— Извините, что вломился в такое время, — поздоровался Стивен, — но мне очень надо знать, как называются по-малайски сулема, азотистый стронций и сурьма.

— «Педок» — первое, «датанг» — последнее, — объяснил ван Бюрен. — стронций, боюсь, в этих краях еще неизвестен. Он имеет какое-то терапевтическое применение?

— Мне оно неизвестно. У меня на уме фейерверки, а он дает благородный красный цвет.

— Что же до этого, то на другом берегу реки есть как минимум три китайских изготовителя хлопушек, у них найдутся все цвета радуги. Говорят, что Лао Тун из них лучший. Хотелось бы сходить с вами, но как я уже объяснял в записке, в полдень я уезжаю, а до того нужно разобраться вот с этим существом.

— Лао Тун, конечно. Премного благодарен. Мы сегодня вечером принимаем султана в честь дня рождения принцессы Софии. Мне пришло в голову, что яркий королевский салют в ее честь не только принесет удовольствие, но и подчеркнет лояльность нашей миссии в противовес открытой измене Ледварда. Он усилит очевидный контраст между людьми, которые вначале покинули своего короля, потом свою республику, а теперь поддерживают гнусного узурпатора, и теми, которые постоянно поддерживают наследственный принцип. Это должно затронуть душу правителя, правящего по божественной воле. Фокс согласился. Кстати, верно ли предположение, что его высочество — гомосексуалист?

— О да. Я разве раньше не упоминал? Наверное, и в голову не приходило столь очевидное. Здесь это настолько же обычно, как в античных Афинах. Нынешний фаворит — некий Абдул. Я редко видел, чтобы мужчина так терял голову.

— И в самом деле прелестный юноша. Но это лишь часть дела. Ночью я чрезвычайно плодотворно побеседовал с клерком из Пондичерри.

— С клерком Дюплесси?

— Именно так. Зовут его Лесюер. Служащий Ву Ханя, перед которым у него огромный долг, привел его в темноте, и мы пришли к соглашению. У него экспортно-импортная контора в Пондичерри, его семья все еще там и живет. В обмен на то, что мы замолвим за него слово перед Компанией, нашу защиту в будущем и определенную сумму сейчас, он будет предоставлять всю информацию, какую сможет раздобыть. Вот это он прислал утром — черновики официального дневника Дюплесси, которые Лесюер переписывает набело.

Ван Бюрен отложил скальпель, вытер руки и взял пачку бумаг. Читал он внимательно, и после пары страниц уточнил:

— Как я понимаю, наш контакт воспринимается как чисто научный?

— Да. Фокс хотел навестить вас, чтобы поговорить о буддистском храме в Кумае, но я отметил, что визит посланника может скомпрометировать ваше положение. Обри тоже жаждет быть представленным... что напоминает мне — у меня назначена с ним встреча в двадцать минут десятого. —  Стивен взглянул на часы. — Иисус, Мария и Иосиф, уже четверть десятого. Если его заставить ждать хотя бы полчаса, он превращается в разъяренного льва. Желаю вам хорошего путешествия, благослови вас Господь. Бумаги я вам покажу снова... простите меня. О Боже, о Боже!

Джек с казначеем, стюардом, Килликом и Бонденом по рекомендации Стивена закупали у Ли Ляна припасы для предстоящего визита. На месте высадки они прождали Стивена одиннадцать минут, а потом добрались до Ли Ляна через свиной рынок в сопровождении толпы сквернословящей детворы. Стивена они поприветствовали с холодной суровостью, сжатыми губами и однозначными взглядами на часы или, за их отсутствием, на китайскую клепсидру рядом с сушеными лекарственными змеями. Ли Лян, тем не менее, оказался столь гостеприимным, как это только возможно, и после того, как необходимое было приобретено, отправил своего помощника проводить их к изготовителю фейерверков.

Джек и Стивен проделали этот путь в одиночестве — мистер Блай и остальные вернулись на корабль. Они перешли мост и следовали за проводником по улице, ведущей прочь от реки. С одной стороны — лавки, посредине — открытые дренажные канавы, в которых резвились многочисленные юркие черные свиньи. С другой стороны тянулась стена французской миссии, и в сотне ярдов впереди они заметили Рэя и Ледварда, идущих под руку. Заметив их, Рэй сбежал: он промчался по улице, перепрыгнул канаву и спрятался в выбранной наугад одежной лавке. Ледвард продолжил прогулку с застывшим напряженным лицом. Стивен взглянул на Джека — никакой очевидной реакции, лишь тень угрюмости. Ледвард слегка отклонился от курса, прижался к стене, и они прошли мимо.

Педок, датанг и субстанции, гарантирующие ярко-красное и ярко-синее пламя, взвесили и запаковали в хлопковые мешочки, помеченные цветными веревками. По пути к морю они мало разговаривали, но на краю кратера (чарующе свежий воздух после затхлой, сырой и очень пахучей жары Прабанга) Стивен поинтересовался:

— Что ты чувствуешь в отношении этих двоих?

— Только отвращение.

— Ты не ударишь Ледварда, например?

— Нет, а ты?

Стивен задумался.

— Ударить его? Нет... по размышлении — нет.

Несколько минут, пока они шли по мягкой хрустящей лаве, прошли в тишине. Когда они миновали чахлое дерево, возле которого он встречался с клерком из Пондичерри Лесюером, Стивен поделился:

— Был бы мел под рукой, я бы отметил им этот день. Я получил то, что по моей линии может стать достойным ударом.

— Искренне этому рад, — признался Джек. 

Он остановился, набрал воздуха в могучие легкие, сложил руку рупором и позвал «Эй, на «Диане»!». Наблюдая за отчаливающей шлюпкой, он добавил:

— Ни одного белого камня. Все черные, будто твоя шляпа. Но по крайней мере, можно открыть ящик «эрмитажа». Уверен, жара на него не повлияла.

Стивен, чье тело и душа согрелись «эрмитажем», послеполуденное время провел  с главным канониром мистером Уайтом в носовой крюйт-камере и помещении для набивки картузов. Там, в относительной прохладе ниже ватерлинии, они измеряли, взвешивали и передвигали смертоносные маленькие бочонки туда-сюда.

— Уверяю вас, канонир, — повторял он, — вашим орудиям это не навредит. Капитан такой же смесью пользовался раньше, залп за залпом, из запасов покойного фейерверкера. Видел это собственными глазами — орудиям это вреда не причинило. К тому же цветной только для салюта. По мишеням стрелять будем вашим лучшим красным крупнозернистым для дальних дистанций.

— Ну, знаете, я как-то не уверен, — снова ворчал мистер Уайт, втихомолку пряча немного сурьмы с весов, — но если химикаты, да еще и китайские, не испортят орудие, тогда что его испортит? А испорченное химикатами орудие, да тем более китайскими химикатами, склонно взрываться.

