Что касается благ земных, у Джека Обри их имелось гораздо, гораздо больше, чем у кого-либо на "Ворчестере". Он обладал личным пространством и уединением: наряду с кормовой каютой, где отдыхал или развлекался, или играл на скрипке, еще и кормовой галереей, на которой капитан мог гулять, когда вздумается, в одиночестве, а не на густонаселенном квартердеке. Также имелся обеденный салон и спальное помещение, капитанский салон, где Джек учил недорослей и занимался бумажной работой, и кормовые балконы как место для умывания и уборная. У него имелся личный стюард и собственный кок, много места для личного скота, припасов и вина и достаточно денежного содержания и пособий для бережливого одиночки, чтобы обеспечить достойное пропитание.

Было бы неблагодарно с его стороны выражать недовольство, как он признался, в длинном бессистемном письме, что писал каждый день Софи - письме, или, скорее, его продолжении, в котором Джек обрисовал отъезд Стивена. Неблагодарно и нелогично: он всегда знал, что флот подвержен крайностям, и большинство из них испытал лично, начиная с действительно невероятного отсутствия пространства, с которым столкнулся в начале своей карьеры, когда сердитый капитан разжаловал его, так что на следующий день Джек стал не мичманом, а марсовым, простым матросом, вынужденным повесить свой гамак на нижней палубе "Резолюшн" на расстоянии положенных четырнадцати дюймов от соседей.

Поскольку на "Резолюшне" команда была разбита на две вахты и половина экипажа находилась на палубе, пока другая половина отдыхала внизу, на практике эти четырнадцать дюймов увеличивались до двадцати восьми, но даже в этом случае массивные соседи Джека касались его с обеих сторон при качке - человеческий ковер из нескольких сотен немытых тел (за исключением рук и лица) в непроветриваемом помещении, храпящих, скрипящих зубами, вскрикивающих в своем коротком беспокойном сне, редко когда длившемся четыре часа кряду.

Разжалование далось с трудом и казалось вечным, но имело большое значение, научив его многому, что касается матросов и их отношения к офицерам, работе и друг другу, больше, чем он мог когда-либо узнать, стоя на квартердеке, научив огромному количеству вещей, а среди них - значимости личного пространства.

Здесь же Джек располагал пространством, которое можно измерить в родах, полях или перчах , а не в квадратных дюймах мичманской берлоги или квадратных футах лейтенантских дней - пространством и даже запасом высоты, что крайне важно для человека его роста и редкостная привилегия на кораблях, спроектированных для людей ростом пять футов шесть дюймов. Пространства он имел в избытке, но не ценил его, как следовало бы. Одна из бед заключалась в том, что это было необитаемое пространство, поскольку по другому правилу флотских крайностей Джек теперь ел и жил совсем один, в то время как на нижней палубе обедал в компании пятисот хороших едоков, и даже в различных кают-компаниях находилось с дюжину человек или около того. Джек никогда не ел в одиночку, пока не стал капитаном, но с тех пор - всегда трапеза в одиночестве, за исключением случаев, когда он кого-то приглашал.

Он, конечно, довольно часто приглашал своих офицеров, и хотя в теперешнем тревожном состоянии неурегулированных дел Джек не осмеливался держать щедрый стол, как в прежние времена достатка, редко случалось, чтобы Пуллингс и какой-нибудь мичман не завтракали с ним, в то время как офицер утренней вахты и кто-то из молодых джентльменов или морских пехотинцев частенько разделяли с ним обед, да и кают-компания раз в неделю приглашала его. Таким образом, завтрак и обед становились достаточно компанейскими, но обедал Джек в три, а поскольку он не из тех, кто ложится рано, то оставалось много времени, гораздо больше, чем могли заполнить заботы на корабле, участвующем в блокаде, на корабле с крайне ревностным первым лейтенантом, корабле, курсирующем туда-сюда рядом с Тулоном, и все решения принимал флагман.

Знакомая скука блокады делала эти пустые, одинокие вечера еще более пустыми и одинокими, но в той или иной мере они были общими для всех капитанов, которые уважали традиции и хотели сохранить свой авторитет. Некоторые, несмотря на правила, справлялись с ситуацией, беря на борт жен, особенно при длинных, спокойных переходах, а некоторые - любовниц, но ни то, ни другое невыполнимо в эскадре под командованием адмирала Торнтона.

Иные плавали вместе с друзьями, и хотя Джек прекрасно знал об этом средстве, по правде говоря, казалось, что не так много друзей могли оставаться в хороших отношениях, находясь в тесноте корабля многие недели, не говоря уж о месяцах или годах. Кто-то начинал много пить, а некоторые становились нелюдимыми, раздражительными и деспотичными. Но, хотя большинство капитанов все-таки не превращались в пьянчуг или чудаков, этот пост практически на каждом, кто пробыл на нем больше нескольких лет, оставлял глубокие отметины.

До сих пор Джеку несказанно везло в этом отношении. С самого начала своего командования он практически всегда плавал вместе со Стивеном Мэтьюрином, что оказалось для него счастливейшим обстоятельством. Будучи хирургом, доктор Мэтьюрин являлся важной частью экипажа, но в своей работе ни от кого не зависел и лишь номинально подчинялся капитану. Но поскольку строевым офицером Стивен не являлся, их тесные дружеские отношения не вызывали в кают-компании ни зависти, ни неприязни. И хотя они с Джеком Обри различались практически во всем, что касается национальности, религии, образования, телосложения, наружности, профессии и склада ума, их объединяла сильная любовь к музыке, и много-много вечеров они играли вместе, до глубокой ночи скрипка и виолончель то перекликались друг с другом, то сливались в одной мелодии.

Теперь если скрипка и пела, то пела в одиночестве. С отбытием Стивена музыкальное настроение редко посещало его и, в любом случае, увлекшая его теперь партита из купленной в Лондоне рукописи становилась все более необычной, чем больше Джек ею занимался. Вступление оказалось полным технических сложностей, и он сомневался, что когда-нибудь сможет сыграть его достойно, но далее шла великолепная чакона, не дававшая ему покоя.

На первый взгляд уже в самом начале отчетливо выделялись несколько тем, тесно переплетенные вариации которых, хотя и непростые, полностью прослеживались и не представляли особых затруднений для воспроизведения. Однако в определенный момент, после особенно настойчивого повторения второй темы, ритм изменялся, а с ним и вся логика партии. Что-то опасное слышалось в ее дальнейшем течении, что-то очень близкое к грани безумия или, по меньшей мере, кошмара, и хотя Джек признавал, что соната в целом и чакона, в частности, представляли собой удивительное по своей выразительности произведение, но чувствовал: если продолжит играть ее, вкладывая сердце, это заведет его в поистине очень странные закоулки души.

Позже, продолжая свое ежевечернее письмо, Джек подумывал поделиться с Софи тем пониманием, что пришло к нему, чувством, раскрывающим саму суть чаконы. Во время исполнения этой мелодии ему казалось, что он участвует в лисьей охоте, скачет на могучем, разгоряченном коне, казалось, что перепрыгивая препятствия, животное, находясь полностью под его контролем, сменило ход. И со сменой хода изменилась суть происходящего, теперь он сидел уже верхом не на коне, а на гораздо более диком, более мощном звере, мчащемся вперед на огромной скорости по неизведанным просторам в поисках добычи - какой именно сказать не мог, но уж точно не обыкновенной лисы.

Но все это плохо поддавалось описанию, к тому же Софи мало интересовалась музыкой и испытывала явную неприязнь к лошадям. Зато очень любила представления, так что Джек решил рассказать ей о выступлениях на "Ворчестере":

"Ни оратория, ни "Гамлет" пока у нас не получаются, и мне кажется, мы несколько погорячились, взявшись за них, будучи еще новичками, поскольку и то, и другое требует основательной подготовки. Но я не сомневаюсь, что, в конце концов, сыграем и их, а пока мы ограничиваемся гораздо менее амбициозными представлениями, проходящими раз в неделю в свободные вечера, если погода позволяет - на удивление хорошая музыкальная группа из десяти исполнителей, несколько танцоров достаточно талантливых, чтобы танцевать и в Садлерз-Уэллз, небольшие драматические произведения и легкий фарс, продолжающийся каждую неделю - очень популярный - в нем два старых матроса из команды баковых показывают толстому, глупому обывателю, ни разу не бывавшему в море, как исполнять обязанности моряка и флотские традиции и бьют его надувными пузырями каждый раз, как тот сделает что-то не так".

Он вновь улыбнулся, вспомнив грохочущий смех пятисот сгрудившихся мужчин, вызванный очередным падением избиваемого с обеих сторон дурака, уже седьмого по счету. К тому времени, когда Джек дописал абзац, все его мысли вновь перенеслись к сонате. Не такую музыку он бы выбрал, будучи одиноким и павшим духом, но, уже взявшись, не мог как-либо изменить или вовсе забросить ее. Так что, когда Джек брался за скрипку, то отрабатывал именно эту партиту, играя медленно и главным образом концентрируясь на технической стороне исполнения.

- По крайней мере, к возвращению Стивена я выучу ее наизусть, - проговорил он. - И спрошу его мнение.

В целом Джек Обри не был склонен к унынию, и в гораздо худших ситуациях не терял присутствия духа. Но сейчас медленно наступающий холод, однообразие блокады, неизменный вид "Помпеи" впереди и "Бойна" за кормой на правом галсе, и наоборот – на левом, долгий и нехарактерный для этого времени года период не по-средиземноморски пасмурной погоды в сочетании с одиночеством и уединением окончательно его доконали. Он позволил своим мыслям устремиться от всех трудноразрешимых проблем к дому - крайне бесполезное занятие, учитывая, что юридические вопросы совершенно смутили экспертов, не говоря уж о матросах, все права которых содержались в тридцати шести статьях Свода законов военного времени - а затем вернулся к насущным делам.

