Места в округе Путеоли активно посещались в основном летом, поэтому Сабин легко нашел подходящую виллу вблизи источников, бивших в центре потухшего вулкана, который выбрасывал в разных местах кипящую грязь. Ее-то в охлажденном виде или смешанную с водой употребляли в различных лечебных целях. К тому же в стенах кратера были выдолблены пещеры, служащие паровыми ваннами.

Над всей территорией стоял запах сероводорода, но к нему люди быстро привыкали, вообще переставая воспринимать его уже через пару дней.

Херея точно следовал предписаниям врача: принимал по пять раз в день серные ванны, делал примочки из лечебной грязи и скоро действительно почувствовал улучшение. Сабин сопровождал его к источникам минимум раз в день, но сам предпочитал парные в пропахших сероводородом пещерах, после чего он мог от души наплаваться в бассейне с холодной водой.

Проводя время вместе, они часто заводили разговоры, которые стали настоящим испытанием для их дружбы. Херея был убежден, что чем меньше он будет говорить о ставшей в тягость службе, тем быстрее поправится, но Сабин постоянно возвращался к мысли, что служить жалкому подобию императора недостойно римлянина и как раз обязанностью солдата является изменить это обстоятельство.

Херея какое-то время прислушивался к его речам, давал неопределенные ответы, пока ему это окончательно не опостылело.

— А теперь прекрати болтовню! Я родился в крестьянской семье, потом всю свою жизнь прослужил солдатом и все время должен был учиться делать одно: подчиняться. Ты вырос в других условиях, не один год просидел на школьной скамье, разбираешься в истории и литературе, можешь красиво изложить свое мнение, обосновать, доказать, а мне для этого не хватает знаний. Что мне понятно, так это преимущества республиканского строя. Я думаю, что пришло время ввести его снова.

Сабин дружески пихнул Херею в бок.

— Ты только не обижайся, если я снова возвращаюсь к той же теме. Странно, что с Августом пришел конец Республике, но монархия юридически не была введена, хотя фактически существовала. Настоящей монархии не нужны были бы ни ежегодно меняющиеся консулы, ни сенат — пары назначенных самим императором советников вполне хватило бы для той же цели. Старые республиканцы, чтобы избежать ненавистной монархии, придумали кое-что полезное: в тяжелые неспокойные времена должен был назначаться диктатор, но власть его ограничивалась шестью месяцами. А поскольку потом ему предстояло отчитаться об исполнении обязанностей, то он не мог, как наш Сапожок, дать волю своим страстям. Принцепс — пусть он и остается им всю жизнь — должен быть первым среди равных, а не свободным от обязательств расточителем, которого подданным приходится почитать, как бога. Таким развитием мы обязаны Августу, но он никогда не злоупотреблял своим высоким постом, забывая, что его преемникам такая задача может оказаться не по плечу. Август, хитрая лиса, был достаточно умен, чтобы отказаться от титула короля, да он даже сохранил многие республиканские должности. И Калигула использует это, чтобы при республиканской форме правления пожизненно выступать в роли диктатора. Что отличает его тогда от короля? Лишенный власти сенат? Два подставных лица, называемых консулами? Лучше всего было бы убедить Сапожка надеть корону. Тогда возмущенный Рим, может быть, вспомнил бы о старых временах и избавился от жирного, лысого, капризного и жестокого «бога». Думаю, что лишь немногие стали бы сопротивляться введению Республики, тем более что все для этого уже под рукой: сенат, консулы, цензоры. Остается только восстановить их в прежних правах. Я, во всяком случае, нахожу мысль вполне симпатичной, потому что уже сама республиканская форма правления — гарантия права и справедливости. Теперешнее же положение просто невыносимо.

Херея подлил обоим вина.

— Может быть, но мы ничего не в состоянии изменить, — сказал он, не сдавая позиций.

Тут Сабин разозлился.

— Неужели до твоей солдатской головы не доходит, что только мы и можем это изменить? Я имею в виду не нас двоих, а преторианцев. Сенаторы пригибаются все ниже, пусть даже один за другим оказываются на Гемониевых ступенях. Оба консула — дряхлые старики, и Калигула самовольно меняет их одного на другого. На кого он опирается? Только на преторианцев! Без них он был бы давно мертв, признай это.

