Насухо вытеревшись одноразовыми полотенцами, я оделся и вышел из ванной комнаты к остальным — отдохнувший и посвежевший.
— Зараза, а ведь даже такую простоту — принять душ, чтобы отдохнуть, — американцы себе приписали, — пробурчал я, подходя к наспех накрытому столу посреди склада.
Ожидавшие меня Козетта, Фуз и Лесли выглядели подозрительно голодными и злыми. Даже их полные тарелки, казалось, проклинали меня и мою медлительность.
— Чего? — спросил я, присаживаясь. — В большой семье клювом не щелкай, верно? Так что надо было кушать, а не ждать! — подытожил я. — Или что, у горькой беды нет сладкой еды?
— Я, конечно, эти ваши русские перлы запишу, Алекс… Но что ты там так долго делал, м-м? — ревниво прищурилась Козетта. — Учти: я не одобряю трату сил впустую! — И она показала вполне определенный жест кулачком, привычный холостякам и подросткам.
— Ах да, это-то я и позабыл! — И я карикатурно изобразил готовность вернуться обратно в душ. — Таким жестом будешь на дороге голосовать, Кози! А сейчас — не мешай мне заморить червячка!
— Ржаной Алекс! Твой тост — первый! — вдруг оповестил меня Лесли, радостно барабаня пальцами по столу.
— Да вы издеваетесь?! — искренне удивился я. — А почему мой-то?
— Ты же русский, — прогудел Фуз и несколько обиженно добавил: — Мне вот они только помолчать предложили.
— Ла-а-адно, — с неохотой протянул я и принялся нагружать себе еду.
Пока мы по-очереди ходили в душ и освежались, а наша одежда проветривалась за окном ванной, Козетта умело использовала газовую горелку Лесли, чтобы разогреть всё то, что мы до этого жадно натаскали на стол.
В итоге перед нами были: консервированные камчатские крабы, примятые калиссонами чизбургеры, начос с соусом из сливок и сырной стружки, голландская маринованная селедка, головка пажского сыра, перетертый хрен с лимоном, ленточки копченых свиных ушей, соус моле из ста ингредиентов, внушительное ассорти из подрумяненных горелкой колбасок, квашеная капуста с брусникой, прохладные фрукты в вазочке, венский шницель с петрушкой, аппетитная «маленькая француженка», шанхайские пельмени, невесть откуда взявшееся печенье на огуречном рассоле и многое другое, включая сладости, десерты и освежающие напитки.
Всё это изобилие, не первый день томившееся у Лесли в холодильниках, было любовно выложено Козеттой в башни и пищевые крепости. И пускай некоторые блюда были рассчитаны лишь на одного — мы всё равно были в гастрономическом восхищении.
Помимо этого, каждый из нас подобрал себе алкоголь по вкусу и флагу: Лесли — классический немецкий шнапс, Козетта — красное сухое вино из Франции, Фуз — редчайшее банановое пиво с родины, а я — привычную водку из России.
По-товарищески взяв покрытую инеем бутылку, я стал наполнять свою рюмку. Водка, обласканная минусовой температурой, полилась замедленно и тягуче. Рюмка сразу же запотела и покрылась испариной, словно от восторга. Довольно поежившись, я встал с ней и глубокомысленно посмотрел на налитую водку. Водка была чистейшей, безмятежной и спокойной — от нее веяло льдом русских зим и духом заснеженных просторов русских глубинок.
Фуз бодро вскочил за мной следом, сделал два приседания, едва не ударившись подбородком об закуски, вскинул свой бокал янтарного пива и выжидательно замер, как собачка на учениях. Лесли хихикнул и тоже поднялся, аккуратно держа вытянутую рюмочку со шнапсом двумя пальцами. Только Козетта вредно осталась на своем месте с полным бокалом вина, явно пользуясь положением единственной дамы.
И дубоватый Фуз, и помешанный на заговорах Лесли, и язвительная Козетта — все они, к моему недоумению, ожидали от меня какой-то русско-народной застольной мудрости.
