Синий катер имел восемнадцать футов в длину и, приняв на борт тринадцать человек, был чрезмерно переполнен и угрожающе осел. Пассажиры сидели молча и большей части неподвижно, вжимаясь в жалкую тень, которую могли найти. Ее было до обидного мало под высоким тропическим солнцем, но теперь светило быстро катилось к закату, окрашивая западную сторону горизонта. Ощутимое облегчение, поскольку, сияя в зените, солнце было таким палящим, что его стоило назвать невыносимым, если бы им в любом случае не приходилось терпеть. Терпеть приходилось много чего помимо жары и тесноты: страх, голод, жажда, солнечные ожоги — и эти последние на данный момент представляли наибольшую угрозу.

Рубашки бедолаг пошли на создание лоскутного паруса, призванного доставить их через океан к Бразилии, и если лица и руки моряков давно покрылись темным загаром, спины оставались белыми. Те, у кого имелись косицы, распустили их, используя длинные волосы для спасения от солнца, но это была слабая защита от таких лучей, и тела потерпевших крушение вскоре сделались багровыми, кожа шелушилась, а то и вовсе слезала до мяса. Дело в том, что хотя катер был должным образом оснащен веслами, упорами для ног, мачтой и снастями, паруса его послужили предметом незаконных коммерческих операций боцмана на Мысе. Пропажу ловкач прикрыл, поместив в шлюпку тючок из парусины, набитый ветошью. Бушлатов в распоряжении пассажиров катера оказалось всего несколько штук, и их, предварительно смочив, передавали тем, кто сидел с солнечной стороны. Смена мест производилась в соответствии с воображаемыми склянками. Что до страха, то тот не покидал их с того момента, как пришел на место облегчения после непосредственного бегства с горящего корабля. И еще более усилился после того, как шторм, налетевший в ту самую ночь пожара, разделил шлюпки. Это была серия шквалов, поднявших такое волнение, что морякам пришлось усесться на наветренный планширь, плотно прижавшись спинами и преграждая путь волнам, одновременно лихорадочно отчерпывая воду — на всех имелся один черпак и пара шляп. После этого случая страх поулегся до чего-то вроде непреходящей тревоги, умеряемой надеждой — капитан Обри заявил, что знает их местонахождение и берется довести до Сан-Сальвадора в Бразилии. А уж если был человек, способный вытащить из такой заварушки, так это Счастливчик Джек. Впрочем, в последние несколько дней страх возродился: галеты и вода подходили к концу, а ни рыбы, ни черепахи не встречалось на бескрайнем пространстве открытого синего моря. Даже капитану Обри, сидящему на кормовой банке и ведущему катер на вест, не под силу было извлечь дождь из девственно чистого неба или хоть на йоту нарастить кусочек сухаря, лежащего с ним рядом. Под банкой, бережно запечатанный и укрытый, стоял анкерок с последними пинтами пресной воды. На закате он раздаст по третьей части сухаря и по трети чашки воды — доктор дозволяет подмешать к ней немного забортной. И на этом все, анкерок почти опустеет. Можно будет слизывать росу с мачты, планширя и паруса — иногда она выпадает, — но на этом долго не протянешь, как и на урине, которую они поглощали всю последнюю неделю. Со среды Мэтьюрин указывает на птиц, которых, по его словам, нельзя встретить далее чем за несколько сотен миль от земли, и все несколько воспряли духом. Но при таком слабом неустойчивом ветре эти мили могут означать еще неделю, а если вдруг заштилеет, то сил грести у них не осталось. Люди сжевали все кожаные ремни и обувь, и когда кончатся галеты, конец всему. Никто не ныл, но все прекрасно понимали, что осталось недолго. И хотя надежда еще не была утрачена — скорее, утрачена не вполне — тревога тяжким гнетом нависала над шлюпкой.

— Смена, — прохрипел капитан.

Бушлаты смочили и передали тем, кому предстояло занять место на носу. Началось всеобщее движение. Но даже после пересадки общий порядок остался неизменным: капитан на кормовой банке, рядом с ним оба лейтенанта, дальше мичманы, потом «леопардовцы» и затем три «флича». Последних подобрали из воды — в суматохе они спрыгнули с корвета в море и потеряли свои шлюпки. Каждый располагался рядом со своими пожитками — иногда они представляли собой случайный набор вещей, схваченных на скорую руку, но подчас свидетельствовали о том, что их хозяин ценит выше всего. У Джека Обри рядом с сухарем лежали хронометр, тяжелая кавалерийская сабля, которой он пользовался много лет, и пара пистолетов. Он был обеспечен лучше большинства прочих, поскольку Киллик, будучи предупрежден одним из первых, успел захватить папку с капитанскими бумагами, лучшую подзорную трубу и полдюжины лучших, только что отутюженных оборчатых рубашек. Последние, впрочем, составляли теперь часть паруса. Баббингтон спас свой патент, Байрон — журналы и сертификаты, потребные для подтверждения его временного назначения на должность лейтенанта, а также секстант. Один из мичманов прихватил свой кортик, другие двое — серебряные ложки. Большинство из матросов сберегли свои кисеты, зачастую затейливо вышитые, мешочки для мелочей, ну и ножи, разумеется. Принадлежащая доктору Мэтьюрину шкатулка с письменным прибором стояла на его дневнике, увенчивал пирамиду новый парик. Самого доктора не было видно за исключением пальцев, цепляющихся за планширь — Стивен свисал в море. В воде не происходит потоотделения, к тому же организм может впитать немного влаги через поры кожи.

— Не подадите ли мне руку? — спросил он, подтягиваясь к борту.

Бонден встал, ветер подхватил его длинные волосы, сбросив на глаза. Старшина мотнул головой, откидывая пряди назад, внезапно замер, пристально посмотрел вдаль и обратился к Джеку:

— Парус, сэр! Справа по носу!

Никакая дисциплина, морская или сухопутная, не выдержит такого испытания. Когда Джек вскочил, его примеру последовали все на борту. Катер резко накренился под ветер и едва не зачерпнул воды.

— Всем сесть, чертовы бездельники! — рявкнул Обри. Это был дикий, нечеловеческий вопль.

Все безропотно поплюхались назад, потому как увидели то, что хотели — марсели в северной части горизонта. Джек поднялся на среднюю банку, устроился понадежнее и надолго припал к окуляру трубы. Видимость была превосходная — трижды во время всхода на волну ему удалось поймать корпус судна.

— Похоже, «индиец», — сказал капитан. — Бонден, Хардборд, Рейкс: сесть на планширь левого борта. Приготовиться.

Далекий корабль шел противоположным им галсом, держа курс где-то между остом и зюйдом, при ветре с норда, делая шесть или семь узлов. Обри повернул шлюпку намереваясь пересечь курс «индийца». Вопрос в том, успеет ли это произойти до того, как наступит ночь? Темнота в тропиках опускается внезапно, без сумерек, способных продлить день. Сумеет ли он до захода солнца подвести катер на расстояние, с которого его заметят впередсмотрящие? Успех этой затеи висит практически на волоске. Та же самая мысль гнездилась в уме каждого, и глаза всех сидящих в шлюпке неотрывно следили за солнцем. Матросы уселись на наветренном планшире с расчетом уменьшить крен, остальные плескали водой на парус, чтобы ни единое дуновение ветра не пропало втуне.

— Киллик, сооруди подобие стакселя из платков и кисетов, из чего угодно, — скомандовал Джек.

— Есть, сэр.

Драгоценные мешочки были принесены в жертву без звука. Ножи вспороли швы, часть моряков сплетала из пеньковых волокон нитки, другие заработали иголками — жестокий жребий, потому что парусные мастера и их подручные могли теперь поглядывать на корабль лишь время от времени.

— Мистер Баббингтон, — снова заговорил Джек, — ссыпьте порох в мою чашку.

Немного было смысла полагаться на сигнал огнем при таком свете, но Обри хотел быть готовым на крайний случай.

Курсы судов медленно сближались, теперь, даже не вставая, люди в катере могли разглядеть черный с белыми «шахматами» корпус незнакомца. А когда крошечный новый парус, треугольник из разноцветных лоскутов, взметнулся по штагу и шлюпка чуть-чуть прибавила ход, из пересохших глоток вырвалось слабое «ура». Но о Боже, как быстро катится солнце — с каждым новым взглядом, брошенным за корму, оно оказывалось все ниже. И хотя никто не говорил ни слова, все чувствовали, что ветер тоже спадает.

Живое журчанье воды за бортом делалось все тише. Исчезла необходимость свешиваться за планширь, чтобы уравновесить шлюпку, потому как наступил почти полный штиль. А заветная цель находилась еще в миле, а то и в полутора, и по прежнему слева по носу. Корабль еще не миновал катер, он еще не удалялся от него. Расстояние еще сокращается, и впередсмотрящие могут заметить их в любой момент.

Джек оглядел море и небо, наблюдая за заходящим солнцем и безошибочными приметами штиля.

— Весла на воду, — скомандовал он и перечислил имена наиболее крепких из матросов. — Нужно сделать рывок.

Еще полмили, и тогда даже самый беспечный впередсмотрящий не сможет пропустить их. Еще полмили, и они окажутся в пределах оклика, на расстоянии звука пистолетного выстрела. А солнце пока над водой.

— Навались, навались! — выкрикивал Джек прямо в искаженные лица парней, налегающих на весла. Моряки не жалели себя и вскоре вода заговорила, запенилась за кормой. Корабль быстро приближался, и капитан различал фигурки, снующие по палубе. У них что, нет впередсмотрящего?

— Навались! А теперь всем втянуть весла и повернуться к носу. Кричим по команде: раз, два, три — Эге-ге-е-й! Эге-гей, на корабле!

На судне подняли брамсели, бурун под форштевнем стал заметнее с увеличением скорости. Морская синева густела по мере того, как солнце опускалось все ниже.

— Эгей! Эге-гей!

Джек выпалил из обоих пистолетов — превосходный, трескучий залп.

— Эй, на судне! Бога ради, эге-гей! — крик звучал теперь почти отчаянно.

Корабль прошел перед носом катера не далее как в полумиле, бурун его стал еще белее, за кормой разбегались широкие волны. «Индиец» удалялся с каждой секундой.

— Эгей! Эге-ге-й! — потерпевшие крушение яростно рвали глотки. Над кораблем появились звезды, на нем самом зажгли топовый огонь и горящий на мачте фонарь быстро плыл среди звезд.

