Паблий Петроний, легат Сирии, много раз в своей жизни попадал в сложные ситуации, но знал, что выход из них всегда можно найти. Однако на этот раз он такого выхода не видел. Какие компромиссы мог он предложить иудеям? Они хотели всего или не желали ничего, и Петроний, который хорошо знал их религию, понимал, что они не могут, не должны действовать по-другому, если не хотят прогневить своего Бога.

Со дня разговора с иудеями в театре Тиберия Петроний много раз пытался найти пути согласия с ними, но все напрасно. Он говорил с верховными жрецами, фарисеями и саддукеями, описывал трудности своего положения, объяснял, что если здесь он — господин, то в Риме — раб. В ответ его противники сочувственно качали головами, и несколько раз легат думал, что близок к решению проблемы, но они опять предлагали свое: выполнение принудительных работ, деньги, переселение и, в конце концов, бросили на весы свою жизнь и жизнь своих близких.

Паблий Петроний был близок к отчаянию. Между тем со дня его приезда прошло уже две недели, а к сбору урожая люди до сих пор не приступали.

Петроний, несмотря на отчаянное положение, сохранил ясность ума и понимал, что у него есть только три возможности: он мог установить статую, применив силу, понимая, что за этим последует мятеж, броситься на меч или уступить иудеям, приняв на себя ответственность за последствия.

Легат выбрал последнее и созвал собрание. Снова евреи заполнили театр до отказа, и снова к ним вышел Петроний и ждал, пока стихнет ропот.

— Иудеи! Я римлянин, а значит, принадлежу к воинственному народу. Мужество с давних пор считается у нас одной из главных добродетелей, и вы показали мне, в какой степени обладаете им. Я долго размышлял и решил последовать вашему примеру, ведь, для того чтобы нарушить приказ императора, требуется много мужества. Возможно, мне удастся с помощью вашего бога переубедить Гая Цезаря, и я буду первым, кто обрадуется вашему спасению. Если нет, тогда я готов отвечать за последствия, и утешением мне будет сознание того, что я не совершил несправедливости. Да помогут нам ваш и мои боги — покоримся их воле.

— Благослови тебя бог, праведник!

— В сердцах иудеев ты всегда будешь на почетном месте!

— Да спасет тебя бог, Петроний!

Под такие выкрики легат покинул театр, в тот же день отправился в Птолемею и собрал там свои войска. Он знал, что многие центурионы не одобряли его решения, но каждый из них получал один и тот же ответ:

— Это мой выбор, и в случае неблагоприятного исхода отвечать за него буду я.

В начале декабря легат прибыл в Антиохию. Отсюда он написал по-военному краткое письмо императору, в котором просил проявить понимание и милосердие:

«Я верю, император, что действовал в твоих интересах, уступив иудеям.

В противном случае все могло бы обернуться мятежом по всей стране, и, если урожай в следующем году будет скудным, а для этого предположения я имею все основания, это окажется крайне невыгодно для снабжения Рима зерном и получения налогов.

Поэтому, император, я распорядился установить твою статую в гавани Птолемеи, где те, кто прибыл на римских судах, будут обращаться к тебе с молитвой о хорошей погоде и прибывающие чужестранцы смогут приветствовать тебя. Надеюсь, что действовал в соответствии с твоими ожиданиями».

Ветра в эти дни дули благоприятные, и письмо быстро доставили в Рим, где Каллист тут же прочел его императору — как и все важные послания.

Когда секретарь, закончив чтение, поднял глаза, его охватил ужас от вида перекошенного в приступе злобы лица принцепса, который прохрипел задыхаясь:

— Это… это… неповиновение! Как осмелился этот слабый, трусливый, коварный человек действовать против моей воли? Я… я… Нет, на этот раз вина лежит не на иудеях, а на Публии Петронии, которого я с этого момента буду называть государственным изменником. Это дерзость — считать меня богом погоды! По крайней мере у иудеев появится кое-что, над чем можно посмеяться. Но скоро им будет не до смеха, об этом я позабочусь! Напиши ему письмо, Каллист, с коротким требованием ответить за преступное поведение. Позднее мы поговорим о его преемнике.

