По громкой связи объявили о скором прибытии в Нью-Йорк, и по салону прокатился шепоток облегчения.

— О-ля-ля! — с наслаждением потянулась Козетта. — Надо бы припудрить свой любопытный носик.

Большую часть полета она нагло проспала на моем плече. Лишь иногда, когда я пытался посмотреть какой-нибудь фильм, она вновь бралась за безуспешный обстрел вопросами.

— Про прищепку на нос не забудь — чтобы не совать его куда не следует! — поддел я Козетту, коварно ожидая ее ухода.

Козетта манерно изобразила пальчиками ножницы, отрезающие ее элегантный носик, и отправилась в туалет. Я натянуто улыбнулся ей вслед и быстро схватил ее портфель.

— С кем поведешься… — процедил я, ища протокол. — Конец полета, конец соседства, конец бдительности… В конце концов, у меня на эти бумажки больше прав!

— У т-твоей половинки потрясающие в… волосы-ы, — неожиданно одобрительно изрек толстяк. — Шах и мат, мужик. Однозначно.

После ужина он не прекращал заказывать коньяк, из-за чего теперь был похож на покрытую потом лиловую картофелину, на которую нельзя было без содрогания смотреть.

Не найдя в портфеле протокол, я стал глупо таращиться на остальные вещи Козетты, усиленно пытаясь сообразить, куда она могла спрятать бумаги. Тут я заметил, что толстяк пьяно изучал меня.

— Ну чего? — нахмурился я, беря фотоаппарат Козетты. — А, ты про эту. Она мне не жена и не «половинка». Так что шах и мат на другую доску, приятель.

— Хох! Я св… своа… свою тоже на л-людях так никогда не наз… ы-ы-ы… ваю! — промычал толстяк и меланхолично сделал глоток коньяка. — Но твою — можно.

— Да уж, повезло шахматистке, — отстраненно бросил я и, включив фотоаппарат, начал просматривать сделанные Козеттой снимки.

«Так вот как в тихом омуте черви возятся… — подумал я и изумленно уставился на один из кадров. — Это же мой телефон!»

На снимке некие невзрачные личности копошились в пакетах с разноцветной мешаниной из фотоаппаратов, камер и смартфонов. В холеных руках одного из неизвестных был мой поцарапанный телефон — включенный. Судя по цвету стен, темные делишки проворачивались в одном из кабинетов полицейского участка.

«Божья роса мне в глаза! Козетта — французская ты моя красотка! — Я возбужденно поежился. — Вся техника была рабочей! Бальтасар — лживый хрен! Надурить меня хотел, филиппинский пес?! А это еще что?..»

На следующих фотографиях было видно, что вся аппаратура поочередно помещалась в серый чемоданчик с электронным табло на боку.

— Эй, любопытный воробушек! — внезапно гаркнула мне в ухо Козетта. — Ты что там ищешь?! Может, мне тебе карту боли составить, м-м?!

Я зло взглянул на нависшую надо мной Козетту и рывком посадил ее на место.

— Где ты сделала этот снимок, Кози?! — свирепо спросил я, показывая Козетте ее фотоаппарат. — Что ты видела?!

— Пусти, багет тебе в зад! — прошипела Козетта. — Я сняла это в участке, где из тебя так вежливоболвана делали! Там же, — рассерженно кивнула она на снимок, — всю технику, что сперли у спящих туристов, промариновали в этой штучке с ручкой! Штучка с ручкой! Понимаешь, о чём я, м-м?! После этого уже ничего не работало — даже вибрация для дамочек!

Неожиданно Козетта побледнела и с удивлением зевнула. Вокруг ее красивых глаз явственно проступили черные круги, отчего она стала похожа на озабоченного макияжем енота.

— Только не говори, что тебе вдруг поспать приспичило!.. — встревожился я.

— Со мной… а-а-ангх… со мной всё… нормально… — изящно прозевала Козетта. — Что-то… что-то спать захотелось… Странно, м-м?..

— Не то слово, — мрачно согласился я.

Бегло осмотрев Козетту, я обнаружил на ее запястье знакомый укус. Точно такой же был у меня и у экскурсовода с помощником, словно всех нас облюбовало одно и то же исключительно циничное насекомое.

— Откуда это?! — схватил я Козетту за руку. — Когда ты получила этот укус?!

