Подъем по Тысяче ступеней, пусть и утомительный, получился не менее радостный, чем его предвкушение. Спуск оказался куда как более утомительным, частично из-за чрезвычайно сильного теплого дождя, начавшегося, когда Стивен перебрался через край кратера. Дождь лил так, что в пятидесяти ярдах ничего не было видно, а брызги намочили до пояса. Еще дождь скрывал истертые неровные ступени, делая спуск по ним тревожным, напряженным, требующим внимания. Но за физическим напряжением таилось еще большее счастье, чем прежде. Счастье от превзошедшей ожидания реальности и от чего-то похожего на божественное видение.

Оно сияло внутри, под мокрым соломенным плащом, которым Стивена снабдили монахи, и все еще сияло, когда он спустился с последних ступеней на уровень дуриановой рощи. Дождь закончился так же внезапно, как и начался, лес наполнился звуками бегущей воды.

Стивен в ожидании огляделся, но никого не увидел и сунул руку за пазуху (единственное умеренно сухое место) – там на веревке висели его часы с репетиром. Когда Стивен наклонил голову, крохотный колокольчик дал понять — он прибыл на полтора часа позже назначенного времени. Мэтьюрин заметил крупы лошадей, сверкнувшие под защитой индуистской башни. За ними виднелась пирамида длинных пальмовых листьев, перевернутых так, чтобы не пропускать влагу, а внутри нее — Сеймур и два курящих табак малайца.

— Господи, сэр, — воскликнул Сеймур, вскочивший при виде доктора с видом глубокой озабоченности. — Прошу прощения, я думал, это орангутан.

— Я что, похож на орангутана, мистер Сеймур?

— По правде говоря, сэр, мне так кажется.

— Наверное, это соломенный плащ виноват, — признал Стивен, посмотрев на собственную руку. — Но поначалу он был славным и прочным влагозащитным одеянием. Надеюсь, я не заставил вас долго ждать?

— Господи, нет, сэр. Думаю, вы точны до минуты или близко к этому. Мы приехали довольно рано, как приказал капитан.

— Как поживает мистер Обри?

— Когда я его последний раз видел, сэр, в прекрасной форме. На днях взлетел на грот-брам-салинг — подумайте, сэр, в его-то годы! Но сейчас он отправился со штурманом исследовать берег. Хотите перекусить, сэр? Я вам цыпленка захватил. Его подстрелил мистер Эллиот.

— Превыше всего хотел бы съесть цыпленка. Позавтракал я на рассвете лишь горстью риса.

Он поприветствовал малайцев — угрюмую, промокшую, сердито глядящую парочку, совсем непохожую на даяков. Они кланялись и отвечали вежливо, но настаивали, что времени терять нельзя. В лесу и на равнине потоп. Нужно поспешить, чтобы вообще иметь возможность вернуться.

— Ну что ж, своего цыпленка я все же съем, — ответил Стивен, усаживаясь. — Как мистер Эллиот его подстрелил? Для дичи из джунглей слишком крупная птица.

— Истинная правда, сэр, но он-то думал, что это дичь из джунглей. Он так думал про всех них, — Сеймур указал на обглоданные кости на земле, — и палил, пока из дома не выбежала женщина и не вылила на него и ружье ведро воды. Поднялась жуткая шумиха, и ему пришлось раскошелиться. Но это оказалось ерундой по сравнению с шумихой в городе на следующий день, сэр, люди носились повсюду, вопили и палили из ружей. Словно революция...

— Пойдемте, туан, — обратился к Стивену тот из малайцев, что был старше, мрачнее и сильнее промок. — Лошади оседланы. Пора в путь.

Цыпленок, любезно предоставленный Сеймуром, несколько часов пропутешествовал в брезентовой сумке по тропическому лесу. На вкус он так напоминал лекарство, что Стивен бросил его без особых сожалений и встал на отсыревшую траву.

— Давайте помогу ногу в стремя поставить, сэр, — предложил Сеймур. 

Стивен, взлетев в седло с его помощью, понял, что для Сеймура он тоже пожилой человек. В один ряд выстроились и другие признаки заботы: его перевели по оживленной улице в Батавии, ему помогли снять сапоги в Бейтензорге. Раскрылась и тайна полураслышанной рекомендации о том, что писарь должен «заботиться о старике». Может, дело в очень старом, изношенном, выцветшем на солнце парике?

— Расскажите мне о революции, — начал Стивен, но прежде чем Сеймур ответил, они выехали из зарослей дуриана на дорогу домой, и теперь лошади цепочкой скользили вниз по грязному потоку.

Прежде чем снова начался дождь, Стивен из случайных фраз сумел извлечь всю ту немногую информацию, которой обладал Сеймур. Фактами он не владел, но вполне передал атмосферу кризиса. Говорили, произошло вооруженное восстание, визиря в цепях бросили в тюрьму, а султан спешит обратно. Во время следующей остановки в совершенно другом контексте Сеймур сообщил, что французы накренили свой корабль, кренгуют его. Повысив голос, дабы перекричать шум дождя, он заявил, что время они выбрали чертовски неудачное, крысы сухопутные.

Для путешествия тоже чертовски неудачный момент. Следующие часы, пусть их прошло и не очень много, казалось, длятся вечно. Лесные пиявки еще ни разу не были столь активными, проворными и предприимчивыми. Когда отряд наконец-то достиг затопленной равнины, оказалось, что конские пиявки еще хуже.

Во время остановок, когда можно было общаться, Стивен попытался выяснить, что происходит, у малайцев, но те мало что сообщили. Могли не знать, могли бояться, и уж точно считали его виноватым в том, что они совершенно отвратительно проводят день. Настаивать в таких условиях было, очевидно, бессмысленно.

Когда они все-таки добрались до города, тот сам представил больше информации. Прабанг захватило лишь краем ливня. Хотя река помутнела, поднялась и покрылась бревнами и ветками, сами улицы оказались лишь мокрыми. В это вечернее время они должны кишеть людьми, но нет никого. Даже яванское заведение Мэтьюрина оказалось закрытым и темным. Единственный свет — оранжевое мерцание над крышами дворца. Единственный звук, кроме шума реки — сумбурный гвалт за его стенами.

Бедных охромевших лошадей отвели в конюшню, малайцев вознаградили. Стивен, зная, что молодые, даже самые добрые и внимательные, на самом деле менее выносливы, нежели старики, отвел Сеймура на корабль, велел Макмиллану убрать абсолютно всех пиявок, прежде чем допускать мичмана к койке (мальчишка спал стоя), а потом отправился к ван Бюрену.

— Как я рад, что вы сова, — признался он, с трудом усаживаясь. — Туго бы мне пришлось иначе. Мой бордель закрыт.

— Вам нужно снять одежду, — посоветовал ван Бюрен, пристально осматривая друга, — а когда мы избавимся от всех паразитов, растереться полотенцем и надеть халат. Потом омлет и кофейник дадут вам снова почувствовать себя человеком.

— Дорогой коллега, — поблагодарил Стивен шесть чашек спустя, — вы в жизни не делали более точного прогноза. Но я прерываю вашу работу.

— Вовсе нет. Я всего лишь упорядочиваю шкуры, которые вы так любезно мне прислали. На самом деле, я очень вам благодарен: среди них ни разу не виденная мною нектарница и то, что я считаю новым подвидом альпийских галок. Расскажите, как прошло ваше путешествие.

— Кумай оказался ближе к раю чем все, что мне скорее всего предстоит увидеть в этой жизни или следующей. Не могу найти достаточно слов, дабы возблагодарить судьбу за возможность его посетить. Я общался с орангутанами, они меня за руку держали. Видел долгопята... неизмеримые сокровища. Но позвольте рассказать вам обо всех бесконечных деталях позже. Вначале, прошу, сообщите, что здесь происходит.

— Прежде чем я отвечу, — попросил ван Бюрен, подняв одну руку, — скажите, добыли ли вы долгопята для вскрытия?

Стивен покачал головой, вспомнив о простодушном маленьком существе, уставившемся на него огромными глазами из-за фонаря Ананды.

— Я пообещал никого не убивать там, и, знаете, человеку нужно иметь каменное сердце, чтобы убить долгопята.

— Что касается приматов, у меня сердце каменное. А долгопят — самый странный из них. Но, возвращаясь к нашей теме, — ван Бюрен посмотрел на Стивена, склонив голову на бок, — вы правда хотите, чтобы я вам рассказал о текущих делах?

— Разумеется.

