Кассий Херея был родом из местечка под названием Пренеста, известного своим храмом Фортуны. Его родители, крестьяне-арендаторы, работали на земле крупного землевладельца Кассия Бабула, чье имя они по традиции добавляли к своему. Херея помнил, как однажды его отец сказал:

— Это для нас большая честь, но и нелегкое бремя. Хотя мы и свободные люди и римские граждане, но на деле влачим рабское существование. Выбор у нас небольшой: мы, конечно, можем отказаться от аренды и отправиться в Рим, чтобы там стать плебеями и кормиться тем, что пожалует император. Но уж лучше я буду гнуть спину на Бабула.

Херея был в то время пятнадцатилетним юношей и все чаще задумывался о жизни. Будучи в семье вторым по старшинству ребенком, он не знал точно, чего хочет, но в одном был уверен: он не желает быть преемником родителей и трудиться на чужой земле. Тут отец был прав: это значило быть одновременно свободным и рабом. Да и по закону арендуемая земля передавалась старшему сыну.

— Тогда тебе остается только одно, — посоветовал ему отец. — Отправляйся в армию. Люди нашего сословия дослуживаются, как правило, только до центуриона, но и это тоже что-то. Как ветерану, тебе дадут надел земли, ты сможешь купить себе пару рабов и будешь сам себе господином.

— Если до этого вообще дело дойдет…

— Правда, тебе понадобится удача. Во всем нужны удача и везение. Но, в конце концов, ты рожден недалеко от храма самой Фортуны. Прежде чем отправиться в Рим, ты отправишься туда и принесешь богине жертву.

Херея последовал совету отца, и до сих пор богиня была к нему милостива. Уже в двадцать лет он стал центурионом и имел прекрасные шансы продвинуться выше.

После смерти императора Августа среди рейнских легионеров вспыхнул мятеж. Стало известно, что Тиберий, приемный сын великого Августа, должен стать его наследником, но легионеры считали, что более достойным был их любимец Германик, в то время главнокомандующим рейнскими легионами. Храбрые, простые воины, они не замышляли зла, и их начальники знали это, но главным в войсках была дисциплина, а все остальное отступало перед ней на задний план. Кто же должен восстанавливать порядок? Как и все самое неприятное, это пришлось на долю центурионов — они-то и стали сначала мишенью мятежников. Солдаты собрались на рассвете вместе и набросились с обнаженными мечами на их палатку.

Херея увидел их приближение и, вооруженный и облаченный в латы, выступил навстречу. Его высокая атлетическая фигура выглядела устрашающе, но солдаты, будто обезумев, набросились на него, как стая волков. Мощными ударами он убил одного и многих ранил, прежде чем смог вырваться. Тогда он служил в 21-м легионе, который в тот день потерял, как было установлено позже, пятьдесят одного из шестидесяти центурионов. Разъяренные мятежники разрубили их тела и бросили куски в Рейн. Херея прорвался к палатке трибуна, сирийская охрана которой оставалась верна ему. Доложив о происходящем, он был тут же вознагражден за мужество и отвагу.

Прошло несколько дней, прежде чем все успокоилось. Двенадцать зачинщиков были без промедления казнены, и на этом мятеж закончился. Однако желание войск видеть Германика императором осталось. Солдаты отправили к полководцу делегацию, чтобы просить его свергнуть Тиберия и самому подняться на престол. Но Германик остался непоколебим. Он мог бы с помощью рейнских легионов войти в Рим и захватить власть, но божественный Август выбрал своим наследником приемного сына Тиберия, и он подчинился этому решению. Популярность Германика в войсках от этого не пострадала: легионеры высоко оценили верность своего полководца, хотя он и выступил против них. Слово «верность», которое тогда олицетворяла богиня, почиталось в войсках превыше всего. Кассий Херея, во всяком случае, это прекрасно понимал и был готов отдать за Германика правую руку.

Через несколько недель после подавления мятежа по ходатайству своего трибуна Херея должен был получить награду за храбрость. Юлий Цезарь Германик, если он только был поблизости, всегда брал эту честь на себя, поскольку ценил общения со своими людьми, за что они любили его еще больше.