— Не кричи, я не глухой. Ты недоволен императором, я и пара других преторианцев, пусть они об этом и не говорят. Но ты знаешь, сколько их всего? Десять когорт по тысяче человек в каждой! Если ты не привлечешь на свою сторону хотя бы половину, тогда лучше сразу расстаться со своими планами. Да, мой дорогой, Август позаботился о том, чтобы самый глупый и неспособный преемник чувствовал себя так же уверенно, как бог на Олимпе. Я бы хотел тебе напомнить еще и о том, что заговор Гетулика провалился, хотя в нем принимали участие сестры императора. Я бы, во всяком случае, не стал пытаться снова.

— Потому что тебе не хватает фантазии, — вызывающе произнес Сабин и продолжил: — Я плохого мнения о сложных, больших заговорах, в которые втянуты целые легионы. Это должен быть договор нескольких человек без конкретного плана, которые просто выжидают подходящего момента. Где-нибудь в Палатине, когда Калигула бродит ночью по замку и один или несколько его противников как раз несут службу, его толстое брюхо может пронзить кинжал.

Херея засмеялся.

— А следующий удар поразит убийцу! Нет, друг мой, этой идеей ты никого не соблазнишь. Когда сам приступишь к службе во дворце, поймешь, что я прав. А теперь хватит, мне порядком надоела эта тема.

— Я не могу оставить ее, потому что все время думаю о дяде и его трагическом конце, а еще о том, что однажды то же может случиться с родителями, или с тобой, или со мной…

Херея пробормотал нечто невразумительное и снова наполнил кружку, но теперь только свою.

Сабин увидел, что тот разозлился, и предложил:

— Да хватит об этом! Может, пригласить парочку красавиц, чтобы отвлечься?

— Нет, — буркнул Херея, — мне сегодня не до них; к тому же во время службы в легионе я их перепробовал столько, что до сих пор сыт. Да и нога опять болит, наверное, из-за твоей болтовни.

— Я уже замолчал, — примирительно сказал Сабин. — Но с кем мне еще поговорить о таких вещах, если не с лучшим другом?

Тут он задел слабое место Хереи, чье мрачное лицо сразу же просветлело.

— Хорошо, Сабин, но это не должно быть нашей единственной темой. Забудем о ней хоть ненадолго — договорились?

Сабин кивнул и задумчиво посмотрел в пустую кружку.

Жизнь в Лугдуне император начал с невероятной помпой. День за днем он давал приемы, торжественные трапезы, театральные представления, устраивал травлю зверей и всяческие игры. Огромные суммы он добывал путем продажи с аукциона имущества Агриппины. Калигула дал Каллисту поручение доставить в Галлию предметы хозяйства, украшения, рабов, лошадей и прочее. Секретарю было знакомо нетерпение его господина, и он конфисковал всех тягловых животных в Риме, которые могли ему понадобиться. Скоро едва обозримый обоз тронулся в путь на запад.

В Лугдуне собрались все богатые жители Галлии, горящие нетерпением заполучить что-нибудь из имущества императорской семьи. Калигула сам принимал участие в аукционе и наблюдал, как Аргус добивался, чтобы продажи осуществлялись по как можно более высоким ценам. Поскольку многие из вещей принадлежали когда-то его покойным родителям и братьям, он разыгрывал перед возможными покупателями трогательные сцены. Так, когда вниманию присутствовавших были предложены искусно вырезанные из дерева длинный стол и скамьи, на которых возлежали обедающие, Калигула подскочил, погладил мебель и произнес:

— Из дома моей любимой матери! За этим столом, украшенным драгоценными камнями, когда-то собирались Германики, император Тиберий, другие члены нашей семьи. Нет, я не могу его отдать, слишком много воспоминаний связано с этой вещью…

В зале аукциона послышалось тихое гудение; многие рисовали в воображении, как продемонстрируют удивленным гостям стол, за которым сидели члены правящей династии и даже сам император.

— Сто тысяч сестерциев! — выкрикнул кто-то, но тут же была предложена еще более высокая цена:

— Сто пятьдесят тысяч!