Главный канонир  с помощниками единственные на корабле пребывали в унынии. Большинству «диановцев» страшно надоело стоять на якоре, и они с удовольствием ждали визита султана. Конечно же, они надраили фрегат от киля до клотика. Теперь, приготовив четыре изящных высоких мишени, украшенных флажной материей на столь высоких шестах, на какие только смог расщедриться плотник, они тщательно работали зубилами над ядрами, чтобы неровности не заставили их отклониться от цели. Корабль заполнился мягким стуком молотков, прерываемым время от времени треском винтовки Фокса. Он стрелял по пню в двух кабельтовых от борта, попадая в него с примечательным постоянством. Али с подзорной трубой докладывал о летящих щепках почти при каждом выстреле. Еще одна винтовка под рукой ждала доктора Мэтьюрина.

Все были полностью готовы более чем за час, но пребывали в равном убеждении, что султан (иностранец же) опоздает, поэтому успокоились и наслаждались бесконечным ожиданием и спокойной роскошью ничегонеделания в парадной одежде, а также задувшим над стоянкой ветерком. Так что двухкорпусное проа с большой надстройкой, отошедшее от берега за сорок минут до назначенного времени и приближающееся под звуки труб и раковин в манере, бесцеремонной для кого угодно кроме правителя, вызвал у них неподдельное изумление.

Фокс, едва ли единственный не при полном параде, помчался вниз за мундиром, а Джек заметил первому лейтенанту:

— Если какой-нибудь криворукий содомит захотел бы предоставить придворным возможность застать нас со спущенными штанами, он не мог бы дать им лучшего совета.

Филдинг тревожно огляделся от носа до кормы, но все выглядело в порядке — тент натянут как надо, тросы уложены в плоские бухты, медяшка как на королевской яхте, матросы все бритые и в чистом, реи строго выровнены.

— Постучим по дереву, сэр, но, наверное, мы расстроим этого криворукого содомита. Думаю, гостей мы встретим, не покраснев от стыда. Но я, пожалуй, спущусь вниз и вразумлю доктора насчет его сюртука и парика.

Первым прибыл сам султан. Как и большинство малайцев, на борт он поднялся по-моряцки. За ним последовали визирь, многие советники и виночерпий. Встретили их ревом орудий, свистом дудок и обузданным великолепием военно-морского приветствия.

С подобными ситуациями Фокс и даже его коллеги справлялись превосходно. Они рассадили гостей под навесом, предложили им освежиться напитками, разумно приправленными джином или бренди по заранее условленным сигналам, и помогли Джеку и Филдингу провести их по кораблю. Джека особенно поразил разумный интерес султана ко всему увиденному, его понимание принципов крупномасштабной флотской архитектуры. Когда совершенно свободный малайский Фокса не справился с темой спиркетинга, висячих книц, кнехтов и якорных битенгов, султан моментально понял объяснения Джека, начерченные углем на палубе и подкрепленные жестами. Но именно орудия, восемнадцатифунтовые пушки и карронады с огромными жерлами, эти истинные «крушилки» ближнего боя, по-настоящему привели в восторг султана и его свиту. Даже на кротком, умном, пожилом лице визиря мелькнул хищный проблеск.

— Быть может, его высочество пожелает увидеть их в действии? — поинтересовался Джек.

Его высочество и вправду желало, и вся компания вернулась на квартердек. Прием пока что шел очень хорошо, и Джек был вполне уверен, что он пойдет еще лучше, когда корабль наберет ход. Недовольным остался один Абдул. Несмотря на то, что посланник, теперь осведомленный о положении дел, сделал ему необычайно ценный подарок, Абдул с самого начала упрямился. Когда разливали напитки, он вырвал из рук Киллика графин с такой грубостью, какая в других обстоятельствах неизменно привела бы к жестокому удару в ухо.

Теперь, осознав, что «диановцам» он вовсе не понравился, Абдул вел себя с такой нахальной игривостью, от которой даже признанные старые содомиты кок и сигнальный старшина неодобрительно качали головами. Султану лично пришлось остановить его, когда тот попытался дернуть вытяжной шнур одного из орудий на квартердеке. Когда буксировали мишени и протягивали тросы, он откалывал крайне оскорбительные коленца, открыто унижая Али, Ахмеда и прочих слуг-малайцев. Фокс, спеша вниз, оставил на барабане шпиля две своих винтовки, и теперь Абдул ухватил «Перде» .

Он упорствовал в том, чтобы выстрелить из нее. Он совершенно привык к стрельбе. Он прекрасный стрелок, лучший в Пуло Прабанге после султана, уверял он тонким мальчишеским голосом. Чтобы его успокоить, Фокс зарядил оружие, показал, как его держать и куда целиться. Абдул не слушал и не прижал приклад. Отдача крепко ударила ему по щеке и плечу. Он разразился слезами боли и испуга (Ахмед громко рассмеялся). Султан, до смешного озабоченный, попытался его успокоить. Но ничто не помогало, пока Фокс, последовав очень прозрачным намекам со стороны его высочества, не подарил Абдулу одно из своих охотничьих ружей.

Посланник постарался сделать как можно лучшую мину при плохой игре — договор ему был важнее всего — но его любезность не казалась особо убедительной. Сигнал дудок «Всем ставить паруса» принес облегчение — корабль снова зажил активной жизнью и отвлек общее внимание от этой мерзкой сценки.

Вечерний бриз в Прабанге был вполне предсказуемым и вел себя так, как ожидалось, задувая по линии веста-оста через судоходный проход в кратере в сторону города. Мишени отбуксировали на позиции в четырехстах ярдах к северу и югу от этой линии — две по правому борту, две по левому.

«Диана» развернула марсели, выбрала на них шкоты, подняла реи и обрасопила их соответственно устойчивому ветру в бакштаг. Ход она набрала весьма быстро, и Джек скомандовал штурману у руля: «Пожалуйста, держите ход в пять узлов, мистер Уоррен». Стрелять предстояло только одиннадцати передним орудиям главного калибра с каждого борта, но на них Филдинг сосредоточил все таланты фрегата. Он с Ричардсоном, с помощью четырех самых ответственных юных джентльменов, лично надзирал за стрельбой.

Не то чтобы имелась особая нужда в надзоре. Командир и помощник командира каждого расчета прекрасно знали свое дело. Бонден, ответственный за правобортное носовое орудие, например, наводил двадцатичетырех- или восемнадцатифунтовки еще со времен битвы у Сен-Винсента. Отборные расчеты все были выше среднего уровня в плане скорости и аккуратности.

«Диана» — новый, хорошо построенный и крепкий корабль, она могла выдержать сотрясение от полного бортового залпа, наиболее впечатляющего. Но все причастные знали, что здесь все или ничего — ошибки поправить нельзя, а за ними внимательно наблюдают понимающие глаза. Большинство сняло рубашки (парадные, с лентами во швах), их аккуратно сложили на миделе или на помпах. Матросы немного нервничали. Для подобных демонстраций, при которых новомодные кремневые замки могут сплоховать, Джек всегда предпочитал старые добрые фитили. Теперь их дым плыл по палубе, пробуждая бесчисленные воспоминания.

