Легкий бриз холодил ее ножки, обутые в матерчатые туфельки. От ветра подол бархатного платья льнул к стройным лодыжкам. Набиравшее силу солнце разгоняло туман и сырость, предвещая восхитительно ясный день, который дал бы приятную передышку всем, кому надоела унылая дождливая погода Англии.

Она расположилась на древней каменной скамье, пытаясь не обращать внимания на холод, мгновенно пронизавший ее до костей. Роскошное, богато украшенное вышивкой платье переливалось и золотилось под лучами солнца, а ворот из голубого бархата, затканный золотой нитью, едва ли не ослеплял. Рукава, узкие в плечах, спадали целым каскадом складок, бархат чередовался с вышивкой золотом, в причудливый узор которой был вплетен речной жемчуг. Хрупкие запястья девушки стягивали манжеты из тончайшего полотна.

В руках юная особа держала инкрустированную перламутром лютню, струны которой она перебирала с очаровательно отсутствующим видом. Несмотря на столь роскошное обрамление, наиболее примечательным казалось лицо юной особы, хотя прелестное личико и выглядело совсем маленьким под высоченной заостренной прической.

Густые черные стрелы ресниц, затеняли ее живые карие глаза и накладывали легкий тон на щечки, нежность и белизна которых могла поспорить со сливочным мороженым. Изящный носик – однако не настолько маленький, чтобы нельзя было заметить изящный вырез ноздрей, – придавал лицу девушки выражение достоинства и даже надменности, что, впрочем, скрадывалось рисунком чувственных, влажных губ, в уголках которых, казалось, затаилась тщательно оберегаемая от посторонних глаз улыбка. Таким образом, несмотря на строгую, почти классическую красоту, сторонний наблюдатель мог бы сказать, что обладательнице этого лица наверняка свойствен юмор. О живости характера свидетельствовала и непокорная каштановая прядка, которая самым легкомысленным образом выбилась из строгой прически и теперь игриво трепетала на шейке.

Подозрительный шорох в густом кустарнике, окаймлявшем аллею, привлек внимание красавицы, и ее рука, бездумно перебиравшая струны, замерла.

Из узкого прохода между кустами возник некий джентльмен в камзоле золотисто-коричневого цвета. Именно такой цвет имеет добрый старый кларет, когда его наливают в бокал и рассматривают на свет. Кружевной гофрированный воротник джентльмена подчеркивал линию тщательно выбритого подбородка. Его волосы поражали удивительным – чисто рыжим – цветом. Точно такого же цвета брови и ресницы обрамляли его светлые, если не сказать бесцветные, глаза. Он низко поклонился сидевшей на скамейке даме, согнув одно колено, при этом за его спиной можно было различить длинную шпагу на перевязи.

– Миледи, – произнес он на удивление звучным голосом, контрастировавшим с его не слишком выразительным лицом, – милорд только что вернулся.

Юная особа, сидевшая на скамейке, собралась было что-то ему ответить и уже раскрыла ротик, обнажив белоснежные зубки, когда ее прервал резкий окрик, неожиданно материализовавшийся в весеннем воздухе.

– Стоп! – прокричал режиссер.

Он повернулся к молоденькому оператору, чтобы убедиться, что тот прекратил съемку. Затем с яростью обрушился на актера в коричневом камзоле.

– Бога ради, Стэн, отчего ты работаешь не в полную силу?

Стэн выпрямился, и на его лице появилось упрямое выражение.

– Меня зовут Стэнли, – заявил он безупречно поставленным голосом. – Я – актер Шекспировского театра, сэр, и не привык к такого рода… – Он прикрыл глаза, словно находясь в затруднении и не зная, как определить происходящее действо.

– Можете не продолжать, дорогой мой, – произнесла дама с лютней, улыбнувшись и примирительно помахав в воздухе рукой. – Вы хотите сказать, что не привыкли сниматься в музыкальных роликах, верно?

Мужчина кивнул. При этом плоеный воротник затрясся, как бы подчеркивая негодование своего обладателя.

– Так вот, Стэн, – продолжала молодая женщина, поднявшись и положив лютню на каменное сиденье. – Я, к примеру, никак не могу привыкнуть к Англии. Поэтому давайте признаем, что мы в равном положении, ладно?

В ее произношении слышался легкий певучий акцент – вне всякого сомнения, акцент жительницы южных штатов США. Удивительно, но он лишь подчеркивал теплоту и дружелюбие, звучавшие в ее голосе.

Англичанин начал оттаивать. Он благодарно пожал руку, которую ему с готовностью предложила молодая женщина.

– Мисс Бейли, – сказал он, и его голос зарокотал с прежней силой, – должен сообщить вам, что мне чрезвычайно нравится ваша музыка. Ваши сочинения по-настоящему уникальны. Это не зависит даже от того, кто их исполняет. Обычно я не в восторге от… Я хочу сказать, что привык к более серьезной музыке. Но вы, мисс Бейли…

– Зовите меня, пожалуйста, Дини, – произнесла девушка в своей обычной несколько легкомысленной манере.

– Да, так вот, мисс… я хотел сказать, Дини… Мне кажется, у вас большой талант. Как я уже говорил, я крайне редко слушаю…

– Музыку в стиле кантри? – закончила мысль девушка, вопросительно приподняв брови, поскольку видела, что англичанин ищет и не может найти подходящее слово.

– Вот именно. Я считал, что она…

– Малость шумновата? – Дини снова пришла на помощь собеседнику, даже не пытаясь скрыть улыбку.

Английский актер тоже заулыбался в ответ и поклонился. Акцент партнерши поначалу коробил его, но, перестав сердиться, он заметил, что манера произносить гласные более округло, а согласные более твердо, чем следует, лишь усиливает ее очарование.

Прежде чем молодые люди успели продолжить обмен любезностями, к ним, постукивая себя по ладони стеком для верховой езды, приблизился режиссер, мужчина средних лет с уже наметившимся брюшком и редеющими на макушке волосами. Он смерил англичанина уничтожающим, по его мнению, взглядом:

– Стэн, можешь отправляться за чеком. Заодно передай другим ребятам, которые, как и ты, без ума от Шекспира, чтобы они отправлялись по домам – или по замкам – уж не знаю, где вы, ребята околачиваетесь.

Стэн и бровью не повел в ответ на грубость режиссера. Вместо этого он взял в свою руку ладонь Дини и поцеловал ее, сопроводив поцелуй поклоном самого безмятежного и грациозного свойства.