— Двести тысяч!

— Триста тысяч!

В конце концов, за восемьсот тысяч сестерциев счастливым обладателем императорской мебели стал богатый владелец рудников.

Сидящему рядом с ним другу Геликону император прошептал:

— Хлам стоял на какой-то забытой вилле и стоит самое большее сорок тысяч.

Геликон тихонько засмеялся.

— Когда имущество Агриппины распродадут, тебе надо будет позаботиться о подвозе. В нежилых императорских виллах пылятся горы такого хлама времен Августа и Тиберия. В Риме его едва ли удастся продать, но здесь…

В неподвижных глазах Калигулы заблестели огоньки. Геликон был прав: недалеким провинциалам не составит труда всучить все что угодно, лишь бы когда-то это принадлежало императору.

И по приказу Калигулы из Рима доставлялись обоз за обозом. В конце концов любой галльский богач мог похвастаться каким-нибудь предметом, бывшим некогда в собственности императора.

В это время Цезония родила дочь, которую по желанию Калигулы назвали Друзиллой. Успешные аукционы так распалили его алчность, что он и из рождения наследницы хотел выжать денег, не стесняясь заявлял во всеуслышание, что к его императорским тяготам добавились еще обязанности отца, что он будет рад принять пожертвования на воспитание и будущее приданое Друзиллы. В вестибюле дворца поставили две пустые амфоры, и каждый мог внести свою лепту. Писари помечали размер пожертвований, и того, чей взнос в течение недели оказывался самым высоким, приглашали к императорскому столу.

В Лугдуне Калигула вел себя сдержаннее — «шуток» не позволял, потому что не хотел прерывать постоянный денежный поток из открытых вновь источников.

Скоро в Лугдун прибыли и правители-вассалы. Для приглашения Агриппы и Антиоха не было никаких политических причин. Их обоих император, что называется, сделал сам, это были его творения, и время от времени они обязаны были являться, чтобы преклонить перед ним колени. Агриппа вырос в Риме заложником и причислялся к кругу самых близких друзей Калигулы, который потом «подарил» ему управляемую римскими прокураторами империю его деда. Агриппа показал себя умеренным и умным правителем: он старался не испортить отношения ни с Римом, ни со своими иудейскими подлинными.

Антиоха из Коммагены еще Тиберий посадил на трон в его маленькой, расположенной к северо-востоку от Сирии стране, а Калигула только утвердил его в должности.

Король Птолемей из Мавритании приходился внуком Марку Антонию и царице Клеопатре, а значит, родственником Калигуле. Император хотел наконец познакомиться с «кузеном» и пригласил вежливо, со всеми почестями, в Лугдун. Настоящей же причиной было то, что Геликон, близкий друг Калигулы, в поисках новых путей выхода его ненависти к евреям выяснил, что в Мавритании возник ряд портовых городов, в которых евреи вели оживленную торговлю.

— Дань Мавритании едва ли соответствует богатству страны, — сказал Геликон, зная, что слова его разбудили алчность Калигулы. — Я справлялся: там есть много портовых городов, в которых торговля идет отлично. Суда ходят и в Нумидию, и в Египет, и в Испанию. Этот Птолемей правит уже семнадцать лет, ни разу не показывался в Риме и ведет себя так, будто является полновластным правителем. Думаю, тебе надо как-нибудь посмотреть на него поближе, император.

Калигула сразу ухватился за идею и отправил приглашению родственнику.

Птолемей прибыл в Лугдун первым в сопровождении пышной, ярко разодетой свиты. Король оказался статным красавцем в возрасте сорока лет и с таким достоинством и естественностью носил свой расшитый золотыми львами пурпурный плащ, будто родился в нем. Это гордое королевское явление с самого начала разозлило Калигулу, пусть Птолемей и преклонил перед ним колени, и положил к его ногам золотую корону, а потом покорно взял ее обратно.

— Сейчас он разыгрывает раболепную покорность, — прошипел Геликон в императорское ухо. — При этом принадлежит к самым богатым североафриканским королям и должен бы платить дань в десять раз большую.

