1. Хороший сон

Ну вот и всё, подумала я и бросилась на незнакомую шею, чтобы прижаться к расположенной чуть ниже груди, раствориться в поцелуе, а потом жить долго и счастливо, никогда не расставаться и умереть в один день.

Это произошло на вокзале Zoo. Сначала я стояла и курила, как обычно курят на вокзалах — очень нервно и постоянно прикидывая, подойдет ли нужный мне поезд до того, как закончится сигарета. Тогда бы мне пришлось выбросить ее — неприлично встречать возлюбленного с окурком в руке. Особенно, когда точно известно, что это единственный в мире предназначенный тебе человек — а я знала это больше чем наверняка. А жаль. В смысле, не человека и не меня, а сигарету, конечно.

На мне черное пальто, черные джинсы, черные сапоги, черные перчатки. И ярко-голубой шарф. Потому что надо быть элегантной, строгой, загадочной и романтичной. Когда мой возлюбленный появится из недр вагона — а вагон будет серо-зеленый с красными узенькими полосочками параллельно рельсам, одна снизу, над самыми колесами, другая — сверху, сантиметров за двадцать до крыши — он сразу узнает меня в толпе других смиренно прислонившихся к сосисочной будке и пойдет ко мне медленно-медленно, чтобы продлить долгожданный момент первой встречи. Ведь мы никогда не виделись. При этом обожаем друг друга с самого момента существования в единой временной системе.

Откуда я знаю про полосочки на поезде и про то, что он будет в модной темно-зеленой куртке, которая, несмотря на явную дороговизну, висит на нем как-то неуютно, может, потому что ему неуютно в ней? Да ведь это всё уже было и, наверное, не один раз. Перемешивать времена — навык очень полезный, но нелегкий. Зато во сне это происходит как бы само собой, и вот уже в ожидании поезда я знаю не только, с каким звуком его колесики покинут центральный берлинский вокзал, оставив со мной моего единственного, но и — как я буду дрожать от восторга ответственности и предвкушения полного, бесконечного счастья, надевая кольцо на незнакомую руку и сожалея о лишь наполовину выкуренной и теперь сиротливо попыхивающей на платформе в ожидании счастливчика-бомжа сигарете.

 

2. Эротический сон

Ну вот и всё, подумала я и отдалась прямо в коридорчике между кабинетом шефа и комнатой, которую занимают наши сумасшедшие компьютерщики. Было очень приятно, в особенности, наверное, от ощущения совершаемого преступления и от того, что мне наконец удалось осуществить давно задуманное — заняться сексом на работе. Сколько раз я мечтала об этом, безуспешно пытаясь свести в единый центр разбегающиеся от переходящего в боль желания мысленные линии на мониторе. Но разве можно даже подумать о том, чтобы поймать их, когда на затекшие в остеохондрозном оцепенении плечи ложатся сильные и робкие руки, а стоны, вырывающиеся у меня в моменты соприкосновения разделенных почти прозрачными слоями ткани — джинсовой и пушисто-шерстяной — не скрывают, что я хочу, жду, требую совсем другого вида массажа.

А теперь я стою и наблюдаю за собой, хрипящей от удовольствия у косяка, за которым — комната компьютерщиков. И мне не холодно, хотя там, как всегда, открыто окно, а за окном снег, снег, очень много снега, летящего то направо, то налево и застывающего почти параллельными мазками на черном фоне ночного двора. Две фигуры — мужская и моя, сцепились, как во взаимно-плотоядной драке, они полностью одеты, но теперь внешняя материя истончилась уже настолько, что не мешает убийственно-сладостному слиянию, хотя с виду остается такой, какой была на магазинной полке, может, только чуть более естественной, привыкшей к нашим телам за долгие дни перед экраном. Рядом с фигурами — я, в золотом платье и в золотой шали, и мои длинные золотые волосы ровно-ровно лежат на тонкой ткани, облегающей мое тело без единой складки, и не смешиваются с длинными кистями, и волосы и кисти строго вертикальны и параллельны окружающей меня с четырех сторон золотой рамке. Как я могу видеть себя и юного, раскрасневшегося мужчину, сейчас снимающего очки, если я стою к ним спиной? Но это же так просто — я стою перед зеркалом. Оно совершенно естественно здесь, в узком коридорчике, как естественно мое золотое платье, оставляющее открытыми колени, и моя неземная красота. Из-за правой рамки зеркала выходит наш коммерческий директор — в смокинге, серебристо-сером галстуке и обнаженным ярко-розовым и как будто влажным членом. Он приближается ко мне, зная, что я много раз видела его во сне, он видел меня тоже и сейчас собирается заняться со мной любовью. Он не способен понять, что я там, в зеркале, судорожно цепляюсь за батарею у двери, чтобы не упасть на пол, на то самое место, где входящий в меня мужчина завтра прольет кофе, когда мы трое столкнемся в узком коридорчике, не расширенном бесконечным зеркальным пространством. Потому что только я знаю, где я и как могу быть сразу по обе стороны зеркала, потому что отражение в зеркале — это нереальность, и сон — нереальность тоже, а сомкнувшись в одно целое, они как минус на минус или отрицание отрицания создают новую, единственно реальную реальность разбуженной страсти.