Наступила тишина, прерываемая судорожными вздохами матросов, едва не надорвавшихся на веслах, да глухими рыданиями младшего из мичманов. Гребцы повалились на дно шлюпки. Один из них, здоровенный детина по фамилии Рейкс, лишился чувств. Стивен склонился над ним, массируя грудь и спрыскивая лицо водой. Вскоре моряк очнулся и сел, сгорбившись, не говоря ни слова.

— Не вешайте нос, парни, — сказал, наконец, Джек. — Как видите, судно несет топовый ходовой огонь. Это доказывает, что мы на торговом пути. Теперь давайте поужинаем и вернемся на курс, ведущий к земле. Ставлю десять гиней против шиллинга, что завтра мы увидим либо корабль, либо берег. А может и то и другое.

— Я не рискнул бы поставить против вас, сэр, — проговорил Баббингтон настолько громко, насколько позволяло пересохшее горло. — Это все равно что выкинуть деньги.

Стивен проснулся вскоре после восхода луны. Жуткий голод снова вызвал спазмы желудка и доктор задержал дыхание, чтобы они прошли. Джек так и сидел где всегда, придерживая румпель коленом и держа в руке шкот, будто и не шевелился вовсе, будто был незыблем как Гибралтарская скала и не подвластен ни голоду, ни жажде, ни усталости, ни унынию. В этом серебристом свете он даже казался изваянным из камня — лунные лучи резко очерчивали нос и подбородок, а плечи и верхняя часть туловища казались высеченными из одной массивной глыбы. На деле капитан потерял в весе почти максимум из того, что может потерять человек и остаться в живых, и днем его изможденное, заросшее щетиной лицо с глубоко ввалившимися глазами трудно было узнать. Но в свете луны оно казалось таким как прежде.

Джек заметил, что Стивен проснулся, и в ночи блеснула белозубая улыбка. Он наклонился, похлопал друга по плечу и указал на север.

— Прольет, — единственное, что мог произнести распухший язык.

Стивен посмотрел вслед указующей руке и не увидел там, с наветра, звезд — только густую тьму, расчерчиваемую далекими отблесками молний.

— Скоро, — продолжил Джек.

Спустя полчаса капитан издал некий не вполне членораздельный, но вполне сошедший за «Свистать всех наверх!» рев, который поднял всех, кто способен был проснуться. Рейкс, дюжий канонир с «Ля Флеш», лежал мертвым. Остальные гребцы были на грани того, чтобы последовать за ним, если только не получат немедленного облегчения. Во время раздачи ужина Рейкс издал хрип и взгляд его остановился. Товарищи не выбросили тело за борт, хотя никто пока не заводил речи про людоедство.

— Парус, — прохрипел Джек. — Воронка, анкерок.

Северный ветер зашел вдруг к югу; над неспокойным морем повисло затишье, а небо тем временем затягивали тучи. Первые капли были тяжелыми словно град, могучие ледяные шарики, способные прошить насквозь. Затем, снова задув с севера, ветер принес пелену дождевых облаков, пролившихся в их жадно отверстые уста, омывших распростертые руки и обгоревшие, покрытые соляной коркой тела.

— Живее, живее! — покрикивал Джек, теперь уже громче, надзирая за тем, как воду из разложенного горизонтально паруса сливают в анкерок и остальные имеющиеся в распоряжении емкости.

Но волновался он напрасно — едва наполнились все сосуды, дождь хлынул с такой силой, что моряки с трудом могли дышать. Они купались в прохладной роскоши, впитывая каждой порой влагу, которая лилась в шлюпку с таким напором, что им приходилось отчерпывать драгоценную жидкость за борт дабы не пойти ко дну.

Именно когда они вычерпывали Баббингтон ойкнул вдруг и воскликнул: «Что-то мягкое!». Это был первый дождь из летающих кальмаров. Сотни и тысячи моллюсков посыпались в шлюпку и вокруг нее; некоторые попадали в матросов и плюхались в скопившуюся на дне дождевую воду, переплетаясь между собой мешаниной щупалец. Их было слишком много, чтобы кому-то пришла мысль делить добычу. Изголодавшиеся люди хватали их, выуживали между банками, выскребали из под ног покойника и ели сырыми.

Тьма ушла; на небе снова появилась луна, а звезды на севере засияли ярче, чем прежде. Стивен поймал себя на мысли, что замерз, озяб даже. Желудок его был набит как ранец и давил так, будто принадлежал другому, чужому телу.

— Вот сэр, — сказал ему на ухо Форшоу, — возьмите мой китель. Прилягте на банку и вздремните. Через пару часов наступит утро. Мы теперь продержимся еще неделю по меньшей мере, и все будет хорошо.

Рассвет. Первые лучи поднимаются к зениту. Прозрачный воздух над океаном затянут пеленой тумана. Туман окутывает все вокруг, образуя причудливые, подобные облакам фигуры. Затем как-то вдруг показался верхний край солнца, а затем и оно само — плоское, словно колечко лимона, но колечко обладающее огромной, испепеляющей силой. Поднимаясь выше, оно округлялось, его горизонтальные морю лучи рассеивали туман. И тогда там, где недавно висела густая пелена, обнаружились вдруг два — целых два — корабля. Они находились с подветра, милях в двух от катера.

Ближайший обстенил свой фор-марсель, чтобы поговорить со вторым. Но все равно картина очень смахивала на мираж. Никто не проронил ни единого членораздельного слова, пока Джек не повернул шлюпку под ветер и они не двинулись со скоростью четырех или пяти узлов под напором устойчивого, крепкого ветра. Не имелось ни единого шанса, что корабль — а это был корабль, никакой мираж не смог бы продержаться столько времени, — ускользнет от них, и почти ни единого шанса, что их уже не заметили, потому как это был военный корабль, с вымпелом, полощущимся на мачте. Национальность определить не удавалось, потому как вымпел — английский, французский, голландский, испанский или даже американский — развевался в противоположную от них сторону и казался не более чем синеватой черточкой. Но в любом случае это был рай наяву. Но все боялись искушать судьбу — моряки изо всех сил вглядывались вперед, сгорая от нетерпения. При всеобщем молчании Джек передал румпель Баббингтону, и, вооружившись трубой, пробрался на нос.

— Наши, — почти сразу доложил он. — Синий вымпел. «Ява»! Ей-богу, это «Ява»! Как я ее сразу не узнал? А рядом с ней «португалец».

Послышался гул голосов — «леопардовцы», служившие с Джеком, прекрасно знали «Яву». Некогда это был «француз» «Реноме», взятый под Мадагаскаром, превосходный тридцативосьмипушечный фрегат.

— Нас заметили, — объявил капитан. Он поймал в объектив вахтенного офицера, и тот смотрел в подзорную трубу прямо на него.

Встал вопрос: нужно ли скинуть за борт тело Рейкса? Это казалось более уместным — мертвец на борту к несчастью, вдруг «Ява» наполнит паруса и уйдет? Кроме того, тело жутко распухло, и, хотя все делали вид, что не замечают, левое бедро за ночь оказалось погрызено. Закуска из кальмаров было слишком скудной, чтобы утолить такой адский голод. Товарищи Рейкса по «Ля Флеш» высказались против: раз уж мы тащили его с собой так долго, то пусть дождется священника. Чтобы все было по правильному: койка, два ядра и молитва.

— Ну хорошо, — кивнул Джек. — Но укройте его как следует. Кстати, доктор, позвольте попросить вас накинуть что-нибудь?

Минуя последнюю тысячу ярдов, когда борт «Явы» усеяли наблюдающие за ними фигуры, потерпевшие крушение внезапно обрели уверенность. Моряки разбились на пары, заплетая косицы; офицеры приводили в порядок остатки мундиров и расчесывали пятерней бороды.

Все ближе и ближе; наконец раздается оклик: «Кто вы?».

Охваченный внезапным приступом радости, пришедшим на смену напряжению последних минут, Джек хотел было бросить остроумную реплику, вроде «майская королева» или «семеро паладинов христианства». Но это прозвучало бы как-то неуместно, с покойником-то на борту. Он выкрикнул: «Потерпевшие крушение моряки», — вытравил шкот и предоставил шлюпке нежно целовать борт «Явы».

На этот раз капитана Обри не встречали ни выстроившиеся юнги, ни свистки боцманов. Вместо этого, видя состояние экипажа катера, вахтенный офицер приказал паре крепких матросов с фалрепами.

— Сумеешь взобраться на борт, братишка? — спросил один из них у Джека.

— Думаю, да. Спасибо, — ответил тот, взбираясь на крепительную утку.

Когда он выпрямился, в голове у него сделалось как-то странно, но он твердил себе, что должен подняться на фрегат как подобает — это вопрос чести. По счастью, борта у «Явы» были завалены, то есть имели существенный загиб внутрь сразу выше ватерлинии, поэтому, несколько раз подтянувшись и использовав крен на волне, Джек вступил на квартердек, квартердек необычайно людный. Выпрямившись, вопреки подгибающимся коленям — утомление быстро заявляло свои права — он козырнул, не кому-то конкретно, а всей уважаемой палубе и сконцентрировал взгляд на вышедшем вперед офицере.

— Доброе утро, сэр, — сказал Джек. — Я капитан Обри, бывший командир «Леопарда», и буду весьма признателен, если вы известите своего капитана.

Лицо молодого человека выразило удивление, недоумение, даже недоверие, возможно, но прежде чем он успел заговорить, из группы офицеров выкатился коренастый человечек.

— Обри? — вскричал он. — Ей-богу, так и есть! Я вас не узнал! Думал, вы пропали давным-давно! Как вас сюда занесло? Ваше превосходительство, — это предназначалось высокому мужчине в белом, стоявшему прямо за ним, — разрешите представить вам Обри, капитана Королевского флота. А это генерал Хислоп, губернатор Бомбея.

У Джека кружилась голова, но он заставил себя отвесить учтивый поклон, выдавив «к вашим услугам, сэр», и подобие улыбки в ответ на реплики губернатора: «имел удовольствие знать вашего отца… очень рад… в высшей степени удивительный случай». Потом, не в силах вспомнить имени стоящего перед ним знакомого по наружности человека, Обри выдавил:

— Капитан, не распорядитесь ли позаботиться о моих людях? Они едва живы. Моему хирургу требуется «боцманское кресло». И еще, у нас покойник. Скажите пожалуйста, нет ли вестей о шлюпках с «Ля Флеш»?

Новостей, увы, не оказалось, и капитан Ламберт — так его звали — отдав соответствующие приказы, пригласил Джека в каюту.