Принимая командование "Ворчестером" Обри знал, что тот направляется в Средиземное море, и Харт являлся заместителем адмирала Торнтона на этой станции, но и Джек, и все его друзья знали, что адмирал Торнтон известен как очень сильная и доминирующая личность, и его заместитель будет значить крайне мало, особенно, когда это такое ничтожество как Харт. Если бы Джек знал, насколько велика вероятность, что Харт может унаследовать командование, то надавил бы сильнее, требуя другой корабль.

Эти мысли проносились у него в голове несколько дней спустя, когда он наклонился над поручнем кормовой галереи, прикладывая платок к хлюпающему носу, иногда глядя на серый и мутный кильватерный след "Ворчестера", иногда - на нос "Помпеи" в кабельтове за кормой, а иногда и на "Дриаду", неуклюжую посудину Баббингтона, расположенную с подветренной стороны, чтобы повторять сигналы от головы линии к концу. Уменьшившейся линии, поскольку адмирал на несколько дней отплыл в Палермо, а также усилил прибрежную эскадру, но даже в этом случае эскадра растянулась на целую милю, плывя во мраке на восток, и повторение сигналов не являлось синекурой, особенно, когда они шли круто к ветру - злополучный угол для сигнального лейтенанта, и когда Харт постоянно игрался с флагами.

К этому времени Джек прекрасно ознакомился с номерами всех кораблей в эскадре, и, хотя со своего места в плотно выстроенной линии за "Помпей" мог разглядеть лишь немногое и смутные проблески "Ахилла", следующего за тем в кильватере, он видел всю болтовню Харта, повторяемую "Дриадой", видел, что от "Каллодена" требуют прибавить парусов, "Борею"- не выкатываться из линии, а далекому фрегату - "Клио" - неоднократно приказывали изменить курс.

И, пока Джек смотрел, утирая красный нос платком в красную клетку, то увидел незнакомый позывной, вместе с приказом этому кораблю занять позицию за кормой "Тетиса". К флоту присоединился какой-то новичок. На мгновение он испытал дикую надежду, что корабль может быть из дома и несет письма и новости, но потом понял, что в таком случае Пуллингс, конечно же, послал бы ему весточку. Тем не менее, он почувствовал любопытство и повернулся, чтобы выйти на палубу, но в тот же миг из каюты на кормовую галерею вышел Киллик с корзинкой, полной носовых платков для просушки.

- Сэр, что же это такое? - сердито воскликнул вестовой. - Ни пальто, ни плаща, ни даже долбаного шарфа?

Обычно капитан Обри мог урезонить своего стюарда жестким взглядом, но моральное превосходство Киллика было настолько велико, что Джек только пробормотал что-то вроде "выставил нос на мгновение, не более", и вошел в каюту, где висела без нужды раскаленная до вишневого цвета подвесная печь.

- Кто присоединился к флоту?

- Что сказал бы доктор, окажись он здесь, я не знаю, - ответил Киллик. - Сказал бы что-то жесткое о людях, рискующих заболеть пульмонией, сказал бы, что вам следует лежать в кровати.

- Принеси мне стакан горячего рома с лимонным соком, - попросил Джек. - Кто присоединился к флоту? Узнай, а?

- Я сначала повешу платки, хорошо? - попросил Киллик. - Всего лишь "Ниоба" из Александрии - говорила с адмиралом недалеко от Сицилии - отправил её сюда.

Потягивая горячий ром с лимоном, Джек размышлял о моральном превосходстве, его чудовищной силе во всех человеческих отношениях, но в большей степени между мужем и женой - борьба за него даже в любящих парах - признание поражения в менее искренних, когда услышал, как с юта окликнули шлюпку.

Ответ "так точно" дал понять, что на борт поднимается офицер, и Джеку пришло в голову, что это может быть мистер Питт, хирург "Ниобы", большой друг Стивена, который, возможно, приплыл его проведать, не зная, что тот отсутствует - человек, встрече с которым он бы обрадовался, но выйдя на квартердек, Джек по выражению лица Пуллингса понял, что это ни мистер Питт, ни что-либо еще приятное.

- Это снова Дэвис, сэр, - произнес Пуллингс.

- Все верно, сэр, - прокричал огромный смуглый моряк в в потрепанной куртке. - Снова старина Дэвис. Верный и честный. Веселый и умный. Вечно в добром здравии.

Он двинулся вперед неловкой, раскачивающейся походкой, отпихнул в сторону радостного молодого лейтенанта с "Ниобы" и, прикладывая костяшки левой руки ко лбу, протянул вперед правую. Для флота ситуация, когда кто-то чином ниже адмирала обращался к капитану, стоящему на своем квартердеке, а тем более пожимал ему руку, выглядела крайне необычно. Но капитан Обри, прекрасный пловец, много лет назад к своему несчастью вытащил Дэвиса из моря, возможно, не позволив тому стать кормом для акул, и уж точно не дав утонуть.

Дэвис никогда не выказывал особой благодарности, но сам факт спасения предоставлял ему своего рода право собственности на спасителя. Спасши его, Джек взял на себя обязательство отныне заботиться о нем, и, похоже, все на корабле неявно это признавали, даже сам Джек в такой ситуации видел некую подспудную справедливость. Он жалел о случившемся, тем не менее, Дэвис - не являвшийся моряком, хотя и провел почти всю жизнь в море: недалекий, неуклюжий, очень сильный и очень опасный, когда зол или пьян, легко выходящий из себя и быстро пьянеющий - всегда попадал в команду на кораблях Джека либо добровольцем, либо переводясь с другого корабля, остальные капитаны только рады были отделаться от столь проблемного, невежественного и неуправляемого типа.

- Ну, Дэвис, - сказал Джек, принимая рукопожатие и стискивая руку в ответ, сопротивляясь костедробящей хватке, - рад тебя видеть.

Меньшего он сказать не мог, отношения оставались такими как есть, но в слабой надежде уклониться от подарка, Джек сообщил лейтенанту с "Ниобы", что на "Ворчестере" такой некомплект, что он не может никого дать взамен, никого, даже одноногого юнгу, когда "Дриада" повторила сигнал Ворчестеру": капитан с докладом на флагман.

- Мой катер, если вам угодно, мистер Пуллингс, - сказал Джек, и, задержавшись, чтобы соблюсти приличия, переговорить с офицером "Ниобы" и поинтересоваться делами мистера Питта, увидел, как Дэвис ворвался в партию матросов, готовящихся спустить шлюпку, грубо отбросил одного из них в сторону, ревностно утверждая свое право снова стать одним из команды капитанского катера. Джек оставил Бондена и Пуллингса самих справляться с этой ситуацией и шагнул на корму, сделать последний глоток горячего лимонного напитка.

Как они это проделали без скандала, Обри не знал, но, садясь в катер: завернутый в штормовку, с запасом теплых сухих носовых платков на коленях и смешным шерстяным шарфом на шее, заметил, что Дэвис сидит на месте гребца номер три, гребя в своей обычной очень мощной, отрывистой манере невпопад с остальными, с видом угрюмого торжества на недобром и даже зловещем лице. Смотрел ли он прямо на своего капитана, Джек не мог понять, заметив в одном глазу Дэвиса опасный блеск.

Капитан Обри, пройдя со всей возможной поспешностью три четверти мили по холодному и неспокойному морю против ветра, доложился на борту флагмана, но адмирал не оказался готов его принять. Однако флаг-капитан, гостеприимная душа, сразу утащил его вместе с начальником снабжения флота в свою каюту и распорядился о напитках.

- Хотя сейчас я прихожу к мысли, Обри, - сказал он, рассматривая лицо Джека, его красный, бутылкообразный нос и опухшие глаза, - что вы, кажется, простудились. Вам следует заботиться о таких вещах. Бейкер, - крикнул он стюарду, - смешай-ка пару бокалов моей обжигающей настойки и принести её с пылу с жару.

- Видел, как вы плавали в один из дней, - сказал начальник снабжения. - Плавали в море. И я сказал себе - это безумие, неприкрытое, бросающееся в глаза безумие, парень всенепременно простудится, а потом отправится бродить по эскадре как сумасшедший лунатик, распространяя инфекцию вокруг себя, как чумная телега. Плавание, помилуй Боже! В защищенной бухте, под надлежащим наблюдением, в теплый безветренный день, с легкой дымкой на небе, затеняющей солнце, и на пустой желудок, но и не слишком пустой - я ничего не имею против этого, но в открытом море... это просто напрашиваться на простуду. Единственное лекарство - сырой лук.

Прибыл первый стакан обжигающей настойки.

- Пейте, пока горячий, - сказал флаг-капитан.

- Ох, ох! - воскликнул Джек, когда та провалилась в желудок. - Боже, помоги нам.

- Я узнал этот способ в Финляндии, - сказал флаг-капитан. - Быстро, второй стакан, иначе первый смертелен.

- Это все чепуха, - заявил начальник снабжения. - Ничто не может быть для вас хуже, чем кипящий алкоголь, перец и шпанская мушка. Больному ни в коем случае нельзя прикасаться ни к алкоголю, ни к шпанской мушке. Все, что нужно - сырой лук.

- Капитан Обри, сэр, если вам будет угодно, - произнес почтительный молодой человек.

Адмирал Харт сидел вместе со своим секретарем и клерком.

- Капитан Обри, необходимо выполнить задачу большой важности, - внушительным тоном сказал он, - которая требует надежного, благоразумного офицера.

Джек чихнул.

- Если у вас простуда, Обри, - продолжил Харт более естественным голосом, - я был бы признателен, если вы отсядете подальше. Мистер Пол, откройте люк. Задача большой значимости... вы примете под свое командование "Дриаду" и проследуете вместе с ней к Палермо, где найдете вооруженный транспорт "Полифем" с подарками для паши Барки и новым посланником, мистером Консулом Гамильтоном.