— Дура-стюардесса чем-то уколола меня, когда я в туалет заходила, — вяло ответила Козетта, сонно запрокидывая голову. — А что там? Третья вишенка?

— Какая еще, к черту, «вишенка»?! Те твари здесь — в самолете! — взволнованно прошептал я, суетливо доставая пакетик со стронгилодоном. — Подобный укус был у меня и у тех горемык — с экскурсии! Похоже, нас таким образом как-то дублируют!

— О-ля-ля! Так ты всё-таки подтверждаешь эту дивную историю, м-м? — довольно прошамкала Козетта и закатила глаза. — Тогда, будь добр, включи диктофон. И… и не дублируй меня без моего согласия…

Козетта мотнула своими удивительными волосами и затихла.

— И не мечтай, чтобы я тебя «отдублировал без твоего согласия»! — огрызнулся я и вскрыл пакетик.

Бережно оторвав когтеобразный цветок стронгилодона, я с надеждой сунул его Козетте под нос. К моему облегчению, щеки Козетты тотчас налились румянцем, а ее глаза словно выплыли из черных прудов.

— Что это?.. — Козетта подслеповато прищурилась и забрала у меня листик. — Это та самая отравленная дрянь, провонявшая вулканом, м-м?

— Уваж-ж-жаемые пас-с-саж-жиры! Нап-напоминаем! З-з-запрещ-щается трогать з-з-замок и ру-у-учки вых-х-ходов!.. — вдруг раздался шипящий женский голос.

Я испуганно вздрогнул: в середине салона стояла та самая стюардесса, что в начале полета так грубо и бесцеремонно лишила мою сумку формы и, похоже, девственности.

— Ос-с-сновные вых-ходы рас-с-сположены сле-е-ева!.. — И стюардесса угловато взмахнула рукой.

Из-за взмаха с ее кисти сорвалась кожа. Пролетев через весь салон, словно резиновая тряпка, кожа липко шлепнулась на лоб одной из пассажирок и противно свисла с ее носа. Через мгновение она слякотно сползла с перепуганного лица пассажирки, и та истошно завопила, начав истерично бить себя по щекам.

— Такж-ж-же вых-ходы с-с-снабжены н-н-надувными тра-а-апами!.. — противно прогнусавила стюардесса.

На ее теле с треском надулись мутные пузыри, натянув ее униформу и обезобразив ее покрасневшее лицо. Затем коротко тренькнуло, звякнула пуговица — и кожа стюардессы лопнула, разлетевшись по всему салону облаком из бесцветных липких лент и капелек. Стюардесса сосредоточенно вытряхнула из промокшей униформы остатки кожного покрова и подняла голову. У нее было лицо Козетты — хмурое, тревожное, с глубокомысленно отвисшей челюстью.

Повисла гнетущая пауза — а затем все пассажиры разом заорали, заглушив своими воплями на разных языках гул турбин.

— Трутень… — прошептал я, с дрожью вставая.

Между тем каштановые волосы стюардессы-трутня жутким париком сползли на пол, и пассажиры завопили еще истошней, увидев ее лысину, на которой тончайшими нитями заколосились новые волосы — раскрашенные под шахматную доску.

— Бла-а-агодарим за внима-а-ание! — зловеще протянула стюардесса-трутень. — А тепе-е-ерь верни-и-ите предполе-е-етные конф-ф-фетки обра-а-атно!

— О-ля-ля! А я в форме та еще штучка! — мгновенно оценила Козетта и схватила свой фотоаппарат. — Вот она — моя долгожданная сенсация! М-м-м! И со мной же на главных ролях!

Я лихорадочно поднял остатки стронгилодона в пакетике и неуверенно наставил их на стюардессу-трутня. Та плаксиво поморщилась и жеманно поправила отросшие волосы — совсем как Козетта. После этого из-под нижней челюсти стюардессы-трутня с противным чавканьем показались мандибулы, а ее глаза выскользнули из орбит, став желтовато-белесыми, словно у сваренной в униформе рыбины.

Толстяк растерянно перевел взгляд на свою бутылку коньяка и обреченно закрыл ею лицо.

— Багет мне в зад… — потрясенно произнесла Козетта, судорожно фотографируя трутня.

— Отойди, «багет»! — Я оттолкнул Козетту и с готовностью выступил в проход. — Если сейчас будет то же, что и у Сагзавы, — разобьемся!..