— Идемте. Обопритесь на мою руку. Стаканчик бренди…

— Я хотел бы проследить за тем, как мои люди поднимаются на борт.

Он весь мир отдал бы за право присесть расположенную буквально в шаге карронаду, но продолжал стоять пока все «леопардовцы» и «фличи» не оказались на палубе. Потом представил своих офицеров; от его внимания не укрылось и то, как нерасторопно действовали «яванцы», поднимая их катер.

Джек спустился в каюту, и пока капитан Ламберт распоряжался насчет стакана бренди и сладких пирожков — «только тех, что поменьше, слышите вы, поменьше!», — он наполовину наощупь нашел дорогу на кормовой балкон, где и рухнул.

— Чтобы вознестись, надо рухнуть, — сказал он сам себе, полулежа-полусидя — здесь негде было растянуться во весь его немалый рост — и наслаждаясь покоем и уютом.

— И причем здесь сладкие пирожки, — подумалось ему значительное время спустя. — Его зовут Ламберт, Гарри Ламберт. Комадовал «Эктивом» во втором году; при Трафальгаре отрезал «Сипьон»; женат на сестре Мэйтленда. Сладкие пирожки… Ах, да: со дня на день должно наступить Рождество!

Так и было, и вопреки страшной жаре камбуз «Явы» производил пудинги и пироги в количестве, способном удовлетворить здоровой аппетит более чем четырех сотен матросов и юнг и двух десятков тех, чью тягу к пище трудно было назвать человеческой.

«Ява» представляла собой превосходный, быстрый и остойчивый фрегат с высоким межпалубным пространством. Корабль можно было назвать просторным по флотским меркам, если бы на нем размещался только обычный экипаж тридцативосьмипушечника. Но «Ява» шла в Бомбей, везя нового губернатора и его многочисленную свиту. Мало того, на нее погрузили пополнения для «Корнуоллиса», «Хамелеона» и «Икара». В результате там, где три сотни человек могли жить, есть и спать с относительным комфортом, четыре сотни маялись в тесноте — в дни наказаний не хватало места даже чтобы кошкой размахнуться как следует. Поэтому размещение дополнительных двух десятков вызвало серьезные затруднения. Затруднения в отношении площади, а не довольствия: «Ява» была отлично снаряжена, ее трюм, помимо обычных припасов, населяли овцы, свиньи и птица, и хотя капитан не слыл богачом, кают-компания могла похвастаться довольно знатной кладовкой. Заведующий ей офицер немедленно распорядился устроить забой гусей, уток и молочных поросят.

И все же, вопреки отличной погоде и одурманивающим ароматам праздника, рождественской радостью на корабле и не пахло. Стивену фрегат на первый взгляд показался самым мрачным судном из всех на его памяти. Народ тут был добр дальше некуда: гостей приоснастили с удивительной щедростью: самый рослый из лейтенантов одолжил капитану Обри мундир, а Ламберт обеспечил для него подобающие рангу знаки отличия. Хирург «Явы» отдал Стивену лучшие свои китель и бриджи, и это вдобавок с анонимным комплектом белья, появившимся в каюте. Но веселости на борту не ощущалось, и когда Мэтьюрин, беспробудно проспав всю ночь, побрившись, навестив тяжелообожженных в лазарете и совершив прогулку по палубе, свел за завтраком знакомство с членами кают-компании, он нашел их общество поразительно унылым. Ни единой улыбки, ни намека на взрывы свойственного морякам веселья, никаких грубоватых каламбуров, соленых шуточек, поговорок и баек, к коим он так привык и которых ему, на удивление, так теперь не хватало. Нет, молчунами их назвать было трудно, напротив, разговор лился беспрестанно. Но тон его был каким-то натужным, мрачным, наигранным, язвительным или злым. К тому же все беседы сводились исключительно к профессиональной теме, и Стивен пришел к выводу, что променял скуку «Ля Флеш» на скоку еще большую, поскольку говорили только об американском флоте, а сидящих за столом было вдвое больше. «Как не хватает в море женщин, — размышлял он. — Они могли бы хоть ненадолго отвлечь моряков от всех этих пумбер-гарпингсов и тумбер-футтоксов, привнеся хоть толику цивилизации, пусть даже умозрительного свойства, и пусть даже с угрозой морального сдвига».

Доктор пришел к столу первым из «леопардовцев» и помимо любезных предложений отведать кофе, чаю, бараньих отбивных, бекона, яиц, маринованной сельди, холодного пирога, ветчины, масла, тостов и мармелада, и вообще чувствовать себя как дома, с ним почти не разговаривали. Все вокруг явно считали его не вполне оправившимся от пережитых испытаний, предполагали, что он оглох, и хирург фрегата просил не волновать гостя: «У него наличествуют несоразмерно возбужденные реакции, свидетельствующие о сердечной травме». Штурман спросил, что мистер Мэтьюрин думает о «Президенте».

— В высшей степени неудачный выбор, сэр, — последовал ответ. — Слаб, с гнильцой, подвержен атакам со всех сторон.

— Неужели, сэр? — изумился штурман. Другие офицеры насторожились.

— Допустим, он сносно освоил древнееврейский, допустим, владеет располагающими манерами и прелестной женой. Нет предела личным его достоинствам. Но учтите разлагающее влияние власти, необузданное стремление к должности…

— Я спрашивал насчет корабля, сэр. Фрегата «Президент».

— Ах! Ну, что до корабля, то я не располагаю достаточными знаниями, чтобы сформировать хоть какое-либо мнение.

Штурман повернулся к соседу, искусно переведшему разговор на обсуждение размеров поперечных сечений корпуса судна, как их понимают в Соединенных Штатах. В итоге, поскольку ни Баббингтон ни Байрон пока не проснулись, Стивен поспешил избавиться от американского флота, наскоро проглотив завтрак, вопреки настоятельной рекомендации коллеги «не есть слишком много и пережевывать каждый кусок сорок раз», втянув пару понюшек крепкого табаку и вернувшись на палубу, чтобы спросить новостей о капитане Обри. Тот тоже еще спал, и что было весьма любезно, вопреки гомону, наполняющему корабль от носа до кормы, разговор велся вполголоса.

Стивен погулял еще немного, наслаждаясь светом утреннего солнца и роскошью чистого белья — и вообще белья как такового. Остальные на квартердеке с затаенным любопытством наблюдали за ним, он же наблюдал за работами на корабле, которые даже на его непрофессиональный взгляд казались несколько сумбурными. Не более ли чем обычно шума, пространных указаний, занятых тем или иным делом людей? Размышления эти прервал мистер Форшоу — Форшоу удивительно переменившийся, не только благодаря одежде на несколько размеров больше необходимой, но и из-за отсутствия неизменной улыбки. Он выглядел так, будто только-только плакал, и едва слышным голосом сообщил, что «если доктор располагает временем, капитан Обри был бы счастлив перемолвиться с ним парой слов».

— Надеюсь, дитя не получило дурных вестей, — пробормотал Стивен себе под нос, направляясь в кабину. — Не исключено, что письма с сообщением о чьей-то смерти могли оказаться здесь. В дополнение ко всему им пережитому подобно может возыметь очень скверный эффект. Надо дать ему половинку голубой пилюли.

Но выражение печали оказалось присуще не одному юному Форшоу — на лице Джека также, и даже более отчетливо, читались горе и глубокое несчастье. Капитан Ламберт, и так стесненный в отношении пространства, выселил штурмана «Явы» из дневной каюты, освободив ее для последнего гостя. Тут и сидел Джек, забившись между восемнадцатифунтовкой и столиком для карт. На тумбочке рядом с ним стоял кофейник. Обри выдавил улыбку, приветствуя друга, поинтересовался его самочувствием и пригласил разделить угощение.

— Сначала покажи язык и дай мне пощупать пульс, — ответил Стивен.

Помолчав немного, он спросил:

— Плохие новости, братец?

— Еще бы, — проронил Джек глухим, наряженным голосом. — Ты разве не слышал?

— Только не я.

— Облеку все в полдюжины слов — подробного рассказа мне не вынести, — заявил Джек, отставляя нетронутую чашку. — Том Дакр на «Герьере», 38 орудий, встретил американский фрегат «Конститьюшн», 44 пушки, вынудил его, разумеется, принять бой, и был побит. Лишился мачт, был взят и сожжен. Потом их шлюп «Уосп», восемнадцать орудий, схватился с нашим бригом «Фролик», имеющим почти ту же массу залпа, и тоже взял его. Дальше. «Юнайтед Стейтс», 44 орудия, и наш «Македониан», 38, сцепились у Азорских островов, и «Македониан» спустил флаг. Американцы взяли два наших фрегата и бриг, мы же — ничего.

Той ночью Стивен писал в своем дневнике:

«Даже не могу поверить, что видел Джека столь потрясенным. Получи он весть о смерти Софи он, без сомнения, ощутил бы еще более острое, даже жестокое страдание, но то была бы его личная печаль. Это же для него сильнее чем просто горе, поскольку касается Королевского флота — а это, в конечном счете, и есть его жизнь. Эта череда поражений без единой победы, на первом месяце войны, сама по себе довольно сокрушительна, в особенности потому что фрегаты суть высшее выражение боевого корабля, но какого-либо реального значения она не имеет.

Вся вообще американская война и a fortiori эти неудачи едва ли способны отразиться на силе британского флота; да и сами поражения легко можно объяснить (не сомневаюсь, именно этим хлопотливо занимается сейчас правительство, успокаивая обескураженную и взбешенную общественность). Американцы задействовали фрегаты более крупного размера с тяжелыми орудиями, их экипажи укомплектованы добровольцами, насколько я понимаю, а не насильно завербованными, а также взятыми благодаря квоте или вытащенным из тюрем сбродом. Но все это чепуха, и вовсе не успокаивает наших моряков. Английская армия может терпеть поражения раз за разом, с этим они смирятся, но флот всегда должен побеждать. Он всегда побеждал последние лет двадцать или около этого; да и вообще вряд ли удастся разыскать в хрониках хоть одно серьезное морское поражение со времен войн с голландцами. Флот неизменно берет верх, и он просто обязан выигрывать, выигрывать с блеском, вопреки всем обстоятельствам.