— Прилежный человек, — произнес Калигула с насмешливым восторгом и скривил лицо, — надо бы его проверить получше.

— Это не он такой прилежный. Птолемей передал правление вольноотпущенникам, среди которых должны быть и евреи, и живет только своими научными исследованиями, как делал и его отец, король Юба. Так что золотой поток вполне можно направить в наши кассы…

— Ты имеешь в виду, если я сделаю Мавританию римской провинцией и назначу туда наместника… У Птолемея есть сын?

— Насколько я знаю, нет.

Калигула потер руки, неподвижные глаза засветились алчными огоньками.

— Я все обдумаю. Завтра, во всяком случае, я устраиваю для моего кузена игры. А потом посмотрим.

Геликон чувствовал удовлетворение. Он знал, что богатство мавретанского короля Калигула не оставит больше в покое, не говоря о том, что этот кузен своей высокой стройной фигурой и королевской осанкой еще больше подчеркнул омерзительность жирного, лысого, тонконогого Калигулы.

На следующее утро император открыл в амфитеатре игры. Он сказал короткую речь, подчеркнув, что посвящает их своему любимому кузену, царю Птолемею.

Царь поднялся, его великолепная фигура была хорошо видна с любого места, а расшитый пурпурный плащ празднично сверкал в лучах утреннего солнца. Галлы восторженно приветствовали его, поскольку он был правителем государства, и образ его вызывал восхищение, хотя лишь немногие знали, где находилась Мавритания.

Эти безобидные аплодисменты ядом проникли в грудь Калигулы. Почему плебеи славят этого чужестранца? Разве не сидит божественный Император у всех на виду в своей ложе?

Неужели они не догадываются, что достаточно его кивка и этот набитый соломой король будет лишен милости и покровительства Рима?

Преисполненный яда, как гадюка, готовая к смертоносному удару, Калигула покинул театр раньше времени. Он позвал трибуна Декстера, жестокого мускулистого германца, который с удовольствием исполнял роль палача.

— Убери этого Птолемея! — строго приказал Калигула. — Чем быстрее принесешь его голову, тем выше будет твоя награда.

Декстер ухмыльнулся.

— А причина, император? К сожалению, все всегда хотят знать, почему должны лишиться головы, — как будто императорский приказ сам по себе недостаточное основание.

— Просто скажи ему, что актер, исполнив роль, должен удалиться со сцены. Мавритания становится римской провинцией, а смещенных правителей нельзя оставлять в живых — это грозит осложнениями. Или скажи еще что-нибудь, но принеси мне его голову.

Декстер взял дюжину солдат и отправился в гостевое крыло дворца, где Птолемей как раз принимал ванну. Военные грубо оттолкнули слуг, и Декстер подошел к королю. Тот поспешно повязал полотенце вокруг бедер.

— Срочная новость?

— Да, господин, которую я должен устно передать тебе от императора. Он решил сделать Мавританию римской провинцией, и царь ей больше не нужен. Поэтому я должен принести ему твою голову.

Птолемей попытался улыбнуться.

— Но это какая-то ошибка! Вчера мы разговаривали с Гаем как друзья…

Декстер кивнул одному из своих людей, который схватил короля за волосы, принудил опуститься на колени и откинул его голову назад.

— Вчера — не сегодня, — сказал трибун и перерезал ему горло.

Птолемей широко раскрыл глаза, начал хрипеть, поток крови хлынул на пол, попал на руки Декстера. Трибун же спокойно выжидал, пока конвульсии перестанут сотрясать тело, и тогда умелым движением отделил голову от туловища. Декстер вымыл руки в ванне, а потом приказал:

— Заверните голову в его пурпурный плащ. Все-таки она королевская…

Солдаты засмеялись, а один из них сказал:

— Обрезали, как настоящего еврея!

Калигула рассматривал и после смерти все еще сохранявшую красоту голову Птолемея.

— Ну, господин кузен, Мавритания не станет по тебе скучать. Мы пошлем туда прокуратора и разберемся с твоими богатствами. Сожгите труп вместе с головой и отправьте урну с прахом семье. Мы не станем лишать его близких последнего утешения.

