалось из-за извилистой реки Нонет с медленным течением, или из-за отблесков на поручнях лестницы пустой школы напротив дома, или из-за безлюдных узких улочек? Казалось, что исчезли даже обитатели городка. Может быть, вода Нонет стала настолько плохой, что многие здешние жители отравились?

Почему он так долго оставался верен Сенлису, корням своей яблони? Агнес давно уехала отсюда. Жюльетт жила в двух шагах от своего старого дома, но каждый день ездила в Париж. Ее муж, Бернар, наслаждался причудливой деревенской атмосферой Сенлиса, но вел много юридических дел вне города и часто уезжал. Клод сновал от дома к машине. Он грузил книги, рисовальную бумагу, ручки, ткани, вот, наконец, еще два чемодана с одеждой. Он прикрыл дверь мастерской, но не запер ее.

Вечером, вернувшись в Париж, в отель, украшенный искусственными цветами, он узнал от консьержки, что его жена, мадам Рейно, ожидает в номере. Как она разыскала его, ведь его дом так далеко? Первое желание — развернуться и уйти, но высоко поднятые брови консьержки заставили Клода направиться к лифту.

Дверь была открыта, доносился запах чеснока.

— Дорогой? — Розмари позвала его, выглядывая из-за угла, как любая жена, которая провела с мужем тринадцать лет, — я приготовила для тебя прекрасный ужин. — Она стояла рядом с ним и безуспешно пыталась развязать тесемки фартука. Повернувшись к нему спиной, она весело произнесла: — Не поможешь ли, Клод? — Он послушно развязал тесемки. — Дорогой, как же я хорошо себя чувствую, когда ты рядом. — Она поцеловала его в обе щеки, решительно взяла его руки в свои. — Садись, давай ужинать.

Клод сел и внезапно почувствовал, что устал сопротивляться.

— Ты увидишь, как это прекрасно снова быть вместе, — сказала она. — Я встретила старых друзей, Гаскье, вечером они придут к нам на ужин. Ты вспомнишь их, когда увидишь. Я встречалась с ними в Париже много лет тому назад, и однажды они приезжали к нам на ужин в Сенлис. Даффи не переставая говорит о том, какой ты гениальный. Она хочет, чтобы ты сделал платье для ее дочери, платье — для вечеринки в честь ее двадцатилетия. Я сказала, что впишу это в наше расписание. Я искала твой ежедневник, дорогой, но нигде не могла найти!

— У меня нет календаря, — медленно ответил он.

— Ты выглядишь уставшим, — сказала она, не обращая внимания на его слова. — Дорогой, отдохни немного. Они придут в семь тридцать. Ты полюбишь этих людей. Скверно, что мы должны ютиться в этой маленькой комнате. Почему ты не поселился в «Рице» или в «Георге V»? Я имею в виду, что мы теперь стали знаменитыми, а остановились в этой противной, маленькой ловушке для мух! Что подумают Гаскье? О, дорогой, я есть я, и, как всегда, снова об одном и том же, но должна сказать, что квартира, которую я подыскала — просто идеальная. Она расположена в шикарном районе, мы сможем прямо из окна любоваться людьми, которые носят одежду самых знаменитых дизайнеров. О мои бобы! Они не должны перевариться. — Она проскользнула в кухню.

Когда она вернулась, Клод сказал:

— Сейчас меня полностью устраивает этот отель.

— Устраивает нас, — поправила она его. — Я твоя законная жена.

Клод ушел в спальню, закрыл дверь и лег в постель. Странное ощущение — суета на кухне действовала на него успокаивающе.

Клод проснулся от громкого шепота жены:

— Проснись, Клод! Вставай! Прибыли наши гости. Проснись!

— Я очень устал.

— Если ты останешься в постели, то я приведу моих, наших, гостей к тебе. Они пришли сюда, чтобы увидеть тебя, знаменитого модельера.

— Я не выйду. Извини, Розмари, сама развлекай их.

— Но, Клод, они будут разочарованы. Вставай, пожалуйста, хотя бы на коктейль. А затем вернешься в постель. Давай, детка. — Она прибегла к другой тактике. — Неужели тебя не привлекает аромат ужина, который я приготовила?

К счастью для Розмари, он ничего не ел в этот день.

— Хорошо…

— Мы поймем тебя. Быстрый ужин, а потом ты поспишь.

Она быстро поцеловала его в губы и исчезла из спальни. Клод встал и посмотрел на себя в зеркало, висящее над ночным столиком. Его лицо выглядело похудевшим, бледным. Темная щетина покрывала подбородок.

Он услышал голоса еще до того, как смог разглядеть лица: «О дорогой», «вот и он», «привет, Клод».

Женщина попеременно прижалась щеками к его щекам.

— Как же прекрасно видеть вас после стольких лет! Розмари рассказала нам, насколько вы заняты. Я мечтаю о платье, которое вы сделаете для меня. О нет, я не буду жадничать. Мы заботимся о нашей дочери… она такая красивая, и такое событие — день рождения…

Его одурманил тяжелый запах женских духов. Ее лицо — блестящие голубые тени вокруг глаз, розово-красные пятнышки в разных местах и губная помада то ли розового цвета, то ли цвета фуксии.

— Даффи, дай человеку выпить, до того, как ты запрыгнешь ему на колени, — остановил свою жену крупный, лысеющий месье Гаскье. — Розмари на кухне. Ей может понадобиться твоя помощь.

Но Даффи предпочитала разглядывать Клода.

Ее муж представился:

— Прошло слишком много времени, чтобы помнить имена, меня зовут Жерар. — Он протянул руку.

Ни у кого из Гаскье не было в руках напитков. Смогла ли Розмари за короткое время пребывания в его новом жилище убрать небольшой запас спиртного, который он привез из своей мастерской?

— Этот номер в отеле, он мой, — сказал Клод, не желая принимать участие в фарсе жены, — Розмари и я живем раздельно, и я уже подал заявление на развод. Так что не имею понятия, где она прячет спиртное.

— Хорошо, хорошо! — произнес Жерар. Пара странно рассмеялась.

— Даф, не попробовать ли тебе узнать у Розмари, где она прячет спиртное, и тогда можно будет налить Клоду и мне!

Буквально через секунду Розмари деловито выскочила из кухни. Ее красная юбка свободно облегала бедра, а грудь еле вмещались в бледно-розовый жакет. Как заправская официантка, она налила перно и вино, пододвинула оливки, на ходу попробовав одну. Все четверо сели за маленький круглый коричневый кофейный столик, на котором лежали чипсы.

— Не подумайте, что одежда на мне — творение рук моего мужа или что она радует его дизайнерский глаз! Клод слишком занятой человек, чтобы думать о собственной жене! — пожаловалась она. — В этом месяце, дорогой, не мог бы ты включить свою преданную жену в список клиентов? — Она села напротив него.

Клод посмотрел на оливки и заметил, что Розмари злиться. Ее сузившиеся глаза напомнили ему, что здесь присутствуют посторонние люди, и он обязан играть ту роль, которую она отвела ему в своей игре. Даффи шумно опустошала бокал.

Из кухни раздалось шипение убегающей из кастрюли жидкости, и Розмари вскочила.

Даффи воспользовалась ее отсутствием.

— Я понимаю, насколько вы заняты, Клод, но, может быть, еще не поздно. Мне нравится красный цвет, что вы, вероятно, заметили. Я уже, так сказать, в осеннем возрасте. Но что скажут мои друзья, если узнают, что мы ужинали с вами без приглашения? По крайней мере, они не поверят, что это вы выбрали для меня и моей дочери такой стиль. Что скажут обо мне? О вас?

— Даффи, Даффи, — перебил ее муж. — Дай сказать Клоду хоть слово. Я уверен, что он внесет твой заказ в свой план.

— Сейчас я работаю над весенней коллекцией. Это означает, что до середины осени у меня нет времени для выполнения индивидуальных заказов.

— Дафф, ты получишь это. Платье — подарок на Рождество. Ты соберешь овации наших друзей на вечеринках.

— О, Жерар. Ты самый лучший. Могу ли я сейчас договориться о примерке на сентябрь, ведь в таком случае платье будет готово уже к первому декабря?

В комнате снова появилась Розмари. Клод мечтал уйти, но не хотел обидеть чету Гаскье. И он был голоден. В его голове роились мысли о завтрашней встрече с Валентиной. Он пытался убедить себя, что Валентина должна хотеть видеть его, хотя и напомнил себе, что теперь она замужем. Клод больше не слышал назойливой болтовни людей, окружавших его за ужином. Он кивал и улыбался в положенные моменты, но его мысли были сосредоточены на Валентине. Одеть и раздеть Валентину, только Валентину. Валентина — навсегда.

А в это время Розмари, еще сильнее накрасив губы, принесла ему чашку кофе. Клод представил, что смотрит на все происходящее со стороны. Он слышал свои собственные слова: «Да, я сделаю вам платье. Как вы того желаете. Позвоните в салон и договоритесь о встрече. Пурпурное, короткое и манящее? Да, прекрасная идея».

Ссылаясь на свою занятость, он отказался сделать наряд для дочери Даффи и новые платья для Розмари. В десять часов вечера он извинился и ушел в спальню. В дверях, к сожалению, не было замка. Если бы не усталость, он ушел бы из отеля. Но куда идти?

Он разделся и лег, надеясь, что сон защитит его от домогательств Розмари.

Проснувшись, Клод понял, что она прижимается к нему. Он успел забыть, насколько шелковистой была ее кожа цвета сметаны. В полусонном состоянии он вспоминал веснушки, похожие на зернышки клубники. Клубника и сметана. Ее волосы щекотали лицо.

Она обхватила его — так осьминог охватывает добычу своими щупальцами. Он был настолько изможден, что не мог сопротивляться.

Кроме того, Розмари была знатоком секса. Его заманило одно лишь прикосновение кожи. Нельзя было отказаться от такого изощренного удовольствия. Он был восхищен ее умением, тем, как медленно и грациозно движется ее тело и вместе с тем так уверенно.

Она прошептала:

— Не могу без тебя.

Когда он дотрагивался до нее, то изучал те места, которые изменились за прошедшие годы, почувствовал, как округлился ее живот и бедра, слегка обвисла грудь. Но кожа! Ее кожа стала еще податливей, чем когда-то, тонкой, как самый роскошный шелк в его салоне. Когда он на момент открыл глаза, то в темноте комнаты ее белоснежная кожа светилась. Она забралась на него: щекотала, мяла, поглаживала руками. Он позволил себе расслабиться, а в перерывах, приходя в сознание, чувствовал вину за то, что отвечает на ласки жены.

В эту ночь, как она и намеревалась, Розмари вернула себе мужа: его тело, талант, деньги — все, что у него было. За исключением, конечно, одного — души.

 

Глава 15

Розмари диктовала ему свои условия игры и устраивала утомительную жизнь в светском обществе, вытаскивая каждый день на приемы, ужины, благотворительные мероприятия, танцы. Бешеное расписание помогало отвлечься, но Клод плохо владел искусством разговора ни о чем. Всегда опаздывая на мероприятия, он уходил раньше всех.

В салоне Клод Рейно работал с раннего утра и до позднего вечера. Словно загипнотизированный, он капитулировал во всем, но главное — он отдал авторские права на свое любимое свадебное платье салону де Сильван. Никчемные разговоры или ленч с коллегами не интересовали его. Закрывшись в кабинете, он создавал одну за другой новые модели одежды.

Клод обращал внимание на мельчайшие детали и следил за всеми этапами производства. Вся стена из пробкового дерева вскоре оказалась завешена эскизами, образцами тканей различных расцветок, фотографиями из журналов и газет, посвященных развитию искусства, рекламными объявлениями — всем тем, что его вдохновляло. Каждое утро он звонил новым людям, работающим на текстильных фабриках в Париже, Милане, Гонконге и Куала-Лумпуре, обсуждая с ними вопросы поставок самых современных тканей всевозможных расцветок. Используя огромный авторитет салона, он закупал огромный ассортимент материалов и аксессуаров, чтобы привлечь самым смелых и изобретательных, а потому успешных, продавцов коллекций их салона. Однажды утром он позвонил своему партнеру в Италии и попросил доставить ткань, рисунок которой напоминал бы линолеум.

— Вы безумец! — ответил ему Марко Беннетто из Милана и прокричал в телефонную трубку: — Линолеум?

— Да, — настаивал Клод. — Это удивительный материал, все эти бороздки, крапинки, узоры! Это будет лучшая ткань года. Поверь мне!

Клод часто уходил раньше всех с совещаний, избегая всего, что мешало творчеству. Только делая эскизы, изобретая комбинации цветов, он мог отвлечься от бесконечных мыслей о Валентине.

За два месяца на новой работе он получил награду Синдиката высокой моды «Кутюрье Франции» — за свадебное платье года. И снова фотографии Валентины появились во всех французских газетах и журналах. Клод съеживался, когда видел ее лицо с голубыми глазами. Ему казалось, что их оттенок стал глубже, а может быть, его собственные глаза играли с ним злую шутку?

Как-то раз фотограф увеличил свадебную фотографию и напечатал фигуру Валентины в полный рост на толстом картоне. Клод спрятал картонку за дверь. Он не желал, чтобы за ним подсматривала фотография. Что сделать, чтобы выдворить из офиса источник своего мучения? Он даже подумывал, а не выбросить ли ее из окна. Однажды, работая поздним вечером, он улучил момент и отдал картон уборщикам.

Клод завершил десять из двадцати образцов, дающих право участвовать в показе весенней коллекции. Эти наряды будут продаваться под торговой маркой «Салон де Сильван». Впрочем, кого интересует имя дизайнера?

Настойчивый голос из бухгалтерии попросил его решить вопрос с налогами. Он понял, что Розмари проведала о его стартовой заработной плате в салоне. Та квартира, которую она решила купить на деньги мужа, стоила в восемь раз больше, чем его годовой доход. После тщательного подсчета расходов по ипотеке, она сообщила владельцу дома, что через неделю внесет первый взнос.

Батальоны пехоты, кавалерия, снайперы заняли свои позиции. Клод держал оборону всего полтора дня. Он рухнул под напором звонков в офис, изобретательной лжи, соблазнительных просьб по ночам, под давлением ее друзей. Он был окружен со всех сторон.

Ему казалось, что он утопает в голубом вельвете цвета глаз Валентины. Он создавал костюм-тройку, когда наконец признал свое поражение и подписал чек.

Покупка квартиры стала очередным и не самым лучшим этапом в его жизни — он заложил свободу. Розмари занималась тем, что выбирала цвета для комнат, изучала современные веяния, выбирала между двумя декораторами и доводила себя до изнеможения покупкой мебели для просторных комнат.

Клод позволил жене подняться на еще одну ступеньку социальной лестницы, обеспечив ее престижным адресом. Ему казалось, что амбициозность жены — это своеобразный выход из создавшегося положения. Если она так рьяно карабкается наверх, то, возможно, найдет другого претендента, с которым и будет выполнять свои цирковые трюки. Она хорошая артистка.

Получив новую мотивацию к действию, Клод начал придумывать платья для Розмари, которые привлекут всеобщее внимание. Он сделает изящный воротничок, который позволит рассмотреть только частичку груди, выберет ткань, которая подчеркнет прекрасную теплоту ее тела и цвет кожи. И появится надежда, что она завлечет пожилого виконта, который начнет охотиться за сексуальной рыжеволосой женщиной. Она уже жила в новой квартире, несмотря на ремонтные работы, а он оставался в гостинице, поэтому никто не мешал ему работать до поздней ночи. Несмотря на ее угрозы и заманивания, он отклонял все приглашения, заявляя, что ему надо закончить работу.

Создание первой в жизни коллекции за один месяц требовало изобретательности, огромного внимания к деталям и невообразимой скорости. Лебре понимал небывалый масштаб задачи и прикрепил к новому модельеру двух ассистентов и восемь опытных швей, которые без устали работали под лампами дневного света, вооружившись лупами. Две портнихи подшивали подол, две получали раскроенную одежду и застрачивали вытачки, четыре швеи работали над воротниками. Клод неутомимо делал наброски и создавал новые фасоны — платье за платьем, костюм за костюмом, жакет за жакетом. Он, казалось, исчерпал все глубины своего таланта, но вновь находил идеи, которые поражали даже его самого. Всего лишь через неделю первые фотографии новой коллекции появятся в сигнальных номерах изданий, посвященных моде. Туфли, прически, аксессуары и даже подиум — все это еще только предстояло подобрать.

Конечно, в качестве образца он использовал Валентину. Он показывал ассистентам ее фотографии из газет и журналов, просил следовать ее размерам, пропорциям. Должна была получиться точная копия. Ассистенты не всегда справлялись со своей задачей.

— Нет! — кричал он в раздражении, становясь несносным. — Нет! Нам нужна манекенщица с длинными руками, изящной фигурой, изгиб бровей должен быть под таким углом. — Коричневым карандашом он свирепо делал наброски. — Длинная шея — самое главное! Вы должны найти длинную шею!

Как и просил Лебре, в его коллекцию входили четыре вечерних платья, четыре повседневных, три брючных костюма, два банных халата с капюшонами — в четырех цветовых вариантах. Предполагалось еще свадебное платье, но Клод решительно отказался.

— После свадебного платья де Верле это будет бесполезно.

Лебре согласился. Он проинформировал Клода, что Шарль, главный дизайнер по аксессуарам, поможет подобрать аксессуары: пояса, шляпки и туфли. Клод сопротивлялся до последнего.

— Как я могу создавать фасон платья без аксессуаров? — спрашивал он.

— Запомните, мой энтузиаст, мой новый дизайнер, — ответил Лебре. — Это не ваша личная коллекция, я должен полагаться на Шарля, который знает наши стандарты, наши приоритеты, всю технологию процесса, вплоть до очередности выступления манекенщиц во время шоу.

На следующий день, когда Лебре совершал очередной обход кабинетов, Клод сказал ему, что хочет назвать часть коллекции «Валентина весной». Лебре высоко поднял голову и с негодованием произнес:

— Мы уже придумали. Неужели вы столь наивны и думаете, что вам все позволено?

— И как же вы назвали?

— Просто «Весна». Разве это не прекрасно? Мы думаем, что это говорит само за себя.

— Похоже на дешевые духи.

— Клод Рейно, сын портного из небольшого городка! Вы слишком много на себя берете. Не так ли? Человек с таким мизерным опытом и с такой…

— Название «Валентина весной» будет в моей работе.

— Я начинаю понимать связь, — сказал Лебре с озорной улыбкой. — Но прежде чем продолжить дискуссию, может быть, лучше спросить разрешения у Валентины Кутюрье? Ведь это ее именем вы хотите назвать коллекцию? Хотя нет, мы должны получить разрешение от ее любимого мужа Виктора…

— Название остается.

Клод должен был посвятить коллекцию Валентине. В душе он надеялся, что это позволит вернуть ее. Он не мог расстаться с мыслью, что однажды она бросит своего Виктора и уйдет к человеку, которого по-настоящему любит. Ведь когда она появлялась с Виктором, казалось, что ее внутренняя гармония нарушена. И все же, может, когда-нибудь они будут вместе? Несмотря на неразбериху, разочарование и горечь, он не перестанет любить ее.

— Мы обсудим все это позже, — сказал Лебре, понимая, что у Клода остается очень мало времени. — Сейчас надо обсудить музыку, которая будет сопровождать показ. — Раздался звонок сотового телефона. Держа трубку у уха, Лебре быстро покинул офис. — Поговорим об этом позже, Клод.

Анри и Жан-Юг подскажут ему, какую подобрать музыку. Они знают, что сегодня является хитом. Он позвонил сестре и оставил послание, в котором просил двух племянников приехать к нему в офис в пятницу после школы и привезти с собой записи той музыки, которую они считают наиболее подходящей для его новой коллекции. Он попросил «новые звуки, что-то такое, что люди запомнят после шоу, что-то такое, что будет напоминать им темно-голубой цвет.

Когда четырнадцатилетний Анри и тринадцатилетний Жан-Юг вбежали в салон де Сильван, Клод застыл в изумлении, увидев двух перепачканных мальчишек в неподшитых брюках и засаленных мятых голубых блайзерах. Неужели сестра не могла их одеть получше, отправляя в один из престижных домов высокой моды?

— Дядя Клод, — сказал Анри. — Такой клевый офис. Такой современный!

Клод встал из-за стола и обнял племянников, наслаждаясь близостью разных душ. Мальчики быстро вырвались и начали изучать все вокруг.

— Любой человек, даже я, может быть современным — сказал Клод. — Как вы поживаете? Как мама и папа? Давайте, садитесь! Я так соскучился!

— Так пусто без вас, Дядя Клод. Мы каждый день проходим мимо вашего пустого дома по дороге из школы. Мы скучаем по Педанту!

— Как мама? Я беспокоюсь, потому что не имею возможности помочь ей.

— С ней все в порядке, но трудно живется без бабушки, — сказал Анри. — Мама наняла женщину, которая приходит помогать во второй половине дня, — это просто ужас! Она наматывает половые тряпки себе на ноги и так моет пол, вдобавок ужасно вредная. Представь только — она подает десерт не в чашке, а в чайной ложечке.

— Но теперь, — добавил Жан-Юг — мы прячем ложки, и Дидье отсчитывает, сверяясь с часами — пять, четыре, три, два, один — пока она не заорет во всю мочь, заметив пропажу. Она не позволяет войти в дом Паскаль, пока та не снимет сапоги, и ей приходится ходить босиком, ведь у нее никогда не бывает носков.

— Это отвратительно, — Клод всегда был на стороне племянников. — Я поговорю с вашей мамой сегодня же вечером.

— Пожалуйста, ты сделаешь это дядя? — стал умолять Анри. — Нам не нужен посторонний в доме. Я могу позаботиться обо всем после возвращения из школы. Держать эту женщину — потеря денег. Скажи маме об этом.

— Хорошо.

— Ты хочешь послушать музыку сейчас? — спросил Жан-Юг.

Клод рассматривал цвет кожи племянников. Она не была ни розовой, ни персиковой, это был цвет внутренности раковины, бежевый, сияющий цвет ее завитков, защищенных внешним слоем. Клод заметил прыщики на лбу Анри.

— Держи, дядя, — голос Анри сорвался, когда он передавал наушники портативного CD-плеера.

Клод послушно надел их.

— Первую песню поют «Шелас», американская группа. — Это моя любимая песня, — сказал Жан-Юг. Анри прибавил звук.

«Я никогда не перестану, я никогда не перестану, меня не остановят даже полицейские, дайте им подойти ко мне и скрутить меня, я никогда не остановлюсь, никогда не перестану любить тебя».

Клод достаточно хорошо знал английский язык, чтобы понять слова. Что общего между любовью и тем, о чем здесь говорят, поют, шипят?

Он перемотал вперед, чтобы прослушать следующую песню. Она оказалась мелодичной: «Это не слишком хорошо, когда ты выглядишь хорошо, это означает, что ты не тот, кто есть». По крайней мере, в этой песне есть немного философии, но ритм слишком рваный и с повторами. Клод не смог разобрать слов следующей. Создавалось впечатление, что они вылетали, словно набравшие слишком большую скорость автомобили на треке.

Он снял один наушник.

— Откуда ты знаешь, о чем они поют?

— Один из моих друзей записал слова и перевел их на французский язык, — сказал Анри. — А теперь слушай. Это французская песня, она должна понравиться.

Мягкий женский голос, высокие ноты. Деревенская баллада о стихии океана. Одиночество эхом отдавалось в голосе певицы. Клод слушал, смотрел на мальчишек, сидящих перед ним, и думал о Валентине. Музыкой в его шоу, как и все другое, будет Валентина. Валентина в океане. Валентина в квартире. Валентина, завернутая в простыни.

Он не мог быть с ней, но мог думать о ней. О ее изяществе, естественности, ее миндалевидных глазах, о том, как она дотрагивается до волос, изгибе ее лебединой шеи, походке. Шарфики, джемперы, облик, ее облик, ее облик. Не хватит года, чтобы описать все нюансы.

Прислушиваясь к голосу певицы, он подумал, что он доносится из пучины океана. Это наводило тоску по Валентине, и этот голос был слишком унылым для его первой коллекции.

И вдруг, посмотрев на круглые глаза племянников, сидевших напротив, он понял, музыка — это звуки колокольчиков, которые похожи на ее очаровательный смех. Это было то, что нужно. Ему нужны колокольчики всех видов. Колокольчики, которые будят спящих детей. Испанские колокольчики, ручные колокольчики, наборы колоколов, куранты, трезвон и звяканье, гигантские колокола, колокола, чей перезвон слышится за милю, чей звук продолжается целый час, а последний отзвук приносит ветер.

— Спасибо вам, Жан-Юг и Анри! — сказал он, снимая наушники. — Я нашел, что хотел. Спасибо вам! Я начну со школьных колокольчиков и закончу церковными колоколами. Не смотри так озабоченно, Анри.

— Я беспокоюсь. Зачем ты выбираешь колокольчики, если тебе нужна музыка?

Жан-Юг согласился с братом:

— Колокольчики, дядя? Не клево. Колокольчики смогут свести тебя с ума, как те, которые звенят у нас в школе. Колокольчик означает начало урока, церковные колокола означают конец сна или развлечений. Я не думаю, что ты делаешь правильный выбор.

— Но колокольчики прекрасны. В давние времена в них звонили, чтобы изгнать дьявола, под их звон благословляли урожай, они несли звонкую правду по всему миру.

— Нет, пожалуйста. Делай что угодно, только не используй колокольчики! — сказал Анри. — Такая бессмыслица!

— Пообещайте мне послушать звук колокола сегодня вечером, прислушайтесь без предвзятого отношения.

Мальчики посмотрели друг на друга и, в знак несогласия, медленно покачали головами.

— Дядя Клод. Мама просила, чтобы я не забыл передать ее просьбу — сшить ей платье для рождественской вечеринки на работе, — сказал Жан-Юг. — Дядя Клод, с тобой все в порядке?

— О да, просто забылся на мгновение. Платье для вашей мамы. Ах да. Вы сами придумайте фасон платья и выберите нужный цвет. — Он положил перед мальчиками бумагу и карандаши.

Анри взял бумагу и приступил к работе. Жан-Юг посмотрел на дядю и спросил:

— Можно, я вместо этого сделаю описание платья?

— Нет… Хорошо, почему бы и нет? Очень простой рисунок и подробное описание платья, если ты того желаешь. Помните, нужно, чтобы в нем удобно было ходить на работу. Но, с другой стороны, оно должно подчеркивать достоинства вашей мамы, только тогда она будет блестяще выглядеть в нем в любом месте. Конечно, мы знаем, что бы ни носила ваша мама, она всегда привлекает внимание. Цвет. Когда вы рисуете, всегда думайте о цвете. Вы также можете выбрать ткань, но прежде всего сделайте рисунки.

Мальчики склонились над бумагой. Анри закончил рисунок раньше Жана-Юга.

— Неплохо, Анри, — сказал Клод. — А как насчет цвета?

— Зеленый.

— Какой оттенок зеленого цвета?

— Голубовато-зеленый.

— Отлично. — Когда Жан-Юг закончил свой рисунок, Клод встал. — Зеленый… зеленый будет совсем плох, — посетовал он. — А вот голубовато-зеленый цвет все меняет. Браво! Эта прямая линия, разрез идет до колена или немного ниже?

— Я думаю, что для мамы разрез должен быть немного ниже.

— Хороший выбор! По колено не годится, у нее длинные голени. Мне также понравился выбор выреза для шеи в форме буквы V.

Клод взял менее детализированное произведение Жан-Юг.

— Ты справился, Жан-Юг. Какой цвет?

— Красный. Я думаю, что мама будет прекрасна в красном платье.

— Возможно, но посмотри, я думаю, что платье с такими четкими линиями требует более нежного цвета, возможно, розового, может быть, бледно-розового. А пояс? Выбирайте цвет и материал для пояса.

Оба мальчика посмотрели на свои рисунки и пришли к согласию: пояс должен быть черным, кожаным.

— Черный кожаный пояс на розовом платье? Вы уверены?

— Это оригинально, — сказал Анри.

— Он не должен быть слишком броским, — сказал Жан-Юг.

— Я не уверен. Давайте посмотрим, он, конечно, может быть кожаным, но, мне кажется, лучше выбрать розовый цвет и замшу, а если по нему разбросать редкие бусинки или блестки?

— Да-да, мне это нравится, — сказал Анри.

Жан-Юг сомневался.

Клод показал мальчикам склад тканей. Он наблюдал, как удивился Анри, увидев множество рулонов тканей самых различных цветов.

— Я уверен, что на этом складе можно найти любой цвет шелка, муара, полотна или атласа, — сказал Клод.

— Это город цвета! — вскричал Жан-Юг.

Когда они вернулись в офис, то увидели Лебре, который многозначительно поглядывал на часы.

— Клод, как продвигается работа над коллекцией? — быстро спросил он и, не дожидаясь ответа продолжил: — У меня есть некоторые комментарии. У вас найдется свободная минутка? — Он посмотрел на Анри и Жана-Юга.

— Позвольте представить, месье Лебре, мои племянники Анри и Жан-Юг Рош. — Он видел, как Лебре рассматривал истрепанные кромки брюк Анри и жирное пятно на желтом, мятом галстуке Жана-Хью.

Клод постарался смягчить оценки Лебре.

— Анри и Жан-Юг дали мне некоторые предложения по звуковому сопровождению показа коллекции. Ребята, садитесь, пока я буду разговаривать с месье Лебре. После этого мы пойдем перекусить.