Каллист молча поклонился. Он написал письмо, отдал его на подпись императору и затягивал с отправкой так долго, пока не началось время зимних штормов. Сделал это он не тайком, а предварительно обговорив все с Клеменсом, чтобы потом, после известных событий, они могли бы выступить в защиту друг друга.

Корнелий Сабин переживал в эти дни душевный подъем, и не в последнюю очередь из-за любовных отношений с Ливиллой; ведь он вырос в семье патрициев и не мог не поддаться магии августейшего имени. Ливилла была женщиной императорского рода и оказалась не простой любовницей, всегда принимающей избранника с распростертыми объятиями. Каждый раз Сабин должен был соблазнять ее заново, а она не всегда проявляла желание. Правда, ей не хватало жгучей страстности Елены; Ливилле была свойственна скорее внутренняя игра эмоций и настроений.

Приближалось время разлуки, поскольку прошло уже почти три месяца, и Сабин ждал только следующего судна. Во время последней прогулки он сказал:

— Мне будет тяжело прощаться с тобой, но я знаю, что мы обязательно встретимся. Не могу сказать, почему я так в этом уверен, — просто это знаю. Но жизнь наша к тому времени станет другой, изменятся обстоятельства, поэтому будущее наше свидание меня не радует. Здесь я командир легиона и почти властелин острова. В Риме же ты снова будешь жить на Палатине, и если мне придется уйти из гвардии дворцовой охраны, тогда и на возможность встретиться рассчитывать не придется. Да я и не уверен, что ты захочешь этого.

Ливилла, как обычно, слушала, не прерывая ни словом, ни жестом, и только потом ответила:

— Быть уверенным можно только в смерти. Твои последние слова я поняла как вопрос. Я тоже не могу сказать, что будет потом. Ты должен понять меня, Сабин: за всю мою недолгую жизнь Фортуна нечасто была милостива ко мне. Когда мне было два года, умер мой отец, которого я едва помню. В двенадцать у меня отобрали мать, больше я ее так ни разу и не увидела. Брата Друза, которого я любила больше всех, Сеян уморил голодом в палатинских застенках; Нерон умер здесь, на Понтии, и он тоже жертва Сеяна. Беда шла за бедой, Сабин, а ведь я не из камня. Удары судьбы ранят так же, как меч, и тоже оставляют шрамы: только одни — на коже, а другие — в душе. Любой воин знает, как они иногда болят. Я разучилась по-настоящему радоваться, не говоря уж о том, чтобы в чем-то быть уверенной. Как было с Калигулой, какие надежды нас окрыляли и что из этого получилось, мне нет необходимости тебе рассказывать. Я не люблю много говорить, Сабин, но ты стал моим возлюбленным, ты мне очень нравишься, и я хотела объяснить, почему не желаю строить предположений на будущее.

Сабин покачал головой.

— Длинная речь, но ответа я так и не услышал.

— Я не могу тебе его дать, и как раз это и пыталась объяснить.

— Ты сказала, что я тебе очень нравлюсь, но нравиться кому-то — не значит быть любимым. Я единственный мужчина на острове, который годится на роль любовника сестры императора, неплохо выгляжу, молод и мог бы стать спасителем тебя и твоей сестры. Причин достаточно, чтобы понравиться тебе.

Ливилла печально улыбнулась.

— Но, Сабин, разве это не достойные причины для женщины, чтобы отдаться мужчине? Чего ты ждешь от меня? Тебе бы больше пришлось по душе, если бы я сказала: «Трибун Корнелий Сабин, я не общаюсь с людьми твоего ранга»? Это же глупо. Конечно, я тосковала по мужчине, но думаешь, твой предшественник или, скажем, Кукулл мог оказаться в моей постели?

— Им ты не могла доверять. У нас же одна цель.

Ливилла согласно кивнула.

— Да, это так! Прекрасная причина объединиться и скрепить союз печатью Венеры, раз уж заговорщики оказались мужчиной и женщиной.

— Иногда я думал, что ты могла бы стать моей женой…

Ливилла ответила звонким смехом.

