У нее оставалось лишь одно место, куда она могла обратиться.

В это утро Констанс одевалась особенно тщательно, прекрасно сознавая, сколь дерзок и даже безумен ее план. В утренних газетах снова ничего не было о Джозефе Смите, хотя теперь она поняла, что это уже не имеет значения, а говорит лишь о том, что лондонские репортеры не столь умны или у них нет тех связей, которыми они так любят похвастаться.

Прежде чем покинуть дом в Найтсбридже, она послала письмо Гарриет Уайтстоун, в котором просила позволить ей приехать в Каус на несколько дней.

Сделав это, она более не стала откладывать свою миссию.

Констанс успокоила себя тем, что, чем бы все это ни кончилось, она вскоре навсегда покинет Англию и больше никогда не встретится с этими людьми. Что бы она ни сделала, ее будет отделять от них целый океан.

Свой путь она проделала пешком, всего лишь по другому адресу в Уэст-Энде. В этом квартале Лондона, на другом берегу Темзы, все казалось совсем иным – воздух, улицы и люди. Здесь господствовали респектабельность, приличия, добротность во всем, а возможно, все здесь только казалось таким.

Констанс потребовалась вся ее смелость и воля, чтобы осторожно приблизиться к мрачному дому на Даунинг-стрит. Далось ей это немалым трудом. На блестящей медной доске скромно, но внушительно значилась цифра 10, так что не было необходимости справляться, та ли это резиденция.

Перед ней толпились хорошо одетые джентльмены, одни с лицами, полными уверенности и оптимизма, другие выглядели усталыми и разочарованными, утратившими надежду и привыкшими к неудачам и поражениям. Они стояли группками, локоть к локтю, словно подбадривали друг друга и готовы были дать отпор любому чужаку.

Однако они молча пропустили Констанс, а кое-кто даже подмигнул и многозначительно подтолкнул соседа локтем. Констанс смело взяла в руки бронзовый дверной молоток и ударила им в дверь.

Дверь открылась.

– Слушаю вас, мэм? – промолвил швейцар в напудренном парике.

Казалось, он еще не совсем проснулся и тем более не был готов к приему посетителей.

Констанс выпрямилась.

– Я хочу видеть лорда Биконсфилда.

– Боюсь, в данный момент он не принимает.

У швейцара было удивительное умение говорить, не двигая ни единым мускулом лица. Двигалась лишь его нижняя губа, да и то крайне неохотно.

Он попытался закрыть дверь, однако Констанс успела просунуть ногу между дверью и порогом.

– Простите. Я находилась в Балморале вместе с лордом Биконсфилдом и хочу справиться о его здоровье.

Глаза швейцара чуть расширились.

– Вы можете оставить свою карточку.

– У меня нет карточки, по крайней мере при себе. Я забыла их во дворце.

Констанс улыбнулась, надеясь этим внушить стражу лорда доверие.

– Пожалуйста, передайте лорду Биконсфилду, что мне необходимо с ним поговорить об известной ему истории.

– Истории?

– Да. Мы много говорили о ней, будучи в Шотландии, он знает, что я имею в виду. – Оглянувшись, она заметила, как толпа мужчин, ожидающих приема, придвинулась поближе, прислушиваясь к ее словам, поэтому Констанс шепотом повторила: – Я предпочитаю не упоминать, о чем именно мы говорили с лордом. Так будет лучше для меня и для лорда Биконсфилда.

Сонные глаза швейцара оживились.

– Разумеется, мэм. Назовите ваше имя.

Помнит ли лорд ее имя? Непозволительная дерзость предполагать, что премьер-министр Англии, отставив государственные дела, уделит время тому, чтобы обсуждать чьи-то личные вопросы. Это дерзкий и непростительный поступок с ее стороны.

Но такими, в сущности, можно считать все ее поступки за последние две недели.

Скоро она покинет эту страну, успокаивала себя Констанс.

– Я мисс Констанс Ллойд, – наконец назвалась она швейцару.

Дверь захлопнулась. Констанс больше этому не препятствовала. Теперь ей оставалось лишь набраться терпения и надеяться, как и всем, кто собрался перед этим домом на Даунинг-стрит. У каждого из них свое неотложное дело. Возможно, для кого-то это вопрос жизни или смерти.