Лебре сел в кресло напротив Клода.

— Я осмотрел первые две юбки для коллекции. Они слишком коротки. Юбки и платья этой коллекции должны быть длиной до середины икры. Другие дизайнеры делают именно такую длину, и я уверен, что вся наша коллекция будет выполнена в едином стиле.

— До середины икры?

— Так делают для весны итальянцы. Длина до колена всех утомила, с этим покончено. Сосредоточьте свое внимание на этой длине, чтобы мы отличались от тех, кто до сих пор еще остается в замешательстве.

— Андре, — сказал Клод, — вы когда-нибудь видели женщину ростом в пять футов и восемь дюймов, которая хорошо выглядит в юбке или платье длиной до середины икры? Это делит ноги на две половины и укорачивает их. Кому нравится смотреть на мускулистые икры ног, особенно на подиуме? Может быть, прозрачное платье, возможно, пальто длиной до середины икры, но юбка, платье?

— Мой наивный Клод, я по-прежнему забываю, хотя уже пора и запомнить. — Лебре бросил взгляд на Анри и на Жана-Юга, которые листали журналы в углу офиса. — Я не должен забывать, откуда вы приехали, и что у вас такой маленький опыт в мире высокой моды. Позвольте мне дать вам совет. Длина платья определяется многими факторами — новыми веяниями, влияниями…

— Давайте о веяниях, — перебил его Клод. — Биржа, итальянцы… Имеют ли они какое-то отношение к тому, что хорошо смотрится или не смотрится вовсе на женщине? Разве внешний вид — это нечто вторичное?

— Клод, мы уже не учимся в школе моды. Если вы поймете это, то мы сэкономим массу времени — Лебре поднялся и громко произнес: — Длина должна быть до середины икры. Вся коллекция нашего дома будет состоять из платьев, костюмов и юбок только такой длины. Это не обсуждается. — Он еще раз посмотрел на Клода и покинул офис, не попрощавшись.

— Мальчики, сейчас вы стали свидетелями глупости, царящей в мире взрослых! До середины икры. Это все равно что упорно работать над дизайном самой отвратительной одежды, которую можно придумать. Вот был бы успех! До середины икры! Что дальше? — Он рассмеялся. — Идемте, съедим что-нибудь, и я вам объясню важность длины платья, той границы, где кончается ткань и начинается тело. До середины икры! Он, возможно, мог бы сказать и другое: «Извините, вы должны создавать модели только в коричневых тонах». До середины икры! Посмотрим. Полагаю, что мне нужно быть хитрее.

 

Глава 16

Клод открыл конверт. Приглашение на прием. Его руки задрожали. С фотографии на него сердито смотрел Виктор. Это был взгляд, который он запомнил, уходя из квартиры Валентины. Теперь портрет Виктора красовался на глянцевой белой плотной карточке приглашения. И хотя это был портрет Виктора, художнику не удалось достичь полного сходства: глаза настоящего Виктора были не такими большими; на подбородке более выраженная ямочка, да и губы намного больше. Он вообще казался в жизни более решительным и собранным, чем на портрете.

Клод вспомнил: Валентина говорила, что собирается организовать выставку работ своего старого друга, а ее партнеры предоставляют выставочную площадь. Но изображать Виктора Кутюрье на пригласительной карточке, лицо человека, который совершенно недавно был исключен из мира искусств, это уж слишком вызывающе, если не сказать рискованно, для авторитета выставки да и для будущего Валентины. У нее был новый босс. Договорились ли художник, Теодор Рохан, и Валентина об этом шоу, несмотря на то что оно может носить скандальный характер? Неужели это сейчас было самым важным для художника? Возможно, Валентина желала доказать, что, несмотря ни на что, Виктор пользуется популярностью среди людей мира искусств.

Скорее всего, она не стремилась получить согласия от нового аукциониста Друо. Как может новый директор одобрить рассылку приглашений, на которых изображен его посрамленный предшественник? Она настойчиво пыталась помочь Виктору всплыть на поверхность: скорее всего он заставил ее принять решение, связанное с выставкой работ этого художника. Клод перевернул карточку и прочитал текст приглашения.

Коллекция.

Современные портреты и картины.

Теодор Роан.

Коктейль.

Пятница, 11 сентября.

6.30-8.30 вечера.

Коллекция составлена Валентиной де Верле

и галереей Кюсо 16, квартал Вольтера,

Париж.

Контактный телефон: 01 14 42 35 99

Валентина не пользовалась фамилией мужа! В офис Клода вошел Лебре.

— Ах, — сказал он, бросив взгляд на пригласительную карточку, которую Клод поспешно отложил, — я вижу, что вы получили такое же приглашение. Я думаю, что Виктор на пригласительном билете похож сам на себя. Хотя художник не совсем верно уловил ямочку на его подбородке. Вы встречались с этим человеком?

— На приеме по случаю их помолвки. — Клод стал перебирать бумаги на столе.

— Я думаю, что все это выглядит весьма странно, — сказал Лебре. — Портрет Виктора, человека, который разочаровал Друо, теперь будет показан на выставке, которая привлечет внимание мира искусств. Я слышал, что художник — близкий друг семьи Виктора.

И хотя я не видел никаких работ Роана, кроме этой, — он указал на приглашение, — он, должно быть, очень талантлив.

Кажется, что утренняя перепалка вызвала необыкновенно бодрое настроение Лебре.

— Кстати, Клод, я сделал для вас невозможное.

— Да?

— Я решил выполнить ваше пожелание. Коллекция будет представлена под названием «Валентина весной». Это неплохо впишется в нашу общую концепцию коллекции «Весна», и имя звучит красиво. Завтра вы получите пять самых ценных приглашений сезона для ваших личных друзей. Пожалуйста, разошлите их как можно скорей.

На следующий день, несмотря на то что он предвидел колкости в свой адрес из уст Лебре, Клод перевез разговорчивого Педанта из своего гостиничного номера в офис салона де Сильван. Клекот, скрежет и размахивание крыльями — вот его компания. Это то, в чем он нуждался в трудный период напряженной работы.

Розмари унаследовала привычку Лебре без объявления вторгаться в офис. Каждый раз это имело свою подоплеку. Действие начиналось с попытки поговорить о его вине.

— Почему ты никогда не приходишь ко мне? — Затем следовал обильный поток уговоров и новая жалоба: — Все другие мужья сопровождают своих жен на различные мероприятия!

Клод терпеливо ждал ее неминуемого визита во второй половине дня, и вот он состоялся.

— Дорогой, в августе весь Париж переезжает на Лазурный берег. Я нашла идеальный домик под Сан-Тропе, который можно арендовать. Его только что выставили на торги, потому что у очень богатых людей закончился контракт. Это просто удача! Домик расположен рядом с шикарным клубом «Пятьдесят пять», это лучшее, что может быть, да и чета Труи арендовала домик на этой же улице. Дорогой, это такая удача! Мы будем глупцами, если не воспользуемся этим шансом!

Заключительный выход на сцену состоял в том, чтобы вложить ручку в руку Клода и подсунуть чек. Если муж колебался, то весь спектакль проигрывался с самого начала. Чтобы не вдыхать душный аромат ее духов (он отметил про себя, что нужно купить для нее духи, которые ему самому нравятся) и побыстрее вернуться к работе, он без лишних вопросов подписал чек.

Обычно, по дороге к двери, Розмари добавляла:

— Как же я могла забыть? Я собираюсь на юг, где встречусь со многими знаменитостями. У меня должны быть новые наряды, дорогой. Ты можешь? Я знаю, что ты ужасно занят, но… я знаю, что ты скажешь «да»!

Аккуратно держа чек двумя пальцами, она бросала ему уже от двери воздушный поцелуй и произносила шепотом:

— Не буду тебе мешать, работай Клод!

В августе Париж опустел. Городские звуки растворялись в жарком воздухе. Несмотря на угнетающую влажность, которую он не замечал в Сенлисе, легкий бриз с Северного моря слегка охлаждал даже в самые жаркие дни. Клод направлялся из своей парижской квартиры в «Салон де Сильван». На лето здесь остались только Анна, дежурная в приемной, секретарша Лебре, восемь швей, которых специально наняли выполнять поручения Клода, и женщина, от которой крепко пахло сигарами. Она подбирала и гладила ткани на складе.

Все практически закончили работу над своими коллекциями раньше, еще весной, и планировали вернуться в середине, а некоторые даже в конце августа. Их офисы опустели, их обитатели любовались летним морем или альпийскими пейзажами.

К середине августа швеи Клода стали его поторапливать; к двадцать пятому августа Клод завершил комплектацию двадцати моделей; рулоны тканей с прикрепленными булавками инструкциями для швей лежали, как солдаты, готовые к битве. Клод выполнил требование Лебре и придумал фасон френча длиной до середины игры, но под ним скрывалась другая одежда, привычной для него длины. Клод с удовлетворением размышлял о творческом компромиссе и о соблюдении первоначального замысла.

Модели повседневной одежды Клода — это простые, классические трикотажные изделия, прекрасно облегающие тела манекенщиц. Но лишь немногие семнадцатилетние модели могли олицетворять зрелость, поэтому для показа своей коллекции он нанял несколько моделей постарше.

Серо-зеленый, с добавлением вересковых тонов, костюм из буклированной шерсти, очень широкий пояс на бедра — из того же материала. Это было одно из любимых творений. Серо-зеленые глаза модели как нельзя лучше сочетались с цветом наряда. Их блеск оттенял костюм так же, как лучи вечернего солнца освещают зеленую поляну. Шарф был изготовлен из того же материала, но кремового цвета, его оттенок сочетался с прозрачной свободной блузкой, которая надевалась под жакет.

Вечерние наряды оставляли много обнаженного тела; платья, в основном, длиной до пола, материал — смесь шелка и вискозы, но главное — глубокий вырез в форме буквы V.

Более практичные платья застегивались на пуговицы из горного хрусталя, последняя из которых находилась под накрахмаленным белым воротничком. Одна из новых находок дизайнера, навеянная японскими мотивами, — отделка воротничков бахромой лавандового цвета. Бахрома! Клод никогда не работал с бахромой в своей мастерской дома. Может быть, это его жена делала для него недоступными новинки из мира моды? Изумрудно-зеленый брючный костюм из вискозы и кашемира гарантировал свободу движения и в то же время был очень элегантным.

Клод верил, что в его коллекции наибольшее внимание публики привлечет белое кружевное платье в испанском стиле. Во время движения манекенщицы кружева совершали свой танец на белом атласном платье; длинные прозрачные рукава застегивались на пуговицы на уровне середины кисти. Он прикрепил на темные, зачесанные слегка набок волосы модели камелию. Как же ему хотелось увидеть в этом платье Валентину!

Она казалась лебедем, скользящим по спокойной глади озера. И вот одно легкое движение левого бедра, и белые кружева начинают трепетать от нетерпения.

Для Клода самым важным в платье было оформление выреза горловины. В вечерних платьях он напоминал букву V, в повседневных имел форму лодочки, граница которой проходила по линии ключицы. Иногда пришивались мягкие плиссированные воротнички. Клод избегал овальных вырезов, справедливо считая, что такая форма визуально утолщает шею.

Большое значение имела и линия талии. Его наряды должны были обертывать, обнимать тело. В костюмах, платьях, вечерних нарядах он стремился подчеркнуть все естественные изгибы тела. И, может быть, самое главное: он создавал такие модели одежды, которые «исчезали» на женщинах, чтобы зритель имел возможность увидеть истинную красоту, а не платье, которое она носит.

Клод спал по четыре часа в сутки. Нужно было выполнить множество заказов, накалывать лекала, шить, организовывать, обсуждать. В офисе Лебре снабдил модельеров даже диванами, чтобы они могли немного поспать, если продолжали работать и ночью. Клод был единственным, кто воспользовался этой дополнительной мебелью, другие все-таки уходили домой. Просыпаясь в комнате, где на стенах повсюду висели эскизы, стоял манекен с наброшенной на него тканью, сколотой кое-где булавками, он как будто переносился в залитую солнцем мастерскую в Сенлисе. Днем и ночью он мечтал поехать туда.

Клод покинул офис только один раз за все время, на выходные, чтобы увидеться с семьей сестры. Они арендовали домик на Иль де Ри, небольшом острове у побережья провинции Бордо. Голый ландшафт белых карстовых болот, соединяющийся со светлым горизонтом, заставил Клода снова оценить достоинства смешения серого, белого и бежевого цветов. Общение с природой подпитывало его. Анри помогал ему рассылать персональные приглашения на показ. Он хотел на каждом конверте нарисовать лошадь.

— Лошадь? — спросил его дядя.

— Представь себе, что ты в конюшне, — Анри начал рисовать лошадь. — Посмотри, вот получилось что-то похожее. — Его лошадь раздувала ноздри; по сравнению с головой ее глаза были очень маленькими. — Дядя, не забудь вложить немного сена в каждый конверт!

— А почему на заднем фоне маячит корабль? — спросил Клод племянника.

— Я не знаю! Вероятно, просто я думаю о том, что мне однажды сказал Анатоль: крест — это мачта во время шторма. Она держит паруса, чтобы мы могли плыть по жизни. Он сказал что-то в этом роде.

Анри нарисовал крест на палубе корабля.

— Твой друг Анатоль высказывает некоторые очень интересные соображения. Я ничего не имел бы против, если бы прямо сейчас передо мной появилась мачта, — он поднял руки, словно взывая о помощи. — Мой корабль тонет!

В списке Клода для рассылки приглашений на показ были его сестра, ее муж, Анатоль, Рико и, конечно, Валентина. Клод намеренно не отправлял приглашение Виктору. Долго он колебался и по поводу Розмари, но решил все же попросить у Лебре дополнительный входной билет.

 

Глава 17

Париж ожил в первую неделю сентября. Столица наполнилась загорелыми отдохнувшими курортниками, новыми красками и привычным шумом. Парижские женщины сбросили сандалии и мини-бикини, надели высокие каблучки, тесные юбочки. Они намеревались наверстать упущенное в столичной и быстро вернуться к темпу жизни. Ожил транспорт, зазвучали автомобильные сигналы.

Для проведения показа Лебре выбрал салон «Империал» отеля «Интерконтиненталь». Когда Клод осматривал зал, утопающий в позолоте, эти огромные мраморные колонны, то пришел в отчаяние. Скульптуры, выполненные из дешевого строительного материала, потолок, сплошь украшенный фресками, изображавшими нимф и сатиров на фоне пасторальных пейзажей.

Он стал думать, как облагородить эту «экстравагантность». И тут вспомнил о рисунках лошади и о предложении племянника вложить немного сена в каждый конверт с приглашением. Не спрашивая разрешения у Лебре, он позвонил в конюшни Булонского леса, где каталась на лошадях одна из его клиенток, и попросил доставить к служебному входу в отель сухоцветы и сено. К его удовлетворению, шесть окон высотой в десять футов подчеркивали грандиозность зала. Оставалось только уменьшить приток дневного света и прикрыть позолоту оконных рам. Клод показал рабочим, как развесить охапки сухих цветов, чтобы они мягко обрамляли окна. Огромные люстры он закрыл белым тюлем, создавая иллюзию облаков.

К удивлению Клода, Лебре одобрил его идею использования сухоцветов в качестве элемента декора. Он даже предложил изобразить кое-где котов, охотящихся в сене за мышами, и прикрепить цветы в тщательно причесанные волосы девушек-моделей.

— Но, пожалуйста, Клод, больше ничего, связанного с лошадьми, ничего больше из сельской жизни, — предупредил его Лебре. — Достаточно.

Подготовка демонстрационного зала была уже почти завершена. Рабочие затянули стены тюлем кремового цвета, который украсили изображениями листьев деревьев самых различных пород. Стилизация была выполнена из жатого шелка светло-зеленого цвета.

Для музыкального сопровождения Клод выбрал колокольчики. Он купил четыре гонга в корейском магазине, расположенном на улице рядом с его офисом. Разыскал магнитофонную запись колокольного звона, который был похож на колокола церкви в Сенлис. Дежурная в приемной Лебре помогла разыскать запись, которая имитировала звон альпийских колокольчиков на шеях коз, пробирающихся по отвесным склонам. После многочисленных запросов он получил магнитофонные записи перезвона колокольчиков из тибетского монастыря.

Началась подгонка одежды по фигурам моделей, поиски потерянных аксессуаров, среди них были и туфли к одному из костюмов. Изнуряющей работой Клод пытался заглушить душевную тоску по Валентине. Но самое главное — он подобрал девушек-моделей, которые были похожи на Валентину. Он постарался создать атмосферу одержимости.

Показ открылся восьмого сентября. Клод был в своем скромном черном деловом костюме, привезенном из Сенлиса. Он руководил из-за кулис: помогал моделям застегивать пуговицы, молнии, проверял, все ли в порядке. Педант был оставлен в номере отеля, его исключили из списка участников.

— Пожалуйста, дайте больше воздуха, здесь слишком жарко! — укорял он технических специалистов отеля. Кондиционер не работал. Никогда в своей жизни Клоду не приходилось решать столько проблем сразу. Освещение, декорации, акустика зала, макияж, прически, туфли, пояса, ленты, чулки. Не говоря уже о взаимоотношениях с манекенщицами.

Одна из моделей поскользнулась на оброненных сухоцветах и упала, порезав коленку об острый каблук туфельки, оставленной кем-то на разминочной дорожке. Нужно было наложить пластырь, ее белое платье было испачкано.

Появилась мадам де Ринье, ветеран в команде Лебре — ассистент по организации показов. На ее ногах были порыжевшие красные кроссовки, и она занималась всем: оказанием первой медицинской помощи моделям, именно у нее был набор швейных принадлежностей, сумка с набором для макияжа, а за поясом всегда имелась щетка для волос.

Одна из манекенщиц не вылезала из туалета, ее тошнило после вчерашнего обильного употребления алкоголя. А может быть, она беременна? Мадам де Ринье немного подумала, взяла один из двух сотовых и стала искать замену.

— Месье Рейно, — сказала она своим хорошо поставленным голосом, — я могу добыть только одну модель на замену Лейле. Ее зовут Аманда, вот все, что я в силах сделать. Вы никогда в своей жизни больше не увидите лучшей походки на подиуме.

У Клода не было времени задавать дополнительные вопросы.

— Очень хорошо, — сказал он.

Краешком глаза он заметил Лебре, который держал открытую бутылку шампанского.

— Нужно поднять дух за этими темными кулисами, — он услышал слова босса, которые тот произнес очень громко. Первая швея уже начала обзванивать манекенщиц, готовя их к выходу на подиум.

— Селин, Саския, Хло, Лейла…

— Она ушла, — отозвалась одна из них из задней комнаты.

Девушки выскочили из примерочной.

— Замена будет через пять минут, — прокричала мадам де Ринье. Фотографы уже делали первые снимки моделей перед их выходом на подиум. Клод инструктировал каждую, учил делать дыхательные упражнения.

— Пожалуйста, не задерживайте дыхание! — умолял он. — Постарайтесь почувствовать одежду. Улыбайтесь, если ткань начинает щекотать вас во время движения, тогда воздух попадет в складки вашего наряда. Что бы ни случилось, не обращайте ни на что внимания! Проснитесь, покажите свою интеллигентность, будьте великими женщинами, которыми вы и являетесь, станьте львицами после удачной охоты, безмятежными и то же время властными.

Он заметил, что у одной из моделей, одетой в платье без рукавов, на руке видна татуировка дракона, ее могли бы рассмотреть люди в зале. Он вставил маленькие пучки сухих цветов в вырез в форме буквы V и прикрепил немного к плечевому шву, надеясь, что это сделает невидимым зеленый рисунок.

Сердце Клода бешено билось. Лебре ходил за сценой и проверял, нет ли у моделей повреждений, непричесанных волос. Он задавал вопросы, наблюдал, был свидетелем всего процесса подготовки к показу, отвечал на вопросы репортеров, допущенных в помещения за сценой, поддерживал за локоть Клода, который должен был позировать и давать интервью.

— Но, Лебре, Я должен… модель, которой нет…

И хотя Лебре знал, что нельзя мешать модельеру всего за несколько минут до начала показа, он не мог отказаться от оценки того, как выглядит Клод.

— Вы не должны быть одеты в это старье, когда выйдете из-за кулис на сцену.

— Я не планирую выходить на сцену. — Клод поправлял на модели шарфик.

— Пожалуйста, простите меня. Я все время забываю, что у вас нет опыта, Клод. Вы обязательно должны появиться на сцене. Это наше правило: вначале мы показываем коллекцию, а в финале представляем автора. Если вы хотите, то вас будут сопровождать на сцене модели. Пресса должна знать, кто создал эту коллекцию.

— Я не собираюсь выходить на подиум, — повторил Клод. Он был благодарен одной из моделей, которая перебила его и пожаловалась на рваный чулок.

— Я не могу найти мадам де Ринье. — Лицо модели напоминало Валентину, но выглядела она так, словно находилась под действием наркотиков. В голосе звучала апатия, она нечетко произносила слова.

— Этот человек поможет вам найти другую пару чулок, — сказал Клод, кивнув в сторону Лебре. — Он маэстро в этом оркестре!

Задыхаясь, подбежала другая девушка. Ей жали туфли. Она показала огромный волдырь на ноге — результат тесных туфель на предыдущем показе.

— Обращайтесь к мадам де Ринье. Она подберет другую пару, — холодно ответил Клод. — Если вы не можете идти, прыгайте или танцуйте на подиуме босиком!

Мадам де Ринье привела Аманду, новую модель. Мадам сказала правду: Клод никогда не видел такой походки. Ее взгляд был прикован к нему, походка была твердой, и она слегка подпрыгивала.

Клод сделал глубокий вдох: «Валентина весной?» Это невозможно. Клод нуждался в совете, только Лебре знал, что нужно делать. Он исключит из коллекции платья, предназначенные для заболевшей модели. Но потом его осенило: здесь нужно вечернее платье с красным шелковым поясом. С осанкой Аманды, ее длинным размашистым шагом, такая одежда будет парить. И он обратился к главному человеку на этом шоу с просьбой изменить один из нарядов.

Клод уже всем телом ощущал, как собираются зрители, как они неспешно входят в зал, показывая безупречно оформленные пригласительные билеты. Представлял себе и громадных охранников, нанятых для поддержания порядка. Он быстро подбежал к пустующим еще креслам, обтянутым шелком горчичного цвета, и проверил, что можно рассмотреть с задних рядов, еще раз убедился, что пучки сена и сухих цветов достаточно плотные, чтобы приглушить дневной свет, и хорошо ли виден ярко освещенный подиум. Он задержался в зале еще на пару минут, наслаждаясь ощущением, что здесь на суд самых известных критиков и знатоков моды будет представлена его первая коллекция. Его пробирала нервная дрожь. Вернувшись за кулисы, он заметил, что из темной двери просачивается свет. Он почувствовал, что в комнате становится жарко. Жара? Кондиционер включен, не так ли? Он услышал щелчки затворов фотокамер. Что они там фотографировали? А где колокольчики?

— Колокольчики! — крикнул он, сложив ладони рупором.

Шоу началось под звон тибетских колокольчиков. Клод помнил слова, которые ему когда-то говорил Рико: «Коллекция должна рождаться как ребенок — бережно, аккуратно и уверенно». Подмигнув, Рико добавил тогда, что он обычно сам делает массаж моделям — для поднятия их настроения.

Из примерочной комнаты одна за другой появились девушки.

— Пожалуйста, идите медленно, но в то же время покажите свою заинтересованность происходящим. Почувствуйте одежду. Что говорит вам ткань? Именно сейчас? Будьте сами собою! Покажите себя!

Модель, которая жаловалась на тесные туфли, перед самым выходом на подиум сказала:

— Я упаду. Я знаю это! Эти туфли, это сено…

Клод попросил ее снять туфли и потер новые, блестящие подошвы пилочкой для ногтей, которую нашел рядом в гримерной.

— Вы не поскользнетесь, — прошептал он ей. — Не сдавайтесь. Работайте на все сто процентов. Ложитесь на сено, можете даже поваляться в нем! Но, пожалуйста, все делайте с улыбкой! Улыбайтесь!

Перед выходом Клод угощал каждую модель шоколадными трюфелями. Он слышал щелчки фотокамер, шум, звон колокольчиков. Он постоянно завязывал пояса на платьях, поправлял шарфики, тер пилочкой подошвы туфель, втыкал сухие цветы в гладко причесанные волосы моделей, расправлял складки на одежде. Одной из манекенщиц он приклеил на корсаж упавшую белую бусинку, сдувал с девушек каждую пылинку, показывал им, как нужно высоко держать голову, мучительно прислушивался к тишине огромного зала. Он с облечением вздохнул, лишь услышав аплодисменты. Это прозвучало как гром среди ясного неба.

С улыбкой последняя девушка появилась за кулисами. Ее глаза блестели, она была в белом кружевном платье. Клод будто услышал взрыв. Был ли это гром аплодисментов или взрыв негодования? Он знал, что вся пресса будет писать именно об этом кружевном платье в испанском стиле. Клод нашел Лебре, чьи белоснежные зубы светились в полутьме комнаты, за кулисами. Клод быстро взглянул на экран монитора, где было изображение панорамной съемки зала. В отличие от Лебре, который подмечал реакцию на происходящее всех присутствующих, Клод заметил самый яркий кадр: красные губы.

Его жена. Он отвернулся. Уж лучше бы с ним был Лебре, чем она.

— Вам нужно выйти на поклон, — пытался перекричать Лебре аплодисменты публики. — Люди хотят увидеть вас.

— Вы что, охотитесь за мной?

— Клод Рейно, сейчас не время скромничать. Аплодисменты становятся все громче. Вы должны выйти на сцену. Люди хотят поблагодарить лично вас, — лицо Лебре стало багровым.

Клод оставался неподвижным.

— Ради всего святого! — воскликнул Лебре, входя в комнату.

Клод снова бросил быстрый взгляд на зал. Он разглядел Валентину в красном платье с блестками, сидевшую в середине первого ряда. Кто придумал для нее этот наряд? Моментально, несмотря на шум и поздравления присутствующих, несмотря на возгласы за кулисами, его охватило чувство ревности. Как могла она надеть платье, сделанное кем-то другим? Тем более это красное платье с блестками, которое убивало все очарование лица?

Лебре вернулся за кулисы и снова сказал:

— Сейчас же! Хватит быть мальчишкой!

Клод отпарировал:

— Нет.

— Сейчас же! — повторил Лебре.

Аплодисменты не прекращались. Атмосфера в зале накалялась. Клод не был готов к такому развитию событий. Он думал об Анатоле, о своей сестре, ее муже, они все находились в зале. Клод свирепо посмотрел на Лебре и смело бросился на подиум. Для него это было равносильно прыжку с вышки в холодную воду бассейна. Клод Рейно в своем потертом черном рабочем пиджаке, который прилипал к спине от пота. Его верхняя губа и лоб покрылись капельками пота. Он не мог улыбаться так, как советовал манекенщицам. Под вспышками фотокамер он моргнул и поклонился публике. Он посмотрел в зал и увидел лишь ладони, к сцене приближалась толпа людей. Он сделал поклон и дважды произнес: «Мерси, мерси». После этого быстро покинул подиум, где только что была представлена его первая коллекция модной одежды.

Клод придумал все детали показа: от цвета и фактуры чулок девушек-моделей до освещения и покрытия подиума. Он даже подобрал макияж для моделей. Но он не мог предусмотреть, что заботливый Лебре пригласит его на прием после показа.

После того как в зале смолкли аплодисменты, после того как манекенщицы сняли наряды, после благодарностей в его адрес от всех, кто работал с ним за кулисами, Лебре взял его под руку и проводил в соседний зал, где устраивались приемы после показов. Мужчина в черной кожаной рубашке, весь обвешанный микрофонами, кричал в ухо Клода:

— Месье, кто вдохновил вас на организацию такого шоу? Ваши модели выглядели столь раскрепощенными, столь радостными, столь оживленными, на них нельзя было рассмотреть ни одной косточки. Это что, новая концепция прекрасной женщины? Белое кружевное платье — это возврат к викторианской эпохе? А почему сено, месье? Это же точно не наряды для конюшни. И, пожалуйста, скажите, почему колокольчики? Есть ли в вашей работе нечто религиозное?

Клод кивал головой, улыбался, хмыкал и не давал ответов, которые бы удовлетворяли человека, задающего их.

«Это смехотворно! — подумал он, обнимая сестру, которая так далеко находилась во время показа, но теперь стояла рядом. — Это нелепо! Они задают мне вопросы и ожидают ответов, которые нужны им для публикаций!»

Он перестал смеяться и стал серьезным. Краешком глаза он заметил Валентину. Как же неудачно выбран для нее малиновый атлас, это открытое платье. В этом наряде ее кожа выглядит бледной, как у привидения. Вырез ее платья скрывал длину шеи.

Как могла сама мисс Элегантность, муза его души выбрать такое безвкусное платье, чтобы отправиться на показ его первой коллекции? Когда она подходила к нему, то раскрыла руки, словно хотела обнять. А может, хотела защититься? Нет, скорее, пожать ему руку.

— Ты действительно сделал это, Клод Рейно, — сказала она. — Тебя приветствовала огромная толпа людей. Ты сделал самую блестящую коллекцию десятилетия, а может быть, и века!

Он не смог остановить себя.

— Твое платье…

— Я не люблю это платье, — сказала она и осмотрела сама себя. — Виктор настоял на том, чтобы я надела его… Но, Клод, забудь о платье. Я здесь, чтобы помочь тебе, как друг.

