Рассвет застал «Сюрприз» далеко в серой пустыне моря — естественной его среде. Устойчивый брамсельный ветер дул с зюйд-веста. Несмотря на низкие облака и порывы дождя, день обещал проясниться. Уже в такое раннее время подняли брамсели, поскольку Джек хотел уйти с привычных маршрутов военных кораблей, ведущих на ту или иную станцию.

Он не хотел, чтобы его людей насильно завербовали — а ни один офицер на королевской службе не удержится от соблазна при виде такого многочисленного отборного экипажа из способных моряков. Не имел он и желания быть вызванным на борт корабля его величества, чтобы продемонстрировать документы, доложить о себе и столкнуться с небрежным приемом — фамильярностью или неуважением.

Далеко не все офицеры отличались природной или благоприобретенной деликатностью. Джек уже столкнулся с несколькими случаями пренебрежения, к этому без сомнения можно будет привыкнуть, но пока с него будто кожу сдирали заживо.

— Начинай, Джо, — сказал старшина-рулевой, переворачивая часы, и размытая фигура шагнула вперед, дабы отбить три склянки утренней вахты. Помощник штурмана бросил лаг и доложил о скорости в шесть узлов две сажени. В подобных условиях редкий корабль мог развить такую, и вряд ли кто — большую.

— Мистер Вест, — обратился Джек к вахтенному офицеру, — я на некоторое время спущусь вниз. Сомневаюсь, что ветер продержится, но, кажется, день будет приятным.

— Именно так, сэр, — отозвался Вест, пригнув голову от внезапного душа из брызг — «Сюрприз» шел круто к ветру на зюйд-зюйд-ост, и покрытое рябью море билось о правую скулу. Вода стекала на корму, смешиваясь с дождевой. — Как приятно снова оказаться в море.

На этой ранней стадии Джек Обри был един в трех лицах. Конечно же, капитан, но раз из многочисленных кандидатур не нашлось ни одной подходящей, еще и штурман, помимо всего прочего ответственный за навигацию, а заодно и казначей.

Офицеры, командующие исследовательскими кораблями, обычно сами исполняли обязанности казначея, но Джек таких назначений раньше никогда не получал. Подразумевается, что как капитан он должен присматривать за делами казначея и подписывать его отчеты, но его ошеломил объем и сложность необходимых подсчетов, когда пришлось заниматься ими детально.

Уже достаточно рассвело, чтобы можно было работать у кормового окна большой каюты. Изогнутая последовательность оконных стекол во всю ширину корабля радовала Джека даже во времена глубочайшего несчастья, как и сама каюта — красивое помещение, в котором едва бы нашелся хоть один прямой угол. Двадцать четыре фута ширины и четырнадцать длины давали ему больше места, чем у всех офицеров вместе взятых. И это еще не все — из большой каюты открывались двери в две малых, одну обеденную и другую для сна.

Обеденную каюту, однако, отдали Стивену Мэтьюрину. Когда прибыл завтрак, Джек, расправившись почти с третью счетов, авизо и накладных, кивнул в сторону двери и спросил:

— Доктор хоть шевелится?

— Ни звука, сэр, — ответил Киллик. — Устал он до смерти вчера, как загнанная лошадь. Но, может, запах разбудит. Обычно получается.

Запах, издаваемый кофе, беконом, сосисками и тостами будил его во многих широтах. Как и большинство моряков, Джек Обри очень консервативно подходил к еде, и даже в самых длинных плаваниях обычно справлялся, возя с собой кур, свиней, закаленную козу и мешки зеленого кофе, чтобы получать одинаковый (кроме тостов) завтрак и на экваторе, и за полярными кругами.

Эти блюда Мэтьюрин считал высшим притязанием Англии на цивилизацию, но на этот раз его не пробудил ото сна даже кофе. Он не среагировал ни на уборщиков на квартердеке прямо над головой, ни на укладку коек в семь склянок, ни на сигнал «Всем матросам завтракать» в восемь, со всем обычным ревом, топотом и громыханием.

Он все спал и спал, когда стих ветер, и когда корабль повернул на левый галс, спал под шум выбираемых и укладываемых в бухты снастей. Показался на свет он только во время утренней вахты, зевая и потягиваясь, с развязанными на коленях бриджами и с париком в руке.

— Да сохранят вас Господь и дева Мария, — поприветствовал его ожидавший Падин.

— И с тобой пусть будут Господь, дева Мария и святой Патрик, Падин, — отозвался Стивен.

— Мне принести чистую рубашку и горячей воды для бритья?

Стивен задумался, потерев подбородок:

— Можешь принести воды. Погода, как я вижу, тихая, качка пренебрежимо слабая, опасность несущественная. Что же до рубашки, — продолжил он, повысив голос, чтобы перекричать оживленную болтовню матросов в одиннадцати дюймах над ним, — одна на мне уже есть, и снимать ее я не намерен. Но ты можешь попросить Береженого Киллика сделать мне одолжение и принести кофейник.

Последнее он сказал еще громче и по-английски — существовала высокая вероятность, что неистребимо любопытный Киллик уже подслушивает.

Чуть позже Стивен, побритый и освежившийся, поднялся на палубу. То есть вышел из каюты сквозь дверь в проход на шкафуте корабля и по трапу на квартердек, где капитан, первый помощник, боцман и канонир о чем-то совещались. Стивен проложил себе дорогу к гакаборту и, облокотившись на кормовые поручни, окинул взглядом всю длину корабля, все сорок ярдов, до той точки, где приподнятый бушприт делал его еще длиннее. День действительно оказался приятным, но ветер стихал, и несмотря на величественно поднятые паруса, «Сюрприз» делал не более двух или трех узлов, едва ли наклоняя палубу.

На первый взгляд ничего не поменялось — знакомые, наполненные солнцем изгибы парусов над головой, натянутый такелаж отбрасывает резкие тени. Некоторое время Стивен пытался понять, в чем же важное различие. Дело не в отсутствии флотских мундиров — кроме как на флагманских кораблях или под командованием исключительно «квартердечных» капитанов, в последнее время офицеры стали носить непримечательную рабочую одежду, пока их не приглашали на обед в каюту капитана или же речь не шла об официальных церемониях. Что же до матросов, то они всегда одевались как вздумается.

Дело и не в отсутствии вымпела боевого корабля на топе мачты — Стивен его никогда и не замечал. Нет, частично виновато отсутствие багровых мундиров морской пехоты, яркого пятна цвета на бледной палубе и среди невыразительных оттенков моря, а частично — отсутствие мальчишек любого сорта, юнг или юных джентльменов на квартердеке.

Пользы от них немного. Они занимали ценное место. Их сложно заставить молча и внимательно нести службу. Но все же они придавали кораблю какую-то визгливую жизнерадостность. Хотя жизнерадостность присутствовала и без них, на деле еще и более шумная (матросы хохотали на топах, на шкафуте и на полубаке), чем это допускалось на флоте под командованием столь строгих капитанов, но природа веселья другая.

Стивен размышлял в поисках дополнительных различий, когда Бонден пришел на корму, чтобы поправить запутавшийся красный вымпел, и они перекинулись несколькими словами.

— Матросы невероятно довольны письмом Нельсона, сэр, — рассказал Бонден, после того как они обсудили ветер и возможность наловить трески крючковой снастью. — Они это считают, как вы можете назвать, предзнаменованием.

В этот момент боцманская дудка позвала Бондена и остальных матросов спускать на воду синий катер, и Джек прошел на корму.

— Доброе утро, сэр, — поприветствовал его Стивен, — Прошу прощения, что не явился к завтраку, но спал как бы спал герой Плутарха, который пробежал от Марафона до Афин без передышки, если бы не упал замертво. Бедный Мартин все еще спит, невзирая на натертые ноги и все такое. Господи, как же мы мчались, так сильно боялись упустить корабль. Иногда, на очень крутых склонах, он меня за руку вел.

— Доброе утро, доктор, и хороший денек сегодня, — ответил Джек. — Мистер Мартин разве на борту? Я считал, что он вернулся домой, чтобы уладить дела и присоединиться к нам, когда вернемся в Шелмерстон.

— Разумеется, у меня не было времени поговорить о нем или чем-нибудь еще вчера после обеда, а ночью я уснул до того, как ты спустился вниз. И даже сейчас, хотя мы и не за адмиральским столом, — прошептал Стивен, посмотрев на штурвал — в десяти футах от них, сразу перед бизань-мачтой, со старшиной и рулевым, не говоря уж о вахтенном офицере у кабестана и нескольких моряках, спешащих по вантам, чтобы установить крюйс-марс. — Здесь едва ли найдется место для конфиденциального разговора.