Фрегат почти встал борт о борт с первой мишенью. Вода бурлила вдоль борта. «Есть пеленг», — пробормотал Бонден. «Огонь!» — скомандовал Филдинг, и бортовые орудия разразились чудовищным затяжным громоподобным грохотом. Полыхнули одиннадцать огненных струй с темными пятнами пыжей. Прежде чем дым затянул море, на квартердеке увидели, как мишень подпрыгнула в брызгах пены, с несколькими фонтанами за ней. Одно ядро огромными прыжками срикошетило от воды и ударилось о скалистый берег. Лицо султана наполнилось свирепым удовольствием. Он стукнул правым кулаком по левой ладони европейским или, может быть, универсальным жестом и позвал визиря. Глаза его сверкали совершенно необычным оживлением. Тем временем расчеты готовили орудия на палубе — банили, заряжали, забивали пыжи, а потом выкатывали с радующим ухо стуком.

К следующей мишени «Диана» приблизилась в мертвой тишине. Командиры расчетов выглядывали из орудийных портов, полностью сосредоточенные, внося мелкие исправления в горизонтальную и вертикальную наводку. Султан и его люди прильнули к поручням — бездвижные, полностью поглощенные.

«Есть пеленг», — снова пробормотал Бонден, и снова Филдинг, всматриваясь за ним вдоль ствола, скомандовал «Огонь!». В этот раз видимых промахов не было, и султан рассмеялся вслух.

— Всем к повороту оверштаг, — скомандовал Джек. 

Фрегат прошел прежним курсом немногим больше собственной длины. Расчеты орудий выпрямились на мгновение, подтянули штаны и поплевали на руки. Придя в прекрасную форму, они снова склонились над орудиями и уничтожили два оставшихся плота с целенаправленной уверенностью. Через двенадцать минут после отплытия «Диана» опять встала на якорь на прежнем месте рядом с двухкорпусным проа.

Джек и вернувшийся первый лейтенант скрытно обменялись взглядами облегчения. Рискованная проделка, но они знали — корабль справился. Даже по самым высоким стандартам.

— Клянусь, сэр, — заверил Фокс сбоку — исключительно впечатляющее зрелище. Султан желает сообщить, что ничего подобного ранее не видел.

Они с султаном обменялись поклонами и улыбками, после чего Джек, взглянув на заходящее солнце, ответил:

— Прошу сообщить его высочеству, что через несколько минут надеюсь продемонстрировать нечто еще больше, по крайней мере в плане выражения лояльности. С первой склянкой второй собачьей вахты мы устраиваем салют в честь дня рождения принцессы Софии.

К первой склянке тропический закат сменился тропической тьмой, поэтому мистер Уайт в парадном мундире пробирался впотьмах, с раскаленным докрасна пальником в руке и с помощником, несущим жаровню, позади. Пока офицеры и морские пехотинцы стояли по стойке смирно, а матросы делали вид, что ее изображают, он поднес пальник к запальному отверстию первой девятифунтовки на квартердеке. Орудие выбросило широкий язык багряного пламени и издало странный визг.

— Ох! — воскликнул султан, забывшись. 

Повторяя «Не будь я главным канониром, ноги бы моей здесь не было», мистер Уайт последовал далее. Вырвалось пламя синее сапфира, и все придворные ахнули. Сверкающая белизна камфары, зелень медной стружки, розовый, совершенно необычный фиолетовый (серный мышьяк), и так далее с совершенно равными интервалами вслед за традиционной присказкой  канонира, вплоть до последнего потрясающего выстрела из кормовой карронады, заряженной оглушающей и ослепляющей смесью педока, датанга и канифоли.

***

Стивен заметил гостеприимный свет в окне ван Бюрена и, переступив через путешествующего по внешней дорожке питона, вошел внутрь через ворота сада.

«Как приятно снова вас увидеть», — произнесли они почти одновременно. Когда ван Бюрен поведал о своей поездке — обошедшейся без происшествий, но медленной, утомительной и неинтересной с точки зрения естествоиспытателя — а также о лечении пациента, Стивен поделился:

— Кстати, я у вас на дорожке питона видел.

— Полагаю, сетчатого?

— Думаю, да. Не было ни времени, ни света, чтобы осмотреть лабиальную чешую, но думаю да. Где-то двадцать пять футов в длину, и довольно полный для змеи такой длины.

— Я его время от времени вижу. Говорят, что у питонов дурной нрав, но он его ни разу не показывал. Хотя, может, и не будет слишком умным прилечь под его деревом. А теперь расскажите мне, как обстоят дела.

— Что касается официальных переговоров, то начались они хорошо. Но теперь осложнились, началось бесконечное переформулирование договора.

— Естественно, они затянутся надолго. В этих краях быстрые соглашения приводят к потере влияния. Кости для Кювье я отдам для очистки очень маленьким и аккуратным красным муравьям. Долгая работа для них, с учетом размеров тапира, но я уверен — они станут совершенно белыми к тому времени, как вы заберете их для отправки во Францию.

— Эх, я бы с удовольствием остался. Я едва приступил к жесткокрылым, а орангутана и краем глаза не видел даже на вершинах очень далеких деревьев. Но меня вот что беспокоит: хотя с помощью ваших бесценных советов и помощи любезного Ван Да я заполучил благорасположение визиря и большей части совета, особенно родни султанши Хафсы, каждый раз, когда Фокс делает реальный шаг вперед, султан накладывает вето, и визирь вынужден отклонить все, иногда под совершенно неправдоподобными предлогами. Мы с Фоксом уверены, что дело в Абдуле. У султана сильный и доминирующий характер, совет его боится, но как вы сами не так давно сказали, трудно найти столь потерявшего голову от любви мужчину. Это стало до смущения очевидным во время успешного во всех отношениях приема на борту фрегата.

— Но каков интерес Абдула в этом вопросе?

— Вы встречали Ледварда, французского переговорщика?

— Видел его раза два-три. Внушительный, хорошо сложенный человек, но без сомнения мерзкий.

— Он не только очень способный и убедительный переговорщик, способный обойти Фокса перед лицом совета и вывести его из себя, но и любовник Абдула.

— Ого-го, — удивился ван Бюрен. — Молодой человек играет с огнем. Хафса его ненавидит, а она из могущественной семьи. Да и сама она целеустремленная женщина. А султан исключительно ревнив.

— Мне кажется, — после паузы продолжил Стивен, — Ледвард намекнул Абдулу, что в крайнем случае французы отдадут свой фрегат сверх орудий, субсидии и корабельных мастеров, которые они предлагали изначально — больше ничего у них нет. Деньги у них закончились. Их изначально-то имелось немного, и Ледвард большую часть проиграл. Игрок он страстный, но стабильно невезучий, как и его компаньон Рэй. Объяснить, почему я так думаю?

— Буду очень рад узнать. Но вначале давайте выпьем кофе.

— Вы помните, как я ликовал над черновиками дневника Дюплесси? — спросил Стивен, ставя чашку и вытирая губы. — Самая неразумная вещь в моей жизни. Ну, почти самая неразумная. Через неделю, однако, я начал подозревать, что это слишком легко, слишком удачно, чтобы быть правдой. Я же вам говорил перед отъездом, что хотел договориться с единокровным братом вашего садовника о доставке мне бумажного мусора из дома Дюплесси?

— Конечно.