 

3. Плохой сон

Ну вот и всё, подумала я и толкнула деревянную калитку со следами обсыпавшейся еще прошлым летом голубой краски. Мне очень не хочется входить в этот сад, продуваемый ветром и наполненный тишиной гнилой земли. Я боюсь подниматься по расшатанным ступенькам крылечка и открывать дверь в маленький одноэтажный домик, поддерживаемый, кажется, только облупленными эмалированными ведрами по углам. Черные пятна выступают на фоне белой эмали, ведра старые и уставшие, потому что в них носят воду для чайника с длинным раздвоенным носиком на закопченной двухконфорочной плите.

Калитка качается туда-сюда, внутрь-наружу, под ней продавленная мокрая земля, никогда не высыхающая даже летом, а тем более сейчас. Хотя сейчас ведь — лето, потому что, несмотря на тучи, очень светло, а если бы была осень, давно пора было стемнеть, пока я добиралась сюда сначала на метро, от раззолоченной, с акустическими дырами под теряющимся далеко-далеко потолком, «Комсомольской», потом в скрежещущей электричке и бегом-бегом, в резиновых ботах по лужам за автобусом, из тех, что возил нас с картофельного поля в деревенскую столовую, потому что если не успеть на автобус, то меня обязательно догонит эта страшная женщина, седая венгерка, ведь она следит за мной всю дорогу, то прячась за колоннами, то вдруг усаживаясь рядом на сиденье в метро. Поэтому я должна, непременно должна войти в старый дом, ведь только Танька может спасти меня от старой венгерки, но я не хочу, я боюсь: Танька не может жить в таком пустынном месте, где на размытых глиняных дорогах ни одного человека. Но она живет там, и когда я вхожу — а деревянный пол скрипит, и на столе старомодная скатерть с вышивкой — Олег говорит мне, что она сейчас принесет чай с вареньем. Я не хочу чаю с вареньем, потому что в нем косточки, а Олег давно умер.

Только умерев, он стал таким красивым. Но почему таким старым — ведь мертвым не должны прибавляться года? Я боюсь его и боюсь подавиться косточкой, а Танька сейчас выйдет из двери, за которой окажется не противоположная оставшейся у меня за спиной внешняя стена, а огромное черное небо, которое начинается прямо от кромки автобусной колеи. Танька тоже очень красивая. И когда она войдет, мне уже не будет страшно, потому что она сейчас обнимет меня и будет гладить по голове, и я смогу плакать и спать, а она будет меня охранять. Только бы найти в себе смелость толкнуть покосившуюся калитку и захлопнуть ее перед бледным лицом седой венгерки и бежать, бежать к крыльцу, по длинной-длинной размытой дороге, которая кончится автобусным кругом — единственным заасфальтированным местом этой деревни, где никто не живет.

 

4. Сон в руку

Ну вот и всё, подумала я и собралась проснуться. Это очень просто, но тогда не будет выполнено дело, ради которого я пришла сюда — до пробуждения нужно еще успеть взять с камина толстую книгу с загибающимися вверх уголками и узнать наконец, кто эта высокая платиновая блондинка в черных брюках и черном то ли пальто, то ли длинном пиджаке — я видела ее только со спины, но если она обернется, пиджак окажется с золотыми пуговицами.

Она уходит от меня через сумрачные залы, галереи, коридоры, она идет медленно, но я не могу ее догнать, потому что не знаю чего-то, о чем написано в толстой книге, которая лежит на холодном камине. Опасность в том, что книгу хочу получить не только я: за дверьми кухни, слишком советски-типовой для этого громадного дворца с акустическими дырами под потолком притаилась секретарша, изгнанная туда на почистку слезоточивого лука нашим общим коммерческим директором. Где он сам, никто не догадывается, но его фаллическое присутствие неотрицаемо, не зря же этот сон мы видим втроем одновременно.

Боже, боже, что-то же еще надо успеть, пока книга на камине не будет открыта и прочитана кем-то еще кроме меня? Нет, главное все-таки книга, потому что платиновая блондинка, уходящая на встречу с моим идеальным возлюбленным всей своей роскошной черной спиной с золотым брюшком — только бы это была не Танька! Она ведь жива, черт возьми! — это Просто Мария из отдела писем, граничащим с комнатой сумасшедших компьютерщиков и жена моего мужа и Прекрасная Дама со своими многомиллионными вокзалами и вечерами в буфетах и носильщиками. Не уходи от меня, пожалуйста, завтра же я прочту эту книгу, и тайное станет явным, потому что ты-то только идешь в наш маленький коридорчик между кабинетом главного и компьютерной комнатой, а я уже с утра сижу там. Так что лучше — для тебя! — нам встретиться сейчас, пока я не проснулась.