— Что ж, — ван Бюрен все еще смотрел насмешливо, — Хафса и ее семья последовали тому, что я собирался назвать вашим советом, но что, как выяснилось, должен назвать сведениями из неких внешних источников. С третьей попытки их люди застукали Абдула в постели с Ледвардом и Рэем. Европейцы сослались на гарантии безопасности со стороны султана, и визирь дал им уйти, но Абдула поспешно увели, а к султану отправили гонцов. Друзья Абдула устроили беспорядки, но люди визиря и оставшиеся в городе даяки из стражи султана их быстро подавили. Беглецов сейчас ищут. Вот почему все дома заперты.

— Вижу, вижу. — После долгой паузы Стивен поинтересовался: — Как вы думаете, чем это все закончится?

— Не знаю. Милое личико Абдула может спасти его шкуру, а может и нет. Я просто не знаю. Кстати, надо было раньше вам сказать — ваш клерк из Пондичерри...

— Лесюер?

— Лесюер. Его убили. Пожалуйста, предупредите мистера Фокса о том, что необходима сугубая осторожность. Он скорее всего прибудет сюда утром, до султана и его свиты. Хорошо бы посоветовать ему отправиться на борт корабля, вам тоже. Наемные убийцы в Прабанге — пучок на пятачок, а яд легкодоступен.

— Думаю, да.

— Найду вам сейчас пару пистолетов и отправлю Латифа и сторожа проводить вас.

Шлюпка отчалила и отправилась к кораблю. Стивена, вялого от усталости, втянули на борт. Ричардсон довел его до койки, и прежде чем погрузиться во что-то вроде комы, он услышал голос: «Публичный дом закрыли, доктор вернулся в родную постель». За этим последовал добродушный смех.

Восемь склянок утренней вахты пробились сквозь очень плотный туман сна. Стивен поднял голову, осознавая необходимость спешить, но не природу спешки. Несколько мгновений спустя ситуация прояснилась, и он громко позвал Ахмеда. После первой живительной чашки он приказал: «Ахмед, мне нужно побриться и надеть выходной черный сюртук».

С первой склянкой предполуденной вахты он вышел на квартердек, гладко выбритый и прилично одетый, посмотрел на чистое безмятежное небо и попросил: 

— Дорогой мистер Филдинг, доброго вам утра. Можно ли выделить мне шлюпку, чтобы отправиться на берег, и пару морских пехотинцев для охраны? Мне нужно повидать мистера Фокса, а в городе немного неспокойно.

Фокс приехал часом ранее. Он пребывал в состоянии интенсивного, но сдерживаемого восторга, и его приветствие, пусть дружеское и даже фамильярное, было совершенно отстраненным.

— Одного из моих информаторов убили, — сообщил Стивен. — Рискну предположить, вы знаете о том, что Ледвард и Рэй все еще на свободе. Есть вероятность не только открытого убийства, но и тайного отравления. Совершенно надежный источник сообщил мне, что вам надо быть очень осторожным.

— Благодарю за предупреждение. Что они на свободе, я и вправду знал. Едва успел добраться до дома, как пришло письмо от Рэя. Он предлагает свидетельствовать против Ледварда в обмен на защиту и переезд в любую другую страну или остров. Вот оно.

— Он должен считать, что вы крайне враждебны Ледварду, — заметил Стивен, взглянув на письмо.

Фокс ухмыльнулся.

— Надеюсь, ох как я желаю, чтобы он умер одной смертью с Абдулом. Единственное чего я опасаюсь — представлений о чести султана. Он выдал им охранную грамоту, а султан столь чувствителен в подобных вопросах, что даже визирь не рискнул арестовать тех двоих. Хотя уверен, их могли схватить втайне, на случай если султан изменит свое мнение — во французской миссии их не видели. Но в любом случае, думаю можно сказать, что договор у нас в руках, если говорить по-простому.

— Давайте не будем говорить ничего такого. Мой лучший источник сообщает, что лишь случай может решить, изменит ли Абдул ход дела своим прелестным личиком и глазами газели.

— Все зашло так далеко? Действительно? — лишившись самообладания воскликнул Фокс. Он поискал подтверждения на лице Стивена. — Мне надо идти. — Он позвонил и приказал обеспечить охрану. — У меня встреча с визирем. Султан возвращается ближе к вечеру. Будет полное собрание совета, и решение примут сегодня. Ваш балкон в... вашем жилище в городе выходит на дворец. Могу я вас сегодня вечером посетить? Я ни слова не слышал о вашем визите в Кумай — вы же, конечно, его посетили?

***

— Прошу прощения за появление в таком виде, — извинился посланник, облаченный в мундир офицера морской пехоты и в синих очках, — но я подумал...

— Крайне разумная предосторожность, сэр, — заверил Стивен. — Ничто так не маскирует человека, как красный мундир. Пожалуйста, заходите и устраивайтесь на балконе — там накрыт легкий ужин. Морские огурцы и тепловатое вино из Макао — гордость заведения, но всегда можно попросить чая или кофе. А довольно скоро, после захода солнца, вы увидите, как восходит сверкающая огромная звезда над мечетью Омара. Джек Обри рассказал мне, что это Юпитер. Будь он здесь со своим телескопом, то показал бы вам четыре маленьких луны.

— Прошу прощения, — открыла дверь партнерша Стивена, посмотрев на Фокса с крайним любопытством, — но я панталоны забыла.

— Прежде чем сюда приехать, — рассказал Стивен, когда они устроились на балконе, выходящем на самую оживленную улицу, открытое пространство перед мечетью Расула, стену и внешние дворы дворца, — я, как и все, читал о малайцах, впадающих в буйство, или, точнее, в амок. Но уж точно не ожидал, что увижу в таком состоянии двоих сразу при первом же моем наблюдении этого феномена. Один промчался по этой улице меньше часа назад, прорубаясь сквозь лихорадочно вопящую толпу, рубя направо и налево. Позади — кровавый след, впереди — убегающее стадо людей. Но его остановил и убил даяк с копьем. Потом, когда народ столпился вокруг тела, болтая, смеясь и тыча в него крисами, вон по тому проулку примчался еще один безумец, пронзительно визжа, и толпа снова разбежалась. Он скрылся из виду куда-то направо, ранив двоих по пути. Какова его судьба — не знаю, но пять минут спустя люди уже прохаживались тут, разговаривали, продавали и покупали, обмахиваясь веерами, будто ничего не случилось.

— Странно жестокая и кровавая страна временами, — ответил Фокс. — Хотя, может быть, лучше сказать «равнодушная».

Ели они молча, пробираясь через ряды тарелок. Тени удлинились. Фокс копался в чаше с креветками, но вдруг поднял голову и замер. 

— Должно быть, прибыл султан, — заметил он.

Барабаны и трубы стали громче, потом внезапно еще гораздо громче — процессия повернула за угол и шеренгой вошла во внешние ворота дворца. Внутри — еще больше труб, и дующий с моря ветер принес крики, будто они совсем рядом.

— Прежде чем станет темно, хотел бы показать вам зарисовки, сделанные в Кумае, — сообщил Стивен. — Они неумелые и сильно пострадали от дождя, особенно внешние листы, но могут дать вам определенное представление о том, что я увидел.

— Ох, прошу, пожалуйста! — воскликнул Фокс, его поведение сразу изменилось. — Жажду посмотреть, что вы оттуда принесли.

— Вот моя попытка зарисовать громадную фигуру, доминирующую в храме. Камень — гладкая, светло-серая мелкозернистая вулканическая скала. Рисунок не передает ни ощущения грандиозного умиротворения, ни чувства, что она гораздо больше, чем реальные двенадцать футов, когда стоишь рядом. Не так легко по нему и разобрать, что поднятая правая рука обращена ладонью наружу.

— О, я руку могу очень хорошо различить. Отличный рисунок, Мэтьюрин, я очень вам благодарен. Это Будда в позе абхая-мудра, значащей «Не бойся, все хорошо». Какое предзнаменование! Насколько я знаю, в этих краях другие подобные статуи неизвестны.

— Вот замеренные шагами планы. Вот это я назвал притвором, там я спал. Это резьба на высеченном из камня фризе — там, где крыша притвора подходит к основному зданию. Отметки показывают, где балки нарушают фриз, местами его закрывая. Очевидно, резьба старше крыши.

— О да, — согласился Фокс, с превеликим вниманием изучая рисунки, — они и правда очень древние. Древнее, наверное, всех, какие я видел в Малайзии. Господи, какое открытие!

Пока еще оставалось достаточно света, он попросил Стивена пройтись по рисункам снова и снова:

— Жалко будет просить принести лампу. Все планы и рисунки я отчетливо представляю в уме и могу следовать за вами шаг за шагом, если бы вы любезно согласились описать все увиденное.