Через две недели прибыл Агриппа, царь Палестины. Другу юности Калигулы нечего было бояться: солнце императорской милости по-прежнему ярко светило над его головой. Он громко рассмеялся, узнав о судьбе Птолемея.

— Наверное, он боялся быть обложенным высокой данью, а ты сразу же забрал у него голову. Как нескромно! Разве так поступают с любимым кузеном?

Калигула равнодушно ухмыльнулся.

— Это был самый лучший и самый короткий путь.

Агриппа положил руку на плечо своего друга.

— Если захочешь превратить Палестину в провинцию, Гай, оставь мне мою голову — я охотно переберусь в Рим, где мне гораздо больше нравится, чем в Цезарии или Иерусалиме.

— Меня тебе бояться нечего, — успокоил Калигула, — я знаю, что могу на тебя положиться и никогда не увижу в рядах своих врагов.

— Когда я вспоминаю, на какой тонкой ниточке висела моя голова при Тиберии…

— Он умер вовремя…

— Во имя хромого Вулкана, боги всегда были на нашей стороне, Гай. Когда я узнал, как ты быстро разоблачил всех заговорщиков и подавил мятеж, я едва поверил своим ушам. Они должны воздвигнуть тебе в Риме храм и почитать как бога…

Калигула польщенно улыбнулся.

— Это не должно омрачать нашу старую дружбу. Как ты отнесешься к тому, что я сегодня приглашу в Палатин красавиц из лучших борделей Рима?

Агриппа восторженно захлопал в ладоши.

— Отличная мысль!

Сенат, конечно же, проинформировали о прибытии обеих сестер императора, но никто не обратил на это внимания. Каждый из достопочтенных боялся гнева Калигулы или его подозрений в причастии к заговору Лепида. Поэтому Агриппину и Ливиллу сразу доставили в городскую тюрьму, которая стояла в центре Рима на Аргентарийском холме.

Калигула специально распорядился поместить их сюда, а не в фамильную темницу на Палатине, чтобы унизить обеих, а особенно гордячку Агриппину. Сенаторы действовали очень быстро. Уже на следующий день было зачитано обвинение, основными пунктами которого являлись участие в заговоре и нарушение супружеской верности. По приказу императора сестер разместили отдельно друг от друга, поскольку, как с насмешкой заметил Калигула, он не исключал, что Агриппина и здесь вместе с Ливиллой начнет плести новые интриги.

Агриппина, которая вела себя неожиданно спокойно, выразила только одно желание: она хотела видеть сына Нерона, в чем император ей тут же отказал. Двухлетнего ребенка отдали на воспитание родственникам отца, и он, в соответствии с возрастом, забыл о далекой матери. Доминиции же, с тех пор как стало известно о провалившемся заговоре, боялись даже упоминать имя Агриппины. Но она и с этим справилась. Ее несгибаемая гордость не позволяла проявлять никакой мягкотелости. Мать Нерона была уверена, что снова увидит сына, пусть не сейчас, а возможно, через два-три года.

— Ты не должен был оставлять меня в живых, братишка, — шептала она с ненавистью, поскольку это вселяло надежду: она продолжала жить, был жив ее сын, и Агриппина верила, что однажды Риму придется рассчитывать на них.

Спустя четыре дня сенат единодушно утвердил продиктованный Калигулой приговор: пожизненная ссылка сестер на Понтийские острова, отчуждение всего имущества и лишение всех почестей и привилегий. Агриппину ждал остров Пандатериа, где семь лет назад в одиночестве и отчаянии скончалась ее мать, Ливиллу — Понтия, самый большой остров из этой группы. Когда ей разрешили взять с собой корзину книг, она, пожав плечами, почти с радостью подумала о предстоящем изгнании. Так же как и Агриппина, она надеялась, что Калигуле недолго осталось сидеть на троне. Приговор был обнародован на форуме, а потом и во всех городских кварталах. Сабин, который как раз шел навестить родителей, увидел собравшуюся вокруг глашатая толпу. Он остановился и какое-то время слушал комментарии людей.

— Так этим девкам и надо! Покушались на жизнь императора да к тому же лазили по чужим постелям — тьфу! Было бы лучше засечь их насмерть.