— Договоренность эта отняла некоторое время. Когда наконец-то организовали тайный способ доставки, я получил чудовищно огромную кучу. Но я ее вовремя расправил ее и рассортировал, и в процессе обнаружил там некоторые предварительные черновики дневника миссии. В моей голове росли сомнения, и я не слишком удивился, когда дневники не совпали с тем, что мне предлагали в качестве черновиков за ту же дату. Признаюсь, что меня это безмерно раздосадовало. За разведку в миссии отвечает Ледвард. Представляю, как он вместе с Рэем смеялся над моей простотой.

— Унизительно, уверен, крайне унизительно.

— Настолько унизительно, что я некоторое время сам себе не доверял. К счастью, Ву Хань, которому я высказал некоторую часть своего разочарования, испытывал... не назову это ответственностью, но скорее озабоченностью или вовлеченностью. Надо добавить, что он собирается перебраться на Яву, где почва более плодотворна для его талантов, и крайне желает предстать в выгодном свете перед Шао Яном и, разумеется, Раффлзом. Он расспросил своего клерка, чья готовность сотрудничать выглядела искренней, выкупил в моих интересах долг и уговорил его пригласить вечером Лесюера. Тот пришел — я не единственный простак в Прабанге — и у него потребовали расчет. Деньги он, конечно, предоставить не мог, и его арестовали как должника — у Ву Ханя для этого есть несколько сильных носильщиков — и ночью привели ко мне. Никакой неприкосновенности у него нет. Султан дал охранную грамоту и обещание защиты миссии в составе, утвержденном в Париже, а Лесюер и прочие незначительные персоны наняты в Ост-Индии. Я ему объяснил, как глупо он себя вел. Он погубил не только себя, поскольку его посадят в тюрьму и будут бить плетьми каждый день, пока не расплатится. Он еще и разрушил благосостояние своей семьи и торгового дома, которые находятся в британских руках. Лесюер разрыдался: он крайне сожалеет, его принудил мистер Ледвард, заставший его через несколько дней за кражей бумаг. Я ему объяснил, что единственная надежда на спасение — ничего не говорить и делать то, что от него требуется, продолжая одновременно присылать фальшивые черновики. У меня в миссии кое-кто есть, он мне сообщит о несоответствующем поведении, как сообщил и в этот раз. Пока что он вел себя соответствующе. Я получил преимущество знания и о том, что они делают, и о том, что меня хотят заставить думать о своих делах или планах. В том числе они, а точнее Ледвард, хотят меня уверить в том, что французы готовы бросить фрегат на чашу весов, дабы заключить договор.

— Какую, по-вашему, пользу он от этого получит?

— Трудно сказать. Может быть, надеется, что из нашей миссии разойдется слух и достигнет в конце концов ушей султана из разных источников, что прибавит достоверности. Может быть, он хочет привести в отчаяние Фокса, так чтобы тот убрался прочь без соглашения. Не знаю. Но на ум Ледварду эта идея точно пришла, и кажется, он заставил Абдула в нее поверить.

Открылась дверь, и вошла госпожа ван Бюрен. Ростом едва ли выше пяти футов, она умудрялась быть элегантной, стройной, умной и превыше всего — веселой. Это качество Стивен очень высоко ценил — большинство малайцев оказались угрюмыми, а почти все замужние женщины — хмурыми. Он пребывал от нее в восторге. Они раскланялись с улыбками, и она позвала мужа:

— Дорогой, ужин на столе.

— Ужин? — воскликнул изумленный ван Бюрен.

— Да, дорогой, ужин. Мы едим каждый вечер в это время. Пошли, он остынет.

— Ох, — пробормотал ван Бюрен, когда они расселись. — Я почти забыл. Когда мы вернулись, нас ждала почта. Ничего особенно интересного. В «Записках» одни математические статьи, а в «Журнале» шарлатан Клопф наводит туман о «жизненном принципе». Но жаль слышать, что в лондонском Сити такое смятение, а по банкам прошла волна банкротств. Надеюсь, вы не рискуете пострадать?

— Благослови вас Господь, у меня денег-то нет, — ответил Стивен. Потом, опомнившись, он продолжил, — точнее, много лет жизнь моя была одинокой, бедной, мерзкой и сложной, а не продолжи я жить — еще бы стала и короткой. Так что бедность и одиночество стали привычкой, естественным состоянием. Я себя считаю нищим. Но сейчас на самом деле ситуация иная. Меня благословили наследством. Могу добавить, что его хранит банкирский дом несомненной устойчивости. А что еще более важно, я больше не одинок. У меня есть жена. Ко времени возвращения домой, надеюсь, будет и дочь.

Ван Бюрены трогательно обрадовались. Они выпили за миссис Мэтьюрин и ее дитя, а когда тему тщательно обсудили, госпожа ван Бюрен поделилась:

— Это очень удачно приводит к моей новости. Мне не терпелось ей поделиться. Султанша Хафса точно беременна, уже два месяца как, и султан собирается в паломничество в Билионг, чтобы точно родился мальчик. Он обещает позолотить купол мечети, если получит наследника.

— Как долго займет паломничество? — уточнил Стивен.

— С дорогой и всеми должными жертвами — восемь дней. Может, и девять — половина совета обязательно отправится с ним. Здесь останется только визирь и еще несколько человек поддерживать мир и решать текущие дела, — объяснил ван Бюрен. — Боюсь, ваши переговоры прервутся минимум на неделю.

— Значит, я отправлюсь в Кумай, — сообщил Стивен с сияющим лицом.

По пути в публичный дом он решил, что вежливость обязывает, к сожалению, пригласить Фокса присоединиться к экспедиции. Когда он вошел в нижний, шумный зал, он уже сочинил вежливое, но не слишком обязывающее послание. Когда он шел в сторону верхних, более тихих частей здания, где можно его записать, то заметил Рида и Харпера в компании женщин средних лет. Короткие ноги покоились на соседних стульях, у каждого в одной руке дымилась чирута, а в другой — бокал, скорее всего арака. Прелестное, мягкое, округлое, словно у мальчика из хора, лицо Рида побагровело. Харпер же выглядел не то серым, не то зеленым. На секунду зрелище озадачило Стивена, но потом он вспомнил: мичманов отправили на берег, чтобы их морали не повредили девки, привезенные на борт.

Его они не заметили — взгляды юношей сосредоточились на распутном танце в центре зала. Стивен написал записку и спустился к столу. Глаза юных джентльменов наконец-то сфокусировались, и они вскочили на ноги. Харпер побагровел, малыш Рид смертельно побледнел и рухнул ничком. Стивен поймал его в падении.

— Мистер Харпер, всё в порядке? Тогда будьте добры как можно скорее передать это послание в руки его превосходительства. Халим Шах, — обратился он уже к хозяину дома, — пожалуйста, обеспечьте доставку второго юного джентльмена в резиденцию мистера Фокса без промедления.

Ответ прибыл с рассветом и оказался столь же желанным. Фокс был бы рад, но султан пригласил его присоединиться к отправляющейся в Билионг компании, дабы компенсировать присутствие Ледварда во время визита в Каванг. Посланник счел, что ради договора он обязан принять это приглашение. Отправится он с омертвевшим сердцем — никогда еще не было столь неуместного паломничества. Но если Мэтьюрин окажет великую любезность и присоединится к нему за завтраком, Фокс, по крайней мере, сможет дать столь яркому уму некоторое представление о вещах, которые стоит найти и измерить в храме Кумая. Обри тоже будет на завтраке, что может добавить побудительный мотив.