— Так мы до следующего года просидим, но общее впечатление постараюсь передать. Стоит ли мне начать с нектарницы, которые в этих местах заменяют колибри? Вас интересуют нектарницы?

— Очень умеренно.

— Может, орангутаны?

— По правде, Мэтьюрин, я знаком уже со столькими орангутанами, что я ради еще одного и улицы не перейду.

— Что же, что же, тогда мне лучше начать с индуистского храма и ограничиться святынями и их окрестностями.

Так он и сделал. Пока рассказ вел его по Тысяче ступеней, святыня за святыней, солнце садилось в море на западе. Когда он перешел к описанию первого взгляда на храм, его былому величию и взаимному расположению частей, взошел Юпитер.

Стивен достиг притвора, открывающейся двери храма, солнечного света, показавшего ему статую внутри, и Фокс заметил:

— Вполне согласен. Испытываю куда большее чувство благочестия, святости, отстраненности и отрешенности от этого мира в строгих буддистских храмах древних традиций, чем в любом другом, кроме самых аскетичных, христианских монастырей.

Фокс разразился длинной вводной фразой о своих путешествиях на тибетскую границу и на Цейлон, но тут из дворца донеслась недружный гул барабанов и цимбал, ружейный залп, звуки труб и протяжный рев горна. За этим последовал более слаженный барабанный бой. Внутренний двор залил свет десятков фонарей. Затем они заметили колеблющийся оранжевый отсвет пламени, все усиливающегося и усиливающегося, пока его языки не стали иногда подниматься выше наружной стены. Дым плыл прямо на Мэтьюрина и Фокса, пока они беззвучно сидели на балконе. Хриплый горн протрубил снова, а пламя окрасилось кроваво-красным — будто кто-то пороха подсыпал.

— Кто-то доиграется с огнем, — заметил Фокс. — Молю Господа, чтобы это был Ледвард. Молю Господа о том, чтобы прямо сейчас на его шее затягивали мешок.

Из дворца доносились крики — громкие крики и смех, может быть, и приглушенные вопли. Пламя взметнулось еще выше, снова вернувшись к обычному цвету. Стало больше фонарей и криков — будто толпа бунтует или впадает в истерику. Невозможно было сказать, как долго все это длилось. Пару раз Стивен заметил крупных летучих мышей, пролетающих между ним и отблесками пламени. Все это время Фокс стоял, сжав руками перила, в полной неподвижности и едва дыша.

Со временем гул толпы утих, огонь ослаб так, что языков стало не видно, барабаны затихли, а фонари убрали. Осталось лишь красноватое мерцание за стенами.

— Что случилось? Что произошло? — воскликнул Фокс. — Что именно там произошло? У меня во дворце никого, и я не могу нанести визит до конца поста в честь наследника. Я даже совет повидать не могу. Действия же исходя из каких-то слухов или неточных сведений приведут к катастрофе, но я должен действовать. Вы можете мне помочь, Мэтьюрин?

— Я знаю человека, которому станут известны подробности через час, — холодно ответил Стивен. — Нанесу ему визит завтра утром.

— Можете отправиться к нему сейчас?

— Нет, сэр.

Стивену на деле не было нужды наносить визит ван Бюрену — они встретились на буйволином рынке. Некоторое время они обсуждали диких родственников этих животных — бантенга и гаура. Любой из них мог дышать на Стивена ночью в Кумае, оба — существа огромного размера. Лишь потом Стивен поинтересовался:

— Моему коллеге необходимо знать, что случилось ночью. Спасли ли Абдула его прелестное личико и глаза газели?

— Когда Хафса с ним покончила, не осталось у него ни прелестного личика, ни глаз газели. Нет. Ему на шее затянули мешок и били, гоняя по кругу вокруг костра до тех пор, пока побои и перец с ним не покончили.

— Ледвард и Рэй?

— Их не тронули. Некоторые считали, что их все-таки схватят, невзирая на неприкосновенность, но, по-моему, султана от всего этого тошнит. Тело Абдула отдали семье для похорон, а не выбросили на улицу, а этим двоим всего лишь запретили появляться при дворе.

Джек Обри всегда, даже в детстве, считал одним из величайших наслаждений в мире управлять маленькой, хорошо построенной, способной держать круто к ветру шлюпкой, как самой чистой разновидностью мореходного дела — натянувшийся парус в одной руке, румпель дрожит под согнутым коленом, шлюпка немедленно отвечает на их движения, на волны и ветер. При умеренном ветре и волнующемся море эта радость более оживленная, яркая, но есть свое мягкое очарование и в том, чтобы скользить по спокойной воде, выжимая каждую унцию тяги из самого слабого ветра. Бесконечно разнообразное удовольствие.

Но покинув мичманскую берлогу, на шлюпке под парусом он ходил очень редко, и почти никогда - ради собственного удовольствия. Будучи пост-капитаном, которого обычно перевозили во всем великолепии собственного катера, он едва мог припомнить полдюжины случаев. Помимо всего прочего, капитан (пусть даже с таким сознательным и умным первым лейтенантом как Филдинг) обычно ведет очень занятую жизнь. Ну, по крайней мере, Джек Обри такую и вел.

«Диана» ему нравилась — честный, стойкий, хоть и не вызывающий восторга корабль. Но Джек вовсю наслаждался, отдыхая от нее. Исследование берега Пуло Прабанга с мистером Уорреном, способным гидрографом, само по себе удовольствие, но главное очарование этих дней — хождение под парусом, столь разнообразное, как только можно пожелать, плавание, рыбалка и стоянка на пустынном берегу на закате, чтобы съесть поджаренную на углях из плавника добычу и выспаться в палатках или на подвешенных между пальм гамаках. Они плыли на восток, следуя изгибу почти круглого острова, до его северной оконечности. Прошли несколько деревень, в том числе Амбелан — крохотный порт, куда изгнали французский фрегат «Корне» и его слишком веселую команду. Теперь они возвращались назад, проверяя ранее взятые пеленги и измеренные глубины и выполняя программу Гумбольдта. Они замеряли температуру на разных глубинах, соленость и тому подобное, но ничто из этого не требовало особого труда. Сейчас Джек направлял малый катер «Дианы» в узкий проход между мысом прямо по курсу и островком прямо за ним. Он шел так круто к порывистому ветру с вест-зюйд-веста, как только мог. Хорошо построенную шлюпку с обшивкой внакрой сносило слабо. Он решил, что вполне можно пройти через пролив этим галсом.

Бонден, пусть и заслуженный старшина капитанской шлюпки, не прикасался к румпелю после отплытия из Прабанга. Он был уверен, что капитан справится. Штурман Уоррен плавать не умел и считал, что хотя у капитана может и получиться, но лучше бы он даже не пытался. Юсуф, которого взяли как переводчика и потому, что он различал хорошее и дурное (по крайней мере касательно рыбы и фруктов), пребывал в убеждении, что это невозможно. Но как мусульманин он принимал это стойко — что предначертано, то предначертано, с судьбой не спорят. В любом случае, он был морским малайцем, и что в воде, что на суше чувствовал себя одинаково дома.

Должно было иметься и пятое мнение — Бампфилда Эллиота. Джек собирался взять его с собой — пусть юный Эллиот не моряк и никогда им не станет, но Джеку он нравился. Как капитан «Дианы», он вынужден был адресовать второму лейтенанту жесткие слова гораздо чаще, чем это принято или приятно. Он надеялся, что перерыв наладит отношения. Не то чтобы Эллиот стал затравленным, мрачным или обиженным. Скорее его разум подавил чувство вины и неадекватности, а также неуважения, с которым к нему относились на борту «Дианы». Но за день до отплытия, когда Филдинг заново чернил реи фрегата, работавший на высоте матрос уронил ведро. Оно вполне могло упасть без вреда — на палубе было очень мало людей. Сто к одному, что оно оставило бы всего лишь черное пятно, которое предстояло отскребать ютовым, но в итоге ударило Эллиота по уже поврежденному плечу — лейтенант был таким же невезучим, как и некомпетентным.

Мыс, пролив и остров становились всё ближе, гораздо ближе. Джек, склонившись и вглядевшись вперед, заметил, что высокий берег отражает ветер так, что он проведет его по середине прохода — на отливной волне было заметно легкое поперечное волнение. Его разум сразу же начал вычислять скорость, инерцию, расстояние, оптимальный курс и предоставил ему ответ меньше чем за секунду, в сотне ярдов от скалы. Еще несколько мгновений спустя Джек увалился, набрал ход, и мощный импульс пробросил его сквозь пролив прямо против ветра. Грот дернулся, шлюпка завернула за мыс и пошла вдоль его дальней стороны. Экономия пяти ничего не значащих минут — невеликая победа, но приятно почувствовать, что старые навыки не пропали.