Мне вспоминается несчастный адмирал Колдер, который, имея пятнадцать линейных кораблей, столкнулся с эскадрой Вильнева из двадцати. Беднягу покрыли позором за то, что он взял только два французских судна. Двадцать лет беспрерывных побед и некая врожденная гордыня заставляют пренебречь превосходством противника в пушках, кораблях, людях. И хотя я до сих пор рассматривал флот исключительно как инструмент, средство достижения цели, и хотя мне не кажется, что небо обрушилось на землю или пали основы мирозданья, даже я, вынужден признаться, не остался равнодушным. Я не питаю ни грана неприязни к американцам, не считая разве факта, что их действия до некоторой степени играют на руку Бонапарту, но даже мое сердце (каковым термином обозначаю я не поддающуюся логическому объяснению часть моего существа — и насколько большую долю оного может она занимать подчас!), жаждет услышать весть о реванше».

Наступило Рождество, и Джек, Стивен и Баббингтон сидел за столом с капитаном Ламбертом, генералом Хислопом и его адъютантом. Это был настоящий пир, и они славно подкрепились гусем, пирогами и пудингом. Но Джек перехватил унылый взгляд Ламберта, брошенный на графин со скверным вином, и сердце его дрогнуло — ему самому слишком долго пришлось пробыть в шкуре капитана, которому не на что рассчитывать кроме своего жалованья, а приходится кормить прожорливых и жадных до выпивки гостей. Армейские держались достаточно бодро, хотя генерал Хислоп упомянул про неблагоприятное действие, которое возымеют недавние события на Индию, где моральный авторитет значит столь много. Остальные тоже старались, но в целом, вопреки напускному веселью, праздник получился не слишком радостным, и Стивен вздохнул с облегчением, когда капитан Ламберт предложил им осмотреть корабль.

Прогулка вышла долгой, поскольку Джек с Ламбертом останавливались у каждого восемнадцатифунтового орудия, тридцатидвухфунтовой карронады, а также у обеих длинноствольных девятифунтовок, чтобы обсудить их качества. Но все когда-нибудь заканчивается. Джек со Стивеном вернулись в дневную каюту штурмана, где принялись грызть извлеченные из карманов галеты — оба могли есть без остановки, и занимались этим почти механически.

Будущее их представало совершенно ясным. «Ява» захватила приз — изрядных размеров американского «купца», встреченного в Сан-Сальвадоре, куда оба зашли за пресной водой. Приз, называвшийся «Уильям», был тихоходом, и капитан Ламберт оставил его позади, погнавшись за португальским кораблем. Именно в этот момент фрегат и встретился с катером потерпевших крушение. Последним предстояло через несколько дней перебраться на «Уильям» и совершить на нем переход до Галифакса или отправиться прямо в Англию, пересев на другое судно в Сан-Сальвадоре. «Акаста» по-прежнему несла блокадную службу у Бреста, и задачей временного ее командира, Питера Феллоуза, было согревать капитанское местечко в ожидании Обри.

— Рад, что Ламберту наконец обломился солидный приз, — сказал Джек. — Ему всегда жутко не везло, в то время как сложно найти человека, более нуждающегося в деньгах: полдюжины сыновей и больная жена. Всегда у него все шло наперекосяк. Стоило ему захватить торговца, как того отбивали прежде, чем тот успевал дойти до порта, а из трех взятых им боевых кораблей два затонули прямо под ним, а третий получил такие повреждения, что правительство отказалось выкупать его для флота. Потом он провел несколько лет на берегу, поселившись в Госпорте со всем своим выводком — чертовски хлопотное существование. Теперь вот ему дали «Яву», такое затратное капитанство, что и придумать трудно. Ламберт спит и видит ринуться на американцев, как и все мы, а вместо этого должен идти в Бомбей с полным грузом пассажиров, без малейшей возможности отличиться и лишь с незначительными шансами взять приз. Они могли отправить Хислопа с «индийцем», какая жестокость посылать парня вроде Ламберта, боевого капитана, каких поискать! Да еще с такой командой!

— А что с ней не так? Среди матросов зреет недовольство? Мятеж?

— Нет, нет. Уверен, это честные ребята, да поможет им Бог. Но сомневаюсь, что хотя бы сотня из них настоящие моряки. Как им удалось взять «Уильяма» с таким количеством салаг и жуткого сброда, ума не приложу! Когда они лезут на брам-стеньги, это же настоящая ярмарка святого Бартоломью! Мне такое редко доводилось видеть. Напоминает о наших первых днях на «Поликресте». А что до баковых орудий во время учений… Но несправедливо пенять на Ламберта и его офицеров. Фрегат только сорок дней как из Спитхеда, и первые двадцать из них держалась плохая погода, так что у них даже не было возможности поупражняться с пушками. Осмелюсь предположить, все это дело времени — Ламберт знаток по части артиллерии, а Чедз, первый лейтенант, весьма ученый офицер, и нежно любит пушку.

— Что имел в виду капитан Ламберт, когда на твое предложение провести настоящие, живые стрельбы, напомнил тебе про установления? Он еще выразился, что ему уже зададут по первое число за превышение нормы.

— Ну, существует строгое правило, что в течение первого полугода своих полномочий капитану запрещается тратить в месяц большее количество зарядов, нежели третья часть его орудий. После этого срока норма увеличивается до половины.

— Тогда получается, что ты нарушал эти предписания почти каждый день — я и не припомню учений без пальбы из орудий. Иногда даже изо всех сразу, с обоих бортов, да еще с мушкетами и вертлюжными пушками с марсов.

— Верно, но я тратил порох, который захватил или купил. Большинство капитанов, которые могут себе такое позволить и пекутся об артиллерийской подготовке, обходят предписания на такой вот манер. Ламберту это не по средствам, а Чедз хотя и мог бы купить, не вправе вылезать вперед капитана.

— Получается, мистер Чедз богат? Ему повезло с призовыми деньгами?

— Нет, насколько мне известно. Он избрал более верный способ — подкатил к дочке одного восточного торговца, да еще как решительно: экипаж четверкой. И пожалуйста, тридцать тысяч фунтов приданого.

Мистер Чедз мог быть богат, но не страдал от гордыни или несдержанности. Несколько дней спустя, рано поутру, когда они уже заметили высокий бразильский берег и с часу на час ждали появления «Уильяма», Стивен набрел на баке на первого лейтенанта. Тот показывал особо неумелому, хотя и старательному расчету как управляться с пушкой. Раз за разом офицер вместе с их мичманом накатывали и откатывали орудие, проходя процедуру заряжания, наводки и выстрела. Чедз сам впрягался в тали, орудовал ганшпугом, разжевывал подчиненным понятия возвышения, стрельбы прямой наводкой, линию огня, объяснял разницу между пальбой при восхождении на волну и спуске с нее. Он хвалил их за старание, спас двоих самых неуклюжих новичков от станка, едва не наехавшего им на ноги, и пообещал расчету, что скоро ему предстоит на самом деле выпустить ядро по мишени. Показав морякам как надежно крепить орудие у порта, чтобы две тонны собранной в кулак массы не начали рыскать по палубе, первый лейтенант утер пот и обратился к доктору.

— Они отлично справятся. Честные, понятливые, надежные парни.

— Насколько понимаю, сэр, — отозвался Стивен, — тут требуется точная оценка расстояния, угла и направления, умение выбрать нужный момент для выстрела, и это при условии, что и палуба и цель находятся в движении?

— Совершенно верно, доктор, — кивнул Чедз. — Но просто удивительно каких успехов можно достичь. Некоторые схватывают суть прямо на лету — для этого нужен глазомер и чувство времени — и стреляют просто прекрасно с тысячи ярдов уже после пары месяцев тренировки.

— Эй, на палубе! — раздался с высоты не слишком взволнованный оклик впередсмотрящего. — Парус справа по носу.

— Это «Уильям»? — спросил вахтенный офицер.

— Он самый, сэр, — после довольно долгой паузы доложил впередсмотрящий. — И он быстро сближается с нами.

Чедз устремил взор к расплывающимся на западе в дымке берегам Бразилии.

— Я буду рад встрече с транспортом, — сказал он. — В призовой команде на нем находятся трое лучшим моих командира расчетов и один из новичков, который проявил себя просто великолепно. Но мы лишимся вас и прочих «леопардовцев», сэр, это очень печально.

— Мне тоже грустно. Я бы с удовольствием еще понаблюдал за вашим замечательным прицелом. Осталось несколько моментов, в которые я не вполне вник.

Мистер Чедз изобрел устройство, призванное до некоторой степени компенсировать неточность стрельбы на море и при этом пригодное для использования даже самыми неопытными канонирами. Весь вечер четверга он потратил на то, чтобы растолковать принципы его устройства доктору Мэтьюрину.

— Но полагаю, сейчас самое время собирать пожитки, — продолжил Стивен.

А их было немало — офицерское сообщество «Явы» радушно приняло «леопардовцев», и у Стивена в жизни не было такого количества носовых платков. Однако слова навеяли воспоминания про утраченные коллекции. Усилием воли он погнал их прочь. Женщина, знакомством с которой Мэтьюрин очень дорожил, заметила как-то, что глупо жить воспоминаниями, разве только они не будут приятными. Стивен старался следовать совету, но без особого успеха — горечь утраты терзала его. Да и названной леди ее же собственный совет тоже не помог — она угасла как свеча после гибели своего кузена Кевина, молодого джентльмена на австрийской службе.

Собираться доктор был не мастак, и не приди на помощь Киллик, упаковавший вещи капитана в большой мешок, Стивен так и сидел бы, глядя на платки, галстуки и легкие, на жару, подштанники, пока барабан не позвал к обеду.

— Ну же, сэр, поторопитесь, — ворчал Киллик. — «Уильям» уже рядом. Не подшустрим, не получим приличной каюты — Баббингтон, Байрон и все эти чертовы юнцы прошнырят все судно и займут все хорошие койки. — Э, так не годится, — заявил он, вытряхивая собранный Стивеном мешок и начиная укладывать вещи заново.

Работал он уверенно и быстро, и настроение его постепенно смягчалось.

— На палубе прям настоящее столпотворение, сэр, — сказал Киллик. — Показался парус, и весь квартердек пялится на него через трубы. Некоторые говорят, что это португальский рейзи.

— А что такое рейзи?

— Ну, обрезанный линейный корабль, понятное дело. Верхнюю палубу срезают и остается только одна батарея орудий. Неужто не знаете, сэр? Но тут такое дело: Бонден лазал на мачту в последние склянки, и поклясться готов, что это «Конститьюшн». Он его видел, даже поднимался на борт, когда навещал своего приятеля Джо Уоррена. Они тогда служили на Средиземном, учили уму-разуму берберских пиратов. Но не берите в голову, сэр, вам ничего не грозит. Попомните мои слова: через пять минут вы уже будете на «Уильяме», причем в славной каютке, или меня зовут не Сберегай Киллик.