«Как друг», — повторил он про себя это словосочетание, не понимая его смысла.

На помощь Валентине пришла Брижитт де Савои, которая когда-то заказывала у него в Сенлисе наряды. На ней была кремовая блузка из чистого шелка и плиссированная юбка более темного оттенка того же цвета. Клод заметил, что на ее верхней губе выступили капельки пота. В этом помещении не хватало свежего воздуха.

— Валентина, здравствуй! Клод, ты чудо! Все просто блестяще! Я не могу дождаться того момента, когда коснусь того белого кружевного платья, но скоро их будет носить весь мир.

К нему подходило все больше людей. Все они были прекрасно одеты. Раньше он даже не мог подумать, что эти люди будут похлопывать его по плечу. Он наблюдал за выражением бледного лица Валентина, чье красное платье только подчеркивало темные круги под глазами. Она старалась выбраться из толпы.

— Валентина, — сказала Брижитт, не позволяя той уйти, — у вас платье потрясающего цвета! Клод, наверняка вы создали этот фасон.

Он лишь рассмеялся в ответ. Видя, как к нему подходят новые люди, Клод быстро взял Валентину под руку и повел к двери запасного выхода, которым обычно пользуются пожарные.

— У меня есть подарок для тебя, Валентина, — сказал он ей, когда она оглянулась. Он вел ее через узкий коридор, подсвеченный люминесцентными лампами, в затемненную комнату за кулисами. Когда они вошли в нее и его глаза привыкли к полутьме, он рассмотрел, что комната завалена до потолка черными пластиковыми пакетами. Похоже, это было помещение для сбора мусора. Он прижал ее к стене и прильнул к ней. Может быть, его спровоцировало вульгарное красное платье?

— Клод, остановись, пожалуйста, остановись. — Он обнял ее за плечи. — Клод, остановись. Пожалуйста. Что же ты делаешь?

Он позволил ей уйти, сказал, что виноват, слишком долго рылся в карманах в поисках подарка, а она ушла, ее красное платье отражало искусственный свет. Из пожарного подъезда слышны были приглушенные звуки приема, устроенного после показа, а громкое щебетание птиц сообщало о наступлении нового дня.

Клод подумал, что это логичное завершением шоу. Он достал из кармана подарок для Валентины — приглашение на показ в серебряной рамке. На нем была надпись: «Моей музе, навсегда». После этого новый кутюрье салона де Сильван без сил опустился на пол…

Клод покинул темную комнату, боясь, что Лебре или кто-нибудь еще обнаружат его здесь. Когда он уже собрался уходить, то почувствовал боль в пояснице.

Он чувствовал себя постаревшим лет на двадцать. Может ли случиться такое, что когда он вернется в позолоченный зал, тот будет пустым, потому что прошло уже двадцать лет с того дня, когда эти люди толпились в очереди, чтобы взять интервью у Клода Рейно?

Уже открывая дверь, он понял, что является непримиримым противником всего грубого, нелепого, противником красных атласных платьев, которые были изготовлены другими дизайнерами. Он ненавидел шум и свет софитов.

— Кто это, если не сам Клод! — Лебре искал его и был первым, кто заметил кутюрье, спрятавшегося в этом убежище. — Ушли передохнуть или выкурить сигарету. Что еще можно делать в этом маленьком коридоре?

Был ли рядом фотограф? Видеокамера? Клод огляделся по сторонам.

— Весь мир у ваших ног! Каждый желает получить частичку вашего таланта, уже сейчас поступили сотни заказов. — Лебре продолжил с усмешкой: — А вы прячетесь в задних коридорах. Нет конца удивлению! Фотографы ушли на улицу Риволи, они предположили, что вам удалось улизнуть. Но я знал, что вы неподалеку. Я знал, что вы не уйдете из этого отеля после показа коллекции, теперь вы настоящий кутюрье салона де Сильван. — Лебре выдержал паузу и продолжил: — Но важнее всего то, что в соседней комнате находится Валентина де Верле!

Клод отвечал на многочисленные вопросы, позировал перед фотографами, снимался вместе с моделями и клиентами, ему еле удалось вырваться из зала после делового ленча. В вестибюле отеля он услышал, как рассуждают об этом здании туристы.

— В этом здании король Людовик XVI и Мария-Антуанетта провели вместе последние дни, здесь король был приговорен к смертной казни!

«Я тоже был приговорен здесь! — подумал Клод.

Вместо того чтобы отправиться на свою квартиру, где его могла поджидать глупая жена и поздравления дюжины ее друзей, он вывел «пежо» с подземной автостоянки под площадью Согласия и поехал на север в сторону Сенлиса.

Лебре будет разозлен на него за ранний уход с мероприятия. Задачи Лебре заключались в следующем: организовывать показ, проследить, чтобы он состоялся, сделать хорошую рекламу, вести его, даже давать взятки нужным людям, быть везде и всюду до последнего момента. Сегодня утром Лебре инструктировал Клода:

— Самый важный момент для кутюрье — это тот, который наступает после показа коллекции.

Если бы Клод вернулся в офис, его бы окружили журналисты, он бы давал очередное интервью, работал над следующей коллекцией, увертывался от Лебре, отказывался от приглашений на ночные вечеринки. К великому сожалению Лебре, его новый, теперь уже знаменитый, модельер нуждался лишь в заботе любимых племянников и в неспешной прогулке по собственному саду.

В полдень, въезжая в Сенлис, Клод наслаждался стрекотанием цикад и успокаивающим перестуком колес по выщербленной брусчатке. Ему хотелось, чтобы рядом был Педант. Он сомневался, что Розмари помнит, когда следует насыпать корм. Впрочем, Педант был достаточно умен, чтобы не остаться голодным. Каждые пять минут он надоедливым голосом будет напоминать: «Накормите попугая! Накормите попугая!»

Когда Клод вошел в мастерскую, ему показалось, что он очутился в гостях у обедневшей родственницы постояльцев пафосного отеля «Интерконтиненталь». Кремовые стены потускнели; трещины, которых он никогда раньше не замечал, образовали в правом углу потолка рисунок, напоминающий одну из букв алфавита, кажется, она называется «дельта». В кладовке он нашел сетку с луковицами, несколько грязных картофелин. В холодильнике — пакет прокисшего молока, непочатую бутылку вина, несколько мягких, совсем сморщенных яблок, кусочек шоколада.

«Насколько жалок тот, кто живет в этом доме!» — подумал он.

Клод вспомнил визиты Валентины в эту небогатую мастерскую, ее сомнения, куда положить пальто. В конце концов он повесил его на спинку единственного кресла, которое стояло напротив его стола. Мог ли он подумать, что эта причудливая обстановка возвысит его в ее глазах? Он выключил сотовый телефон и лег на заправленную кровать. Он слишком устал, сил не было даже раздеться.

 

Глава 18

Комната была полна солнечного света. Он проспал несколько часов, как младенец. Его снова охватило чувство стыда при одном воспоминании о своем вчерашнем поведении с Валентиной. Он старался выбросить из головы это ужасное красное платье, но мысль о нем не покидала его.

— Какая досада! — произнес он, посмотрев на часы. Девять минут десятого. Он не сможет увидеть своих племянников, Жюльетт и Бернара. Племянники уже в школе, а родители на работе: их дом пуст.

Он может поехать в салон, навлечь гнев Лебре из-за раннего ухода или встретиться с племянниками после уроков. Ему нужна встряска, которую он получит только от них, встряска, которая необходима, чтобы забыть свою встречу с Валентиной. Если он возьмет выходной, то сможет сделать новые эскизы, заняться садом, посетить могилы родителей, съесть ленч с Анатолем, встретиться с племянниками или, вполне возможно, организовать для Дидье его любимое кукольное представление.

Он сделал свою первую коллекцию. Он появился на сцене в потертом, старом рабочем пиджаке. Он деградировал, опустился до самого низкого уровня в общении с женщиной, которую любил. И как раненое животное, спрятался в комнате для мусора.

Ему совершенно не хотелось разочаровать Лебре, но он решил, что после долгих месяцев изнурительной работы, после того как он практически самостоятельно подготовил показ, сегодняшний день должен принадлежать ему. Газетчики никуда не денутся. Он сможет отвечать на их вопросы и завтра, и позже. В любом случае, сегодня у него нет ответов.

Воспоминания о традиционных полдниках с племянниками вернули ему силы. Он задумался: странно, ведь он никогда не интересовался, что действительно радует Валентину. Он позвонил в офис Лебре. Секретарь сообщила, что он должен быть в салоне в одиннадцать часов утра.

— Пожалуйста, скажите месье Лебре, что я буду завтра, — ответил Клод.

— Но, месье Рейно, запланировано много встреч, — воскликнула она. — В одиннадцать интервью с редактором отдела моды газеты «Интернейшнл Геральд Трибьюн». Представители журнала «Вог» будут в три часа. Мои поздравления, месье. — Наступила пауза. Он представил ее глаза, в которых отражался зеленый экран компьютера. — Также придут корреспонденты с телевидения и радио.

— Они не вписываются в мое расписание.

— Месье Лебре организовал все эти интервью специально для вас, после успеха на показе; он висел на телефоне всю ночь и утро.

— Пожалуйста, передайте ему, что я позвоню ему в час дня, но до завтра я не буду давать никаких интервью.

Раздался звонок в лицее, расположенном через дорогу. Он звучал полнее и четче, чем воспроизводила звуки колокольчиков акустическая система отеля «Интерконтиненталь». В залитом солнечным светом уличном кафе он купил газеты «Ле Мон» и «Журнал де Сенлис» и кофе.

— Клод! — окликнул его Жорж, грузный мужчина, чьи руки напоминали боксерские перчатки. Он поклонился и подал кресло своему посетителю, но сделал это так, словно обслуживал королевскую персону. — Мы слышали о вашем успехе в новостях! Это так почетно, видеть вас здесь уже на следующий день после такого события! Анатоль ушел пятнадцать минут назад и, как всегда, говорил о вас. Он зашел к нам по пути в церковь.

— Да-да, я хочу зайти к нему, — сказал Клод. Он читал заголовки в газетах. В разделах моды обеих газет, на самом верху газетной полосы фигурировало его имя, набранное шрифтом высотой в четыре дюйма.

— «КОЛОКОЛЬЧИКИ КЛОДА РЕЙНО ВОЗВЕСТИЛИ О НАЧАЛЕ НОВОЙ ЭРЫ В МОДЕ». «ПРИГОДНЫЙ КЛАССИЦИЗМ». Под одной статьей на целой странице была размещена его фотография — он один стоял на сцене, в свете ламп, а лицо было искажено гримасой. На другой фотографии репортер запечатлел модель, одетую в белое кружевное платье. Он вздрогнул. Это была Валентина, она была больше похожа на Валентину, чем Валентина на себя! Редактор отдела моды газеты «Ле Мон» решил поместить фотографию манекенщицы в лавандовом вечернем платье с бахромой на талии.

В газете «Фигаро», на странице, посвященной искусству, он заметил свою маленькую фотографию на приеме рядом с Валентиной. К сожалению, на ней отсутствовала часть правого плеча.

«Они никогда не планировали делать общий снимок, — с горечью подумал он. — Хотя надо отдать должное — они хорошо смотрятся вместе». Мог ли фотограф заметить блеск в их глазах, смелую улыбку, характерный для обоих романтизм? Он скорее почувствовал это.

Статья цитировала Лебре: «Весенние темы салона де Сильван были мастерски интерпретированы месье Рейно. Поскольку Клод Рейно и салон заключили договор о партнерстве, мы счастливы итогами нашего сотрудничества».

Клод поежился, когда прочитал о «скрытном дизайнере, который прятался за кулисами, когда наступило время для финального выхода на подиум.

Статья хвалила Клода за «новый, естественный облик его моделей, за подчеркнутую аккуратность и внимание к мелочам. Месье Рейно вносит в моделирование новый стиль — тщательность. Несмотря на скептицизм и отсутствие времени, чтобы отразить в нарядах индивидуальный стиль компании де Сильван, кутюрье представляет в салоне новое направление — обезоруживающую элегантность, обманчивую простоту. Он подчеркнул изящество манекенщиц, а не работу модельера или новые фасоны. В его работе женственность сочетается с интеллигентностью».

Жорж читал статью, стоя за спиной Клода. Его физическая близость и запах лука от вытертого и плохо выстиранного фартука отвлекали Клода. Он шире развернул газету, чтобы разогнать неприятный запах. Жорж продолжал читать. Клод чувствовал на своей шее его жаркое дыхание.

— Не могу поверить, неужели это наш городской портной! Здесь напечатано — Сенлис. Весь город говорит о вас. Но обязательно сходите к Анатолю, — выдохнул Жорж, изо рта у него также пахло луком.

Сможет ли он вернуться в свое простое, насиженное гнездо, которое он так любил? Он больше не был человеком из глубинки. Париж поднял его на другой уровень: более высокий, где владельцы кафе были настолько заняты, что не давали рекомендаций своим посетителям навестить местного священника. Снаружи забили церковные колокола, отдаваясь странным звоном в его голове.

Когда Клод поднимался по ступенькам лицея, он увидел своих племянников, которые выбегали из разных дверей. Он хотел сделать им сюрприз.

— Добрый день! — он схватил за руку Артюра, самого младшего. В это время тот уже приготовился бросить свой школьный рюкзак в старшего брата. Толстощекий Артюр, который так любил Педанта, улыбнулся дяде, но, похоже, еще больше огромной коробке с пирожными, которую Клод держал в руках.

— Мы можем посмотреть на Педанта? — спросил Артюр.

— Ты любишь моего попугая больше, чем меня. А где Анри?

— Как обычно, болтает с девочками. Мы должны его подождать.

— Дидье и Жан-Юг, подойдите ко мне, я хочу вас обнять. Я соскучился. — Зазвенели школьные колокольчики. — Я был в Париже и стал знаменитым. Мама показывала вам утренние газеты?

— Она рано утром шла на работу, поэтому мы не видели ее.

— А кто отвел вас в школу?

— Мы уже давно ходим в школу самостоятельно.

— А папа? Он должен читать газеты, не так ли?

— Когда мы уходили в школу, он еще спал.

— Неужели?

— Они вчера поздно вернулись, а сегодня у него встреча днем. Он оставил нам записку, чтобы мы не шумели утром, поели и сами отправлялись в школу.

— Ваш дядя стал знаменитостью в один день, а его семья даже не подозревает об этом! Но ваши родители присутствовали при этом. А где же Анри? Я скажу ему, что братья не должны его так долго ждать.

— Пожалуйста, скажи ему об этом, — стал умолять Жан-Юг. — Это так неприятно, особенно в те дни, когда у меня куча работы по дому.

— Все уже разошлись из школы, а мы все еще ждем его, — сказал Дидье. Их слова эхом отдавались в пустых проемах мраморных лестниц.

— Вот он идет! — воскликнул Артюр.

Анри и Жан-Юг были в офисе дяди всего лишь три недели назад. Но сейчас Анри казался старше и сдержаннее. Никаких крепких объятий.

— Привет, дядя. Что ты делаешь здесь?

— Вместо того чтобы обнять меня, ты задаешь дурацкий вопрос. Я приехал сюда, чтобы разделить свою славу с вами, моими самыми любимыми в мире людьми. С вашей четверкой! Пойдемте в мою мастерскую, съедим эти пирожные!

Когда они вошли, Клод поставил на кухонный стол коробку с пирожными.

— Вы должны увидеть квартиру, которую я купил в Париже, — сказал он, вспоминая, что не провел там ни одной ночи. — Квартира такая огромная, потолки…

— А нам нравится здесь, — сказал Дидье, подбегая к часам деда. — Дядя Клод, — позвал он минутой позже. — Часы остановились. Они показывают десять часов. Разреши мне их починить, пожалуйста. Я в этом разбираюсь. Помнишь? Ты учил меня!

Странно, но Клод впервые не завел часы. Он открыл окно и впустил в комнату солнечные лучи. Густой запах созревающих яблок внезапно напомнил об ушедших из жизни родителях.

— Можно съесть пирожные? — Дети были уже на кухне, за кухонным столом, пожирая глазами белую коробку, покрытую масляными пятнами. — Дядя, пирожные!

— Конечно! Они для вас. Итак, скажите мне, что вы думаете о достижениях вашего дяди?

Их интересовали только пирожные, и они совсем не думали о нем. Он взял утренние газеты, открыл страницу с собственной фотографией и показал все-таки племянникам.

— Это ты, дядя Клод?

— Ого, — произнес Анри, откусывая очередной кусок пирожного. — Это нечто! Ты стал знаменитым.

Клод зачитал им статью. Они сидели и внимательно слушали.

— Какое платье вы считаете самым лучшим из тех, что изображены здесь? — спросил он с гордостью.

— Мне нравится вот это белое, — сказал Артюр, исчезая под столом и вылезая с другой стороны с мячом, который сразу же бросил через всю комнату.

— Мне нравится зеленый брючный костюм, — сказал Анри. — Особенно пояс и цвет.

Это очень клево.

Жан-Юг и Дидье сражались за оставшийся эклер.

— Это для дяди, Дидье!

— Нет. Он никогда не ест их!

— Дядя, разве этот эклер не для тебя?

— Вы можете разделить его, — сказал Клод. В этот момент он вовремя уклонился от летящего в него футбольного мяча, который попал в буфет, перевернул, но не разбил две пустые кофейные чашки.

Наблюдая за реакцией дяди, Дидье замер.

— Дидье, ты не сказал, какое платье тебе нравится больше всего. — Клод отложил мяч и газету. — Я верну мяч, но только после того, как услышу ответ.

— Думаю, что мне нравится зеленое.

— Он говорит так потому, что это сказал Анри. Он во всем подражает Анри, — сказал Жан-Юг.

— Тебе действительно нравится зеленое платье? — спросил Клод Дидье шепотом.

— Я думаю… вот это, — прошептал ему в ответ Дидье.

Дидье показал на Валентину в ее красном платье. Сердце Клода упало.

— Тебе кажется, что этот цвет идет этой женщине? Или тебе больше нравится женщина, чем ее платье?

— Она очень красивая, — сказал Дидье.

— У тебя и у меня одинаковый вкус по отношению к женщинам, — сказал Клод, посмотрел в сторону и передал мяч Дидье.

— Дядя Клод, — сказал Анри, — я должен идти домой. У меня дел невпроворот.

Не дожидаясь ответа, он выскочил за дверь. В скромную мастерскую моментально ворвались посторонние звуки. Зазвонил телефон.

Он хотел предупредить:

— Никому…

Но прежде чем Клод успел договорить, Жан-Юг уже поднял телефонную трубку.

— Да, он здесь… Дядя Клод, это тебя. Кто? Это месье Лебре.

Клод держал телефонную трубку в двух дюймах от своего уха, чтобы было легче отражать атаку.

— Черт подери, где вы находитесь? Бригада телевизионщиков ждет вас здесь уже два часа! Немедленно возвращайтесь! — Клод слышал, как Лебре кричал кому-то в офисе, что ближайший таксомоторный парк находится в Шантильи, а потом обращался к своему помощнику, который должен был через пятнадцать минут забрать Клода и доставить в Париж.

— Я занят сегодня.

— Для вас не будет «завтра» в салоне, если вы не сядете в машину через десять минут.

Голос Лебре дрожал. Клод представил, как побагровело его лицо.

— Извините, — спокойно сказал Клод. — Я не смогу быть у вас сегодня ни днем, ни вечером.

Этим вечером Клод запланировал ужин с Жюльетт и Бернаром; он не хотел терять первые минуты отдыха после месяцев напряженной работы.

На другом конце линии повесили трубку.

Клод выключил сотовый.

— Телефонный звонок расстроил тебя, дядя, — произнес наблюдательный Жан-Юг.

— Да, это так. Как ты думаешь, если я создал отличную коллекцию, неужели после всего сделанного не имею права взять выходной и один день не заниматься делами? Я создал коллекцию для салона. Но теперь я должен поработать с ней, хорошо все рассмотреть, сделать правильные выводы, дать правильные ответы, действовать обдуманно, так чтобы все остались довольны.

— Довольны? Чем?

— Что знают мнение ведущего модельного салона, как и что носить! Но они хотят знать больше: чем ты живешь, поэтому и спрашивают, в чем ты находишь свое вдохновение, в какое время суток тебе лучше работается? Они хотят подобрать к тебе ключик и заглянуть в самые потаенные уголки твоей души. Как только ты попадешь под свет их софитов, они возьмут все, что захотят, оставив тебя обнаженным, ослепленным вспышками камер и опустошенным.

— Не позволяй им этого, дядя!

— Почему ты здесь больше не живешь? — спросил Дидье и перебросил Клоду мяч. — Мы хотим, чтобы ты и Педант вернулись сюда. Нам жалко, что ты уже не устраиваешь с нами полдники.

— Я тоже скучаю, — сказал Клод. — Здесь всегда будет мой дом, но немного позднее. Мне нужно узнать Париж. Это…

— Париж настолько утончен, — сказал Жан-Юг. — Так говорит Анри. Он хочет получить степень бакалавра, чтобы поступить в университет в Париже.

— Дядя, пожалуйста, кукольное представление, — попросил Артюр, он подпрыгнул и достал набор с куклами, который висел на ручке двери, ведущей из комнаты в кладовку.

Клод разыграл кукольное мини-представление. Слон опять повредил свой хобот, его вылечил добросердечный пудель. Затем Клод проводил племянников домой. Они ворвались в дом и стали вытаскивать все, что было в холодильнике: молоко, мороженое, йогурт, вчерашний батон хлеба. Клод отодвинул от входной двери кучу школьных ранцев, пиджаков, кепок и ботинок. Протест Жюльетт против аккуратности своей матери продолжался и, можно сказать, достиг своего апогея.

Анри попросил дядю сходить с ним в конюшню, ссылаясь на то, что нужно сделать перерыв в работе по дому. Они шли мимо обшарпанного, посеревшего от дождей, белого забора прямо по грязи. В быстро угасающем свете дня стала видна почти полная луна. Вскоре Клод уже наслаждался запахом сена. Странно, его показ словно следовал за ним, куда бы он ни направлялся.

У входа похрапывали и мотали гривами несколько лошадей. Анри быстро направился к девочке, нет, это была уже молодая женщина, это была Паскаль. Клод не видел ее несколько месяцев. В свои пятнадцать лет она выше ростом, чем четырнадцатилетний Анри; ее тело все еще было худеньким, как у школьницы, но уже появились женские очертания фигуры; ее улыбка стала менее резкой, более широкой и открытой. При виде Анри ее глаза заблестели.

— Добрый вечер! — Она поцеловала Анри в щеку так естественно и быстро, но при этом руки не дотронулись до Анри.

— Ах… месье Рейно, — тихо произнесла она. — Мои поздравления. Я читала о вас сегодня. Мой отец показал статью.

— Дядя, почему бы тебе не сделать платье для Паскаль? Дядя может только посмотреть на тебя и запомнить размеры. Ему не нужно работать с сантиметром, — сказал Анри. — Уверен, платье очень пойдет тебе!

— Нет. Месье слишком занят, чтобы заниматься мной. И это будет слишком дорого.

— Дядя, пожалуйста, сделай для нее платье. Понимаешь, для школьного рождественского бала! Я пойду с Паскаль.

Паскаль зарделась; он заметил, что ее длинные, светло-каштановые волосы были аккуратно заплетены в косу.

«Какой цвет выбрать для такой бледной кожи, — подумал Клод, перебирая в уме различные оттенки. — Ах да, у нее ведь такие яркие глаза».

— Я сделаю это с удовольствием, — сказал он.

Она застенчиво улыбнулась и пододвинулась ближе к Анри.

«Голубой кобальт, — мгновенно пришло на ум Клоду. — Голубой кобальт с красной отделкой, это оттенит медные пряди в ее каштановых волосах».

— Анри, — сказал Клод. — Ты можешь помочь мне в разработке фасона и выборе расцветки. Но перед этим рассмотри цвет лица Паскаль, каждое лицо имеет свой оттенок.

Неподалеку от них стучала копытом лошадь и тихонько ржала.

— Я думаю о нежной пастели, — сказал Анри.

— Пастели? Какого цвета?

— Голубой.

— Подобно цвету, который ты уже видел раньше?

— Я думаю, это голубое небо над берегом реки Иль де Ри, утром, перед самым восходом солнца. Помнишь, дядя, мы провели у реки всю ночь. Это стоит того, чтобы увидеть такой цвет.

— Отличный выбор, Анри, поскольку в голубизне этого цвета есть и желтизна, что в нашем случае очень важно.

Анри повернулся к Паскаль и произнес:

— Дядя считает, что каждый цвет имеет свое время и место.

— Какими будут линии платья?

— Я думаю четкие, и оно должно облегать фигуру.

— Когда вернемся домой, сделай, пожалуйста, карандашный набросок. Ты на верном пути.

Паскаль посмотрела на руку Анри и взяла ее в свою. Клод заметил, как Анри крепко сжал руку Паскаль, их плечи соприкоснулись.

Она неожиданно сказала:

— Давайте подойдем к Маркизе.

Когда они вошли в прохладную темноту конюшни, Клод услышал дыхание лошади в стойле. Она была удивительно сильной и высокой, каурой масти. Паскаль положила руку на шею лошади, а Анри длинной щеткой стал массировать ей передние ноги. Паскаль переворошила сено в углу стойла и поднесла лошади полные ладошки. Лошадь жевала, а Паскаль смотрела на Анри, который уже расчесывал гриву.

— Лошадь выглядит такой счастливой, как и вы оба, — сказал Клод. — Я возвращаюсь в дом. Возможно, вернулись мама или папа.

Клод уходил под звуки их голосов.

Что было в этом мире более романтичным и безмятежным, чем эти двое в конюшне? Клод уже знал все размеры гибкой пятнадцатилетней девушки. У него не было необходимости вызывать ее на подиум в мастерскую, разве что для последней примерки.

В этот вечер Жюльетт вернулась домой в семь тридцать, ее мужа не было до одиннадцати. У Клода нашлось время заняться расчисткой загроможденной кухни, где все было в полном беспорядке. Зеленые ростки длиной в несколько сантиметров торчали из луковиц. Он выбросил их. Удалось спасти несколько проросших картофелин, почистив их на ужин. В холодильнике он обнаружил шесть тощих куриных ножек, которыми вряд ли можно было накормить четырех голодных мальчишек. Он выбросил в мусор склизкие листья салата, вымыл и просушил двадцать или больше сморщенных морковок.

Мальчики сдались в борьбе с домашними хлопотами и кидали лимоны в вазу для фруктов, переполненную апельсинами.

— Смотрите, дядя, я сбил один апельсин. Я сделал это вчера, бросал вот с этой стороны, — объявил Дидье.

— Нет-нет, я буду первым, — закричал Артюр, бросил лимон, но промахнулся. Дидье обстрелял вазу с другой стороны и сшиб ее со стола. Клод закрыл глаза. Не обращая внимания на апельсины, раскатившиеся по всему полу, Дидье поднял керамическую вазу, которая не разбилась.

— Теперь собери апельсины, — сказал Клод.

— Мне должен помочь Артюр.

— Оба, пожалуйста, соберите апельсины.

Жан-Юг, который в грязных носках проскочил в кухню из столовой. Одной рукой он открыл дверцу холодильника, а другой, в которой держал ложку, начал выковыривать дырку в мороженом, которое стояло в банке без крышки.

— Скоро будет ужин, — сказал Клод.

— Но мама и папа еще не вернулись домой. Это может произойти очень поздно. Я только чуть-чуть! — Жан-Юг вытащил полную ложку мороженого из банки в холодильнике. Клод указал на свой рот, и Жан-Юг покорно положил на язык Клода полную ложку мороженого.

— Мм-мм. Не плохо. Но оно растаяло.

— Холодильник не работает, но все равно вкусное, хотя почти растаяло.

Когда приехала Жюльетт с тремя батонами хлеба в одной руке и с сумкой, полной рукописей, — в другой, в разогретой духовке уже томились куриные ножки, картофель и морковь. Она вскрикнула от удивления, увидев брата.

— Клод, привет, какой сюрприз! Какая честь! Я так горжусь тобой. Мой дорогой брат, ты стал такой знаменитостью! Мои поздравления! Но что ты делаешь здесь? Я думала, в ближайшие несколько недель они будут произносить хвалебные речи в твою честь, будет литься вино на праздничных ужинах!

— Быть здесь — моя главная награда. После такой трудной работы мне просто необходимо видеть тебя и любимых племянников.

— Тем лучше для нас! Белое платье — фантастика! Ты такой умный, Клод! Как тебе пришел в голову фасон этого кружевного наряда? Оно понравилось мне больше всего! Я уверена, что благодаря ему ты войдешь в историю. — Она вымыла руки и побежала на второй этаж, прокричав: — Я буду через несколько секунд, только переоденусь. Я так рада, что ты получил признание, которого заслуживаешь. — Уже наверху она добавила: — Теперь ты стал таким знаменитым, что, наверное, не найдешь времени сделать мне костюм на рождественский праздник, а может, все-таки… Это напоминание — грядет Рождество!

Клод слышал, как она здоровается с Анри. Она вернулась в шерстяных брюках и в серой кашемировой водолазке.

— Анри попросил меня сшить платье для Паскаль, — сказал Клод. — Они такие милые, когда вместе.