Побережье этой части Пуло Прабанга оказалось сильно изрезанным. Фьорд, в который они заходили, имел спутника дальше. Длинные узкие заливы разделялись мысом Бугис, так что на своей карте Джек первый обозначил как Восточный залив Бугис, а следующий — как Западный. Но на «Диане» его все звали «Французский ручей», потому что на его восточном берегу располагался Амбелан, в гавани которого стояла «Корне».

Дорога из нескольких рыбацких деревень и маленьких городков шла в Прабанг по возможности вдоль берега и пересекала обе бухты. Джек планировал высадиться в дальней части первой, пройтись по берегу до дороги, а по ней — к западной стороне следующей. Оттуда можно было через залив рассмотреть «Корне». Даже после плавания ему хотелось пройтись, и уж точно не пропало желание посмотреть, как там справляются французы. Он знал, что они кренгуют свой корабль — опасное дело на побережье с такими сильными приливами, и хотел посмотреть на ход работ, хотя бы с профессиональной точки зрения.

Во время первой части плавания шлюпка пересекла устье Западного залива Бугис, но в сам залив Джек не заходил, пусть даже ветер благоприятствовал. Он желал избежать любых неблагоразумных действий, способных помешать переговорам Фокса с султаном. Но вряд ли его поведение сочтут неподобающим, если он, во время прогулки, посмотрит на «Корне» с другого берега залива. Тем более что французские офицеры постоянно брали с собой в Прабанг подзорные трубы, чтобы рассматривать «Диану». Потом, насмотревшись вдоволь и взяв новый набор пеленгов, он продолжит прогулку, перейдет следующий выступ берега и на дальней стороне и постучав по дереву, обнаружит вытащенную на берег шлюпку и дым вечернего костра.

Когда в голове Джека зазвучало слово «ужин», Юсуф и Бонден выловили рыбу — прекрасную серебристую рыбину фунта на два или три, с багряными глазами и плавниками.

— Рыба-паданг, туан! — воскликнул Юсуф — Хорошая, очень хорошая, отличная рыба!

— Тем лучше, — отозвался Джек.

Он раздернул шкоты, мягко подведя катер к берегу, аккуратно выбрался из него (ботинки и матросский мешок он повесил на шею), оттолкнул шлюпку от берега, крикнул: «Тогда до вечера в бухте Пэррот» и сел на теплый песок высушить ноги.

Уоррен ответил радостно, но Бонден, пусть и снова занявший законное место на корме, раздосадовано покачал головой. Лучше бы капитан взял с собой абордажную саблю и перевязь с пистолетами, а еще лучше — мушкет и пару хорошо вооруженных матросов.

Песок оказался розовато-белым, в отличие от черного вулканического в Прабанге, и приятно плотным. Джек, высушив ноги и обувшись, уверенно шагал, прищурившись от солнечного сияния, и уже дошел до конца залива и идущей выше линии прилива дороги.

Свернув на нее, через пять минут он оказался в благословенной тени саговых пальм. Они густо росли с обеих сторон почти до самой деревни. Совершенно необитаемые заросли — ни людей, ни животных, едва ли хоть одна птица, только мириады насекомых. Джек их едва видел и совершенно не узнавал, но они создавали постоянный звон, столь вездесущий, что несколько минут спустя он его уже не замечал, кроме тех редких случаев, когда гудение внезапно прекращалось.

Саговые пальмы — не слишком красивые растения: толстые и низкие, с пыльными бледно-зелеными кронами. Одиночество среди этих деревьев давило на Джека, и он с удовольствием наконец-то вышел из их тени на рисовые чеки за деревней в глубине Западного залива Бугис. На чеках работали люди, некоторые бросали ему вслед взгляды без особого интереса, а тем более удивления. То же самое и в деревне, едва ли обитаемой в это время дня. Здесь стала ясна и причина этого очевидного равнодушия, когда открылся вид на весь длинный залив с Амбеланом на восточном берегу. На его причале собралась целая толпа, а у берега стояли на якоре две китайских джонки. Разумеется, местные жители привыкли к чужакам.

За деревней дорога карабкалась на вершину длинного каменистого мыса, образующего второй берег залива. Наверху Джек, уже здорово вспотевший, повернул направо, чтобы выйти в точку напротив маленького порта. Там он обнаружил тропинку, вьющуюся между булыжниками и низкой, прижатой ветрами растительностью. Вскоре он обнаружил, зачем она нужна: внизу на берегу во множестве валялись обломки скал, некоторые — далеко в воде. На многих из них стояли рыбаки, забрасывающие длинные бамбуковые удочки в умеренный прибой прилива. К каждой группе камней от тропинки отходило свое ответвление.

Пройдя где-то с милю, Джек свернул на одно из них и спустился по склону более чем на полпути, к четко очерченной границе между зонами, в которой ветер дул достаточно сильно и постоянно, чтобы не давать разрастаться деревьям и кустарникам, и зоной в тени дальнего мыса, где все росло в обычном диком изобилии — деревья, ротанговые пальмы, панданусы, а вдоль всего берега тысячами грациозно взмывали вверх кокосовые пальмы. В нескольких шагах от места, где он остановился, виднелся небольшой уступ с родником, выбивающимся из склона холма, густыми зарослями мягкого папоротника и невероятным разнообразием растущих на камнях, в глубоком мху, на деревьях и кустах орхидей любых размеров, цветов и формы. «Господи, вот бы Стивена сюда», — пожалел Джек, усевшись на удобную осыпь и доставая из мешка маленькую подзорную трубу и пелькомпас.

Эти слова он снова повторил позже, когда в поле зрения подзорной трубы тяжело пролетела крупная черно-белая птица с большой рыбой в когтях. Подзорная труба была карманной моделью невеликой силы, но благодаря тому, что противоположный берег был залит светом, а воздух необычайно чист, Джеку открывался прекрасный вид на «Корне». Ее действительно накренили на левый борт на отмели чуть к северу от города, так что медная обшивка сверкала на солнце. Корабль привязали к нескольким необычно крупным деревьям; одно из них (а может, увивающая его лиана) снизу доверху покрывали багряные цветы. «Ох, вот бы мои розы так цвели», — между делом подумал Джек, вернувшись мыслями к заплесневелым, покрытым тлей, но столь любимым зарослям в Эшгроу.

Но что-то было не так. Чего-то не хватало. Вот все пожитки фрегата в аккуратных, укрытых брезентом штабелях. Вот его орудия, разумно установленные для отражения атаки и с моря, и с суши. Вот палатки экипажа, но где же сами люди? Несколько человек копошились на медной обшивке, несколько возились на мостках там, где глубоко под правой скулой сняли обшивку, но не видно было обычной для подобных ситуаций лихорадочной активности, когда всех матросов подгоняют, трубят сигналы, а в воздухе свистят линьки. Кое-кто даже играл в петанк на ровном, лишенном растительности участке берега под кокосовыми пальмами, а десятки сослуживцев наблюдали за ними. Другие, очевидно, спали в тени деревьев.

Пока Джек обдумывал увиденное, он услышал стук камней на тропинке наверху, и мимо него спустился человек с курительной трубкой. Мужчина окликнул его по-малайски, и Джек ответил дружелюбным восклицанием, которое, похоже, удовлетворило и рыбака и еще одного прошедшего чуть позже человека. Но вот третий остановился и оглянулся. Джек разглядел, что, пусть он столь же смуглый, как и островитяне, но на деле он европеец, без сомнений француз.

— Капитан Обри, сэр, верно? — улыбнулся он.

— Да, сэр, — ответил Джек.

— Вы меня вряд ли помните, сэр. Моя фамилия Дюмениль. Имел честь быть представленным вам на борту «Дезэ», когда им командовал мой дядя Гийом Кристи-Пальер.

— Пьеро! — воскликнул Джек. Выражение холодной отстраненности на его лице сменилось неприкрытым удовольствием, когда он узнал в длинноногом лейтенанте маленького толстого мичмана. — Как же я рад тебя видеть. Садись. Как твой дорогой дядя?

Дорогой дядя на линейном корабле взял в плен Джека и его первый корабль, маленький бриг «Софи», в далеком 1801 году на Средиземном море. Со своим пленником он обращался прекрасно, и они подружились. Вызреванию дружбы способствовало и то, что у Кристи-Пальера имелись родственники-англичане, на этом языке он хорошо говорил. Его племянник Пьер мирное время провел в школе в Бате и по-английски говорил еще лучше. Они обменялись новостями о былых соплавателях. Дядя Гийом стал адмиралом (о чем Джек отлично знал), но изнывал на кабинетной работе в Париже. Очевидно, Кристи-Пальер следил за карьерой Джека так же тщательно, как Джек — за его.