Вы доставите этого господина и подарки в Барку с максимальной быстротой. Как вам, несомненно, известно, доброжелательный нейтралитет правителей берберских государств имеет для нас первостепенную важность, и не должно случиться ничего, что могло бы обидеть пашу, с другой стороны, в не меньшей степени, вы не должны поддаваться ни на какие неправомерные требования, ни уронить достоинство этой страны, и вы должны настаивать на удовлетворении в деле христианских рабов. Вы также отвезете эти депеши нашему консулу в Медине. Их следует передать на борт "Дриады", а вы будете находиться на расстоянии дня плавания от Медины. Капитан Баббингтон войдет в порт, доставит их консулу и воссоединится с вами и транспортом на вашем пути на восток. Понятно или нет, что "Дриада" должна отделиться на расстоянии дня плавания от Медины?

- Полагаю, что так, сэр, но, в любом случае, я снова и снова буду читать свои приказы, пока не выучу их наизусть.

Как и многие другие капитаны, Джек знал, что с адмиралом Хартом лучше все иметь в письменной форме, и поскольку это один из немногих моментов, по которому капитан имел право пойти вразрез с пожеланиями адмирала, то это сражение он выиграл, хотя и не без пререканий.

Харт оказался в неудобном положении, поскольку присутствующие оказались прекрасно знакомы с правилами службы, и после парочки замечаний о ненужных задержках и потере хорошего ветра, срочности задачи и глупых формальностях, клерку было приказано составить резюме распоряжений капитану Обри так быстро, насколько возможно.

- Кровопускание помогло бы при простуде. Даже двенадцать-четырнадцать унций сделали бы многое, а больше действительно поставило бы на ноги. Излечило бы раз и навсегда, - сказал Харт, подписав приказы. Выражение ему понравилось, - излечило бы раз и навсегда, - повторил он тихим голосом себе под нос.

"Ворчестер" и "Дриада" едва потеряли из виду за западным горизонтом марсели эскадры, когда выглянуло солнце и ветер усилился настолько, что на игристой синеве волн повсюду появились белые барашки.

- Пуговицы, вот как их называют французы, - заметил капитан Обри глухим простуженным голосом.

- В самом деле, сэр? - спросил капитан Баббингтон. - Никогда не знал. Очень любопытное понятие.

Ты мог бы в равной степени назвать их конями, как и барашками, – сказал Джек, сморкаясь. И кони даже поэтичнее барашков.

- В самом деле, сэр? Я не знал.

- Конечно, Уильям. Ничего более поэтического за исключением, может быть, голубей. Пегасы и так далее. Подумай о парне из того спектакля, который воскликнул "Царство за коня" - что это была бы за поэзия, если бы он сказал "за барашка". Так, вот приказы: прочитай их, пока я закончу своё письмо, и заучи кусок, который обеспокоит тебя до глубины души. Или скопируй его, если хочешь.

- Что ж, сэр, - произнес Баббингтон, когда Джек отложил перо, - моя часть выглядит простым плаванием: я отделяюсь на расстоянии дня пути до Медины, вхожу в порт, доставляю депеши консулу и возвращаюсь. Да, все плавание выглядит довольно простым: Палермо, Медина, Барка и обратно.

- Да, - подтвердил Джек. - Так и мне кажется, и в то же время я удивляюсь словам контр-адмирала, что это важная задача, требующая благоразумного офицера, на которого можно положиться, и тому многозначительному взгляду, с которым он это произнес.

Наступило короткое молчание. Джек и Баббингтон придерживались одинакового мнения в отношении адмирала Харта, и каждый знал, что у другого на уме, но ни один не показал это даже взглядом.

- Великолепное плавание, какое только можно пожелать, - сказал Баббингтон. - От нас ожидают, что мы сможем забрать немного маринованного тунца в Барке, не говоря уже о других припасах, а, кроме того, всегда есть возможность захватить приз - жирного купца из Леванта, крадущегося на рассвете между Пантиллерией и материком, а мы на ветре!

- Я почти уже забыл, как выглядит приз, - сказал Джек, но затем пиратский блеск в его глазах погас, и он продолжил, - но, боюсь, эти дни уже довольно давно закончилось, за исключением, может быть, Адриатического моря или дальше на восток. В этой части моря те немногие корабли, что являются честными призами, мчатся на всех парусах к африканскому побережью, лишь только завидят один из наших крейсеров, а приблизившись к побережью - они в безопасности.

Эти беки и паши обидчивы, как бог знает кто, когда дело касается их нейтралитета, а их доброе расположение важно для нас на данном этапе, и адмирал уничтожит любого, кто вырвет приз у их берегов, даже если тот будет ломиться от шелка, жемчуга, золота, мирра и ладана. Знаю, что Харви на "Антиопе" загнал очень богатое судно в бухту к западу от Алжира, в бухту с ничтожной башенкой, и оставил его там из страха огорчить дея. Контр-адмирал говорил об этом сегодня утром, и, как я вижу, клерк перенес кое-что в приказы: бедняга, его так травили со всех сторон, что он записал суть всего сказанного. В конце второй страницы.

- Законам нейтралитета должно быть уделено скрупулезное внимание.

- Жратва будет через десять минут, - объявил Киллик, из-за сильного крена в подветренную сторону задом как краб вползая с подносом напитков. - За которой джентльмены идут сейчас в корму. Толкните дверь коленом, - крикнул он в своей изысканной манере.

Приглушенный стук, дверь распахнулась, вошли Пуллингс и Моуэт, отлично выглядящие в полных парадных мундирах, приятно было лицезреть их искреннее, открытое восхищение при встрече со своим старым товарищем Баббингтоном.

Все трое плавали мичманами на первом корабле под командованием Джека, плавали вместе на некоторых его более поздних кораблях, и хотя Баббингтон, будучи самым младшим, уже стал коммандером и, вероятно, станет пост-капитаном через год или два, в то время как другие оставались только лейтенантами, и, вероятно, останутся в этом звании до конца жизни, если только им не посчастливится принять участие в успешной схватке, не наблюдалось ни малейшего намека на ревность, ни какого-либо ропота на систему, которая, при примерно равных способностях, вероятно, в конце карьеры сделает Баббингтона живущим в комфорте адмиралом, а они будут прозябать на половинное жалование в сто девять фунтов и десять шиллингов в год.

Единственное предложение, выказавшее какую-то осведомленность, прозвучало в конце веселой трапезы, когда Джек заметил, что если этот ветер удержится и транспорт не заставит их болтаться в Палермо, они сделают удивительно резвый переход:

- Кто сейчас командует "Полифемом"?

Никто не знал. Обычно капитан транспорта - лейтенант или даже коммандер - являлся отчаянно затертым человеком без связей, безо всякой надежды на продвижение по службе, где-то на её периферии.

- Осмелюсь предположить, какой-нибудь усталый старый лейтенант, - сказал Пуллингс, а затем с кривой усмешкой добавил, - хотя, может, недалек тот день, когда я сам буду очень рад поднять простой синий вымпел и самому командовать транспортом.

Транспорт болтаться их не заставил. Они обнаружили его лежащим в море хорошо к северу от мыса Галло, очевидно, в ожидании «Ворчестера», с таким же остроглазым наблюдателем, как и на военном корабле. Корабли обменялись позывными, и Джек, идя под малыми парусами, просигналил "Полифему" присоединиться к нему. Транспорт распустил брамсели и выбросил кливер и стаксели в очень недурной манере, но, поскольку ему пришлось идти против ветра галс за галсом, чтобы пристроиться "Ворчестеру" в корму, то имелось достаточно времени, чтобы за ним понаблюдать.

Так он и сделал, поначалу совершенно случайно, поскольку сидел, попивая горячий лаймовый сок, в кормовой каюте. Подзорная труба лежала на тумбочке рядом, и довольно скоро Джек узнал капитана транспорта - пожилого лейтенанта по фамилии Паттерсон, потерявшего руку в неудачной шлюпочной операции в начале войны.

А теперь с большим мастерством он командовал "Полифемом" - мореходным гладкопалубным кораблем, удерживая его как можно круче к ветру, насколько вообще возможно, на последнем длинном галсе, чтобы пересечь курс "Ворчестера", но не поблескивание стального протеза Паттерсона и не его точный расчет усиливающегося ветра заставили Джека всматриваться всё сильнее и сильнее, а скорее нечто чрезвычайно странное, происходящее в средней части судна.

Было похоже, будто команда транспорта катала пушку взад-вперед, но пушку серого цвета и гораздо большего размера, чем мог нести даже на нижней палубе любой корабль первого ранга. Джек не мог разобрать что это, ни из каюты, ни с кормовой галереи, ни с кормы.

- Передайте на транспорт пройти на расстоянии оклика, мистер Сеймур, - приказал он сигнальному мичману, выйдя на квартердек, а вахтенному офицеру добавил: - Мы на мгновение ляжем в дрейф, мистер Коллинз, если вам будет угодно.

"Полифем" пересек кильватерный след "Ворчестера", подскочил к подветренному борту, обстенил фор-марсель и лег в дрейф, поднимаясь и опускаясь на резвых волнах. Его капитан стоял, зацепившись крюком за ближайшие к корме грот-ванты и внимательно глядя вверх на линейный корабль.

Это был худой, пожилой мужчина в поношенном старомодном мундире, его ярко-желтый парик, прикрывавший часть головы, странно контрастировал с хмурым, неулыбчивым, загорелым лицом, но, опять-таки, не мистер Паттерсон привлек пристальный взгляд Джека и взоры всех ворчестерцев, что смогли пристойно заглянуть через борта, а носорог, стоящий позади фок-мачты. Неподвижный посреди своей неподвижной обслуги. Оба корабля застыли в почтительном молчании, а их капитаны беседовали через разрыв между кораблями как пара воспитанных быков.