Хмыкнув, я с чувством сказал:
— Будем! — и залпом выпил.
Ледяной водочный комок обжигающе скользнул по моему пищеводу в пустой желудок. Я удовлетворенно крякнул, сел обратно, взял горсть квашенной капусты и со скрипучим хрустом закусил. Мир сразу же стал чуточку душевней, а нервная система — признательней.
— О-ля-ля! «Краткость — сестра таланта», да, Алекс? — ехидно поинтересовалась Козетта, делая элегантный глоток вина. — Видимо, в школе ты прогуливал обязательный русско-застольный, м-м?
Только Лесли был доволен — он бодро выпил и радостно сел на свое место, — тогда как Фуз беспомощно посмотрел сначала на него, а потом на морщившуюся Козетту.
— Я думал, русские — мастера говорить тосты! — растерянно протянул Фуз.
— Только когда мы сами этого хотим, — отмахнулся я, смакуя оставшееся после водки и капусты послевкусие. — Хочешь развлечений, Фуз? Тогда можешь продемонстрировать свой чрезвычайно опасный и сложнейший трюк с кукурузными палочками и ноздрями, который ты так усердно рекламировал на допросе! Что, нет? Так и думал.
Смутившись, Фуз могучим залпом осушил свой бокал пива, гулко сел и тоже принялся за еду.
Следующие несколько минут мы в молчании чавкали, хрустели, отдувались, наливали еще, прели от выпитого и одобрительно мычали. Спустя какое-то время по нашим лицам разлилось сытое и глуповатое блаженство, помноженное нашими усилиями на крепость употребляемого алкоголя. Даже Фуз, старательно избегавший мясного и мучного, выглядел довольным.
Неожиданно благодушную тишину нарушил икнувший Лесли: он вынул откуда-то дневники и со злобным хихиканьем потряс ими над своей вспотевшей залысиной.
— Вот подлинная история «страны — величайшего эксперимента»! — обвиняюще воскликнул он, убирая дневники обратно. — «Град на холме» — просто инкубатор для «союзных инопланетных организмов»! И какое теперь будет оправдание для американского экспансионизма?!
— А никакого! — усмехнулся я, пытаясь поддеть вилкой брусничку. — Его-то и раньше никогда не было!
— «Отрицание американской исключительности означает по сути отрицание сердца и души этого народа», — напыщенно процитировал Фуз, помахивая мясом краба. — Третий Рим, Мулунгу мне в зад!
— Эй! «В зад» — моя фразочка, Тапиока! — недовольно одернула его Козетта. — А со своими фразочками делай что хочешь — хоть на туалетной бумаге издавай! И людям приятно, и тебе критика!
— А забавно: оказывается, всё-таки не боженька в итоге благословил Америку, — заметил я и зачем-то кивнул бутылке водки, словно ища ее солидарности.
— М-м-м! — одобрительно промычал Лесли, набивая полный рот свиных ушей.
— Интересно, а с остальными странами тоже так?.. — вдруг шепотом спросил Фуз и испуганно вытаращил полупьяные глаза.
— Только не с Россией! — сурово отрезал я, а заодно так же сурово отрезал себе сыра.
— И не с Францией! — возмущенно фыркнула Козетта, попав кусочком калиссона Фузу на лысину.
— Фатерлянд выше этого! — оскорбленно взвизгнул Лесли и гордо вскинул подбородок, измазанный в жире от колбасок.
Фуз задумался, так же задумчиво откусил от яблока и сочно прочавкал:
— Да уж… мнм… за Россию… хрм… никто бы и не взялся — даже этот Кохт.
— А может, он просто привереда, предпочитающий определенный сорт людей, а? — иронично предположил я, слегка задетый замечанием Фуза. — Да у него от русских, уверен, зад жжет и слипается!
— О-ля-ля! Да от русских у всего мира зад жжет и слипается! — звонко рассмеялась Козетта и игриво бросила в меня шкурку от лимона.
— «И нет истории темней, страшней, безумней, чем история России», — многозначительно добавил Лесли на русском языке с едва заметным акцентом.