— Вот и ты, Стивен, — воскликнул Джек. — Добрейшего тебе утра. Мы уже много дней не виделись. Я только выпорю этих маленьких дикарей и сразу же вернусь. Вот его превосходительство.

— При всей своей нежелательности, — заметил Стивен, когда они с Фоксом приступили к кеджери , — признайте, что приглашение в Билионг — серьезная дипломатическая победа. Как мне кажется, никого из французской миссии не пригласили?

— Нет, никого. Придется утешаться этим.

Они некоторое время обсуждали путешествие — пусть ни в коей мере не великое паломничество в Мекку, но все же отличающееся многими схожими ритуалами, тем же аскетизмом и воздержанностью.

— Будет ли уместным присутствием наложниц или даже Абдула?

— О нет, — заверил Фокс. — Во время подобных клятв требуется безусловное воздержание. Абдула точно не возьмут.

— А вот и праведный саддукей, — посетовал Джек, вернувшись. — Проблема с поркой мальчишек в том, что можно их покалечить на всю жизнь, а это жестоко, или же вообще не причинить им боли, что глупо. Вот помощники боцмана с этим никогда проблем не испытывают. Лупят так, будто молотят бушель бобов, а потом совершенно спокойно убирают кошку. Как и старый Язычник, мой учитель. Мы его звали «Plagoso Orbilio» . Но знаете, что я скажу, ваше превосходительство? Дипломат вы превосходный, но нянька чертовски посредственная.

— В жизни не подумал бы, что такое взбредет им в голову, — мрачно оправдывался Фокс. — Доступные женщины! Распутные девки! Я уверен, что мне в таком возрасте ничего подобного на ум не приходило.

Джек и Стивен уставились в тарелки. Некоторое время спустя Фокс попросил прощения у Обри — совсем скоро ему назначено во дворце, а перед этим нужно рассказать Мэтьюрину о храме, который тому предстоит увидеть, о некоторых деталях, которые нужно осмотреть и по возможности зарисовать и измерить.

Фокса проводили, пожелали счастливого паломничества и вернулись к кофе.

— Хотелось бы мне отправиться с тобой, — признался Джек, — но корабль оставить не могу. Но раз ван Бюрен говорит, что к склону кратера есть верховая тропа, можно с тобой доехать туда верхом? А Сеймур или Макмиллан, или даже оба, будут ждать тебя, где укажешь, с лошадью для обратной дороги.

Дорогу вглубь острова прорубили вдоль реки Прабанг, прямо по пойме. С обеих сторон люди вспахивали частично затопленные участки на буйволах или же сажали рис. Ткачики летали тучами, а внизу на воде обитало удивительно много уток разных видов. По рисовым чекам мрачно выхаживали журавли. 

— Уверен, что видел настоящего бекаса, — воскликнул Джек, потянувшись к карабину, — Господи, а вон еще!

Но Стивен полностью погрузился в обсуждение с проводниками окружавших дорогу и заполнивших болотистые участки саговых пальм. Двое жизнерадостных даяков входили в число телохранителей султана, выделенных присматривать за британской миссией. Вооружены они были копьями и традиционными духовыми трубками, а также крисами. Про них рассказывали, что противники они бесстрашные и смертоносные. Конечно же, они головорезы. И они знали все и о саго, и о большинстве встречавшихся им существ.

Один из них, Садонг, особенно хорошо стрелял. Из любезности и дружелюбия он подбил для Стивена несколько самых необычных птиц из своего бесшумного и точного оружия. Особенно везло ему, когда они оставили позади возделанные земли и начали длинный равномерный подъем сквозь лес по следам китайцев, спускавших вниз сандаловое дерево, камфару и некоторые мелкие деревья, используемые краснодеревщиками. Задолго до полудня они сделали привал под раскидистым камфарным деревом. Стивен освежевал птиц, а даяки поджарили их на ветках на закуску. Потом они съели холодного жареного павлина, сварили кофе и двинулись дальше в жаркую, тихую, тенистую середину дня.

Ничто не двигалось, даже пиявки задремали, но даяки все же нашли свежие следы двух медведей и любопытного местного кабана. Также они показали на дуплистое дерево, в котором медведи, очевидно, нашли мед. На нем росло тридцать шесть разновидностей орхидей, некоторые — очень высоко. Самая скромная, как говорят, помогает при женском бесплодии.

Все дальше и выше. Иногда, сквозь редкий просвет среди деревьев — от удара молнии, урагана или скального выхода — можно было разглядеть приближающийся и растущий в высоту вулкан. Иногда в ложбинах или на открытых склонах можно было заметить отчетливые следы древней дороги. Сейчас от нее лишь местами осталась тропинка, но когда-то она была широкой, тщательно спланированной и обвалованной. Даяки рассказали, что в ее конце некогда росли знаменитые дурианы, ценимые за размер, вкус и раннее созревание, а прямо перед Тысячью ступеней — языческий храм.

— Я на стоун похудел, — жаловался Джек, ведя лошадь по почти стершейся тропе.

— Ты вполне это себе можешь позволить, — отозвался Стивен.

Дальше и дальше, выше и выше. Разговор затих и в конце концов прекратился — Джек плавал в собственном поту.

Тропа внезапно прекратила подъем, и они увидели посадки дурианов, растянувшиеся по открытой местности. За ними ввысь взмывала серая стена кратера. На легендарных ступенях, уходивших вдаль и вверх, будто Великая китайская стена, играл свет.

Они медленно шли по небольшой равнине под далеко отстоящими друг от друга деревьями. У подножья холма, теперь закрывавшего полнеба, стоял языческий храм, о котором говорили даяки. Он почти весь обратился в руины, его погребла буйная растительность — фиги, лианы и неожиданно плотные заросли древовидных папоротников — но часть одной из башен все еще держалась. Ряды резных изображений на внешней стороне сложно было различить — конечно, их скрыло время, но еще больше - иконоборческое рвение новообращенных мусульман. На высоте, до которой можно было дотянуться с лестницы, они сбили носы, целые головы, бюсты, груди, руки и ноги. Но все еще оставалось достаточно, чтобы понять — некогда это была индуистская святыня. Стивен пытался вспомнить имя танцующей фигуры с шестью руками, точнее их остатками, когда услышал от одного даяка «Ого, миас, миас!», а от другого — «Стреляйте, туан, стреляйте!».

Он развернулся и увидел, как Джек отстегивает карабин от седла, а даяки целятся из духовых трубок в высокий густолистый дуриан. Проследовав за ними взглядом, он мимолетно заметил очень большой грязно-рыжий силуэт высоко вверху и попросил: 

— Джек, не стреляй.

В ту же секунду Садонг выпустил дротик. Резкое движение наверху, шевеление ветвей, посыпались оборванные листья, и между голов даяков пролетел тяжелый шипастый дуриан. Они со смехом сбежали на безопасное расстояние, а орангутан помчался в другую сторону, перепрыгивая с ветки на ветку и с дерева на дерево с поразительной скоростью. Стивен пару раз его заметил — рыжего в случайных пятнах света, широкоплечего и длиннорукого, а потом он исчез.