Ради приличия Джек сначала спросил новости об адмирале - тот отплыл в четверг вечером в компании с "Мелампусом", поинтересовался мистером консулом Гамильтоном – тот находился на борту и ожидает капитана Обри, как только сможет стоять: сейчас он испытывал определенные затруднения при движениях, и потом спросил:

- Мистер Паттерсон, что это за существо позади фок-мачты?

- Это носорог, сэр, носорог серой разновидности. Подарок для паши Барки.

- Что он делает?

- Гуляет, сэр. Его нужно выгуливать два часа в день, чтобы не становился злым.

- Тогда продолжайте, мистер Паттерсон, не нужно церемоний, прошу.

- Хорошо, сэр, - сказал Паттерсон, а моряку во главе группы: - Продолжай, Клементс.

В носороге и его сопровождающих как будто распрямилась какая-то пружина, и все пришло в движение. Животное сделало три или четыре проворных маленьких шага и бросилось Клементсу в живот, тот схватился за рог и поднялся с ним, взывая:

- Спокойно, спокойно, старый петух, - и в этот же момент остальные потянули за фалы хват-талей, оторвав носорога от палубы.

Он висел на проходящем под брюхом широком поясе и некоторое время проворно перебирал ногами, а Клементс увещевал ему в ухо подходящим для такого огромного объема голосом и доброжелательно похлопывал по шкуре, и когда носорога снова опустили, отвел его вперед к подножию фок-мачты, удерживая за ухо и советуя "идти резво, наблюдать за подъемом на волне, смотреть куда идешь и не давить людей большой жирной задницей".

Здесь его подняли вверх, развернули, опустили и повели в корму. Носорог шел теперь довольно безропотно, лишь изредка спотыкаясь и тыкая рогом или бессмысленно крутя задом. Его снова подняли, повернули и повели вперед: туда-сюда под зачарованными взглядами ворчестерцев, пока, наконец, не отвели к главному люку.

Там он выжидающе стоял, насторожив уши, тусклые глазки бегали из стороны в сторону, цепкая верхняя губа двигалась туда-сюда. Клементс угостил его сухарем, который носорог деликатно взял и с большим аппетитом съел. Но потом откинули люки, и поведение существа изменилось: Клементс завязал ему глаза своим черным шейным платком.

- Очень труслив, - пояснил мистер Паттерсон, - боится темноты, или, возможно, глубины.

- Теперь потихонечку, - произнес Клементс. Они вместе с носорогом подняли ноги, шагнули в люк и исчезли внизу, одна рука моряка на веревке, другая - на холке животного. Все четыре ноги носорога напряжены, уши обвисли - само серое воплощение беспокойства.

- Господи, как бы я хотел, чтобы доктор оказался здесь, - сказал Джек Пуллингсу и громче, - мистер Паттерсон, поздравляю, вы ловко управляетесь с носорогом. Отобедаете со мной завтра, если позволит погода?

Мистер Паттерсон заявил, что если позволит погода, то он будет счастлив встретиться с капитаном Обри, но проревел это сомневающимся тоном, кивнув головой в наветренную сторону, где налицо были признаки надвигающегося сильного ветра.

Поэтому Джек обедал один. Все три корабля под гротом и зарифленными марселями бежали курсом ост-зюйд-ост по морю, слишком бурному, чтобы спустить шлюпку, но Джек порадовался этому, ибо хотя ветер держался отличный, а вдали от эскадры чувствовалась общая атмосфера праздника, его простуда настолько усилилась, что он едва ли подходил для совместного застолья.

- Как бы я хотел, чтобы здесь оказался доктор, - снова сказал Джек Пуллингсу за завтраком.

Он ощущал, что вызывать мистера Льюиса будет нелояльно по отношению к Стивену, и перед обедом попробовал некоторые из предложенных средств. То ли они, то ли выпитое вино, видимо, подействовали, поскольку, когда корабли подошли к проливу Пантиллерия и Джек раскинул свои силы как сеть в слабой надежде на приз, то обнаружил, что его настроение поднялось на высшую ступень жизнерадостности.

Надежда действительно слабая, но имела право на обоснованное существование: все еще встречались корабли, которые рисковали плыть на восток ради огромных барышей, и хотя они были быстры и знали своё ремесло (часто как каперы или контрабандисты), это был один из немногих морских путей, на котором они встречались не так редко, как на других, и на этом участке моря, при таком ветре с зюйд-веста, корабль, прорывающий блокаду, идя против ветра домой, окажется в невыгодном положении.

Он настолько охрип, что Пуллингсу приходилось повторять его распоряжения, но Джек с неподдельным удовлетворением отметил, как "Дриада" направилась на зюйд, а "Полифем" - на норд, пока все три корабля не вытянулись в шеренгу так, что смогли обозревать большую часть канала. Стоял сияющий день, теплый, несмотря на ветер, наконец-то настоящий средиземноморский день с великолепной видимостью. Белые облака неслись по голубому небу, их тени казались фиолетовыми на васильковом море, где ни капли белого: абсурдный день, чтобы болеть.

- Вы не опуститесь вниз на некоторое время, сэр? - тихо сказал Джеку Пуллингс. - Становится, пожалуй, немного сыро.

- Ерунда, - отозвался Джек. - Если бы все обращали внимание на простуду, боже мой, где бы мы оказались? Война может подойти к концу. В любом случае мы можем прочесывать залив еще очень недолго: отпустим "Дриаду", как только окажемся в дне плавания от Медины, скажем, на высоте мыса Кармо.

Весь день они плыли, оглядывая море с салингов, и ничего не нашли, кроме кучки ловцов тунца из Лампедузы, продавших им рыбу и сообщивших, что французский купец из Смирны, "Аврора", проследовал накануне, тяжело груженый и несколько побитый - помяли греческие пираты с Тенедоса.

Они восприняли это философски, как и положено морякам, если не хотят сойти с ума, будучи столь подвержены ветрам, приливам и течениям. Когда солнце опускалось за кормой, а впереди вставала полная луна, "Ворчестер" отправил "Дриаду" в Медину, подозвал "Полифема" и отправился с ним на восток. С завершением дня ветер стихал.

Корабль шёл под малыми парусами и потравленными шкотами, и в то время как Джек утешал себя Глюком и жареным сыром, матросы собрались на баке и танцевали в теплом лунном свете до смены вахты, а с позволения Пуллингса и позже.

С тех пор как Джек открыл люк, моряки танцевали все упоеннее, а ветер тащил вперед, но это был бодрящий звук, из тех, что он любил слушать, означающих счастливый корабль. Глухой далекий шум, знакомые мелодии, смех, хлопки рук и ритмичный топот ног пробудили и в нем множество воспоминаний, когда бродил взад и вперед по просторному, одинокому своему владению, уловив крик "Хо денди малыш-о", выкинул пару тяжеловесных коленец, несмотря на простуду.

Лежа в кровати, раскачиваясь при подъемах и спусках с волны, Джек мысленно уплывал к тем временам, когда он тоже принадлежал баку, тоже танцевал под скрипку и флейту: верхняя половина тела неподвижна, а нижняя - летает: с пятки на носок, двойной оборот, взмах и обратно, кентская чечетка, пьяные коленца и их вариации в быстрой последовательности и (если погода оставалась достаточно спокойной) с превосходной скоростью.

Несомненно, эти времена заслоняла золотая дымка, и часть того золота явно была фальшивой, в лучшем случае - подделкой, но, даже при этом в них имелись и собственные незаменимые черты - идеальное здоровье, о котором не нужно думать, в целом, хорошая компания, никакой ответственности кроме немедленных непосредственных задач - и он думал о редких, шумных, энергичных, добродушных забавах, что у них случались, когда матросы свистели в дудки ради развлечения, когда заснул, по-прежнему улыбаясь.

Погруженный в сон мозг часто уносился далеко-далеко: иногда домой к жене и саду, иногда в ложа менее священные, но едва ли связанные с кораблем, и проснулся со словом "четверг" звучащим в ушах, таким четким, как если бы его выкрикнули.

Конечно же, сегодня четверг: команда убрать гамаки прозвучала рано, задолго до восхода солнца, в конце ночной вахты, и он неосознанно, безо всяких сомнений, зафиксировал факт. Давным-давно Джек тоже был бы обязан проснуться, спустить ноги и встать, там в темноте, неважно, холодно или нет. Теперь же и мог понежиться.

По четвергам "Ворчестер" являл собой менее славное, менее военное и более домашнее зрелище. Если только не стояла необычайно пасмурная погода или корабль не участвовал в схватке, таким утром матросы стирали одежду в огромных кадках и натягивали на носу и корме бельевые веревки, а во второй половине дня им предоставлялось время на починку одежды.

Также в этот день Джека приглашали на обед в кают-компанию, и когда он отправился туда в назначенный час через ют и по сходному трапу, перед его взором предстало зрелище постирушки, какое только можно пожелать: более тысячи рубах, пятьсот пар парусиновых штанов, бесчисленные носовые платки и всякая мелочевка, и все это трепетало и развевалось на ветру.

Правда, все выстирано в морской воде - на корабле ощущалась нехватка пресной, и поскольку мыло не мылилось, то одежда не отстирывалась и становилась грубой и соленой на ощупь, но создавала превосходное разноцветное представление, жизнерадостное зрелище.

В самой кают-компании его присутствие вызывало менее сковывающий эффект, чем обычно: у нескольких офицеров не только имелось лекарство от простуды, но и истории, касающиеся необычайно длительного приступа болезни, полученной при каких-либо конкретных и четко определенных обстоятельствах, таких как: ненадетый жилет, надетый шерстяной плащ с капюшоном на вахту в одну ночь, и не надетый в следующую, разговор с женщиной со шляпой в руках, во время льющегося на голову дождя, сидение на сквозняке, несвоевременное потение - эти темы придали трапезе более неформальный вид.