— Это правда, Клод. Нет никакого сомнения. Анри очень привязался к ней. — Жюльетт стала освобождать посудомоечную машину. — Да, кстати. Пока не забыла. Я хочу попросить тебя об одолжении. В следующую среду мы с Бернаром отправляемся в Лондон на один день. Сможешь остаться с мальчишками? Я попросила бы об этом раньше, но не хотела беспокоить накануне показа. Кстати, если говорить о Анри. Бернар и я хотели бы дать ему некоторые советы, ты понимаешь, о чем я говорю. В то же время я не хочу думать, что они… Возможно, ты тот человек, который сможет…

— Нет-нет, это должен сделать Бернар. Где он?

— Сейчас у него очень трудная работа. Две недели тому назад от него ушел партнер — его переманила другая адвокатская контора, которая предложила более высокую заработную плату. Бернар вынужден заниматься и его клиентами, пока не найдет замену. Он каждый день возвращается домой не раньше десяти тридцати или одиннадцати. Ну, хватит жалоб!

Это было просто чудом, но Жюльетт нашла в доме чеснок, фенхель, шпинат и приготовила свое фирменное соте.

— На моей кухне находится знаменитый Клод Рейно! Представь, что бы сказал отец! И мама! Нет, им бы это не понравилось. Отец сказал бы, что посторонний мир разрушит твою целостность, пострадает работа, а люди в Париже купят твою душу и ты перестанешь быть самим собой. А бедный Сенлис? Клод будет проливать слезы по своим старым друзьям, по их сломанным молниям и оторванным пуговицам!

Клод продолжил:

— Мама сказала бы, что не сомневается в том, что меня втянут в какое-нибудь нехорошее дело. Помнишь, она никогда не верила парижанам? И спросила бы, сколько стоит каждое платье, сколько мне достается от выручки. А еще выпытывала бы, откладываю я деньги или нет.

— Затем она бы покачала головой, выразив одним взглядом чувство отвращения, — продолжила Жюльетт, — и сказала бы, что так и думала. Разве она не повторяла эту фразу постоянно? Могла ли она действительно все знать и все предвидеть или просто произносила эти слова, чтобы успокоить себя, так как абсолютно ничего не знала?

— Если она ничего не предвещала, то этого и не случалось. — Клод рассмеялся.

— Она хотела, чтобы мы думали, что она знает абсолютно все и всем руководит, — сказала Жюльетт. — Но на самом деле это звучит смешно, потому что за всю свою жизнь она ни разу не покинула этот городок. Ты прав, она не одобряла поступки многих людей, но, передумав, не стеснялась менять свою точку зрения. Я могу поспорить, что в глубине души ей понравились бы хвалебные отзывы о тебе, возможно, она даже сказала бы, что ты достиг успеха только благодаря ее воспитанию.

Позвав детей к столу, Жюльетт сказала:

— Я заметила, что коллекция называлась «Валентина весной».

— Чтобы ответить на твой следующий вопрос, да, несмотря на все мои усилия, я, как всегда, продолжаю оставаться зависимым. Когда я создавал коллекцию, у меня на уме была только она. Как ты могла заметить, девушки-модели немного напоминали ее.

— Это было очевидно!

— Я пытался поцеловать ее в день показа, когда она пришла поздравить меня, но вел себя как идиот. Она отвергла меня.

— Клод, она замужем!

— Я знаю, что ты думаешь, Жюльетт, однако назови это безумством, если хочешь, но меня не покидает мысль, что она любит только меня. Я хочу, чтобы ты была тому свидетелем! Приходи завтра на выставку, которую Валентина организовала специально для своего друга. Я думаю, что Рохан очень хороший художник. Если ты не заметишь завтра вечером ничего — ни притягивающего взгляда в ее глазах, ни настоящих объятий, то получишь полное право называть меня законченным идиотом.

— Я слышала об этой выставке и, конечно, читала о том, что ее муж потерял работу в Друо. Как тяжело им все-таки постоянно находиться под прицелом журналистов! Как тяжело думать, что еще недавно они были в центре мира искусств, а теперь стоят на его обочине.

— Встретимся после моей работы. — Клод сменил тему. — Будь на моей стороне, защити меня от мечты о Валентине в моих объятьях.

— Ты будешь безумцем, если пойдешь на выставку.

— Я не могу не идти.

— Ты должен быть сильнее своего желания! Оглянись по сторонам.

— Оглянуться на свою жену?

— Хорошо, возможно, не на нее, но почему бы тебе не отправиться в путешествие, выехать из этой страны, познакомиться с другими людьми. Съезди в Деланой в Бретани. Констанс будет рада увидеть тебя. Сколько лет прошло? Помнишь, как мы в детстве вместе проводили каникулы? Она всегда спрашивает о тебе.

— Да, это прекрасная идея. После того как ты сходишь со мной на выставку.

Жюльетт поблагодарила за приглашение, но все еще колебалась. Бернара не будет в городе, а она должна присматривать за детьми.

После ужина Клод вошел в комнату Анри и сел в кресло рядом с его столом. Он спросил о его школьных делах, о футбольных матчах недели.

Клод не смог удержаться:

— Кажется, тебе очень нравится Паскаль?

Анри уткнулся носом в свою книгу.

— Она старше тебя! Ей пятнадцать лет.

— Дядя, ты бы посмотрел на нее на Маркизе. — Анри мечтательно поднял глаза. — Она сливается с лошадью, они составляют единое целое. Невозможно сказать, где начинается она, а где заканчивается лошадь.

Клод заметил румянец на лице Анри, почти чувствовал, как быстрее забилось его сердце. «Они оба свободны и молоды, — подумал Клод. — Анри уже стал юношей и увлекся. Когда это случилось?»

— Она хорошо учится? — Клод использовал этот шанс для продолжения разговора, пытаясь узнать истину.

— Она часто пропускает уроки. Для нее важнее всего на свете лошади. Ее отец не обращает внимания, если она не выполняет домашнее задание. Она говорит, что делает только то, что ее интересует. Она не похожа ни на кого из тех девушек, что я знаю.

— Твоя мама сказала, что ты пропустил школу на прошлой неделе. Ее вызывал учитель.

— Я не знал, что ей об этом известно!

— Так почему ты пропустил занятия?

— Паскаль пригласила меня на пикник. На велосипедах мы доехали до Форе Халат и расположились под огромным сосновым деревом. Мы читали друг другу выдержки из книги о Жанне Д'Арк, которую она сейчас читает, затем гонялись друг за другом вокруг соснового дерева, купались в Ля Нонет. Было холодно! Я пытался остановить ее, но она отдала почти всю нашу приготовленную для пикника еду этому коричневому псу, который все время чесался. Одно его ухо было наполовину оторвано. Мы назвали его Шоколадом, он проводил нас почти до самого дома. Она умеет ладить с животными. Пес убежал вчера, но Паскаль убеждена, что он вернется.

— Пикник и новый друг!

— Паскаль сказала, что у отца есть подружка, — добавил Анри. — Она сказала, что не выносит запаха ее духов, когда стирает рубашки отца.

— Может быть, он ищет для Паскаль маму?

— Она говорит, что никогда не нуждалась в маме.

— Ну хорошо, Анри. — Клод вздохнул. — Она мне кажется одинокой. Как сад твоей мамы, Паскаль нуждается в любви и заботе. Но ты должен заботиться и о себе…

— Слишком серьезно, дядя.

Клод встал.

— Слишком серьезно. Да-да, это обо мне, — сказал он грустно. Слишком знакомая ситуация…

 

Глава 19

На выставке картин, организованной Валентиной для своего друга Теодора Роана, присутствовали две группы приглашенных. Одни искренне интересовались искусством и художником. Другие использовали это мероприятие, чтобы очередной раз показаться в обществе, выпить вина и съесть канапе. Когда Клод вошел в просторную галерею в квартале Вольтера, то сразу же заметил Виктора, который был среди второго Типа приглашенных.

От входа не было видно ни одной картины. Большой зал с удручающе серыми стенами, разделенный на отсеки, что делало его похожим на лабиринт. Зато каждую картину можно спокойно рассмотреть. Но Клод был разочарован; он предпочел бы увидеть целостную палитру работ художника, палитру, которую можно оценить одним взглядом.

Он заглянул в первый отсек и увидел портрет с пригласительного билета. Клод в очередной раз восхитился умением художника использовать красный цвет и изображать перспективу. Художник показал крупное, внушительное лицо, презентабельность, казалось, слышался даже нарочитый смех. Использование пурпурного оттенка подчеркивало сходство с натурой: достаточно взглянуть на широкий, низкий лоб.

Не обычное хихиканье, типичное для таких мероприятий, а громкий смех раздался в центре зала. Клод перешел в следующий отсек и застыл в изумлении: мягкий свет, льющийся сверху, подсвечивал маленькую картину, на которой была изображена яблоня, его яблоня, яблоня его отца, его деда. Он почти улавливал запах цветков этого дерева. Внизу было название: «ЯБЛОНЯ РЕЙНО».

Он немного отступил назад. Что имела общего ее картина с произведениями художника Теодора Роана? Ее картина, его яблоня? Такая спокойная, трогательная маленькая зарисовка, потрясающе простая. И указана его фамилия. Она должна была бы спросить разрешение! Он испытывал одновременно гордость и ощущение, что его жестоко обманули. Повернувшись, Клод заметил Валентину, которая внимательно смотрела на него, затем отвела взгляд и стала рассматривать группу людей, собравшихся в центре. Просила ли она его о помощи?

В зале раздался голос и смех Виктора. Стало ясно, что бывший аукционист Друо не слишком интересуется коллекцией картин художника Роана. Сухощавая фигура Лебре появилась между ним и Валентиной. Он не видел его с тех пор, как отвечал на вопросы журналистов и улыбался в камеры фоторепортеров.

— Месье Рейно. — На лице Лебре играла ироничная усмешка. — Вы становитесь таким предсказуемым! Я должен был бы знать, что только Валентине Кутюрье под силу выманить вас из родных лесов. — Клод ожидал упреков и угроз. Но Лебре был исключительно вежлив. — После нашего вчерашнего разговора по телефону, — Лебре откашлялся, ему, вероятно, нелегко было говорить, — я подумал, что вы, возможно, правы. Вы так много работали, что заслужили выходной день. Надо сказать, я удивлен, что нам удалось защитить вас от журналистов на один день. Вы должны благодарить за это вашего коллегу Шарля. Помните, я объяснял вам: самый важный момент наступает сразу после завершения показа, когда редакторы журналов, газет, телевизионщики сделают свой выбор и назовут самые лучшие работы в области моды. Ваша задача — привлечь внимание к лучшим образцам, заставить репортеров поверить в правильность принятого ими решения, заразить всех своей философией. За вами последнее слово! А преждевременный уход с показа вызвал у журналистов тревогу. Они не знали, что и подумать: то ли обидеться, то ли еще настойчивее пытаться взять интервью. Вчера они предположили, что причиной всему какая-то странная болезнь, приступ которой начался у нашего нового гения после показа блестящей коллекции. Я думаю, что вы дискредитируете себя и собственную работу, поэтому немедленно дайте согласие на встречу с репортерами.

Клод не успел ничего ответить: к ним приближалась Валентина.

Ее красота ошеломляла. Темные волосы, собранные в пучок, подчеркивали бледность лица, черные ресницы придавали еще большую выразительность темно-голубым глазам. Слегка подкрашенные губы манили. На ней был брючный костюм бежевого цвета и бежевые сапожки: все просто и в то же время шикарно. Но длина жакета без воротника была не ее. Нельзя носить короткие жакеты при таких пропорциях! Утешала вельветовая лента того же цвета на голове. Хотя, что бы она ни надела, ее внешний вид завораживал.

— Я рада, что вы пришли, Клод… Андре, — сказала Валентина. Она пристально смотрела Клоду в глаза. — Вы должны знать, что Теодор упросил включить в показ мои картины. Это приводит меня в замешательство, любительские работы рядом с его произведениями. Не могу поверить, что согласилась на это. Я думаю, вы уже видели одну из моих работ. К сожалению, другую я не успела закончить. Я работаю над вашим портретом.

— Ого! Какой выбор натуры, — сказал Лебре. — Художник делает портрет модельера. Валентина, только представьте, что Клод после презентации коллекции сбежал домой. Я сделал все, чтобы вернуть его, но упустил главный шанс — использовать вас. Спасибо, что вернули его под вспышки фотокамер.

Все трое повернулись, услышав очередной взрыв смеха и настойчивый голос, зовущий Валентину.

— Простите меня, — сказала она, но не сдвинулась с места.

Высокий женский голос издал вопль:

— Не-е-е-т!

— Валентина, — Клод взял ее под локоть и повел туда, где громко разговаривали.

Они увидели Виктора, сидящего на диване. Тихо, чтобы не услышал Лебре, она прошептала:

— Он начал пить, потерял работу. Ему нельзя было приходить сюда. Я просила его не приходить, ведь здесь могут быть люди из Друо. Я должна была запретить ему делать это! Как глупо для меня и как унизительно для него! — Она опустила голову, волосы упали на лицо. — Но хватит об этом. — Она снова взглянула на Клода. — Прежде чем подойду к нему, я хочу кое-что сказать вам. Я должна сказать это немедленно! Это займет лишь минуту. Пойдемте.

Они услышали женский смех, такой же громкий, как смех Виктора.

Валентина увела его в дальний уголок огромного зала. Клод изучал мраморный пол: его серо-белый основной тон нарушался то темными, то яркими белыми полосами.

— Ты — первый человек, которому я хочу сказать это.

Ее губы были так близко. Он пытался не думать об этом.

— Я беременна, — прошептала она.

Его ребенок? Но нет.

— Ты кажешься очень грустным. Не подумай… о нет! Клод, мой дорогой Клод. Нет, это произошло до того, как я вышла замуж. Улыбнись, Клод! Разве это не прекрасно? Я так боялась, что не смогу забеременеть. Я так обрадовалась, я хочу, чтобы ты знал об этом.

У него не было слов.

— Единственная проблема — Виктор, — продолжила она. — Это очень странно, что я еще не сказала ему об этом. Ждала подходящего момента, но теперь он в таком ужасном состоянии. И будет только еще хуже. Алкоголь.

Клод попытался осмыслить сказанное.

Она продолжала:

— Самое ужасное, когда мы идем к кому-нибудь в гости. — Клод молчал. — Если мне хочется навестить подругу, то я должна все делать тайком. — Она вытерла навернувшиеся слезы. — Это так странно. Для нас с Виктором это такое счастье — ребенок, но я, скорее всего, заблуждаюсь, ожидая, что Виктору станет лучше, когда он узнает эту новость. Боюсь, что, если я скажу о своей беременности, он испытает еще больший стресс.

«Конечно, женщина, которой уже исполнилось тридцать шесть лет, должна радоваться такой новости, — подумал Клод. — Но как может она после всего того, что они пережили вместе, ожидать, что он будет счастлив узнать такую новость — она вынашивает ребенка от другого? Виктор — победитель? Как он мог так серьезно просчитаться в определении сущности их взаимоотношений?»

Она забеременела недавно. Если даже так, то сейчас ее формы изменились совсем немного, может, только грудь кажется больше.

— Должен признаться, — сказал Клод сдавленным, слегка рассерженным шепотом, — с этой новостью трудно свыкнуться, учитывая мои чувства к тебе. Почему я не должен думать, что мы больше, чем друзья?

— Послушай, Клод, — она понизила голос, — мы были любовниками в каком-то ином смысле, мы не стремились пожениться и иметь детей, за всем этим стояло что-то более высокое. Даже учитывая, что я знаю тебя недавно, ты для меня настоящий друг. Вот по этой причине я и говорю тебе об этом первому. Я чувствую, что могу поделиться с тобой всем, будто ты — это я, а я — это ты.

Эти слова вернули его к жизни. Как бы это ни было противоестественно, в глубине его души сверкнул слабый огонек надежды.

— Валентина! — голос в другом конце зала звучал все настойчивее.

Она оставила Клода одного и направилась к огнедышащему дракону, ожидавшему ее в центре выставочного зала. Бежевая вельветовая лента мягко скользила по длинной шее.

На следующий день по дороге на работу Клод заметил, как неожиданный порыв ветра сорвал множество желто-коричневых листьев, которые, кружась в воздухе, заставили его подумать о последних мгновениях осени. Даже серые тротуары Парижа и холодный воздух вызывали восхищение. Он поднял лист сикоморы и стал рассматривать. Какой богатый цвет — цвет красного вельвета с легким оранжевым оттенком. Клод положил лист в карман пиджака.

В это время года он особенно остро чувствовал, как стареют деревья в Сенлисе: большие березы, дубы, сосны и грабы. Его дед говорил, что каждый листочек имеет свою историю. Он вспомнил одну из них — о мальчике, который жил на желтом листке и гонялся за другими листьями, падающими на землю.

— Сын, посмотри, как природа окрашивает наши жизни, — давал советы отец. — С каждым днем цвет становится интенсивнее, но мир не признает ничего резкого, поэтому листья сморщиваются, становятся коричневыми и падают. Если бы они не падали и не покидали нас, их красота убивала бы.

Клод любил осенние ткани: шерстяной драп, твид, тонкий кашемир, плотный вельвет и даже грубую фланель, не говоря уже о коже. Однако раскрой и пошив плотных материалов вызывал немалые трудности.

— Любой может шить из шелка, — объяснял ему отец. — Но только опытный мастер с большой практикой сможет прострочить твид, одежда из которого будет служить вечно.

Администратор салона вежливо поздоровалась с ним. Она была одета во все черное, улыбка ее напоминала гримасу горгульи над портиком собора Нотр-Дам де Пари. Как она смогла так натренировать мышцы лица, чтобы, изображая доброжелательность, заставлять людей чувствовать себя виноватыми? Каждый раз, когда Клод проходил мимо, надменное выражение ее лица выражало упрек: «Пришло время браться за работу!»

Лебре встретил его в холле и проводил до кабинета. В руках у него был конверт из манильской бумаги. Клод заметил капельки пота над верхней губой босса и приготовился к отражению неминуемой атаки. Нервозность в поведении Лебре — большая редкость.

— Важный заказ, Клод! Мы восхищаемся вами. Жена премьер-министра попросила составить гардероб для трехдневной поездки в Алжир в следующем месяце. Ее облик должен быть консервативным и скромным, желательно использование марокканских тканей и расцветок, — Лебре перевел дыхание и наконец показал на конверт. — Это очень важно, первый правительственный заказ за двадцать лет. Я хочу, чтобы вы начали работать сегодня. В конверте есть ее фотография и краткая биография. Вы поймете, что у нее очень интересное происхождение: прадед из Саудовской Аравии с одной стороны, чистокровные французские политики восемнадцатого века — с другой. Она консервативна, дипломатична, обаятельна, практична и француженка до мозга костей.

Жена премьер-министра! У Софи Лорье было бледное лицо, карие глаза с поволокой, темно-каштановые волосы опускались до середины шеи. Ее глаза ничего не выражали, казалось, жизнь уходит из нее. Клод сразу принял решение: внести искорку в степенный, почтенный облик мадам Лоро.

— Я попросил Шарля сделать несколько набросков. Вот они…

— Я ничего не буду смотреть, — сказал Клод. — Я покажу свои эскизы завтра в конце дня.

Лебре свернул в трубку рисунки Шарля, он был явно шокирован реакцией Клода.

— Извините меня, — сказал Лебре, его тон был почти уважительным. — В таком случае я буду ждать встречи с вами завтра вечером.

После того как Лебре покинул его кабинет, Клод мысленно произнес: «Теперь ты можешь гордиться, папа».

Не успел он повесить пиджак, как Лебре вновь заглянул к нему:

— Кстати, вы слышали новость?

— Какую еще новость?

Озорная улыбка появилась на лице Лебре:

— Ваши друзья, Валентина и Виктор, переезжают в Соединенные Штаты. Виктор принял предложение занять пост в одной из ведущих галерей искусств в Нью-Йорке. Я думал, что вы читали или слышали об этом. — Лебре сделал многозначительную паузу и продолжил: — Извините, что я оказался первым, кто принес вам эту новость. — Он исчез из комнаты, как исчезали за ширму куклы Клода.

Валентина покидает Париж! Клод подошел к окну. Падающие за окном листья навевали неясные предчувствия. Клод схватил пиджак.

— Месье Рейно, — дежурная прервала его стремительный порыв, — у меня инструкция от месье Лебре: вы не должны покидать офис, не сказав, когда вернетесь… Звонки… Через час у вас назначена встреча.

— Спасибо, — сказал Клод и вышел.

На улице было очень шумно.

«Что хорошего во всем этом? — спросил он сам себя. — Что хорошего в разработке новых моделей одежды для жены премьер-министра? Несмотря на происхождение, алжирцы будут по-прежнему остерегаться ее скрытых колониальных убеждений. Что хорошего в том, чтобы быть кутюрье жены премьер-министра? Очередной шанс самоутвердиться? Для чего? Для кого?»

Пройдя несколько кварталов, он понял, что бессознательно направляется к офису Валентины, на улицу Друо. Обливаясь потом, он вошел в здание.

Однажды Валентина показала окна своего кабинета. Он поднялся на лифте на второй этаж, но входная дверь была заперта. Он знал, что даже Валентина имела ключи всего лишь от нескольких комнат в Друо. Только главный аукционист мог открыть любую дверь. Он стал ждать. Когда молодой человек в голубом костюме с коробкой, полной бумаг, открыл дверь снаружи, он придержал ее и проскочил во внутреннее помещение. В коридоре было четыре двери, одна из них открыта. Он вошел.

Посреди комнаты на полу стояли пять наполовину упакованных коробок. Офис Валентины. Это точно был ее офис, что подтверждал легкий аромат сирени. На стене висели картины. На офисном кресле лежала стопка аккуратно сложенных альбомов размером с кофейный столик. Комната выглядела так, будто ее покидали в большой спешке, словно хозяина вызвали по срочному делу. Не было ни жакета, ни сумочки. Он резко повернул кресло, стоящее за столом, в последний момент испугавшись, что кипа альбомов развалится. К счастью, этого не произошло. Казалось, что весь Друо впал в спячку. Куда же подевались его сотрудники?

Одиннадцать двадцать три утра. Слишком рано для ленча. Может, совещание? Или прощальный прием, который обычно устраивается в бельведере, расположенном на крыше? Может ли он оставаться здесь дольше? Его ладони вспотели.

Около выключенного компьютера лежала доска, на которой обычно прикрепляют записки с самой важной информацией. Он поколебался. Может, поискать ручку? Преступление, но Клод его совершил. В ящике стола — абсолютный порядок. Таблетки от кашля, ручки, карандаши, линейка, книжка для выписки счетов, флакон духов «1000» от Жана Пато. Он ощутил укол ревности и понюхал флакон. Странно, он не знал, что она любит такие тяжелые запахи.

Снаружи послышались голоса. Все больше голосов. Он стал поспешно писать записку:

«Валентина, приходил помочь тебе». — Ложь. Клод порвал бумагу.

«Валентина, нам нужно встретиться».

Почему он никогда не позволял себе укорять ее за постоянное крушение всех надежд, за такую глобальную перемену в его спокойной размеренной жизни? Может быть, это ее глаза, которые словно просили прощения еще до того, как что-то было сказано или сделано, делали его слабым? Ее глаза стали для него пучиной, в которой он каждый раз тонул. Он подписал записку, оторвал с правой манжеты пиджака черепаховую пуговицу и положил сверху.

Клод взял такси и помчался в шестнадцатый округ Парижа, где находилась квартира его жены. Он решил не ждать лифта и, перескакивая через две ступеньки лестницы, покрытой красной ковровой дорожкой, достиг третьего этажа. Клод потрогал ручку двери, позвонил в звонок, постучал. Ему открыла служанка в белом фартуке. Через несколько минут появилась и Розмари. Ее губы, накрашенные красно-оранжевой помадой, контрастировали с белизной полотенец из самого дорогого хлопка, в которые она завернулась. Ноги в махровых тапочках напоминали огромные лапы кролика. Лицо изображало откровенное недовольство. Она встряхнула руками, суша таким образом свежий лак на ногтях.

— Клод, что случилось? — воскликнула она. — Ты пришел в слишком неподходящее время. У меня назначена встреча, я и так уже опаздываю на полчаса. Зачем ты пришел?

Зазвонил телефон. Она позвала:

— Амели! Господи, эта женщина ничего не слышит, — сказала она, проходя в холл. — Подожди меня здесь.

Из любопытства он заглянул в гостиную и, к немалому удивлению, обнаружил, что Розмари наняла хорошего декоратора. Ему понравились коричневые вельветовые шторы и занавески из кремовой тафты. Его внимание привлекла обивка мебели: необычная бежевая ткань была украшена геометрическим рисунком в африканском стиле. Но, войдя в столовую, ему пришлось на мгновение закрыть глаза. Бурые, красно-оранжевые стены абсолютно не сочетались с золотистой замшевой обшивкой кресел.

Розмари вернулась, ее волосы уже были уложены, на ней был красный шелковый халат, но по-прежнему эти безвкусные тапочки.

— Я не могу поверить, ты пришел сюда именно сейчас, хотя не был здесь целый год! У меня нет и секунды! Для меня очень важна эта встреча. Я и так задерживаюсь. Мой друг обещал представить меня мадам де Лэй!

— Я требую развода, — сказал Клод.

— Хорошо, но… почему сейчас? — Он наблюдал, как ее лицо вспыхнуло от возмущения, но через несколько секунд она уже совершенно спокойно произнесла: — Извини, Клод, но я не могу обсуждать это сейчас.

— Мы должны обсудить этот вопрос именно сейчас.

Зазвонил телефон.

— Амели! — пронзительно позвала Розмари. — Амели! Она что, оглохла? Амели! — резко выкрикнула она.

Снова раздался звонок.

Вошла служанка, ее озабоченные глаза моргали.

— Амели! Ответьте на звонок! Вы что, не слышите?

Новый звонок.

Глаза Розмари сузились:

— Если ты думаешь, что ты можешь вот так просто требовать развода, заставляя меня опаздывать на ленч, то глубоко заблуждаешься. Пожалуйста, уходи, дай мне переодеться. Мы обсудим это… в более подходящее время.

— Ты дашь мне развод сегодня. Можешь оставить себе все, что имеешь. Кроме того, я обязуюсь платить алименты, которые устроят тебя. Наше супружеская жизнь закончилась. Мой адвокат пришлет тебе завтра на подпись все документы.

Выйдя на улицу Клод был совершенно уверен, что его жена теперь точно подпишет документы о разводе, поскольку сочтет себя победительницей. Новое соглашение устроит ее.

 

Глава 20

Клод получал огромное удовольствие от работы над костюмами для мадам Лорье для поездки в Алжир. Эта работа отвлекла его от мыслей, что от Валентины нет никаких известий. Используя увеличенную фотографию новой клиентки, он выбрал комбинацию из прозрачного шелка болотно-зеленого и серо-зеленого цветов для вечернего платья, которое держалось только на одном плече. Костюм для поездок — он сознательно расширил линию плеча, чтобы компенсировать слегка тяжеловатые бедра. Выбрал чистый шелк терракотового цвета — цвета глиняных сосудов. Клод прикрепил к правому плечу костюма длинный бежевый шелковый шарф, с помощью которого мадам Лорье могла бы прикрыть лицо во время мусульманских церемоний.

Шляпа. Выбор пал на маленький берет с прозрачной коричневой вуалью, прикрепленной к задней части берета. Для второго дня визита он придумал фасон туники кремового цвета, длиной до колена, которая надевалась поверх повседневного платья без рукавов, длиной до середины икры из легкого хлопка оранжевого цвета. Пояс свободно завязывался на талии; шарф из шелка кремового цвета облегал шею.

Лебре бродил по кабинету Клода, наблюдая за работой. Когда он рассматривал эскизы то издавал отрывистые неразборчивые звуки. После оценки нескольких работ он произнес:

— Единственное замечание — это туника кремового цвета. Многие религиозные лидеры носят белые одеяния. И потом, будет ноябрь месяц. Может, стоит подумать о другом цвете? Например, голубой. Говорят, она любит голубой цвет.

— Эта женщина никогда не должна носить ничего голубого.

— Вам выбирать, но, может быть, красный?

— Когда она придет на примерку?

— Мой дорогой Клод, я всегда забываю, что вы провинциал! Мадам Лорье никогда не будет лично примерять одежду! Уже вчера доставили манекен, соответствующий ее размерам. Я удивлен, что его еще нет в вашем офисе. Я распоряжусь.

Когда Лебре вышел, Клод сделал набросок еще одного платья: шелковая блуза цвета солнечного заката, розовая крепдешиновая юбка до щиколоток. Простой кардиган, зрительно удлиняющий фигуру, с застежкой на талии, и длинные розовые кисти по низу. Идеальные вечерние платья для идеальной женщины — Валентины.

Фасоны Клода очень понравились жене премьер-министра. Софи Лорье лично позвонила Лебре, поблагодарила и попросила разработать дизайн вечернего платья для приема в Белом доме в Вашингтоне, который должен состояться в январе.

Для того чтобы подчеркнуть значимость таких заказов, Лебре требовал от Клода выделять больше времени для встреч с представителями прессы. Он положил на стол Клода шесть приглашений. На трех из них были напечатаны слова: «Явка обязательна».

Клод быстро выполнил заказ мадам Лоро: длинная юбка в черно-серую полоску, дерзкие вызывающие черные кружева на груди. Получив четыре очередных заказа на следующую неделю от новых клиентов, Клод почувствовал неимоверную усталость. Давление руководства, большие ожидания… Он впервые в жизни почувствовал, что сомневается в своих способностях.

Клод всегда гордился своим умением угадывать индивидуальность стиля клиента. Но в последних двух случаях он ошибся в выборе цвета и декольте. Когда Анна де Орсей заказала вечернее платье, подобное тому, что он сделал для Изабелль Монтан, ему пришлось отказать.

