Когда Корнелий Сабин прибыл в Рим, император уже два дня как отплыл на Капри. Навестив родителей, он доложил о своем приезде Аррецинию Клеменсу. Они относились друг к другу с недоверием, поскольку Сабин считал префекта верным слугой императора, а тот, в свою очередь, был уверен, что трибун отправился на Понтию, желая продемонстрировать Калигуле свое глубокое почтение. Разговор шел о пустяках. Сабин описал свою бесцветную, пустую службу на острове, а префект делал вид, будто ничего не произошло, разыгрывая озабоченность отсутствием императора.

— Отправиться в это время года на Капри! Но упрямство нашего повелителя всем известно. Я распорядился каждый день приносить жертвы за его счастливое возвращение.

— Достойное решение, — сказал Сабин, стараясь добавить в голос удивления.

После того как каждый рассказал другому свою ложь, Клеменс утвердился во мнении, что трибун — опасный человек, за которым нужно присмотреть, а Сабин решил, что неплохо бы избавиться не только от императора, но и от префекта.

С Хереей они встретились во дворце на службе и решили выбрать свободный вечер для откровенного разговора.

— Мне прийти к тебе? — спросил Херея.

— Нет. Боюсь, что за моим домом следят.

— У меня немного неуютно, но хлеб и вино найдутся, — предложил Херея.

Сабин не понял намека, но, когда пришел к другу, понял, что тот имел в виду.

— Где твой цербер, ветеран Авл? Где Марсия и дети?

— Может, ты сначала присядешь?

Херея освободил лавку, на которой лежал его парадный шлем и что-то из одежды.

— Все в беспорядке, с тех пор как Марсия с детьми переехала. Я оставил только одного молодого раба, но он дни напролет занят в саду и на кухне. Сейчас как раз жарит для нас мясо, по-простому, без всяких премудростей.

— Что случилось, Херея? Я хочу знать правду!

Херея наклонился ближе и тихо сказал:

— Начинается, друг мой. Я отправил Марсию в наш загородный дом, чтобы с ней и детьми ничего не случилось, если дело дойдет до мятежа. Но теперь я узнал, кто с нами, мне кажется, что никакой опасности нет.

— О чем ты?

Херея сделал удивленное лицо.

— Как о чем? О свержении императора! Ты же все время пытался меня привлечь к этому. Теперь я с вами!

— Почему?

— Потому что с нами весь Рим!

— Если бы так. Я разговаривал с Арренцием Клеменсом, и у меня сложилось совсем другое мнение.

Херея рассмеялся.

— Во имя всех богов, Сабин! Откуда ему было знать, что ты из числа врагов Калигулы? Он, должно быть, принял тебя за его верного слугу, когда ты вызвался служить на Понтии. Скоро ты все поймешь. Клеменс, Каллист, Азиатик, Виниций и с ними две трети сената согласны, что Калигула должен умереть. Когда он вернется с Капри, мы сделаем это.

Сабин не мог прийти в себя от удивления.

— Не могу поверить…

— Можешь! Не сомневайся. Я откладывал окончательное согласие до твоего возвращения. Мы оба из числа тех, кому позволено с оружием приближаться к императору, поскольку являемся его защитой и опорой, — Херея не смог удержаться от смеха, когда говорил это. — Как он удивится, когда почувствует наши мечи на своем божественном теле!

— Значит, ты твердо решил…

Трибун кивнул.

— Да. Наконец-то я смогу отомстить за многолетние унижения, а к ним я отношу не только его насмешки. Мы, преторианцы, должны восстановить свою честь перед римлянами, перед сенатом, перед армией.

— Клавдий Цезарь с нами?

— Этого я не знаю. О нем речи не было. Преемником племянника он вряд ли станет. Было бы лучше отправить его после свержения Калигулы в загородное поместье и восстановить республику. Он ученый и будет рад, если его оставят в покое.

Сабин покачал головой.

— Восстановить республику? Как ты себе это представляешь?