Германик встретил представленных к награде у входа в свою палатку. На руках он держал четырехлетнего Калигулу, жизнерадостного мальчика с дерзким лицом, который строил солдатам рожицы и показывал язык. Херея подумал, что за это его следовало бы как следует отшлепать, но личная охрана Германика лишь посмеивалась. Вероятно, все, что выкидывал этот маленький чертенок, они находили забавным. Однако Германик, заметив, что тот вытворяет, взял его за ухо и отправил обратно в палатку. Затем он прошелся вдоль рядов воинов и каждому из них, надевая на шею награду, сказал пару слов. Херея за мужество получил серебряную монету Виртуса. На ней была изображена Храбрость в образе женщины в шлеме, одна нога которой стояла на сложенных на земле латах.

По-мужски красивые черты Германика, его мягко очерченный рот и мечтательные глаза на первый взгляд едва ли выдавали в нем военного человека. Но это первое впечатление было обманчивым. Германик обладал железной волей и в самых опасных ситуациях доказал свое мужество и решительность. Это было лишь одной из сторон его личности. Он также писал научные труды, сочинял стихи на греческом языке и славился как прекрасный оратор.

— Ты еще совсем юн, центурион. Откуда ты родом?

— Из Пренесты, генерал.

Германик улыбнулся:

— Тогда Фортуна на твоей стороне. Следуй и дальше этим путем, и ты не останешься центурионом.

— Может, он станет даже императором, — выкрикнул маленький Калигула, который потихоньку выбрался из палатки и хитро посмеивался.

Германик наградил его легкой затрещиной.

— Из тебя, во всяком случае, правитель точно не получится. Отправляйся сейчас же обратно в палатку!

Разревевшись и потирая затылок, малыш убежал прочь. Мужчины проводили его улыбкой.

Спустя несколько месяцев они выступили в поход против марсов и хаттов. Германик использовал эту возможность, чтобы посетить те места, где семь лет назад германские войска под командованием Арминия разбили римского генерала Вара. Он обратился к своим солдатам с короткой речью:

— Этот позор до сих пор не смыт. Три легиона были тогда разбиты, и теперь наша задача — уничтожить Арминия и его войско.

Сказать это было, конечно, гораздо легче, чем сделать, но, в конце концов, далеко на севере, на Идистафьевом поле, войска Арминия потерпели поражение, хотя ему самому удалось спастись. Император Тиберий оказался достаточно благоразумным, чтобы остановиться. Эти земли, где зимы такие долгие, а непокорные племена всегда готовы к мятежу, едва ли принесли бы Риму хоть сколько-нибудь значимую пользу. Решение его было ускорено тем, что осенний шторм в Северном море почти полностью уничтожил римские суда.

Германик как главнокомандующий рейнской армией был отозван и переведен на восток империи.

В течение нескольких следующих лет Херея поднялся в звании до центуриона первого класса, служил в Германии и Галлии и никогда больше не видел Германика. Но он не мог его забыть, не мог уже потому, что его сын Калигула стал совсем не таким, как ожидали, и казалось, что как личность он совсем ничего не унаследовал от своего отца.

После проведения преобразований в землях Армении и Каппадокии Германик отправился в путешествие по Египту, не получив, однако, как того требовалось, императорского разрешения. Египет был со времен Августа императорской собственностью и находился под личным управлением принцепса. Поскольку для политической власти Рима здесь всегда существовала угроза, патриции, сенаторы и даже представители правящей династии должны были получать у императора разрешение на посещение этой провинции.

Германик же этого не сделал, и никто не знает почему. Возможно, по той причине, что он путешествовал как частное лицо и не чувствовал себя обязанным соблюдать предписания для государственных чиновников. Его семилетнему сыну Калигуле было разрешено сопровождать отца в Александрию, шумный густонаселенный город — не намного меньше Рима, но дух Египта, трехтысячелетнего Египта, здесь не чувствовался. Александр Великий основал этот город, как и многие другие, из стратегических соображений, и династия Птолемеев правила здесь триста лет, пока Рим — так объяснил Германик своему сыну — не победил Клеопатру и не взял власть в свои руки.

Они нанесли визит вежливости римскому префекту, который управлял землей от имени императора и нес ответственность только перед ним. В конце непринужденной беседы префект осторожно спросил:

— Благородный Цезарь Германик, я предполагаю, что ты сообщил своему отцу, императору Тиберию, о предпринятом путешествии?

— Разве я должен был это сделать? — спокойно спросил Германик.