Козетта и Фуз согласно закивали.
— Да вы издеваетесь, что ли?! — возмутился я, поперхнувшись водкой. — Божья роса мне в глаза! Вы что, все поголовно изучали русский язык?! Ладно, посмотрим, проходили ли вы это! — И я с чувством продекламировал свою любимую эпиграмму Лермонтова.
— Ха! Как раз про вас! — весело захохотал я, победно поглядывая на остальных.
— Алекс, а угости нас еще каким-нибудь стихотворением на русском, а? — настырно попросила Козетта. — В России ведь даже медведи изучали классиков! А ты-то уж точно своих косолапых собратьев на полступени по развитию обгоняешь!
— Спасибо, — процедил я, торопливо придумывая ответную колкость.
— Это верно, культура России богата на литературные самородки мирового масштаба, — неожиданно поддержал Лесли Козетту. — Ржаной Алекс! Крупица одного из этих самородков будет как нельзя кстати для отверженных и угнетенных правительством! Хих-хи!
— Многие агенты легкомысленно пренебрегали курсом «Русская классика как основной признак населения России» — но только не я! — с готовностью заявил Фуз, тихонько качая кегом из-под пива кисти.
Я хотел было отказаться, но гордость за Отчизну и водка легко сломили мое сопротивление.
— Хорошо. Вот одно, — произнес я и откашлялся.
Я выдохнул и удивленно обнаружил, что расчувствовался.
— Не бывать Кохту на Руси, — шепотом сказал я и налил себе еще.
— Хорош стих! И прочитал красиво — с надрывом! — радостно хихикнул Лесли. — Даже футболку на себе чуть не порвал! Хих!
— Пф! — пренебрежительно скривилась Козетта и с вызовом объявила: — А теперь, господа, мой ответ уроженцу снегов и коррупции! — И она, вскочив, начала без предупреждения что-то декламировать.
Это было какое-то стихотворение на французском, и от этого Козетта и ее родной язык были еще восхитительней. Читала Козетта с дрожью — влюбленно, позабыв себя, восторженно. В какой-то момент в ее радужно-зеленых глазах вспыхнули искорки слез, и я почувствовал, как безнадежно погружаюсь в эти два изумрудных пруда, страстно надеясь сгинуть в их пронзительных водах. Неожиданно в чтении Козетты послышались тревожные метания, исцеляющая боль и раскаленная слезами надежда. И она, заканчивая чтение, с криком порвала на себе майку.
Представшие нашим изумленным взорам груди Козетты были прекрасны.
— «Мать моя!» — неожиданно по-русски ругнулся Фуз и стыдливо уткнулся лицом в соусницу с хреном. — Мулунгу!.. Кхе-кхе!..
Пока Фуз громогласно чихал и потирал слезившиеся глаза, Лесли хихикнул и незаметно выскользнул из-за стола. Я же уважительно зааплодировал Козетте — не сводя с ее раскрасневшегося лица потрясенного взгляда. Козетта манерно запахнулась в остатки майки и залпом выпила целый бокал вина.
— Вот так, багет тебе в зад, Алекс, надо читать стихи о родине и любимых! — гордо подытожила она, непринужденно присаживаясь обратно.
— Кхм-кхм! Бастьен! — тактично прокашлял вернувшийся Лесли и бросил ей запакованную новую майку. — Твой цвет, мой размер, унисекс, а также — без пестицидов и прочих конопляных ниток правительства! Хе-хе…
Козетта распаковала «замену», скептически оглядела ее и бесцеремонно при нас переоделась. На этот раз мы все отвернулись.
— Зато наши спортсмены — лучшие атлеты в мире! — как бы между прочим похвастался Фуз, вычищая из носа остатки хрена.
— Вот как? — Я заговорщически наклонился к Фузу: — А ты хоть знаешь, чем пахнет пот под носом?
— Э-э-э… И чем же? — доверчиво наклонился ко мне Фуз.
— Облепиховым маслом.