Сабин услышал только пренебрежительные и злорадные замечания, но многие из собравшихся стояли молча, очевидно, не желая высказывать свое мнение. Он пошел дальше, заглянул по пути в таверну и заказал вина. Лицо Ливиллы так четко стояло у него перед глазами, как будто он видел ее вчера. Он все еще слышал звучание ее тихого приятного голоса, когда она ответила на едкое замечание Калигулы:

— Предоставь решение мне, тут я обойдусь без твоих советов.

Ничего особенного в Ливилле не было, и ее гордая сестра производила большее впечатление, и все же — Сабин сделал хороший глоток — и все же что-то в ней притягивало и возбуждало его любопытство. Но теперь она была все равно что мертва, потому что едва ли кто-то возвращался с печально известных островов.

— Если бы я мог ей помочь, — мрачно прошептал он, — как-то поддержать…

До наступления весны Калигула выручил от продажи имущества Агриппины и Ливиллы, а также сотен обозов со скарбом с заброшенных императорских вилл больше восьмидесяти миллионов сестерциев. Геликону он заметил:

— Я должен был стать торговцем. Меня можно назвать крупнейшим дельцом Римской империи, который за пять месяцев заработал восемьдесят миллионов!

— Ты гениален в любом отношении. Твоя божественная природа превращает любое банальное действие в достойное восхищения, поэтому ты так успешен.

— Да, но теперь пора с этим кончать! В конце концов, я император и намереваюсь завоевать Британию. В апреле мы двинемся на север, к Галльскому проливу. Мне сообщили, что британские правители переругались, поэтому будет несложным натравить их друг на друга и победить.

— Не очень-то я в этом уверен, — трезво оценил ситуацию Геликон, а Калигуле сказал: — Они еще никогда не имели дела с богом и будут в подобострастии целовать тебе ноги.

Но мысли Калигулы уже приняли другое направление.

— Сенат будет озадачен! Я запретил господам в дальнейшем оказывать мне почести: прискучило, да и отвлекает сенаторов от обязанностей. Моя победа в Британии загонит их в тупик; ведь, с одной стороны, я буду претендовать на триумф, а с другой — им запрещено отягощать меня поздравлениями.

Мысль развеселила его.

— Как всегда, они снова поведут себя неправильно, и я уже вижу, как катятся их головы. Сенаторские, Геликон, головы патрициев! Палачи в Риме покрылись жиром от безделья, но я их заставлю шевелиться!

Неприятный холодок пробежал по спине Геликона. Да, он был любимцем императора, но понимал, что однажды тоже может оказаться в немилости. Как и Каллист, он сколотил немалое состояние и порой задумывался, что будет «потом», гадая, доведется ли насладиться нажитым. Поэтому он старался изо всех сил стать для императора незаменимым: ведь игрушку, которую ценят, так легко не выбрасывают.

Из Гезориака пришло известие о том, что там собрался римский военный флот, после чего император со своими легионами двинулся на север. Они прошли Бельгию, северную часть Галлии, добрались до столицы Дурокартор. Отсюда путь их проходил исключительно по равнинной территории. При типичной для этого времени года погоде, когда дождь сменялся солнцем и ветром, войска пересекали просторные пшеничные поля. Колосья уже зеленели, деревья и кустарники стояли в пышном весеннем цвету. Настроение у солдат было хорошее, поскольку они не знали никаких лишений, обычных для походов, вот только Калигула в вечном нетерпении постоянно торопил их. Наконец он вырвался вперед и поскакал во главе когорты всадников, первым достигнув крепости Гезориак. Флот был готов к походу, и император отдал приказ о немедленной отправке разведывательных судов.

— Плывите вдоль берега, выясните, не происходит ли каких-то перемещений военных частей, потом я приму решение.

Через несколько дней корабли вернулись. Разведчики не заметили ничего подозрительного, и только одно маленькое судно варваров попросило их о помощи. Это был Админий, сын короля Британии Циннобелия. Отец прогнал его, и теперь тот искал защиты у Рима.

Калигула сразу же принял его. Юноша довольно прилично мог изъясняться на латыни и рассказал поразительную историю.