— Значит, спустимся вниз.

— Даже сказанное здесь, — заметил Стивен в каюте, — в истинном святилище фрегата, почти все становится известно в более или менее искаженном виде всему кораблю к концу дня. Не приписываю никому на борту дурных намерений или зловредности, но факт в том, что люди уже знают о письме лорда Нельсона.

Они знают, точнее уверены, что знают, будто «Сюрприз» куплен консорциумом, публичным представителем которого выступаю я. Считают, что в него почти точно входит мой бывший пациент принц Уильям. И они уверены, что Мартин превратился из священника в хирурга, поскольку его лишили сана за перепих... тебе знакомо это выражение, Джек?

— Думаю, слышал его.

— За перепих с женой епископа. Раз он лишен сана, то не может принести неудачу. Что же до его присутствия — я предлагал ему отправиться домой, получив аванс, как ты выручил меня много-много лет назад, а потом вернуться с рундуком. Но он предпочел послать аванс жене и остаться на борту. Дела у него отчаянные — никакой надежды на приход, никакой — на капелланство после этого злосчастного памфлета, недружелюбный тесть и опасность ареста за долги по возвращении.

В любом случае, хотя мы в море лишь на две недели, он счастлив терпеть неудобства единственной рубашки и изношенных ботинок ради шанса на приз. Я объяснил ему нашу систему раздела призовых денег, он ее не понял и будет рад хоть четырехпенсовику. Есть и кое-что другое, о чем мне не терпится рассказать. Может, залезем на топ, когда матросы закончат?

— Это займет еще какое-то время, — сказал Джек, которому приходилось залезать со Стивеном на топ. — Может быть, лучше пройтись вокруг корабля на твоем ялике после практических стрельб. Я в любом случае хочу оценить дифферент.

— Ты хочешь прямо сейчас провести стрельбы?

— А почему бы и нет? Ты разве не видел, как синий катер с мишенями спускают на воду? Раз мы в удаленном уголке моря, хочу посмотреть, как новые матросы справятся с боевыми снарядами. Сделаем полдюжины залпов, правобортная вахта против левобортной, до обеда. Нужно быть в хорошей форме.

— Мишени на плаву, сэр, — доложил Пуллингс из дверей каюты. Он действительно был в форме — напряженный, словно увидевший крысу терьер, разительный контраст с Джеком Обри.

У Стивена сложилось впечатление, что его друг не сильно бы волновался, если бы мишени потихоньку утонули сами по себе, и впечатление это подтвердилось во время первой части учений. Стимулы письма Нельсона и доброты адмирала давно закончились, вернулась угрюмость.

Угрюмость не означала нежелание исполнять свои обязанности. Обри испытывал слишком сильное чувство долга по отношению к кораблю, чтобы быть неточным или непунктуальным. Но Стивен заметил, что даже запах тлеющих фитилей, сокрушительный грохот орудий, скрежет и звон отката и дрейфующий над палубой пороховой дым не волновали капитана. Пуллингс, обожавший Джека Обри, наблюдал за ним с заметной тревогой.

Чего Стивен не заметил, так это того, что учения с орудиями и ружейной стрельбой оказались исключительно неудачными. Обычно подобные упражнения происходили вечером, когда команда по сигналу «Все по местам» разбегалась по боевым постам. Хирургу надлежало быть глубоко внизу и принимать раненых.

У Стивена не хватало опыта и понимания исключительного уровня артиллерийской подготовки фрегата в былые времена. Джек Обри с самых первых шагов в море (и еще больше — со времен первого самостоятельного командования) убедился в том, что точная и быстрая стрельба вносит больший вклад в победу, нежели надраенная медяшка. Этому принципу он следовал на всех своих кораблях, и «Сюрприз», которым командовал дольше всего, довел до выдающегося уровня. В подходящихусловия ЕВК «Сюрприз» мог сделать три точных бортовых залпа за три минуты восемь секунд, по его оценке — лучший результат на всем королевском флоте.

Нынешний «Сюрприз», пусть и лишившись префикса «ЕВК», все еще нес свои старые орудия — «Умышленное убийство», «Прыгучий Билли», «Отрыжка», «Внезапная смерть», «Том Крибб» и другие, как и сохранил большую часть орудийных расчетов. Но чтобы создать единую корабельную команду, а точнее предотвратить излишнюю неприязнь и расхождение во взглядах, Джек и Пуллингс перемешали в расчетах старых и новых матросов. Результат — печально медленная, неумелая и неточная стрельба.

Приватиры привыкли брать противника на абордаж, а не расстреливать его с расстояния (вдобавок орудийный огонь наверняка мог снизить стоимость жертвы). Мало кто мог наводить орудие хоть с какой-то точностью. Старые «сюрпризовцы» бросили немало нервных взглядов на капитана — критиковал он обычно нещадно — но никакой реакции не дождались. Ничего, кроме непоколебимой суровости. Окликнул он лишь один раз, да и то нового матроса, слишком близко подошедшего к пушке: «Абордажник у шестого орудия, Джеймс, отодвинься или на отдаче лишишься ступни».

Сделали последний выстрел, орудие прочистили, перезарядили, положили пыж, забили его и выкатили.

— Ну, сэр... — замялся Дэвидж.

— Посмотрим, что они смогут сделать с левобортными орудиями, мистер Дэвидж, — ответил Джек

— Закрепить орудия, — скомандовал Дэвидж, — всем матросам к повороту!

Пусть новички и не разбирались в стрельбе, но моряками были превосходными. Они побежали к своим местам у парусов, шкотов, булиней, строп и бакштагов так же живо, как и старые «сюрпризовцы». Последовали привычные команды: «Руль под ветер», «Паруса на галсовый угол». Но за громким «Грот к ветру» немедленно последовал визгливый возглас с топ-мачты «Эй на палубе, парус на одном румбе по левому крамболу».

Парус, несущийся под ветром с приличной скоростью, можно уже было разглядеть и с палубы. Впередсмотрящий, очевидно, смотрел на стрельбы, а не на горизонт.

«Сюрприз» увалился под ветер, Джек обстенил фор-марсель и с подзорной трубой поднялся на топ. Отсюда судно можно было разглядеть целиком. Даже без подзорной трубы Джек мог сказать, что это — крупный тендер, одно из тех быстрых, проворных, способных держаться круто к ветру суденышек на две-три сотни тонн, которые используются контрабандистами или их преследователями.

Для контрабандиста очень аккуратное, слишком уж аккуратное. В подзорную трубу Джек увидел военно-морской вымпел над гротом. Тендер шел с наветренной стороны. На дальней дистанции «Сюрприз» от него почти наверняка уйдет, но это означает вернуться на регулярные торговые пути. Там есть вероятность попасться какому-нибудь ранговому кораблю, который украдет у него гораздо больше людей, чем тендер. Уходить, лавируя против ветра, бессмысленно. Ни один корабль с прямым парусным вооружением не может держать так круто к ветру, как тендер.

Джек вернулся на палубу и приказал вахтенному офицеру:

— Мистер Дэвидж, мы ляжем в дрейф, пока он не приблизится, а после продолжим стрельбы. Приготовьтесь приспустить марсель и вымпел.

Среди новых матросов у квартердечных карронад раздался ропот недовольства, и даже больше — они совершенно не желали, чтобы их вербовали. Один из них даже рискнул воскликнуть:

— Это же всего лишь «Вайпер», сэр. Под ветер он гораздо медленнее нас.

— Эй ты, замолчи! — воскликнул Дэвидж, ударив матроса по голове рупором.

Джек спустился вниз и через мгновение послал за Дэвиджем.

— Кстати, мистер Дэвидж. Я объяснял Весту и мистеру Балкли, но кажется, не упоминал при вас: на этом корабле нет места рукоприкладству и ругательствам. На частном военном корабле агрессивные офицеры неуместны.

Дэвидж хотел что-то ответить, но, взглянув на лицо Джека, проглотил слова. Образец агрессивного офицера, готового разразиться громом и молниями вне зависимости от того, кто перед ним, он мог лицезреть прямо перед собой.

Киллик молча подал приличный сюртук — синий, но без флотских знаков различия, галунов или форменных пуговиц. Джек одел его и начал собирать бумаги, которые придется предъявить, если его заставят явиться на борт. Он посмотрел на зашедшего Стивена и произнес с натянутой улыбкой:

— У тебя тоже есть какая-то бумага, как я погляжу.