— А… Хм, — задумался Фуз, наливая себе очередной бокал бананового пива. — А ведь точно! Я его даже как-то в голову втирал! Думал, от облысения поможет!
— Зато русские не хмелеют! — неожиданно для себя приврал я.
— Зато французские поцелуи — из Франции! — встряла Козетта.
— Зато немецкий педантизм — самый педантичный! — азартно вклинился Лесли.
Я схватил гамбургер, смачно откусил от него, запил водкой из бутылки и с набитым ртом промычал:
— Запил водкой — стал колобком!
Козетта подскочила ко мне, выхватила гамбургер у меня из рук, так же смачно откусила от него, запила вином и прочавкала:
— Запила французским вином — стал круассаном!
Лесли подкрался к Козетте, выдернул у нее из рук остатки гамбургера, забросил их себе в рот, плеснул туда же шнапса и гордо взвизгнул:
— Запил шнапсом — стал брецелем!
Фуз тоже вскочил, растерянно взглянул на наши пустые руки, ругнулся, схватил со стола еще один гамбургер, запихал его целиком себе в рот, быстро запил его целым бокалом пива и бодро гаркнул:
— Запил банановым пивом — стал тыквенным блином! — И он неверяще пробормотал: — Я же не ем этого!.. Теперь три дня в животе шептаться будет…
— За наши страны — второй раунд! — отсалютовал я остальным бутылкой водки и, отхлебнув из нее, задорно крикнул: — Гагарин!
— Эйнштейн! — парировал Лесли и чокнулся со мной бутылкой шнапса, после чего тоже выпил из горлышка.
— Нострадамус! — восторженно воскликнула Козетта и добавила к постукиванию наших бутылок звон своей.
— Мандела! — оглушительно проорал Фуз, безумно потрясая над столом кегом с банановым пивом.
Восторженно завопив, мы еще раз выпили.
— Что ж, будем честны: победила дружба, подкрепленная алкогольными парами! — примиряюще заключил я, макая в моле шанхайский пельмень. — Предлагаю: тем самым парам — не давать рассеиваться, а нам — не тыкать друг в друга сладкими дымками своих отчизн!
— А почему русские никогда ничего не выкидывают? — вдруг спросил Фуз, с неподдельным интересом смотря прямо мне в рот — на пережевываемый пельмень.
Я поперхнулся, закрылся от Фуза крестом из колбасок и уточнил:
— Господи, ты про пакеты, что ли, Фуз?
— А почему у вас на стенах ковры висят? — И Лесли, облизнув указательный палец, начал накручивать им чуб.
— Чтобы пьяными на стенах спать! — раздраженно отмахнулся я надкушенной колбаской.
— А что такое русская душа? — внезапно каверзно спросила Козетта, невинно касаясь чувственными губами краев своего бокала.
— Ну это… Божья роса мне в глаза! Вы так много о нас знаете! — притворно умилился я. — Я… я люблю вас, ребята… — И я широко развел руки с колбасками.
Лесли смущенно хихикнул, Козетта кокетливо ахнула, а Фуз поднялся и растроганно обнял меня.
— Да погоди же, дуболом! — просипел я в объятиях Фуза, едва не давясь съеденным. — Это… это был пример ответа на вопрос о русской душе!.. Ну пусти уже!.. Фхух!..
Фуз возбужденно хохотнул, вернулся на своем место и дубовато спросил:
— А давайте я вам анекдот про русских на русском расскажу?
— Нет, не надо! Подождите! Не соглашайтесь! — торопливо запротестовал я, видя, как Козетта ехидно заулюлюкала, а Лесли довольно потер руки об салфетки.
— «Отправились на хлюпке в море…» — начал было Фуз на ломанном русском. — «В море на хлюпке отправились… На хлюпке…» Эм… Э…
— «Шлюпка»! Ты хотел сказать — «шлюпка»! — недовольно поправил я Фуза. — А хлюпка — это… это… ну-у…
— Ну? — И Козетта скорчила мне обидную рожицу, явно обозначавшую тугодума с открытым ртом.