— Очень просто! — восторженно воскликнул Херея. — Сенат, оба консула, преторы — все республиканские должности сохранены. Зачем нам принцепс? Сенат и консулы примут государственную власть, как когда-то. Консулов избирают на год, за это время ни один не успеет стать тираном.

— Звучит заманчиво, но я не уверен, что все преторианцы согласятся с этим. Центурионы получают большое жалованье и имеют привилегии. С республикой этому придет конец. Преторианцы окажутся вообще никому не нужны, ведь личную охрану впервые ввел Август именно для защиты принцепса. Мы останемся не у дел.

— Сенат что-нибудь придумает! Например, можно будет распустить вспомогательные легионы и заменить их преторианцами. Кроме того, часть их пригодится для поддержания порядка в Риме. Нет, Сабин, тут решение найти несложно.

— Хорошо. И как мы будем действовать?

— Договоримся с Клеменсом о встрече, куда должны будут прийти Каллист, Азиатик, Виниций и другие. Обсудим все вместе.

С тех пор как Калигула исчез из Рима, заговорщики встречались без опаски. В городе дышалось легче и свободнее, как будто он догадывался, что его ждут перемены. Ярые сторонники Калигулы среди сенаторов теперь притихли. Самым тихим стал недавно назначенный консулом Помпоний Секунд, который во время каждой трапезы во дворце между переменой блюд опускался к ногам императора и целовал его сандалии. В конце концов Помпиний сказался больным и больше не появлялся в общественных местах.

Для подробного обсуждения дальнейших действий главные заговорщики собрались в малом торжественном зале претория. Входы и выходы охраняли надежные люди.

Здесь были тридцать мужчин, среди них сенаторы Виниций и Азиатик, секретарь Калигулы Каллист, префект Клеменс, а также трибуны Херея и Сабин.

От участия Клавдия Цезаря отказались, чтобы не привлекать внимания.

Собрание открыл Азиатик. Он считал себя искусным оратором и старался воспользоваться любой возможностью, чтобы доказать это другим.

— Месть сладка, — начал свое выступление сенатор. — Так сказал один наш поэт, но я не могу с ним согласиться. Месть, может быть, и хороша, и оправданна, но мы собрались здесь потому, что считаем жизнь бесценным даром и не готовы пожертвовать ею ради удовольствия сума-с-шедшего тирана. Поэтому наше намерение я хочу назвать не местью, а необходимостью во благо всех и не в последнюю очередь для сохранения достоинства Рима. Да, друзья мои, Рим вот-вот потеряет к себе уважение под властью императора, сожалеющего, что его народ имеет не одно-единственное горло, которое он мог бы перерезать себе на радость. Что ж, у Калигулы только одно горло и одно сердце, и достаточно одного удара, чтобы нас всех от него освободить.

Мы нанесем этот удар во время учрежденных в честь нашего великого Августа Палатинских игр. Все присутствующие здесь принимают в них участие. Нашей задачей будет отвлечь охрану императора, когда Калигула направится из театра во дворец или из дворца в театр. Клеменс назначит в личную охрану нашего друга, трибуна Кассия Херею, и он — по своему личному желанию — нанесет первый удар.

Сабин воскликнул:

— Тогда за мной второй удар — у меня на это есть причины. Кроме того, мы с Хереей друзья, и я хочу его поддержать.

— Почему бы нет! — согласился Азиатик. — Чем больше ударов получит Калигула, тем лучше.

Слова попросил Каллист.

— Никто не знает, вернется ли император к Палатинским играм. Он, должно быть, отправился с Пираллией на юг, предположительно, на Сицилию.

— Тогда придется собраться еще раз и снова принять решение. Как только Калигула вернется в Рим, он в наших руках. Если же он, по примеру своего деда Тиберия, переедет жить на Капри, подобраться к нему будет сложно. Но это маловероятно. В любом случае мы узнаем о его планах заранее и примем меры.