— Да, это было бы необычным предложением для супруги Марка Виниция. Ах, Сабин, давай больше не будем об этом! Все это пустые слова, они не помогут дать нам решения. Если Фортуна будет к нам благосклонна, Калигула скоро попадет в яму, которую копал для других. И если нам суждено остаться в живых, то в Риме найдется возможность для встречи. При условии, что мы оба этого захотим. Оба! Слышишь?! Но на этот вопрос пока нет ответа. А теперь хватит! Пойдем в дом, Сабин. Я хочу тебя.

Сабин горько вздохнул.

— Остается надеяться, что это желание не пройдет у тебя и в Риме.

— Не знаю, останусь ли я той же. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Во всяком случае, ты больше не злишься на меня?

— Почему я должен злиться, если мы так нравимся друг другу…

— Едва скажешь правду, как ответом тебе будет насмешка.

— Многое легче переносится с насмешкой.

— Смотри, снова появляется солнце. Дни опять становятся длиннее, но, с тех пор как ты здесь, они мне кажутся короткими. Сабин, у меня есть предчувствие, что этот год станет для всех нас счастливым.

— Значит, Сапожку он принесет несчастье…

Ливилла кивнула.

— Я желаю ему всех несчастий на свете. Пусть появится новая Пандора, которая откроет рядом с ним свой ящик.

— Как известно, кое-что должно при этом остаться…

— Да, надежда. Пусть так и будет! Без надежды, без поддержки, ненавистный всему миру, он должен отправиться в мир теней. Если боги справедливы, то все те, кого он послал туда, встретят его и будут мучить вечно.

— Я не такой мстительный. Мне достаточно видеть его труп на костре. Я хочу, чтобы мы его пережили и были вместе.

— Не надо больше говорить, Сабин. Пойдем в дом.

В начале января Калигула неожиданно решил совершить путешествие на Капри. Это случилось после разговора с Пираллией, когда он, чтобы показать, что ничего не страшится, поведал ей о предсказании астролога. Правда, он панически боялся грома и молнии, но об этом мало кто знал.

— В январе со мной может случиться несчастье, так сказал бородатый Сулла. Интересно, почему же он не предупредил меня о Лепиде или Папинии? Оба покушались на мою жизнь, но тогда звезды молчали.

Пираллия села в постели, прикрывая грудь пурпурным одеялом.

— Твой дед, император Тиберий, верил во власть звезд. Все в Риме тогда говорили об этом.

— И что же? Народ понимал его со всеми этими глупыми суевериями?

— Нет, не думаю. Люди смеялись над этим. Что за человек был твой дед? Когда он покинул Рим, я была совсем маленькой и никогда его не видела.

Калигула не хотел вспоминать Тиберия — сейчас он думал о другом. Ему в голову пришла мысль, как убежать из грозящего опасностью Рима.

— Я не люблю о нем говорить, но могу предложить тебе посмотреть, как он жил, и суди о нем сама. Мы вместе отправимся на Капри. Только вдвоем. Хочешь?

Как всегда, когда он бывал с Пираллией, Калигула казался более уравновешенным, а мрачные черты лица становились мягче.

— Цезония будет недовольна, — предположила она.

— Цезония не ревнива. Кроме того, я делаю то, что хочу. Одиннадцатого января она должна принять участие в празднестве Карменты. Это женский праздник, и хорошо, когда императрицу видят ее подданные.

Пираллия улыбнулась.

— Конечно. Я буду рада поехать. Зимой на Капри наверняка гораздо лучше, чем в Риме. К тому же предсказание Сулла… Значит, мы соединим приятное с полезным.

Калигула немного помолчал и сказал:

— Я не хочу, чтобы об этом кто-нибудь знал. Мы просто незаметно исчезнем из Рима. Сенаторы будут в изумлении, не будут знать, что делать. Начнут приносить жертвы, моля о моем возвращении.

— Совсем незаметно вряд ли получится, — засомневалась Пираллия.

— Нет, конечно нет. Я скажу Каллисту и Клеменсу и возьму с собой центурию преторианцев.

Пираллия весело рассмеялась.

— Но это же сто человек! Незаметнее не получится?