— Для понимания пошлости этого слова нужно быть истинным носителем русского языка! — огрызнулся я, не зная, как объяснить получившуюся у Фуза игру слов, обозначившую в моем понимании искомое женское место. — Давайте я лучше расскажу вам самый несмешной анекдот про русских, а?
Мое предложение было встречено одобрительным свистом Лесли, подмигиванием Козетты и тихой отрыжкой Фуза.
— Заходят, значит, как-то в бар понедельник, похмелье и русский, — воодушевленно начал я. — Бармен смотрит на них и говорит: «Дни рождения и похороны — не организовываем, пьянство — не поощряем». А те ему так с недоумением: «А почему вы решили, что нас именно это сюда привело?» А бармен им: «А потому, что русские рождаются по понедельникам, живут всю жизнь с похмельем, а умирают, только чтобы был повод похмелиться и не идти в понедельник на работу».
К моему искреннему недоумению, и Фуз, и Козетта, и даже Лесли — все они неприлично захохотали, бурными жестами показывая мне, что анекдот пришелся им по душе.
— Хорошие вы люди, американцы! — И я обиженно хлебнул еще водки. — Русские бы точно не засмеялись!
— О-ля-ля! Точно, русские — это понедельники! — звонко рассмеялась Козетта, почти сползая от смеха под стол.
— В яблочко! — тоненько прохихикал Лесли. — А еще: встретить русского в понедельник — плохая примета! — И он, покатываясь со смеху, затопал ногами от удовольствия.
Фуз, в свою очередь, глупо открыл рот и вымученно поднял глаза к потолку, явно пытаясь так же остроумно «скрестить» персонажей только что услышанного анекдота.
— Погодите-погодите! Я знаю… я знаю, какая дикость даст жирный плюс моей сенсации, создаст новый тренд и поднимет всех нас на очередную ступеньку общественного порицания! — вдруг прошептала Козетта страшным голосом. — Мы должны сфотографироваться с «Хлопушкой»!
Фуз тут же встал, придирчиво поправил свою угольную жилетку, испачканную крабами, — и резво бросился к комнатке с боеголовкой, чуть не опрокинув при этом стол.
— Я! Я, я, я! Я — первый! — обрадованно крикнул он на бегу. — Это дело для специализированного агента! Я должен убедиться, что гражданским не грозит утечка радиации! Во имя закона, я первый, хорошо?!
Мы дружно захохотали и, пошатываясь, пошли за ним. Пока Фуз нетерпеливо пританцовывал, словно ребенок, споивший Деда Мороза, Лесли кое-как отпер дверь непослушными руками. Нежно подхватив «Хлопушку», Фуз бережно вынес ее наружу, а затем, гулко выдохнув, рывком поднял ее над головой.
Нетрезвый Фуз, цепко державший над собой ядерную боеголовку с гербом СССР, четко отражавшимся на его сверкавшей лысине, выглядел уморительно. Оценив получившуюся композицию, я, Козетта и Лесли снова несдержанно расхохотались.
— Отличный кадр, здоровяк! — довольно произнесла Козетта, начиная делать снимки. — А теперь медленно опусти нашу малышку на пол и сотри с нее следы своих потных ручищ! — Бросив мне фотоаппарат, она без предупреждения скинула с себя майку. — О-ля-ля! Мой черед покорять журналы и туалетные брошюрки!
Стыдливо отвернувшись от цинично улыбавшейся Козетты, Фуз не глядя поставил боеголовку на пол. Козетта тотчас закрыла руками груди и, словно наездница, села на «Хлопушку» сверху — как на старых военных плакатах.
— Давай, мой робкий зверь из России! — игриво бросила Козетта и эффектно мотнула своими шахматными волосами. — Втисни меня в историю и свое медвежье воображение!
— Попадаешь как раз между зубной болью и свербежом в одном месте! — рассмеялся я и несколько раз сфотографировал ее. — Та-ак, вроде всё… — Я на всякий случай проверил получившиеся кадры. — Да, всё! Отлепляйся! — И я неожиданно для себя тихо пробурчал: — Зараза такая! Вот ведь глаз ласкает, а!..