Впрочем, для нее это именно так.

Вскоре все просители привыкли к ее присутствию и более не сторонились, а продолжали свои разговоры. Она слышала обрывки фраз о налогообложениях на юге Англии. Кто-то горько жаловался на высокий налог на французские вина.

Наконец дверь открылась. Все умолкли в ожидании того, чье имя сейчас назовут.

– Мисс Ллойд?

Констанс выступила вперед, чувствуя на себе любопытные и возмущенные взгляды. Из всех ей одной так быстро оказали честь войти в дом на Даунинг-стрит.

– Пожалуйста, садитесь, – предложил ей швейцар с должной вежливостью.

Констанс села на красный бархатный диван в холле и приготовилась ждать. Выйдя из комнаты наверху, по лестнице спускались, поправляя галстуки и смахивая пылинки с котелков, джентльмены, коротко переговариваясь между собой приглушенными голосами. О том, что произошло в кабинете, они будут говорить позднее в клубах или на публичных собраниях.

Констанс нервно теребила перчатки и для чего-то стала считать ступени лестницы – их было тридцать четыре, – а затем и полоски на обоях. Она досчитала уже до ста двадцати, как тут ее наконец позвали.

– Мисс Ллойд, сюда, пожалуйста, – поклонившись, сказал швейцар.

Она поднялась вслед за ним по лестнице и, свернув налево, увидела слегка приоткрытую дверь. Швейцар доложил о ней, не входя в кабинет премьер-министра.

– Мисс Ллойд, милорд.

– Мисс Ллойд? Прошу, входите, – услышала она характерный суховатый голос, который уже слышала в Балморале. – Простите, что не встречаю вас лично. Подагра.

Констанс вошла, и лорд, приветствуя ее, слегка приподнялся в кресле. Стол его был завален бумагами, в кабинете царил рабочий беспорядок.

– Рад видеть вас в добром здравии, мисс Ллойд, – промолвил лорд, снова опускаясь в кресло.

– Благодарю вас, сэр, вы тоже выглядите неплохо, – ответила Констанс, лукавя.

Его кожа приобрела зеленоватый оттенок, он выглядел больным, под глазами были темные крути. Как Констанс заметила еще в Балморале, излишне черные волосы сильнее подчеркивали болезненную бледность лица. Для человека его возраста этот контраст был особенно разительным, поэтому не оставалось сомнений, что лорд красил волосы и, более того, завивал. Упрямый локон залихватски падал на лоб.

– А теперь избавьте меня на время от государственных дел, моя дорогая леди, и расскажите лучше о делах сердечных. – Он улыбнулся и отодвинул в сторону бумаги.

– Милорд, – начала Констанс, – если вы помните, в нашу недавнюю встречу мы говорили об одном деле, и вы сказали, что, пока оба действующих лица живы, ничто не может быть безнадежным.

– Да, помню. Я говорил такие слова и искренне верю в них. – Сказав это, он прикрыл рот рукой и отвернулся.

Констанс догадалась: что-то случилось с его зубным протезом. Собрав всю свою выдержку и помня о воспитании, она деликатно переждала, когда он поставит свою челюсть на место, а затем продолжила:

– Милорд, может статься, что одного из этих действующих лиц вскоре не будет в живых.

– Боже мой, вы нездоровы?

– Нет. Опасность грозит не мне.

– Значит, ваш молодой человек в опасности? Я опечален этим. Чем он заболел?

– Заболел? Видите ли, милорд, он стал жертвой клеветы. Его обвиняют в государственной измене.

Выражение лица премьер-министра можно было бы назвать комичным, если бы не серьезность обсуждаемого вопроса. Констанс быстро рассказала ему обо всем, что произошло, назвала фамилию Джозефа и объяснила степень причастности ко всему этому Джона Брауна.

Дизраэли внимательно слушал ее. Когда же она все высказала, он медленно сложил руки на столе.