Дюмениль без малейшей неприязни рассказал об изумлении и восхищении, с которыми они встретили новость о захвате Джеком «Дианы», и продолжил:

— Я, конечно же, видел вас на приеме у султана, и еще пару раз, когда ходил смотреть на бедную «Диану» из Прабанга. Конечно, какие-либо знаки внимания оказывать не стоило бы, но я думаю, вы вполне можете в качестве ответной любезности сходить посмотреть на бедную «Корне». Мне известно, что некоторые из вашей команды этим занимались, причем прямо с этого места.

— Без сомнения, обзор отсюда отличный, — ответил Джек, после чего демонстративно замолк.

— Что ж, сэр, — в некотором смущении продолжил Дюмениль, — не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь кренговать корабль без помощи верфи и плавучего крана?

— Никогда. Точнее, ничего крупнее шлюпа. Могут случиться неприятности с мачтами, тимберсами...

— Да, сэр. Они и случились. Я не хочу ни в малейшей степени критиковать капитана или сослуживцев, случившееся скорее проходит по части божественной воли, но могу сообщить, что корабль скорее всего не удастся спустить на воду до следующего сизигийного прилива, маловероятно, что удастся сделать это и со следующим сизигийным приливом, а на деле — хорошо если до следующего года. Рассказываю вам это в надежде, что вы не попытаетесь его захватить и мы не проломим друг другу головы без всякой пользы. Два линейных корабля, встав на якорях в бухте и стараясь так, что рвутся тросы и ломаются якорные шпили, не сдвинут его с этой проклятой отмели. С тем же успехом можете попробовать увести Кордуанский маяк.

Дюмениль не вдавался в дальнейшие детали «неприятностей» (Джек подозревал как минимум безнадежно перекошенную грот-мачту и несколько разошедшихся стыков), но продолжил рассказ о прочих злоключениях. Население Амбелана относилось к французам все более враждебно. На двух филиппинских судах дезертировала большая часть испанских судостроителей и немало матросов. Фрегат пребывал в состоянии крайней бедности. Неделями все — капитан, кают-компания, вообще все — жили на древних корабельных припасах, поскольку корабельными деньгами злоупотребили, и казначей едва мог позволить купить хотя бы самый дешевый рис.

Кредитовали их с самого начала неохотно, а сейчас вообще отказали. Китайские торговцы не принимали парижские векселя даже с девяностопроцентной комиссией.

— К счастью, — рассмеялся Пьер, — хватает этой красивой рыбы, паданга. Когда вода поднимается, они ходят по две-три по срезу воды. Клюют на перо или на кожуру от бекона, будто окунь дома. Посмотрите, как они их вытаскивают из воды!

Так оно и было. Среди камней мелькнули четыре-пять серебряных пятна; прилив как раз почти достиг высшей точки.

— Пьеро, дорогой собрат, — заметил Джек, вставая, — тебе надо бежать вниз, или упустишь прилив, а худшего о моряке я не скажу. Пошлю тебе небольшой подарок с каким-нибудь малайцем, не забудь черкнуть записку, что все получил. На этих островах полно проклятых воров, сам же знаешь.

— О, сэр, вы очень добры, но я не могу ничего принять от офицера, который, технически говоря, враг. И я не имел в виду, говоря о бедности...

— Quelle connerie , как бы выразился твой дядя. Я что, ничего от него не принимал? О нет, вовсе нет, ничего подобного. Всего лишь пятьдесят гиней и целую серию лучших обедов в моей жизни. То же самое было с американцами, когда они нас захватили. Бейнбридж с «Конститьюшн» буквально нагрузил меня долларами. Не будь ослом, Пьеро. Пошли мне словечко, если придумаешь скромное нейтральное место, в котором можно встретиться, а если не получится — дай о себе знать, как только подпишут мир. Твой дядя мой адрес знает. Благослови тебя Господь!

***

— Что ж, Стивен, — поприветствовал друга Джек, — вот и ты, вернулся со своих Богом забытых ступеней живой и невредимый, чему я очень рад. Как же хорошо обнаружить тебя на борту. Ты покинул свой бордель? Что, все девки оказались заразными? Или ты перешел в евангелисты?

Джек уселся, хохоча, тяжело дыша и вытирая глаза. Стивен подождал, пока тот досмеется. Не так-то просто было этого дождаться — веселье Джека Обри подпитывал образ, над которым он смеялся.

— Ну ты и трещотка, — наконец-то высказался он.

— Прости меня, Стивен, но есть что-то безгранично смешное в том, чтобы представить тебя методистом, поучающим девушек и выступающим с проповедями... ох...

— Возьмите себя в руки, сэр. Постыдитесь!

— Ну что ж, если я должен... Киллик, Киллик, сюда!

— А я чё, не иду по-вашему? — раздался голос с некоторого расстояния. Когда дверь каюты открылась, последовало: — Вот лучшее, что я смог сделать, сэр. Лимонный ячменный отвар, только из риса, да еще и теплый. Но по крайней мере, лимон в нем заменяет помело, а это похоже.

— Да будешь ты благословлен, Киллик. Три часа на веслах в полный штиль вызывают жажду.

Он выхлебал несколько пинт, сразу же вспотел и вернулся к Стивену:

— Вчера вечером у меня произошла очень приятная встреча. Ты помнишь, как Кристи-Пальер захватил нас на «Дезэ» в первом году?

— Ей-Богу, такое сложно забыть.

— А ты помнишь его племянника, маленького полнолицего мальчишку по имени Пьеро?

— Не помню.

— Да, ты же все время проводил с их хирургом — нездорово выглядящим, желтолицым, но, я уверен, очень ученым человеком. В любом случае, он все эти годы был юным Пьеро, и вчера я его снова встретил уже высоким худощавым лейтенантом, но по сути тем же самым. Кстати, восхитительно говорит по-английски. Мы долго общались, и он мне посоветовал не пытаться захватить его корабль, потому что его нельзя спустить на воду как минимум еще два сизигийных прилива, если не больше. Они его кренгуют, ты же знаешь, и что-то случилось с футоксами и топтимберсами... Впрочем, наступающий после этого сизигийный прилив совпадает с нашим рандеву с «Сюрпризом» (первую дату мы уже пропустили), что приводит меня к мысли подождать его в открытом море у мыса. Хотя я не думаю, что Фокс даже тогда покончит с переговорами, если он и султан не поставят больше парусов. В любом случае, это не больше чем общие намерения.

— Что до переговоров, мой друг, — ответил Стивен, — то я думаю, что ты... как бы лучше сказать? Увалился под ветер, если не ошибаюсь. После твоего отплытия случились некоторые неожиданные подвижки. Может, сделаем круг в моей маленькой лодке? Я буду грести, ты слегка устал.

— Ну так вот, — продолжил он, отдыхая на веслах, — ты помнишь Ганимеда, султанского виночерпия Абдула?

— Мерзкого педика, которого мне очень хотелось вышвырнуть с моего квартердека?

— Его самого. Он был, так сказать, фаворитом султана. Но оказался неверным и изменил ему с Ледвардом. Их застали во время акта содомии. Абдула казнили, Ледварда и Рэя, которым обещали защиту, нет. Их только изгнали из султанского двора, с заседаний совета и с любых обсуждений. Это оставило Дюплесси беспомощным — по-малайски он не говорит, а совет, очень скрупулезный по поводу рангов и старшинства, не станет слушать и не допустит на собрания переводчика-плебея. Французская миссия весьма вероятно провалена, но достоверно мы этого не знаем — еще день-два предстоит подождать, прежде чем Фокс попадет на прием к султану. Ледвард, конечно, уничтожен, и Рэй вместе с ним, но ненависть Фокса ни в коей мере не уменьшилась, вовсе нет. Его крайне разочаровало, что Ледварда не предали столь же чудовищной смерти, как и Абдула. Между ними — закоренелая, беспощадная вражда... Но важнее, мне кажется, что Ледвард утратил остроту ума. В определенный момент заказное убийство могло стать совершенно разумным ходом в подобного рода переговорах, особенно в этой части света, и даже единственным шансом Ледварда преуспеть. Но теперь, в текущем состоянии дел, им ничего не достигнешь. И все же Ледвард предпринял две попытки.

— Грязное дело, Стивен.