Никто на квартердеке не разделял уверенности Бондена — характер и относительные размеры чужака легко было спутать на таком расстоянии, и скорее всего это был португальский рейзи, патрулировавший эти воды. Но поднявшись, Стивен оказался в атмосфере радостных надежд и трепетного ожидания. Его коллега Фокс, например, превратился из хотя и приятного, но согбенного и унылого средних лет человека в стройное существо с горящими глазами, не старше своих помощников. Оборотив к Стивену раскрасневшееся лицо, он воскликнул:

— Поздравляю, доктор Мэтьюрин! У нас с подветра противник!

Вглядываясь в мелькавшие на зюйд-весте белые лепестки парусов, Стивен услышал слова капитана Ламберта, обращенные к Джеку:

— Это не более чем вероятность, разумеется, но я обязан спуститься под ветер и проверить. Возможно, вы с вашими людьми предпочтете незамедлительно перейти на «Уильям»? Я отошлю его в Сан-Сальвадор.

— Отвечу, сдается, за всех «леопардовцев», когда скажу, что мы почли бы за крайнее невезение покинуть фрегат в эту минуту, — с улыбкой ответил Джек. — Нам очень хотелось бы остаться.

— Точно так, сэр, — подхватил Баббингтон.

— Я поддерживаю, поддерживаю! — внес свою лепту Байрон.

Ламберт даже не ожидал иного, но услышанное все равно обрадовало его. Кивнув с улыбкой в знак согласия, он отдал приказ к повороту.

Фрегат описал широкую ровную дугу и лег на левый галс, тот же самый, каким шел постепенно появляющийся из моря незнакомец. «Уильям» следовал за ним, поскольку курсы обоих кораблей совпадали до места, где надо будет огибать южный мыс, но ходок он был не важный, и «Ява», распустив брамсели и оснащая бом-брам-реи, оставила его далеко позади.

Отличных моряков, способных управляться с парусами, на «Яве» было хоть отбавляй, это точно — бом-брам-реи буквально взметнулись наверх. Джек спустился в каюту за подзорной трубой. Когда он вернулся на палубу, снасти уже очистились от матросов, и он стал подниматься на салинг, чтобы получше разглядеть далекий корабль. Капитан остановился на марсе, ибо, хотя весы казначея указывали на потерю им добрых четырех стоунов, вес собственного тела казался ему огромным. Было очевидно, что вопреки нескольким дням усиленного питания силы его еще не вернулись. Однако с грот-марса разглядеть что-либо не представлялось возможным по вине фор-марселя, и, немного отдохнув, Обри стал карабкаться выше. Добравшись, наконец, до салинга, он был весь в мыле.

«Каким плоским буду я выглядеть, если вдруг низвергнусь на них по воле Господней», — пробормотал Джек, глядя на далекий, переполненный квартердек. Такой узкий с высоты, он пестрел красными мундирами морских пехотинцев, белыми рубахами суетящихся матросов, голубыми кителями офицеров и черным пятном одежды капеллана. Все краски казались особенно яркими в ослепительном свете солнца. Впрочем, шансов свалиться у него было не много — ему столько пришлось провести в этих воздушных чертогах, что руки его действовали с ловкостью обезьяньих лап; совершенно машинально он принял позу, выученную еще в бытность ссыльным на грот-мачту мичманом, и раздвинул подзорную трубу. «Ява» шла под свежим норд-остом, делая более девяти узлов, и готовя трубу, Джек подумал, сколько еще Ламберт намерен не убирать бом-брамсели. Фрегат слегка зарывался носом в воду, как и все известные ему суда французской постройки, и он предпочел бы поставить взамен нижние и марса-лисели. Но тут решает Ламберт — ему ли не знать, как управлять собственным кораблем? И как драться на нем тоже.

Пригнувшись, чтобы видеть под крутой аркой фор-брамселя, Обри поймал в объектив незнакомца, навел резкость и впился в него долгим напряженным взглядом. Да, это фрегат, нет никаких сомнений. Он находился сейчас справа по носу от «Явы», и шел тем же галсом, что и она, держась в виду берега. Джек не мог сосчитать порты, но через минуту осмотра сделал вывод, что расположены те высоко — серьезный довод в пользу того, что это мощный, крепкой постройки корабль. И хотя фрегат тоже нес бом-брамсели, он не кренился под сильным потоком ветра — еще одно свидетельство крупных размеров. Чужак выжимал, видимо, все возможно, но, судя по широкому, бурливому кильватерному следу, это было не слишком много. В продолжительной погоне «Ява» даст ему форы. С другой стороны, незнакомец не ставил нижних лиселей, так же как бонетов или мунселей. На деле это не «Ява» гналась за ним, а он уводил ее от берега и от «Уильяма» — потенциального консорта или боевого корабля, — в самое бескрайнее водное пространство на свете. Джек кивнул — разумный ход. Капитан фрегата явно знает свое дело.

Но Ламберт тоже был не промах. Фок- и грот-мачты «Явы» оделись лиселями, и Джек на своем насесте ощутил, как корабль ответил живым, мощным рывком — отличный ходок. И не только — он вообще намного превосходит бедного потрепанного старину «Герьера» с его облупившейся краской, рассохшимся корпусом, перегруженного орудиями и испытывающего нехватку рук… Джек подумал, что они постепенно догоняют незнакомца и часа через три-четыре выйдут на дистанцию выстрела. А потом, если это окажется «американец» — а в глубине сердца капитан не сомневался, что так и есть — наступит время померяться силами. Сердце Джека заколотилось так, что длинная труба заплясала в пальцах. В таком состоянии противопоказано идти в бой, хладнокровие тут решает все. Впрочем, он ведь только пассажир. Вопрос еще в том, действительно будет бой? Настигает ли «Ява» фрегат, и если так, то насколько быстро? Обри сложил трубу и, забыв про слабость, с легкостью юнги слетел на палубу, присоединившись к Чедзу на баке. Первый лейтенант на пару с Баббингтоном колдовали с секстантами: стараясь держаться прямо на накренившейся палубе, они брали угол по грот-мачте незнакомца. Фонтан брызг окатывал лейтенантов при каждом столкновении «Явы» с волной, но скрупулезно рассчитанный обоими результат почти совпал. «Ява» сокращала расстояние, но со скоростью немного менее мили в час. При таком раскладе, да если добыча еще прибавит парусов, до наступления темноты они ее не догонят. И опять же, «американец» ли это вообще?

— Нам нужно исходить из этого предположения, — заявил Чедз. — Даже если оно будет стоить замены пары реев.

И он с беспокойством посмотрел на до предела изогнувшиеся лисель-спирты.

— Именно так, — согласился Джек. — И если предположение подтвердится, нельзя ли выделить пару орудий для нас? Мы уже сработались.

— Ежели вы примете баковую батарею, сэр, я буду безгранично обязан. А к орудиям шесть и семь ставьте своих людей. Я их доверил рекрутам из морской пехоты. Седьмое прыгает немного, но брюки мы поменяли на прошлой неделе, а болты держат крепко.

— Шестое и седьмое…. Отлично. Полагаю, капитан Ламберт намерен пересечь кильватер фрегата и зайти ему справа с кормы, — сказал Джек. — Так что сначала нам надо приложить руки к пушке левого борта.

— Отчего нет, сэр? — воскликнул Чедз. — Капитан говорил о своем плане действий не далее как пять минут назад. Генерал поинтересовался, как у нас такие вещи происходят на море: линии сближения и все такое. А капитан процитировал лорда Нельсона: «К черту маневры, идите прямо на них», — и объявил, что раз мы находимся с наветра, то это как раз тот самый случай: идем прямо на него, встаем рей к рею, молотим друг друга некоторое время, а потом на абордаж в дыму и пламени.

Джек притих. Своему обожаемому Нельсону он возражать не осмеливался, как и бросать хоть тень сомнения на действия капитана «Явы», который взял французский корвет с залпом вдвое тяжелее своего, и проделал это в решительной манере. Сам он, командуя судном, способным двигаться быстрее неприятеля, обязательно прибег бы к маневрам, покидав пробные шары: врезал ему в кормовую раковину, попытался угостить продольным огнем, использовал преимущество атаки с подветренного борта, когда порты противника наклонены к воде и могут даже захлестываться волнами. С другой стороны, в ближнем бою подветренный корабль зачастую не способен видеть врага из-за огромных клубов дыма. Так или иначе, не время было выражать свою точку зрения, особенно после слов мистера Чедза. Они вместе направились на квартердек, а спустя секунду на грот-мачте «Явы» взметнулся сигнал с ее личным номером. Нет ответа. Последовали сигналы на испанском и португальском. По-прежнему тишина, и уверенность усиливалась.

Она окрепла совершенно, а голоса колеблющихся смолкли, когда незнакомец поставил лиселя и приступил к повороту, забирая на норд-вест на правом галсе, явно имея намерение пересечь курс «Явы». Точность выполнения маневра была впечатляющей, равно как и открывшийся длинный ряд пушечных портов — без всякого сомнения перед ними находился сорокачетырехпушечный фрегат, мощный и готовый к бою.

Капитан Ламберт приказал переложить руль, стараясь сохранить наветренную позицию, и пошел параллельным с «американцем» курсом. Корабли настолько уже сблизились, что Ламберт мог рассчитывать к вечеру начать бой, даже если большой фрегат попытается уклониться; но до поры англичанин не спешил, и оба судна скользили по морю друг напротив друга, разделенные широкой полосой воды.

Джек скликал своих «леопардовцев». Они проверили порученные орудия: номер шесть на правом борте и номер семь на левом, находившиеся сразу после выступа форкастля. Каждый расчет на флоте обслуживал обычно пару орудий, за исключением немногих кораблей со сверхкомплектным экипажем и нечастых случаев, когда драться приходилось на оба борта. Тогда расчет перебегал от одного орудия к другому, стреляя поочередно. «Леопардовцы» быстро определились с первым и вторым командирами — ими стали Бонден и Баббингтон, и решили, кто будет банить, накатывать и поджигать запал. Потом проверили крепления, извлекли заряды — поскольку не доверяли никому, кроме себя — забили их снова, с полдюжины раз накатили и откатили пушки, после чего перевели дух. Перед ними были знакомые восемнадцатифунтовки, весом в пять сотен каждая, и парни не испытывали беспокойства, хотя им не пришлось по вкусу как здешние «джолли» банили и заряжали орудия, к тому же не вернувшим пока прежние силы «леопардовцам» тяжеловато было откатывать пушку правого, подветренного борта вверх по наклонной палубе. Но как заметил Бонден, едва запахнет порохом, отдача сама позаботиться об этом.