– Вы на удивление изящны, леди, и мне остается только надеяться, что в будущем…

Режиссер глянул на дощечку с числом отснятых кадров, которую ему продемонстрировал ассистент, а потом снова обратился к англичанину:

– Проваливай отсюда, Стэн, и побыстрее. Короче, убирайся к чертовой матери!

Актер выпрямился и, отвесив короткий общий поклон, отправился за чеком, стараясь продемонстрировать окружающим максимум достоинства и воспитанности, на которые был в тот момент способен.

– Знаешь, Натан, – пробормотала Дини, осуждающе покачав головой, – все это было не слишком здорово с твоей стороны. То есть совсем не здорово. – Она оглянулась по сторонам. – Черт, куда это запропастились мои сигареты?..

– Тебе не следует курить, – отозвался Натан. – Испортишь голос. А ведь сейчас у тебя есть шанс, детка. Реба отпала, и у тебя появилась возможность занять ее место. Такое случается раз в жизни. Так-то!

– Я все понимаю, Натан, – тихо ответила девушка. – Честно говоря, я с детства мечтала о таком подарке судьбы, – продолжала она непроизвольно дрогнувшим голосом. – Знаешь, как в старом фильме. Что-нибудь вроде «Звезда родилась на 42-й улице»… Впрочем, я за это расплатилась. Слишком долго писала песни для других. Наконец-то счастливый билет достался и мне.

Режиссер не слушал ее.

– Что касается этого актера, Дини. Ты даже представить себе не можешь, каковы эти британцы на самом деле.

Он решительным росчерком подписал бумагу, а затем снова перевел взгляд на Дини. Он смотрел на нее, похлопывая стеком по канту собственных галифе. Натан в жизни не приближался к лошади ближе, чем на сотню ярдов. Тем не менее на съемках он всегда появлялся одетый скорее как кавалерист старой прусской выучки, нежели режиссер музыкального клипа. Дело в том, что, облачаясь в доспехи конника, Натан сам себе напоминал знаменитого Эрика фон Штрогейма, снимавшего «Жадность», поскольку быть обыкновенным клипмейкером ему не слишком-то льстило.

– Каждый из этих актеришек Шекспировского театра спит и видит, что он – будущий Оливье, – продолжал Натан Бернс, поглядывая на Дини, прищурившись якобы добродушно. – Ты просто никогда не была в Англии, вот в чем дело. – По правде говоря, режиссер и сам впервые был в Англии, но он бы скорее согласился взгромоздиться на лошадь, нежели признать этот факт.

– Да, не была, – со вздохом согласилась Дини, закинув руки за голову. Ее роскошный костюм оказался на редкость неудобным. Для человека, привыкшего носить джинсы и теннисные туфли, платье представляло собой настоящую ловушку.

Даже прическа сама по себе причиняла девушке боль. На взгляд Дини, она походила на ящик для инструментов или, точнее, на скворечник. Каркас прически был украшен кусочками стекла, которые должны были производить впечатление рубинов. Правда, при ближайшем рассмотрении можно было увидеть засохшие частички клея и карандашные пометки на каркасе, оставленные парикмахером, чтобы не перепутать, что и куда присоединять. По идее, Дини следовало выглядеть придворной дамой середины шестнадцатого столетия, но вместо этого она чувствовала себя чем-то вроде второразрядной певички из кафешантана с афишной тумбой на голове. Она даже прикрепила к прическе маленькие объявления «Посетите Рок-Сити», но никто не оценил ее юмора.

– Как называется это местечко, напомни мне, сделай милость, – обратилась Дини к Натану и зевнула.

– Англия, – коротко отозвался режиссер, бросив взгляд в сторону белого трейлера, припаркованного недалеко от них.

– Это я знаю, Натан, – ответила девушка ухмыльнувшись. – Я спрашиваю, как называется этот дом, или как его там.

– Кажется, замок Хемптон-Корт. В свое время он был резиденцией Генриха VIII. – Натан махнул в воздухе стеком, словно мечом. – Как ты думаешь, куда запропастился Баки Ли? Мы теряем удобное для съемок время. – Натан взглянул на солнце, сложив руки домиком, чтобы определить, как будет освещен следующий кадр, и при этом чуть не выколол глаз Дини своим стеком.

Дини отбросила стек рукой и тоже посмотрела в сторону трейлера, а затем – на волшебный замок лилового цвета, располагавшийся в отдалении. Баки Ли Дентон. Она бы ни капельки не расстроилась, если бы никогда не слышала этого имени.

Да, сигарета была бы сейчас как нельзя кстати. Нет, в самом деле, кто он такой, этот Баки Ли Дентон? Какое право имеет заставлять всю команду себя ждать? Они потратили полдня, чтобы подготовить все для съемок, в которых должны были участвовать английские актеры. Они даже отсняли кое-какой материал, который, правда, вряд ли войдет в ролик, поскольку получился скучным. И все это время Баки Ли Дентон, новейшее приобретение из Нэшвилла, просидел запершись в огромном трейлере, посылая своих ассистентов то за лаком для волос, то за диетической кока-колой.

За пару месяцев до этого один весьма известный музыкальный критик обозвал Баки Ли «Дентон-язва». Тогда все исполнители музыки в стиле кантри подняли ужасный шум и чуть ли не примчались на своих фургонах, дабы защитить Баки Ли, закрыть его своими телами.

Но вот прошло совсем немного времени, и они – один за другим – стали понимать, что это за фрукт. Вечные капризы певца и демонстрация дурного настроения за кулисами стали притчей во языцех и украсили – вместе с описанием одного особенно безобразного скандала в огромном супермаркете – первые страницы городских газет. Те же газеты с большим удовольствием печатали едкие отзывы Баки Ли о других исполнителях песен и музыки в стиле кантри.

К сожалению, пластинки Баки Ли расхватывали, как горячие пирожки. Его невозможно было игнорировать, но еще труднее – полюбить.

Именно Дентон настоял на том, чтобы съемки нового музыкального ролика проводились в Англии. Таково, дескать, его видение новой песни – что-то в духе старинных английских пасторалей. Но Дини отлично знала это «видение». Поле зрения Баки Ли застила некая длинноногая юная топмодель, за которой он таскался по всей Европе, словно ошалевший от страсти юнец. Тем не менее, поскольку в компании «Эра-рекордс» Баки Ли Дентон котировался очень высоко, служащие просто из кожи вон лезли, только б ему угодить. Даже если это ущемляло интересы Дини Бейли.