— Что? Почему? — не поняла Козетта, выходя за мной следом и продолжая снимать.

Стюардесса-трутень раскрыла на щеках жаберные щели, и они характерно затрепетали, распыляя некий токсин. По салону сейчас же пошел удушливый и сладковатый запах меда.

— Вот почему! — крикнул я Козетте, делая острожный шаг вперед. — Только стронгилодон от лица не убирай! Начнешь засыпать — ешь его! Правда, от него околеть можно!

— «Коколеть»? — растерянно переспросила Козетта, неверяще посмотрев на цветок в руке. — А, поняла: сдохну, как говорят русские! В протоколе об этом еще была смешная такая пометка! — И она жадно принюхалась к стронгилодону.

Пассажиры тем временем притихли, обмякли — и безмятежно потеряли сознание. Я со странным безразличием посмотрел на захрапевшего толстяка, чей открытый рот по-детски выдул пузырь из слюны, и с удивлением почувствовал, как мои веки многократно потяжелели, словно на них оказалось по свинцовой капле.

— Глупый цветик не помогает!.. — вяло ужаснулся я.

Неожиданно двигатели самолета обиженно взвыли, а сам он начал уходить в ленивое пике. Нас тряхнуло, и несколько пассажиров безвольно ударилось об потолок. Меня, в свою очередь, швырнуло вперед — прямиком в объятия стюардессы-трутня, проворно поймавшей меня за уши. Стюардесса-трутень цыкнула — и потянула мои уши в разные стороны.

— Ай-ай-ай! Блин, п-пусти! — растерянно прохрипел я, роняя пакетик со стронгилодоном. — Г-г… гах… гадина! Да я тебе сейчас сам… с-с-сам…

Пытаясь сделать стюардессе-трутню что-нибудь неприятное, я глупо схватил ее за мандибулы и постарался их с корнем выломать. Стюардесса-трутень на миг замерла — а затем с аппетитом клацнула своим кошмарным вторым ртом.

— Нгра-а-а-а-ах!.. Хах!.. Отвали, псица самолетная! О-о-отвали-и-и! — заорал я, видя, как из-под чудовищного подбородка стюардессы-трутня побежала кровь из моих прокушенных рук.

Я разозленно зашипел и принялся осатанело дергать ее за мандибулы — словно за заклинившие рычажки. Несколько секунд я просто нелепо боролся, пытаясь спасти свои уши и руки, — пока стюардесса-трутень ехидно не выдохнула мне в лицо токсин через присвистнувшие щеки.

— Кхах! Кх… Липкая ты… кх-кх… вонючка!.. — болезненно закашлялся я.

Вдруг, к моему заторможенному недоумению, вся моя злость улетучилась, уступив место апатичной дремоте. Я промычал что-то невнятное и в лупоглазых бельмах стюардессы-трутня увидел за собой Козетту, рассерженно замахивавшуюся фотоаппаратом.

— Кадр-р на премию! — возбужденно гаркнула Козетта. — Н-на!

Одним решительным ударом она вбила левый глаз стюардессы-трутня обратно в глазницу. Стюардесса-трутень укоризненно всхлипнула, отпустила меня и попыталась что-то нравоучительно сказать. Однако Козетта оборвала ее, брезгливо впихнув пальчиком листик стронгилодона ей прямо между мандибулами.

Стюардесса-трутень невольно сглотнула, и ее вбитый глаз снова выпучился. Затем она схватилась за горло и, словно выпивший на дорожку манекен, чеканным шагом отправилась куда-то в сторону, ударяясь по пути об кресла и спотыкаясь об тела.

— Господи… на них же теперь можно яичницу поджарить!.. — простонал я, держась за свои горевшие уши. — Еще и пилотов вырубило… Надо… надо разбудить их… — Я обессиленно сел на колени одному из пассажиров. — А еще… Мгфх! — И я заплевался, неожиданно ощутив, что Козетта нагло лезет ко мне в рот.

Бесцеремонно втиснув мне за щеку маленький побег стронгилодона из пакетика, Козетта точно такой же кусочек положила на свой розовый язычок. Переглянувшись, мы с отвращением прожевали стронгилодон. Мои губы тотчас словно прилипли к зубам, а язык — как будто окоченел и присосался к нёбу. Однако вальсировавшие у меня перед глазами вихрастые темные пятна померкли и рассеялись.