— Послушай, дружище, — ответил Стивен, отведя Джека к кормовому окну. — Я отдаю этот документ не без внутренней борьбы. Негласно подразумевалось, что он предназначен защищать нас только в южноамериканском плавании. Но плотник рассказал мне, что «Вайпером» командует чрезвычайно деловитый хлыщ, свеженазначенный лейтенант, привыкший к грубости и тирании. Мне думается, что если щенок окажется столь провоцирующим, как я боюсь, то ты сорвешься, и никакого плавания в Южную Америку не будет вообще.

— Господи, Стивен! — воскликнул Джек, читая документ — письмо Адмиралтейства, защищающее от принудительной вербовки всю команду. — Я ценю твоё мнение. Судя по флотским спискам, «Вайпером» командует сын этого маонского ничтожества Диксона. Может оказаться сложным сдержаться и не побить его, если начнет выпендриваться. Господи, теперь мне легко на сердце.

Но даже так Джеку Обри понадобились все запасы самоконтроля (больше, чем он в себе предполагал найти), чтобы не побить юнца. Потеря всех положительных эмоций не затронула подозрительность, раздражительность, злость и гнев. На деле они все усилились, за исключением длинных периодов апатии — явно не сейчас.

Когда «Вайпер» подошел на дистанцию окрика, он приказал «Сюрпризу» привестись под ветер и отправить шкипера на борт с документами. Все это надлежало сделать чертовски быстро — приказ подкрепили выстрелом под нос.

Джек переправился на шлюпке, буксировавшей мишени, и, поднявшись на борт «Вайпера» (всего-то два шага, в воде эти тендеры сидели очень низко), отсалютовал квартердеку. Юноша на вахте, помощник штурмана, изобразил рукой движение в сторону шляпы и сообщил, что капитан занят и примет мистера Обри позже.

После этого он вернулся к разговору с капитанским писарем, прогуливаясь взад-вперед и непринужденно болтая. Мичманы с тендеров пользовались дурной репутацией на флоте из-за плохих манер, и на «Вайпере» свято следовали этой традиции, привалившись к поручням с руками в карманах, пялясь на Обри, перешептываясь, хихикая и снова пялясь.

Дальше к носу кучкой собрались старшины тендера, наблюдая с молчаливым неодобрением, а средних лет моряк, когда-то служивший под началом Джека, замер у кнехтов с тросом в руках и выражением неподдельного ужаса на лице.

Наконец капитан «Вайпера» принял Обри в низком помещении, которое здесь считалось каютой. Диксон сидел за столом, но не предложил Обри сесть. Его он ненавидел с давних дней на Менорке, и как только «Сюрприз» появился в поле зрения, придумывал саркастические реплики самого болезненного свойства.

Но зрелище могучего Джека, заполнившего собой остатки пространства и кажущегося еще более массивным, поскольку ему пришлось нагнуться под низким подволоком, его мрачное лицо и естественный авторитет сломали решимость юного Диксона. Он ничего не сказал, когда Джек смахнул какие-то вещи с ларя и сел. Только когда юнец пролистал бумаги, то произнес:

— Вижу, у вас хорошо укомплектована команда, мистер Обри. Придется освободить вас от десятка-другого матросов.

— Они защищены.

— Чушь. Не может быть. Приватиры не освобождены от вербовки.

— Прочтите, — посоветовал Джек. Он собрал остальные бумаги и навис над столом.

Диксон прочитал. Потом прочитал еще раз и подержал бумагу на свет, чтобы рассмотреть водяной знак. Тем временем Джек через портик разглядывал покрытые брезентом шляпы команды своей шлюпки, поднимающиеся и опускающиеся на легком волнении.

— Ну, — наконец выдавил Диксон. Думаю, сказать больше нечего. Свободны.

— Что вы сказали? — уточнил Джек, нависнув над ним.

— Я сказал, что сказать больше нечего.

— Хорошего вам дня, сэр.

— Хорошего вам дня, сэр.

Команда шлюпки встретила Джека сияющими улыбками, а рядом с «Сюрпризом» один из шелмерстонцев крикнул друзьям, выглядывающим из-за коек:

— Парни, мы под защитой!

— Тишина в шлюпке! — воскликнул шокированный старшина.

— Тишина на палубе! — скомандовал вахтенный офицер, дабы унять веселье.

Разум Джека все еще занимал документ Стивена и его возможные последствия, и он поспешил вниз, не обратив внимания на гам. Но едва он успел убрать папку с бумагами, как поднялся гораздо больший гвалт. Когда «Вайпер» поднял паруса и начал набирать ход, все шелмерстонцы и дезертировавшие с других кораблей «сюрпризовцы» оккупировали наветренные ванты лицом к тендеру. Парусный старшина отсчитал «Один, два, три». Все дружно закричали «Ау!» и начали колотить себя по задницам в унисон, гогоча как маньяки.

— Стоп! — проревел Джек голосом, предназначенным для мыса Горн. — Вы, Богом проклятое стадо идиотов, здесь что, бордель? Кто следующий по жопе хлопнет, запорю так, что на нее уже не сядет. Мистер Пуллингс, ялик доктора на воду немедленно, пожалуйста, и пусть приготовят еще три мишени.

— Стивен, — признался Джек, отдыхая на веслах ярдах в двухста от фрегата. — Выразить не могу, как я благодарен за этот документ. Если кого-нибудь из наших дезертировавших старых соплавателей забрали бы, а я уверен, что этот убогий, подлый щенок их не пощадил бы, то их могли бы повесить или в лучшем случае приговорить к нескольким сотням плетей. И нам пришлось бы постоянно играть в прятки с королевскими кораблями. Конечно, немного здравого смысла даст возможность не пересекаться с путями эскадр, но насчет крейсеров нельзя быть столь уверенным. Понимаю, что не должен спрашивать тебя, каким образом получена защита.

— Но я тебе все же расскажу, поскольку в вопросах секретности ты нем как могила. Во время южноамериканского плавания я надеюсь установить некоторые связи, представляющие интерес для правительства. Адмиралтейство некоторым образом об этом осведомлено и понимает — я не смогу добраться до Южной Америке на корабле без матросов. Вот почему дали освобождение от вербовки. Надо было рассказать раньше. На самом деле очень много всего надо рассказать, эти темы не подходят для переписки.

Стивен помолчал, уставившись на далекую моёвку, и продолжил:

— Послушай, Джек, сейчас я соберусь с мыслями и изложу текущую ситуацию. Это сложно — я не волен в своей речи, очень многое мне сообщили конфиденциально. Опять-таки, не помню, что я тебе рассказал в те ужасные времена — детали затуманены в памяти. Тем не менее, в общих чертах и включая то, что тебе уже известно, ситуация такова. Доказательство твоей невиновности заключалось в том, что Палмер оказался в долгу перед тобой и в благодарность рассказал, что подписан мир, что цены на Бирже вырастут и тебе следует купить определенные акции в предвкушении этого подъема.

Доказательство твоей вины заключалось в том, что Палмера не существовало и ты сам распространил слух, короче — что ты преступно повлиял на рынок. Во время процесса мы не смогли предоставить Палмера, и перед лицом такого судьи, как Квинборо, наше дело оказалось безнадежным. Позже, и сейчас речь пойдет о том, что тебе скорее всего неизвестно, некоторые мои союзники и я при помощи крайне умного охотника за ворами нашли труп Палмера.

— Почему же тогда...

— Джек, прошу, не требуй от меня говорить подробнее и не сбивай с мысли. Я не вольная птица, и должен очень аккуратно следовать выбранному курсу.

Стивен снова замолк, собираясь с мыслями, а лодка плавно качалась на зыби:

— Хозяева Палмера, которые приказали тебя обмануть, проломили ему голову. В виде трупа, изуродованного и бесполезного для закона трупа, он бы их не скомпрометировал.

Приказы ему отдавали французские агенты, англичане на высоких должностях, но в этом случае главным образом они руководствовались желанием заработать. Они хотели повлиять на рынок, но так, чтобы обвинили другого человека. Одним из этих агентов оказался Рэй — не прерывай меня, Джек! — и поскольку он совершенно точно знал о твоих перемещениях и о присутствии на борту картельного судна, то смог организовать поразительно успешную последовательность событий.

Хотя все это выглядит очевидно, мы бы никогда не поняли, что Рэй и его друг стояли за этим делом, если бы их не выдал обиженный французский агент (на этот раз француз).