— Очень грязное, дружище, хуже не бывает. Но до тех пор, пока Дюплесси не раздобудет нового переговорщика и не предложит что-то еще привлекательное или не договорится об очередной отсрочке, а это вполне реально, особенно отсрочка, то вряд ли переговоры затянутся надолго, и ты сможешь встретиться с «Сюрпризом».

Доктор начал грести обратно к «Диане» в своей неуклюжей манере. Некоторое время спустя Стивен продолжил, отвлекшись от длинной цепочки размышлений:

— Но, тем не менее, я рад услышать твой рассказ о текущем состоянии французского фрегата.

— Он не сдвинется с места еще много дней. Я не удивлюсь, если на брюканце грот-мачты, рядом с пиллерсами, вырастут орхидеи. Ох, Стивен, вот о чем мне это напомнило. Не скопу ли я видел — она несла рыбу, держа ее вдоль туловища? Птица размером с орла, и рыба довольно крупная.

— Думаю, такое может быть. Как я понимаю, эти милые сердцу птицы встречаются почти повсеместно, некоторые другие — точно. Я изумился, увидев сипуху в Кумае. Самую настоящую сипуху. Меня бы даже малиновка так не удивила.

Они почти подошли к борту фрегата.

— Надеюсь, что ты сегодня заночуешь на борту и расскажешь о Кумае, — предложил Джек. — А потом можно музыкой заняться. Мы целую вечность не играли ни ноты.

— Сегодня вечером? Думаю, нет. Почти наверняка буду занят. Но завтра вечером, с благословления...

***

— Доброй ночи, дорогой коллега, — произнес он, открывая дверь. — Надеюсь, я не помешал вашей работе?

— Вовсе нет, — ответил ван Бюрен. — Это всего лишь заметки для статьи на мою обычную тему для петербургской Академии.

— Я вам привез труп. Он у носильщиков Ву Ханя в тележке на дороге. Могу я попросить его занести? Есть еще один, крупнее, если вам нужен второй образец.

— Ох, конечно, как вы добры, как разумно, мой дорогой Мэтьюрин... Сейчас же очищу длинный стол.

Носильщики Ву Ханя, пусть и сильные, оказались ловкими и аккуратными. Они опустили свою укрытую белым ношу, не потревожив ни складки.

— Прошу, подождите немного у тележки, — обратился к ним Стивен.

Они неслышно вышли из комнаты, опустив глаза и сжав руки перед собой. Ван Бюрен убрал ткань.

— Это европеец.

— Да, — ответил Стивен, проверяя остроту скальпеля. — Английский ренегат. Водил с ним знакомство в Лондоне, это мистер Рэй.

— Английская селезенка, наконец-то! Английская селезенка, самая известная! И труп столь свежий, каких мне никогда не приходилось препарировать. Я вам бесконечно признателен, коллега. Смерть наступила в результате пулевого ранения, как я вижу. Винтовочная пуля. Любопытно.

— Именно так. То же самое и с его компаньоном, тот потяжелее. Его вы пару раз встречали. Рана столь же свежая. Может, они подрались. Послать за ним?

Ван Бюрен внимательно посмотрел в лицо Стивену и после паузы поинтересовался:

— Вы же это согласовали с визирем, Мэтьюрин?

— Разумеется. Он заявил, что двор это ни в коей мере не волнует. Защиту публично отозвали, о чем уведомили Дюплесси. А мы можем делать все, что нам заблагорассудится. Но он уверен, что мы будем осторожными и не останется опознаваемых останков.

— Тогда я полностью удовлетворен, какое же облегчение! Давайте в таком случае пошлем за вторым, а тем временем не начать ли с головы?

Работали они спокойно, с холодной, целеустремленной сосредоточенностью. Каждый четко понимал, с чем имеет дело, какие органы пригодятся для дальнейшего сравнения, а какие можно отбросить. Нужды в словах не возникало. Стивен присутствовал на множестве вскрытий и сам провел несколько сотен (сравнительная анатомия входила в число его основных интересов), но ни разу не видел такого умения, такой деликатности в отделении тонких материй, такой ловкости, твердости и экономии движений при отделении излишнего материала, такой скорости. Имея перед глазами подобный пример, он работал быстрее и аккуратнее, чем когда-либо раньше.

Ход времени он не замечал. Но все равно, когда длинный стол наконец-то очистили, полка ван Бюрена с заспиртованными образцами селезенки пополнилась двумя новыми сияющими банками, некоторое количество органов, столь же обезличенных, как товары в лавке мясника, сохранили в солевом растворе для последующего использования, а совершенно неузнаваемые останки заперли в оцинкованных деревянных ящиках, они удивились, обнаружив что на дворе все еще ночь. Сообщники сняли длинные фартуки, вымыли инструменты и руки и вышли наружу, посидеть в сиянии перевалившей за первую четверть луны.

— Какой приятный ветерок, — заметил Стивен. — Как же было душно и жарко.

— Душно и жарко, вне сомнений, но это лучшее вскрытие из всех, — ответил ван Бюрен, со стоном опускаясь на скамью. — Мои руки и спина закоченели. Завтрашние пациенты пусть покупают сушеных саламандр на базаре — я их не приму. Но Господи, это того стоило! Знаете, я с трудом справился с разочарованием, когда упустил вашего клерка из Пондичерри. По линии матери он индуист, и из благочестия его единоверцы, их здесь всего-то около дюжины, посчитали должным его кремировать. Вот, подумал я, глядя на возносящийся дым, мой последний шанс на хотя бы частично европейскую селезенку. Боже, как же мало дано знать человеку!

Они некоторое время сидели в тишине, слушая, как фыркают гекконы на стене позади, а потом ван Бюрен продолжил:

— Расскажите мне еще раз о носороге. Вы разве не подозревали об их присутствии? Никаких глубоких троп, ни помета, ни следов?

— Не подозревал. Все это там имелось, и стало очевидным для меня, когда я возвращался в монастырь, уже увидев животных. Но некая имбецильность, непрерывное состояние восхищения от возможности пообщаться с диким кабаном и почесать ему спину или пройтись под руку с орангутаном, заставили меня их не замечать. В первую очередь мне не хотелось упоминать носорогов при монахах в связи с приписываемым рогу афродизическим свойствам. Не желал наводить хотя бы тень подозрения. Так что на ум они мне даже не приходили. Да и в любом случае я никогда не думал, что они живут в горах.

— Султан целиком приписывает беременность Хафсы действию рога, — заметил ван Бюрен. — Но как же вы, должно быть, встревожились, когда они побежали с холма на вас. Весили они, думаю, тонны три.

— Уверен в этом. Земля дрожала, и я вместе с ней. Мелькнула какая-то фрагментарная мысль о прыжке подобно критским прыжкам через быков. Но прежде чем я решил, с какой ноги и какой рукой это делалось на Кноссе, звери промчались мимо меня, и слава Богу. Злобы в них не было. Да и ни в одном другом существе в Кумае, может быть, за исключением нескольких тупайя — я слышал, как они ругались друг с другом.

Они продолжили несколько бессвязную беседу о тупайя, несовершенном малайском монахов, благодаря которому Стивен мог говорить свободнее и увереннее, анатомии радости и что вполне правдоподобно искать ее источник в селезенке, возможно, в тех любопытных зернистых образованиях между воротами печени и желудочным вдавлением, о том, что лишь больная селезенка может создать этому органу столь заурядную репутацию, о том, что в Англии болезни селезенки наиболее часты из-за климата, а может, из-за диеты, об ареале обитания сипух. Зевнув, ван Бюрен заметил наигранно-обыденным тоном, который не обманул бы и ребенка:

— Нам все-таки придется кипятить кости для Кювье.

Стивен знал, что он обязан высказать удивление, и, невзирая на почти невыносимую усталость, воскликнул:

— Зачем? Что вы говорите?

— Я знал, что вы удивитесь. Придется их кипятить, потому что муравьям не хватит времени их очистить. Ваше соглашение сейчас переписывается набело, золотыми буквами на багряной бумаге, четыре полных листа. Мистеру Фоксу, которого предупредят вскоре после восхода солнца, предстоит присутствовать на подписании вскоре после обеда.

***

— Человеку что, нельзя поспать, вообще нельзя поспать на этой паршивой уродливой калоше? — вопил доктор Мэтьюрин, пытаясь врезать по трясущей его койку руке и натягивая одежду на голову. 

Ахмед не рисковал настаивать, но Бонден был слеплен из другого теста, так что он продолжал трясти койку со словами: «Приказ капитана, сэр, если вам угодно. Так что, ваша честь, подъем! Приказ капитана, сэр». Эти слова мешались со снами Стивена, как только он стал способен что-либо соображать. Наконец он не смог больше это терпеть, злость разогнала сон, и он сел в постели. Бонден вытряхнул его из койки с провоцирующей мягкой заботой, крикнув сквозь дверь: «Накрывай, Киллик».

