В начале XX века писатель Евгений Николаевич Опочинин, который подолгу жил в своей усадьбе под Рыбинском, написал историю о крестьянине Никитке, который будто бы во времена Ивана Грозного сделал себе деревянные крылья и, прыгнув с колокольни, полетел как птица. Рассказ получился таким правдоподобным, что в него поверили. Города Тула и Александров даже стали спорить, в котором из них жил Никитка, об этом событии упоминают и в кинофильмах, например, в комедии «Иван Васильевич меняет профессию». А советский художник Александр Дейнека в 1940 году написал картину, которая называется «Никитка – первый русский летун». Изображён на ней парень, который летит с колокольни на деревянных крыльях, к изумлению и ужасу людей на земле. Рассматривая картину, видишь: колокольня-то ярославская! Точь-в-точь такая стоит возле церкви Иоанна Предтечи в бывшей Толчковской слободе! Церковь эта знаменита на всю Россию, потому что изображена на 1000-рублёвой купюре.
Знатоки истории и русской культуры ценят её как выдающийся, неповторимый памятник XVII века. А тем ярославцам, которые ещё не успели полюбоваться этим храмом, напомню, что стоит он на берегу Которосли, возле Толбухинского моста. Обязательно посмотрите!
Что мы знаем об этом храме? Построили его жители богатой, многолюдной Толчковской слободы, которая располагалась здесь в старину. Большинство слобожан были кожевниками: обрабатывали шкуры домашнего скота и превращали их в красивый высококачественный кожаный материал. Для выделки шкур использовали настои коры разных деревьев: ивы, ели, дуба, осины, при этом кору сушили и толкли в порошок. Толчение коры в ступах было здесь таким обычным занятием жителей, что слободу стали называть Толчковской. Работа у кожевенников тяжёлая: шкуры приходилось не только в разных настоях замачивать, но и каждую несколько раз мять, скоблить, снова переминать. Однако доходы получались хорошие: кожа была очень востребованным товаром, а качество ярославских кож отмечалось как высокое. Так что народ в Толчковской слободе жил небедный. Когда сгорела в XVII веке старая деревянная церковь, толчковцы построили новую, каменную. Не жалели ни сил, ни средств, ни времени: семнадцать лет строили. И получилась церковь на загляденье: красивая, богатая, такая, какой больше нигде на Руси не встретишь! Такой она и сохранилась – смотрите, любуйтесь!
А любуясь церковью Иоанна Предтечи в бывшей Толчковской слободе и картиной художника Дейнеки, расскажем старую сказку по-новому, по-ярославски.
В середине мая в большой семье мастера-кожевника, что жил в Толчковской слободе под Ярославлем, родился седьмой сынок (дочки-девчонки не в счёт: их ещё было пятеро). По святцам окрестить мальчонку можно было в честь одного из святых: Исидора, Никиты или Серапиона. К радости родителей, священник дал ему имя Никита. Только бабушка недовольно качала головой и ворчала, что все Никиты, как Аника-воин из сказки, упрямые, настырные, лезут очертя голову куда не надо, во все опасные дела. «Ох, натерпитесь от него!» – пугала она родителей. Не раз потом вспоминали её слова!