– Ну что, готов он или еще нет? – спросила со скукой в голосе поразительно красивая женщина, одетая в эластичное трико и коническую шляпку в стиле «девушка в печали». Оранжевый шифоновый шарф, прикрепленный к верхушке шляпы, реял в воздухе, словно флажок на летном поле, указывающий направление ветра.

Режиссер изобразил на лице улыбку. Это была его идея – сдобрить зрелище «девчонками Тюдор», или «ДТ», как теперь их называли все члены киногруппы.

– Вы – Моника, правильно?

«ДТ» покачалась на высоких каблуках и стрельнула глазами в сторону Дини.

– Да, меня зовут Моника, – подтвердила она, – я вот только не пойму, почему вот она – в платье? – Наманикюренный ноготь нацелился на Дини.

– Потому, дорогая, что она написала песню и будет исполнять ее вместе с Баки Ли. Она, так сказать, являет собой женскую половину этого трогательного дуэта. – Натан Бернс направился к «ДТ», при этом стек в его руке победно затрепетал.

Дини разочарованно вздохнула. Если привычки режиссера не изменились, эта «ДТ» имела шанс получить роль служанки, а сцену со служанками предстояло снимать завтра – в том случае, разумеется, если Баки Ли ухитрится привести свои волосы, а точнее, патлы, в надлежащий порядок…

А ведь это была ее песня. Она написала и стихи, и музыку, и получилась очень милая песенка о любви. Но противный Баки Ли и здесь ухитрился все испортить. Как только ее менеджер сообщил, что Баки Ли хочет записать эту песню, Дини потеряла покой и вся ее жизнь покатилась под горку. И вот теперь она докатилась, что называется, до Англии и той абсурдной ситуации, в которой все они оказались по милости Баки Ли. Бюджет нового клипа являлся тщательно охраняемым секретом, но существовало всеобщее мнение, что ассигнования будут столь значительными, что «Триллер» Майкла Джексона по сравнению с ним покажется дешевкой.

Наконец-то и ее пригласили участвовать в значительном проекте. До этого роль Дини Бейли ограничивалась лишь упоминанием в титрах ее фамилии, в то время как какие-то чужаки пели написанные ею песни. От всего этого руки сами собой сжимались в кулаки.

Неожиданно вокруг белого трейлера началась суета, и Дини прикусила губу: неужели в самом деле Баки Ли решил появиться перед народом? Режиссер мгновенно прекратил поглаживать стеком роскошную ножку Моники и перевел взгляд на трейлер. Шепот нетерпения прошел по толпе исполнителей и киношников. Потом все затихли – люди даже перестали помешивать в чашечках кофе. Разговоры были прерваны на полуслове. Казалось, даже птицы прекратили свое чириканье. Все глаза были устремлены на трейлер.

Дверь распахнулась от сильного удара, и взорам публики предстал Баки Ли Дентон собственной персоной.

Стоя на верхней ступеньке, он грозным взглядом окинул толпу так или иначе зависевших от него людей. Высокомерная поза была следствием его абсолютной уверенности в том, что все эти люди – кто из Нью-Йорка, кто из Лос-Анджелеса, а кто из Нэшвилла – собрались на английской земле с одной-единственной целью: служить ему, Баки Ли Дентону. И вот теперь – в своей фирменной красной тенниске и черной ковбойской шляпе – он собирался взять их под свою команду.

Дини тоже посмотрела на знаменитость, но ничего особенного не заметила. Перед ней был парень небольшого роста, в шляпе с чрезмерно широкими полями. На первый взгляд он больше походил на заштатного помощника шерифа, нежели на ковбоя. Совершенно не к месту и не вовремя – что вообще было свойственно Дини – она принялась хихикать. В абсолютной тишине, установившейся на съемочной площадке, ее смех казался особенно громким и вызывающим. Прежде чем Дини удалось справиться с приступом веселья, она ощутила на себе злобный взгляд звезды и увидела, как Баки Ли вскинул голову.

Это ее доконало. Дини вспомнила фирменную этикетку старого граммофона «Хиз мастерз войс» – голос его хозяина. На этикетке была изображена симпатичная собачка, которая внимательно вслушивалась в звук граммофона, причем голова собачки была вскинута на такой же точно манер, как и у Баки Ли, а широкополая шляпа последнего чрезвычайно напоминала длинные, настороженные уши. Поэтому Дини не просто хихикнула, а буквально зашлась от хохота. Раз начав, она уже не могла остановиться – смех рвался из нее наружу, словно вода, разрушившая плотину.

Пытаясь хоть как-то сдержаться, она опустила глаза и несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Это, однако, не помогло, поскольку, увидев собственные ноги, она представила себе ковбойские сапоги Баки Ли – даже не сами сапоги, а те знаменитые прокладки толщиной в пять дюймов, которые он вкладывал в обувь, чтобы казаться выше ростом. Она перевела взгляд на собственные руки, но ей тут же вспомнилось, как Баки Ли единственный раз в жизни взял в руки гитару и что из этого получилось. А получился у него примитивный аккомпанемент, по чистоте и интенсивности походивший на хриплый мяв собиравшейся окотиться кошки.

Сквозь слезы, выступившие у нее на глазах от смеха, она заметила, какими испуганными взглядами обменивались между собой члены съемочной группы, и поняла, что расплата за несанкционированное веселье не за горами. Прошло несколько секунд, и Дини услышала громкий уже хорошо знакомый звук – дверь трейлера с грохотом захлопнулась. Удар был такой силы, что алюминиевая лестница загудела, а пустая жестянка из-под пива, стоявшая на верхней ступеньке, упала на землю.

Все сразу поняли, что это может означать только одно: Баки Ли Дентон появится теперь только на следующий день – если появится вообще.

Неожиданно оказалось, что для смеха вовсе нет причины. Дини вытерла глаза от слез, которые местами размыли грим, и постаралась придать лицу самое невинное выражение, на какое была способна.

– Черт тебя возьми, Дини, – взревел режиссер. – Ты что себе позволяешь?

Теперь всеобщее внимание было сосредоточено на Дини, которая стояла перед членами съемочной группы, одетая в свое «роскошное» платье эпохи Тюдоров, усыпанное пластмассовыми жемчужинами. У нее на голове по-прежнему красовалась прическа, больше смахивавшая на скворечник. Дини сглотнула.

– Мне очень жаль, – прошептала она хрипловатым от недавнего смеха голосом. Она явно чувствовала себя виноватой.