— Я бы предпочел создать платье лично для вас, — сказал он мягко. — Платье мадам Монтан вам не подойдет.

Она настаивала, льстила, улыбалась, смеялась, не давала ему проходу. Она требовала:

— Я хочу иметь точно такое же платье, и выполнить мой заказ должны именно вы.

— Мадам, я не могу создать платье, которое не сможет подчеркнуть вашу красоту. Я имею в виду…

— Если вы не можете воссоздать собственную работу, я найду другого, кто сможет это сделать.

— Как пожелаете, — сказал Клод, сжимая пальцы в кулак. Ему казалось, что он чувствует присутствие отца в комнате.

Она вышла. Вездесущий Лебре встретил раздраженную клиентку в приемной и моментально ворвался в кабинет Клода.

— Вы потеряли самого дорогого клиента! В течение десяти лет она была нашим самым преданным заказчиком. У нее не было никаких проблем с нашей фирмой. Шарль делает для нее то, что ей нравится. Это так просто. Она хотела сделать заказ у вас только потому, что на сегодняшний день вы пользуетесь популярностью. Учтите, я могу сделать так, чтобы она делала заказы только у Шарля, вы навсегда потеряете эту клиентку. — Лебре говорил тоном, не терпящим возражений: — Вы должны позвонить ей и извиниться.

— Я отказываюсь шить платье, которое ей не подойдет. Если я сделаю копию, белое платье с черными муаровыми полосками до середины спины, точно такое же, как у мадам Монтан, то мадам де Орсей, с сединой в волосах, будет напоминать кикимору. Над ней все будут смеяться.

— Дайте ей посмеяться над собой.

— Вы должны сказать ей, что существуют другие стили, которые подойдут именно ей, — сказал Клод. — Вы ведь можете убедить кого угодно в чем угодно.

Лебре отрицательно покачал головой и с грохотом закрыл за собой дверь. Клод посмотрел на безлюдную улицу: он с ужасом понял, что скоро будет работать только на заказ.

Ему звонили журналисты. Они называли его создателем нового направления, новой тенденции. «Клод Рейно в своих работах убеждает нас, что одежда должна свободно облегать тело, двигаться вместе с ним и льстить ему, — так писал редактор отдела моды газеты «Фигаро».

«Я создал собственное направление в моде. Я классик. У меня есть своя торговая марка, — рассуждал Клод. — Как странно получить известность за создание собственного стиля! Почему мы, модельеры, такие ленивые люди, должны быть последовательны во всем?»

Мысли о Валентине прервали его монолог: ее полнеющая фигура, талия, увеличивающаяся в период беременности, мало кто этого не заметит. Как могла она, которую он любит, быть настолько беспечной? Он пытался успокоиться, забыться и поэтому работал все больше. Но все то, что было похоже на имитацию, выглядело очень скучно.

Он часто работал до поздней ночи, но это было малоэффективно. Подлинные шедевры рождались во сне.

Утром, в середине недели, в кабинет Клода вошел Лебре, как всегда, без стука.

— Привет, Клод, — сказал Лебре.

Его глаза бегали, когда он положил на стол Клода конверт. В нем были авиабилеты Париж-Нью-Йорк и обратно, пропуск для прессы на показы Недели высокой моды в Нью-Йорке и очень красиво выполненный гофрированный пригласительный билет на «Бал Моды» в концертном зале музея искусств «Метрополитен». Клод с удивлением посмотрел на Лебре, ожидая объяснений.

Лебре не заставил себя долго ждать:

— Сдается мне, что наш трудоголик Клод заслужил каникулы. Я заказал билет на утренний рейс, так что вы попадаете на гламурную вечеринку в «Метрополитен». В последующие несколько дней вы сможете посещать все показы мод. Этот пропуск позволит вам пройти, куда только захотите.

Равнодушие Клода потрясло даже самого Лебре.

Наконец Клод произнес:

— Я должен закончить четыре работы.

— Я не хочу видеть ни одной вашей работы, пока не вернетесь, — ответил Лебре.

Заметил ли Клод всплеск эмоций в голосе Лебре. Впрочем, это все равно что держать бокал шампанского перед носом алкоголика. А может, он опять использовал Валентину, чтобы заставить Клода выполнять все новые и новые работы?

Клод рассмеялся:

— Я попался на ваши уловки, Андре, сейчас вы абсолютно точно попали в цель.

У Клода забилось сердце: быть рядом с Валентиной, беременной или нет, интересно, любит ли она его еще или нет. По собственному желанию он попался на приманку своего босса.

Ночь перед вылетом в Нью-Йорк Клод провел в доме сестры. Она и Бернар в это время восхищались Лондоном. Он долго рассматривал футбольные мячи, развешенные по стенам конские подковы. Кроме этого, он успел приготовить неплохой ужин: кусок мяса, печеная картошка и свекла. Он любил свеклу, но старался не употреблять ее в пищу. Его угнетала сама мысль, что это еда дьявола (Клод считал, что этот овощ истекает кровью). Хотя чаще он потакал желаниям племянников, а они всегда нашептывали ему, чтобы он приберег свеклу для кроликов, которых разводили на ферме, расположенной недалеко от дома.

Со стола наконец было все убрано, посуда вымыта. В столовую заглянула Паскаль.

— Я пришла к вам заниматься, — сказала она. Казалось, она не была удивлена тем, как дядя Анри хозяйствует по дому. Клод успел произнести только одно слово: «Конечно» — и тут же услышал скрип половиц. Через секунду рядом с ней уже был Анри.

— Паскаль, я хотел вас спросить, как вы оцениваете этюды Гайдна?

— Добрый вечер, месье Рейно, — сказала она, кивнув ему на прощание, так и не успев ничего ответить. Анри держал ее за руку.

Голос Паскаль сильно изменился. Теперь он звучал по-женски глубоко и казался полным тайн.

Сидя с племянниками в другой комнате, он слушал мелодии Гайдна, которые она исполняла, а потом наступила полная тишина. Дидье и Жан-Юг в один голос просили дядю прекратить музыкальные упражнения этих двух музыкантов, но Клод воздержался: дуэт был прекрасен и без вмешательства посторонних.

Дидье вдруг собрался выйти из столовой, но в последнюю минуту сказал:

— Я должен принести бумагу, которую ты должен подписать.

Клод среагировал моментально:

— Нет-нет, не спеши! Неужели я не сказал, что у нас на десерт? Мороженое и вафли. Только представьте — мы на пляже в самый разгар лета! Подходите быстрее.

Долго уговаривать не пришлось — все уже стояли у холодильника.

Когда он наконец выпустил племянников из кухни, то оказалось, что за пианино уже никого нет. Паскаль и Анри болтали ногами, сидя на соседнем заборе. В свете наружного освещения казалось, что их головы покачиваются в такт: сначала Паскаль, затем Анри. Клод представлял их разговор — он был похож на удивительной красоты гобелен, сотканный из эмоций и слов.

 

Глава 21

Осень в Нью-Йорке была намного ярче, чем осень, которой наслаждались в Париже. На свежем холодноватом голубом фоне неба осенние краски становились отчетливее. Это потрясло Клода. В Париже в это время года преобладали более спокойные серые тона, и у Клода не раз возникало ощущение, что раньше небо было более голубым. А здесь, в Нью-Йорке, оно было молодым, сердце готово к страсти, мысли свободны, словно исчезли все проблемы. Клод посмотрел на небо, стараясь запомнить все оттенки этого цвета, подумав, что использует их в следующей коллекции.

Время в Нью-Йорке бежало стремительно. В Париже оно тянулось, бесцельно растрачиваясь за кофе и круассанами. Выглянув из окна старенького отеля, он увидел людей, которые куда-то спешили, упрямо сопротивляясь порывам ветра.

Отель «Манхэттен» славился своим минимализмом. В его комнате был только один предмет мебели: низкая встроенная кровать, покрытая бежевым покрывалом, над которой висел огромный белый холст с черной точкой в центре.

Клод задумался: интересно, в конце своего пребывания здесь он будет любить или ненавидеть эту черную точку. Рядом находилась еще одна комната. Там стояли письменный стол, кресло, кофейный столик и диванчик, накрытый бежевым пледом.

Первым в его расписании в Нью-Йорке значилось вечернее посещение «Весеннего парада Моды», которым руководил любимец толпы дизайнер Марди Грас. Восходящие звезды модельного бизнеса должны будут пройти в окружении манекенщиц, одетых в самые современные весенние наряды, по Спрингс-стрит в районе Сохо. Уже выходя из такси, Клод услышал приятную мелодию саксофона. Улицу переполняли толпы любителей зрелищ. Каким-то образом он нашел нужную трибуну, при входе на которую значилось: «Для дизайнеров и прессы».

Начался парад. Модели, тонкие, как тростинки, таких Клод никогда не видел даже в самых необузданных фантазиях, сопровождали своих модельеров. Они держались за руки. Оригинальность фасонов поразила Клода до слез! Как много прошло времени с тех пор, когда он понял, что одежда требует ответа на вопрос: «Итак, что вы думаете об этом?»

Грудь одной из моделей украшали фарфоровые тарелочки. Как их удалось прикрепить? На талии у нее был пояс, составленный из цепочек, на которых висела кухонная утварь: большие серебряные ложки, деревянная лопаточка, кривая вилка и нож для разрезания торта. Как же это нелепо и вызывающе!

Другой американский модельер, работа которого его всегда восхищала, шел следом за манекенщицей, одетой в прозрачный флаг Соединенных Штатов Америки. У девушки были очень длинные ноги, совершенно обнаженные. Звезда из мохера удачно разместилась на груди. Все, кто стоял рядом с Клодом, энергично аплодировали. Казалось, будто здесь это шоу показывалось впервые.

После окончания парада Клод поехал в музей Метрополитен. Выйдя из такси, Клод оцепенел на несколько минут: по ступеням внушительного здания с колоннами поднимались люди в роскошных нарядах. Клод понял, что оделся ненадлежащим образом — все без исключения мужчины были в смокингах и черных галстуках-бабочках. На плохом английском он спросил молодого человека в простенькой одежде, бегущего по ступенькам наверх, пропустят ли его в зал в пиджаке и галстуке.

Молодой человек ответил:

— Конечно. Судить о людях по одежде неправильно.

Войдя в зал, который окрестили «Храмом Дендур», Клод принялся рассматривать женские наряды. Больше всего ему понравилась ярко-красная туника, поверх которой был надет пурпурный жакет. Он пробрался сквозь толпу гостей и нервных официантов, чтобы рассмотреть ее поближе. Никогда в жизни Клод не видел на женщинах так много сверкающих драгоценностей и роскошного шелка.

Приблизившись к женщине в пурпурно-красном одеянии, он отметил, что жакет слишком короток для нее, зато линия плеч выполнена безупречно. Красное платье сидело идеально.

Какое потрясающее сочетание красного с пурпурным! Клод высоко ценил смелость в дизайне, ведь именно тогда наряд превращается в произведение искусства.

И тут он оцепенел. Каштановые волосы, длиной чуть ниже плеч, блестели в свете ламп. Красивая изящная рука коснулась волос, рука, которая была очень хорошо знакома.

Она повернулась. Со своего места Клод сумел рассмотреть, что ее живот заметно округлился; короткий жакет едва прикрывал его. Лицо, волосы и глаза сияли. Она была словно хрустальная люстра, щедро дарящая свет.

— Обед подан, — сообщил официант, подошедший сзади.

Клод застыл, словно тигр, приготовившийся к прыжку. Он не мог сделать ни одного шага, парализованный ее красотой. В этом большом зале, в этом кричащем платье Валентина выглядела роскошно, как никогда.

Она разглядела его в толпе и, прежде чем он оценил ситуацию, с радостной улыбкой бросилась к нему.

— Мой дорогой Клод, какой сюрприз! Что привело тебя в Нью-Йорк? — спросила она.

Вокруг них собралась небольшая кучка людей. Валентина ждала ответа, все ее внимание было сосредоточено на нем. Ожидала ли она услышать, что он приехал на встречу с ней?

— Я приехал на показ весенней коллекции, — стараясь сдерживать эмоции и говорить спокойно, ответил Клод.

У него перехватило дыхание, словно он только что съехал по новым отполированным перилам школьной лестницы (как это частенько делали его племянники).

— Ты должен сесть за мой столик. Я здесь совсем недавно, но уже так соскучилась по Парижу! Нью-Йорк — дикий город, здесь люди все время находятся в движении. — Вот она, совсем близко, он ощутил аромат ее духов с ноткой сирени. — Ты должен посмотреть наше шоу. Здесь исполнители ничего не скрывают! И так много оригинального. Ты будто прикасаешься к чему-то новому. Традиция здесь — только слово, за ним нет никакого значения, никакой истории, того, чего могло бы ожидать молодое поколение у нас на родине. Я должна тебе так много сказать. Зачем ты приехал?

Люди стали садиться за обеденные столы; появились официанты с подносами.

— Пожалуйста, сядь рядом, — сказала она Клоду, проходя к столу. Она вынула именную карточку из тонкой серебряной подставки рядом с ее местом, улыбнулась и поставила ее на соседний стол.

С другой стороны уже сидел мужчина в пурпурной бабочке. По странному стечению обстоятельств цвет его галстука совпадал с цветом жакета Валентины.

Заметив это, она засмеялась и сказала Клоду:

— Садись здесь. Никто ничего не заметит. Кому захочется разлучать двух разъединенных расстоянием друзей из-за границы? Я хочу, чтобы ты все рассказал о себе, поведал парижские новости. Кто знает, когда мы туда вернемся?

За каждым креслом уже стоял официант, который наливал в бокалы белое вино. Другие подавали омаров с цикорием и салатом из сельдерея с морковью. Вокруг кресла Валентины образовалась группка людей, они почти дотрагивались до нее, что-то говорили. Официант заметно волновался, пытаясь обслужить ее.

— Извините меня, — сказал официант, задев подносом рядом стоящую женщину.

— Валентина! — раздался властный голос с американским акцентом. Обладателю голоса на вид было лет шестьдесят. Маленькие продолговатые очки в металлической оправе не скрывали проницательного взгляда голубых глаз. — Мне сказали, что я буду сидеть рядом с вами.

— Ну же, Йен, не сердитесь. — Клод был удивлен хорошим английским Валентины. Потом, конечно, он вспомнил, что знание этого языка было обязательным для поступления на работу в Друо. — Это мой замечательный, очень хороший друг Клод Рейно. Он только что прибыл сюда из Парижа. Клод, я знаю, что Йен хотел познакомиться с тобой. Он не просто твой страстный поклонник. Познакомься — это Йен Дэй, автор моего сегодняшнего наряда. А в свободное время он занимается созданием скульптур.

Мужчины пожали друг другу руки, и Йен сказал:

— Свободное время — это жемчужина в коробке с камешками.

Официант, которого было едва видно за двумя подносами, попросил Йена присесть.

— Да, хорошо, конечно, я бы сел, если бы было куда. — Йен неодобрительно посмотрел на Клода. — Валентина, где же я, по-твоему, должен теперь сидеть?

— Йен, пожалуйста, извини меня, — Валентина говорила спокойным голосом, она была уверена, что ее желание будет выполнено. — Позволь мне побыть здесь вместе с Клодом. Он должен рассказать о наших общих друзьях, о городе, которому принадлежит мое сердце! Я переложила твою карточку вон на тот стол.

Он посмотрел в указанном направлении, поджал губы и хмыкнул. Это уж слишком.

Йен сказал:

— Я полагаю, что пора найти стул для мистера Рейно.

К Йену обратился официант:

— Сэр, пожалуйста, займите свое место, я не могу никого обслуживать, пока вы стоите.

Йен наклонился над Валентиной и что-то прошептал ей в ухо. Она выглядела расстроенной, нерешительной, затем приложила руки к губам и рассмеялась.

— Да-да. О'кей.

Йен Дэй ушел.

— О чем он спрашивал? — задал вопрос Клод.

— Он сказал, что откажется от места за столом при условии, что я буду ему позировать в обнаженном виде.

— И ты согласилась?!

— Я устала от его нытья. Он не захочет, когда узнает, что я беременна. А после рождения ребенка уже все позабудет.

— Он ни о чем не забудет до своего смертного часа.

Вокруг суетились официанты, подавая все новые блюда. А Клод внимательно изучал фасон платья Валентины. Неудивительно, что оно ему понравилось, ведь туника была почти полной копией того знаменитого свадебного платья. Разница заключалась в достаточно смелом выборе цвета. Ну и еще жакет. В этом нет ничего удивительного — дизайнеры часто копируют друг друга, но здесь сходство слишком очевидно.

Клод спросил Валентину:

— Ты заметила сходство твоего платья еще с одним?

— Конечно, Клод, это римейк моего, точнее, твоего платья — моего свадебного платья. Йен попросил у меня разрешения скопировать его. Было бы правильнее спросить разрешения у тебя, но произошло столько всего за это время. Надеюсь, ты не обиделся? Это действительно твой фасон. И оно неплохо сидит на мне, не так ли?

Когда она была рядом, для него все становилось приемлемым. Неудивительно, что Йен переусердствовал с расцветкой. Он был ремесленником, а не подлинным Клодом Рейно.

Валентина уже беседовала с человеком приятной наружности, который сидел слева. Он смеялся. А Клод видел только, как блестят ее зубы.

Попытка завязать разговор на ломаном английском с соседкой справа закончилась для Клода неудачей. После того как они съели главное блюдо, Валентина прошептала ему на ухо.

— Хватит! Давай уйдем отсюда. Встретимся через десять минут на лестнице. Я выйду первой, затем ты. О'кей?

Ее теплое дыхание щекотало ухо. Оно было прозрачным, словно капелька меда. Клод прикрыл глаза в знак согласия. Она вышла из-за стола и незаметно вышла через массивную дверь.

Он трижды посмотрел на часы, еще немного поговорил с соседкой, извинился и встал из-за стола. Проходя мимо египетских сфинксов и мумий, украшавших зал, в его голову пришла идея. Следующее платье будет украшено поясом из золота и эмали. Наряд дополнят плоские золотистые сандалии. А новую линию одежды он назовет «Сфинкс».

Валентина ждала на ступеньках лестницы. Когда он подходил к ней, то разглядел ее округлившийся живот. Это было прекрасное зрелище. Он с трудом оторвал взгляд от фигуры и посмотрел на лицо.

Валентина нежно обняла его, немало удивив столь легкомысленным поведением.

— Как же я счастлива вновь встретить тебя, — сказала она, отстраняясь. — Мы навсегда останемся друзьями, не так ли Клод Рейно? Это так приятно, снова видеть твое лицо, твое прекрасное лицо! — Она обняла его, как будто никак не могла насладиться его близостью. Порыв ветра закружил уже почти высохшие коричневые листья.

Он взял ее за руку:

— Тебе холодно. Пойдем туда, где тепло.

— Нет, — сказала она, сопротивляясь, — я скажу тебе, куда я хочу пойти. Идем. — Она указала на площадку справа от лестницы, которая нависала над тротуаром. — Я стояла здесь и думала, как туда попасть. Видишь, здесь можно перепрыгнуть, и ты окажешься высоко-высоко, выше всех. Давай! Обещаю, получишь огромное удовольствие.

— Валентина, о чем ты говоришь, — сказал он.

Она внимательно посмотрела на площадку и произнесла:

— Это так здорово — постоять там, почувствовать себя на высоте, ощутить прохладный воздух. Мы сможем полюбоваться яркими огнями города.

— Ты хочешь на край выступа, не так ли? Но там очень холодно.

— Только на мгновение. Не упрямься.

— Но в твоем положении… — Он посмотрел на ее живот. Она проследила за его взглядом. — Давай чего-нибудь выпьем в кафе на другой стороне улицы.

Она положила руку ему на плечо, и он повел ее вниз по лестнице.

— Я просто хотела понять, какое чувство можно испытать на такой высоте, — сказала она и вдруг, резко развернувшись побежала обратно по ступенькам вверх. Он бросился за ней. Она перепрыгнула на выступ здания. В ужасе он сделал то же самое.

Валентина повернулась к нему — в ее глазах отражалось яркое уличное освещение.

— Я всегда старалась не подходить к краю пропасти, Клод! Всегда выбирала правильный путь. Я устала от этого! — Она рассмеялась. — Разве это не прекрасно — оказаться на такой высоте?

— Ты слишком близко подошла к краю. Держись за мою руку.

Сильный порыв ветра ударил в стену.

— Я готова к прыжку! — выкрикнула она, ее глаза сверкали. Он схватил ее за руку.

— Валентина! — Запах ее духов, рука, притягивающее, словно магнит, лицо; он поцеловал ее. Она рассмеялась и вырвалась из его объятий.

— Клод, я просто пошутила! Мой дорогой Клод, ты так переживаешь. Я просто играю. Жизнь не должна быть такой серьезной!

Она снова рассмеялась, но быстро успокоилась. Вдруг сняла туфельку и бросила вниз. Они услышали глухой удар о тротуар. Она сняла вторую, но Клод успел перехватить ее руку.

— Клод, эти туфли все равно могут меня убить. Я не хочу поскользнуться и потерять равновесие.

— Этот останется у меня в кармане.

— Тогда забери и мой жакет.

Она начала расстегивать черепаховые пуговицы жакета.

— Нет! — сказал Клод. — Сейчас холодно! Ты что, хочешь полностью раздеться? Что сделал с тобой Нью-Йорк? Мне придется отнести тебя вниз в том, в чем ты есть, но… ты стала тяжелее, чем была.

— Неси меня, Клод, неси меня, — сказала она радостно.

— Но сначала мы должны перепрыгнуть обратно. Я первый, затем ты. Не бойся, я подхвачу тебя.

— Нет, давай сейчас не пойдем вниз! Не будь таким занудой. Все, чего я хочу, это немного свободы, небольшого перерыва в моей нелегкой жизни. Здесь такой свежий воздух, близко ночное небо. Ночь, приходи к нам, побудь вместе с нами!

— Ты уже замерзаешь. Иди ко мне, — сказал он и, перепрыгнув, протянул ей руки.

Она села на край выступа и стала болтать ногами. Она казалась райской птичкой, готовой к полету.

Неожиданно Валентина встала:

— Клод, прости меня! Разве я не веду себя как избалованный ребенок? — В одних чулках она без усилий преодолела небезопасное расстояние и оказалась в его объятиях. Он, как можно осторожней, отнес ее вниз. Все это время голова Валентины спокойно лежала на его плече. Он подумал, что точно так же подруга лебедя ищет тепла под крылом любимого в холодную ночь.

Внизу он поднял валявшуюся на тротуаре туфельку и снова обнял Валентину. Казалось, порыв ветра перенес их на другую сторону улицы — к дверям отеля «Стэнхоуп».

— Здесь вторая, но я решил сохранить и первую, — сказал он.

— Ты думаешь, я убегала из страха, что мой ребенок скоро станет размером с тыкву?

— Я никогда тебя не отпущу.

Она улыбнулась, взяла туфли из его рук и надела.

— Я делаю это быстрее, чем ты!

Войдя в отель, они прошли в уютный бар, откуда открывался прекрасный вид на Пятую авеню. Клод спросил, что она будет пить.

— Что-нибудь безалкогольное, — ответила она.

Он на секунду закрыл глаза, словно отгоняя мысль, что сейчас защищает ребенка, зачатого от другого, и сказал:

— Всего несколько минут назад ты собиралась прыгнуть с выступа. А теперь так осторожничаешь с алкоголем.

Для себя он заказал эспрессо, для Валентины — бутылку минеральной воды «Перье».

Она рассмеялась и произнесла:

— Клод, ты единственный человек, кто меня понимает.

— В этом-то и проблема.

— Нет. — Она запустила руку в свои темные волосы. — Могу ли я рассчитывать на тебя?

— Сегодня вечером ты не с Виктором, — сказал он. Ему было трудно произносить это имя. Он боялся, что оно разлучит их, перечеркнет все, что только что произошло.

— Виктор, Виктор, Виктор, — произнесла она, тяжело вздохнув. Казалось, что одно упоминание его имени сделало более заметными круги под ее глазами? Она нахмурилась: — Я надеялась, что переезд сюда пойдет на пользу. На прошлой неделе я узнала, что его снова уволили с работы, но он до сих пор ни слова не сказал мне об этом. Утром уходит из дома. Возвращается среди ночи абсолютно пьяный и, не раздеваясь, засыпает в гостиной.

Официант принес напитки.

— Когда я вижу его по утрам, он кажется ужасно раздраженным. Я не знаю причины, но, полагаю, что он просто не успевает протрезветь. Его охватывает ярость из-за любого пустяка: то я не так посмотрела, то якобы унижаю его, постоянно подчеркиваю, будто лучше и вообще давно собираюсь его бросить. Я пытаюсь защищаться, и мы начинаем ссориться. Теперь вот стараюсь уйти, чтобы не находиться дома, когда он проснется. Мне очень жаль его, Клод. Он чувствует себя изгоем в любом обществе, куда бы ни пришел. Его родители говорят, что он позорит семью. А я до сих пор не могу поверить, что они не могут ему посочувствовать. Аукционный дом был для него единственным местом, где он испытывал радость и мог работать. — Валентина отказалась от «Перье» и отпила глоток кофе из его чашки. — Но после полудня он становится ласковым, как котенок, следит за своими словами, делает для меня все, что угодно.

Незаметно для себя Клод уже вычислил объем ее талии, подсознательно придумал фасон платья. Это платье должно быть в стиле Жозефины Богарне, возлюбленной Наполеона. Но вместо унылой прозрачной ткани, примитивно спадающей от линии груди на живот, Клод мысленно нарисовал прямоугольные накладные складки из плотной тафты.

— Если мы идем в гости, то он делает из нас обоих посмешище. Единственный плюс — это то, что мы в Нью-Йорке. У нас нет такого количества знакомых. И в этом городе каждый человек по-своему безумен. Это то, что мне нравится здесь. Я ощущаю абсолютную свободу.

— Случалось ли, что в таком состоянии он… ну, применял физическую силу? — Клод нервно моргнул.

— Нет-нет, — сказала она, судорожно заглатывая воздух. — Он не сделает этого… Это было, если бы я была в… Когда он рассержен, то похож на торнадо, которое сносит все на своем пути. Он не знает, что сегодня вечером я здесь. Обычно его не бывает дома до двух-трех часов ночи. Лишь один раз он вернулся домой раньше меня. Было одиннадцать часов вечера, я была на дне рождения моей подруги Аннетт из Парижа, которая живет здесь уже два года. Он не позволил даже войти в квартиру! Через переговорное устройство он кричал на весь дом: «Возвращайся туда, где была! Моя жена не должна бродить ночью по городу». Я вернулась к Аннетт. На следующее утро он приехал с цветами и извинениями. Это было так странно. — Она отпила еще немного эспрессо, облокотилась на спинку кресла и закрыла глаза. На ее нижней губе блестела капелька кофе. — Это было предупреждением для меня. Еще в юности, Виктор мог бесконечно говорить о живописи и искусстве, о своей любви к определенным художникам. Он плохо понимал Тициана, но когда вырос, то полюбил его и научился находить Тицианов наших дней. Он всегда жил мечтой о будущем, но, с другой стороны, это были воспоминания о прошлом, он все время говорил о славе прошлых лет. Когда мы выезжали на конные прогулки, он сравнивал меня с моей лошадью, а пейзаж с картинами, которые видел раньше. Я возвращалась домой и искала в книгах по истории искусства пейзажи кисти старых мастеров, которые он описывал. Меня до сих пор поражает, насколько хорошо он разбирается в искусстве. К сожалению, его отец мечтал о другом будущем для сына. Он считал, что тот должен продолжить семейный бизнес. Летом Виктор работал на отца, но большую часть времени все равно посвящал анализу живописных работ, главным образом пейзажей восемнадцатого века, которые можно было найти в выставочных залах и музеях. — Она рассмеялась, — его отец считал, что сын выбрал слишком легкий путь. И вот что мы имеем сегодня! Мой бог, я никогда так много не говорила, тем более за один вечер! Ты такой хороший друг, такой хороший слушатель. А моя проблема в том, что я немой укор, напоминание Виктору, кем он хотел стать, о чем мечтал и что не сбылось.

— Да, ты попала в трудную ситуацию, — ему хотелось утешить ее, успокоить.

— Это пьянство, которое делает его настолько непредсказуемым.

— Может, тебе нужно пожить у подруги, по крайней мере до рождения ребенка?

Валентина имела привычку выдерживать паузу перед каждым ответом, словно стараясь придать значимости каждому слову.

— Нет-нет, я никогда не смогу этого сделать! Я — единственная, кто здесь есть у Виктора. — Она сделала глоток воды. — Он слишком горд, чтобы признаться родителям и друзьям в Париже, что снова потерял работу. Его сестра постоянно звонит ему, но он не хочет с ней разговаривать. Мы теряем друзей в Нью-Йорке — каждый раз, когда встречается с ними, он напивается. Аннетт также считает, что мы должны расстаться. И что? Бросить его валяться в сточных канавах этого огромного города? Ты должен помнить, что мы дружим с Виктором с детских лет. Ты не знаешь, какой он милый, по-настоящему душевный человек. Я пыталась отвести его в организацию «Анонимных алкоголиков», о которой так много слышала. Только на одну встречу. Конечно, он отказался. Знающие люди говорят, что это кризис средних лет, что потом все пройдет, ведь со временем люди становятся умнее. Но все это так ужасно, Клод. Извини, ты, наверное, надеялся получить удовольствие от встречи со мной! А как ты поживаешь?