Форшоу скатился с мачты с вестью, что незнакомец изменил курс и показал вымпел, но это, видимо, частный сигнал, а «Ява» готовится к аналогичному маневру. Мичман пребывал в состоянии дикого оживления, голос у него сделался столь тонким, что по временам пропадал совсем. Выглядел он таким хрупким, таким юным в великоватых, с чужого плеча вещах, что человек в возрасте взирал на него почти с жалостью. «Как надеюсь я, что мальчонка не словит ядро», — подумал Джек.

— Крепить орудия! — скомандовал он, поглядев на часы, показывавшие без одной минуты полдень.

Тут же дудки позвали матросов на обед, а барабан пригласил офицеров. Это порадовало Обри — Ламберт пользуется возможностью накормить людей горячей пищей, прежде чем в ходе подготовки к бою огни на камбузе будут потушены. У них с Джеком могли быть различные представления о маневрах, но оба сходились в части того, что в бой лучше идти с полным желудком.

Расчистка «Явы» почти уже закочилась, и хотя убрано было не все — кое-что из обширного багажа губернатора и его свиты еще предстояло спустить в трюм — переборки между каютами разобрали, и в ходе обеда капитан, генерал Хислоп, Джек и командир морских пехотинцев, примостившись на решетке между двумя орудиями, могли наблюдать за вероятным, а, скорее всего, действительным противником. Всем им было далеко не впервой идти в огонь, и ели они с аппетитом, но почти не отрывали глаз от «американца».

— Как я уже сообщил Чедзу, — обратился Ламберт к Джеку, — мое намерение в том, чтобы покончить с ним решительно и быстро: спускаемся под ветер, встаем борт к борту, врезаем как следует, а потом на абордаж в дыму.

— Отлично, сэр, — сказал Джек.

— У нас достаточно парней, горящих желанием сделать это, прибавьте еще всех наших сверхкомплектных. Уверен, они предпочтут сойтись с янки на кортиках, чем играть в долгие игры с пушками. Чедз передал, что вы любезно предложили взять под команду пару орудий и присмотреть за остальными на баковой батарее. Очень признателен вам, Обри — у меня не хватает одного лейтенанта, а большинство мичманов совершают первое плавание. К тому же шестое и седьмое поручены морским пехотинцам. Не то, чтобы они плохо справлялись, но капитан Рэнкин счастлив будет заполучить назад своих солдат.

Рэнкин согласился, выразив мнение, что марсы далеко не в должной степени обеспечены стрелками, особенно если дойдет до ближнего боя.

Пробили одну склянку, и Ламберт опять взял слово.

— Полагаю, самое подходящее время. Джентльмены, за короля и посрамление врагов!

Офицеры поднялись на квартердек. Неприятель находился примерно в двух милях впереди, с подветра. Оба фрегата делали по добрых десять узлов, но теперь «Ява» совсем зарывалась под бом-брамселями, и капитан Ламберт распорядился убрать их. Но даже с ними она явно нагоняла противника. Суда продолжали мчаться на ост, каждый оставлял за собой длинную белую полосу, рябью расходившуюся по сверкающему морю. Пустынному морю: никого ни с наветра, ни с подветра; «Уильям» давно исчез за кормой, а Бразилия превратилась не более чем в бледную облачную полоску, видимую с грот-мачты.

И тут незнакомец — впрочем, не незнакомец более, как и не добыча — поднял на грот-мачте широкий коммодорский вымпел вкупе со звездно-полосатым флагом. Бонден оказался прав — это действительно был «Конститьюшн».

Через пару минут бом-брамсели «американца» поползли к реям, потом за ними последовали фок и грот. Корабль привелся к ветру, резко теряя скорость. Это означало, что «Конститьюшн» принимает бой и собирался сделать это с самого начала, но в условиях, удобных для него — он увел «Яву» от берега и от «Уильяма», и теперь был доволен. Умный противник, отметил Джек: хладнокровный и расчетливый.

«Ява» ответила «американцу», показав своих цвета, и «Юнион Джек» затрепетал по ветру, не оставляя сомнений в принадлежности судна; и тоже убавила паруса до боевых. На борту не слышалось никаких разговоров, только лай команд, свист боцманских дудок, топот матросских ног, поскрипывание блоков да пение ветра в снастях.

При взятых на гитовы гроте и фоке всем на палубе открылся прекрасный вид на вражеский фрегат. Тот шел в бейдевинд при ветре с норд-норд-оста. В полной тишине капитан Ламберт, как и обещал, повел «Яву» прямо на врага, нацеливаясь на его левую кормовую раковину. До боя оставалось не более получаса.

Для тех, у кого не имелось срочных дел, десять из этих тридцати минут текли мучительно долго. Штурвал поворачивался не более чем на спицу, ни слова не слышалось на переполненной, застывшей в напряженном ожидании палубе. Потом Ламберт кивнул Чедзу и барабанная дробь огласила фрегат от носа до кормы. Большинство офицеров и мичманов кинулось к постам у своих орудий; штурман расположился у руля, ведя корабль; три группы морских пехотинцев полезли на марсы, волоча за собой ружья; хирурги поспешили вниз, глубоко-глубоко за ватерлинию. И снова воцарилась тишина. Все было готово на выскобленной, залитой солнцем палубе. «Пороховые мартышки» с картузами стояли за пушками; ячеи для ядер заполнены; фитили курились дымком; боцман проследил, чтобы реи были закреплены кранцами и цепями; далеко в крюйт-камере ждал среди откупоренных бочек канонир; люки накрыли касторовым сукном.

Джек нырнул в относительный мрак форкастля. Расчет ждал его — моряки разделись до пояса, обнажив следы страшных солнечных ожогов, лбы у большинства были повязаны платками, чтобы пот не заливал глаза. «Леопардовцы» взирали на капитана серьезно, но с уверенностью, соседние расчеты — с любопытством и чем-то вроде обнадеженного почтения. Лишь немногим из «яванцев», исключая унтер-офицеров, довелось управляться с большими пушками в бою, а капитана Обри все знали как мастера своего дела.

Через порт виднелось ослепительное солнце, а также точно вписывающийся в проем силуэт «Конститьюшн». И впрямь тяжелый фрегат: на таком расстоянии вполне можно было рассмотреть истинные пропорции стройного, мощного рангоута и высокую линию портов, до которых не достигали белопенные волны, разбивающиеся о борт. Крепкий будет орешек, если американцы способны так же хорошо управляться с орудиями, как с самим кораблем. Про мореходное искусство янки Джек был наслышан, но возможно вот так вдруг создать военный корабль? Способны четыре сотни офицеров и матросов за считанные месяцы превратиться в боевой экипаж? Чего стоят несколько месяцев против практики и традиций, выработанных за двадцать лет беспрерывной войны? Маловероятно, но допустимо: надо сказать, немало американцев прошло школу артиллерийской подготовки — зачастую против воли — на английском флоте. На каждом его корабле насчитывалось несколько десятков янки. Обри надеялся, что Ламберт как можно скорее пойдет на абордаж — есть нечто парализующее в могучем напоре сотен парней, с кортиками и томагавками лезущих через борт. Немногие экипажи способны противостоять такому натиску.

Стоявший несколько позади Форшоу — будучи слишком легок, чтобы с толком налегать на тали, юноша исполнял обязанности «пороховой мартышки» — разъяснял мичману с «Явы», что тот почувствует себя совсем иначе, совсем легко, едва начнет «летать пыль».

— Когда мы идем в бой, я обычно жую табак, — закончил он. — И людям своим советую делать то же самое — ждать не так тяжко.

В кокпите, при свете трех фонарей, хирурги подправляли заточку инструментов на промасленном оселке.

— Вы не находите, сэр, — обратился Стивен к мистеру Фоксу, — что восприятие времени странным образом меняется в моменты, когда… Крыса, мистер Макклюр! Вы легко могли пришибить ее, будь вы порасторопнее.

Ему никогда не доводилось переживать подобный опыт, вынужден был сознаться мистер Фокс, но выразил надежду, что обилие разнообразных стимулятов окажет отвлекающий эффект, а шум битвы и напряженная деятельность отгонят имеющее место быть нерациональное беспокойство, или, точнее сказать, раздражение.

— Вот тебе! — вскричал Стивен, метнув ретрактор в особо наглую крысу. — Я его почти достал, ворюгу! Ей-богу, мистер Фокс, на вас лежит немалая доля ответственности за такое количество крыс на борту! Почему бы не завести здесь семейку куниц? У нас, в Ирландии, ими очень довольны.

— А мне казалось, что у вас там, в Ирландии, не водятся ни куницы, ни змеи, ни саламандры.

— Ну да. Из куньих у нас только горностаи. Но это сущие дьяволы по части крыс.

Жуткий троекратный треск, гул и дрожь, прокатившиеся по корпусу корабля, помешали хирургу ответить — «Конститьюшн» открыл огонь с дистанции в полмили, и три ядра, срикошетив от воды, врезались в борт «Явы».

— Недурная практика, — заметил Джек.

Пока он смотрел, низко наклонившись, через порт, одно из ближних к корме орудий «американца» извергло клуб дыма. Ядро плюхнулось в море, подпрыгнуло три раза, оставляя выстроившиеся по прямой для глаза Джека линии «блинчики», и попало в цель. Над головой, со стороны плотно уложенных на форкастле коек, послышался приглушенный стук, потом звук катящегося ядра. Форшоу выскочил наружу и вернулся шаром в двадцать четыре фунта весом.

— Жаль, великовато, — пожал плечами Обри, откладывая снаряд в сторону. — Помню, еще мальчишкой я служил на «Аяксе», и «Апполон» палил по нам как в ночь Гая Фокса. Одно восемнадцатифунтовое залетело в порт. Лейтенант — это был мистер Гомер, ты его не забыл, Бонден?

— Нет, сэр. Очень веселый джентльмен, смех у него был такой заразительный.

— Так вот, он поднял шар, приказал принести кусок мела, нацарапал на ядре «Возврат почты», забил в нашу пушку и в мгновение ока отправил назад.

— Ха-ха-ха! — загоготал его расчет, и соседние расхохотались тоже.

— А вскоре после того случая Гомера произвели в пост-капитаны, ха-ха!