Ей никто не ответил. Люди стали разбредаться – кто-то отправился получать причитающуюся за день работы плату, члены киногруппы, отчаянно жестикулируя, принялись обсуждать план съемок на завтра. В этот момент Дини поняла, что она в очередной раз стала жертвой своей хромой судьбы. Проблема заключалась в том, что все в своей жизни она делала не вовремя.

Само существование Вилмы Дин Бейли могло служить наглядным примером того, насколько дурно, когда все в жизни происходит не вовремя и не так, как следует. К примеру, своим именем – Вилма Дин – она была обязана одной из романтических причуд собственной матушки. Эта история началась, когда два юных существа, Лорна Дьюн и Дики Бейли, ощупью выбрались из темного кинотеатра, не досмотрев «Блеск в траве», ради того, чтобы немедленно пожениться. Впрочем, по мнению обитателей Винслоу, штат Кентукки, они продемонстрировали удивительную для тех краев сдержанность.

Спустя десять месяцев у молодых супругов родилась дочь, названная по желанию мамы Вилма Дин в честь одной из героинь фильма «Блеск на траве», роль которой исполняла Натали Вуд.

Прошло несколько лет, и лишь тогда, когда картину показали по местному телевидению, Лорне удалось досмотреть фильм до конца. К ее ужасу, героиня Натали Вуд, в честь которой назвали ребенка, в заключительной части мелодрамы перенесла нервное потрясение и попала в сумасшедший дом.

Менять имя, однако, было поздно. Разносторонне развитый ребенок уже научился изображать его собственной рукой, что с радостью и делал, используя для этого поверхность стен, а также любой клочок бумаги, включая бланки еще не оплаченных счетов. Имя Вилма Дин появлялось везде, куда девочка могла добраться со своим цветным карандашом. Несомненно, Лорна ужасно переживала, что дала дочери имя, напоминавшее всем о Натали Вуд и о ее героине, склонной к самоубийству, поэтому она постаралась сделать все, что было в ее силах, дабы не допустить дочь до просмотра картин с участием злополучной актрисы, включая сюда даже совершенно безвредные «Чудо на 42-й улице», «Скудда Хо, Скудда Хей!». Кроме того, Лорна убедила себя, что Дини из «Блеска на траве» могла бы кончить жизнь и худшим образом. Пусть Уоррен Битти и женился на другой – что из того?

Прошло еще немного времени, и Лорну ожидало очередное не слишком приятное событие. Ее муж Дики Бейли, большой любитель покутить с приятелями, что стяжало ему дурную славу и целую кучу обидных прозвищ, неожиданно решил, что он не создан для брака и радостей отцовства, и исчез. Лорна так никогда и не узнала, что приключилось в дальнейшем с ее бывшим супругом. Она потеряла с ним всякий контакт, когда необходимые для развода формальности были выполнены.

Много лет спустя, оказавшись на постановке «Опра», высмеивавшей многоженцев, она обратила внимание на некоего торговца обувью, который отличался внушительными габаритами, слишком темным искусственным загаром и носил галстук в виде двух шнурочков. Этот тип подозрительно смахивал на Дики Бейли, но Лорна так и не пришла к окончательному выводу, он это был или нет.

Лелея в душе мечту и работая как одержимая, Лорна ухитрилась наскрести небольшую сумму денег, которая позволила им с дочкой уехать из сельскохозяйственного Кентукки и поселиться в Нэшвилле. Ей хотелось одного – получить возможность начать все сначала, а также оградить дочь от сплетен, имевших хождение в Винслоу. Но хуже всяких слухов ей отравляла жизнь жалость лицемерных доброхотов, шептавших: «Бедная Лорна, не смогла удержать мужа!» Короче говоря, Лорна хлебнула грязи более чем достаточно.

В Нэшвилле она нашла себе работу официантки в закусочной, куда заезжали шоферы-дальнобойщики. Работа была изнурительной, но чаевые платили щедрые. Заведение устраивало Лорну и потому, что, кроме водителей, туда редко кто наведывался. Она нашла счастье в отстраненности от всего мира, Даже постоянные клиенты попадали сюда не чаще двух раз в месяц. В конце концов, уединение стоило нескольких болезненных щипков, которые перепадали ей от любвеобильных дальнобойщиков.

Маленькая Вилма Дин тем временем превратилась из гугукающего ребенка в молодую женщину поразительной красоты. Когда девочка перешла в школу высшей ступени, Лорна, озабоченная плотоядными взглядами, которыми водители пожирали ее дочь, запретила ей появляться в забегаловке.

Самое удивительное заключалось в том, что Вилма Дин походила на Натали Вуд. Это поразительное сходство не укрылось и от матери.

– Слушай, до чего же она похожа на ту девушку из «Бунта без повода», – заметил как-то дородный шоферюга, заткнув бумажную салфетку за ворот своей красной фланелевой рубахи.

– На кого, на кого? – переспросила Дини, округлив от любопытства глаза, в тот момент, когда мать, спохватившись, выпроваживала ее из закусочной.

– Не важно, – бросила Лорна, с неприязнью оглядывая клиента.

Никто не удивился тому, что Дини выбрали королевой красоты, когда она перешла в последний класс школы высшей ступени, хотя, как заметил чиновник из департамента по образованию, она «не совсем еще достигла подходящего для этого возраста». Впрочем, достигла или нет, но Дини слыла одной из наиболее популярных девушек в классе. Она была не только самой очаровательной вдохновительницей худшей футбольной команды штата, но и президентом местного общества хорового пения, а также играла главную роль в мюзикле местного школьного производства.

Поразило людей другое: в тот самый день, когда должно было состояться чествование школьной королевы, в Нэшвилле разразился ужасающий шторм с ураганным ветром и градом, который не только сорвал проржавевшую крышу с гимнастического зала, где должно было проходить празднество, но и уничтожил все надежды Дини на получение грошовой короны. Затем подошло время выпуска, который состоялся при большом стечении народа. Впрочем, тем же самым могла похвастать любая дешевая распродажа… Тут-то Вилма Дин Бейли окончательно поняла, что она не в ладах со временем и пространством.

Получив диплом, Дини принялась за поиски работы, но скоро стало ясно, что предприниматели не больно-то рвутся взять на работу несостоявшуюся королеву, хотя бы и умеющую петь в хоре. К концу лета, однако, поле деятельности было найдено. Как и ее мать, Дини стала официанткой, но не в закусочной для водителей, а в заведении по продаже пирожков и пончиков под названием «Криспи-крим». Так началась самостоятельная трудовая жизнь Дини.