— Для Рима это немного. Мы поплывем на простых кораблях. Даже преторианцы не будут знать, куда мы плывем.

Во время путешествия Калигула несколько раз повторял, что они плывут как обычные люди, и, похоже, это доставляло ему удовольствие. На море было неспокойно, но они следовали строго вдоль берега, не теряя его из виду. Антий, Астура, мы с Кирки, Анксур, Синуэсса и Вольтурнум остались позади.

В Кумах сделали остановку. Когда-то Калигула велел выстроить здесь виллу над морем, которую теперь с гордостью показывал Пираллии.

— Дом так удачно расположен на скалах, что к нему ведет только одна тропа, которую могут охранять лишь несколько воинов, — он показал на север. — Там, напротив, ущелье Сибиллы, но об оракулах я такого же мнения, как и об астрологах.

— Спроси оракулов и сравни их предсказание с тем, что сказал Сулла. Проверить не помешает.

Калигула молчал в нерешительности. Он не верил оракулам и одновременно боялся их, но не мог выдать своего страха перед Пираллией.

— Почему бы нет? — наконец сказал император. — Окажем завтра честь Сибилле. В это время года у нее немного дел. Кстати, ты знаешь, что этот город основали твои предки? Раньше он назывался Киме и был первым греческим поселением на италийской земле.

— Тогда Кумы можно считать частью Дельф.

— Правильно, моя умная красавица! Или красивая умница? Что тебе больше нравится?

— Не такая уж я умная. А красоте моей скоро придет конец. Мне уже немало лет. В этом возрасте женщины имеют детей, дом…

— Ну что же, дом и деньги у тебя есть, а матерью ты еще можешь стать.

Пираллия улыбнулась.

— Еще одна причина обратиться к оракулу. Как ты явишься к нему завтра, Гай — как римский император или простой человек?

— Ни то, ни другое, я просто явлюсь. Но со мной будут преторианцы, и жрица сделает из этого выводы.

Утро выдалось холодным и ясным, но воздух в Кумах был мягче, чем в Риме. Тут и там уже расцвели цветы и кустарники. Калигула и Пираллия ехали бок о бок на мулах вдоль виноградников и оливковых рощ. Сам город скрывала высокая крепостная стена, так что он почти не был виден.

Преторианцы позаботились о том, чтобы они оказались единственными, кто поднимался по крутой дороге к Акрополю. В храме Аполлона их ждали.

— Аполлону можно приносить в жертву только быка, овцу или козу, причем предпочтение почему-то отдается козам. Мои люди уже доставили наверх козла, — сказал Калигула.

— Я знаю, почему. Отец рассказал. Он узнал об этом от одного богатого человека, которого сопровождал в Дельфы. Они называют это священным трепетом перед Аполлоном. Думаю, мы сами все увидим.

Жрецы подошли, чтобы почтительно поцеловать руку императора, и Калигула заявил с притворной скромностью:

— Я здесь простой человек, почтенные жрецы Аполлона. Не как император хочу обратиться к оракулу, а как Гай Цезарь.

Жрецы поклонились и отошли. Привели белого козла, на которого один из жрецов вылил ведро священной воды из источника. На секунду животное замерло от неожиданности и удивления, чтобы потом встряхнуться.

— Он дрожит! — закричали жрецы. — Посмотрите на священную дрожь перед Аполлоном!

Калигула подмигнул Пираллии, и оба отступили назад, пропуская жрецов. Через минуту козел с перерезанным горлом вздрагивал на полу, истекая кровью.

Потом они спустились в грот Сибиллы. За маленьким, украшенным колоннами входом начинался длинный, прорубленный в туфовом камне проход, от которого отходили боковые галереи с видом на море.

Калигулу злили любые правила, если их предписывали соблюдать другие, и теперь он громко разговаривал, даже не думая понизить голос. Жрецам пришлось смириться.

— Такие траты из-за старухи, которая якобы смотрит в будущее. В Дельфах все, наверное, по-другому, Пираллия? Думаю, что там идут не в гору, а под гору. Здесь, конечно, все таинственнее, потому что кажется, будто спускаешься в подземный мир…

— Император, — не выдержал старый жрец. — Я прошу тебя замолчать. Мы приближаемся к святилищу.