Даяки подошли к дереву и показали Стивену пустую скорлупу фруктов и помет миаса. 

— Здесь еще и самка была, — указал Садонг. — Посмотрю-ка, оставили они хоть что-то. — Он залез на дерево и крикнул: — Почти ничего, вот твари, — и швырнул вниз четыре самых спелых фрукта.

Когда с дурианами было покончено, Стивен снял притороченную за седлом скатку, перекинул ее через плечо и стал прощаться:

— Тебе надо возвращаться, дружище, или ночь застигнет тебя в лесу. Мне-то солнце будет светить гораздо дольше.

— Господи помоги, — отозвался Джек, взирая на бесконечно поднимающиеся ступени, — ну и подъем. А вот сейчас мне кажется, я кого-то заметил на четверти подъема. Но или я ошибся, или он повернул за угол.

— До свидания, Джек, и благослови тебя Боже. До свидания, дорогие даяки.

Сотню ступеней стерла сотня поколений паломников, и каждая ступень оказалась чудовищно высокой. Две сотни — лес уже слился в цельное зеленое полотно внизу. А где-то там взрослый самец орангутана путешествует в листве. «Я бы дал пять фунтов за время, достаточное, чтобы его хорошенько рассмотреть, — произнес Стивен, но вспомнив свое нынешнее богатство, передумал. — Нет. Гораздо больше. Намного больше». Двести пятьдесят ступеней — в нише в склоне холма стоит прискорбно изуродованное изваяние какого-то божества. Три сотни — изгиб, пока что всегда идущий налево, стал не таким правильным, повернул круче и показал не только новый кусок местности внизу, с сияющей серебром рекой вдали, но и еще одного путника впереди.

Одет он был, кажется, в поношенное коричневое одеяло. Усталый путник — шел неуклюже, иногда на четвереньках там, где ступени оказались особенно крутыми, часто отдыхал. Триста пятьдесят. Стивен попытался вспомнить строки Поупа о Монументе и число ступеней «высокого громилы» . Сколько бы их ни было, но четыре сотни побороли фанатизм местных мусульман — здесь, где язык застывшей лавы позволил тропе сменить направление и повернуть на сто сорок градусов, стояла нетронутая святыня — невыделяющаяся спокойная фигура, почти стертая ветром и дождем, но все еще выражающая умиротворение и отстраненность.

Другой путешественник отдыхал у святыни. Теперь они сблизились меньше чем на две сотни ярдов. Со смесью скептицизма и кипящего восторга Стивен опознал в путнике миаса — орангутана. Скептицизм рассеяла карманная подзорная труба, но радость ограничивалась опасениями. Существо его еще не заметило, а когда заметит — умчится прочь. Честно говоря, не самое подходящее место для внезапного исчезновения крупной древесной обезьяны, но Стивен все равно сохранял дистанцию, внимательно наблюдая за миасом. О силе слуха, зрения или обоняния обезьяны он не знал ничего. А другого подобного случая и за тысячу лет не представится.

Они поднимались все выше и выше, держась в кабельтове друг от друга, но шли медленно — обезьяна стерла ноги и впала в уныние. Что же касается Стивена, то после шести сотен ступеней лодыжки и бедра у него готовы были отвалиться и отвлекали внимание на каждом подъеме ноги. Вверх и вверх, выше и выше, пока гребень наконец-то не оказался вблизи. Но прежде чем они его достигли, тропа сделала еще один поворот. Когда Стивен завернул за него, то едва не наступил на обезьяну. Она сидела на камне и отдыхала, вытянув ноги. Мэтьюрин едва представлял, что делать — это казалось вторжением. «Благослови тебя Господь, обезьяна», — произнес он по-ирландски — в его смятении это казалось более уместным.

Она повернула голову и посмотрела ему лицо в лицо с печальным, усталым выражением, вовсе не враждебным — отчужденным. Низко над головой пролетел сокол. Они оба проследили, как он скрылся из виду, а потом обезьяна с усилием поднялась и продолжила путь. Стивен последовал за ней. Он крайне внимательно следил за ее движениями, сокращениями мышц. Слабые большие ягодичные мышцы, странное расположение и сокращение икроножных, но с другой стороны — внушительной ширины плечи и очень сильные большие руки. Очевидно, что это животное создано для перемещения по ветвям.

Наконец-то они подошли к гребню, краю кратера. Прежде чем перебраться через него и спуститься вниз, обезьяна снова взглянула на Стивена. Этот взгляд он счел более радостным и даже дружелюбным. Некоторое время он постоял на месте, дав боли уйти из ног и осматривая совершенно неожиданное зрелище. Внизу простиралась огромная чаша — мили и мили в ширину — с озером посредине, гораздо более плавными склонами внутри и с деревьями почти до вершины. Ландшафт смешанного леса, перемежаемый бамбуковыми зарослями и широкими лужайками, особенно рядом с озером.

А внизу, далеко слева, стоял храм Кумай. Струйка дыма вилась из строения сбоку. От места, где стоял Стивен, вниз вела лишь едва заметная тропинка — ступени на таком пологом склоне не нужны. Но обезьяна с нее сошла, добралась до низких деревьев и понеслась по ним длинными прыжками, едва касаясь земли, а потом и вовсе не опускаясь вниз. Он разглядел, как ее потрепанная рыже-коричневая шкура исчезает среди листвы, быстро и напрямую приближаясь к монастырю. Там кто-то бил в гонг.

Сам он пришел с последними лучами заката. Большая часть храма обратилась в руины, но строгий обширный фасад уцелел, равно как и просторный зал за ним. Оттуда слышалось слабое отдаленное песнопение. Вдоль фасада простиралось то, что Стивен, не зная нужного термина, назвал портиком или притвором. Там у жаровни сидел монах в потрепанной старой рясе цвета шафрана.

Когда Стивен вышел из-за деревьев, монах встал, подошел к лужайке перед храмом и поприветствовал его. 

— Хотите чашку чаю? — спросил он после должного обмена приветствиями.

Стивен обычно не находил особенного удовольствия в этом безвкусном вареве, но Тысяча ступеней умерили его гордость, так что согласился он с благодарностью. Когда они шли в храм по ступеням притвора (как же больно!) он заметил, что миас уселся по другую сторону жаровни, не на табурете, как монах, а на чем-то вроде опрокинутой плетеной корзины.

Ноги обезьяны очевидно вымыли в теплой воде, виднелась кровь. Тем не менее монах ее пожурил: «Муонг, где твои манеры?». Обезьяна приподнялась и поклонилась.

Стивен отвесил ответный поклон.

— Мы с Муонг вместе поднялись по Тысяче ступеней.

— Она действительно спускалась так далеко вниз — к дурианам? — покачал головой монах. — Я-то думал, что она ходила на верхнюю части склона за ягодами тилак. Неудивительно, что ее бедные ноги так стоптаны. Ей тоже не помешает чашка чаю.

Во время разговора обезьяна тревожно переводила взгляд с лица на лицо, но при слове «чай» обрадовалась и вытащила из глубин своей корзины чашу.

Пока монах по имени Ананда заваривал чай и пока они втроем его пили, Стивен изучал лицо Муонг. Оттенки выражений определить было сложно, но некоторые он уже отличал, особенно глубокую привязанность к монаху.