Каллист повернулся к трибунам:

— Вам обоим я обещаю, что Рим будет славить вас как героев.

Сабин поднял руку:

— Я тоже хочу напомнить слова поэта: «Не хвали день до наступления вечера» и поэтому прошу — конечно, и от имени моего друга Хереи — о героях пока ничего не говорить. Не будем гневить Фортуну.

Когда Клеменс остался с Каллистом наедине, он сказал:

— У Корнелия Сабина светлая голова, и он не теряет чувства реальности среди восторгов. Херея же слишком много говорит о республике. Что ж, посмотрим. Да, вот еще что. Не надо забывать о сестрах императора. Хорошо, что сенат тогда единогласно внес решение…

Каллист улыбнулся:

— Нас никто ни в чем не сможет упрекнуть…

— Так и должно быть, — кивнул Клеменс. — Какие тут могут быть упреки?

Вилла Евне на Капри после смерти Тиберия сама стала жертвой. Калигуле, Пираллии и преторианцам не удалось ее вновь оживить.

Император взял Пираллию за руку и повел через аркады, длинные переходы и атрии, показывая украшенные фресками жилые помещения, термы, скрытые в скалах комнатки, потайные лестницы и выходы.

— Тиберий всегда боялся заговоров, хотя здесь у него не было на это ни малейших оснований. Астролог Тразиллий постоянно запугивал его мрачными предсказаниями. Этому лжецу удалось втереться в доверие к императору, и тот чувствовал себя в опасности, если толкователя звезд не было поблизости. Я бы давно отправил эту дряхлую Кассандру к Орку. Пойдем, я покажу тебе кое-что другое.

И снова они шли длинными переходами, вдоль колоннад, откуда местами открывался изумительный вид на море и отвесные скалы. Оказавшись в небольшом зале, к которому примыкал запущенный сад, Калигула остановился в нерешительности.

— Это было здесь? Все кажется мне незнакомым, и я ничего не узнаю.

Пираллия молча ждала. По пустым холодным комнатам бродил сырой морской ветер, и она мерзла.

Калигула разглядывал настенные фрески.

— Подвиги Геркулеса! Конечно, именно здесь Тиберий надел на меня тогу вирилия. Мне было тогда девятнадцать лет, и старик устроил торжественную церемонию, но в остальном он не сделал ничего. Он ненавидел меня, больше любил старших внуков. Друз с Нероном тоже здесь надели свои мужские тоги, но их по всей форме приняли в сенате, и народ получил подарки в день их совершеннолетия.

Воспоминания омрачили лицо Калигулы. Он зло рассмеялся.

— И что им это дало? Они все мертвы! Все мертвы, превратились в тени, которые изредка всплывают в мыслях живых.

Злорадный смех заполнил все пространство, отдаваясь эхом в пустом зале, и Калигула начал танцевать.

— Тени, они все превратились в тени — мертвые тени… — запел он.

Пираллию охватил ужас.

— Пойдем, Гай, — попросила она. — Уйдем отсюда! Мне холодно.

Калигула остановился.

— Надо танцевать, тогда согреешься. Но ты права, здесь действительно прохладно. Я приказал приготовить термы, там мы и погреемся.

Пираллии часто приходилось бывать в богато обставленных домах, но термы Тиберия ее удивили. Бассейны с холодной, теплой и горячей водой сияли разноцветным мрамором ценнейших пород: белоснежным персидским и пятнистым фригийским для стен, зеленым для лестницы, сицилийским коричневым для колонн с миниатюрной позолоченной капителью. Бассейн с холодной водой был отделан голубым ляписом, с горячей — красным порфиром, а с теплой — желтой яшмой. Искусная мозаика украшала их дно изображением Нептуна с нимфами, дельфинами, кораблями и играющими в воде крылатыми духами.

— Пойдем погреемся, — предложил Калигула.

Они зашли в помещение, заполненное густыми клубами пара, которые милостиво прикрыли безобразное жирное тело императора.