— Вс… всё… подъем… — Я смущенно вытер потекшие по подбородку слюни и попытался встать. — Надо к пил… пилотам!.. Иначе…

— Ну ты и тяжелый! — капризно пожаловалась Козетта, помогая мне подняться. — Похоже, вот они — пудовые русские «гирьки»!..

— Ага, осталось только их с твоими «гирьками» в апреле-мае стукнуть! — отмахнулся я и завертел головой, ища стюардессу-трутня.

Козетта с подозрением прищурилась и принялась водить фотоаппаратом по сторонам.

— У тебя там датчик движения? — с сарказмом поинтересовался я.

— У меня там датчик иронии! — огрызнулась Козетта, делая первые шаги в сторону кабины пилотов. — Так что заткнись, Алекс, и следи в оба своих медвежьих глаза!

— Принято, госпожа убийца чудовищ.

Потолок салона внезапно щелкнул, и из него свесились кислородные маски.

— Это бы пригодилось от их вони — если бы упало вовремя! — с сожалением произнес я. — Ладно, нет веселья без похмелья.

— О-ля-ля! Обожаю ваши алкогольные аллегории, — доверительно сообщила Козетта. — А так согласна: упасть должно вовремя!

Неудобно шагая по наклонившемуся полу, мы прошли служебный участок салона, где сервировали и разогревали еду, и оказались перед распахнутой кабиной пилотов.

— Прис-с-стегнитес-с-сь — или ош-штрафую ваш-ши орга-аны! — внезапно откуда-то пригрозила стюардесса-трутень.

Мы с Козеттой затравленно обернулись — но трутень по-прежнему где-то скрывался.

— Так иди и пристегни нас, шипучка пучеглазая! — насмешливо крикнула Козетта, готовя фотоаппарат для еще одного удара.

— Я тебе сейчас язык пристегну — ко лбу! Шевели багетами! — И я затолкал Козетту в кабину.

Оказавшись внутри, я поспешно запер за нами дверь. Снаружи в этот момент неторопливо заваливался дождливый горизонт, усеянный слезящимися огнями ночного Нью-Йорка. Из динамиков кабины авиадиспетчер встревоженно слал запрос за запросом. Спящие пилоты безучастно свисали из кресел. Козетта ахнула и сделала несколько снимков.

— Потом себе посмертную славу зарабатывать будешь! — раздраженно бросил я Козетте. — Я — к пилотам, ты — к аптечке! Найди что-нибудь от спазмов дыхательной системы, если ты в этом хоть что-нибудь смыслишь!

— Багет тебе… Я знаю только адреналин! — взволнованно отозвалась Козетта, хватая бортовой набор первой помощи. — Подойдет?!

— Не знаю! Инструкции тогда читай! — отрезал я, запрокидывая первому пилоту голову.

Я с содроганием разжевал еще один цветок стронгилодона, а получившуюся из него кашицу втер в десны пилота. После этого ту же самую процедуру я проделал и со вторым. К моему облегчению, первый пилот пьяно открыл глаза и непонимающе посмотрел на меня.

— Самолет сажай, разиня, — ласково сказал я ему.

Неожиданно в мое плечо воткнулось что-то острое. Я в панике вздрогнул — но это была лишь Козетта, сосредоточенно вкалывавшая мне какой-то препарат.

— Сдурела?! — возмутился я, хватаясь за плечо. — Чего не предупредила?!

— Обойдешься! — томно мурлыкнула Козетта и бесстрашно сделала себе укол через разрез в джинсах.

После этого она со шприцами и ампулами быстро обошла пилотов. Убедившись, что они выровняли самолет и их жизни более ничто не угрожало, мы с Козеттой утомленно присели рядом с дверью.

— Что вколола? — угрюмо поинтересовался я. — Хм, вроде чувствую себя получше, чем тогда, когда впервые съел эту филиппинскую рассаду.

— Что-то для стимуляции — то ли эрогенных зон, то ли дыхательного центра, — задумчиво проронила Козетта, просматривая сделанные снимки. — Багет мне в зад, это просто… сенсационно!