Джек говорил мало: больше и не смог бы, почти потеряв голос, но выглядел и, разумеется, вел себя дружелюбно, и его все время заклинали "покормите простуду, сэр, и заставьте голодать лихорадку", и гость съел много свежего тунца, что украшал собой полстола, столь радостно приветствуемая замена соленой свинине.

Одновременно он слушал разговоры на своем конце стола: носороги, как их лучше размещать, возможный вес, рацион для разновидностей с одним рогом и двумя, забавную историю о носороге с Суматры, принадлежавшем ЕВК "Ариэль", его пристрастие к грогу и несчастный конец, втихомолку обсуждаемые свойства порошка из его рога, сожаление в связи с отсутствием доктора Мэтьюрина (здоровья ему), Барка и возможность возобновить запасы живого скота (по крайней мере, овец и птицы), вероятность, что паша любезно пришлет стадо бычков в обмен на носорога и груз, несомненно, не менее ценных подарков.

На дальнем конце, однако, Моуэт и Роуэн, заменивший бестолкового Сомерса, казалось, похоже, поспорили, громко и даже зло.

Джек достаточно понаблюдал за Роуэном, круглолицым молодым человеком с горящими глазами и решительной наружностью, чтобы понять, что, хотя классического образования у него и мало - сын корабела из западного графства, но офицер это компетентный и являет огромную разницу по сравнению с Сомерсом, однако вне профессии знает мало, и сейчас, во время кратковременного затишья в разговоре, с удивлением услышал, как Роуэн сказал:

- Я не знаю, что такое "дактиль" , но знаю, что

Возьмете ли вы

кусочек халвы

- поэзия, чтобы вы не говорили. Это рифмуется? А если то, что рифмуется не поэзия, то что же тогда?

Джек вполне согласился, и внутренне остался уверен, что Моуэт тоже не знает, что такое дактиль, хотя и крепко любил лейтенанта.

- Сказать вам, что такое поэзия, - вскричал Моуэт, - поэзия - это...

В кают-компанию ворвался вахтенный мичман.

- Прошу прощения, сэр, - произнес он, остановившись около локтя Джека, - вахта мистера Уайтинга, и с салинга виднеется "Дриада", сэр, два румба справа на скуле. По крайней мере, мы думаем, что это "Дриада", - прибавил посыльный, почти разрушив весь эффект.

Было бы странно ошибиться по поводу "Дриады" с ее вымпелом военного корабля и отличительной оснасткой, но также странно, поскольку с таким ветром "Дриада" могла достичь своего теперешнего местоположения, только поставив все возможные паруса.

- Какие паруса на ней стоят?

- Трюмсели, сэр.

Это имело решающее значение. Ни один военный корабль не станет лететь со стороны суши с таким опасным напряжением всех сил, если только это не "Дриада".

- Очень хорошо, мистер Сеймур, - сказал Джек. - Мои приветствия мистеру Уайтингу, и он может прибавить парусов, чтобы сблизиться с "Дриадой", если это она. Я выйду на палубу после обеда, - а Пуллингсу тихонько сказал, - было бы жаль потерять хоть малую толику этой славной каши с патокой.

Это оказалась "Дриада", приближавшаяся так быстро, насколько позволяли ее нелепые формы: с прекрасным ветром в галфвинд под всеми парусами, что могла нести, шлюп делал около девяти узлов, дрожа от усилий и еще на границе видимости выбросив сигнал о наличии сообщения.

Сам же «Ворчестер» помчался на противоположном галсе со скоростью чистых десяти узлов, как только свернул остатки прачечной. Они сближались по пустому сверкающему морю так быстро, что не прошло и получаса с того момента, как обитатели кают-компании вышли переваривать обед на палубу, когда корабли подошли на расстояние оклика.

Впервые со времени прихода в Средиземное море (за исключением учений), когда на "Ворчестере" распустили бом-брамсели и верхние стаксели. Первый раз, когда этот экипаж ставил названные паруса не при легких порывах ветра, и хотя крутой крен в подветренную сторону, быстро проносящаяся вдоль борта вода и широко отбрасываемый носовой бурун радовали Джека, он выглядел крайне задумчивым, глядя как исполняются некоторые приказы.

Многие мичманы, да и некоторые из фор-марсовых не знали своих обязанностей, а постановка брам-стакселя на бизани чуть не закончилась падением одного недоросля со страшной высоты, если даже не гибелью, но старшина марсовых поймал его за волосы.

А когда корабль складывал свои крылья, многочисленные крылья, чтобы лечь в дрейф и Баббингтон мог подняться на борт, Джек увидел некоторые странности: как два ведущих голоса хора "Аллилуйя" добросовестно и с огромным усердием тянули канат не в том направлении, пока рассерженный помощник боцмана на врезал им - они лучше разбирались в Генделе, чем в тонкостях морского дела.

Проблема была в том, что на борту не хватало настоящих моряков - эти сухопутные парни, расставленные в подходящих местах, уже могли справляться с повседневной работой достаточно хорошо, или, по крайней мере, не позорясь, но будут потерянно озираться в случае чего-то неординарного: например, если корабль ночью неуправляемо приведется против ветра или ляжет на борт в шквал, или в близком бою с решительным врагом, когда рангоут, блоки и даже мачты падают на головы.

Команду из опытных или хотя бы обычных моряков за несколько месяцев не подготовишь, и единственный способ приспособиться к битвам и штормам это пройти через то и другое. Джек задавался вопросом, как поведут себя некоторые при первом же знакомстве с тем либо другим, потому что не считал чрезвычайными ситуациями те несколько шквалов, что имели место, или парочку выстрелов, а тем более не считал их штормом или сражением.

Эти мысли были отчасти вызваны отличной морской выучкой, выказанной экипажем "Дриады", но мгновенно развеялись при виде её капитана, поднимающегося на борт "Ворчестера" и выглядящего так, будто нельзя терять ни минуты. И, судя по сияющему лицу, когда Баббингтон перебирался через борт, он принес хорошие новости.

- Французы в Медине, сэр, - сообщил молодой коммандер, когда они оказались в капитанской каюте.

- В самом деле, ей-богу? - воскликнул Джек, остановившись.

- Да, сэр. Семидесятичетырехпушечник и тридцатишестипушечный фрегат.

Баббингтон свалился на них внезапно, зигзагом протиснувшись через Голетту - длинный канал, ведущий в порт Медины. Там французы и лежали, пришвартованные под защитой большей из двух батарей, охранявших вход в канал, и если бы он не привелся сразу к ветру, то "Дриаду" пронесло бы мимо них в канал, и пути к бегству оказались бы отрезаны.

- Французы открыли огонь? - спросил Джек.

- Нет, сэр. Мне кажется, мы их застигли врасплох, как и я сам, и я не дал им много времени, чтобы опомниться. Я лавировал против ветра так быстро, как только мог: "Дриада" отлично справилась, хотя у нас был только один риф на марселях - мы обогнули мыс в десяти ярдах, чтобы сэкономить, а затем рванули несмотря ни на что, чтобы присоединиться к вам, чтобы мы могли вернуться вместе и уничтожить их.

Баббингтон, казалось, не питал никаких сомнений в уничтожении французских кораблей: ничего о правильности своего поведения. Вероятно, свои депеши он доставит консулу в Медине сразу после уничтожения французов.

- Господи, сэр, сказал Баббингтон, - как же я надеюсь, что они все еще там!

- Что ж, Уильям, - сказал Джек, - мы скоро узнаем.

Со своей стороны он надеялся, что французы вышли в море.

Даже не касаясь непростого вопроса нейтралитета, сражение против кораблей, стоящих на якоре, похоже на сражение солдат, в котором нет непредсказуемых морских перемен. Они не могли воспользоваться своими превосходными мореходными умениями, чтобы превратить в решающее преимущество дуновение ветерка, приливное течение или мель, им приходилось сражаться с неподвижным противником, который не зависит от ветра или его отсутствия, а все матросы могут стрелять из пушек или отражать попытку абордажа.

В море есть место для маневра, место для удачи, а Джек очень верил в удачу. Если, как он надеялся, французы вышли в море, их курс почти наверняка будет в сторону Пролива, но с таким ветром они еще не смогут выбраться к наветренной стороне мыса Хамад, и есть большая вероятность, что плывя курсом вест-зюйд-вест, утром Джек обнаружит их с подветренной стороны.

У него будет преимущество наветренного положения и инициатива, возможность выбора времени и дистанции битвы: любые возможности станут ему открыты, а чтобы уравнять шансы, потребуется каждая удачная возможность.

Хотя "Ворчестер", вероятно, мог управиться со средним французским семидесятичетырехпушечником после краткой перестрелки, а затем абордажа, "Дриада" и "Полифем", скорее всего, не смогут совладать с хорошо управляемым фрегатом без умелого маневрирования, чтобы, по меньшей мере, один его обстреливал, пока "Ворчестер" палит с другого борта. Это возможно: битва, хотя и неравная, может закончиться успешно при наличии удачи и менее искусных противниках.

В битве удача почти всегда была на стороне Джека, или, по крайней мере, редко против него, но нет никаких гарантий, что эти французы окажутся менее искусны или позволят себя перехитрить и дать уничтожить по отдельности. Неумелые французские моряки встречались, но все же далеко не так часто, как полагали в Лондоне. И Джек помнил, что французские морские офицеры, с которыми ему уже доводилось сражаться, как правило, оказывались весьма способными, хитрыми и смелыми.