«А ведь ему еще нет тридцати, — подумала Пираллия. — Он должен больше заниматься физическими упражнениями, меньше есть и пить…»

— Иди сюда, моя нимфа! — позвал Калигула, и она села на колени к покрытому потом волосатому чудовищу. Он принялся мять ее грудь и ласкать гладкий лобок.

— Где же ты оставила волосы своего грота Венеры?

— Это новая мода из Египта, и ее переняли многие женщины в Риме. Так чувствуешь себя совсем нагой — это приятное ощущение.

Она отдалась императору в наполненном горячем паром помещении, а потом они нырнули в бассейн с теплой водой, смыли пот и еще долго плескались в холодном бассейне.

— Может быть, я не должен говорить тебе, Пираллия, чтобы ты не загордилась, но я люблю тебя. Цезонию люблю, потому что мы во многом похожи, так же было и с Друзиллой, моей божественной Пантеей. А в тебе, Пираллия, я ценю спокойствие. Если бы я сейчас позвал преторианцев и приказал им отрубить тебе голову, знаю, что ты с улыбкой подставила бы им шею. Многие называют меня жестоким, потому что меня раздражают жалкие, раболепные создания, трясущиеся в страхе за свою жизнь. Таких людей я могу выносить, только когда мучаю и унижаю их, и, пока мне это доставляет удовольствие, я буду с ними так поступать.

— Но, Гай, ведь такими делаешь их ты! Они отзываются на твое поведение страхом, раболепием и иногда предательством. Это круг ужаса, который только ты, как сильнейший, можешь разорвать.

— Стоит ли тогда вообще жить — быть императором, быть божественным и всевластным? Ты не понимаешь этого, Пираллия, хотя и умна. Пойдем наверх, в перистиль. Если еще не очень холодно, мы сможем поужинать под открытым небом.

Калигула по своему обыкновению запивал еду огромным количеством вина.

— Не построить ли нам тут любовное гнездышко? — спросил он, с трудом ворочая языком. — Мой дед знал, что делал, когда переселился сюда. Так он отделался от сената и правил, отдавая письменные распоряжения. Но может случиться, что кто-нибудь в Риме сосредоточит большую власть и предаст императора. Тогда это был Сеян, а сейчас может стать Каллист или Клеменс. Я уже думал, не стоит ли мне перенести свою резиденцию в Александрию. Египет ведь императорская провинция, и город Птолемея вполне может сравниться с Римом.

Разговаривая, он размахивал руками и опрокинул кубок. На полу, как лужа крови, растеклось темно-красное винное пятно. Калигула засмеялся.

— Выглядит так, будто кого-то обезглавили.

Тут же принесли другой кубок, и он продолжил:

— И про Антий, место моего рождения, я тоже думал. Там люди чтут меня по-настоящему, а не только потому, что я даю им хлеб и зрелища. Прочь из Рима! Этот город мне опротивел.

Пираллия улыбнулась:

— И все-таки тебе его будет не хватать. Рим — сердце мира, и там, где оно бьется, должен быть и император.

— При Тиберии оно тоже билось.

— Но какой ценой! Ты же не хочешь, чтобы новый Сеян отобрал у тебя власть?

Калигулы тяжело поднялся и громко отрыгнул.

— Я — бог, я — Юпитер, Нептун, Марс, Геркулес, я справляюсь со всем и со всеми…

Он оступился и упал на ложе. Вдруг горло императора сдавило, и его начало рвать. Пираллия отвернулась, а прислуживающие за столом тут же бросились все убирать и чистить.

«Калигула делает много мерзостей, но у меня не получается его ненавидеть», — подумала женщина.

В ту ночь император видел сон. Он был в Палатинском дворце и хотел пойти лечь спать, и в это время сопровождающие его преторианцы превратились в римских богов. Тут были Меркурий в крылатом шлеме, Марс в воинском облачении, двуликий Янус, мрачный Сатурн, блистательный, подобный солнцу, Аполлон и другие, которых он не знал.