Козетта слезла с «Хлопушки», подобрала майку и раскованно натянула ее обратно. Фуз тотчас прекратил пугливо подсматривать через зажмуренные глаза и с облегчением выдохнул.
— Показывают — надо смотреть! — нравоучительно посоветовала Козетта Фузу, забирая у меня фотоаппарат.
— Да, мэм! — по привычке гаркнул Фуз. — То есть — никак нет!
Неожиданно меня в плечо толкнул Лесли. В руках у него были две наши бутылки: водки и шнапса.
— Ты ведь тоже об этом подумал, да? — хихикнул он и многозначительно покосился на «Хлопушку».
Захлебываясь от хмельного смеха, мы с Лесли развалились на «Хлопушке», отвели назад свободные руки и скрестили бутылки, словно шпаги.
— Давай, Бастьен! Еще один кадр для нашей стенгазеты отщепенцев! — радостно взвизгнул Лесли.
Жизнерадостно рассмеявшись, Козетта быстро и профессионально сделал несколько снимков.
— А теперь разрывное фото для таблоидов — а-ля спасители мира! — задорно воскликнула она, фиксируя фотоаппарат на полке стеллажа. — Тапиока! Высишься сзади! Ручищи — на раздутой груди! Прискок! Берешь свою самую странную штуку и устраиваешься с ней перед «Хлопушкой»! Алекс! Вытри водку с лица и прекрати иметь вид «лихой и придурковатый»! Так ведь русских на работе воспитывают, м-м-м? — поддразнила она меня. — Ты остаешься на месте — со мной!
Не успел я обидеться на колкость Козетты, как Лесли схватил с полки огромный латунный шприц из слоновьей кости и по-турецки уселся вместе с ним перед боеголовкой, а Фуз добродушно навис сзади.
— Та-ак! Пять секунд! — азартно объявила Козетта, придирчиво настраивая фотоаппарат, а затем грациозно бросилась к нам.
Она деловито села рядом со мной и нагло поцеловала меня в щеку, вызвав у меня тем самым растерянность и приятные мурашки по коже. В то же мгновение донесся характерный звук щелчка объектива, и мы радостно загалдели. Козетта подбежала к стеллажу с фотоаппаратом, проверила снимок и довольно поцокала языком.
Тем временем Фуз и Лесли, комично обнявшись, словно Давид и Голиаф, пошли обратно к столу.
— А чем ты еще гордишься в своей стране? — с интересом прогудел Фуз по дороге.
— Песнями… — скромно ответил Лесли и так же скромно хихикнул.
— А я вот волосы на груди расчесываю. Хочешь, научу?
Лесли отмахнулся и начал распевать какую-то песню на немецком языке.
Ко мне подошла Козетта и села рядом. Она развернулась в мою сторону, обхватила меня ногами и влюбленно взглянула на меня. Я сейчас же почувствовал, как внутри меня что-то тяжело и мощно застучало.
— Можно было и без ног перед лицом, — заметил я с улыбкой.
— Да если я тебе свои ножки в лицо суну, ты с них десерт сможешь кушать, — мягко промурлыкала Козетта. — А если ты мне…
— …то у тебя лицо облезнет, да? — ехидно подсказал я, обнимая ее.
— Проверим? — ласково предложила Козетта. — «Е2 — Е4», Алекс…
— А не пожалеешь? — уточнил я на всякий случай, потрясенно заглядывая в ее глубокие радужно-изумрудные глаза.
— И не надейся! — жарко шепнула Козетта, беря меня за руку и вставая.
Увидев нас вместе, Лесли радостно показал нам на дверь, за которой были две жилые комнаты, поделенные между нами. Фуз простосердечно помахал нам вслед и продолжил с усердием проговаривать заковыристый текст немецкой песни. Мы с Козеттой рассмеялись и подошли к двери.
Оказавшись со мной наедине, Козетта нежно поцеловала меня.