Пока три корабля бежали курсом вест-зюйд-вест под всеми парусами, что мог нести самый медлительный, Джек, чихая и тяжело дыша, корпел над картами, пил горячий ром с лимоном и вспоминал тех французских капитанов, которых знал: грозного Линуа, захватившего его в Средиземном море и почти потопившего в Индийском океане, Луку, столь доблестно сражавшегося на "Редутабле" при Трафальгаре, Кристи-Пальера... многих других.

С другой стороны, эти корабли наверняка вырвались из Тулона во время одного из предыдущих штормов, и хотя офицеры на них, возможно, достаточно умелые, команды, скорее всего, неопытны - но намного ли лучше его собственные люди?

Встреться ему французы в открытом море и сложись все в соответствии с его надеждами, когда "Ворчестер" оказывался между семидесятичетырехпушечником и фрегатом, он бы, безусловно, открыл огонь с обоих бортов одновременно, в этом и заключался весь маневр. Но до сих пор на "Ворчестере" практически не проводились тренировки столь необычных операций.

- Тем не менее, это можно исправить, по крайней мере, отчасти, - вслух прохрипел Джек и до конца дня стирка, глажка и починка обмундирования оказались отложены в сторону, а вся команда тренировалась вести бой с обоих бортов одновременно. Канониры, потея под полуденным солнцем, распираемые энергией, изо всех сил носились от правого борта к левому, вкатывая и накатывая пушки.

Впрочем, напрасные усилия: от алжирской галеры, старого и надежного знакомого, на "Полифеме" стало известно, что французы не отплывали из Медины и даже не намеревались этого делать, но приблизились к молу Голетта.

Мистер Паттерсон лично доставил эту информацию. Джек заметил, что глаза у него сверкали не меньше его крюка, а все его неуклюжее тело, казалось, наполнено свежестью юности. Такой же восторг царил на квартердеке "Ворчестера", да и на всем корабле, и Джек удивился собственному безразличию.

Впервые в жизни перспектива схватки не гнала его вперед словно звуки трубы. Не то чтобы Обри страшился последствий, хотя эта битва и принадлежала к тому неудобному типу, что принято называть боем чести, при котором, с одной стороны, имеется слишком много сил, чтобы позволить себе достойно, без порицаний отступить, а с другой - недостаточно для хоть сколь-нибудь обоснованных надежд на победу. Но основная причина – он ждал этого сражения без присущего ему энтузиазма.

Его сердце билось сильнее обычного, но ненамного, разум занимали мысли о различных материальных заботах, касающихся корабля, о ведении подобного рода схваток и о предполагаемом отношении бека Медины, возможности добиться большего его расположения в будущем.

- Все будет хорошо, как только заварится вся эта каша, - сказал Джек себе и отдал приказ отправиться трем кораблям в Медину настолько быстро, насколько позволит сила ветра.

Рассвет осветил мыс Мальбек, едва показавшийся справа на скуле, и к тому времени как палубу вымыли и отдраили насухо, корабли вошли в длинный залив, в основании которого располагалась Медина. С восходом солнца ветер ослаб, но все еще дул так сильно, как можно было только желать, и корабли приближались к отдаленному городу, держась западного берега, скользили по длинной линии соляных лагун настолько близко, что можно было видеть ряды верблюдов, идущих со своей блестящей ношей.

В одно мгновение порхающее облако фламинго накрыло море, ставшее алым, как только все они собрались вместе, десять или двенадцать тысяч птиц.

- Как бы я хотел, чтобы доктор сейчас оказался здесь, - вновь промолвил Джек, но Пуллингс откликнулся лишь формальным "Да, сэр". Джек знал, что сейчас на него смотрит множество глаз с переполненного квартердека и более осторожно с кормы, проходов, грот-марса, и устремил свой взор вперед.

Последние участки палубы вымыли и высушили, последние капли стекали вниз, каких-то действий в ближайшее время не предвиделось, и корабль необычайно притих - ни звука, только извечное пение ветра в снастях и шипение воды, проносящейся вдоль борта.

Джек знал, что матросы жаждут подготовить корабль к сражению, их чувства были столь же осязаемы, как и тепло солнца, и, на секунду прислушавшись к внезапному гоготу фламинго, сказал:

- Мистер Пуллингс, матросам сигнал завтракать, а когда закончат - сигнал "все по местам". И мы должны сами успеть воспользоваться камбузом, прежде чем...

Он хотел добавить "его потушат", если бы не расчихался, однако пропущенные слова были и так поняты, и, в любом случае, помощники боцмана уже засвистели в дудки.

Обычно Джек приглашал Пуллингса и мичмана-другого позавтракать с ним, но сегодня, после бессонной ночи, проведенной по большей части на палубе, чувствовал себя слишком измученным даже для разговора с Пуллингсом и ушел отдыхать в одиночестве, на ходу утирая покрасневший нос и бормоча в носовой платок:

- Ах, боже мой. Проклятье.

Он взял за правило всегда хорошенько поесть перед сражением или вероятным сражением, и Киллик постановил на стол блюдо с беконом и яичницей из четырех яиц, извиняющимся тоном пробормотав, что это "все, что есть этим утром, но пеструшка может отложить яйцо в любую минуту."

Джек съел их механически, но ни яйца, ни даже кофе не имели привычного аромата, и, когда Киллик торжественно вошел, держа пятое яйцо, Джек не испытал ни малейшего удовольствия и втихаря выбросил его в люк кормовой галереи, и, следя за его полетом, четко увидел, как море побурело, а затем снова посветлело - в стремлении поскорее очистить корабль и высвободить пушки, матросы опустошали кружки с какао за борт.

- Плотники, - возвестил Киллик, тыча пальцем через плечо, и мгновение спустя зашел плотник в сопровождении своих помощников и капитанского столяра. Плотник гораздо вежливее стюарда спросил, можно ли начинать.

- Просто дайте мне допить чашку, мистер Уотсон, - сказал Джек, прихлебывая остатки своего отвратительного кофе, - и каюта в вашем распоряжении. Особенно позаботьтесь о докторском... докторской штуковине, - добавил он, указывая на несессер Стивена, исполнявший сейчас роль пюпитра.

- Не беспокойтесь, сэр, - ответил плотник, в той же манере указывая на столяра, - Понд сделал для него особый ящик, выстланный тряпьем.

- Это не та вещь, которую вообще стоит брать в море, - недовольно сказал пожилой столяр. - Тем более в сражение.

Выйдя из каюты, Джек услышал, как они набросились на переборки, с энтузиазмом выбивая клинья и скатывая клетчатый ковер, и, прежде чем он сделал с полдюжины поворотов на квартердеке, кофр Стивена и всю мебель из каюты, посуду и приборы спустили в трюм, переборки исчезли, а с ними и все его апартаменты, образовав единое пространство, и нетерпеливые орудийные расчеты смогли добраться до своих подопечных: пары 32-фунтовых карронад, установленных Джеком в каюте.

Рано, еще слишком рано: впереди еще мили вдоль соляных озер. Гавань в дальнем конце залива по-прежнему тонула в туманной дымке в тени холмов, расположенных за городом. Джек не имел ни малейшего желания заплывать в замкнутые воды без полной разведки: он приказал подтянуть гитовы на нижних парусах, и теперь "Ворчестер" и его консорты поплыли медленнее, под боевыми парусами - только марселями.

Немало местных суденышек уже сновало туда-сюда в утреннем свете - ловцы тунца, собиратели кораллов - и две низко сидящие в воде корсарские шебеки под огромными черными латинскими парусами, которые на контрагалсе очень быстро прошли рядом с "Ворчестером".

На них оказалось полно народу и, когда они проносились мимо, можно было различить множество лиц: смуглых, блестящих темных, обгоревших белых, одни бородатые, другие - гладко выбритые, в тюрбанах или ермолках, но все настороженные и хищные. Джек с крайней неприязнью взглянул на них и отвернулся.

- Давайте осмотрим корабль, - предложил он Пуллингсу.

Как и ожидалось от столь ревностного первого лейтенанта, все оказалось в порядке - люки задраены, недавно тщательно вымытая палуба увлажнена и посыпана песком, посередине корабля приготовлена бочка со свежей водой для питья, ячейки для ядер заполнены, пушечные порты открыты - поскольку не прозвучало команды "Все по местам", пушки пока не выкатили, но фитили тлели в своих небольших кадках в ожидании, когда откроют огонь, и их резкий хорошо знакомый запах плыл по палубе, а абордажная партия уже разобрала сабли или абордажные топоры, которым некоторые отдавали предпочтение в рукопашной схватке.

В нее входили как моряки, так и сухопутные, и все выглядели обеспокоенными, некоторые перевозбужденными, но большинство находилось в состоянии мрачного веселья, спокойствия и сосредоточенности. В это время чувствовалась необычайная свобода, и, когда Джек пошел на обход, те, кто ранее участвовал вместе с ним в битвах, заводили разговор:

- Помните "Сюрприз", ваша честь, и ужин, что устроили нам в Калькутте?

- Как только мы захватили большого испанца, ветер стих.

А Джозеф Плейс сказал что-то столь остроумное о "Софи", но его собственный смех сделал концовку шутки абсолютно невразумительной. Да и Джек не уловил ее смысл с самого начала, поскольку простуда сказалась на слухе, однако на зрение не повлияла, так что, когда он, завершив осмотр, забрался на грот-мачту с подзорной трубой, то отчетливо увидел Медину.

Солнце сияло над Золотой мечетью, ее куполом и минаретом, и над внутренней гаванью, слишком мелкой для кораблей, но фор-марсель закрыл ему вид на Голетту.

- Один румб лево руля, - приказал он, и, когда корабль повернул, ему открылся вид на канал с разгружающимися на верфях купцами и огромным количеством мелких суденышек.