Внезапно по ту сторону двери что-то яростно хлопнуло, и самолет словно провалился в выбоину в воздухе. Ряд приборов в кабине тут же тревожно запищал и замигал. Побледневшие пилоты незамедлительно попытались вернуть самолету прежнее положение.

— Что случилось? — крикнул я им, с неохотой поднимаясь.

— Разгерметизация! — отозвался второй пилот. — А вы вообще кто такие и что тут делаете?! Немедленно вернитесь в салон и пристегнитесь!

— Эй, парни, а у вас же есть пистолет в кабине?.. — нервно поинтересовался я у пилотов. — Надо кое-что свинцом угостить — то, что сейчас вашу птичку ломает. Ну?

— Пистолет? — озадаченно переспросил первый пилот. — Конечно! Вот он! — И он, выхватив оружие из-под сиденья, наставил его на нас. — Ни с места, хитрые ублюдки! Хотели всех нас угробить, террористы чертовы?!

— Эй! Я же всё-таки дама! — возмутилась Козетта, вставая со мной рядом. — Так что полегче с этой штукой, пока мой кавалер тебя медведям не скормил!

— Тихо ты! — шикнул я на Козетту и осторожно сказал пилотам: — Мы просто пассажиры, которые, между прочим, пытаются вам, придуркам, помочь.

— Не двигаться — или курить потом будете через новые дырки в черепе! — пригрозил первый пилот и достал следом пластиковые наручники.

Второй пилот тем временем продолжал сосредоточенно заводить разгерметизированный самолет на посадку. За лобовыми стеклами показались перекошенные дождем огни аэродрома.

— Готов? — вдруг тихонько спросила Козетта.

— К чему? — не понял я.

Козетта крепко схватила меня сзади за джинсы, и я услышал щелчок открытия двери кабины. В этот же момент первый пилот поднялся из своего кресла и опасливо направился к нам.

Я перепуганно посмотрел за спину пилота:

— Божья роса мне в глаза! Русская ракета!

Первый пилот трусливо обернулся, едва не выстрелив в обзорный иллюминатор кабины, — и Козетта стремительно выдернула меня обратно в салон. Я торопливо захлопнул дверь, и пилот с пистолетом, неразборчиво ругаясь, ее сейчас же заблокировал.

В коридоре служебного участка тем временем бушевал холодный ветер и летали бумажные полотенца. Одиноко и жалобно позвякивал столик с напитками.

— Что будем делать? — крикнула Козетта, проверяя целостность камеры.

— Поможем этим идиотам посадить самолет! — прокричал я в ответ. — Надо найти причину разгерметизации и… и сделать с ней что-нибудь полезное!

— Мудро! — Козетта повесила на плечо фотоаппарат и взяла в руки огнетушитель. — За мной, мой робкий зверь из России!

Я невольно восхитился потрясающими волосами Козетты, создававшими на ветру причудливые узоры, и взял еще один огнетушитель. Через несколько секунд мы вышли к спящим пассажирам.

К нашему ужасу, входной люк самолета был распахнут, словно холодильник в полночь. В его темном проеме, дышащем дождем и ураганным ветром, карикатурно суетилась стюардесса-трутень — выламывая сам люк из петель. Врывавшиеся в салон холодные потоки воздуха трепали пассажиров за волосы, в стиле диско мотали их руками и изредка срывали с кого-нибудь очки и украшения.

— Р-р-рыба или м-м-мясо? — жутко улыбнулась стюардесса-трутень и, выпрыгнув из самолета, повисла на выгнутом наружу люке. — Или вы-ы ни то, ни друго-ое, м-м?

Встречный ветер тут же с треском сорвал с нее блузку, показав нам ее бюстгальтер нежно-лососевого цвета.

— Это… — замер я на мгновение. — Это тебе за сумку, гадина заморская!

— Чего столбиком стал?! — грубо толкнула меня Козетта. — Рассматриваешь мою худшую половинку, м-м? Надо люк закрыть, а не глазками копии моих пышечек натирать!

— Как закрыть?! Это уже не закрыть! Или ты хочешь, чтобы подруга козлососов меня вышвырнула?! Может, мне ей еще шампунь организовать?! — И я иронично потряс огнетушителем.

В этот миг люк с ужасным скрежетом сорвался с петель и, захватив с собой стюардессу-трутня, исчез в дождливом небе ночного Нью-Йорка.

— Дождался?! — возмущенно прошипела Козетта.