Стивен помедлил, потом на ощупь вытащил из кармана грандиозный синий бриллиант, наполовину заполнивший его раскрытую ладонь. Он мягко покрутил его так, чтобы камень заиграл на солнце, и продолжил:

— Скажу тебе, Джек, этим французом оказался Дюамель, с которым мы так много имели дел в Париже. Диана попыталась выкупить нас этой прелестной вещицей, и одним из условий нашего освобождения стал возврат камня. Дюамель его привез. В обмен на услугу, которую я ему смог оказать, Дюамель не только выдал имя Рэя и его коллеги Ледварда, Эдварда Ледварда, но и устроил им столь же элегантную ловушку, как Рэй — тебе.

Они оба члены клуба «Баттонс». Пока я наблюдал из окна «Блейкс», Дюамель встретил их на Сент-Джеймс-стрит, прямо у входа в клуб, отдал им сверток с купюрами и получил донесение об английских военных и морских перемещениях и об отношениях с шведским двором.

Мы с коллегами очень быстро пересекли улицу, но, к сожалению, к моему горькому сожалению, завалили операцию. Когда спросили Рэя и его компаньона, то получили отказ — они не желали посетителей. К несчастью, один из моих спутников попытался пройти силой, поднялся шум. К тому времени, как мы получили разрешение, они удрали — не через кухню или конюшню (там у нас дежурили люди), а через крохотное слуховое окно на крыше. Оттуда они по парапетам перебрались к матушке Эбботт. Одна из девушек их впустила, приняв все за шалость.

Они залегли на дно, и ответственные за поиски до сих пор не могут сказать — где. Ледвард, видимо, подозревал, что он в опасности — его записи моим друзьям ровным счетом ничего не сообщили. Они боятся, что он воспользовался каким-нибудь хитрым планом побега.

Рэй оказался не столь предусмотрительным. Из находок в его доме ясно, что он замешан в деле с Биржей и много на этом заработал. В любом случае, переданное Дюамелю донесение просто убийственное — часть информации могла поступить только изнутри Адмиралтейства. Думаю, что на этом закончу. Вряд ли стоит добавлять, что мои коллеги, которые никогда и не считали тебя виновным в чем-то помимо неосмотрительности с этими проклятыми акциями и облигациями, сейчас полностью убеждены в твоей невиновности.

Последние несколько минут сердце Джека билось гораздо сильнее и быстрее обычного, будто заполнив всю грудь. Тяжело дыша и до некоторой степени контролируя голос, он спросил:

— Значит ли это, что меня могут восстановить на службе?

— Будь в этом мире хоть сколько справедливости, я бы в этом был уверен. Но не стоит ждать чего-либо с уверенностью. Прочных надежд нет. Ледварда и Рэя не поймали, их нельзя предъявить суду. Весьма вероятно, что их покрывает кто-то еще более высокопоставленный: имеет место странное сопротивление...

В любом случае, кабинет министров не желает предоставлять оппозиции громкий и дискредитирующий скандал. Raison d'etat с легкостью перевешивают ущерб, причиненный индивиду — особенно индивиду без политического влияния, или даже хуже. В это отношении позволь заметить, что генерал Обри — печальная обуза.

Опять-таки, власть имущие проявляют чрезвычайное нежелание признавать свои ошибки. С другой стороны, как друг советую тебе не отчаиваться и не поддаваться меланхолии. Не будь одиноким, не будь праздным, как говорит чудесный Бертон . Выход, если он есть, заключается в действиях. В действиях на море.

— Прости, если я с утра выглядел таким унылым. Дело в том... я не хочу жаловаться, Стивен, но снился мне сон, настолько правдоподобный, что и сейчас вспоминаю с легкостью. Сон о том, что все это дело — суд и прочее — сами оказались сном. Облегчение и радость от осознания, огромное счастье меня пробудили. Но даже проснувшись я все еще не освободился ото сна и уверенно начал искать мундир.

Джек опустил весла и закончил круг вокруг корабля, оценивая дифферент. Рассудок согласился со словами Стивена, но в глубине души едва заметное сияние рассеивало глубочайшее несчастье.

Пока они гребли к фрегату, Джек произнес:

— Рад, что ты снова повидал Дюамеля. Он мне понравился.

— Хороший был человек. Вернуть бриллиант, когда он рвал все связи со своей страной, уезжал в Канаду — вот потрясающий пример великодушия. Я о нем сожалею.

— Он же не умер, бедняга?

— Я бы не упомянул его имени, если бы он все еще оставался в живых. Нет. Хинидж Дандас по моему поручительству собирался отвезти его в Америку, где он хотел поселиться на берегу ручья с форелью в Квебеке. Все свое значительное состояние он обменял на золото и зашил в пояс. На борт корабля он поднимался в Спитхеде при сильном волнении и, как и я временами, провалился между шлюпкой и бортом. Собственный капитал потопил его без шансов на спасение.

— Искренне жаль, — ответил Джек и стал грести сильнее. Он задумался, стоит ли говорить о Диане и ее бриллианте — бесчеловечно не делать этого — но решил, что вопрос слишком деликатный. Он может с легкостью привестись под ветер, может причинить боль. Пока Стивен не упомянет ее, лучше молчать.

Когда они поднялись на борт, Обри приказал спустить еще мишени. Настала очередь вахты левого борта встать к орудиям — несколько более достойный результат, сопровождаемый беглым огнем критики, советов и даже похвал с квартердека, а потом «Сюрприз» разразился двумя бортовыми залпами с близкой дистанции.

В этих сокрушительных залпах орудия стреляли последовательно от носа к корме — слишком старые шпангоуты не выдержали бы отдачу всех орудий, так что одновременную стрельбу лучше оставить на крайний случай. Частные военные корабли сами обеспечивали себя порохом, очень дорогим веществом, так что в большинстве случаев бортовые залпы (сокрушительные или нет) встречались крайне редко. Матросы восприняли их как празднование в честь триумфа над «Вайпером». И праздник завершился тем, что капитан и старший канонир выстрелили из носовых погонных орудий — двух длинноствольных бронзовых девятифунтовок с очень ровными стволами, потрясающе аккуратных и дальнобойных пушек, личной собственности Джека Обри.

Они выстрелили по плавающим на поверхности обломкам мишеней, уже разбитым бортовыми залпами, и хотя не слишком-то удачно, но вызвали бурю ликования. Когда Джек вернулся на корму, вытирая следы пороха с лица, Мартин поделился со Стивеном: «Капитан стал больше похож на себя, вам не кажется? Вчера вечером его вид меня ошеломил».

Крайняя степень несчастья покинула Обри, но в его душе все еще оставалось очень много места для беспокойства и тревоги. Помимо навязчивых размышлений о домашних и юридических сложностях (еще год назад неунывающий, жизнерадостный Джек от них бы избавился), он осознал сложность, практически невозможность снова собрать такую же качественную команду корабля, как в прошлом. Он не понимал раньше, как сильно годы командной работы и постоянных тренировок на одном и том же орудии с теми самыми же партнерами возвысили старых «сюрпризовцев» над обыденным уровнем.

Моряки-приватиры, сильные и полные усердия, могли выкатывать орудия в имитации стрельбы (обычное упражнение, поскольку порох очень дорог) с великой силой и усердием. Но потребуются месяцы или даже годы, чтобы они достигли того совершенства в выборе момента, координации и усилий и экономии сил, которое делало штатных «сюрпризовцев» такими опасными для врагов.

Пока же можно или восстановить прежние орудийные расчеты, или поменять стратегию. Вместо того, чтобы ослабить оппонента с расстояния и возможно даже сбить топ-мачту, а потом зайти с носа или кормы, дать сокрушительный продольный залп и при необходимости взять на абордаж, можно последовать совету Нельсона «идите прямо на них».

Но совет этот родился в начале последней войны, когда французское и испанское мореходное умение и артиллерийская подготовка заметно уступали английским. Сейчас же корабль, заходящий с наветренной стороны по ровному морю, будет уязвим и не способен ответить на вражеские бортовые залпы двадцать-тридцать минут. К этому времени корабль могут так изуродовать, что он сам спустит флаг — попался, который кусался.

Но, с другой стороны, свои навыки Джек выработал, командуя кораблями его величества. Хорошо, конечно, захватить вражеского купца или приватира, но главная их цель — захватывать, сжигать, топить или уничтожать военные корабли противника. Теперь — другое дело. Главной добычей должны стать купцы или приватиры, желательно неповрежденные, здесь нужен другой подход.