Калигула громко рассмеялся.

— Хорошо-хорошо, умолкаю. Не будем мешать Сибилле размышлять в тишине над ее выдумками.

Проход заканчивался маленьким залом с выдолбленными в каменных стенах сиденьями. Тяжелый красный занавес, расшитый золотыми лавровыми листьями, скрывал святилище от глаз посторонних.

— Задай вопрос, — хором сказали четыре жреца.

Калигула насмешливо улыбался, но игру поддержал.

— В начале года меня может подстеречь опасность. Я хочу знать, откуда ее ждать.

— А ты? — обратились они к Пираллии.

— Мое будущее находится в руках богов и императора — это я знаю, а больше ничего знать не хочу.

— Кажется, моя Пираллия умнее, чем я, — одобрил Калигула ее ответ.

Два жреца исчезли за занавесом, а оставшиеся приглушенно объяснили:

— Сейчас Сибилла просит Аполлона о помощи. Услышав голос бога, она повторит все сказанное. Иногда она кричит так громко, что голос ее разносится по пещере.

На этот раз криков они не услышали. Ждать пришлось довольно долго, но вот жрецы появились снова и протянули Калигуле свиток.

— Ответ Аполлона устами Сибиллы.

Калигула взял свиток и потянул Пираллию к выходу.

— Пойдем! Здесь можно окоченеть.

Когда они шли обратно, Пираллия спросила:

— Тебе не интересно узнать ответ богов?

— Я сам бог! Если Аполлону есть что мне сказать, он обратится ко мне.

Хотя он и разыгрывал беззаботность, гречанка все поняла. Суеверный страх заставлял императора медлить.

Позже, когда они сидели на террасе и пили вино, глядя на морские волны, которые с грохотом разбивались о скалы, Калигула сам вспомнил о свитке. Он достал папирус, развернул, прочитал и разразился громким смехом.

— Ты только послушай, Пираллия: «Остерегайся человека по имени Кассий!» Вот как звучит предсказание, и в своей глупой простоте оно действительно неподражаемо. Тут сказано: «Остерегайся человека по имени Кассий», а не просто «Кассий»! Конечно, смысл его символичен, и оно относится к одному из убийц Цезаря. Точнее, оно могло бы звучать так: «Остерегайся человека по имени Брут!» Или еще проще: «Остерегайся убийцу!» Но я это делаю все время, и, насколько я знаю свой сенат, скоро в нем родится новый Кассий, или Брут, или предатель.

— А если предсказание относится к вполне определенному Кассию?

— Но, Пираллия, Кассиев в Риме тысячи. На какого из них я должен обратить внимание? Это все вздор! Мы могли бы не трудиться навещать оракула.

Тут Калигула на секунду задумался.

— Может, это Кассий Лонгин, которого я недавно назначил проконсулом Азии? Строптивый и коварный человек… Он не может мне простить, что я отобрал у него Друзиллу и отдал ее Лепиду. Да, от него вполне можно ожидать нового заговора. Вдали от Рима он мог собрать сторонников…

Калигула погрузился в мрачные размышления, и Пираллия, которая знала, к чему могла привести подозрительность императора, постаралась отвлечь его.

— Но ты же сам сказал, что в Риме тысячи людей носят имя Кассии, и предсказание называет его как символ предательства вообще. Теперь я, как и ты, склоняюсь к мнению, что эти жрецы вместе с их Сибиллой просто используют глупость и доверчивость ищущих совета и помощи.

Калигула был рад оторваться от своих мыслей.

— Не правда ли, ты тоже так считаешь? Все это ложь! Забудем!

Но Калигула не забыл о предсказании и по возвращении сразу же приказал схватить Кассия Лонгина и доставить в Рим. Пираллии он ничего об этом не сказал.

На следующий день они продолжили путь в Неаполис, а оттуда — на Капри. Калигула послал вперед дюжину преторианцев, чтобы те позаботились о порядке на старой императорской вилле. Он хотел, чтобы Пираллии там понравилось.