Префект смущенно вздохнул:

— Но, Цезарь, ты же знаешь о предписании: патриции, сенаторы и члены семьи императора обязаны…

— Постой! — перебил его Германик. — Я не сенатор и путешествую по стране как обычный человек, который хочет усовершенствовать свои познания. Мои войска остались в Сирии, со мной только сын и слуги. Не стоит и говорить об этом! Если считаешь своей обязанностью, можешь сообщить о моем путешествии в Рим — я даже прошу тебя об этом. После возвращения я сам отвечу перед императором.

Спустя несколько дней Германик отправился от пристани Канопус в путешествие по Нилу в южном направлении. Впрочем, прежде они с сыном посетили саркофаг Александра Великого в центре города. Вокруг него Птолемеи расположили свои склепы, но Германик отмахнулся, когда сопровождавший хотел показать им захоронения греческих царей.

— Нет, мой друг, могилы этих греков ничего для меня не значат. Мы хотели отдать честь Александру и только ему.

Забальзамированное тело царя Македонии и завоевателя мира лежало в золотом гробу, крышка которого была изготовлена из тончайших хрустальных пластинок. С чувством благоговения подошли они ближе. Калигула схватил отца за руку и не отпускал, пока они оставались в душном помещении, освещенном факелами. Через мутный хрусталь лик мертвого правителя был едва узнаваем, но это почерневшее, впалое лицо излучало магическое достоинство. Верхнюю часть его тела покрывала золотая броня, ноги были завернуты в пурпурную ткань.

Германик положил перед саркофагом жертвенный дар — золотой терновый венок. Он наклонился к Калигуле и прошептал:

— Египтяне сделали из него бога, греки почитали его, весь мир склонялся перед ним. Но помни о том, что все преходяще. Великий Александр мертв и вечно будет спать в своем гробу, а многие из завоеванных им земель принадлежат сейчас Римской империи — и Греция с Египтом тоже.

Калигуле же так понравилась золотая броня с изображенными на ней прекрасными картинами, что он спросил отца:

— Если теперь все, чем тогда владел Александр, принадлежит Риму, тогда и этот золотой панцирь тоже наш. Ты можешь его взять?

Германик посмотрел на сына и увидел вспыхнувшие в его глазах алчные огоньки.

«Детская болтовня», — подумал он, но вопрос расстроил и возмутил его.

— Это кощунство, Гай! Благородному человеку подобные мысли не придут в голову. Но ты еще маленький мальчик, и поэтому давай забудем твои слова.

Однако Калигула не забыл прекрасную броню с золотой чеканкой.

Вниз по Нилу доплыли они до Мемфиса, бывшей столицы Древнего Египта. С тех пор как Александрия выросла и превратилась в огромный город, Мемфис опустел и стал разрушаться. Многие из когда-то роскошных храмов и дворцов лежали в руинах, но величественный храм Птаха по-прежнему гордо возвышался, и культ быка Аписа в Египте все еще был силен. Они посетили загон, где обитал священный бык, почитаемый многими верующими как «живая душа» бога-создателя Птаха.

— Разве таким может быть бог? — разочарованно спросил Калигула, показывая с ухмылкой на черного с белыми пятнами быка.

— Нельзя смеяться над верой других народов, сын мой. Апис почитался уже тогда, когда до создания Рима оставалась еще тысяча лет. У каждого народа свои боги, и шутить над ними не пристало.

Из Мемфиса корабль привез их в Тебен, который тоже долгое время был резиденцией правителей Египта. Жрец провел отца с сыном по обширным территориям, прилегающим к храму, и во время его рассказа снова и снова звучало имя Рамзеса.

— Они были богами, фараоны Древнего Египта, — объяснил жрец. — Святые создания, неприкосновенные, высоко стоящие над людьми. Как правило, они брали в жены своих сестер, чтобы не испортить божественной крови. Их слово было законом, и ни народ, ни жрецы не ограничивали их власти. Они носили титул совершенного Бога и сына Солнца, и тех, кто прикасался к ним, тут же казнили.

Калигула был слишком мал, чтобы понять все, но рассказанное глубоко потрясло его и навсегда врезалось в память. Германик поспешил покинуть Египет до наступления летней жары и отправился с сыном в Сирию, где остановились остальные члены семьи.

Здесь его ожидали неприятности с наместником Пизо, завистливым и ревнивым к славе Германика, который попросту игнорировал или отменял многие из его распоряжений. Вскоре мужчины стали смертельными врагами и старались избегать друг друга. Неожиданно Пизо уехал, а Германик сразу после этого тяжело заболел. Врачи не могли установить причину болезни, но Германик утверждал, что Пизо подсыпал ему медленно действующий яд, а затем, чтобы не навлечь на себя подозрений, спешно уехал. Во всяком случае, Агриппина, его жена, верила этому.