Конечно, конечно и трижды конечно он с удовольствием вступит в бой с противником равной силы из рядов французского или американского флота — жесткая битва без намека на прибыль. Для списанного приватира захватить вражеский фрегат — слава во плоти.

Но к несчастью «Сюрприз», пусть быстрый и способный идти круто к ветру, принадлежал ушедшей эпохе в плане охоты за славой. В королевском флоте оставалось только пять двадцативосьмипушечных фрегатов, из них четыре стояли на хранении без дела. Водоизмещение современных фрегатов превышало тысячу тонн, они несли тридцать восемь восемнадцатифунтовок и карронады. «Сюрприз» мог с тем же успехом атаковать линейный корабль.

Водоизмещение «Сюрприза» меньше шестисот тонн, вооружен он двенадцатифунтовками (и если бы кницы специально не усилили, то лучше бы чувствовал себя с девятифунтовыми пушками). Даже с полным экипажем ему пришлось бы противопоставить меньше двухсот человек крупным американцам с экипажем более чем в четыреста. И все же «Сюрприз» числился фрегатом. Захватом формально уступающего приза — тяжелого корвета или любого шлюпа, трех- или двухмачтового — славы не заслужить.

«Может, лучше вернуться к карронадам?» — подумал Джек. Одно время «Сюрприз», за исключением погонных орудий, нес только карронады — кургузые толстые штуки, больше похожие на мортиры, чем на пушки. Легкие орудия — тридцатидвухфунтовая карронада весит всего лишь семнадцать английских центнеров, а двенадцатифунтовая длинноствольная пушка — тридцать четыре, и они просты в обращении.

Вес залпа с ними доходил до четырехсот пятидесяти шести фунтов. Конечно, эти четыреста пятьдесят шесть фунтов летели недалеко и неточно — карронады все-таки оружие ближнего боя. Но самое главное — не требовалось особых навыков для стрельбы. И хотя массивные ядра просто сокрушали цель и могли искалечить или потопить приз, но заряды картечи рвали вражеский такелаж и очень эффективно очищали открытые палубы от противников, особенно если они скапливались для абордажа.

Приняв, что в одном заряде четыре сотни пуль, бортовым залпом в четырнадцать карронад их выстреливалось больше четырех тысяч. Четыре-пять тысяч железных шариков, ревущих над палубой со скоростью тысяча шестьсот семьдесят четыре фута в секунду обескураживают, даже если выстрелили ими неопытные матросы... Возможно, это верное решение, хотя и отбрасывающее в сторону все тонкости боя один на один — высокого морского искусства маневрирования ради выгодной позиции, прицельного огня самыми точными орудиями с очень большой дистанции, повышения скорости стрельбы по мере сокращения дистанции до тех пор, пока противники не сойдутся борт к борту в пароксизме битвы, беспрестанном грохоте в клубах дыма.

«Но это все относится к совершенно другому миру, — поразмыслив, решил Джек, — и вряд ли мне повезет когда-нибудь снова оказаться в нем. Хотя надо посоветоваться со Стивеном».

Будучи капитаном корабля его величества, Джек Обри никогда не советовался ни с кем по подобным вопросам. В плане стратегии, тактики и правильных действий он принимал решения молча — не исходя из какой-нибудь теории, но потому что ему казалось очевидным: капитан должен командовать, а не спрашивать совета или председательствовать в комитете.

Он знал капитанов и адмиралов, созывавших военные советы. За этим обычно следовало осмотрительное отступление или в лучше случае просто бездействие. Но сейчас — другое дело. Он командовал кораблем не его величества, а доктора Мэтьюрина.

Он до конца не мог поверить в то, что Стивен на самом деле владеет «Сюрпризом», но это так. Хотя они с самого начала договорились, что командование фрегатом продолжится по старым правилам, с полновластным капитаном, Джек чувствовал, что обязан проконсультироваться с судовладельцем.

— Я мало что знаю о морских сражениях, — ответил Стивен, внимательно выслушав аргументы за и против карронад. — Хотя я побывал Бог знает в скольких из них, почти всегда — вдали, под ватерлинией, ожидая раненых или помогая беднягам. Мои взгляды едва ли стоит озвучивать.

Но все же, в этой ситуации ты можешь попытаться поймать обоих зайцев. Почему бы тебе не попробовать выучить новые расчеты, подольше тренируясь с пушками, а если не сработает — переключиться на карронады? Если я правильно понял, ты решительно против того, чтобы некоторые расчеты состояли из «сюрпризовцев», а некоторые — из новичков?

— Именно так. Это самый быстрый способ расколоть команду надвое, причем наихудшим образом — хорошие артиллеристы с одной стороны, олухи с другой. Какая-то доля ревности неизбежна, странно, почему она едва себя проявляет, и я сделаю все, дабы не усилить ее. Только счастливый корабль — эффективный боевой корабль. Но палить до тех пор, пока из огородных пугал не получатся хорошие артиллеристы — слишком дорого.

— Послушай, мой друг. Я ценю твое стремление сэкономить каждый пенни в нашем совместном предприятии, но и порицаю одновременно. Такая экономия может обернуться против тебя. Временами мне кажется, что ты чрезмерно экономишь, даже на том, что может помочь делу. Не мне тебя учить профессии, но если дюжина бочек пороха в день поможет принять решение в столь важном вопросе — сделай мне одолжение и потрать их.

Ты всегда снабжал корабль порохом из своего кармана, когда хватало призовых денег. Сейчас же невнимательный казначей не заметит таких расходов, даже трижды проверив счета. И в любом случае, если речь идет об орудиях и стрельбе, нужно учитывать огромную экономию, полученную благодаря знаниям Тома Пуллингса. Карронады не пришлось покупать.

Знания о сухопутном мире Тома Пуллингса не превосходили таковые его капитана, и его тоже жестоко обманывали. Зато он прекрасно знал то, что можно назвать «миром куликов» — мелких и средних чиновников, живущих одной ногой на берегу, другой — в море; начальников портов и их помощников, деятелей из флотской коллегии и артиллерийско-технического комитета и тому подобных. Хотя в обычных вопросах Том поступал честно, как восходящее солнце, на правительственное имущество, как и большинство друзей, он смотрел совершенно по-другому.

Он отправился вместе со Стивеном, когда «Сюрприз» продавали со службы, он пировал со многими знакомыми в порту. Когда он точно узнал о будущей судьбе фрегата, то в частном порядке поговорил с ответственными лицами, отметив, что орудия у него безнадежно устарели, на другой корабль их не установишь, второе утолщение на казенной части ствола и обод дула не соответствуют уставным. Его бы не удивило, что с таким износом они совсем в плохом состоянии, металл устал и годны лишь на переплавку.

Его друзья прекрасно все поняли, и хотя, на самом деле, в стоимость «Сюрприза» не входили пушки, в Шелмерстон он, в порядке компенсации, уносил еще и полный набор столь же «дефектных» карронад. Сейчас они составляли малую часть ста шестидесяти тонн его балласта, уложенные довольно высоко, чтобы поддержать остойчивость.

— Нет, ну правда, — улыбнулся Джек, — представление о морали на службе странное, иногда мне самому сложно его определить. Думаю, почти каждый моряк знает, где провести черту между наказуемым каппабаром и традиционным дружеским разделом. Да и Том достаточно выложил, чтобы никто не считал себя обворованным — по крайней мере, в плане металлолома. Так что ничего криминального в этой истории, думаю, нет. Но это напомнило мне про другой вопрос — наказания на частном военном корабле. Знаешь же, что я думаю о порке — ненавижу отдавать подобные приказы. Я хотел было последовать довольно обыденной на подобных кораблях традиции — пусть матросы сами определяют наказание.

— Как мне кажется, они вряд ли буду суровыми к сослуживцам.

— Но, знаешь ли, они суровы. Во время мятежей девяносто седьмого матросы поддерживали на восставших кораблях строгий порядок, и если кто неподобающе себя вел — имею в виду, по их мнению — то устанавливали решетку. Две, три и даже четыре дюжины плетей назначались не так уж редко.

— Как я понимаю, ты все-таки решил не в пользу этого правила.

— Именно так. Мне пришло в голову, что если между старыми и новыми матросами начнется вражда, а ты же знаешь, как тяжело поначалу притереться друг к другу смешанной команде, то раз уж придется наказывать старого «сюрпризовца», то его ждет очень суровая порка. Будь я проклят, коль моих людей посмеют так пороть.