Окончив школу, Дини сделала важнейшее для себя открытие. Она поняла, что из ее жизни ушло нечто чрезвычайно важное, а вместо этого в душе поселилась пустота. Она попыталась проанализировать свое состояние и решила, что более всего ей недостает музыки.

Сколько Дини себя помнила, она всегда принимала участие в работе хоровой студии или иных музыкальных мероприятиях, организованных школой. По мере того как рос ее интерес к музыке, голос Дини, от природы приятный, постепенно набирал силу. Со временем ее мастерство достигло большого совершенства. Стоило ей запеть, и она уже не чувствовала себя просто Дини Бейли, она могла вообразить себя кем угодно, поскольку музыка для девушки была своего рода волшебством. Голос никогда не подводил Дини. Он был той единственной вещью на свете, на которую Дини могла положиться без оглядки.

Лорна обратила внимание на интерес дочери к музыке, и, хотя не слишком понимала, откуда он взялся, выписала по каталогу и подарила ей на шестнадцатилетие приличную гитару. Дини довольно быстро выучилась аккомпанировать хору и начала выступать в школьном ансамбле.

Девушка, которая долгое время жила, не задумываясь о будущем, неожиданно поняла, кем она хочет стать. С настойчивостью идущего на нерест лосося она принялась осуществлять задуманное – сделаться второй Пэтси Клайн.

О своем решении серьезно заняться музыкой Дини рассказала только матери и школьной подружке, которая к тому времени устроилась работать секретаршей в новой компании «Эра-рекордс». Лорна встретила заявление дочери с той же долей серьезности, с какой она относилась ко всем предыдущим заявлениям Дини того же рода.

Когда Дини исполнилось восемь, она сообщила, что хочет стать принцессой.

– Ну и прекрасно, деточка, – ответила усталая Лорна.

Когда Дини было одиннадцать, она решила сделаться олимпийской чемпионкой по фигурному катанию.

– Что ж, очень хорошо, милая, – отозвалась Лорна.

И вот теперь Дини собралась стать певицей в стиле кантри. Лорна в ответ потрепала ее по голове и попросила принести со службы два десятка отборных пончиков, чтобы официанткам из заведения для водителей было что положить на зубок в свободную минутку.

К тому времени Дини поняла, что исполнять сочиненные кем-то другим песни не совсем то, что ей нравится. Хотя она здорово научилась петь зонги в стиле кантри, одно лишь исполнение удовлетворить ее уже не могло.

Большинство песен такого рода не слишком подходило ее индивидуальности, поскольку она должна была передавать эмоции, которые ее не очень-то вдохновляли. Жалобы на жизнь? Разумеется, они с матерью переживали не лучшие времена, но когда, спрашивается, эти времена были для них легкими? По правде говоря, Дини не могла припомнить ни дня, когда она была бы по-настоящему подавлена, испугана или страдала от депрессии. Поскольку у нее никогда не было собаки, она слабо представляла себе, какое горе испытывает хозяин, когда его пес умирает или убегает. Ни одной собаке до сей поры даже в голову не пришло отгрызть задник у ее любимых тапочек… Надо ли говорить, что маленького грузового пикапа у Дини тоже не было никогда в жизни… Она даже еще ни разу в жизни не была влюблена! Таким образом, жизненный опыт Вилмы Дин Бейли не имел ни малейшего отношения к содержанию песен, которые она исполняла.

Все это, однако, не остановило Дини. Ее первые опыты в сочинительстве оказались ужасными. Большей частью стишки повествовали о мужском непостоянстве и о женском даре всепрощения. Кое-что она позаимствовала из биографии своей матери, но в ее версии жизненные перипетии Лорны выглядели весьма романтично. После этого Дини приступила к воспеванию Парижа, который главным образом служил фоном для великолепных светских романов. Париж у нее рифмовался со словом «горишь»…

Как-то вечером, погружая гудевшие от усталости ноги в ванну с расслабляющими солями, она услышала по радио интервью с известным певцом кантри.

– Писать надо только о том, что ты знаешь, о том, что пережил сам, о том, что трогает твое сердце, – утверждала знаменитость. – Если вы сами не будете верить в то, что пишете, другие не поверят и подавно.

Даже не потрудившись вытереть ноги, Дини кинулась к гитаре. В течение следующего часа она сочинила песенку о бывшей королеве красоты, волею судеб вынужденной торговать пончиками. Затем, записав несколько раз песенку на магнитофон и спев ее, так сказать, набело, Дини почувствовала, как ее тело пронизало незнакомое дотоле возбуждение.

– Вот оно, – произнесла она во весь голос, – вот как это бывает.

После того как была написана первая песенка, другие стали сочиняться быстро и легко. Обычно это происходило в рабочие часы, пока она чистила кофеварку или дожидалась, когда посетитель сделает наконец свой выбор между шоколадными профитролями и покрытыми сахарной глазурью «бисмарками». Конечно, чтобы узнать всю подноготную, все тонкости музыки кантри, нужно было работать и работать. Тем не менее Дини обнаружила, что она обладает самым настоящим поэтическим даром. Особенно ей удавались лирические стихи. Слова и рифмы сами приходили к ней. Обрывки разговоров с клиентами неожиданно выстраивались в стихотворные столбцы. Клиент уходил, помахивая в такт шагам сумкой, и, конечно же, разговор с миловидной официанткой почти сразу же улетучивался из его памяти; она же не забывала ничего из услышанного.

Итак, Дини разговаривала мало, все больше слушала – ведь информации, почерпнутой из болтовни с клиентами или другими официантками, хватило бы на сотни и сотни бесхитростных песенок в стиле кантри. У каждого было что рассказать, а Дини лишь облекала эти разговоры в стихотворную форму, используя свой талант и воображение.

Она стала с жадностью читать все музыкальные издания, где упоминалось о песнях кантри, и в первый раз в жизни пожалела, что не слишком прилежно училась в школе. Кое-какие вещи, которые касались бизнеса, Дини понимала с трудом или не понимала вообще. А ведь для тех, кто занимался шоу-бизнесом, эти слова значили очень и очень много.

Теперь она всегда приходила на работу с кассетой своих последних сочинений в стиле кантри и носила ее в кармане фартучка – кто знает, может быть, подвернется случай дать их кому-нибудь послушать? Как-то раз днем в заведение зашли два длинноволосых парня. Стоя у прилавка, они продолжали обсуждать свои дела. Дела эти касались записей новой музыки. Дини была покорена непринужденностью и легкостью их суждений.

– Я пишу песни, – вдруг ни с того ни с сего выпалила она.