Вдруг смех и счастливые голоса ворвались в их интимный уголок.

— О, посмотри, дорогой, Клод Рейно из Парижа.

Клод поднял глаза, и увидел женщину в золотисто-желтом шифоновом платье, корсаж которого был слишком маленьким для верхней части ее фигуры.

— Мы обожаем вашу коллекцию! Меня зовут Харриет Стиллман, а это мой муж Олли. Мы следили за вашими работами с тех пор, как вы создали то потрясающее свадебное платье, не так ли Олли? — Ого, да здесь и эта женщина! — прошептала она своему спутнику. — Как удивительно! Вы не возражаете, если мы присядем к вам? Вечеринка в «Метрополитен» утомила нас. Там шумно, как в переполненном курятнике! Могли бы повесить ковры на стены, чтобы приглушить звуки! Когда-нибудь этот храм искусств рухнет, если будет продолжаться такой беспорядок. Разрешите вам заказать еще по порции напитков. — Женщина подняла свою большую руку и позвала официанта.

— Большое спасибо, — сказал Клод, поднимаясь, — но мы уже собирались уходить.

Когда Валентина выходила из-за стола, все трое заметили ее животик.

— Дизайн этого платья сделали вы? — спросила женщина.

— К сожалению, нет. — Клод посмотрел на Валентину.

— О, прежде, чем вы уйдете, пожалуйста, запишите мой номер телефона. Я буду очень сожалеть, если не закажу у вас платье — сколько бы это ни стоило. — Она порылась в своей большой квадратной сумке, достала ручку, чистую карточку и написала свои координаты.

Клод вежливо поклонился и вышел с Валентиной. По пути он оплатил счет. Покрытая красным ковром лестница, ведущая в музей Метрополитен, была заполнена гостями.

— Я должен быстро отвезти тебя домой, — сказал Клод и посмотрел на часы. В спину им дул сильный ветер. Он стал высматривать такси.

— Который час?

— Одиннадцать тридцать.

— Вот и такси, — сказала Валентина. — Садись со мной, а потом поедешь в отель.

Она назвала таксисту адрес. Ее английский язык был великолепен.

— Мы арендуем квартиру у друга из Парижа. Я бы хотела показать тебе вид из окна на Парк-авеню. Это великолепное зрелище. На ней всегда кипит жизнь, даже в два часа ночи.

— Валентина, — он записал номер своего телефона на черной визитной карточке салона де Сильван. Перед отъездом Лебре дал ему сотовый телефон с оплаченным роумингом, чтобы «всегда быть на связи». — Позвони мне утром — выпьем кофе. Ты сможешь выпить чашечку эспрессо.

Такси остановилось.

— Пожалуйста, Клод, не выходи из машины, в этом нет необходимости. Лучше, если ты не будешь выходить. — Клод почувствовал в ее голосе тревогу. — Поезжай… у меня все будет в порядке.

Она вышла, он помахал ей рукой. Как же он хотел прижаться своей щекой к ее щеке, даже сейчас, несмотря на холод и ветер.

 

Глава 22

За зданием нью-йоркской публичной библиотеки был натянут огромный белый тент. Здесь дизайнеры Галленсиа и Сорбу создали огромный парк развлечений, чтобы представить на «Весенней коллекции» свои работы под общим названием «Полный улет». К сожалению, скелетоподобные тела моделей, толпящихся вокруг дымящейся техники, лишь усиливали тягостное впечатление от спектакля. На колесе обозрения Феррис были установлены софиты, которые освещали все голубоватым светом, что придавало лицам манекенщиц неестественный мрачный оттенок.

«Какой позор, — подумал Клод. — Все эти прекрасные платья из роскошных тканей демонстрируют совершенно не те люди».

Даже в маленьком городке Сенлисе Клод восторгался мастерством Галленсиа соединять ткани различной фактуры. Но показ коллекции на фоне гоночных автомобилей и другой техники превращал все в дешевое второсортное шоу. Клод представил, что его отец, увидев подобное, неодобрительно покачал бы головой и сказал, что когда сталкиваются автомобили, то атлас мнется; и добавил бы: «Это отвратительно! Извлеки из этого урок!»

Когда сидевшая рядом с ним женщина встала, чтобы уйти, Клод восхитился ее прекрасным гобеленовым жакетом, выполненным дизайнером Обуссоном. Через несколько секунд ее место было занято не кем иным, как Лебре.

— Разрешите вас познакомить, — совершенно спокойно сказал Лебре, кивнув на человека, сидевшего справа от Клода. — Клод, хочу познакомить вас с Томом Пауэрсом, директором «Де Витт». Том, это один из главных моих модельеров, Клод Рейно.

Клод повернулся, чтобы пожать руку, но в этот момент начались аплодисменты во славу Галленсиа и Сорбу. Лебре и Пауэрс встали, чтобы присоединиться к аудитории, которая стоя благодарила авторов шоу. Клод поднялся с неохотой.

Когда шум начал утихать, Пауэрс сказал:

— Конечно, я знаком с вашими работами, Клод. Должен сказать, я до мелочей изучил свадебное платье, которое вызвало такой восторг. Особенно ценно то, что вы подчеркиваете в одежде ее структуру и изящество моделей. Мы не видели такого изысканного кроя со времен кринолиновых юбок.

Толпа начала продвигаться к выходам. Среди выкриков и движения людей, пытаясь перекричать всех, Лебре сказал:

— Да-да, это то, что мы пропагандируем в нашем салоне — необычное в каждом наряде.

На следующее утро Клод почувствовал, что ему хочется домой, во Францию. Что это было? Груды незаконченных работ, требовавшие его возвращения? Или празднование дня рождения Дидье, назначенное на следующие выходные? Жюльетт оставила ему на автоответчике напоминание. День рождения кого-либо из племянников всегда был самым любимым его праздником. Жюльетт всегда подавала взрослым шампанское, которое символизировало, что очередной год прошел без неприятностей. Пирожные, всевозможные сладости, повсюду дети всех возрастов. Когда они расходились, то смех еще долго эхом звучал во всех уголках дома; а на деревянных полах, застеленных потертыми персидскими коврами, оставались следы грязных ботинок. А вкус апельсинового торта, покрытого мороженым, оставался в памяти до следующего торжества.

Клод задумался: чем они сейчас занимаются? Ему казалось, что они скучают по нему. У Анри уже появилась на лице слабая растительность. Неужели он впервые побреется, не дождавшись, чтобы в столь знаменательный день рядом был любимый дядя? Но на самом деле ничто не могло оторвать Клода от мыслей о Валентине. Он останется здесь так долго, как это будет возможно.

На следующий день после показа с участием моделей, одетых словно уличные проститутки, он сообщил Лебре, что планирует остаться в Нью-Йорке еще на несколько дней, чтобы закрепить некоторые контакты. Он действительно хотел разобрать кипу накрахмаленных салфеток, на которых делал зарисовки.

Миссия Лебре завершилась успешно. Он вдохновил своего дизайнера. Ведь практически невозможно было покинуть Нью-Йорк без новых творческих планов, получив столько впечатлений. Лебре сказал:

— Клод Рейно, не думайте, что я не понимаю истинной причины, по которой вы хотите задержаться в Нью-Йорке.

Тут, словно в подтверждение, зазвонил сотовый телефон Клода. Раздался мягкий голос Валентины.

— Извините, — сказал Клод и отошел, прижав трубку к уху.

— Клод, — произнесла Валентина, — мне очень неудобно задавать вам этот вопрос по телефону, но я надеюсь, что вы меня поймете. Вы не могли бы дать в долг пятьсот долларов? У меня больше нет наличных денег… банки не принимают мои кредитные карточки. Я думаю, что Виктор вынул все деньги из моей сумочки, а наши сбережения перевел на свое имя. Я не могу понять, как он мог сделать это без моей подписи. Сейчас мне срочно нужно заплатить одному доктору…

— Конечно, — сказал Клод. Он пытался вспомнить, где видел банк. — Встретимся в ресторане «Палм Корт» отеля «Плаза», на углу Пятьдесят девятой улицы и Пятой авеню. — Он уже успел побывать в этом помпезном старом отеле.

Клод собирался незаметно выскользнуть из зала, но у двери увидел Лебре, который сказал:

— Вы должны быть в Париже на встрече дизайнеров в нашем офисе в пятницу в четыре часа. Мы будем ждать вас.

Четыре дополнительных дня в Нью-Йорке! Неужели Лебре отвел столько времени на окончание его суматошного романа?

 

Глава 23

В ресторане «Палм Корт» Клода восхищало все: огромные ветви пальм в массивных мраморных кадках, красочная игра света в витражах дверей французского типа, даже перезвон посуды. Он выбрал столик в углу зала, который частично был закрыт пальмой от главного зала ресторана. Прямо здесь, под розовым потолком, на листе бумаги, который принес ему официант, Клод сделал наброски четырех платьев в имперском стиле в пастельных тонах — для округлившейся фигуры Валентины. Он нарисовал капюшоны с бусинками лавандового, голубого, кораллового, персикового, темно-желтого цветов.

Валентина стремительно вошла в зал, ее фигура была освещена розовым светом, льющимся с потолка. На ней было длинное голубое шерстяное пальто, рукава и подол которого украшал мутон. Клод решил, что ему пора заняться и такой одеждой: ее пальто прекрасно сидело, и не оставалось сомнений, что шили его на заказ. Ее ботинки… Как его взгляд радовался тем вещам, которые он уже хотя бы раз видел на ней — бежевые замшевые ботинки. Ее лицо было бледным, глаза хоть и блестели, но заметно было, что она плакала. Клод ничего не мог с собой поделать — он замечал каждую мелочь, связанную с ней.

Валентина улыбнулась, заметив его. Он взял пальто и положил на соседнее кресло.

— Валентина, — произнес он и передал ей конверт с деньгами.

— Большое тебе спасибо, Клод, — сказала она и положила конверт в сумочку. — Я верну долг как можно скорее. Я обещаю! Я так благодарна.

Клод читал меню и украдкой смотрел на нее. Неправдоподобно, он в Нью-Йорке со своей возлюбленной. Он подумал об Анатоле и представил, как тот должен был быть счастлив в своей церкви, ведь он любил весь мир, и все, что в нем существует.

— Теперь твоя очередь заказывать ленч, — сказала она.

Когда подошел официант, Клод так и поступил. Для нее он заказал дораду, запеченную с ягодами можжевельника, для себя лосось с начинкой из миндаля, зелень и салат.

— Как говорят американцы, улыбайтесь, несмотря ни на что, — она подняла свой бокал со смесью клюквенного сока и содовой.

Сквозь него она посмотрела на Клода. Он повторил ее жест.

— За любовь моей жизни, за мою музу, — сказал он.

Она встряхнула головой, как будто заподозрила его во лжи, улыбнулась, закрыла глаза и сделала глоток.

— Когда я работала в «Друо», окруженная произведениями искусства и сотнями каталогов, — Валентина поставила бокал на стол, — я думала, как было бы прекрасно, если бы художники отказались от мировых шедевров как образцов для подражания и создавали оригинальные работы, придумывая свои собственные стандарты! Я всегда завидовала таким людям, как ты, Клод. Тем, кто практически с детства полностью посвящают себя своей страсти, жертвуют материальными ценностями, доверяют только себе и уверены, что не будут голодать. Я не могу позволить себе такого.

Он положил свою руку на ее. «Сейчас именно ты творец, — подумал он, — в твоем теле зародилась новая жизнь».

Он ненавидел себя за это напоминание, но произнес:

— Сейчас ты создатель шедевра — ты вынашиваешь ребенка.

Она помолчала, затем произнесла:

— Да-да, Клод, это правда, но почему я не чувствую уверенности? Почему мне хочется добраться до истины? Ты выражаешь свои чувства, мысли в цвете, в новых фасонах костюмов. Меня поражает это. Но неужели это то, в чем ты физически нуждаешься или то, что любишь делать?

Клод не мог придумать, как успокоить ее.

— Я работаю и днем и ночью, чтобы меня не преследовали мои мысли. Посмотри! — Он показал ей салфетки, испещренные рисунками новых фасонов. — Мне иногда кажется, что эти мысли похожи на тигров. Через ровные интервалы времени я предпринимаю попытки выгнать хищников. Я боюсь, что однажды они поймают меня и съедят. — Официант принес их заказ. Она попробовала рыбу. — Что же касается искусства, то ты очень хорошо написала нашу яблоню. — Это было сказано абсолютно честно.

— Да, но я не художник. Я люблю рисовать, как и многие мои друзья по бизнесу, но я никогда не поднимусь выше среднего уровня. Нет, я думаю, что моя страсть — коллекционирование, помощь художникам, раскрытие новых талантов, поиск новых способов отражения настроений нашего времени. Взять хотя бы работы Теодора: его искусная игра цвета наполняет меня несказанной радостью.

Она съела кусочек рыбы, затем неожиданно рассмеялась, посмотрев наверх:

— Все это так нелепо. Все эти тигры под этим безмятежным розовым потолком!

Клод посмотрел наверх, затем по сторонам и заметил, что все уже приобрело розоватый оттенок: серебряные кашпо, розоватые ландыши, кончик носа Валентины, зрачки ее глаз. Можно ли почувствовать, как цвет просачивается через кожу? Чувствовал ли он аромат духов Валентины или это запах цветущих ландышей в стоящем неподалеку цветочном горшке?

Вернулся официант, чтобы забрать тарелки.

— Дорогой, — сказала она, посмотрев на часы, — я не хочу надолго оставлять Виктора одного. Он может захотеть выйти из дома, и тогда, боюсь, мне придется часами или даже днями ждать звонка из полиции или из больницы. Как ты думаешь, дома, во Франции, ему позволят по собственному желанию выйти из больницы, так как это делается здесь?

— Валентина, увези Виктора в Париж. Там ты будешь не одна — там твоя семья, друзья. Здесь тебе так одиноко. Это будет лучше и для него, и для тебя.

Официант принес счет.

— Ты думаешь, я не пыталась? — Она поиграла золотым браслетом на запястье. — Я покупала билеты на самолет. Я хотела уехать одна, надеясь, что он последует за мной. Он ничего не хочет слышать. Но я не смогу жить спокойно, если оставлю его здесь. — Она снова посмотрела на потолок, подалась вперед и заглянула Клоду прямо в глаза: — Спасибо тебе, спасибо, — сказала она, кивнув на конверт с деньгами. — И спасибо за ленч. Все хорошо! Стоп! Я почти забыла, — сказала она и достала из своей сумочки другой конверт. — Моя подруга Ирен очень хочет познакомиться с тобой. Сегодня вечером она устраивает прием в честь открытия аукциона, на котором будут представлены картины, но не думай, что тебе надо обязательно туда идти.

Когда Валентина встала, Клод заметил, что нитка, которой была пришита пуговица на пальто на уровне талии, начала распускаться. Он промолчал. Ну почему у него такое свойство — замечать всякие мелочи. Клод также отметил, что ей уже пора менять гардероб — она располнела.

— Спасибо, Клод, я надеюсь вернуть тебе долг послезавтра.

Выйдя из отеля, Валентина посмотрела на запястье правой руки.

— Я потеряла браслет, — сказала она. — Это подарок бабушки. — Она посмотрела на тротуар. — Дедушка подарил ей этот браслет в день их помолвки.

— Когда мы сидели за столом, он был на тебе.

— Наверное, упал в ресторане.

— Давай вернемся. — Клод взял ее под руку, и они пошли назад. Вдруг Валентина резко остановилась.

— Клод, я передумала. Если браслет в ресторане, то пусть он там и останется! — Ее глаза блестели.

— Почему?

— Я не хочу вернуться и обнаружить, что его там нет. Если я потеряла браслет в этом прекрасном зале, сидя рядом с тобой, я запомню это лучше, чем если бы он был на моей руке. Я запомню на всю жизнь то время, когда мы были вместе.

— Валентина, погоди, это браслет твоей бабушки.

— Нет. Пожалуйста, Клод, — она поцеловала его в обе щеки и побежала вниз по ступеням отеля. Он, не отрываясь, смотрел ей вслед, пока она не свернула за угол.

Клод вернулся в ресторан. Официант, заметив его, бережно протянул браслет, словно передавал священную реликвию языческому богу. Клод поблагодарил и вышел из зала.

Клод сел на ближайшую скамейку и прослушал голосовую почту от своего парижского работодателя:

— Мои поздравления, Клод. Вы получили очередной заказ от жены премьер-министра, на этот раз — костюм для поездки в Грецию в конце января. Вы должны подготовить эскизы в понедельник, сразу после возвращения. Она хочет получить все в начале декабря. — Еще одно послание от Лебре: — Пожалуйста, подумайте об осенней коллекции прет-а-порте, показ которой состоится в начале марта.

Клод еще не заказывал авиабилета до Парижа на четверг, хотя успел привыкнуть к той жизни, которую ему обеспечил Лебре. Все идеи он быстро переносил на бумагу, а недостатка в них не было. Клод решил рискнуть и предложил оборки до колена, вырез в форме нечеткой буквы V, который зрительно завышал линию талии.

У Клода даже появились планы на будущее с Валентиной: помещение Виктора в реабилитационный центр, развод, ее возвращение в Париж с ребенком. В течение нескольких минут, видимо, находясь под впечатлением от розового потолка в ресторане «Палм Корт», его будущее представляюсь ему в розовых тонах.

 

Глава 24

Галерея на Двадцать восьмой улице западного района в Челси примыкала к автостраде Вест-Сайд-Хайвей. Холодный ноябрьский ветер завывал среди обшарпанных серых домов. Здание в конце улицы, где, собственно, и находилась галерея, было похоже на серую бетонную коробку без окон. Ручка входной двери — ось от автомобиля.

Внутри люди говорили шепотом, Клоду в первый момент показалось, что здесь вообще никого нет. Может быть, они боялись помешать художникам? Или просто критиковали их произведения? Тут же Клод узнал характерный смех. Виктор стоял среди гостей в дальнем углу. Интуитивно Клод почувствовал, что ему лучше уйти. Он уже направился к выходу, но заметил, как несколько человек направляются к гардеробу. Он судорожно пытался догадаться, где может прятаться Валентина, но в это время к нему подошла рыжеволосая женщина с веснушками на лице и с бледно-синими тенями на веках. Она протянула руку и представилась:

— Ирен. Убегать поздно.

На ней были черные брюки, слишком широкие даже для ее полной талии, и кашемировый джемпер. Шею украшало ожерелье в форме автомобильного колеса, увешанное серебряными безделушками.

— Спасибо, что пришли, Клод, — пробубнила она. — Я везде узнаю вас. Дайте мне ваше пальто. А сейчас бокал шампанского, чтобы согреться в этот холодный вечер. Приглашаю посмотреть мое любимое произведение. Его только что продали. Следуйте за мной.

Ирен энергично направилась в центр зала, бросив его пальто на софу. Ее руки находились в постоянном движении. И хотя лицо, усыпанное коричневыми веснушками, было достаточно добродушным, жесты и голос — очень резкими. Она провела его в узкий холл, и через офисное помещение они попали в маленькую, слабо освещенную комнатку. С потолка свисала бронзовая скульптура жеребца в натуральную величину. Массивная голова находилась всего лишь в нескольких метрах от пола. Клод судорожно сглотнул.

Символ силы и жестокости. Ноздри раздуты, глаза расширены от ужаса, уши прижаты к голове, на спине и задних ногах выпирают рельефные мускулы. Скульптор ухватил тот момент, когда лошадь пыталась перевернуться.

Клод улыбнулся и уже придумывал, как защититься от вопросов искусного мастера. К счастью, зазвонил телефон, она взяла трубку, и Клод, быстро пробормотав «спасибо», кивком показал на дверь, подчеркивая всем своим видом, что он спешит на важную встречу. Он быстро вышел и направился к выходу. Уже взяв пальто, он попрощался с Ирен, показавшейся в дверях комнаты, которую он окрестил комнатой пыток. В этот же момент раздался глубокий голос Виктора.

— Жалкий портной, — сказал он, — вы пришли осматривать произведения искусства или любоваться моей женой?

Ирен подбежала к ним и предложила Виктору бокал вина.

— Нет! — Его отказ прозвучал так громко, что все в зале притихли. Клод представил, что Валентине нравится вибрация его бархатного голоса. — Это ничтожество вмешивается в мою жизнь, но мне это уже надоело. Я знаю одно — он пришел в эту ужасную дыру недалеко от автострады не для того, чтобы посмотреть на весь этот хлам.

Около Ирен стоял худой бородатый человек. Он произнес:

— Сказано не к месту. Оставьте ваше мнение при себе.

— Я не с вами разговариваю, — глаза Виктора были устремлены на Клода, — а с этим лживым портным.

— У каждого есть право на собственное мнение, — сказала Ирен. — Пройдет время, и великое искусство избавится от ложных оценок.

Лицо Виктора побагровело от гнева: портрет ожил. Рохан был прекрасным художником. Клод повернулся и пошел вслед за теми, кто предпочитал покинуть этот зал.

И тут он увидел Валентину. Она стояла на верхней ступеньке лестницы, у самого выхода, в своем длинном голубом пальто. Ее животик был едва заметен.

Клод прикрыл глаза, он не хотел бы встретить ее здесь. На какой-то момент ее заслонили выходившие из галереи люди. Но вот она снова показалась в неоновом освещении, словно привидение: смертельно-бледное лицо, глаза темные, губы бескровные.

Увидев Клода, ее глаза посветлели, но лишь на несколько секунд.

— Ничтожество, куда же вы — издевался Виктор. — Особенно сейчас, когда у вас перед глазами появилось ваше яблочко. Вы попали в центр паутины, которую сами же сплели, не так ли? Дорогая, вот твой любовник и вот твой муж.

Валентина медленно прошла мимо Клода, она смотрела только на Виктора, как будто ее притягивало магнитом.

— Виктор, пойдем смотреть картины. Я только что…

Он сжал ее руку.

— Почему ты выглядишь такой испуганной? Думаешь, никто не знает, что ты изменяла своему мужу?

Клод сделал шаг к этой паре.

— Кто вы такой, плебей, подлое существо, вылезшее из низов? Почему моя жена спит с вами? — Виктор сознательно оскорблял его.

Ирен, которая стояла позади Виктора, взяла Валентину за рукав пальто.

— Валентина, господа, шоу закончилось. Время расходиться.

Валентина стояла, словно прикованная к Виктору.

— Валентина, уходи! — громко сказал Клод.

— Шоу закончено. Пора расходиться, — повторила Ирен таким тоном, будто работала здесь простым охранником и в ее обязанности входило выпроваживать посетителей.

— Она никуда не уйдет, — сказал Виктор. — Жалкий портной, смотрите, как я целую свою жену. — Он грубо обхватил лицо Валентины обеими руками и стал целовать в губы. Ее фигура словно сморщилась в его объятиях. Клод отвернулся.

Ирен энергично жестикулировала, показывая Клоду, что он должен уходить.

— Нет-нет, — подняв голову, сказал Виктор, — еще не время уходить, мы только начинаем развиваться.

— Уходи! — повторила Валентина.

Клод повернулся и начал спускаться по лестнице. Выйдя на улицу, он спросил у прохожего, как позвонить в полицию. Прохожий подсказал ему, и он набрал по сотовому 911.

— Мужчина издевается над женщиной, — сказал он диспетчеру. На своем ломаном английском языке он сообщил адрес, повесил трубку и попытался снова войти в галерею, но после ряда безуспешных попыток понял, что дверь заперта. Кем и когда?

Клод начал сомневаться, а правильно ли он сделал, позвонив в полицию. Валентина никогда не хотела вмешательства полиции. С другой стороны, Виктор был пьян, зол и потенциально опасен.

Клод знал, что лучше всего уйти, его присутствие делало Виктора только агрессивнее. Но нет, он не покинет это место, пока не убедится, что Валентина в безопасности. Он пересек узкую улицу, забитую припаркованными автомобилями, казалось, они были скованы одной цепью. Он облокотился на фонарный столб, на котором не было лампочки, и стал наблюдать. Пошел снег. Подобно коту, который смотрит на мышиную норку, он так же зачарованно смотрел на дверь с ручкой в форме автомобильной оси. Ничего. Не выходила даже Ирен. Он посмотрел на часы: уже прошло десять минут. Он обогнул здание, чтобы проверить, горит ли еще свет в выставочном зале. Свет горел. Он вернулся к фонарному столбу. По крайней мере, наверху была и Ирен. Возможно, они втроем пили вино и разговаривали о выставке.

Прежде чем появились полицейские машины, он услышал вой их сирен. Клод вспомнил, что когда мальчишкой сидел на своей яблоне, то частенько отсчитывал время между появлением молнии и раскатом грома. Он и сейчас начал считать: два, три, четыре. Должен ли он был показать полиции дорогу или остановить их и отказаться от вызова? Когда он смотрел, как оседают и исчезают на одежде снежинки, ему пришло в голову, что он был свидетелем того, как Виктор целовал свою жену. Они были супругами. Они супруги — напомнил он себе.

Сирены звучали все ближе. Появились красные и голубые огоньки, открылись и закрылись двери полицейской машины. Клод присел под фонарным столбом, сердце его бешено колотилось. Он видел, как два человека в униформе пытались открыть запертую дверь. Они посмотрели на освещенные окна и пошли к задней двери. Человек в очках и кожаной куртке прошел мимо Клода и заметил, что он прячется. Прежде чем зайти за угол, прохожий обернулся.

Возможно, он сейчас позвонит в полицию и расскажет о подозрительном человеке рядом с фонарным столбом. Клод покинул свой наблюдательный пункт и пошел в сторону автострады. Он услышал вой сирены. Машина направлялась к нему. Клод ускорил шаг. Издалека он увидел, что полицейский осматривает автомобиль у фонарного столба, за которым он прятался. А что будет, если Виктор скажет, что он безумец, который пришел на открытие выставки? Может быть, он расскажет о нем, как о злодее, вмешивающемся в жизнь этой супружеской пары?

Он попал в район, где было безлюдно, кругом конструкции из бетона и металла, рядом грохотала автострада и звучали автомобильные гудки. И на этом фоне белые снежинки…

Повернув на восток, он вернулся на улицу напротив галереи. Полицейской машины с мигалкой уже не было. Вокруг ни души. Вдруг он услышал голоса и спрятался за припаркованной машиной. Виктор и Валентина появились из-за неприступной металлической двери.

— Где он? — кричал Виктор. — Жалкий, мерзкий портной. Я сделаю ему такое, что он никогда не захочет прикоснуться к тебе своим грязным сантиметром!

В слабом свете Клод рассмотрел лицо Валентины. Она прикоснулась руками к волосам. Ирен не было с ними. Две фигуры медленно удалялись. Падал белый чистый снег.

На мгновение она обернулась. Ему удалось рассмотреть ее лицо, похожее на белую луну. Ощущала ли она его присутствие? Ждала ли она, что Клод придет к ней на помощь, как тигр, бросится на Виктора? Виктор был гораздо крупнее его. Как это сделать? Предопределяет ли победителя в этом «цивилизованном» мире вес тела и сила мускулов?

Он успокаивал себя, думая о том, что Валентина умеет успокаивать Виктора. Возможно, она стала магом, который предугадывает все то, что может раздражать дикое животное. Может быть, она говорит ему, чтобы он сидел неподвижно, и тогда она сможет написать его портрет? Разве она не говорила Клоду, что писать портреты — ее хобби? Разве не могла она шептать ему, как прекрасна натура, с которой она пишет? Он на мгновение закрыл глаза.

И тут увидел, что к нему бежит Валентина. Полы темного пальто развевались, кружились вокруг ее тела. Он побежал ей навстречу.

— Что случилось? — быстро спросил он.

— Ирен. Она там, наверху. Он не понимал, что делает. Он был пьян и запер ее в подсобной комнате, она без телефона! Пожалуйста, позаботься о ней!

В слабом свете он заметил слезы на ее щеках.

Она повернулась, чтобы уйти, и тут оба услышали голос Виктора, который прозвучал как гром среди ясного неба:

— Я знал, что ты крутишься здесь, ты, ничтожный портной, но ты боишься. Я вижу страх в твоих глазах. Валентина, посмотри в испуганные глаза этого ничтожества. Он боится, что я разрежу его на куски, как большие ножницы разрезают дешевую ткань.

— Уходи отсюда! — неожиданно прокричала Валентина Клоду.

Виктор навалился на него. Клод попытался вырваться, но Виктор держал его одной рукой, а другой, сжатой в кулак, наносил удары. Под тяжестью тела Виктора Клод упал на спину и ударился затылком о тротуар. Он ударил его в скулу и ощутил боль в костяшках пальцев, в ушах звенело, по его лицу текла кровь.

Валентина пыталась оттащить Виктора. Клод слышал ее голос. Чувствовал аромат сирени. Клод попытался ударить Виктора кулаком в грудь, но промахнулся, снова попав в челюсть. Он помнил, что Ирен находится в галерее.

Невероятно, но тяжесть свалилась с его груди. Хлопья снега ложились на его ресницы. Он услышал голоса. Он попытался встать, но его зрение было затуманено. Клод тряхнул головой. Сквозь окружавшую его толпу он увидел их: Виктор и Валентина спокойно шли вдоль улицы. Виктор обнимал ее за талию, а она положила голову на его плечо! На волосах лежал белый снег. Нет, не снег — это кружевная вуаль! Она выходила замуж. Вновь.