Песнопение внутри храма прекратилось. Трижды ударил гонг.

— Сейчас они собираются медитировать, — заметил Ананда.

Быстро опускалась ночь. В лесу внизу последний раз за день что-то прокричал хор гиббонов. Двое из них пробежали по траве перед притвором — один сцепил руки за шеей, другой высоко поднял над головой. Монах принес фонарь, и свет сразу же выхватил оленька с крошечным олененком. Муонг закрыла глаза и уютно засопела.

— Мне очень жаль, что она так далеко уходила. Слишком далеко для обезьяны ее лет.

— Наверное, она очень любит дурианы.

— Любит, но их здесь полно, некоторые уже созрели. Нет. Она ходит туда повидать самца. Но она старая, он ее презирает. Возвращается она усталой и грустной, со стоптанными ногами и спутанной шерстью.

— А здесь орангутанов нет?

— Есть, и много, но они не подходят. Ей подавай только зверя снизу. Со своими родичами здесь она дружит, они ее часто навещают, но как партнер ее никто не устраивает.

Они некоторое время разговаривали об обезьяне. Оказалось, что когда-то очень давно, счет времени здесь терялся, Ананда (тогда еще недавно прибывший новичок) обнаружил ее сосунком. Ее мать умерла, по-видимому, от укуса змеи. Он выходил орангутана на овечьем молоке. Говорить она, конечно, не могла, но Ананда был уверен — понимала, как минимум, сотни две слов и вполне могла следовать нити повседневного общения. Очень привязанная на мягкий и вежливый лад. Если бы она так этим вечером не устала, Стивен убедился бы, какие у нее изящные манеры — Муонг, например, всегда вытирает рот после питья и умеет есть ложкой.

На восходе Луны Ананда принес чашу холодного коричневого риса с соленым зеленым дурианом на закуску, а потом задал первый личный вопрос со времени их встречи — где Стивену хотелось бы лечь спать. Комнату выше некогда называли покоями для пилигримов, но это было очень-очень давно. Теперь летучие мыши могут причинить там неудобства. Но, с другой стороны, если спать здесь, то привлечешь змей, которые любят греться в тепле, и дикобразов.

— Если это устраивает Муонг, — ответил Стивен, наблюдая, как она деловито и очень точно раскладывает в квадрат подстилку в дальнем углу, — то и меня устроит.

Насколько понимал Мэтьюрин, в обширном и фактически священном кратере Кумая человек никого не убивает и не убивал с начала буддистской эпохи. Но пусть даже он имел некоторый опыт наблюдения подобной неприкосновенности в индуистской Индии, где стервятники могут сидеть на крышах или пререкаться посреди шумной улицы, а обезьяны свободно залезают в окна, увиденное здесь его поразило. Прежде чем он уснул, половина Ковчега, половина фауны Пуло Прабанга прошла в лунном свете или уселась почесаться на травянистом пространстве. Ночью его разбудило приятное дыхание крупного существа в лицо, но луна уже зашла, и он не смог его опознать. Потом, в первом свете дня, когда он первый раз приподнял голову, орангутан невозмутимо покидал притвор. Очевидно, он наносил визит Муонг. Покрытую росой траву иссекали бесчисленные следы.

Когда Стивен сел, то обнаружил, что Муонг уже ушла. Ее подстилка лежала аккуратно сложенной за рядом камней. А ноги Стивена совершенно одеревенели. Он их растер, невнимательно слушая песнопение внутри и наблюдая, как солнечный свет движется по склону горы. Небо уже наполнилось мягкой синевой, а гиббоны полчаса с лишним как начали вопить. Свет достиг величественного дерева, которое Стивен счел ликвидамбаром. Песнопение, кажется, приближалось к концу. Он встал, все еще горбясь, и нащупал в скрутке приношения, которые Ли Лян (сам буддист китайской традиции) порекомендовал ему как подходящие. Он принес длинную толстую колбаску изысканного чая в шелковой обертке и длинную толстую колбаску росного ладана в кожаной обертке. Стивен умылся остатками росы, свернул скатку почти так же аккуратно, как Муонг, и сел на ступенях притвора, завтракая корабельной галетой.

Песнопение закончилось, ударил гонг. В открывшуюся дверь солнечный свет высветил величественную каменную фигуру в дальнем конце храма — спокойную и гармоничную, с поднятой ладонью вперед правой рукой. Пятеро монахов-певчих вышли наружу, ведомые высоким худощавым настоятелем. Стивен поклонился им, они поклонились Стивену. Появился Ананда с чаем и несколькими чашами.

Все расселись на земле. Стивен протянул шелковый сверток со словами «Недостойное приношение древнему дому» и кожаный сверток со словами «Древнему дому недостойное приношение».

Настоятель погладил их с отстраненным удовольствием, поблагодарил и умолк, попивая чай глоток за глотком. После приличествующей паузы Стивен кратко рассказал о себе. Он медик — флотский хирург. В эти края его привела война между Англией и Францией. Помимо медицины больше всего его интересуют живые существа и их образ жизни. А один его друг чрезвычайно заинтересован тем, как распространялся буддизм, и сохранившимися ранними храмами. Так что Стивен надеется получить разрешение осмотреть Кумай, измерить его, зарисовать так точно, насколько позволят его способности, а также несколько дней побродить по окрестностям, наблюдая за их обитателями.

— Разумеется вы можете осмотреть наш храм и зарисовать его, — разрешил настоятель. — Но что до животных — убивать здесь нельзя. Мы едим рис, фрукты и тому подобное. Мы не отнимаем ничью жизнь.

— Я не хочу ничего здесь убивать, только наблюдать. Оружия у меня при себе нет.

Пока настоятель это осмысливал, другой монах, смотревший на Стивена через очки, уточнил:

— Так вы англичанин.

— Нет, сэр. Я ирландец. Но сейчас Ирландия подчиняется Англии, и таким образом воюет с Францией.

— Англия и Ирландия — крохотные островки на далеком западном краю света, — заметил другой монах. — Они так близки друг к другу, что их едва отличишь. Птицы, летящие высоко, могут, садясь, перепутать их. Но Англия больше.

— Они и в самом деле близки друг другу, и не всегда их легко отличить издали. Но, сэр, то же самое применимо и к добру со злом.

— Добро и зло так близки временами, — заметил настоятель, — что едва ли отстоят на волосок. Но что до животных, молодой человек, раз вы обещаете не вредить им, то, конечно же, можете бродить среди них. Муонг покажет вам своих друзей-миасов. Здесь есть много свиней, разные гиббоны и их родичи, а еще великое разнообразие лечебных трав. Но, как и все паломники, вы закоченели и одеревенели после Тысячи ступеней. Ананда отведет вас в горячую купальню, а позже вы зарисуете храм и измерите его. Завтра же ваше тело будет гибким и отдохнувшим.