— Будем надеяться, что постоянная стрельба из орудий их подружит. Я заметил, что сильный шум и активность придают бодрость духу и сплачивают людей.

Сильного шума и активности хирург «Сюрприза» и его помощник получили в последующие дни сполна. Джек поймал Стивена на слове, и не только позднюю часть утренней вахты отдали под практическую стрельбу, но вечерние часы также заставали корабль с очищенной к бою палубой, грохочущим — иногда даже стреляющим с обоих бортов одновременно, выбрасывающим пламя из темного облака дыма, словно рукотворный вулкан.

Мартин и Мэтьюрин — тихие люди, они не любили чудовищный шум, не просто ужасный грохот последовательных взрывов, но рев орудийных станков, стремящихся то вперед, то назад, и всеобщий топот ног, носящихся между орудиями, артиллерийскими погребами и снарядными ящиками. Обоим не нравились орудия убийства сами по себе, но особенно негодовали они от того, что боевая тревога продолжалась даже в последнюю полувахту — как раз когда корабль вошел в воды, интересные с точки зрения натуралиста.

«Сюрприз» не только ревел так дьявольски, что ни одна птица, медуза или пелагический краб не собирались держаться в зоне видимости, но и врачей вынуждали ограничиться орлопом, их местом по боевому расписанию. Их помощь требовалась и на учениях — многих неудачников привели или даже принесли вниз с ожогами, ссадинами, сломанными пальцами рук и ног и даже со сломанной ногой.

Иногда Стивен по трапам выбирался в главный люк и таращился туда-сюда на оживленную палубу. Его сердце грело зрелище Джека Обри, спешащего от орудия к орудию, иногда агрессивно освещенного вспышками пламени, иногда кажущегося высоким привидением. Он раздавал советы расчетам спокойным, совершенно уверенным ревом, загоняя неуклюжих матросов на их места, иногда впрягаясь в пушечные тали, чтобы накатить орудие, иногда с помощью лома наводя его. Все это он проделывал с пылким напряженным вниманием, а когда выстрел попадал в цель и расчет ликовал, на его лице проступало суровое удовлетворение.

Напряженная работа, очень правдоподобная имитация настоящего боя. Из пушек стреляли так часто, что они перегревались и становились своенравными, подпрыгивая и откатываясь со страшной силой.

Один раз «Прыгучий Билли» порвал одновременно и боковые тросы, и задние тали. С зюйд-веста шло сильное волнение, и вся смертоносная масса орудия и станка понеслась бы неуправляемо по палубе, если бы невероятно сильный Падин не удержал пушку вымбовкой, пока его товарищи закрепляли орудие. Работали они так быстро, как могли, но все это время Падину пришлось стоять с уже ободранной рукой, прижатой к раскаленному стволу — настолько раскаленному, что его кровь шипела, стекая по металлу.

Бонден, командовавший расчетом, отвел его вниз, открыто плачущего от боли. Слышно было, как он успокаивает Падина громким разборчивым голосом, предназначенным для инвалидов, иностранцев и буйных (Падин в этот момент попадал во все три категории): «Не бойся, приятель, доктор быстро тебя вылечит — ну ты и храбрый парень — а несет от тебя как от бифштекса — рискну сказать, он спасет тебе чертову руку — уж от боли точно избавит». И, потянувшись (Падин значительно превосходил Бондена ростом), аккуратно вытер слезы с его щек.

С болью, и очень острой, доктор справился опасной дозой лауданума, спиртовой настойки опиума, одного из наиболее ценимых им лекарств.

— Здесь, — сказал он на латыни своему помощнику, держа в руках бутылку янтарной жидкости — содержится самое близкое к панацее средство из известных. Периодически использую его сам. Прекрасно помогает при бессоннице, патологической тревожности, боли при ранениях, зубной боли, головной боли и даже при мигрени. — Он мог бы добавить в список душевную боль, но продолжил: — Как вы заметили, я подобрал дозу, исходя из веса страдающего и силы его страданий.

Сейчас, с благословения Господа, вы увидите, как лицо Падина вернется к выражению обычного доброжелательного благодушия, а несколько минут спустя он незаметно соскользнет на грань опиумной комы. Самый ценный препарат во всей фармакопее.

— Я в этом уверен. Но разве у приема опиума нет противопоказаний? Разве не может образоваться зависимость?

— Возражения высказывают только некоторые несчастные, в основном янсенисты — они также осуждают вино, хорошую еду, музыку, компанию женщин и, ради всего святого, выступают против кофе! Подобные возражения верны только касательно немногих бедных душ с мизерной силой воли. Они с той же легкостью становятся жертвами опьяняющих жидкостей, практически моральные имбецилы. Они подвержены и другим формам моральной ущербности. Иначе вреда не больше, чем от курения табака.

Стивен плотно закрыл бесценную флягу, убедился, что в запасе есть еще пара оплетенных бутылей, из которых ее можно снова наполнить и продолжил:

— Уже некоторое время адский грохот прекратился, так что, может быть, мы сумеем подняться и выкурить по сигаре на квартердеке. Вряд ли кто-нибудь будет возражать против добавочного дыма, я думаю. Падин, ты как себя чувствуешь?

Падин, чей разум заглушила латынь, а боль — лекарство, улыбнулся, но ничего не ответил. Стивен с тем же результатом повторил вопрос по-ирландски, попросил Бондена аккуратно привязать раненого в гамаке, чтобы его поврежденная рука не болталась, и повел Мартина на квартердек.

Пустота там поразила Стивена, пока он не заметил мистера Веста, пристально взирающего на грот-марс с бизань-вант. На марсе капитан и Пуллингс держали свои подзорные трубы параллельно друг другу, рассматривая что-то с наветренной стороны.

— Быть может, они увидели чеграву, — предположил Мартин. — Мистер Пуллингс заметил иллюстрацию в вашем Бюффоне — я его забыл раскрытым в кают-компании — и сказал, что, кажется, довольно часто встречал их в этих широтах.

— Давайте поднимемся по снастям и удивим их, — предложил Стивен, на которого внезапно нахлынуло необычное благодушие — прекрасный вечер, мягкий воздух, золотистое закатное небо и ярко-синие волны, белые по бортам и в кильватере.

Несколько старых «сюрпризовцев», все — былые пациенты Стивена, поспешили на корму вдоль шкафута, крича: «Не смотрите вниз, сэр — не цепляйтесь так за выбленки — держитесь за ванты, которые толстые, двумя руками — потихоньку, сэр — не шевелитесь на волнении, что бы ни делали». Встревоженные матросы помогали им карабкаться снизу, все выше и выше — очень высоко, потому что «Сюрприз» нес грот-мачту тридцатишестипушечного фрегата. Наконец-то два восторженных лица уставились на площадку марса сквозь «собачью дыру».

— Не дергайтесь, — воскликнул Обри, — Вы еще не обрели морскую поступь. Неподходящее время для беготни по снастям. Давайте руку.

Он вытащил Стивена и Мартина на платформу, и Стивен в очередной раз поразился его силе. Неполные девять стоунов Мэтьюрина — естественно, но Мартин-то гораздо более плотного телосложения. Но подняли его так же легко, как собаку за загривок — вытащили из «собачьей дыры» и поставили на ноги.

Наблюдали на марсе не за чегравой, а за парусом, причем недалеким.

— С каким апломбом все-таки эти восемнадцатипушечные шлюпы ходят, — проворчал Пуллингс. — Посмотрите, как несется! Сейчас еще мунсели поставят. Ставлю полкроны, что в течении пяти минут он лишится фор-брам-лиселя.

— Хотите взглянуть на него, сэр? — поинтересовался Джек, передавая Мартину подзорную трубу

Мартин приставил к ней единственный глаз, про себя отметил пролетевшего буревестника и после паузы воскликнул:

— Он стреляет! Я вижу дым! Конечно же, у него не хватит храбрости нас атаковать?

— Нет, нет, это один из наших. — Их достиг грохот выстрела. — Это сигнал нам лечь в дрейф.

— А нельзя ли сымитировать глухоту и уйти в противоположном направлении? — поинтересовался Стивен, которого пугало еще одно столкновение с королевскими офицерами.

— Большинство частных военных кораблей избегают своих государственных собратьев, если могут идти быстрее, — ответил Джек, — и такая мысль меня посетила в первую очередь. Но курс он сменил очень быстро, сразу на пять румбов, это значит, что нас узнали. Если мы не ляжем в дрейф после выстрела, а вот и второй, и если о нас доложат, мы можем и каперский патент потерять. «Сюрприз» чертовски легко узнать из-за этой необычной грот-мачты — заметен за десять миль, что твой надутый индюк. Том, наверное, для обычного крейсирования нужно поставить запасную короткую брам-стеньгу, а эту всегда можем вернуть на место в случае погони.