— А я-то тут при чём?! — огрызнулся я, лихорадочно оглядываясь.

Заметив на полу массивный оранжевый куб с надувной спасательной лодкой, я подскочил к нему и бездумно дернул за его шнур. Лодка тотчас надулась, оттолкнув меня и стукнув по голове одного из пассажиров.

— Пом… помогай, Кози! — прохрипел я, поднимая лодку за веревку с поплавком.

Козетта подбежала ко мне, и мы кое-как подтащили лодку к ревевшему проему люка. Бушующий ветер подхватил ее — и, словно подавившись, заблокировал ею сквозивший проем. Сверлящий уши свист сейчас же стих, а мелкие предметы беспорядочно попадали на спинки кресел, пол и некоторые лысины. Брезент лодки пугающе захлопал — но не порвался.

— О-ля-ля! Наконец-то! — с облегчением простонала Козетта и вымученно села на одно из двух свободных мест, предназначенных для бортпроводников. — Прикинь, мы теперь с тобой станем как две рок-звезды! Софиты! Признание! Отлов завистниц!

— Хах! И не надейся! — Я с кряхтением присел рядом с ней. — Кто-то очень влиятельный покрывает всю эту историю с трутнями. Так что, моя дорогая Козетта, береги доказательства. — И я многозначительно покосился на ее фотоаппарат.

— А-а, — отмахнулась Козетта и прикрыла глаза. — Даже если в этом замешан преступный синдикат из нескольких государств — разберемся.

Я еще раз посмотрел на ее поразительные волосы и тоже закрыл глаза.

Через несколько минут самолет успешно сел, и мы услышали многочисленные сирены.

— Как думаешь: что сейчас будет, м-м? — апатично поинтересовалась Козетта.

— Зависит от того, что им наболтали пилоты, — флегматично пожал я плечами. — А наболтать они могли про агрессивную парочку, пытавшуюся угнать самолет.

— Пф! И не такое проходили!

Мы услышали, как к самолету подъезжает и пристыковывается трап. После этого наступило подозрительное затишье. Только снаружи всё так же усердно барабанил дождь и продолжали надрываться сирены.

— Пожалуй, отсяду от тебя, — безразлично сказала Козетта и с зевком встала. — А ты, мой сенсационный русский, — сиди тихо и не сопротивляйся.

— Не понял!.. — удивился я, видя, как Козетта возвращается на свое место. — Эй, вернись! Тоже мне — жена декабриста!

— Вот в декабре и поговорим!

В этот момент спасательная лодка с хлопком отлетела в сторону, и в самолет ворвался штурмовой отряд. В меня тотчас начали тыкать короткоствольными автоматами.

— Лежать! Лежать, гад! — проорал кто-то мне в ухо. — Что у тебя за говядина на футболке, а?! Ты что, коров не любишь?! На пол, я сказал!

— Блин! А сидеть можно? — запротестовал я, покорно сползая с сиденья на пол.

Мои руки тут же завели за спину и заковали в наручники. Затем меня рывком подняли, ударили для острастки прикладом в живот и профессионально поволокли к выходу.

— Божья роса мне в глаза! Что за дела, мужчины в форме?! — возмутился я, пытаясь вырваться. — Я же всех только что спас!

— Тебе, русская ты рожа, предъявляются обвинения в терроризме! — злорадно сообщил ударивший меня. — Так что запасайся туалетной бумагой — на электрический стул себе постелешь! Мхах!

— Вы охренели?! В каком еще терроризме?! — искренне изумился я, прекратив даже вырываться.

— Бу-ум! Попытка взорвать самолет! — хохотнул кто-то радостно.

Меня вытолкали на трап и толчками заставили по нему спуститься. Размеренно лил дождь, в ночном небе бесшумно бодались красноватые молнии. Возле самолета стояло около двух десятков полицейских машин, слепивших проблесковыми маячками. За каждой из них пряталось по несколько вооруженных блюстителей порядка — все они держали меня под прицелом. Ни машин «скорой помощи», ни пожарных — не было.

— Хорошие вы люди, американцы! — со злостью крикнул я всем, готовясь к худшему. — Даже плакать от счастья хочется! Сволочи…

Меня силой подвели к черному фургону, тычками и затрещинами затолкали в него, а после — повезли в неизвестном направлении.