Он почувствовал, что проваливается в пропасть. У него пересохло во рту, несмотря на распухшие губы и шум в голове, он по-английски сказал человеку, стоящему рядом:

— Женщина, она заперта в галерее. Второй этаж.

Человек оказался полицейским, на его мундире виднелся нагрудный знак, на поясе висела дубинка.

— Я злоумышленник, — бормотал Клод по-французски, трогая свои губы. В затуманенной голове он припомнил слова Валентины о Викторе. — Он не понимает, что делает. Это сделал я, — по-французски признался он озадаченному полицейскому. — Я преступник. Он не понимал, что делает. Но я знаю. Я пытался украсть Валентину, его Валентину… Это моя вина. — Валентина никогда не будет его, она всегда, всегда останется его музой. Он никому ее не отдаст.

Он попытался встать, поднять голову, но вместо этого провалился в глубокую темноту, ублажающую пустоту, покрытую снегом, в которой никогда не был. Ему казалось, что он испытывает то же удовольствие, что и от большой шоколадной конфеты на Рождество. А теплая жидкость вокруг головы казалась ему мягкой ягодкой внутри конфеты.

Несмотря на непрерывное головокружение, Клод где угодно и когда угодно мог узнать голос Лебре.

— Где вы находитесь?

Держа трубку телефона, Клод огляделся вокруг. Он лежал укрытым в постели своего номера в гостинице. Шторы были задвинуты.

— Который сейчас час? Какой сегодня день? — спросил он Лебре. Ему было трудно говорить с распухшими губами. Он потрогал рану на губах, вновь почувствовал кровь.

— Сегодня тот день, когда вы должны были вылететь в Париж. Я пытался связаться с вами в течение двадцати четырех часов, — кричал Лебре.

Клод слегка отодвинул трубку и вздохнул:

— Да. Я вылетаю сегодня вечером.

Снова зазвонил сотовый, автомат сообщил, что для него есть голосовое сообщение. Может быть, звонила Валентина? Он прослушал послание от Розмари, которая требовала для себя очередное платье. Она сказала, что событие настолько важное, что его нельзя обсуждать по телефону. Казалось, ее голос журчал. Может быть, она подцепила богатого жениха?

Положив телефонную трубку на прикроватный столик, он начал размышлять, как ему удалось добраться до гостинцы. Он заметил, что его брюки аккуратно висят на спинке кресла, а на письменном столике стоит миниатюрная копия висящей вниз головой лошади из галереи Ирен.

Он с трудом встал и нашел визитную карточку с названием галереи. На обороте неровными буквами было написано:

«Благодарю за мое спасение! Я надеюсь, что Вам стало лучше. Позвоните мне по телефону 874-3399.

Ирен».

Когда Клод звонил консьержке, в висках все еще стучало. Ему рассказали, что ночной портье и какая-то женщина внесли его в лифт и доставили в номер.

Он посмотрелся в зеркало, чтобы оценить причиненный физический ущерб. Большой пластырь красовался над левой бровью, чуть поменьше — под подбородком рядом с ухом, нижняя губа распухла и увеличилась в размере в два раза. Он одевался настолько быстро, насколько позволяло его израненное тело. Когда он застегивал пуговицы своей рубашки, его руки дрожали от боли.

Он засунул свою покалеченную руку в карман пиджака: браслет Валентины. Неужели он намеренно оставил себе браслет, как вор, гордящийся своей добычей? Он лично вернет ей браслет, до того как этим вечером отправится в аэропорт и улетит в Париж.

Клод, насколько мог, привел себя в порядок, заплатил за номер, оставил консьержке конверт с чаевыми для ночного портье. На улице ему потребовалось несколько минут, чтобы глаза привыкли к белизне выпавшего снега и чистого города. Идя по направлению к Шестьдесят восьмой улице, он сжимал браслет в кармане.

Что это было? Мираж? Когда он подходил к дому, ему показалась, что он увидел фигуру Валентины под зеленым козырьком подъезда! Она выходила или входила в дом? Ждала его? Он ускорил шаг, чтобы перехватить ее.

Он чувствовал, что пластырь над бровью отклеился, но не обращал на это внимания. Она только что вошла в подъезд и уже направлялась к лифту. Он промчался мимо изумленного швейцара. Когда Валентина повернулась, он заметил, что она смотрит поверх его раны. Он пощупал это место и обнаружил, что пластыря уже нет.

— Валентина… — произнес он.

— Боже! — Она посмотрела на швейцара, потом на него. — Как ужасно. — Она приблизилась к нему.

— Я улетаю в Париж сегодня вечером, — сказал Клод.

Он заметил ее реакцию. И не мог поверить в это: она вздохнула с чувством облегчения. Ее лицо стало мягче — напряжение спало.

— Ты можешь выйти со мной на минуту? — спросил он.

— Конечно, — она подошла к двери, кивнула швейцару.

На улице Клод сказал:

— Прежде чем улететь, я хочу отдать тебе это. — Он протянул ей браслет. — Валентина, одна частичка меня хотела оставить этот браслет у себя. Но прошлой ночью, после того что случилось, я наконец осознал, что этот браслет никогда не будет моим.

Холодный ветер проникал под одежду. Она подняла воротник пальто и съежилась. Как всегда, говорили ее глаза, а губы притягивали, словно магнит, и пробуждали желание.

— Клод, ты нашел браслет! Оставь его у себя! Я буду счастлива, если у тебя останется частичка меня. — Ее руки были в карманах пальто, она смотрела вниз на свои сапоги. Ветер разметал волосы. — Я знаю, что ты понравился бы моей бабушке…

— Нет, я не сделаю этого, — он положил браслет в ее карман и прикоснулся к холодной руке.

Все еще глядя вниз, она произнесла:

— Клод, я думаю, что тебе станет лучше, когда ты уедешь отсюда. — Сказав это, она подняла глаза и прищурилась. Обеими руками взяла его руки. — О, чуть не забыла, — сказала она оживленным тоном. — У меня есть кое-что для тебя. Она протянула ему конверт. Он посмотрел с надеждой, затем отрицательно покачал головой. — Я возвращаю долг. Спасибо.

— Оставь эти деньги себе. Они могут тебе пригодиться. Деньги на непредвиденные расходы. — Он пытался действовать так, как будто они уже не были больше, чем друзьями.

— Нет-нет! — Она вложила конверт в его руки.

— Ты позвонишь мне, если понадобится помощь? — спросил он.

— Да. Нет-нет, я не хочу этого. Получать от тебя помощь, это… — Она понизила голос и поежилась на ветру. — Это чревато последствиями, как мы убедились прошлой ночью. — Она прикоснулась к ране над бровью, затем немного отодвинулась. — Виктор сейчас нуждается во мне. После всего этого он станет сильнее, я в этом убеждена. Но спасибо тебе, Клод, что ты пришел мне на выручку. Я всегда буду тебе благодарна за это. Всегда…

Она прижалась щекой к его щеке, но ее тело было далеко от него.

— Передай от меня привет Парижу.

Он не был готов к ее столь быстрому уходу, он не мог смотреть на удаляющуюся фигуру в голубом пальто и бежевых сапогах. Его охватила дрожь. Он подумал, что надо было оставить у себя ее браслет. Нет больше движения ее руки, нет ее улыбки, нет ничего? Но, что это? Уже на пороге дома, и это не иллюзия. Там, где не было ветра и слепящего солнца, отражающегося от снега, она помахала ему рукой. Ее полные розовые губы беззвучно произнесли: ОРЕВУАР.

 

Глава 25

Париж ворковал, нежно убаюкивал, возвращал к дорогим его сердцу ритмам. Спокойная аура города компенсировала чувство опустошенности. Несмотря на пронизывающий холод, узкие, извилистые улочки приглашали зайти в кафе, где маленькие круглые столики были тщательно накрыты, на них стояли кремовые чайные чашечки и тарелочки из толстой керамики. Посетителей ждали безупречно испеченные круассаны. Заманчивой свободе Нью-Йорка Клод явно предпочитал Париж.

Пятница, три тридцать дня. Стол Клода в салоне де Сильван был завален бумагами, словно поле, покрытое только что выпавшим снегом.

Клод увидел пометки Лебре на выполненных работах, стопка приглашений лежала в центре, здесь же счета, а заказы от компаний на фирменных бланках с серебряными виньетками располагались слева.

Ближе всего находилась бумага с указанием: СРОЧНО! ЗАКОНЧИТЬ К ПОНЕДЕЛЬНИКУ. Сопроводительное письмо имело государственную печать с орлом. Клод отошел от стола и оценил, насколько четко было организовано его рабочее место. Лебре не оставлял никаких шансов для случайностей.

В офисе царила странная тишина. Неужели они раньше начали совещание? Клод давно не проверял голосовые сообщения. Он выглянул в коридор, прошел по пустому холлу, заглянул в офис Шарля.

Никого. Никого и в офисе Лебре. В конце холла Энн, похожая на горгулью, посмотрела на часы и объяснила, что все дизайнеры в конференц-зале на совещании, которое началось в три часа. Вероятно, он упустил сообщение Лебре о переносе совещания.

Он тихо вошел в затемненный конференц-зал. Лебре световой указкой показывал на детали белого брючного костюма. Фасон был похож на дизайн Ив Сен Лорана: брюки-клеш от линии талии длиной до пола, огромные лацканы пиджака, похожие на перевернутые лилии — преувеличенно большие. В этом наряде все было из прошлого и все лишено пропорций.

Лучик света, который проник в зал с приходом Клода, не остался незамеченным всезнающим Лебре. Клод занял место в темном уголке в последнем ряду кресел.

Сделав многозначительную паузу, Лебре продолжил свои наставления.

— Мы будем продвигать на рынок преувеличенные пропорции для всей коллекции осеннего сезона, — сказал он. — Широкие лацканы повторяют широкие брюки. Простые цвета: бурый, темно-бордовый. Шарфы выдержаны в осенних тонах. Они разной формы, размера, из тканей разной фактуры. И всюду мех: на шляпках, по вырезу горловины, на талии, плечах, вот к чему мы стремимся. Люди больше не хотят синтетики, нейлона, скользкой неживой одежды; в этом сезоне мы возвращаемся к природе, делаем ставку на натуральные цвета и ткани.

На следующем слайде была манекенщица с коротко стриженными черными волосами, с густыми бровями, одетая в пунцовый пуловер, прикрывавший бедра, с темно-коричневыми, меховыми манжетами. Такого же цвета брюки-клеш, которые почти закрывали заостренные мысы носков черных кожаных сапог. На шее — темно-зеленый и оливково-зеленый шерстяной шарф. Это был эффектный контраст с устаревшим белым брючным костюмом. Клод услышал в зале вздох облегчения.

На следующем слайде Лебре обратил внимание на крой рукавов белой блузки, которые выглядывали из-под двухцветного бежево-кремового хлопчатобумажного кардигана, поверх которого был надета еще и жилет с меховой отделкой. Юбка оранжевого цвета застегивалась точно на талии.

— Мы хотим создать многослойный наряд, чтобы все открывалось постепенно. Это эффект русской матрешки: открываешь одну куклу, затем другую и постепенно доходишь до самой маленькой. На каждом этапе вас ждут все новые и новые сюрпризы. Каждый наряд должен иметь соответствующую шляпку. Рекомендуем использовать шерсть, мохер и кашемир, маленькие шляпки будут самыми популярными. Итак, на сегодня это все. — Лебре торопливо закончил свое выступление и был готов отвечать на вопросы.

— Но, Андре, — прозвучал голос Шарля из глубины зала, — надеюсь, вы не намерены навязать нам устаревшие лацканы непомерного размера? Они же выглядят абсурдно.

— Да, мы сознательно делаем очень широкие лацканы для осени, — ответил Лебре. — Они уравновешивают брюки-клеш и гармонируют с большими манжетами. Шарль, вы должны помнить, что нельзя делать клеш без пиджака с увеличенными лацканами.

— Они слишком большие. Я не могу понять модифицированную версию старых нарядов.

— Мы хотим, чтобы лацканы были главным элементом в наряде.

— Вы можете сделать лацкан менее заметным, скроив его по косой или из другой ткани, — внес предложение Клод.

— Я думаю, что вы все знаете, как я отношусь к лацканам в этом сезоне, — сказал Лебре, направляясь к двери. — Пожалуйста, не нужно сейчас задавать больше вопросов.

Клод заметил, что Лебре старался контролировать себя и не показывать раздражения в связи с опозданием Клода на совещание.

Он знал, что Лебре считает его главным модельером салона. Действительно, он полностью оказался во власти портного из маленького городка.

Лебре сохранял дистанцию весь остаток рабочего дня. Шарль спросил Клода о пластыре, о поездке в Нью-Йорк. Другие же быстренько исчезли в своих офисах-ульях.

До полуночи он работал над дизайном вечернего платья для мадам Лоро, предназначенного для ее визита в Грецию. Несмотря на директиву Лебре сделать внушительное королевское платье из шелка, Клод придумал легкое летящее без рукавов, подчеркнув ее длинные изящные руки. Прикрыл ее слегка располневшие бедра волнистым шифоном. Платье будет прозрачным, искрящимся, очаровательным и сложным. Он выбрал крепдешин цвета темной фуксии, а для украшения подола — бледный шифон. Все контрастировало с ее каштановыми волосами. И еще сквозная застежка из маленьких черных пуговиц от шалевого воротника до остроносых серебристых туфель. Из драгоценностей он выбрал браслет из черного оникса и жемчужные подвески с вкраплениями это же камня. Лучше всего, чтобы ее волосы были стянуты в тугой пучок.

Идеи легко приходили в голову Клода. Он даже не заметил, как пролетело три часа. Затем он сделал два очень детализированных запасных варианта, но при этом постоянно думал о Валентине.

Он остался доволен своей работой и положил стопку рисунков на заваленный стол Лебре.

В восемь часов утра, в день празднования дня рождения Дидье, Клод уже ехал по мокрой брусчатке Сенлиса. Он специально приехал утром, чтобы понаблюдать за пробуждением родного города от ночной дремоты. Колокольня, построенная в одиннадцатом веке в римском стиле на окраине города, кафе на площади Нотр-Дам, маленькие магазинчики на петляющих улочках, отель «Де Вилль», мэрия, липовые деревья, табачная лавка, кафе «Ла Капитьен» — все выглядело как любимые игрушки какого-то другого человека из прошлого.

Он припарковал машину на узкой улочке неподалеку от своей мастерской. Что? Новая машина рядом с его домом? Он направился по узкой улочке Мекс, окруженной высокими стенами, к кладбищу, где были похоронены родители. Прошел мимо молодого человека лет тридцати, тот быстро шагал по улице.

Новое лицо? Чуть не врезался в мадам Ружье, которая владела пекарней на этой улице. Это была женщина крупного телосложения. Наклонив голову, она направлялась к своему заведению по пустынной улице, продуваемой всеми ветрами.

— Мадам Ружье, вы не узнаете меня?

Она на мгновение застыла.

— Клод, как приятно увидеть вас здесь. — Ветер завернул край ее шерстяного шарфа на плечо, Клод поправил его. — Ох уж этот ветер! В этом году как никогда плохая зима, сырая и холодная. — Она внимательно посмотрела на него и заметила пластырь на лбу. — Позвольте угостить вас пирожными амадин. Они свежие, только из печи. — С детства это были его любимые пирожные.

— С удовольствием, мадам.

Они вошли в пекарню, запотевшие окна сохранили запах свежеиспеченного хлеба, в пекарне было жарко. Мадам Ружье улыбнулась ему, ее маленькие глаза светились. Она направилась в подсобку и вернулась, гордо держа на маленькой тарелочке миндальное пирожное.

— Это для вас, нашего знаменитого модельера из Сенлиса.

Клод поклонился и поблагодарил ее. Он сидел за одним из столиков и наблюдал, как суетится хозяйка, готовясь открыть пекарню. Снова эти мысли о Валентине. Она отправила его в Париж, лишила всего, что он любил. Теперь здесь он чувствовал себя как путешественник, визитер в собственном доме.

Он попрощался и вышел. В это время все уже ожило: по пути в школу забегали дети, чтобы посмотреть через стеклянную витрину на выставленные пирожные.

Он отправился дальше по узкой, пустынной улочке Мекс к очаровательной церквушке Сен-Винсент, за которой находились могилы его родителей.

Клод встретился с Анатолем за ланчем в кафе «Ле Бурже Жетильом». Он всегда сидел здесь за тем же самым столиком.

— Анатоль, Анатоль, — сказал Клод, садясь напротив. — Почему ты всегда сидишь только за этим столом, только на этом кресле, в одном и том же углу кафе каждый день? Это должно быть скучно не только для окружающих, но и для тебя. Может быть, ты этого не замечаешь?

— Здесь мы расходимся с тобой во взглядах, — сказал Анатоль, улыбаясь. — Когда ты сидишь на том же самом месте, в то же самое время дня, на том же самом кресле, ты никогда не будешь задумываться, какой столик лучше, где удобнее. Никогда! Если у тебя выработалась хорошая привычка, то зачем ее менять?

Клод откинулся на спинку кресла, улыбнулся и покачал головой.

— Мне нравится этот стол и кресло, — продолжал Анатоль. — Отсюда видно весь зал, всех посетителей. Я нахожусь рядом с кухней и вдыхаю ароматы пищи; я рядом с баром и могу позвать Жоржа, поговорить с ним практически в любую минуту, не вставая с кресла. Но самое главное — из этого окна я вижу церковь — кто входит, кто выходит, кто нуждается в моей помощи. То, что вы называете скучным, месье Рейно, является для меня стратегическим решением.

— Спасибо за разъяснение, — сказал Клод. — Полагаю, это я постоянно жажду перемен.

— Ты хочешь перемен настолько, что вступаешь в открытую схватку? — Анатоль кивнул на пластырь, красовавшийся на лбу Клода.

— Да, это была схватка.

Анатоль снова кивнул, он терпеливо ждал продолжения разговора.

— Все осталось позади.

— Не все, если посмотреть на твое лицо.

Клод посмотрел в окно на церковь. Вид холодной, неприступной каменной громады успокоил его.

К столу подошел Жорж, его огромный живот был прикрыт фартуком в желтых пятнах, кажется, от соуса «бернази». Этот живот казался самостоятельным блюдом, которое хотели подать на стол.

— Анатоль, как обычно? — Жорж не нуждался в ручке и блокноте.

— Как же ты предсказуем, Анатоль! Жорж, представь, если бы Анатоль заказал бы что-нибудь новенькое, например тушеного кролика?

— Нет-нет, так не пойдет, — ответил Жорж. — Понимаете, повар не только надеется, что Анатоль закажет привычное кушанье, он готовит это блюдо специально для него.

— Хорошо, мистер «Непредсказуемость» — резко сказал Анатоль. — Загляни в меню. Не говори ни Жоржу, ни мне о твоем выборе. — Он ждал до тех пор, пока Клод с улыбкой не кивнул головой. — Смею предположить, что ты закажешь рагу из ягненка со свеклой и рисом. Нет, нет, только не обманывай. Так оно и будет! Я вижу это по твоему лицу!

— Что помогло тебе сделать верное предположение?

— Это не было предположение, мой друг. Любой человек знает, что свекла полезна для сердца.

Жорж рассмеялся и отошел от их стола.

— Анатоль, как ты можешь говорить, что любовь — дар Божий? — спросил Клод.

— Не будем вмешивать бога в наш разговор. Несколько дней назад я видел фотографии твоих новых фасонов одежды для будущих матерей. Ходят слухи, что ты их сделал для своей возлюбленной.

— Все кончено, мой друг! Все кончено! Еще поднимается дымок над пепелищем, но и его уже залили водой; я зол, огорчен, но это ничего не исправит.

— Я полагаю, что ты столкнулся с чувством, которое называется глубокой привязанностью матери к своему ребенку. Только при самых ужасных обстоятельствах женщина покинет отца новорожденного малыша. По крайней мере, мне так кажется.

— Она вышла замуж не за того человека, а он женился не на той женщине, — ответил Клод.

После того как им подали блюда, наступила долгая пауза. Анатоль склонил голову, благословляя пищу, его слова были размеренны, точны, как швы, сделанные по наметке.

Клод посмотрел на свеклу и рагу на большой тарелке. У него стал дергаться шрам на голове.

— Анатоль, ты извинишь меня? Я не голоден и у меня болит голова. Ты не обидишься, если я пойду домой и отдохну?

— Конечно, Клод. — На лице друга появилась озабоченное выражение. — Тебе наложили швы?

— Нет, у меня только неглубокий порез и царапины, но я чувствую себя неважно.

Клод подозвал Жоржа, который закончил обслуживать соседний столик и попросил сесть в его кресло и съесть его ланч.

— Я не притрагивался к нему, — сказал Клод.

— Я смотрел на это рагу ягненка с того момента, как принес вам. Я съем с удовольствием. Я только наведу порядок в кафе и вернусь через минутку.

Клод пытался надеть пальто. Из-за суровой зимы рукава казались слишком узкими, ведь надо было натянуть пальто на множество другой одежды. Боковым зрением Клод заметил, что Анатоль слегка улыбнулся. Он все-таки действительно был одним из божьих людей на земле. Клод пожалел о своем желании уйти. Он снова, теперь уже в пальто, сел в кресло.

— Анатоль, я надеюсь, что ты все понял.

— Я ничего не скажу тебе больше, пока ты не попросишь меня об этом. Я не думаю, что сказал тебе все.

— Я не согласен: несмотря на твое предположение, я действительно не хотел ягненка, мне так же не хотелось свеклы.

Когда Клод выходил из кафе, он видел, что Жорж уже взял его вилку и нож.

 

Глава 26

Жюльетт обладала способностью делать нечто совершенное из несовершенного. Даже коричневая вельветовая кушетка в гостиной была заполнена угощениями. Различные фрукты, муссы, семга, жареная утка, покрытая дольками апельсинов, багеты, масло заполнили обеденный стол, на котором стояли тарелки различных размеров и форм. Дети набросились на багеты, крошки был рассыпаны уже у дверей кухни.

Клод вошел через поцарапанную собакой дверь на кухню. Пес Шоколад с постоянно виляющим хвостом прочно поселился в этом доме.

С Клодом поздоровался хрупкий кудрявый человек, редактор из издательского дома, в котором работала Жюльетт, и его жена, которой он шил платье. Странно, почему они приехали на день рождения Дидье?

— Клод, привет! Давайте выпьем, — предложил редактор. — Что с вами случилось? Вы выглядите так, будто врезались в грузовик!

— Можно сказать, что так оно и было. Не беспокойтесь, это была незначительная авария.

— Когда вы собираетесь опубликовать книгу о себе и вашей работе?

— Как только вы этого пожелаете. — Клод протянул руку к Шоколаду, подумал о Педанте, который мог бы стать прекрасной добычей для этой собаки — любительницы птиц. На время свой поездки в Нью-Йорк он оставил попугая племянникам.

Дверь кухни распахнулась, и вошел Анатоль. Он был в обычной одежде и без креста.

Клод представил Анатоля редактору и обнял друга. Дидье, ему уже исполнилось одиннадцать лет, шнырял между мужчинами.

— Дядя Клод, что случилось с твоей головой? — спросил Дидье.

— Я вступил в схватку с тем, кто сильнее меня.

— Он тоже пострадал?

— Не очень.

— Дядя Клод, пошли, посмотрим на Педанта! Ты скучал по нему? С тех пор, как ты уехал, он часто произносил твое имя, а затем начинал громко клекотать. Он все время будил нас по ночам, и он клюет все, что ему попадается. Однажды ночью он исклевал мою тетрадь по математике. Теперь мы должны все прятать! Пойдем, посмотрим на него.

Дидье схватил Клода за руку и потащил к группе мальчишек, входящих в гостиную. В столовой собралось очень много людей, больше, чем обычно собирается на дни рождения его племянников. Он никогда до этого не встречал здесь мадам Лагранж, в костюме, который он сшил ей в прошлом году. Зачем она приехала в сельскую местность на день рождения сына его сестры? Когда Клод увидел своего самого лучшего компаньона — попугая, который сидел на спинке кушетки, то сразу обратил внимание, что он испачкал истертый восточный ковер.

— Педант! Так-то ты приветствуешь своего хозяина? Нужно быстро почистить это, пока никто не наступил, — сказал Клод. — Дидье, я еще не успел поздравить тебя с днем рождения! — Он обнял племянника, поднял его и, несмотря на вес, закружил вокруг себя. — Дидье, поскольку у тебя сегодня день рождения, ты не должен убирать за Педантом. Жан-Юг, найди, пожалуйста, старую тряпку и намыль ее мылом. Я принесу воду. Педант расправил крылья, мигом перелетел на плечо хозяина и прокричал:

— К работе! Клод! Встряхнись! Вернись на работу! Встряхнись!

— Я тоже принесу воды, — сказал Жан-Юг. Затем он попросил Анри, который только что вошел в комнату, взять тряпку и мыло. — Посмотри, что натворил Педант.

— Дядя, — обратился Дидье к Клоду, поглаживая попугая, который сидел на его плече. — Мама сказала, что сегодняшний праздник организован для того, чтобы ты возвратился домой, но я думаю, что реальная причина в том, что ты хочешь забрать Педанта!

Жан-Юг вернулся с ведром воды, внимательно посмотрел на братьев и сказал:

— Дидье, ты не должен говорить такие вещи.

— Все в порядке, — сказал Клод. Он взял тряпку, мыло и стал энергично чистить ковер. Пятно никак не смывалось.

— Дядя Клод все понимает. Дело не в чистке ковра. Самое главное — его возвращение! Я знал, что он вернется. Я поспорил с Жан-Юг на один евро.

— Конечно, ты вернулся, чтобы отпраздновать день рождение Дидье, — сказала Жюльетт, пристально, как сова, глядя на брата. Как она смогла уловить суть его разговоров с племенниками? Жюльетт была одета в красный костюм, который Клод сшил ей много лет назад. Это был, был цвет спелого яблока сорта «Макинтош» — яблока, которое уже можно снимать с дерева. Оно ей очень шло.

— Дядя, пожалуйста, устрой нам кукольное представление! Пожалуйста! — умолял Артюр.

— Нет, дядя пойдет со мной на конюшню. Правда? — сказал Анри. — У нас новый конь, его зовут Дори, потому что у него золотистый хвост. Дядя, ты должен увидеть его!

Дидье перебил Анри:

— Папа рассказал нам историю, что вначале у этого коня был очень тонкий хвост, можно сказать, что у него, практически, не было хвоста. А затем ты поехал в Россию, нашел в гардеробе дворца Екатерины Великой камзол, сотканный из тысяч золотых ниток. Папа сказал, что ты вынул эти нитки и вшил их в хвост коня, чтобы он стал чудо-конем. Не удивляйся, если Артюр спросит о твоем путешествии в Россию. Но ты действительно должен увидеть этот хвост. Он отливает золотом!

— Конечно, — сказал Клод. — Можешь себе представить, как трудно было выбраться из царского дворца, где каждую дверь охраняют гвардейцы? Я должен был убедить их, что назначен новым советником министерства культуры правительства России и должен пересчитать тысячи золотых нитей камзола. А затем мне удалось бесследно исчезнуть с камзолом. Я пообещал, что когда этот конь нарастит свой хвост, я верну золотые нити и сам камзол в императорский дворец и вы все поедете со мной!

Педант перебил Клода:

— Иди на работу, Клод! Встряхнись!

— Каким ты стал грубым! Педант потерял хорошие манеры со времени моего отъезда, — сказал Клод, чувствуя, что жизненные силы возвращаются к нему.

— Педант счастлив, что ты вернулся, дядя.

— Пойдем на конюшню, — сказал Анри.

— Нет-нет! Он устроит кукольное представление! — выкрикнул Дидье.

— Я буду рад увидеть хвост Дори, но сегодня день рождения Дидье, — сказал Клод.

— Я так рада, что ты вернулся, Клод, — сказала Жюльетт, держа в руках бутылку вина.

— Мама, позволь ему уйти со мной. Он должен увидеть Дори.

— Нет, кукольное представление на мой день рождения! — повторил Дидье.

— Я говорю вам обоим нет. Сейчас дядя Клод должен находиться в столовой.

— Клод, вернись к работе! Встряхнись! Вернись к работе! Пришивай ленты! Пришивай ленты! — настаивал Педант.

Краешком глаза Клод заметил Паскаль. С сожалением он отметил про себя, что забыл сшить ей платье. Она была одета в скучный коричневый костюм; он нарисовал бы на костюме маленький узор. Зато щечки Паскаль были розовыми, как бутоны розы.

Клод увидел, как Жюльетт подмигнула Анри.

— Анри, собери братьев. Ваш папа готовится произнести тост. Действуй, действуй!

Жюльетт взяла Клода за руку и повела в столовую. Когда они переступили порог, грянула песня «С днем рождения!»

Бокалы с вином гости протягивали к нему! Странно, ведь это был день рождения Дидье. Гости праздновали день рождения не того человека. Клод осмотрелся и узнал знакомые лица, своих любимых клиенток, смеющуюся мадам Бюсьер, Рико. Рико прибыл из Милана? Здесь был даже Жорж, владелец кафе.

Жюльетт прошептала Клоду:

— С днем рождения, брат! Это — твой праздник. Ты ничего не подозревал? Мы пытались использовать все способы, чтобы вернуть тебя.

Неужели он забыл про собственный день рождения? Нет, семнадцатого ноября. Неужели сегодня было семнадцатое ноября? А день рождения Дидье? День рождения Дидье был двенадцатого ноября.