В октябре Юлий Цезарь Германик умер в страшных муках, с пеной у рта. Странные пятна пошли по всему его телу. Когда после ритуального сожжения стали собирать пепел, среди обугленных останков нашли его сердце. Тогда убеленными сединами врачи покачали головами и дали вдове понять, что такое часто случается, если человек умер от яда. Доказательств было достаточно, и жаждущая мести Агриппина сразу после возвращения обвинила Пизо в убийстве мужа. Во время процесса Пизо покончил жизнь самоубийством, хотя многие утверждали, что это Тиберий, прежде чем дело получило широкую огласку, распорядился его уничтожить.

Со смертью отца пришел конец счастливому детству Гая Калигулы. Он стал жить в доме матери с двумя своими братьями и тремя сестрами, но радостной эту жизнь назвать было нельзя. Агриппина, властная, подверженная частым приступам гнева, жила лишь жаждой мести, которую отнюдь не утолила смерть Пизо. Она видела в нем только инструмент в руках Тиберия, истинного виновника смерти мужа, и открыто высказывала свои подозрения, словно испытывала на прочность долготерпение свекра-императора.

В одном ее нельзя было упрекнуть, а именно в том, что она недостаточно заботилась о воспитании своих сыновей. Лучшие учителя прилагали все усилия, чтобы мальчики получили хорошее образование по истории, географии, праву и литературе.

Калигула учился быстро и легко. Он обладал удивительной памятью, которой, правда, пользовался лишь тогда, когда считал нужным. Агриппина пригласила на несколько месяцев учителя по риторике. Братья Калигулы скучали на этих уроках, он же с горящими глазами ловил каждое слово учителя и скоро знал наизусть самые важные речи Цицерона. И не только это — он старался критически подойти к ораторскому искусству известного государственного деятеля. Больше всего ему нравилось выступление Цицерона в защиту Марка Целия Руфа. С легкой ухмылкой он заметил учителю:

— Уже то, как Цицерон начал свою речь, достойно восхищения. Когда он с самого начала представляет обвинение как ничтожнейшую мелочь и сочувствует судьям, что те из-за такой безделицы должны сидеть в зале, в то время как другие отдыхают в праздничные дни. Этим он лишил дело остроты и превратил обвинителей в марионеток, которые действовали безответственно и эгоистично. А ведь речь шла об участии в заговоре Каталины.

Учитель предупреждающе поднял руки:

— Нет, мой юный друг, не совсем так. Правда, у Цицерона было намерение умалить преступление Целия и даже представить его как простительный грех молодости. Но нельзя забывать, что судьи — опытные мужи, которые не могли дать себя заговорить проворным защитникам.

Калигула стукнул рукой по свитку с речью:

— И все-таки он их заговорил и изменил приговор. Судьи освободили Целия, хотя всему миру было известно, что он ничтожество, клятвопреступник и ко всему прочему обладает непростительным политическим легкомыслием. Это дает мне основания для размышлений. Характер Целия был известен всем, и такому оратору как Цицерон удается его обелить, добиться помилования. Мне кажется, уважаемый магистр, что риторика — это оружие гораздо более острое, чем меч, более опасное, чем яд, и более действенное, чем любое медицинское средство.

— Я должен признать твою правоту, Гай. Это ты правильно понял. Искусный оратор может стать убийцей невинного, может восстановить честное имя виновного, но сам он тогда становится достойным морального порицания, поэтому должен защищать невиновных и разоблачать виноватых.

Глаза Калигулы сверкнули. Слышал ли он, что сказал ему учитель?

Через некоторое время юноша тихо произнес, отвернувшись в сторону:

— Мораль? Что такое мораль? В конце концов, в расчет принимается только сила, а искусный оратор сильнее целого легиона.

— Твое замечание цинично, Гай, и отвратительно звучит из уст юноши.

Калигула презрительно улыбнулся:

— А из уст взрослого оно прозвучало бы менее цинично?

Учитель поежился и беспомощно произнес:

— Твои братья никогда бы не…

Калигула спокойно отмахнулся.

— Мои братья болваны. Разве ты этого не заметил, уважаемый магистр?