Услышав ее слова, другие официантки прямо-таки вылупились на Дини, и та почувствовала, как краска стала заливать ей лицо. Один из мужчин приподнял чуть тронутую сединой бровь:

– Неужели? – Он поманил ее пальцем и, когда девушка наклонилась поближе, прошептал: – Хочу дать тебе совет, куколка…

А затем он сделал ей столь чудовищное по своей непристойности предложение, что, совершенно пораженная, Дини решила было, что она просто неверно поняла клиента.

Между тем посетитель во всеуслышание повторил свое предложение, так что сомневаться в его характере больше не приходилось. Дини посмотрела мужчине прямо в глаза, затем повернулась, сняла с плиты только что закипевший кофейник и вылила его содержимое на руку клиента, лежавшую на прилавке.

Тот взревел от боли. А Дини, придав своему лицу самое невинное выражение, извинилась и сказала, что клиенты получат новый полный кофейник за счет заведения.

Когда гость, ругаясь на ходу и размахивая ошпаренной рукой, в тщетной попытке облегчить боль, кинулся в ванную комнату, его спутник виновато взглянул на Дини и взял-таки одну из ее кассет. Он пообещал вернуться примерно через неделю и дать вполне обоснованный отзыв о ее песнях.

Когда прошла одна неделя и началась вторая, а затем и третья, а ответа по-прежнему не было, Дини стала догадываться, что дальнейшее ожидание бесполезно. У нее не было ни малейшей возможности связаться с посетителем, поскольку она даже не знала, как того зовут. Она решила занести происшедшее в раздел «мой негативный опыт», но такой близкий контакт с миром музыки и музыкантов только добавил ей упорства в стремлении к цели.

А вскоре случилось вот что: подруга Дини, которая работала секретаршей в компании звукозаписи «Эра-рекордс», упросила одного из сотрудников среднего звена встретиться с Дини и переговорить с ней. Дини сказалась больной в своем заведении «Криспи-крим», поскольку сама мысль явиться на беседу с сотрудником звукозаписывающей фирмы и при этом пахнуть жареными пончиками наводила на нее ужас.

Завороженная видом мягчайшего и без единого пятнышка ковра, устилавшего пол офиса, а также фотографиями звезд и звездочек, украшавшими стены, Дини проследовала за своей подругой в маленький, без окон кабинет.

Сотрудник компании оказался молодым, но уже начинавшим лысеть человеком. Лысина придавала ему необыкновенно умный вид, что, впрочем, не соответствовало действительности. С выражением вежливого внимания на лице служащий прослушал пленку Дини, уделив каждой песне не более пятнадцати секунд. Под конец он откинулся на спинку винилового кресла на колесиках и привычным жестом сцепил пальцы рук.

– Ну что ж, Джинни… – начал он.

– Дини, – поправила она, расплываясь в самой обворожительной улыбке, на которую была способна.

– Дини? Ага… – нахмурился он и откашлялся. – Скажите, где вы работаете в настоящее время?

– В «Криспи-крим», – прежде чем ответить, она сглотнула.

– Ага… Понятно. Знаете, Дини, советую вам держаться за место и ходить на работу, как обычно. – Тут его рассуждения прервал телефонный звонок, и он схватил трубку, кивком головы дав понять, что аудиенция закончена. Девушка схватила свою кассету и выбежала из комнаты. При этом ее щеки пылали от гнева и унижения.

Прошло три недели, и вот, закрывая заведение, она услышала песню, которая доносилась из радиоприемника автомобиля, припаркованного на стоянке. Исполнялось новейшее произведение Вика Дженкинса, известного барда, работавшего в стиле кантри, обладателя смазливой внешности и сладкого, как елей, голоса. Дини на мгновение замерла и судорожно сжала в руках тряпку, которой протирала прилавок.

Дженкинс исполнял песню ее сочинения.

Тряпка упала на пол. Неужели та песенка, которую сочинила Дини во время одного из своих ночных бдений, звучит сейчас из динамика? Неужели в эту минуту голос Вика Дженкинса исполняет ее собственные стихи и ту самую мелодию, которую она подобрала на подаренной матерью гитаре?

Уехал ли автомобиль, из которого слышались звуки ее песни или владелец просто-напросто захлопнул дверь, она так никогда и не узнала. Было ясно одно: музыка вдруг исчезла, и Дини осталась одна в полной тишине, освещенная мигающими огнями неоновой вывески опустевшего кафе.

Как такое могло случиться? Мысли метались, словно напуганные зверьки в поисках выхода из западни, пока она, нетвердо ступая каблучками белых туфель по асфальту, пробиралась к автостоянке. Когда она стала шарить в сумочке в поисках ключа своего автомобиля, то заметила, что руки трясутся, – и тут вспомнила, что забыла ключи в кармашке фартука.

Да, именно кармашек фартука… Там хранилась кассета с песнями, которую она передала приятелю клиента, облитого кофе. Они украли ее песню!

Сначала Дини решила позвонить на радиостанцию – на первую попавшуюся – и заявить, что она и только она является автором песни, которую только что спел Вик Дженкинс. Совершенно ясно, что именно Вик присвоил себе авторство нового хита, иначе ее бы поставили в известность. Она следила за музыкальной периодикой и отлично представляла себе механизм такого рода явлений.

Но ведь это абсурд! Представьте себе – никому не известная официантка звонит в полночь на радиостанцию и объявляет, что Вик Дженкинс украл ее песню! Перед ее мысленным взором пронеслись тысячи случаев, которые освещались радио и телевидением: всякого рода маньяки утверждали, что они авторы песен легендарного Элвиса или – что еще хуже – воплощение самого певца и т. д. и т. п. Дини вообразила толпу репортеров, осаждающих тихое кафе, слепящий свет софитов и вопросы, вопросы, вопросы… И все это светопреставление на фоне полок с пакетиками жареных орешков. Как она будет выглядеть, спрашивается? Как самая настоящая сумасшедшая!

Не имея никаких доказательств, кроме собственного слова, Дини с равным успехом могла претендовать на роль законной дочери снежного человека. К тому времени, когда она добралась наконец до собственной постели, само собой пришло решение: пусть все идет своим чередом.

– По крайней мере, детка, – пробурчала она сама себе в подушку, – это для тебя хороший урок.

Нет, такой глупой она больше не будет… Не станет никому доверять.

Наутро она почувствовала себя лучше, более того, ощутила даже своего рода удовлетворение. Значит, ее песенка не плоха – иначе вряд ли стали бы воровать. Дини пришла к выводу, что она на правильном пути.