На Пуло Прабанге мало хищников (тех же тигров нет вообще), еще меньше их обитало в Кумае. Можно было наткнуться на питона — змеям приходилось добывать себе пропитание, но для них не столь необычным было питаться и раз в три месяца. Ни они, ни странные мелкие кошки, не говоря уж о малайских медведях, не создавали у миролюбивых животных полусознательного ощущения тревоги и страха, делавших их нервными и труднонаблюдаемыми в других краях. Но превыше всего, больше тысячи лет их не преследовали люди. На человека они обращали внимания не больше, чем на домашний скот. Обомлев от удивления, Стивен обнаружил, что может пройти сквозь стадо замбаров, проталкиваясь между оленей, будто бы один из них.

Он мог предложить детенышу оленька высоко растущий лист папоротника — тот не задумывался ни мгновения. Относительно немногочисленные птицы оказались более скрытными — без сомнения потому, что будучи летающими, они имели и другой опыт. Мало какое существо могло преодолеть голые крутые сланцы внешнего края кратера, а проход был всего лишь один, у Тысячи ступеней. Но даже птицы иногда садились на Стивена. Общий эффект был будто бы как от сна наяву — потеря человеческой сущности или даже невидимость. К тому же тело полностью восстановило гибкость и замечательно отдохнуло после часов в трех выдолбленных в камне бассейнах, питаемых из трех сернистых источников, один горячее другого.

Жвачные меньше всего обращали внимания на Стивена. Свиньи (здесь их водилось два вида) любопытствовали до смущения и играли с ним. Но больше всего интереса выказывали приматы — золотые мартышки, носачи и, конечно же, орангутаны.

Орангутаны оказались кроткими, миролюбивыми, довольно сонными существами, не слишком компанейскими и точно уж не болтливыми. Муонг ни разу не показывала ему группу больше чем из пяти сородичей, да и то это были ее сестры с отпрысками. Но все же они регулярно спускались с почти плоских гнезд, в которых проводили массу времени, и сидели вместе со Стивеном и Муонг, не отрываясь глядели ему в лицо, сложив и вытянув губы будто для свиста. Изредка они мягко дотрагивались до Стивена, его одежды, скудных волос, бледных, почти голых рук (их собственные, пусть и огрубелые, оказались довольно теплыми). Однажды по толстой как канат лиане спустился гигантский старый самец и уселся рядом с ними у корней своего дерева. Ему было много лет, о чем свидетельствовали обширные щечные наросты и горловой мешок, характерные для старых миасов, но он оказался не склонен к брюзгливости и злонравию, столь характерным для стариков.

Он дружески погладил Стивена по плечу, а потом залез наверх по лиане с легкостью марсового, невзирая на внушительный вес. Как Муонг общается с друзьями, Стивен так и не выяснил, хотя и пытался. Различимые звуки имели к этому слабое отношение (всего лишь скромный набор хрипов). Можно было лишь предположить, что дело в обмене взглядами и моментальных изменениях выражений лица. Но как бы то ни было, она точно знала, где сородичи и как позвать их с определенного расстояния спуститься вниз с деревьев или пролезть сквозь бамбуковые заросли.

Внимательнее всего Стивен наблюдал за двумя ярко-рыжими сестрами и их наполовину взрослыми, игривыми, очень подвижными отпрысками. Они гораздо дольше остальных оставались на земле, и Мэтьюрин проводил с ними часы, надеясь запомнить все увиденное. Но Муонг на самом деле не одобряла эти визиты. Стивен наконец-то понял, что детей она считает утомительными, а молодых матерей — довольно дискредитирующими и даже вульгарными.

Именно потому, что Стивен в последний день настоял пойти посмотреть на эту группу, между ним и Муонг случилась единственная размолвка. Обезьяна прекрасно знала, чего хочет человек, а Мэтьюрин по ее выражению прекрасно понимал ее недовольство. Но все же, поддавшись уговорам Стивена и Ананды, она повела доктора на дальнюю сторону озера, иногда на широком травянистом склоне опираясь на костяшки пальцев рук, а иногда — держась за руку Мэтьюрина.

Стая обитала там, где группа деревьев доходила почти до берега. Здесь его Муонг и оставила, явно намереваясь вернуться домой в одиночестве.

Близняшки, похожие на пауков, и более легкие, чем их родственница, охраняли от него вершину валуна — большого округлого серого камня на урезе воды. Маленькие обезьянки с бесконечной энергией атаковали, защищались, падали на илистый берег или в воду, поднимали брызги и начинали все заново. Не считая приглушенного бормотания, где-то полчаса они вели себя очень тихо. Но потом в припадке усердия один детеныш укусил другого за ухо. Оба с воплями шлепнулись в озеро, мамаши помчались вниз. Ругань, окрики, тумаки, клочья рыжей шерсти — забава кончилась, и вся группа неуклюже скрылась среди деревьев.

С укромного наблюдательного поста (вовсе не тайник, просто уютная травяная кочка, с которой открывался хороший обзор) Стивен наблюдал, как они исчезают. Потом он снова перевел взгляд на валун, чтобы вычислить с какой скоростью непотревоженный орангутан передвигается на четырех конечностях по пологому склону. Но тут в его поле зрения попал объект, от которого перехватило дыхание, почти замерло сердце и стерлись все мысли о вычислениях. Вначале он принял его за еще один серый валун, но на деле это был носорог.

Индийский носорог. Самец, судя по единственному длинному рогу и росту где-то в шестнадцать-семнадцать хэндов . Последнее, впрочем, было сложно оценить из-за громоздкости туши ниже холки и относительно коротких ног. На его спине сидели три птицы.

Не двигаясь с места, Стивен достал подзорную трубу (его внезапно наполнило некое иррациональное опасение) и, насколько позволяли дрожащие руки, сфокусировал ее на носороге. Поскольку до животного было немногим больше сотни ярдов, это позволило добиться очень сильного приближения. Стивен даже разглядел, как животное закрыло глаза. Кажется, носорог недавно валялся в грязи — она сохла на его массивной спине. Покинув илистый берег, он собирался поспать на траве, мордой вверх по травянистому склону, недалеко от озера. Последние вопли орангутанов его разбудили, а теперь он снова засыпал.

Это оказалось только видимостью. Носорог думал. Он снова открыл глаза, с чудовищной силой вдохнул и выдохнул, поднял голову, понюхал воздух по сторонам, поднял уши и привел себя в движение — удивительно легкое для такой массы, прямо вверх по холму. Наблюдая, Стивен вспомнил репутацию чудовищной силы и жестокости, слухи о потрошении слонов, многочасовое вытаптывание зарослей колючек из чистой слепой ярости и злонравия, швыряние быков, как будто они мячики. Скорость все нарастала, толстые короткие ноги мелькали, пока животное разгонялось. Вдали Стивен заметил на склоне еще одного носорога, где-то в четверти мили. Еще один самец, также бежавший плавным, мощным и очень быстрым аллюром.

На полпути их траектории пересеклись. Наполовину повернувшись, они ударились плечами так, что подняли облако пыли, но не покачнулись. Оба завершили поворот и помчались наравне вниз, все быстрее и быстрее, прямо на Стивена. Земля чудовищно дрожала, Мэтьюрин вскочил на ноги, и тут они с чудовищным грохотом пронеслись мимо в сторону озера. В ярде от уреза воды они с проворством кабанов развернулись и помчались вверх по склону плечом к плечу, сверкая копытами, пока не перемахнули через гребень и не исчезли из вида.