Его отец владел обширными территориями в Центральной Британии, разрушил установленный там Юлием Цезарем порядок и насильно присоединил к своим землям находящееся под защитой Рима племя триновантов. Где бы он ни был, повсюду разжигал противоримские настроения, и скоро в Британии не осталось ни одного римлянина, за исключением женатых на местных жительницах ремесленников. Против него организовали движение короли западных и северных земель, опасаясь планов Циннобелия постепенно подчинить себе всю Британию. Админий с самого начала был против политики отца, считал, что только в союзе с Римом у его страны есть будущее.

Калигула внимательно следил за рассказом гостя и иногда прерывал его короткими вопросами.

— Предположим, ты сидишь на троне своего отца — как ты поведешь себя?

Админий прямо посмотрел в глаза Калигулы.

— Я не тешу себя надеждой, что этот трон долго устоит без помощи Рима. Я как вассальный король положил бы мою страну к твоим ногам и стал бы просить поддержки в объединении всех британских племен.

Калигула оглядел офицеров.

— Что вы на это скажете? Ясное предложение, над которым следует подумать.

Один из них попросил слова:

— Но как мы можем доверять его предложению, император? Мы не знаем наверняка, что произошло; возможно, Админий просто повздорил со своим отцом и с нашей помощью хочет занять его трон.

Калигула пожал плечами.

— А если и так? Он, во всяком случае, готов подчиниться Риму, а его отец работает против нас. Чем больше растет власть Циннобелия в Британии, тем опаснее он становится как противник.

Он обратился к принцу:

— Ты слышал возражения офицера, но я решил пока поверить тебе и милостиво принять твое предложение покориться Римской империи.

Админий упал на колени и поцеловал руку императора.

— Благодарю, император! Под защитой римского щита я вижу начало новых, золотых времен для моей страны. Убийственные гражданские войны закончатся, страна наконец объединится.

Калигула вскочил и воскликнул:

— А теперь ты должен увидеть, принц Британии, какой мощный у тебя покровитель!

Легатам и трибунам было дано приказание построить войска на пляже и установить баллисты и другие боевые машины.

Между тем император пригласил гостя к столу, расспрашивая об обычаях, нравах и религии его родной страны.

Ближе к вечеру представление можно было начинать. Солдатам, обслуживающим боевую технику, было приказано метать камни и огненные стрелы в море. Калигула вышагивал с принцем Админием по пляжу.

— Ты видишь? — кричал он. — Смотри внимательно! Это Рим! Римская мощь и сила! Твой отец должен был бы видеть мои легионы и боевые машины! Вид их поверг бы его в отчаяние, ты не думаешь?

Админий не знал, что и сказать. Он находился под сильным впечатлением, осознавая, что никто на острове не в силах сопротивляться мощи такой армии.

— Когда ты начнешь поход, император?

— Когда начну? Не сегодня и не завтра! Ты же покорился мне, ты молод, ты будущее. Посмотрим…

Император обратился к трибунам:

— Прикажите своим людям собирать ракушки! Пусть наполнят ими шлемы и кошели! Это наши военные трофеи. Мы не должны возвращаться в Рим с пустыми руками!

Офицеры переглянусь, не зная, было ли это шуткой.

— Давайте! Чего вы еще ждете? — в гневе закричал Калигула, пришпорил коня и поскакал к расступающимся солдатам.

— Давайте-давайте! Берите сколько унесете!

Воины выполнили то, что от них требовалось, наполнив шлемы всем, что лежало на пляже. На следующий день император приказал возвести маяк в честь «победы» над Британией. Каждый легионер получил подарок в размере сотни денариев, и ликованию не было предела. Офицеры, приняв в десять раз больше, перешептывались:

— Наш император немного сумасшедший, но у него щедрая рука.

— Он может теперь себе это позволить, — высказался пожилой трибун, — напав на Британию, он израсходовал бы в десять раз больше, а пара тысяч из наших рядов удобрила бы своими телами чужую землю. А так мы все остались в живых да к тому же с подарками. Разве можно желать большего? Да здравствует император Гай Юлий Цезарь Германик!