Беспокойным малышом рос Никита. Братья летом на реку купаться бегут – он за ними; с берега в воду скатился – хорошо, не утонул. Отец идёт кожи переминать – Никитка за ним цепляется, мешает. Матери норовит помочь, горшок щей из печи хотел вытащить – пролил, чуть не обварился. Гонят его, ругают, а Никите обидно: хочет он доказать, что не хуже, не глупее, не слабее старших братьев, а не получается…
В ту пору в слободе всем миром церковь каменную строили. Давно строили, неспешно. В основании её были положены крепкие камни, по окрестным полям собранные. Отец и старший брат рассказывали, как по воскресным дням искали эти камни и вместе с соседями на специально для того сделанных телегах привозили к стройке. А мать с гордостью добавляла, что дьяк-грамотей написал о том в книге и сравнил мужиков, искавших камни, с орлами, высматривающими добычу с высоты небесной. «И во всём-то он у нас орёл!» – гордо говорила мать об отце. «Не то что ты, Никитка!» – смеялся кто-нибудь из братьев. Обидно…
А потом уж стены церкви поднялись, каменщики галерею да крылечки строили. Недалеко от слободы, у глиняной ямы, народ кирпичи делал, тут их и обжигали. Все слобожане в свой срок там работали. Каждый радовался, что может своё усердие показать, свой труд в церковь вложить. Кирпичи теперь делались не простые, а фигурные, украшенные: то с утолщением, то будто бы с пряничками налепленными. Стена из таких кирпичей как ковёр драгоценный, узорный. Но и этого казалось мало: на тех самых «пряничках», пока кирпич не обожжён, решено было ещё узоры вырезать, кто что хочет: цветочек, звёздочку, завиток какой-нибудь. Матери, бывало, детей своих сюда приводили, просили мастера, чтобы разрешил и детям хоть кирпичик украсить. И Никитины братья и даже сёстры свой след на кирпичиках оставили, к украшению храма руки приложили, а на Никиткин кирпич мастер посмотрел да снова в глину вмял – на переделку. Хоть и сказал по-доброму, что не надо огорчаться, что подрастёшь и лучше всех сделаешь, всё равно обидно было…
Рос Никитка – росла и церковь. Купола над ней поднялись – будто свечечки зажглись, иконостас золотом засиял, росписи по стенам ковром расстелились, подзоры с краёв кровли, как кружево, свесились. Все мастеров хвалят – и каменщиков, и кровельщиков, и жестянщиков, и изографов-художников. А Никиту ни за что не хвалят: нет тут его труда, обычный он кожевник-подмастерье. Думал-думал Никита, как бы ему народ удивить, себя показать, чтобы и о нём «орёл наш» сказали, и придумал. Сделал он себе крылья из лёгких дощечек и из самой тонкой и прочной кожи. Красивые, большие крылья, как у орла. Долго делал, втайне от всех, долго всё обдумывал да рассчитывал. К святкам всё было готово.
Святки – время особое. Шутить и смеяться можно сколько хочешь, никто не осудит. Рядиться – в медведя, цыгана, хоть в чёрта – тоже можно. Парни силу да удаль показывают, на кулачках бьются – тоже забава добрым людям. Вот тут Никита и объявил, что нарядится орлом и полетит как птица – люди верят и не верят, и смеются, и подшучивают. А Никита какие-то кожи да досочки в охапке несёт, на колокольню поднимается. Народ вокруг смеётся, шутки ждёт. Да вдруг все притихли. Видят, стоит Никита на самом верху колокольни, в рубашке, без кафтана, к спине доски привязаны. Перекрестился и сиганул с колокольни вниз! Раскрылись у него за спиной крылья большие, орлиные, и полетел он к земле не как камушек, а вот как пушинка от цветка-одуванчика или как семечко кленовое: и крутило его, и вертело, да не вдруг о землю грянуло. И то хорошо, что снег глубокий: ахнули, подбежали – а он жив-здоров! Ногу, кажется, подвернул – да дело молодое, пройдёт. Вот тут уж было и крику, и расспросов, домой на руках понесли. А дома мать и сёстры – в слёзы, отец сперва выпороть хотел, да весь народ заступился: такой молодец, такой орёл – всей слободе слава!
Потом уж Никита любил рассказывать, как всё придумал, как ветром ему крылья чуть не оторвало, сколько силы потребовалось, чтобы удержать их, и как весело было лететь над землёй, как испугался только, что прямо на людей упадёт. А больше не летал и не хотел летать. К чему? Та девушка, что первая к нему, упавшему, раньше всех подбежала, теперь всегда с ним: жёнушка его любимая. А деток их народ Орловыми называет. И дело кожевенное у Никиты спорится. Что ещё для счастья надо?!
Церковь Иоанна Предтечи в бывшей Толчковской слободе