Пришел Ахмед с халатом. Вдвоем они отконвоировали доктора в обеденную каюту, где Киллик накрывал завтрак. Рядом с кофейником лежало письмо, Бонден отдал его Мэтьюрину: 

— Прочесть нужно немедленно, сэр. 

Ахмеду же он скомандовал убираться.

Для своего поколения полностью проснувшийся Мэтьюрин был довольно мудрым человеком, но не в текущем состоянии. Пока он пил первую живительную чашку кофе, то даже на адресата письма не взглянул. 

— Его принес мистер Эдвардс, сэр, — сказал Бонден. 

Киллик, подсматривая через открытую дверь, добавил: 

— А он сам в трюме с капитаном и плотником вот прям щас, ваша честь. 

Прямо над головой раздался сокрушительный рев: 

— Команда моего катера, вы меня слышите? Побриться и надеть чистое к шести склянкам. 

Затем последовала серия приказов и резкий пронзительный свист дудки — обшитую медью шлюпку, капитанский катер, спускали на воду.

Доктор сломал печать.

«Мой дорогой Мэтьюрин!

Радуйтесь, мы выиграли! Визирь только что сообщил мне, что договор, именно на тех условиях, которых мы добились, готов, и мне надлежит присутствовать на его подписании в час дня — это время придворный астролог объявил благожелательным. Благожелательное время для нас! Исходя из условий, я возьму с собой лишь небольшой эскорт и свиту, но надеюсь, что Вы войдете в их число и окажете честь пообедать со мной после.

В великой спешке,

Ваш сам. пок. сл.»

— Покорный — в этом я сейчас очень сильно сомневаюсь, — прокомментировал Стивен, а потом, оглянувшись, добавил, — доброе утро, джентльмены. Вы оба до печального грязные. Джек, ты завтракал? Мистер Эдвардс, я вам налью чашку кофе?

— Я готов позавтракать еще раз, — заверил Джек. — Мы ползали в трюме.

— Доставали субсидию султану, — поделился Эдвардс, сияя от радости. — Вы же слышали новости, сэр?

— Вы были так добры, что сами их доставили, — кивнул Стивен на письмо.

— Точно, — счастливо рассмеялся Эдвардс. — Становлюсь забывчивым, будто старый крот или летучая мышь.

С пятью склянками Джек встал из-за стола.

— Пойдемте, мистер Эдвардс. Вы, я и доктор должны почиститься от киля до клотика и парадно одеться. Киллик, Киллик, сюда! Ты с Ахмедом поможешь доктору подготовиться к визиту во дворец, он наденет алую мантию.

Так что доктор Мэтьюрин стоял на квартердеке в алой мантии, столь готовый, насколько позволили усердное бритье, свежезавитый и свеженапудренный парик и ряд других решительных мер. Но даже несмотря на них, и даже на дикарскую манеру нянчиться со Стивеном (никакая гувернантка не сравнится с Береженым Килликом), дух его рос вместе с духом всей команды. Его окружали веселье и смех по мере того, как тяжелые маленькие сундуки с сокровищем спускались по очереди в шлюпку, стоявшую под грот-русленями левого борта. Будто бы «Диана» захватила трофей, да еще и богатый. Гребцы капитанской шлюпки уже обедали под тентом на полубаке, держа еду подальше от парадной одежды.

Непосредственно перед восемью склянками предполуденной вахты последний сундук спустили в шлюпку. Отборная охрана из числа морской пехоты и их офицер заняли свое место вместе с Ричардсоном, Эллиотом, Мэтьюрином и юным Сеймуром. Джек вышел на палубу в полном мундире с позолоченным парадным клинком, окинул взглядом корабль и спустился в шлюпку, но без церемоний.

Без особых церемоний он встретил свиту Фокса, прибывшую на место высадки с парой потрепанных, запряженных быками повозок для субсидии. Не больше внимания он обратил и на появление посланника, приехавшего верхом на славной маленькой яванской лошади, присланной визирем. Фокс воскликнул: «Доброе утро, джентльмены», спешился, отдал поводья ждавшему этого груму.

— Простите меня, Обри, я на несколько минут опоздал. Как я вижу, вы уже построились. Но если все пройдет так, как я надеюсь, не будет ли у вас возражений против немедленного отплытия? Новости должны достигнуть кабинета министров как можно скорее, ну, и Индии, конечно. Могу попросить визиря перевезти наше имущество на том самом двухкорпусном проа.

Пока одна часть разума Джека отмечала впечатление от интенсивного, едва сдерживаемого счастья, не слишком отличающегося от опьянения, другая оценивала состояние запасов воды, дров и провизии «Дианы».

— Это возможно. Может, нам чуть-чуть не хватает топлива для камбуза, но вечерним отливом воспользуемся.

— Надеялся, что это вы и скажете, Обри, — пожал ему руку Фокс. — Я вам премного обязан. Счастлив буду питаться сырым морским пирогом, лишь бы выиграть лишний день, — добавил он с пронзительным смехом, забираясь на лошадь и возглавляя процессию.

Церемония во дворце тоже оказалась относительно молчаливой. Когда миссия вошла в зал приемов, султан уже сидел на троне. Пусть он и встретил их улыбками и должными любезностями, лицо его казалось измученным. Во время чтения длинного договора на нем проступило выражение очень глубокого, прочно угнездившегося несчастья.

После двух речей, подписания и заверения печатью обоих экземпляров, он покинул собравшихся. Атмосфера сразу стала куда менее мрачной. Визирь пребывал в прекрасном настроении: он добился ценного, потенциально очень ценного союза, наполнил казну, избавился от невероятно проблемного фаворита, добился благорасположения султанши. Неудивительно, что сделанные от имени султана подарки отражали удовлетворение его верховного министра.

Фокс получил крис с коралловой рукоятью, очень древний, и нефритового Будду раза в два древнее. Джек — звездчатый рубин в лакированном футляре, плод некоей пиратской экспедиции. Стивен — подарок, который на секунду выбил его из колеи — сундук лучшего бенгальского опиума Британской Ост-Индской компании. Что до багажа и слуг, пожилой джентльмен был рад оказаться полезным: Ван Да немедленно этим займется. И после радостного прощания посланнику и свите оказали честь в виде барабанного боя и труб в каждом дворе, через который они проходили, сквозь добродушную радостную толпу на обед в дом Фокса.

Обед целиком состоял из рыбы, множества сортов рыбы, свежей и примечательно хорошей, сопровождаемой рисом и теплым элем в бутылках. Но с тем же успехом это могла быть вареная говядина или хлебный пудинг — Фокс и его компаньоны уделяли еде мало внимания. Как и их шефа, «старых пердунов» охватила волна радости и душевного подъема, но в отличие от шефа они невероятно много шумели и болтали. Во дворце благодаря выучке они помалкивали, но теперь дали себе волю. Такую победу они прекрасно понимали и праздновали ее на свой лад — потоком слов, становившихся все громче и громче по ходу трапезы. Почти всегда говорили они одновременно. Странная неформальная трапеза даже в вещественных аспектах — слуги забирали вещи, чтобы упаковать их, ходили в рабочей одежде, исчезали, оставляя комнату странно пустой, как люди бейлифа.

— Давайте без церемоний, джентльмены, — предложил Фокс, зайдя в столовую. 

Они расселись как вздумается: официальные лица сгрудились вокруг Фокса во главе стола, моряки — внизу, Джек и Стивен на дальнем конце. Четверо по сторонам, Фокс во главе, Уэлби, довольно потерянный, внизу. Никаких церемоний: штатские сняли сюртуки, развязали галстуки и расстегнули бриджи. Они открыто обсуждали события последних нескольких дней. Лодер особенно многословно рассуждал о тонкости их кампании, способе, каким проинформировали Хафсу, успехе после нескольких поражений. Разговор стал еще свободней, они принялись соревноваться в остроумии по поводу содомии. По мере того как шум усиливался, и Джек, и Стивен бросали взгляды на Фокса, но тот на своих коллег по обе стороны стола взирал лишь с удивленным снисхождением. Только когда Джонстон воскликнул: «И всех французов заодно опустили», он вмешался:

— Довольно, судья. 

Произнес он это таким властным тоном, которого от него раньше не слышали.