Пуллингс не ответил — он все ниже и ниже склонялся над подзорной трубой, лежащей на поручне марса, чтобы лучше ее сфокусировать, и наконец воскликнул:

— Сэр, сэр, это «Тартарус»!

Джек забрал подзорную трубу и через секунду тем, что у него считалось счастливым голосом, подтвердил:

— Так и есть. Можно разглядеть бредовый ярко-синий галс-боканец.

Последовал еще один выстрел, и Джек продолжил:

— Показывает свой номер. Сейчас будет передавать сигнал. Уильям всегда хорошо управлялся с сигнальными флагами.

Он позвал вахтенного офицера внизу:

— Мистер Вест, мы сблизимся со шлюпом на всех парусах, и пусть сигнальный старшина приготовится. Точно — вернулся он к соседям по грот-марсу, когда шлюп расцветился линией флагов. — живо подняли. Том, рискну предположить, что ты их можешь прочесть без сигнальной книги?

Пуллингс у Джека служил сигнальным лейтенантом, и большую часть списка сигналов знал наизусть.

— Попробую, сэр. — И медленно начал читать: — Добро пожаловать... повтор добро пожаловать... рады видеть... прошу капитана отужинать... имею сообщение... надеюсь... теперь телеграфирует Д О Г... сигнальный мичман у них безграмотный.

На квартердеке помощник сигнального старшины, шелмерстонец, спросил:

— Что бриг имеет в виду, сигналя Д О Г?

— Они имеют в виду нашего доктора. Он не какой-нибудь там два-пенса-за-визит полубрадобрей-полухирург. Нет, он настоящий врач с дипломом, в парике и с тростью с золотым набалдашником.

— А я и не знал, — удивился шелмерстонец, уставившись на марс.

— Многого ты еще не знаешь, приятель — отозвался старшина, впрочем, беззлобно.

— Приближающимся судном командует мистер Баббингтон, — объяснил Стивен Мартину. — Вы же помните мистера Баббингтона по партии в крикет?

— О да. Он сделал несколько рывков, прекрасно рассчитанных по времени, и вы мне рассказывали, что он играл за Хэмблдон. Буду очень рад снова его видеть.

Чуть позже он его увидел. Корабли дрейфовали под обстененными марселями, не очень близко из-за усиливающегося волнения. «Тартарус» крайне вежливо зашел с подветренной стороны фрегата. Его капитан, с красным от радости и усилий лицом, уговаривал Джека не поднимать свою шлюпку со шлюпочных ростров — у «Тартаруса» есть шлюпбалки, катер можно спустить за долю секунды.

— Буду очень благодарен, Уильям, — заверил Джек, с легкостью перекрывая голосом сотню ярдов моря. — Но визит будет коротким. Мне надо идти на зюйд, а погода может ухудшиться.

Катер коснулся воды, гостей перевезли к «Тартарусу», и Джек, забыв на секунду, что не может отдавать приказы, указал мичману: — Левый борт, пожалуйста.

Это означало бы подъем без церемоний. Но он собрался с мыслями, когда шлюпка зацепилась за борт, и пропустил вперед Пуллингса и Стивена — офицеров на королевской службе.

Секундное замешательство потонуло в визгливом возмущении доктора Мэтьюрина по поводу боцманской люльки, которую спустили, чтобы поднять его на борт сухим и без лишних тревог. «Что за оскорбительное отличие? — завопил он. — Разве я не просолёный морской волк?» Но тон его голоса полностью сменился, когда на палубе его встретил старый сослуживец Джеймс Моуэт.

— Джеймс Моуэт, вот счастье! Как я рад вас видеть. Но что вы здесь делаете? Я думал, вас назначили первым лейтенантом на «Илластриус».

— Так и есть, сэр. Уильям Баббингтон всего лишь подбросит меня до Гибралтара.

— Разумеется, разумеется. Расскажите, как поживает ваша книга?

Исключительно радостное лицо Моуэта несколько омрачилось.

— Что ж, сэр, издатели дьявольски...

Но Баббингтон вмешался, чтобы поприветствовать доктора на борту, и в конце концов, смеясь и болтая, привел всех в каюту. Там они застали миссис Рэй — довольно коротконогую смуглую молодую леди, сейчас очень мило покрасневшую от смущения, смеси переживаний из-за того, что ее здесь увидели, и радости от того, кого она увидела.

Никого это особо не удивило. Все присутствующие хорошо знали друг друга много лет — трое младших делили мичманскую берлогу на первом корабле Джека Обри. И все знали, что Баббингтон гораздо сильнее привязан к Фанни Харт (как ее звали в девичестве), чем к любой другой из своих бесчисленных пассий.

Быть может, выходить в открытое море с женой исполняющего обязанности второго секретаря Совета Адмиралтейства и чересчур. Но все знали, что Баббингтон богат, а у его семьи достаточно голосов в Парламенте, чтобы защитить от любых обвинений, не связанных с тяжкой некомпетентностью. Все к тому же имели хотя бы некоторое представление о репутации Рэя. Только Фанни оказалась по-настоящему удивлена, озадачена и обеспокоена. Она особенно боялась мистера Обри и села как можно дальше от него, укрывшись за Стивеном в углу.

Сквозь гул голосов Стивен слышал, как она шепчет:

— Странно это все выглядит, не правда ли, почти компрометирующе, так далеко от берега — чувствую себя не очень комфортно — путешествую, чтобы поправить здоровье — доктор Гордон прямо-таки настаивал на морском плавании — конечно, вместе с горничной. Господи, о да — так рада видеть, что у бедного капитана Обри дела идут неплохо, хотя, Боже ты мой, что бедняге пришлось пережить, он выглядит постаревшим, кто бы удивился — стоит ли мне сесть с ним за ужином? У Уильяма есть письмо от жены, может, оно его задобрит.

— Дорогая Фанни, он не нуждается в задабривании. Вы ему всегда нравились, даже если бы и было за что кидать камни, он бы не потянулся за ними. Но скажите мне вот что. Последний раз, когда мы говорили про капитана Баббингтона, вы его назвали Чарльзом, что меня озадачило. Хотя наверняка у него несколько имен и он предпочитает это.

— Нет, нет, — снова засмущалась Фанни — я в тот день все путала, мой ум, если его вообще так можно назвать, весь в беспокойстве. Мы незадолго до того побывали на маскараде у миссис Грэхэм. Я вырядилась горской пастушкой, а Уильям — Молодым претендентом . Как же мы веселились, о Господи! Так что я продолжала звать его Чарльзом еще несколько дней подряд — как же ему шла шотландская юбка.

Вы меня принимаете наверное за жалкую дурочку, но я невероятно рада слышать, что нравлюсь капитану. Я сяду рядом с ним за ужином, не переживая. Господи, как я надеюсь, что пудинг на сале не окажется сырым. Уильям говорит, что для капитана это так важно. Он клянется, что его можно приготовить за мгновение в скороварке Папена , но во времена моего детства на пудинги всегда уходили часы.

Ужин прошел весело, со смехом и болтовней, и чисто с плотской точки зрения оказался крайне привлекательным после спартанской кухни «Сюрприза». Пока что не нашли кока ни для капитана, ни для кают-компании. Джек не сделал персональных запасов из экономии, Стивен по забывчивости, а кают-компания — из-за полнейшей нищеты. Питались они корабельными припасами, и поскольку корабль все еще оставался в домашних водах, пили не грог, а слабое пиво, мутнеющее и прокисающее с каждым днем. Единственной роскошью в капитанской каюте оставались завтраки, о которых Киллик позаботился самостоятельно.

Во время еды Баббингтон рассказал, как «Тартарус» два дня и ночь гнался за невероятно быстроходной американской шхуной, наверняка прорывавшей блокаду, стремящейся в Брест или Лорьян.

— Я установил счалки и перлини, как вы обычно делаете, — поведал Баббингтон, — и мы обязательно ее нагнали бы, если бы шкаторины обоих марселей одновременно не сорвались с ликтросов. Но мы все же отогнали ее миль на триста-четыреста к югу от курса, и ей придется проделать весь этот путь обратно, прежде чем команда увидит берега Франции.