Следующие три недели ее песня в исполнении Вика Дженкинса звучала повсюду и считалась едва ли не лучшим хитом певца. Песню передавали чуть ли не каждые четверть часа. Мелодия доносилась из автомобилей и кафе, звучала на набережной, клип с записью транслировался по телевидению. Даже на близлежащих фермах в Пиггли-Вигли звуки песенки плыли над птичниками…

В тот самый момент, когда Дини почувствовала, что вот-вот взорвется от негодования, случилось невозможное: Вик Дженкинс собственной персоной вошел в «Криспи-крим».

Дини и другие официантки поняли, что готовится нечто экстраординарное, когда телохранители певца с «уоки-токи» в руках, оттопыренными карманами и напряженными лицами появились в заведении, на секунду опередив суперзвезду. Затем нахлынуло целое море репортеров, легкомысленных и непредсказуемых, как провинциальные красотки. В течение нескольких долгих секунд вспышки блицев и щелканье фотоаппаратов и кинокамер господствовали в заведении, а владельцы всей этой техники изо всех сил старались запечатлеть главный момент дня – явление великого Вика Дженкинса.

Неожиданно Дини стало ужасно смешно. Девушка начала хихикать, не обращая внимания на суматоху вокруг, шепоток официанток, блики фото– и кинокамер и напряженные взгляды людей Дженкинса.

Вик мгновенно развернулся по направлению к ней. В его глазах полыхала холодная ярость. Дини сглотнула, но улыбка словно приклеилась к ее губам. При ближайшем рассмотрении звезда кантри-шоу оказался куда привлекательнее, чем открытки с его изображением.

– Ты над чем смеешься, девушка? – вопросил он глубоким голосом, и, хотя это было произнесено негромко, в кафе в одно мгновение установилась тишина.

Дини кашлянула и ткнула пальцем себе в грудь. Глаза у нее были широко открыты и невинны, как всегда.

Выражение лица Дженкинса смягчилось. Он провел рукой по щеке, коснувшись своих роскошных, тщательно подстриженных бакенбард, и окинул Дини совсем другим взглядом, в котором сквозили неприкрытое удивление и веселость. Определенно звезде понравилось то, что он увидел.

– Так над чем же ты смеешься? – повторил он со скрытым лукавством в голосе.

– Гм… – Она переступила с ноги на ногу и поправила волосы под наколкой. – Я засмеялась при виде удивления, которое вы изобразили на лице, увидев всю эту толпу репортеров. На самом же деле, мне кажется, ваше появление спланировано лучше, чем иная свадьба.

Дженкинс заулыбался в ответ на ее слова. Нечего и говорить, что его улыбка была обворожительна. Дини, в свою очередь, лучась от удовольствия, вернула улыбку Вику. Так начался один из самых знаменитых в Нэшвилле, а затем и во всей стране романов. Последнее произошло по вине журналистов, работавших на бульварные газетенки и шаставших всюду в поисках сенсаций. Вик Дженкинс тут же пригласил очаровательную официантку отобедать с ним, и с того самого вечера их стали считать влюбленной парочкой. Более того, вновь оказавшийся в центре всеобщего внимания старина Вик и его красотка «из народа» сделались чуть ли не самой популярной парой в стране.

Вик обнаружил источник, из которого он теперь черпал вдохновение и новые песни. Во время первого же свидания Дини рассказала ему, как был написан ее первый хит, известный теперь повсюду в его исполнении. Как ни странно, певец не стал смеяться над ней, а принял к сведению полученную информацию. Он позвонил своему менеджеру из телефона, установленного в автомобиле, и Дини не только заплатили авторские, но и пообещали, что ее песенки будут рассматриваться в первую очередь в случае, если Вику придет в голову мысль записать новый шедевр. На следующий день она отослала ему еще несколько кассет со своими сочинениями, и уже через короткое время песенки Дини были включены в репертуар звезды.

Так Вилма Дин Бейли в конце концов ухватила за хвост птицу удачи в Нэшвилле – но не совсем ту, на которую рассчитывала. Как ни крути, а светилась она всего-навсего отраженным светом звезды-исполнителя. Да и звездная пыль, часть которой перепала Дини, была, если так можно выразиться, второсортной. Она подбирала лишь те ее частички, которые стряхивал со своих широких плеч Вик.

Через некоторое время Дини ощутила, как в глубине ее души стало копиться раздражение. Ей не хотелось зависеть от мужчины – от какого бы то ни было мужчины – в тот момент, когда начала крепнуть ее индивидуальность. Конечно, теперь люди стали относиться к ней добрее, но причиной этого была ее связь со звездой. Дини же из первых рук знала, во что может обойтись женщине зависимость от мужчины. Всякий раз, когда ей было необходимо получить подтверждение этим своим мыслям, она смотрела на исхудавшую от непосильной работы мать. Хочешь не хочешь, а приходилось думать, как выбраться на простор из той густой тени, которую отбрасывал великий человек.

Дини продолжала работать в закусочной «Криспи-крим», хотя ее счет в банке постоянно рос. Официантки приходили и уходили. Дини оставалась и продолжала разливать кофе и Продавать пончики фанатам Вика, которые постоянно околачивались в закусочной в тщетной надежде как-нибудь увидеть своего кумира. Тот, однако, не появлялся, зато заведение процветало, количество проданных пирожков и пончиков росло со скоростью автомобиля, несущегося с горы без тормозов.

Между тем роман с Дини как нельзя лучше соответствовал планам Вика. Прежде всего он являлся наглядным опровержением слухов об отъезде звезды кантри-шоу в Голливуд. Когда люди видели Вика рука об руку с Дини, они понимали, что их кумир никогда не покинет родимый Юг. По этой причине диски Вика расхватывали не хуже, чем горячие пончики в «Криспи-крим», а его видеоклипы принимались на ура. Никто не мог противостоять обаянию этого милейшего парня.

Дженкинс был достаточно практичен, чтобы поддерживать с Дини постоянный контакт, даже если гастроли проходили за сотни миль от Нэшвилла. Иногда он даже просил ее сыграть новую песенку по телефону, иногда посылал за новыми записями Дини своего менеджера.

Менеджер постоянно снабжал девушку аудиокассетами самого высокого качества, чтобы та могла пользоваться дорогой аппаратурой, которую Вик подарил Дини на двадцатилетие.

– Это мне напоминает анекдот о том, как один малец подарил своей бабке бейсбольную биту, – пробурчала Лорна, осмотрев новейшее оборудование для звукозаписи.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила Дини у матери с некоторым раздражением.