Со стороны моря две башни, по одной с каждой стороны от входа, обозначали концы двух длинных молов или волнорезов, что защищали нижнюю часть залива: две изогнутые каменные линии колоссальной финикийской и римской постройки, на протяжении мили в обе стороны соединяющие рифы и крутые острова.

И сейчас, когда "Ворчестер" устойчиво держал курс, Джек отчетливо увидел французов: линейный корабль и фрегат, переместившиеся после визита "Дриады" и теперь стоящие на якоре на расстоянии кабельтова от дальней башни, где мол изгибался внутрь между двумя небольшими островами, и притертые так близко, что между ними и камень не втиснется.

Французский командующий, очевидно, решил, что трагедия Нила не должна повториться, и сделал так, что ни один враг не мог напасть на него с двух сторон, поставив между двух огней, заняв такую позицию в своей маленькой бухточке, что стало невозможно лечь ему поперек клюзов и обстрелять, поскольку с носа его защищала сплошная каменная стена.

Фрегат также уютно устроился в этом углублении, и в этом случае внешний изгиб защищал ему корму. Оба корабля были пришвартованы, обратив правый борт в сторону моря, и между ними имелась щель около сорока ярдов.

В этой щели сновали французские шлюпки, и какое-то время Джек не мог разобрать, чем там заняты. Он перегнулся через баррикаду плотно натянутых гамаков и вгляделся пристальнее: выгружали пушки на мол, вот что они делали, собаки.

Снятые с их левых бортов пушки образовывали батарею, защищающую разрыв между кораблями. Пушки, а также бочки, рангоут и гамаки для их защиты. Даже если они перевезли только пушки, до которых легко добраться, судя по их энергичности, у них в распоряжении скоро окажется эквивалент бортового залпа еще одного фрегата. А поскольку корабли стояли на якоре, то в их распоряжении имелись все матросы, чтобы стрелять из пушек, и еще столько же: невероятное увеличение огневой мощи.

- Расправить фок, - крикнул Джек, и, сложив подзорную трубу, спустился на палубу. - Спустить баркас и оба катера, - приказал он, а сигнальному мичману: - "Дриаде" и "Полифему". Капитанам прибыть на борт.

Ворчестерцы все еще возились со спуском тяжеловесного баркаса, когда бегом прибыли Баббингтон и Паттерсон.

- Диспозицию вы видите, господа, - сказал Джек. - Они выгружают пушки на берег со всей возможной скоростью: шесть уже на позиции. Через час это место превратится во второй чертов Гибралтар, и бессмысленно будет даже пытаться. Я намерен атаковать семидесятичетырехпушечник в упор и после пятиминутной перестрелки под прикрытием дыма взять его на абордаж.

Я хочу, чтобы вы поставили свои корабли у меня под кормой и по сигналу помогли мне, взяв его на абордаж с носа или через мою корму, если не сможете добраться до носа. Во время обмена залпами из пушек обстреливайте ему нос и бак из стрелкового оружия - я сомневаюсь, что ваши пушки смогут достать, но внимание, господа, внимание: ни мушкетов, ни пистолетов, не говоря уже о пушках, пока французы не откроют по нам огонь, и я не подам сигнал громко и четко.

Распределите всех своих офицеров и мичманов среди матросов со строжайшим приказом на сей счет. Скажите им, что любой, кто выстрелит до команды, получит пять сотен плетей, Богом клянусь, пять сотен плетей, а карьера офицера, командующего этим подразделением, пойдет прахом. Это понятно?

- Так точно, сэр, - ответил Баббингтон.

Паттерсон улыбнулся - что было редкостью, заверив, что прекрасно все понял, но едва ли им стоит волноваться - он еще не встречал француза, который бы уважал портовый нейтралитет, если шансы в его пользу.

- Надеюсь, вы правы, мистер Паттерсон, - заметил Джек. - Но так это или нет, таковы мои приказы. А теперь займемся делом, пока их шансы не выросли еще больше.

Они обменялись рукопожатием, Обри проводил их к борту, затем обернулся к Пуллингсу:

- Все по местам, - и, перекрывая мощным голосом мгновенно ударившую барабанную дробь: - Капитана Харриса ко мне.

Морской пехотинец бегом приблизился к нему.

- Капитан Харрис, - сказал Джек, - я планирую взять семидесятичетырехпушечник на абордаж после очень короткой перестрелки. Вам же тем временем предстоит на шлюпках с отрядом обогнуть вражескую корму, выбить противника с батареи на моле и повернуть орудия против фрегата. Вопросы есть?

- Никак нет, сэр, кроме того, что это будет весьма необычный ход.

- Тогда берите столько людей, сколько посчитаете нужным. Для короткого боя нам их потребуется меньше. Они должны быть в шлюпках и вне поля зрения, когда мы подойдем борт о борт к французу, и готовы обогнуть его, как только я подам сигнал.

Краткий разговор со старшим канониром: орудия выкатить из портов и зарядить цепными книппелями, чтобы первым же залпом разорвать вражеские абордажные сети. Разговор с боцманом: приготовить абордажные крюки, чтобы зацепиться за француза, лучших моряков - на марсовые площадки, чтобы связать корабли ноками реев.

Указания штурману - курс, привестись к ветру в момент, когда пройдут мимо острова, образующего ближайший угол залива. Пуллингсу - о лотовых, чтобы держаться как можно ближе к берегу, диспозиции морских пехотинцев, дюжина других указаний. Джек остался крайне удовлетворен количеством разумных приготовлений: большая часть отданных приказов уже выполнялась, основные меры приняты.

Он наслаждался этим моментом, наблюдая, как приближается мол - его башни находились в тысяче ярдов, а французы - чуть дальше, и ждал, когда установят цепной борг, чтобы предотвратить возможное падение рея. Было и многое другое, о чем хотелось бы распорядиться, но с французами, выгружающими пушки с такой скоростью, нападать нужно немедленно и, в любом случае, все необходимое уже сделано.

Реи скрепили цепями - грохот прекратился.

- Ворчестерцы, - хрипло прокаркал Джек, так громко, как только смог, - я собираюсь подвести корабль вплотную к этому французскому семидесятичетырехпушечнику. Мы не откроем огонь, пока я не дам сигнала - они должны выстрелить первыми. Это закон. Потом, по моей команде, мы дадим четыре шустрых залпа и в дыму возьмем его на абордаж. Те, кто раньше участвовал в абордаже, не ошибется, если даст по голове ближайшему французу. Но помните: любой, кто выстрелит до команды, получит пять сотен плетей.

Речь, наверное, не сильно вдохновляющая, но капитан Обри оратором и не являлся, и редко говорил лучше. В любом случае, речь, казалось, понравилась ворчестерцам, и Джек ушел с палубы под одобрительное бормотание "четыре шустрых залпа, затем на абордаж".

Он шагнул ниже, на шканцы, где ждал Киллик со вторым лучшим мундиром Джека и его тяжелой боевой кавалерийской саблей. Многие моряки сворачивали свои косички на время боя, но свою Киллик скатал в плотный шар, и это, в сочетании с неодобрительным прищуром, придавало ему большую, чем когда-либо, схожесть с отвратительной мегерой.

Киллик ненавидел, когда хорошую одежду подвергали риску и, помогая Джеку с сюртуком, бормотал что-то похожее на "берегите эполеты - дороже, чем чертовы глаза у вас в голове". Сам же сменил парусиновые штаны и синюю куртку, которые носил как капитанский стюард, на крайне грязную старую рубаху и широкие, но короткие и похожие на юбку бриджи, которые лишь усиливали сходство. Пристегивая Джеку саблю, Киллик сказал:

- В обоих карманах куча свежих платков, одним можете воспользоваться прямо сейчас.

- Благодарю, Киллик, - сказал Джек, сморкаясь. До этого напоминания он позабыл о простуде, и забыл о ней снова, когда вернулся на квартердек. Враг теперь находился менее, чем в полумиле, частично скрытый островом и внешним изгибом мола.

Под марселями "Ворчестер" делал пять узлов, баркас и катера, полные морских пехотинцев, запросто буксировались по левому борту, вне поля зрения французов. "Дриада" и "Полифем" находились точно на своих позициях. Ни звука, только показания лотового:

- Глубже одиннадцати.

- Глубже одиннадцати. Десять.

Примерно через три минуты они пройдут устье Голетты, обрасопив грот- и бизань реи на фордевинд, чтобы погасить скорость, а еще примерно через две минуты начнется заварушка. Удар довольно опасный, и многое будет зависеть от того, насколько серьезно французы отнесутся к "Полифему".

Потому что это был большой транспортный корабль, способный перевозить большую часть полка, и, если подумают, что на нем полно солдат, то вероятность сопротивления первому решительному удару в полную силу снизится. Но, опасный или нет, это единственный возможный на данном этапе вариант атаки. В любом случае, жребий брошен, и что выпало, станет понятно после схватки.

А сейчас он больше всего опасался, чтобы усердствующие матросы не произвели первый выстрел и не поставили "Ворчестер" вне закона. Джек не забывал о важности благожелательного нейтралитета Берберских государств и четко помнил текст своего приказа: "Законам нейтралитета должно быть уделено скрупулезное внимание", пристально взглянув на палубу. На каждые два орудия приходилось по мичману - он оголил квартердек - и по офицеру - на каждые семь. Все командиры расчетов - опытные моряки. Сложно придумать что-то более безопасное.

Джек отбросил свои опасения - его внимание мгновенно привлекло кое-что еще. Корабль быстро приближался к входу в Голетту, обе башни прямо на правой скуле. И сейчас, именно в этот момент, между башнями вылетел рой лодок - ловцов креветок, спешащих и будто исполняющих какой-то ритуал, дудя в бесчисленные раковины.