Дистанция сокращалась, и «Ява» оказалась почти на траверзе по левому борту «Конститьюшн». Борт «янки» скрылся в облаке дыма. Залп, около семисот фунтов металла, врезался в море — цепочка белопенных столбов свидетельствовала о недолете примерно в сотню ярдов. Несколько бессильных ядер ударились об обшивку «Явы». Еще ближе, чуть далее расстояния выстрела из мушкета. Можно стало различить лица врагов.

Канониры, сосредоточенные и напряженные, застыли у пушек, ожидая приказа. Бонден косил взглядом вдоль ствола, постоянно подправляя орудие ганшпугом по мере того, как «Конститьюшн» подставлял борт. Дистанция прямого выстрела, но команды все нет. «Американцы» выдвинули стволы; Джек отсчитывал секунды от первого бортового залпа, и дошел до ста двадцати, когда неприятель скрылся в грозовом облаке, только брам-стеньги, подрагивающие от встряски, торчали из дымной пелены. На этот раз на удивление кучный залп с гулом пронесся высоко над целью. Две минуты, значит. Недурная артиллерийская подготовка, но Джеку удавалось дойти до семидесяти секунд. К тому же они ошиблись с…

— Огонь по готовности! — долгожданный приказ раздался в момент, когда «Ява» взошла на волну и только начинала крениться под ветер.

Весь правый ее борт громыхнул разом и палуба мигом наполнилась дымом и упоительным запахом пороха. Смеясь в голос, парни Джека вкатили орудие, пробанили, перезарядили и забили новое ядро, действуя подобно мощным машинам. Когда дым рассеялся, они увидели, что славно всыпали «американцу»: в коечной сетке дыры, штурвал разбит, часть вант и штагов болтается по ветру. «Яванцы» вопили как бешеные. Когда пушки снова выдвинулись, фрегат находился уже на расстоянии пистолетного выстрела от носа «Конститьюшн». И вот с этой дистанции орудия «янки» дали новый залп. В кормовой части палубы полетели щепы, но это не прервало ликования баковых, когда те снова налегли, выдвигая пушки до упора. Пока они, напрягая глаза и обмахиваясь ладонями, вглядывались в густое облако, стараясь поймать «американца» в прицел, марсовых вызвали наверх. «Конститьюшн», разрядив орудия, поймал вдруг передними парусами ветер и дал ход. Он поворачивал, и «Ява», не дожидаясь возможности зайти с кормы и дать продольный залп, поворачивала следом. Пушки правого борта потеряли цель. «Леопардовцы» переглянулись.

Дым рассеялся, густым облаком уплывая по ветру. «Конститьюшн» стал прекрасно виден. «Ява» быстро приближалась, но он ложился на другой галс, разворачиваясь к ней нетронутым правым бортом. После долгой паузы Джек промчался вдоль порученной ему батареи, распорядившись прекратить гомон, закрепить как следует орудия штирборта и перейти на противоположную сторону. Отряженные ему в помощь два мичмана с «Явы» вышли в плавание первый раз и не знали ничего, что выходило за рамки формальных упражнений с пушками. Сердце Обри колотилось как бешеное в предчувствии битвы, а энергичная деятельность — он налегал на орудия, расставлял по местам людей, проверял тали, брюки, картузы, картечь и ядра — помогала обуздать недобрые предчувствия, точившие его изнутри. Пусть Ламберт упустил прекрасную возможность — всегда может представиться другая.

Совсем скоро. «Ява» надвигалась на правый борт «Конститьюшн». Орудия бакборта, выдвинутые до предела, начали захватывать цель и по мере готовности палили. Первое, потом третье и пятое разом. Разрядив свое, седьмое, Бонден заметил как ядро врезалось в грот-руслени «Конститьюшн». Но тут багровые вспышки и черные клубы окутали «американца» — это ответили его кормовые пушки. Через несколько тревожных мгновений оба фрегата принялись обмениваться полноценными бортовыми залпами. Воцарился глухой рев, перекрыть который могли только выстрелы соседних орудий да карронад наверху. И в этом оглушительном гомоне прыгающее орудие номер семь сорвалось с брюков после четвертого выстрела. Хуже того, третье было сбито со станка, а несколько человек лежали на палубе, включая обоих мичманов. Предоставив опытным «леопардовцам» справляться самим, Джек кинулся к разбитой пушке. Расчет ее плохо понимал, что делать, но жестами, криком и собственным примером Обри добился, вопреки жуткому реву и гулу, подчинения. Они быстро закрепили орудие, выбросили убитого через порт, а раненых отправили в лазарет.

Огонь велся жаркий, да еще вкупе с яростной ружейной пальбой. Джек сомневался, что бывал в таком. Три орудия на главной палубе были сбиты, не исключено, что еще и некоторые карронады на верхней. В центре и ближе к корме стрельба «Явы» сделалась неупорядоченной. Офицер, направленный навести порядок, был сражен пулей с марса «Конститьюшн», а через мгновение тело его было размазано о доски правого борта двадцатичетырехфунтовым чугунным шаром. Но это было последнее ядро из больших орудий «Конститьюшн», последнее в этой схватке. Ветер снес дым и англичане увидели, что американский фрегат снова поворачивает, притом стремительно.

На этот раз Ламберт быстро отдал приказ травить марса-шкоты, замедляя ход «Явы». Джек улыбнулся — капитан явно намеревался зайти «Конститьюшн» в корму и угостить его продольным залпом, самым разрушительным приемом ведения огня.

— Сэр! Сэр! — верещал мичман у орудия номер одиннадцать, которым еще недавно командовал несчастный Броутон. — Что нам делать? Ядро заклинило!

Обри сделал три стремительных шага и упал. Пустяк, подумал он, поднявшись и поскользнувшись опять в крови Броутона. Мушкетная пуля свистнула у него над головой. Но «Ява» уже входила в поворот — менее чем через минуту она пересечет кильватер «Конститьюшн», пройдет прямо у него под кормой — великолепно рассчитанный маневр, а эти отважные и старательные идиоты суетятся у порта, не понимая, что стрелять предстоит пушкам правого борта.

— На другую сторону! На другую сторону! — взревел Джек, обретя, наконец, равновесие.

Канониры бросились пересекать палубу, горя отвагой и не взирая на ливень ружейных пуль. И тут Обри с ужасом осознал, что в спешке они не перезарядили орудия правого борта. Поворот продолжался; высокая, открытая, беззащитная и беспредельно уязвимая корма «Конститьюшн» оказалась прямо напротив всего борта «Явы». Английский фрегат сманеврировал столь точно, что его грота-рей проплыл прямо над гакабортом «американца». И выстрелило только одно-единственное орудие.

Ругаться бесполезно — проклятия притягивают несчастья. Джек собрал остатки своего расчета — Байрон выбыл, получив серьезную рану щепой в грудь, «флич» Бейтс «освободил место в обеденной компании» — распределил их между другими баковыми пушками и сам помог заряжать два или три. Ругаться было еще и некогда — корабли встали борт к борту, и огонь возобновился с новой силой. Залп, перезарядка и снова залп так быстро, как только порох подносили из крюйт-камеры. И каждый раз ему приходилось следить, чтобы «яванцы» не забили лишний картуз, не закатили в ствол два ядра или любой подвернувшийся под руку кусок металла.

Янки целились теперь точнее, и метили в корпус. Двадцатичетырехфунтовые ядра рассеивали по палубе тучи щеп, огромных, зазубренных и острых кусков дерева. Один из них свалил Бондена. Джек оттащил старшину с пути отката орудия. Пока то стреляло, он склонился над Бонденом и прокричал в полуоглохшее ухо:

— Только кусок скальпа, косица цела. Ступай вниз, пусть заштопают.

— Бушприт снесло, сэр, — проговорил Бонден, вглядываясь вперед сквозь заливающую глаза кровь.

Посмотрев в ту же сторону, Джек увидел, что кливер и стаксели полощутся на ветру.

— Передай привет доктору, — сказал он и помчался по палубе, проверяя каждое орудие, помогая навести на цель, ободряя людей. Не то чтобы те сильно нуждались в ободрении — освоившись с ведением огня «яванцы» стреляли много лучше и быстрее, и вопили как дьяволы каждый раз, когда ядро попадало в цель. Никаких признаков паники, хотя три порта слились в один, а в середине палубы в луже растекающейся крови кучей лежали убитые и раненые.

— Навались! — подгонял Джек расчет третьего орудия. Когда ствол выдвинулся, капитан вглядывался в дым, выискивая цель и выжидая волну. Прислуга застыла у раскаленного орудия. Но на этот раз разглядеть ничего не удавалось. Подошла волна, но по-прежнему ничего, только густой дым. И когда тот рассеялся, за ним ничего не оказалось — «американец» снова улизнул.

— Все к повороту! — раздался приказ. Через минуту послышалось. — Готовьсь!

Марсовые побежали по местам, и в наступившей тишине Джек поспешил к баковой кадке и сделал большой, такой долгожданный глоток. Ламберт намеревался скорее не повернуть, сколько лечь на другой галс, чтобы поймать «Конститьюшн» на маневре и пройти у него под кормой. Отличная идея, если бы «Ява» могла двигаться достаточно быстро — она почти потеряла ход и лишилась передних парусов.

Появился Бонден с окровавленной повязкой вокруг головы.

— Все хорошо, сэр? — спросил он.

Джек кивнул.

— Горячая работенка, Бонден. Как там внизу? Как мистер Байрон?

— Мистер Байрон выглядит слегка вышедшим в тираж, сэр. Работа в лазарете кипит — доктор трудится как пчелка. Но шлет свои наилучшие пожелания. Здешний первый, мистер Чедз, ему здорово досталось, сэр.

«Леопардовцы» не были приписаны к парусам, поэтому пока «Ява» поворачивала, они собрались вокруг своего капитана и пили воду из кадки. Корабль двигался медленно, очень медленно.

— Не вижу я смысла в этом повороте, — заметил Баббингтон.

— Как бы он не заигрался, — кивнул Джек. — Самый опасный маневр в моей жизни…

— Господи, мы не сделаем оверштаг! — прошептал Баббингтон.

И верно, при отсутствии кливера и стакселей сдавалось, что «Ява» не сможет пересечь линию ветра, но станет дрейфовать кормой по направлению к врагу, поджидающему в четверть мили с подветра. Джек посмотрел на «Конситьюшн». Тот начал уваливаться, разворачиваясь к ним батареей правого борта. Через минуту-другую «Ява» подвергнется продольному залпу.

— Ложись! — крикнул Обри, надавливая на плечо Форшоу.

Залп громыхнул, ударив «Яву» в корму и прочесав палубу по всей длине. Однако в этот самый миг обстененный фор-марсель наполнился и постепенно заработал — фрегат повернул.