Вечером Калигула устроил в честь своего гостя торжественную трапезу. Пил без меры, опрокидывая кубок за кубком, опьянев, встал.

— Сколько тебе лет, Админий?

— Как раз двадцать, император.

— В двадцать лет со мной тоже было так: я ждал, когда же освободит трон старик, который просто не хотел умирать. Пять лет я должен был высиживать в ожидании, пока это не случилось. Тут требуется терпение, мой юный друг, много терпения!

Он придвинулся ближе к своему гостю, и тот почувствовал, как в лицо ударило кислыми винными парами.

— Но когда ты наконец дождешься, когда ты, принц, усядешься на трон, к которому так давно стремился, тогда мир распахнется перед тобой и все окажутся у твоих ног — все! Вдруг воздух вокруг тебя становится тонким, как в горах, и у тебя появляются сотни друзей и при этом не остается ни одного. Они косятся на твой пурпур, а их жены убеждают их, как замечательно он мог бы смотреться на них, и тогда отовсюду, из каждого угла, пахнет бедой. Кому ты можешь еще доверять? Знати никогда не доверяй, потому что каждый считает себя достойным твоего места. Ты можешь создавать своих людей из вольноотпущенников, которые думают только о деньгах, а не о троне: он все равно для них недоступен. Они связаны с тобой в счастье и несчастье, им ты можешь доверять. Но другие, патриции, отпрыски древних родов, ненавидят и презирают тебя, плетут интриги и заговоры. Здесь нужен железный кулак, Админий! Руби им головы, и если возможно, то сразу дюжинами! Попадутся невиновные — не жалей! Чем их будет меньше, тем надежнее окажется твой трон. В конце концов ты останешься один, без единого настоящего друга, опираясь только на тех, кого создал сам, но трон твой стоит твердо, и те, кто останутся, возненавидят тебя, но будут бояться. Страх, Админий, — главный инструмент правителя, не забывай! Плебеев можно держать в узде раздачей хлеба и играми, но знать — только страхом. Я пью за тебя, Админий, будущий король Британии, который не должен забывать, что над ним есть еще боги и римский император, — и ты спокойно можешь называть их одним именем.

После этого разговора, который обернулся скорее монологом Калигулы, Админий засомневался, правильный ли путь он выбрал и не лучше ли было объединиться с отцом.

С помощью охранников Калигула, шатаясь, направился к императорской палатке, перед входом его вырвало, и он недовольно отодвинул в сторону руки помощников.

— Я могу идти и один, оставьте меня в покое!

Калигула тяжело упал на постель к Цезонии. Императрица проснулась.

— Сегодня я покорил Британию, любимая, для тебя! Принц Админий — мой союзник, он — будущее. Да, Цезония, твоему супругу удалось завоевать остров варваров без единого взмаха меча. Милая шалость, не правда ли? Они обязаны мне в Риме триумфом — должен ли я принять его?

Заспанная Цезония поняла только половину из сказанного, но она твердо знала одно: нужно как можно скорее оказаться в Риме, ведь только там она могла насладиться своим новым рангом.

— Великолепно, Гай! Без единого взмаха меча? Тогда мы сэкономили кучу денег и можем истратить их на более приятные вещи. Я горжусь тобой! Когда мы возвращаемся?

Но Калигула уже уснул. Его пьяный храп заполнил палатку, и Цезония спрятала голову под подушками. В Риме все пойдет по-другому, там в ее распоряжении будет часть Палатинского дворца, и ей лишь иногда придется выносить его присутствие в своей постели.

Цезония Августа! Цезония Августа! Калигула обещал выпустить монеты с ее профилем. Она была супругой властителя мира и родила ему ребенка — за это можно было и храп послушать, и он теперь звучал в ее ушах сладкой песней.

На следующий день Админий исчез вместе со своими людьми. Калигула не придал этому значения.

— Возможно, он сам испугался собственной храбрости и снова залез в гнездо отца. Об этом можно не беспокоиться — Британия из-за внутренних распрей сама себя уничтожит и превратится для нас в легкую добычу. Но сенату придется уже сейчас присвоить мне звание Британика.

Калигула послал в Рим гонца с известием о победе, где оно было передано сенату в присутствии обоих консулов.