— Где Юпитер? — спросил Калигула.

Аполлон показал наверх.

— Нам поручено доставить тебя к нему.

Вместе они поднялись на золотой корабль, пурпурные паруса которого развевались на ветру. Как гонимое потоком воздуха перышко, взмыл корабль к небу. Калигула видел проплывающий внизу ночной Рим. Палатинский холм с нагромождением дворцов, храмы и далеко протянувшийся четырехугольник ипподрома быстро уменьшались и скоро совсем исчезли. Калигула знал, что корабль приближается к Олимпу. Когда он начал опускаться, ночь обернулась солнечным днем. И вот он увидел их, сидящих за золотым столом, и сопровождавшие Калигулу боги поспешили занять среди них свободные места. Перед этим неземным великолепием император упал на колени и с удивлением узнал двенадцать главных богов греческого Олимпа: во главе стола восседал Зевс, громовержец, повелитель мира и ветров, шторма и молний, защитник дома, семьи и дружбы, покровитель права и государства. Рядом с ним сидела Гера, его сестра и жена, затем Посейдон и Деметр, Аполлон и Артемий, Арес и Афродита, Гермес и Гелла, а в конце стола хромой бог огня и ремесел Гефест и Гестия, богиня семьи и домашнего очага.

Как гром, прозвучал голос отца богов:

— Гай Цезарь, подойди к моему трону!

От страха и трепета Калигула не мог пошевелиться. Наконец он собрал все свои силы и медленно двинулся к трону громовержца. Чем меньше становилось между ними расстояние, тем больше возвышался над ним бог, и когда Калигула предстал перед сияющим золотом троном, то показался букашкой, замершей перед великаном. Он не осмеливался поднять на всемогущего глаза и застыл в смиренном молчании, склонив голову.

Снова раздался громкий голос, заполняя пространство вокруг, будто весь мир должен был внимать ему.

— Ты называешь меня своим братом-близнецом, Гай, заявляешь людям, что в тебе живет земная половина Зевса. Ты лжешь, Гай! Ты человек, маленький, смертный человек, который кормит нас, принося в жертву простых горожан, ремесленников и крестьян. Я показал тебе Олимп и круг богов, чтобы ты познал свою ничтожность и не осмеливался больше присваивать себе достоинство, которым не обладаешь. Прими это как подарок и отправляйся обратно к смертным, где тебе и место.

Калигула не двигался. Слова повелителя мира эхом звучали у него в голове, и он хотел только одного — вернуться скорее назад, к людям, где он сам был господином.

— Как я попаду обратно? — прошептал он, со страхом глядя на обутую в золотую сандалию ногу громовержца.

Нога шевельнулась, Калигула почувствовал сильный толчок, его обступила темнота, и он ощутил, что падает на Землю, а вокруг свистит ветер.

Он с криком подскочил на постели, и тут же к нему подбежал дежуривший преторианец.

— Император? Есть приказания?

— Где я? — пролепетал Калигула.

— На Капри, на вилле Евне.

— Ах так, хорошо. Иди и приведи Пираллию! Стой, нет, пусть она спит. Сколько времени?

— Три часа после пополуночи, император.

— Хорошо, отправляйся обратно.

Утром Калигула сказал Пираллии, что приказал готовиться к обратному путешествию, и добавил:

— Я видел странный сон. Мне нужно вернуться в Рим и присутствовать на Палатинских играх.

Пираллия спросила о том, что именно ему приснилось, но Калигула отделался отговорками.

Итак, император вернулся быстрее, чем его ждали. Он сразу же оповестил патрициев и сенат о давно обещанной примирительной торжественной трапезе, назначив ее на 16 января.

С Каллистом, которому он доверял больше, чем другим, Калигула говорил о своих планах относительно торжества открыто.