Они явно не ожидали, что "Ворчестер" повернет направо, в канал, но так или иначе, лодки неслись на всех парусах прямо поперек его курса, и у Джека хватало времени, только чтобы обстенить фор-марсель и избежать столкновения с ближайшим суденышком. Его хриплый, еле слышный голос явно не соответствовал случаю, и он просипел юному Кэлэми, своему единственному оставшемуся мичману-адъютанту:

- Мигом вперед, скажите мистеру Холларду крикнуть им спускаться по ветру, мы не станем менять курс.

Со своего места на баке боцман во весь голос окликнул их в меру своих познаний на лингво-франка, активно жестикулируя при этом руками. Они, похоже, поняли его и, повернув направо, неуправляемой беспорядочной грудой поплыли примерно в том же направлении, что и "Ворчестер", по диагонали пересекая его курс, чтобы выйти в открытое море, пока линейный корабль двигался вдоль мола.

Ветер наполнил фор-марсель, и "Ворчестер" помчался вперед. Голетта осталась за кормой, а заливчик с французами, изгибаясь, приближался, и Джек всей душой был готов к тому, что корабль обогнет остров и вплотную подойдет к вражеским кораблям - и он, и каждый моряк стояли наготове, когда ловцы креветок неожиданно направились к берегу.

По совершенно непонятной причине они двинулись к берегу и медленно прошли мимо острова вдоль мола. До острова осталось рукой подать, грота-рей практически касался его. Штурман сказал:

- Лево руля.

И здесь в заливе трепыхалось множество треугольных коричневых парусов ловцов креветок, а за ними стоял линейный французский корабль с развивающимися флагами и открытыми пушечными портами.

Захватить его, не раздавив лодчонки ловцов креветок, казалось невозможно.

- Мне давить их, сэр? - спросил штурман из-за штурвала.

- Нет, - откликнулся Джек, - приводитесь к ветру.

За эти несколько секунд "Ворчестер" безвозвратно прошел расстояние до семидесятичетырехпушечника и оказался у него за кормой, а с таким ветром даже самому искусному мореплавателю на Земле было бы не по силам что-либо исправить.

- Распустить паруса, - скомандовал Джек, и "Ворчестер" вслед за "Дриадой" и "Полифемом" двинулся прежним курсом, готовясь к одновременной атаке береговой батареи и фрегата, находящегося теперь прямо по борту.

Но ее не последовало, и, набирая скорость, они прошли второй остров, выйдя за пределы досягаемости французских пушек. Царящее напряжение наконец спало.

Никаких случайных выстрелов ни с "Ворчестера", ни с его консортов. Молчали и пушки французов. Хотя лодки рыбаков частично закрывали батарею, фрегат и линейный корабль, Джек все равно заметил стрелков на марсах - видел мушкеты, наставленные на него, блеск стволов, следящих за каждым его движением - и все же ни одного выстрела не прозвучало.

Хотя о неожиданности теперь не могло быть и речи, безобидность "Полифема" полностью раскрылась, а абордажная партия морских пехотинцев стала отчетливо видна, три корабля сменили галс, как только отошли на приличное расстояние от суши.

Ветер, дувший так хорошо, начал ослабевать и заходить с юга на восток, так что повторение курса являлось достаточно сложной задачей. Да и вряд ли вообще возможно повторить данный маневр, отметил Джек, наблюдая за французами в подзорную трубу. Он смотрел на кипучую деятельность, сильно отличающуюся от полнейшей неподвижности, о которой помнил в тот момент, когда они разминулись.

Возможно, память его подводила - это частенько происходило в чрезвычайно насыщенные минуты жизни - может, там что-то происходило и помимо зловещего поблескивания мушкетных стволов (эта часть ближнего боя, когда офицеров просто расстреливали как сидящих птиц, нравилась ему меньше всего), но, в любом случае, сейчас французы были очень заняты, верпуя семидесятичетырехпушечник так близко к острову, что бушприт нависал над скалой, и у "Дриады" и "Полифема" больше не будет возможности взять его на абордаж с носа. Также французы торопливо выгружали на берег еще больше пушек.

И дело даже не в том, что "Ворчестер" плыл медленно, пока морские пехотинцы возвращались на борт, а матросы выбрасывали канат из кормового порта по левому борту, чтобы стало возможно бросить якорь с носа и с кормы, и, возможно, снова подойти вплотную. А в том, что маневр, чтобы снова вернуть корабль обратно в точку, откуда тот уплыл, был слишком очевиден.

- Сэр, - произнес Харрис, - могу я предложить высадить моих людей на стороне мола, обращенной к суше, и подойти к батарее с тыла? Было бы странно, если бы французы не выпалили, увидев, как мы бегом приближаемся с примкнутыми штыками.

Джек на мгновение задумался, посмотрел на толпы, спешащие на мол, чтобы не пропустить зрелище, и мысленно представил среди них своих морских пехотинцев, двигающихся повзводно.

Мог ли такой спектакль сочетаться с соблюдением нейтралитета? Харриса он не знал, и хотя тот явно выглядел человеком мужественным, лицо у него довольно глупое. Можно ли довериться, что Харрис не выстрелит первым или не атакует кого-нибудь в пределах видимости? Например, войска бея, если те вмешаются.

И к тому же какая-либо непредвиденная задержка с любой стороны, что угодно, кроме идеальной координации, могло подставить морских пехотинцев под огонь оставшихся пушек левого борта обоих кораблей. Это храброе предложение, но без удачи, грамотного маневра и точного расчета времени приведет лишь к бесконечным осложнениям.

- Отличное предложение, капитан Харрис, - сказал Джек, - но на этот раз я думаю обстрелять его сзади, бросив кормовой якорь, чтобы ветер развернул корабль борт о борт с французом. На корабле не хватит места для абордажа.

- Круче к ветру, - прокричал Пуллингс, и мол с французами исчез за фоком, когда "Ворчестер" начал свой второй заход. Теперь корабль двигался медленнее, круто к ветру, как только возможно, пожилые старшины-рулевые поглядывали вверх на шкаторины парусов, которые вот-вот захлопают. Джек высморкался и подошел к правому борту.

Снова открывается вход в Голетту, и, когда корабль проплывал мимо дальней башни, человек в великолепном тюрбане помахал ему древком с закрепленным конским хвостом. Что это означало, он не знал, но не мог и думать об этом, потому что вот уже наружный изгиб мола, остров, угол, который нужно обогнуть, чтобы обрушиться на врага. А вот и отряд французов тащит тяжелую карронаду, чтобы прикрыть линию подхода: еще мгновение, и они могут накрыть его градом картечи.

- На носу и на корме приготовиться, - приказал Джек. - Приготовиться с топорами, приготовиться.

- Круто на борт, - пробормотал в тишине штурман.

- Есть круто на борт, сэр, - ответил рулевой, и "Ворчестер" привелся к ветру в бухте.

И застыл: обстененный грот-марсель компенсировал тягу других парусов, в ожидании первого выстрела и приказа, который бросит корабль вперед, чтобы обрубить канаты, удерживающие якоря и развернуться напротив борта противника там, в его защищенном уголке.

Первого выстрела так и не последовало; не последовало и приказа. Все то же ощущение тишины и неподвижности: борт француза был выше "Ворчестера", и, даже стоя на орудии, Джек не мог разглядеть квартердек поверх разложенных матросских коек. Все это придавало странное ощущение безликости.

Все порты открыты, все орудия - выкачены. Забаррикадированный шкафут набит выстроившимися в линию солдатами - виднелись их шляпы и мушкеты. От нижних портов поднимался дымок. Помимо этого - никакого движения, если не считать марсов, с которых на него смотрели, мягко покачиваясь в такт волнам, мушкетные стволы. Спустя несколько секунд Джек понял, что приказы французского командира касательно не открытия огня первым столь же жесткие и неукоснительно выполняющиеся, как и его собственные.

Шли минуты. С недюжинным мастерством штурман неподвижно удерживал "Ворчестер", пока внезапный порыв ветра не двинул корабль очень медленно вперед. Матросы у якорей занесли топоры, ожидая команды, но Джек лишь покачал головой.

- Наполнить парус, - прохрипел он.

"Ворчестер", набирая скорость, пошел вперед, пройдя перед батареей, теперь гораздо более мощной, но столь же безмолвной и неподвижной, как и семидесятичетырехпушечник, и мимо столь же молчаливого фрегата. В этом случае Джек хотя бы мог посмотреть сверху вниз на его квартердек, на котором увидел капитана - низкорослого, умного, мрачного на вид человека, стоявшего, заведя руки за спину, и смотревшего вверх. Их взгляды встретились, и одновременно оба капитана коснулись своих шляп.

Джек был абсолютно убежден: французский командир не собирается первым открывать огонь. Но среди тысячи человек на пришвартованных у мола кораблей мог оказаться хоть один дурак, и в расчете на это Джек снова провел корабли - туда и обратно. Дураков там могло хватать с избытком, но явно ни один из них не командовал орудием или не держал в руке хотя бы мушкет. Французы на провокацию не поддались.

- Может быть, пройдем еще раз, сэр, поприветствовав их на обратном пути? - шепотом предложил Пуллингс.

- Нет, Том. Не сработает, - ответил Джек. - Останемся здесь еще на полчаса, с этим изменчивым ветром - и уже не выберемся из этой Богом забытой бухты. Застрянем на несколько недель в компании с этими жалкими скотами, - не обращая внимания на явное разочарование Пуллингса, он повернулся к штурману и повысил голос: - Мистер Гилл, будьте любезны, курс на мыс Меро, затем на Барку.

Он несколько раз прошелся по квартердеку, не желая избегать разочарованных взглядов команды, возвращавших на места орудия, угрюмой, безрадостной атмосферы и глухого ощущения упадка духа. Команда была в нем глубоко разочарована. Он сам был в себе глубоко разочарован.