— Мистер Моуэт, — напомнил Стивен во время паузы, когда со стола убирали, чтобы освободить место для пудинга и соответствующих вин — фронтиньяка и канарской мадеры, — вы рассказывали об издателях.

— Да, сэр. Я хотел сказать, что они чертовы прокрастинаторы.

— Ох, какой ужас! — воскликнула Фанни. — Они ходят в... особые дома, или...

— Имеется в виду, что они все затягивают, — успокоил ее Баббингтон.

— А...

— Именно. Книгу предполагали выпустить к Славному Первому Июня, потом отложили на день Трафальгарской битвы, а теперь уверяют, что ничего кроме годовщины Кампердауна публику не устроит. Но преимущество в этом тоже есть — можно отшлифовать уже написанное и добавить кое-что новое.

— Познакомьте нас с новой поэмой, Моуэт, — попросил Пуллингс.

— Пожалуйста, — поддержали Баббингтон и Фанни.

— Ну, — отозвался Моуэт со смесью удовольствия и скромности. — Она довольно длинная. Так что, если можно, мэм, — кивая в сторону Фанни, — я прочитаю только последние строфы. Она о битве, и эти строки должны показать самый разгар кровавой бойни.

Над бездной как на крыльях мчались,

Все ближе и ближе эскадры сближались.

«Очистить палубу», — тут боцман закричал.

«Очистить палубу», — закуток каждый отвечал.

Незваный страх с лица согнал их краску.

Все замерли в едином изумленьи,

В тиши могильной и в одном стремленьи.

Его на секунду прервал взрыв где-то ближе к носу, подозрительно похожий на выстрел двенадцатифунтовки.

Косой своею смерть по кораблям метет,

На каждой на корме уже кого-то ждет.

А демоны резни в кровавом наводнении

Губами чавкают и из реки кровавой пьют.

— Сэр, если позволите, — воскликнул высокий, побледневший и напуганный мичман из дверей каюты. — Вахта мистера Корнуолиса, и скороварка взорвалась.

— Никто не пострадал? — уточнил Баббингтон, вставая.

— Никто не убит, сэр, я думаю, но...

— Простите, — извинился Баббингтон перед гостями, — я должен сам посмотреть, в чем дело.

— Ненавижу все эти иностранные изобретения, — проворчала Фанни во время тревожной паузы.

— Никто не убит, — рассказал Баббингтон по возвращении, — и хирург уверяет, что ожоги ерундовые, полностью заживут за месяц или около того, но я с глубоким сожалением вынужден сообщить вам, сэр, что пудинг равномерно размазало по коку, его помощнику и подволоку. Они решили, что если положить утюг на предохранительный клапан, пудинг приготовится быстрее.

— Жалко, что так вышло с пудингом, — заметил Джек, когда они вернулись в кормовую каюту «Сюрприза», — но в целом, я редко когда так наслаждался ужином. И хотя Фанни Харт — ни Сцилла, ни Харибда, но друг друга они обожают, и только это на самом деле что-то значит. По пути в Портсмут Уильям заглянул в Эшгроу, поинтересоваться у Софии, как дела. Она передала ему письмо на случай, если мы повстречаемся. Дома все хорошо, и даже моя теща — не такое тяжкое испытание, как можно подумать.

Она заявила, что со мной жестоко обошлись и мы с Софией заслуживаем ее полнейшее сочувствие. Не то чтобы она хотя бы на секунду считала меня невиновным, но то, что, по ее мнению, я сделал, она полностью одобряет. Если бы ей дали такую возможность, она бы повторила этот трюк, как и любая женщина, движимая чувством долга касательно своих финансов... Ты же точно не «Марсельезу» подбираешь?

Стивен держал виолончель меж коленей и некоторое время уже очень тихо играл две-три фразы с вариациями — полусознательное музицирование, не мешавшее ни говорить, ни слушать.

— Нет. Это мелодия Моцарта, точнее, должна быть мелодия Моцарта. Она, без сомнения, крутилась в голове у того француза, который написал «Марсельезу». Но что-то от меня ускользает...

— Стивен, — воскликнул Джек, — ни одной ноты более, прошу тебя. Вспомнил, что ты имеешь в виду, только бы не упустить.

Он снял тканевый чехол с футляра скрипки, грубо настроился и сразу нащупал правильный мотив. Вскоре присоединился Стивен. Когда они оказались полностью удовлетворены, то остановились, настроили инструменты, передали туда-сюда канифоль и вернулись к основной теме, вариациям на нее, инверсиям. Вначале один принимался импровизировать, а другой подхватывал, потом они менялись и играли до тех пор, пока внезапный крен на подветренный борт едва не выбросил Стивена из кресла, а его виолончель не издала мрачный вопль.

Он снова сел, струны и смычок не пострадали, но свободно текущий ритм разрушился, и они больше не играли.

— Все равно неплохо, — заметил Джек, — я скоро вообще к чертям слух потеряю. Во время артиллерийских учений бегаю туда-сюда без остановки, делая то, на что обычно есть полдюжины мичманов у орудий. В жизни не думал, что эти маленькие дикари такие полезные. Теперь выжат, как лимон. Держись крепче, Стивен, — воскликнул он, поймав доктора, когда тот снова упал, на этот раз из стоячей позиции. — Где твоя морская поступь?

— Дело вовсе не в ней, — начал оправдываться Стивен, — корабль движется дико и разнузданно. В таких условиях и крокодил бы упал, если у него нет крыльев.

— Я предупреждал, что ночь будет тяжелой. — подтвердил Джек, подойдя к барометру. — Но возможно, она окажется еще тяжелей, чем я думал. Лучше бы приготовиться к шторму. Киллик, Киллик, сюда!

— Сэр? — Киллик появился немедленно, с куском плюсованной ткани под мышкой.

— Запри виолончель доктора и мою скрипку в хлебной кладовой вместе с этой штуковиной.

— Так точно, сэр. Виолончель доктора и вашу скрипку в хлебную кладовую вместе с объектом.

Вскоре после свадьбы Диана подарила Стивену невероятный, но безымянный образец мастерства и изобретательности краснодеревщиков. Он мог выступать в роли пюпитра (обычно так и использовался), но различные рычаги и створки превращали его в умывальник, маленький, но вполне пригодный письменный стол, медицинский ящик и книжный шкаф. В нем нашлось место для семи секретных отделений, астролябии, солнечных часов, вечного календаря и даже для набора граненых бутылочек, а также щеток и расчесок из слоновой кости. Но больше всего радовало Киллика то, что петли, накладки на замочные скважины, прижимные пружины, плашки ручек, запорные крышки и прочая фурнитура сделаны из золота.

Об этой штуке Киллик заботился словно идолопоклонник — плюсованная ткань была лишь одним внутренним чехлом из трех, предназначенных для плохой погоды. Употребляемое капитаном название Киллик считал неподходящим, неуважительным и неуместным. «Объект» — вот правильное слово, которое даже близко не связано с ночными горшками, а наоборот — со святостью, с реликвиями. Долгие годы Киллик пытался всех приучить именно к этому слову.

Джек постоял немного, с легкостью подстраиваясь под переменчивую бортовую и килевую качку. Губы его сложились будто бы для свиста, но на деле ум его занимала не музыка, а серия расчетов их местоположения, течений, силы ветра и изменяющегося атмосферного давления — сейчас и по опыту многочисленных подобных ситуаций в этой части Атлантики.

Он надел бушлат, поднялся на квартердек и второй раз оценил ситуацию, уже более инстинктивно, напрямую воспринимая морской ветер. Брам-стеньги уже спустили на палубу, задраили люки, установили заглушки на иллюминаторы и дважды закрепили шлюпки на рострах.

— Когда вызовут вахту левого борта, пусть зарифят марсели. Позовите меня, если ветер переменится, — приказал он Дэвиджу. — Вас сменяет капитан Пуллингс?

— Да, сэр.

— Тогда передайте ему мои распоряжения. Спокойной ночи, мистер Дэвидж.

— Спокойной ночи, сэр.

В каюте он заметил:

— Кажется, это может быть тот шквал, про который я говорил, утверждая, что бой или шторм замечательно помогает сработаться смешанной команде. Стоило же мне трепаться как дурачку. Я же не желал по-настоящему жестокого шторма.

— Пра-пра-прабабушка моего крестного жила в Авиле, в доме, который я покажу тебе и Софии, когда кончится война. Она лично знала святую Терезу, и святая ей как-то сказала, что больше слез пролито над сбывшимися молитвами, чем над теми, которые не услышаны.