— Орудия левого борта! — взревел Джек, распрямляясь, и теперь «яванцам» уже не требовалось повторять дважды. Они встали к пушкам и когда корабль довернул еще немного, открыли ответный огонь — нестройный, но меткий залп, угодивший прямо в цель. «Конститьюшн» начал очередной маневр.

«Ява» спускалась прямо на него, ведя огонь и получая сдачи; орудия настолько раскалились, что подскакивали над палубой при каждом выстреле. Плохо дело: разница между двадцатью четырьмя и восемнадцатью фунтами начала теперь сказываться, и «англичанин» не мог выдержать долго.

В коротких промежутках между выстрелами, приглядывая, чтобы разгоряченные канониры не увлеклись, вели огонь ровно и чисто банили стволы, Джек бросал тревожные взоры на огромные повреждения в центре корабля, разбитые шлюпки, израненную грот-мачту и более всего на лишенную поддержки штагов фок-мачту.

— Нам нужно идти на абордаж, — твердил он сам себе. — У нас все еще есть около трехсот человек.

Как раз при этих словах до него донесся рев Ламберта:

— Абордажная партия, сюда!

«Ява» доворачивала, нацеливаясь прямо на борт «Конститьюшн». Абордажники толпились на баке, сжимая в руках кортики, пистолеты, топоры. Чедз, бледный, снова был рядом с капитаном. Оба офицера поймали взгляд Джека, ответив свирепой ухмылкой. Еще несколько ярдов и раздастся треск столкновения, наступит пора жаркой рукопашной. Американцы палили с марсов, только успевая перезаряжать, но это никак не остужало яростного нетерпения парней, изготовившихся к прыжку.

Но тут, перекрывая гул битвы, раздался истошный вопль с фор-марса «Явы»: «Берегись внизу!», — и все грандиозное сооружение, именуемое фок-мачтой, со всем перекрестьем реев, боевой площадкой, парусами, бесчисленными парусами и блоками, с грохотом рухнуло. Нижняя часть обломка отскочила на корму, накрыв главную палубу, верхняя свалилась на форкастль.

Непролазная паутина снастей и рангоута оплела баковые пушки; нескольких канониров придавило, других ранило. В суматошной работе по расчистке, стремясь обеспечить орудиям возможность вести огонь, Джек совершенно утратил представление о местоположении кораблей относительно друг друга. Когда наконец баковая батарея пришла в некоторый порядок, он обнаружил «Конститьюшн» прямо по носу, осуществляющим маневр по пересечению курса «Явы». Ни одно орудие «англичанина» не могло ответить с такой позиции, и «Конститьюшн» без помех прочесал его от носа до кормы, уложив пару десятков матросов и снеся грот-стеньгу.

Снова тяжкая работа по очистке, опять надо махать топором и сбрасывать обломки. «Конститьюшн» занял позицию на правой раковине «Явы», обстреливая ее диагональным огнем, потом повернул и дал залп всем левым бортом.

— Капитан готов, — сообщил «яванец», таща в лазарет раненого товарища. — Но мистер Чедз вернулся.

— Никогда не сдавайся, — воскликнул командир одного из расчетов Джека, потом выпустил ядро, сбившее, под радостные вопли англичан, грот-марса-рей «Конститьюшн».

Но в этот самый миг за борт полетели бизань-гик и гафель «Явы», а некоторое время спустя за ними последовала и сама бизань. Недрогнувшие «яванцы» палили как демоны, обливаясь над раскаленными стволами потом, часто перемешанным с кровью. Почти каждый раз вырывающийся из жерла язык пламени подпаливал свисающие везде обрывки и обломки. «Пожарное ведро, пороховой картуз, снова пожарное ведро, снова пороховой картуз», — поочередно командовали оставшиеся в живых офицеры. В какой-то миг корабли оказались борт против борта, и тут большие пушки «Явы» показали чего стоили — по меньшей мере, сделали что смогли — фрегат глубоко осел, и некоторые из его ядер наносили противнику жестокие раны. Но «Яве» не хватало боевых марсов — фок и бизань были сбиты, а грот-марс превращен в обломки. Тогда как у «американца» все остались целы. На его марсах было полно стрелков, и один из них достал Джека. Пуля сбила его с ног, но он не обращал внимания на боль, пока не осознал, что правая рука отказывается повиноваться и свисает под неестественным углом. Обри встал, покачиваясь, поскольку потеряв две мачты и все, кроме одного, паруса, «Ява» резко кренилась на волнах. Он стоял среди хаоса, продолжая выкрикивать команды расчету одиннадцатого орудия, пока дубовая щепа не уложила его снова.

Джек смутно помнил голос Киллика, который клял морского пехотинца: «Осторожнее, осторожнее ты, толстозадый ублюдок голландской постройки!». Потом он полностью пришел в сознание, и увидел склонившегося над ним Мэтьюрина, обследующего рану.

— Стивен, быстрее! Просто перевяжи или заштопай. Потом делай со мной что хочешь, а сейчас мне надо вернуться на палубу.

Стивен кивнул, наложил на руку лубки, потом повернулся к матросу, лежащему на собственных внутренностях, а Джек побрел среди длинных, длинных рядов окровавленных тел к трапу. На квартердеке он нашел Чедза, такого же забинтованного и такого же бледного как сам, но с решительным блеском в глазах — Чедз теперь командовал кораблем. Он спешил избавиться от обломков бизани, пока тяжелая мачта не протаранила фрегат и не отправила его тем самым на дно немного ранее положенного времени. Плотник, артиллерист и оружейник стояли рядом с командиром, ожидая своей очереди.

— Прошу вас пройти на бак, коли можете, — обратился Чедз к Обри. — Если нам удастся поставить корабль по ветру, мы пойдем на абордаж.

И Джек пошел по окровавленной палубе, шатаясь при резком крене и не выпуская из виду «Конститьюшн». Тот вышел из под огня, и его экипаж деловито вязал и сплеснивал. Поредевшие расчеты, мимо которых проходил Джек, горели желанием сражаться; они выкрикивали в адрес янки обидные слова, призывая их вернуться и драться как полагается.

«Молодые бойцовые петушки», — думал он, спеша дальше. С такими-то парнями, если только фрегат получит ход и сможет добраться до «американца», у них до сих пор есть шанс взять верх. Ему известны были случаи, когда победу выхватывали в ситуации и похуже этой, когда потерявший бдительность враг допускал ошибку. «Конститьюшн» дважды уже совершал крайне рискованные маневры, значит, может совершить еще один.

На баке Баббингтон с командой матросов подобрал почти неповрежденную стеньгу и пытался соорудить из нее временную фок-мачту. Но поперечная и особенно продольная качка были таковы, что хлопот у них был полон рот. При каждом кивке с грот-марса на бригаду сыпался град обломков, да и сама грот-мачта, лишенная вант и штагов грозила в любой момент отправиться за борт.

— Грот-мачту надо рубить, — сказал Джек. — Форшоу, бегом на квартердек, спросите разрешения у мистера Чедза и приведите плотника. Форшоу? Где Форшоу?

Никто не осмеливался ответить.

— Погиб, сэр, — выдавил наконец Баббингтон. — Разорвало на части.

— О Господи… — потом, через несколько секунд, Джек продолжил. — Холлис, выполняйте.

Холлис вернулся с плотницкой командой, вооруженной топорами. Мачта отправилась за борт, и корабль стал остойчивее. Чедз и все матросы с кормовой части подтянулись на форкастль, работая над установкой временной фок-мачты с недюжинной энергией и ловкостью, а расчеты орудий не переставали орать и вызывать «Конститьюшн» на бой. Аварийная мачта вырастала прямо на глазах, в качестве рея ее оснастили лисель-спиртом. Неуклюжий парус поднялся, наполнился и «Ява» дала ход, начав слушаться руля. Она повернула, имея ветер в бакштаг под развевающимся на обрубке бизани измочаленным вымпелом двинулась на «Конститьюшн».

Располагая одной рукой, причем левой, Джек мало чем мог помочь. Он стоял рядом с Чедзом и смотрел, оценивая ситуацию. Палуба перед ними была завалена обломками, около дюжины орудий слетели со станков — да еще могли быть те, которых они не видели, — а все шлюпки разбиты в щепы. И повсюду кровь. Но не все было выведено из строя: единственная рабочая помпа интенсивно откачивала воду, расчеты стояли у орудий, готовые и ревностные, морской пехотинец сделал шаг и отбил первую склянку «собачьей вахты» — надтреснутый и жалобный звон. Джек неловко полез за часами, чтобы по привычке отметить время. Напрасный труд — все, что удалось ему узреть, это искореженный позолоченный футляр и пригоршня битого стекла и колесиков.

— Шесть футов воды в трюме, сэр, — доложил Чедзу подоспевший плотник. — И быстро прибывает.

— Тогда нам лучше поспешить на борт «американца», — с улыбкой ответил лейтенант.

Офицеры повернулись вперед, и перед ними открылся «Конститьюшн»: устранив повреждения, он прямо у них на глазах забрал ветер, повернул и направился к ним навстречу, идя правым галсом.

Настало время извлечь пользу из богоданной ошибки — теперь или никогда. Если только «Конститьюшн» не озаботится встать на ветер, если позволит приблизится достаточно, чтобы пойти на решительный абордаж, преодолевая огонь… Но враг не собирался совершать ничего подобного. Хладнокровным рассчитанным маневром он пересек курс «Явы» на расстоянии в каких-нибудь двухсот ярдов, обстенил грот- и крюйс-марсели и застыл, покачиваясь на волнах, обратив почти непострадавший левый борт на оставшуюся без мачт «Яву», готовый раз за разом поливать ее продольными залпами. Под единственным своим парусом, расположенным на носу, английский фрегат не мог идти круто к ветру, а следовательно, достать «Конститьюшн». Единственное, что он мог сделать, это медленно повернуть направо, чтобы задействовать семь орудий главной батареи. Но за требуемое время его трижды успеют прочесать продольными залпами. К тому же, «Конститьюшн» не будет ждать, а повернет и снова обойдет «Яву». «Янки» стоял пред ними, в полной готовности, но не открывал огня. Джек видел американского капитана, который пристально смотрел на них.

— Нет, — проговорил Чедз неживым голосом. — Этого не должно случится.

Он посмотрел на Джека, тот опустил глаза. Тогда первый лейтенант зашагал к корме, у него был вид отважного человека, всходящего на эшафот. Он прошел между жалкими остатками расчетов, притихшими теперь, и спустил флаг.