— Я хочу видеть их всех, понимаешь? Сенат, знать, военных, и за каждым из них буду внимательно наблюдать. Ты знаешь, что я прекрасно разбираюсь в людях, умею читать по их лицам. Я сумею определить, кто и как ко мне относится. И когда я составлю список, мой друг, в нем окажутся имена всех моих врагов. Жаль, что Протоген исчез, но мне сможешь помочь ты.

Он довольно улыбнулся.

— Это будет следующий большой процесс, и после него я смогу ходить без охраны. Я вижу на твоем лице удивление. Ты мне не веришь. Не сомневайся — я всегда выполняю то, что собирался сделать. Много раз это доказывал.

По спине Каллиста пробежал холодок. Если император говорил серьезно, потекут реки крови, и как бы самому не попасть в смертельный водоворот. Мысли цеплялись одна за другую и путались: только бы не сказать лишнего!

Каллист задумчиво кивнул, сохраняя внешнее спокойствие.

— Отличная мысль, император. Но не приводил ли ты сам много раз пример с гидрой? Где срубаешь три головы, вырастают шесть, и если срубишь дюжину…

— Нет, Каллист, числа неправильные, как и многие сравнения, — перебил его Калигула. — Конечно, Геркулесу пришлось нелегко с легендарной гидрой, но я имею дело с людьми, с трусливыми людьми. Я знаю, как опасно, когда страх становится слишком большим: тогда он может переродиться в ненависть и презрение к смерти. На этот раз, Каллист, я уничтожу всех, кто может испытывать ко мне страх, ненависть, презрение или вынашивать предательские мысли, а заодно семьи, друзей и сторонников этих людей.

Мертвые глаза Калигулы заблестели в фанатичном восторге. На бледных щеках появился румянец. Он склонился и притянул секретаря ближе к себе.

— Я хочу снова спать спокойно, Каллист, но пока знаю, что в этом трижды проклятом Риме вынашивают планы убийства, мне не будет покоя.

— Но, император, — попытался образумить его Каллист, — так спокойно, как сейчас, еще никогда не было. Клянусь жизнью дочери, что после последнего суда над преступниками в империи все тихо. Ни один заговор или план убийства не могут долго оставаться втайне — ты доказывал это уже дважды.

— Может быть, может быть, сейчас плоды еще не созрели, но рубить надо у корней, понимаешь?

Каллист поднял руки:

— Да, император. Что я должен делать?

— Пока ничего, Каллист. Мы продолжим разговор после торжества.

«Надеюсь, что нет, — подумал секретарь мрачно. — Может случиться, что ты не переживешь этого торжества, Сапожок».

В тот же день Каллист совещался с Клеменсом.

— Мне он ни на что не намекал, но охрану вечером шестнадцатого приказал удвоить.

Секретарь довольно кивнул.

— Боится! Это хороший знак. Тот, кто боится, теряет осмотрительность. Раньше он не посвящал меня в свои планы, а теперь страх заставляет его делать это. Может быть, его удастся убить во время обеда. Постарайся, чтобы наши люди были поблизости. Калигула должен умереть у всех на глазах.

Клеменс задумался.

— Тебе все кажется гораздо проще, чем есть на самом деле. Он давно уже не подпускает к себе ни одного римского преторианца. Личная охрана императора состоит только из германцев, трибун Фрисий Ланий подчиняется только его приказам. В Германии он отличился многочисленными казнями так называемых предателей из легиона Гетулика. Это принесло ему расположение императора и прозвище Ланий. Ты должен учитывать, что он рядом с Калигулой всегда и везде, особенно во время торжественных обедов. Я могу в этот вечер назначить на службу трибунов Херею и Сабина, на всякий случай, если предоставится возможность подобраться к Калигуле, но ни в чем не уверен.

— Я понимаю, — с горечью сказал Каллист. — Но подумай о том, что с каждым днем наши головы все менее крепко держатся на плечах. Калигула больше ни перед чем не остановится, он дал понять, что у него на уме.

— До этого не должно дойти. Мы будем настороже. Я не хочу отправиться к предкам раньше, чем Калигула.