– Ты отлично понимаешь. Этот подарок он сделал не тебе, а в первую очередь себе, детка. Он обеспечил себе целую кучу новых шлягеров по цене одного-единственного аудиоцентра. Так-то.

Дини попыталась игнорировать едкое замечание матери, но вечером после разговора с Виком слова Лорны вспомнились ей. Интересное дело: всякий раз, когда она пыталась освободиться от его удушающей опеки, Вик появлялся с огромным букетом цветов, придав лицу выражение провинившегося щенка. Дини же претила сама мысль, что кто-то может быть несчастным по ее милости.

Их взаимоотношения складывались весьма любопытно. Дини никак не могла отделаться от мысли, что она постоянно находится в тени, а все друзья Вика, да и он в том числе, отлично это понимают, а главное – принимают как должное. Все выглядело так, будто в святая святых общего, казалось бы, дела, ее не допускают.

Дини очень старалась влюбиться в Вика, но дальше искреннего восхищения его голосом дело не пошло. Ей и в самом деле нравилось, как он использовал этот инструмент. В голосе певца звучали именно те интонации, о которых мечтала девушка, создавая очередную песенку.

К тому же девушка была весьма польщена вниманием, которое Вик демонстрировал по отношению к ней. Тем не менее отношения складывались не совсем так, как мечталось.

Читая и перечитывая музыкальную периодику, Дини пришла к выводу, что серьезный успех выпадал на долю тех исполнителей, которые пели песни собственного сочинения. Было похоже, что времена, когда певец являлся инструментом сочинителя, понемногу уходят в прошлое. Самые большие знаменитости исполняли собственные сочинения. Иногда она замечала, как в глазах Вика – их голубизна была ярче, чем южное небо, – мелькало одобрение, когда песня ей удавалась, хотя он ни разу не облек свое одобрение в слова. Казалось, Вик Дженкинс лишь снисходил до нее, и Дини оставалось только благодарить его за то, что он согласился выслушать ее детский лепет. Сам же факт того, что некоторые из ее песенок записывались в его исполнении, следовало расценивать как особую милость судьбы.

Вик, между прочим, настоял на том, чтобы она начала курить – якобы для успокоения нервов, которые и в самом деле разболтались, поскольку подозрения Дини росли. Певец убедил свою подругу, что люди, достигшие успеха в шоу-бизнесе, выкуривают минимум по две пачки в день, а на некурящих смотрят как на безнадежных провинциалов. Несмотря на то, что Дини так не думала, она таки закурила – главным образом ради того, чтобы избежать придирок Вика. Только через какое-то время она поняла, что Вик – сознательно или нет, кто теперь разберет? – стремился к тому, чтобы она подпортила себе голос. Бросить курить она так и не смогла, но позже ей удалось сократить количество сигарет до нескольких штук в день.

Дини отнюдь не была глупышкой, и, когда первое ослепление от встреч со звездой стало проходить, а сами свидания приобрели характер рутины, она пришла к выводу, что мистер Дженкинс самым откровенным образом ее эксплуатирует.

В этой мысли ее укрепил разговор, состоявшийся у них с Виком во время одной из встреч, которые почему-то становились все реже и реже.

Она собралась выложить Вику все, что думает, и даже заготовила небольшую, но вполне убедительную, по ее мнению, речь.

После обеда при свечах Дженкинс обратил на Дини проникновенный взгляд своих знаменитых глаз – тех самых, цвет которых во многом сопутствовал успеху последнего клипа. Вик со всей искренностью поведал ей о том, что значит музыка в его жизни. Он рассказал, как дедушка Дженкинс учил его играть на гитаре и петь, как они с дедушкой пели дуэтом и их голоса звучали в унисон, со стрекотом цикад. Потом, чуть охрипшим от волнения голосом, он сообщил ей, что дедушка Дженкинс умер, а ему так и не довелось поблагодарить старика за тот чудный дар – музыку, к которой тот его приобщил.

Дини протянула руку и коснулась его щеки. Вик улыбнулся.

В тот вечер Дини так и не отважилась сообщить Вику о своих сомнениях. Уж больно расстроенным и беззащитным он тогда ей показался. Было очевидно – он в ней нуждается.

Прошло два дня. Дини в ванной чистила зубы. Из телевизора в гостиной доносились бодрые звуки мелодии «С добрым утром, Америка». Потом она услышала знакомый медоточивый голос Вика, в котором проскальзывали льстивые нотки. Она удивилась, выскочила из ванной комнаты и, промокнув рот, уставилась на экран. Раскинувшись в кресле рядом с ведущей Джоан Ланден, в студии сидел Вик. Дини едва не позабыла об этом интервью, а ведь именно из-за него Вик спешно отбыл в Нью-Йорк прошлой ночью.

– Это началось благодаря моему великому дедушке Дженкинсу… – Тут Вик замолчал и вперил взгляд, затуманившийся от печали, в Джоан Ланден. У ведущей, казалось, глаза тоже были на мокром месте. Нет, не с ней, не с Дини разговаривал Вик Дженкинс тогда за обедом прерывающимся от волнения голосом. Оказывается, он всего-навсего репетировал выступление на телевидении.

Вдруг все стало на свои места. Вик обхаживал вовсе не ее, а ее песни. При этом он ухитрился скрыть ее талант от всех, кроме своего менеджера.

Таким образом, Дини, что называется, выстрадала два правила: первое – исполнять песни собственного сочинения лично; второе – никогда не доверять мужчинам.

Ей потребовалось семь долгих лет, чтобы получить этот шанс – исполнить свою песню в паре со звездой первой величины, с Баки Ли Дентоном. Только мать знала, каких трудов и усилий ей это стоило. По-прежнему Дини Бейли была практически неизвестна широкой публике. О ее творчестве могла рассуждать только небольшая группа фанатов, помешанных на музыке кантри и знавших в ней толк.

Впрочем, Дини считала, что признание уже не за горами. Слишком долго она дожидалась счастливого случая, слишком много работала и провела слишком много бессонных ночей в ожидании возможности проявить себя.

Когда она узнала, что вместе с ней будет петь Баки Ли, ее пронизал страх, но ей удалось довольно быстро с ним справиться. В тот момент, когда Лорна послала ей прощальный воздушный поцелуй в аэропорту, Дини размышляла о том, сколько ей, Дини, уже пришлось пережить, и о том, что ждет ее в будущем.

Нет, никто и ничто уже не могло остановить Дини на пути к успеху. Кроме Баки Ли Дентона.