Анатоль ответил на все его вопросы улыбкой и протянул красиво завернутый подарок. Чувствовалось, что это книга. Книга советов безумцу? О глупостях любви? О святости супружества? Клод взял книгу, прижал ее к себе. Его окружили племянники, они спрашивали, неужели он забыл про собственный день рождения или просто притворяется. Над ним кружил взволнованный Педант, даже Шоколад не выдержал.

Клод посмотрел на сестру. К нему приближался Рико. И все это ради него?

На другом конце комнаты он заметил Агнес. Приехать из Лиона? Он увидел племянницу Лизетт, чье лицо было удивительно похоже на лицо матери. Там же была и другая племянница.

— С днем рождения, брат. Ив не смог приехать, но он шлет тебе самые лучшие поздравления.

— Спасибо, Агнес, — сказал Клод, обнимая ее. — Спасибо, что приехала.

Он поблагодарил своих старых друзей; со смехом объяснил наличие пластыря, рассказав, насколько сурова жизнь в Нью-Йорке; поведал о новых дизайнерских коллекциях. Жюльетт вернулась со своим знаменитым апельсиновым тортом. Анри, Жан-Юг, Дидье и Артюр торжественно шествовали за ней. Они несли чашки со взбитыми сливками и фрукты.

Клод стоял рядом с Жюльетт и раздавал гостям кусочки торта. Он не смог держаться и шепотом спросил:

— Ты приглашала Валентину?

— Клод! Ну что с тобой поделать? Что же можно с тобой поделать? — Она игриво мазнула взбитыми сливками ему по носу. — Почему ты спрашиваешь об этом? — Клод взял подол ее фартука и стер сливки с лица. — Поскольку ты не ответил на оставленное сообщение, я позвонила ей. Она сказала, что ты вернешься к празднику. Конечно, я пригласила Валентину и ее мужа. Она сказала, что муж чувствует себя не очень хорошо, поэтому они не смогут приехать вдвоем. Клод, она сказала, что пыталась помочь тебе вернуться в Париж.

Рядом раздавался смех Рико и мадам Боннефонд.

— Но у меня есть подарок от нее, его привезли сегодня утром. Он в другой комнате. Я передам его тебе позже.

Клод увидел Бернара, мужа сестры. Тот пристально смотрел на него и высоко поднял бокал.

— Я хочу произнести тост в честь Клода… — начал он своим внушительным баритоном.

Позже вечером, когда разошлись гости, Жюльетт попросила Клода подняться наверх. В спальне, где горел приглушенный свет, она передала ему пакет в коричневой бумаге — подарок от Валентины, извинилась и ушла, сказав, что ей нужно уложить детей.

Как же он был рад, что его сестра догадалась оставить его одного.

Конечно, он знал, что было в этой бандероли. Он смаковал каждый момент, разворачивая сверток. Наконец, он увидел собственный портрет, написанный рукой Валентины. При слабом освещении спальни он узнал самого себя, свои широкие скулы, темные глаза, каштановые завитушки волос рядом с ушами. Она писала портрет теми же узнаваемыми мазками, как и яблоню. Этот портрет льстил ему. Но что это на груди его черного пальто? Птица с широко открытым клювом и красной грудкой. Крылья птицы были расправлены.

Записки к картине не прилагалось. Он повернул картину и в самом низу рамки рассмотрел ее мелкий, элегантный почерк:

«Дорогой Клод,

Я не расстанусь с яблоней Рейно, но я должна вернуть эту картину законному владельцу.

Валентина».

Она должна вернуть меня самому себе… Он прислонил картину к подушке и стал смотреть на нее, пока все не превратилось в бессмысленное море красок.

На следующее утро, прежде чем отправиться с Жюльетт на вокзал, он решил приготовить племянникам оладьи. Когда он входил в непривычно тихий дом сестры, то почувствовал запах кофе. Жюльетт моментально выскочила из кухни, придерживая черный свитер, наброшенный на плечи. Она протянула брату чашку кофе. Бернар уже уехал на работу. Клод сделал глоток кофе и поднялся наверх, чтобы разбудить мальчиков.

Просыпаясь, Жан-Юг как всегда капризничал, он натягивал на голову простыни, щурился от яркого света.

— Привет, дядя, — проворчал он.

В спальне Анри Клод споткнулся о ботинок, торчащий из-под краешка ковра.

— Вставай, лежебока, — сказал Клод. — На прикроватном столике Клод увидел фотографию Паскаль и Анри. Они держались за руки и улыбались в камеру.

— Ты переломаешь себе ноги, если будешь спотыкаться о мои ботинки, — безобидно пригрозил Анри.

Медленнее всех вставал Артюр. Он что-то говорил, но его глаза были все еще закрыты.

— Дядя, ты сделаешь мне оладьи с абрикосовым джемом?

Клод никогда не видел сонным Дидье. Мальчик был ранней пташкой, он уже весело оделся и крутился рядом с ним. Жюльетт поторопила детей.

С вечера на кухне остались горы грязной посуды, винные бокалы, скомканные бело-голубые салфетки и хлебные корки.

Клод не знал, с чего начать. Если он будет мыть посуду, то это займет несколько часов, а мальчикам надо идти в школу. Он обнаружил, что дверь холодильника открыта. Интересно, как давно? Молоко? Срок его годности истек. А где мука?

Пришел Дидье, стал помогать разыскивать продукты для приготовления оладий. Не было сахара!

— Пока мама не сходит в продуктовый магазин, мы будем использовать мед, — сказал Дидье и аккуратно перенес Педанта с насеста на плечо Клода. Клод взбивал яйца и муку.

Дидье с удовольствием следил, как дядя ловко переворачивает оладьи, смазывал их джемом из слив и абрикосов домашнего приготовления. Мальчики проглотили оладьи в один присест. Анри нужно было убегать, он попрощался, испачкав Клода джемом. Дидье не мог найти пояс. Артюр хотел еще оладий, а Жан-Юг кидал остатки со своей тарелки в раскрытый рот Шоколада. Мальчики один за другим выходили из дома, застегиваясь на ходу.

— Я должна успеть на следующий поезд, — сказала Жюльетт. — Пошли Клод. Я вымою посуду, когда вернусь домой. Ты все взял? — Она была на полпути к двери и держала в руках ключи.

Как только Клод прибыл в офис, он повесил свой портрет, выполненный Валентиной, напротив рабочего стола. Его нос был слишком длинным и тонким. Но Клода это не беспокоило. Ему нравился каждый мазок.

Он сел за стол и стал разбирать приглашения, которые подготовил для него Лебре. Клод сразу же обратил внимание на толстую карточку с правительственным орлом. Это было приглашение от премьер-министра на официальный обед в Елисейском дворце, где будут многие известные дизайнеры.

Он стал лихорадочно придумывать платье для Паскаль на Рождество. Это будет палево-голубая тафта с двенадцатью красными, бархатными лентами, зигзагами спускающимися от линии талии. Красный цвет будет подчеркивать ее нежный румянец.

Он поработал и над платьем для сестры, сделав у бледно-голубого шерстяного платья вырез каре. Он нарисовал фасон облегающего веселенького платья с манишкой для жены. Он был уверен, что это платье поможет ей познакомиться с новыми мужчинами. И уже приготовился нарисовать эскиз для беременной Валентины: плиссированное платье, завышенная талия, множество розочек, ярды лент вдоль подола. Но остановился.

На следующий день к нему в офис зашел Анри, он был в Париже на экскурсии в музее Родена.

— Дядя Клод…

Клод поднял глаза.

— Анри! Добрый день! Твоя мама говорила, что ты может быть зайдешь. Я решил, что сегодня буду учить тебя, как обозначать линию талии. Это очень важно в нашем бизнесе. Ты уже в том возрасте, когда понимаешь, как надо рисовать кривые линии… Как Паскаль? — спросил он, не меняя голоса, по дороге на кухню.

— Сейчас она разучивает различные упражнения на новой лошади из конюшни. Владелец приезжает только по выходным. Этот породистый конь в последние три года принимал участие в скачках в Довилле. Его имя Араман. Мы думали, что Дори — совершенство. А Арман — просто чудо! Он высокий, каурой масти, с длинной черной гривой. Паскаль предупредила владельца, что будет тренироваться на этом коне и ухаживать за ним, но никогда не сумеет расчесать его гриву. Она такая длинная и блестящая. Араман удивительно сообразителен: он может почувствовать наше приближение с расстояния в полкилометра. Кататься на нем — все равно что кататься на самой длинной океанской волне. Я думаю, что Паскаль должна продемонстрировать тебе его способности в преодоление препятствий. Он неподражаем.

Анри так же рассказал дяде, что на их церкви вышел из строя колокол. Некоторые прихожане возмущаются растущей оплатой на его содержание и починку, они требуют от Анатоля заменить колокол музыкальной записью.

— Я никогда не видел Анатоля таким разгневанным, — сказал Анри. — Он сказал, что пока жив, будет сохранять церковные колокола и использовать их по назначению.

Они взяли на кухне чашки с горячим шоколадом и вернулись в офис Клода. На манекене мадам Лоро Клод показал Анри, как нужно скреплять ткань, а также показал эскиз платья, которое придумал для Паскаль.

— Разве она не будет восхитительна в этом наряде? — спросил Клод с гордостью.

Анри кивнул, улыбнулся:

— Она говорит, что это будет ее первый бал.

— Первый бал. Ты должен сделать все, чтобы он стал для нее самым прекрасным.

Анри опять кивнул.

— Кажется Паскаль — большая тихоня, — сказал Клод.

— Иногда она стесняется, но когда общается со мной, то болтает без умолку. Ее отец считает, что шум вреден для лошадей, поэтому она всегда говорит шепотом в конюшне. Хотя мы знаем, что лошадям больше нравятся громкие голоса.

— Уверен, лошади любят ваши голоса!

— Мы много говорили о будущем, о том, что она мечтает стать чемпионкой мира по выездке и конкуру и что каждый сантиметр ее комнаты будет заполнен голубыми лентами победительницы. Она хочет, чтобы я стал ее менеджером, придумывал костюмы для шоу на лошадях. Мы будем вместе путешествовать по всему миру, выигрывая соревнование за соревнованием.

— Она много занималась с тренером?

Анри прищурился.

— Я думаю, она не получила ни одного урока, хотя часто присутствовала на них и кое-что понимает в этом виде спорта. Но в любом случае для соревнований ей будет нужна собственная лошадь.

— Мне кажется, она должна брать уроки.

— На следующий год она планирует подрабатывать после школы в городском кафе и накопить немного денег.

Клод открыл ящик стола, нашел чековую книжку и выписал чек на сто евро.

— Это для Паскаль, на первые уроки. Рождественский подарок. Это так плохо — отказываться от своей мечты… Теперь давай подумаем о брюках для наездницы.

До вечера Клод показывал племяннику, как рисовать выкройки для юбок, платьев и брюк. Но самое главное, он научил племянника пользоваться сантиметром. Когда Анри держал старый, пожелтевший сантиметр, Клод пытался стереть из памяти собственные руки, медленно скользящие вдоль тела Валентины во время ее первого визита в мастерскую.

В этот вечер он проводил Анри домой, забрал попугая и отправился ночевать в мастерскую. Где-то во сне он слышал, как гудит неисправный колокол. Завтра он даст Анатолю деньги на починку колоколов собора Нотр-Дам де Сенлис.

 

Глава 27

Колокола, колокола, больше колоколов. Нет, это не то. Где он находится? Это был телефонный звонок. Он был в Сенлисе, в своей деревянной кровати, окна без штор, в которые пробиваются откуда-то из-за холмов первые лучики солнца. Телефон продолжал звонить. Он дотянулся до сотового, лежащего на прикроватном столике, но звонок исходил от полированного черного аппарата на его рабочем столе.

Голос Жюльетт:

— Клод. Пожалуйста, приходи в больницу. Речь идет о Паскаль. Вчера поздно вечером они с Анри катались на лошадях, и она совершила прыжок, немыслимый прыжок. Она упала. Мы отвезли ее в больницу, сначала все думали, что все обойдется, но теперь… ситуация изменилась. Внутреннее кровотечение. Это так ужасно. Она… приходи сейчас же, пожалуйста. Анри хочет видеть тебя. Приходи.

— Я выхожу, — ответил он.

Семь часов утра. Больница, повторил он самому себе, заглянул в шкаф, чтобы найти какую-нибудь одежду. У него было такое чувство, что он ворует из шкафа чужие вещи. Брюки, которые он схватил, были слишком свободны в поясе. Он вытащил хлопчатобумажную майку и темно-зеленый кашемировый свитер, который ему подарила Жюльетт на Рождество. На локти в свое время он нашил замшевые заплатки.

— Больница, — произнес он, говоря сам с собой. Голос Жюльетт был очень расстроенным…

Свет ламп дневного освещения воскресил в памяти страшный момент смерти матери. Казалось, что прошла вечность, хотя это было весной. Его мать… Что бы она сказала о нем сейчас?

Клод не знал фамилии Паскаль. Как глупо, что он никогда не спрашивал об этом.

— Мне нужно в палату, где лежит Паскаль, — сказало он медсестре.

Он не ожидал, что на лице сестры появится такая печаль. Казалось, что эти сестры должны уметь скрывать свои чувства.

— Палата тридцать, ох, один. Мне так жаль.

Он с удвоенной скоростью устремился к лифту. Из палаты раздавались приглушенные голоса. Насколько все было плохо?

Когда он повернул за угол, то увидел племянника, который сидел и безучастно смотрел на руки. Клод заметил, что они влажные.

Жюльетт сидела рядом в белом плюшевом халате, глаза у нее были красные. Она встала и обняла Клода.

— Перелом шеи, — прошептала она Клоду. Клод увидел на ее глазах слезы. — Никто ничего не мог сделать. Она только что ушла он нас.

Клод вошел в палату. Он узнал Жака, отца Паскаль, который содержал конюшню, Бернара, Анри и Анатоля. Все они сидели в металлических креслах вокруг пустой, неубранной постели. Что может быть печальнее, чем вид недавно опустевших серо-белых больничных простыней? Простыни из дешевого синтетического материала не были достаточно плотными и длинными, чтобы закрыть всю кровать, и валялись теперь скомканные посередине постели. На подушке все еще была видна вмятина от маленькой головы.

Жюльетт вывела Клода из палаты в холл. Она начала плакать.

К ним присоединился Бернар.

— Когда мы позвонили тебе, она еще держалась. Я думаю, ради Анри. Ты бы их только видел. — Бернар хрипло шептал и смотрел вниз. Он вытер глаза. — Они сказали друг другу «до свидания», будто верили, что снова встретятся. Мы видели, как она уходит из жизни так нежно, так тихо. Мы видели.

Они вернулись в палату. Жак встал и подошел к Жюльетт, его лицо было в слезах, голос ломался.

— Почему это случилось, мадам? Почему у меня отобрали моего единственного ребенка?

Жюльетт обняла Жака.

Клод посмотрел на Анри. Племянник сложил руки и прикрывал ими свое еще по-детски маленькое лицо.

Клод вернулся в дом Жюльетт, тишина становилась уже невыносимой. Анри ушел из больницы, младшие были в школе. Не существовало никаких объяснений, никаких подтверждений и никаких «если бы». Выпив чашку кофе, Жак без слов ушел из дома Жюльетт.

— Все что у него было — это дочь. Он только ради нее и жил, — сказал Бернар.

Анатоль присоединился к ним из другой комнаты, покачал головой.

— Анри и Паскаль планировали прожить жизнь вместе, — сказал он.

— Тебе это сказал Анри? — спросил Клод, его глаза были красными.

— Говорил неоднократно. Однажды он спросил меня, сколько будет стоить заключение брака. Я сказал, что это делается бесплатно.

Через поляну Клод пошел к конюшне. Опять начался дождь. Капли стучали по белой жестяной крыше. Он вошел и направился к стойлу Арамана, но тут он услышал голос.

— Все в порядке, Араман. Все в порядке. С ней все в порядке.

Это звучал глубокий голос Анри. Клод заглянул в стойло. Каштановые волосы и коричневый свитер делали Анри незаметным на фоне каштанового окраса коня. Анри прижимался к его шее, рука поглаживала гриву, и он тихо повторял:

— Все в порядке. Все в порядке.

— Анри, — ласково обратился к нему Клод.

Анри спокойно посмотрел на него. У племянника было красное лицо и покрасневшие глаза, но на лице блуждала улыбка. Возможно ли такое?

— Дядя, я вернулся, чтобы приласкать животное.

— Анри, мне так жаль.

— Разве это не лучший жеребец, которого ты когда-либо видел, дядя? Посмотри на его гриву. Посмотри на эти сильны ноги. — Анри погладил ноги коня.

— Да, — ответил Клод.

— Паскаль любила этого коня. Она сказала мне, что всю жизнь мечтала о таком. Ты должен понять, как было хорошо скакать на нем. Это чувство наверное сродни чувству свободного полета, орлиного полета. Посмотри на его ноздри.

Анри взялся за подпругу Арамана, положил голову на плечо коня и начал тихонько плакать. Он резко вытер глаза подолом рубашки — привычка, оставшаяся с детства, когда подол рубашки всегда использовался в качестве носового платка.

Клод выглянул из стойла, он искал глазами Анатоля, но вокруг никого не было. Было тихо, тишину нарушали только капли дождя, стучавшие по металлической крыше, да тихий плач четырнадцатилетнего племянника.

— Я хотел бы еще раз прокатиться на тебе, и чтобы рядом была Паскаль, — сказал Анри, обращаясь к коню. — Можно было бы подняться до облаков и взбить их, как взбивалась подушка под головой Паскаль.

Он продолжал поглаживать большую черную гриву животного. Он перестал плакать, отвернулся, высморкался в подол рубашки и, не обращаясь ни к кому, пробормотал:

— Я не понимаю. Зачем она сделала это?

Клод не отвечал. Глаза Анри пристально смотрели в глаза коня.

— Она знала, что Араман сделает все, что она захочет. Как ей это удавалось? Как глупо. Это так глупо! Я думаю, что ненавижу ее за это. Она разрушила все!

Араман стукнул копытом и закрыл свои огромные черные глаза.

— Она всегда рисковала, не боялась опасностей. Нужно сделать прыжок выше, давай перепрыгнем через забор, через ствол дерева шириной в шесть футов, через дом, говорила она. — Он опять зло вытер нос тыльной стороной руки. — «Давай вместе перепрыгнем через луну» — это означает лишь то, что она хотела прыгнуть слишком высоко. Кажется, она сама хотела убить себя. Как она могла так поступить? Она знала! Как она могла пойти на такой риск?

— Ты знаешь, через что она пыталась перепрыгнуть? — Глаза Анри неестественно блестели. — Ты помнишь ту огромную сосну, которая упала позади нашего дома? Скорее всего, этой сосне было две сотни лет. Я сотни раз повторял Паскаль, что ствол слишком широкий и ветви с обеих сторон — все это чересчур много для прыжка, даже для Арамана. Но она перепрыгнула. Я молился как никогда, чтобы Араман перенес ее, и Араман сделал это. Но для нее этого было недостаточно. Она хотела перепрыгнуть через поваленное дерево там, где над ним возвышались ветви на высоту больше десяти футов, они были похожи на торчащие из скелета кости. Я сказал ей, чтобы она никогда даже не пыталась делать этого, если не хочет погубить коня и себя! Но она не послушалась и пошла на риск. Она не предупредила меня, такой уж она была, я лишь наблюдал. Конь перепрыгнул. Удивительный конь! Никакой другой не смог бы сделать такого. С Паскаль все было бы в порядке, не пытайся она уклониться от высоких ветвей с правой стороны. Именно поэтому она и упала.

У Анри ручьем полились слезы. Он сел на охапку сена и обхватил голову руками.

— Кажется, что она хотела, чтобы Араман сделал этот прыжок, даже если она упадет. Это заставляет меня думать, что она все сделала преднамеренно. — Анри посмотрел вверх. — Но почему, дядя?

Клод положил руку на плечо мальчика и почувствовал, как он вырос.

— Пойдем в дом и немного согреемся, — произнес он.

По дороге домой Клод шел вслед за Анри. Он отвел его в спальню. Они слышали, как разговаривали другие дети, которые вернулись из школы, слышали лай собаки из кухни. В спальне Анри ничком упал на кровать.

— Мы пообещали друг другу, что ничто не сможет разлучить нас, ничто!

Клод сел на край кровати. В комнате становилось темно. Клод гладил еще неуклюжую спину Анри. Он представлял их, Анри и Паскаль, на открытом лугу, граничащем с обширным лесом Сенлиса.

Они скакали рядом, бока их лошадей были совсем близко, маленькие руки наездников слегка натягивали поводья, ветер бил в им лицо.

Он услышал легкое, ритмичное дыхание мальчика-мужчины, который наконец-то заснул. Буря прошла, тело восстанавливалось, отдыхало.

 

Глава 28

Голос Лебре раздался ни свет, ни заря.

— Да-да. Я буду в Париже сегодня утром, — ответил Клод.

— Совещание назначено на девять часов. Для решения вопросов осенней коллекции собираются все.

Что же это был за день? За окном спальни с крыш на булыжную мостовую тяжело падали капли. Шесть часов утра.

— Я буду там.

Клод лежал в постели. Прошло четыре дня с тех пор, как он покинул Нью-Йорк. Казалось, прошло четыре века. Паскаль. Похороны сегодня, во второй половине дня. Клод планировал посетить офис и вернуться.

Он опять заглянул в свой гардероб. Работа на Лебре заставила его более внимательно относиться к своей одежде. Полгода назад его костюм прекрасно воспринимался окружающими. Пиджак был сшит из мягкой шотландской шерсти. Но теперь этого было недостаточно. Он работал в Париже, в салоне де Сильван, и потому стал интересоваться тем, что для него никогда не было важным — веяниями моды.

Клод позвонил Жюльетт и спросил, как у них дела. Она сказала, что Анри не желает вставать с постели.

Клод рано приехал в Париж. Он наблюдал, как просыпается город. Владельцы магазинов и жители уже начали поднимать шторы на окнах, выходящих на узкие улочки. Появились владельцы собак с рвущимися из ошейников питомцами. Наконец солнце осветило воды Сены.

Клод припарковал машину и вошел в офис, где обнаружил Лебре. Тот в своей обычной манере стоял за его столом. Интересно, бывал ли Лебре когда-либо в своем кабинете? Лебре перебирал бумаги. Он увидел Клода, посмотрел на него и вернулся к своему занятию.

— Я хочу, чтобы вы до начала совещания ознакомились с нашими предложениями и цветовой гаммой новой осенней коллекции, — сказал он и продолжил раскладывать белые бумажные прямоугольники на темной деревянной поверхности стола. — Мы настаиваем на сочетании цветов — бледно-желтые, ярко-зеленые, мандариновые, бледно-голубые. Мы продолжаем наш консервативный стиль — длина юбок должна быть ниже колена. Придерживайтесь этого правила. И у меня есть восхитительная новость для вас, — добавил Лебре. — Мы получили ее вчера. Дочь премьер-министра попросила вас сделать дизайн ее подвенечного платья, свадьба состоится в марте. Мои поздравления, Клод! Она дает вам полную свободу.

Спустя некоторое время Клод ответил:

— Извините, Андре, но пусть Шарль или другие дизайнеры выполнят этот заказ.

Эти слова шокировали Лебре, но он быстро пришел в себя.

— Последнее свадебное платье принесло вам много неприятностей, не так ли? — Лебре рассмеялся. — Клод, раньше я не был столь подозрителен, как сейчас. Давайте назовем это комплексом бедного портного из маленького городка. Отказываться от заказа дочери премьер-министра?! По меньшей мере — нелепо.

Клод внимательно посмотрел на Лебре, но внезапно почувствовал себя слишком усталым, чтобы отвечать на этот выпад. Он взял несколько бумаг со стола и стал их рассматривать.

— Как поживает прекрасная Валентина?

И снова Клод не ответил. Он продолжал разглядывать бумаги, ничего не понимая.

— Не будьте глупцом, Клод. Это большая привилегия — получить такой заказ.

— Я не хочу выполнять этот заказ, — сказал Клод, угрюмо посмотрев на Лебре.

Секретарь Лебре, как всегда, в своем сером со стальным отливом костюме, появилась в дверях.

— Андре, совещание.

Может быть, лицо Клода выражало печаль вчерашнего дня, или, может быть, Лебре, наконец, осознал, что его дизайнер тот человек, которого следует уважать, но Лебре кивнул секретарю и мягко произнес:

— Пойдемте, Клод.

Услышав эти два слова, Клод почувствовал, что отношения между ними изменились. Лебре открыл дверь, и они вместе вошли в зал для показов.

В сером небе летали черные вороны. Из влажной земли поднимались темные надгробья, они казались гнилыми, почерневшими зубами пожилого человека. Клод подошел к могилам своих родителей.

«Неужели страсть таится в твоих старых умирающих костях? — Клод адресовал свою мысль к надгробию отца. — Предположим, у тебя была любовница. Предположим, что она до сих пор жива! Папа, почему ты не подготовил меня к тому, что сердце может разрываться от любви? Когда ты учил меня, как отстрочить уникальные в своем роде подолы платьев, почему ты не сказал, что можно умирать, оставаясь живым? — Клод грустно покачал головой. — Ты так много не успел рассказать мне, отец».

Оглянувшись вокруг, Клод отметил, что здесь еще достаточно места для его собственной могилы. После грустных размышлений он отправился к семье молодых Рейно, закутавшись в шарф.

Девушку должны были похоронить на западном склоне холма. Клод подошел к людям, на лицах которых читалась грусть. Говорил Анатоль, но он его почти не слышал. Он понял лишь слова: «Смерть объединяет».

— Здесь Паскаль объединила нас всех. Она взяла частицу от каждого из нас, чтобы перенести ее к Богу. И Бог сможет показать нам новую дорогу. Каждая смерть приближает нас к его царству. Принадлежность к Богу возможна только тогда, когда мы уходим с этой земли. Прах к праху, пепел к пеплу.

Комок земли упал на деревянную крышку гроба. Глухой стук оторвал Клода от мыслей. Он не хотел смотреть на юные лица племянников. Трудно было воспринимать происходящее. Высоко в небе пролетела стая гусей.

Анри поднял большой комок земли. Он сжимал его в руке, казалось, что сейчас он разожмет кулак, но вместо этого он бросился на гроб. Жюльетт вздрогнула. Толпа в изумлении смотрела, как Анри, стоя на коленях, убирал землю с крышки гроба. Затем мальчик припал лицом к полированной поверхности гроба, обнимая последнее пристанище Паскаль.

Бернар в мгновение ока оказался рядом с сыном. Они вместе поднялись из могилы. Мальчик прикрыл лицо, испачканное землей, подошел к Жаку и обнял его. Бернар отвел сына к машине, которая стояла недалеко от кладбища.

Каркали вороны.

Поминки состоялись в доме Жюльетт. Жак, который содержал конюшню вблизи ипподрома Довилль, не имел родственников.

Когда Клод дошел до своей мастерской, он почувствовал, что его ботинки промокли насквозь.

Раздался звонок сотового. Это был Лебре:

— Я еще сегодня хочу позвонить Натали Лоро и сказать ей, что вы выполните ее заказ.

— Андре, я перезвоню вам позднее, и мы обсудим этот вопрос, — ответил Клод.

Он стоял у окна, смотрел на почерневшие от дождей ветви старой яблони. Как могла Валентина уловить эти краски? Всего лишь за два визита. А ведь он так хорошо изучил ствол этого дерева.

Лебре спросил:

— Как насчет завтра? — Тон его голоса был мягким. Может быть, Лебре прочитал или услышал о трагедии в Сенлисе?

— Я позвоню вам завтра.

Клод отключил телефон, забыв попрощаться. С его плаща на пол глухо падали капли, но он не обращал на это внимания. Надев сухие ботинки, он вышел из мастерской. Лавочники закрывали свои магазинчики. Он прошел мимо пекарни мадам Ружье. Дверь была открыта, но изнутри не доносилось никаких запахов. Клод продолжал уходить подальше из города по древней брусчатке мостовой улицы Вилль де Пари, он шел к реке. Путь ему указывал последний лучик солнца, хотя весь день лил дождь. Клод понял, что идет к дому Жюльетт.

Несмотря на прохладный вечер, дверь была распахнута. За кухонным столом молча сидел Анри. Клод немного понаблюдал за ним и только после этого вошел. Лицо племянника было совершенно бледным, руки лежали на коленях. Он даже не пошевелился, увидев дядю. Клод вынул два карандаша и миллиметровку из кухонного ящичка и сел в кресло рядом с ним. Тот медленно поднял карандаш и выронил его.

Клод начал рисовать. Сначала лицо — длинное лицо, но без деталей. Затем длинные волосы, стройную фигуру, одетую в брюки для верховой езды. Медленно, без слов, Анри поднял с пола карандаш. Он быстро посмотрел на чистый лист бумаги и тоже стал рисовать. Сначала медленно, затем все быстрее. Он нарисовал наездницу. Ее волосы развевались по ветру. Анри прекрасно соблюдал пропорции. Его рисунок был дерзким и абсолютно индивидуальным. Он нарисовал женщину, одетую в жакет с большими лацканами и карманами. Не выражая никаких эмоций, мальчик нарисовал фон — поля, а в отдалении шпиль собора Нотр-Дам.

Клод смотрел на уверенную руку Анри и вдруг понял: он выполнит заказ Натали Лоро, и они вместе с Анри придумают дизайн подвенечного платья, которое будет олицетворять весну, цветение яблонь, новое начало. Это платье будет посвящено памяти Паскаль.

Как обычно, сезон свадебных платьев наступил очень скоро.