Поскольку осмотрительность вылетела в окно, Стивен подумал, что и ему стоит откланяться. Больно слышать, как пренебрегают всеми фундаментальными правилами разведывательной работы, даже здравого смысла, а еще больнее — как разглашают детали этой исключительной операции. В любом случае, он решил должным образом попрощаться с ван Бюренами и со своими китайским друзьями, отплывает корабль в этот день или нет. Нет никакой срочности насчет договора — ситуация уже полностью разрешена. Пока он ждал взрыва смеха, способного прикрыть его отступление, Стивен слушал разговоры чиновников. Их лесть стала столь неприкрытой, что просто удивительно, как Фокс, человек столь несомненных достоинств, может подобное проглотить. Но посланник улыбался, только время от времени мягко качал головой.

Ожидаемый взрыв наступил («когда за супружескую измену в Англии станут совать в мешок с перцем, это приведет к ажиотажному спросу на такой товар, можно сделать состояние, монополизировав рынок»), Стивен кивнул Джеку и выскользнул вон. Он прошел мимо мочившегося на веранде Лодера, отдал алую мантию одному из караульных морских пехотинцев и вышел прочь. «Но я все же рад, очень даже рад, — пробормотал он, что Джек теперь знает, как и кто предал бедных ублюдков». Он быстро миновал стадо буйволов, а потом продолжил: «Какая посредственность на таком уровне — судья, члены законодательного совета. Во Франции такими делами распоряжаются лучше». Но честность заставила его сделать паузу, и он заметил: «А в независимой Ирландии, тем не менее, делами будут распоряжаться еще лучше».

Джек вынужден был остаться.

— Скажите мне, Обри, когда именно сегодня вечером начинается отлив? Я не желаю терять времени с доставкой этого документа. Никакой потери времени или безделья. 

Фраза была оскорбительной, ее тон — еще хуже. Ричардсон и Эллиот заметно нервничали. Капитан Обри не славился долготерпением.

Но все же пир наконец-то подошел к концу в сопровождении насмешек над обнищавшими французами.

— Хотя, если подумать, — высказался Крэбб, — раз Дюплесси не придется платить субсидию, то, может, ему хватит денег оплатить дорогу домой.

— Если у вас не нашлось замечания умней, Крэбб, лучше бы держали рот на замке, — отрезал Фокс. — Вернуться домой с позором гораздо хуже, чем голодать здесь.

— Его превосходительство прав, — поддакнул Джонстон. — Гораздо хуже.

— Прошу прощения, сэр, — извинился Крэбб, уткнувшись носом в пиво.

Неловкую ситуацию разрядил воистину великолепный десерт из фруктов на трех побитых жестяных подносах, а за ним наконец-то последовали графины — эти указательные столбы на пути к свободе. За короля выпили с определенной долей серьезности, а потом Фокс, взяв перевязанный шелком договор из рук благоговеющего Ахмеда, произнес:

— Я пью за плоды наших совместных усилий. За то, что я подписал от имени его величества

— Ура! Правильно, правильно — заголосила свита. Моряки тоже присоединились (с умеренным рвением).

— За что я пью, — прокричал Лодер, встав и искоса взглянув на Фокса, — за орден Бани. Почётнейший орден Бани.

— Ура, ура! Правильно! Пей до дна! — кричали другие, и пока Фокс, потупив глаза, скромно улыбался, они выпили за пожелание.

Они трижды прокричали троекратное ура. А после еще выпили за титул баронета, должность губернатора и за пятитысячное годовое жалование.

Джек посмотрел на бледного Эллиота, поймал взгляд Ричардсона, встал и сказал: 

— Прошу нас простить, ваше сиятельство. Нам необходимо идти и готовиться к отплытию. Мистер Ричардсон сопроводит вас на баркас через сорок пять минут. Мистер Уэлби, новая шлюпка прибудет за вами и вашими людьми через полчаса.

Он взял смущенного Эллиота под руку и вывел его. Находящийся на пристани Сеймур доложил об отплытии большого проа и пары меньших лодок, полных прислуги. Джек оповестил его о предстоящем, посоветовал, чтобы Бонден застелил парусиной подушки кормового сиденья и, перегнув Эллиота через борт, окликнул фрегат.

— Мистер Филдинг, — спросил он, глядя на переполненный шкафут, — все ли слуги миссии на борту?

— Так точно, сэр, и последняя шлюпка с багажом отчалит с минуты на минуту.

— Я рад это слышать. Вышлите новый баркас за морскими пехотинцами, будьте добры. Потом, я надеюсь, мы можем сняться с фертоинга и остаться на одном якоре, помалу подтягиваясь к нему, при такой спокойной воде и легком ветре. Посланник и его люди должны подняться на борт через полчаса. Салют, естественно, и все подобное, как полагается военному кораблю. Прошу, дайте мне знать, когда они отчалят. Я надеюсь отплыть с первым отливом. Полагаюсь на Господа, что доктор не блуждает, разглядывая сороконожек, — добавил он себе под нос, спускаясь вниз.

Обри снял мундир и положил его на койку. Киллик, подсматривая сквозь щель в двери, дружелюбно покивал головой. «Диана» снималась с якоря, и капитан прислушивался к привычной последовательности звуков: щелканью палов якорного шпиля, крикам «Помогай с кабалярингом», «Вытягивай», но разум его блуждал вдали. Большинство его знакомых, пожалуй, даже всех, победа делала благодушными, откровенными, обходительными, щедрыми. Фокс же стал высокомерным и враждебным.

Вдобавок он открыто продемонстрировал скаредность, должно быть, всегда внутренне ему присущую. Проявление скупости никого не удивило — не было и не будет пира ни для юных джентльменов, ни для уоррентов, ни для матросов. Ни выпивки, ни выступления с добрыми новостями и признанием их роли в успешном плавании. По правде говоря, победа не слишком-то красивая. Вряд ли стоит в ее честь звонить в колокола и жечь праздничные костры. Джек сожалел о выпитом эле, а еще больше — о портвейне. Но все же на несколько минут он задремал, и когда явился Рид («Вахта мистера Филдинга, его наилучшие пожелания, и шлюпка отчалила. Он говорит, что ветер и уровень воды — лучше и желать нельзя»), почувствовал себя неожиданно свежим.

— Благодарю, мистер Рид. Буду на палубе минут через десять.

Какое-то время он лежал в состоянии приятной расслабленности, затем поднялся, умылся, поправил шейный платок и пригладил волосы, натянул мундир. Мгновенно появился Киллик, отряхнул его, поправил свернутую косицу, прицепил лучшие эполеты.

На палубе Джек заметил, что действительно как нельзя более благоприятный ветер дует строго вдоль стоянки. Оставалось всего лишь обстенить крюйсель, сдать назад, имея при этом достаточно места для маневра, наполнить паруса, выдернуть стоп-анкер (Филдинг уже почти оторвал его от грунта) и позволить ветру и набирающему силу отливу вывести набирающий скорость корабль.

Все именно так, как должно быть: реи выровнены горизонтально и перпендикулярно килю, фалрепные надели белые перчатки, фалрепы закреплены, морские пехотинцы на месте, ремни начищены глиной, и все в парадных мундирах, офицеры и юные джентльмены в полном порядке, мистер Краун и его помощники наготове с серебряными дудками, мистер Уайт стоит с пальником — видно, как тот светится в длинной вечерней тени правого фальшборта.

Джек оценил расстояние до приближающегося баркаса — шумного, как лодка с лондонскими кокни, идущая в Гринвич: ближе, ближе.

— Начинайте, мистер Уайт, — подметил Джек, и первое орудие загрохотало, а за ним еще двенадцать. 

Баркас зацепился, посланник поднялся на борт в сопровождении свиты, которая выглядела жалкой, пьяной, старой и грязной. Сюртуки криво застегнуты, волосы растрепаны, и по крайней мере один манжет или гульфик развевался на ветру. Их приняли сурово, строго формально, и резко протрезвев, они поправили одежду. Фокс выглядел крайне недовольным, свита неловко переглянулась и в спешке бросилась вниз.

— Где доктор? — поинтересовался Джек.

— Поднялся на борт вместе с морскими пехотинцами, — доложил Филдинг, — с какой-то волосатой штукой в руках. Боюсь, он в кают-компании.

— Господи, какое облегчение, — пробормотал Джек и уже сильным официальным голосом скомандовал, — выходим в море.

С его словами крепость Прабанга начала громыхать прощальным салютом, «Диана» ответила. Они все еще обменивались выстрелом на выстрел, дым сносило под ветер, когда фрегат вышел в открытое море.

— Мистер Уоррен, — распорядился Джек, — курс норд-ост-тень-ост и пол румба к осту. Надеюсь, он приведет нас к месту встречи с «Сюрпризом».