– Моя дорогая мисс Ллойд, я восторгаюсь вашей смелостью, которая привела вас сюда, заставила заступиться за Смита и рассказать мне об участии в этом Джона Брауна. Но, по правде сказать, я об этом ничего не слышал. Когда все это произошло, я сам был в Балморале, но никто мне ничего не сообщил.

Констанс была потрясена. Видя удивление, написанное на лице лорда, после того как она рассказала ему все до мельчайших подробностей, она не допускала мысли, что он мог притворяться и не был искренним с ней.

– Где же в таком случае Джозеф Смит? – спросила Констанс, удрученно качая головой. – Почему Браун сказал мне неправду?

– Дорогая, вы, должно быть, плохо знаете шотландских горцев. Слухи, сплетни – это их любимее развлечение, независимо от того, правда это или ложь. Браун стал жертвой такой сплетни и рассказал ее вам, прежде чем проверил ее достоверность.

– Но как же Джозеф? – Ужасная догадка пришла так неожиданно, что у нее остановилось дыхание.

– Возможно, ваше чувство к нему сильнее его чувства к вам. – Лорд сказал это, сильно понизив голос, но Констанс казалось, что он кричит ей прямо в уши.

– Я до сего времени не думала об этом.

Она судорожно сжала руки. И это после той ночи в Балморале? Разве такое возможно?

Она закрыла глаза, вспомнив свое поведение. Чем она лучше какой-нибудь уличной девки? Нет, хуже. Джозеф, очевидно, презирает ее.

В голове тут же мелькнула еще одна догадка: он придумал эту историю об аресте специально для Брауна. Это просто его отчаянная попытка избавиться от нее, скрыться от нее навсегда, а поскольку он понимал, что ей трудно будет смириться с этим, то и постарался придумать что-то особенно убедительное.

Очевидно, Джозеф презирает и жалеет ее.

Она просто дура или даже хуже, чем дура. Констанс Ллойд, которая дома всегда хотела быть образцом вежливости и воспитанности, отправилась в Англию, чтобы доказать там, что у американцев столько же достоинства и умения вести себя, сколько и у англичан. И вот что получилось.

Слава Богу, родители не дожили до позора своей дочери!

– Мисс Ллойд, вам нездоровится?

– Нет, что вы, все хорошо, спасибо. – Констанс поднялась. – Не смею больше беспокоить вас, милорд. Благодарю за доброту и великодушие.

Спускаясь по лестнице, она не заметила пожилого джентльмена, который поднимался ей навстречу.

Констанс покидала кабинет лорда, глядя перед собой невидящим взором, испытывая стыд и унижение. Она не видела ни швейцара, ни даже премьер-министра, вышедшего проводить ее до лестницы в холл.

Не видела она также и пожилого джентльмена, мимо которого прошла. Он оглянулся ей вслед, остановившись на мгновение, но потом продолжил свой путь.

– Итак, вы стали премьер-министром? – сказал старый джентльмен премьеру, широко улыбаясь. – Жаль. Я всегда гадал, каким образом нам удастся выжить.

– Боллсбридж! Я рад вас снова видеть в городе! Как ваши подземелья?

– Отлично. Я добавил еще бальный зал, он как раз под яблоневым садом.

– Великолепно! Входите, входите. Как только я узнал, что вы хотите навестить меня, то тут же постарался освободить для вас время после полудня для позднего ленча с вами. Прошу, подождите немного. Этот новый протез не дает мне покоя.

– Сочувствую и благодарю вас, сэр. Дело в том, что я пришел к вам по делу, которое как раз касается молодой леди, только что покинувшей ваш кабинет, и некоего молодого мужчины.

– В таком случае прошу… – повторил лорд. – Чертовски приятно снова видеть вас в Лондоне.

Каус, остров Уайт

Ноябрь 1874 года

– Ты уверена, Констанс, что хочешь снова пройти через все это? – еще раз переспросила Гарриет Уайтстоун, наливая себе чашку чаю. Они сидели в гостиной. – Мне кажется, это слишком тяжелое испытание.

Констанс улыбнулась подруге.

– Не думаю, Гарриет. – Ей все еще было непривычным называть по имени свою бывшую хозяйку. – Я просто возвращаюсь домой, вот и все.

– Ты не возвращаешься домой. Ты едешь в Нью-Йорк, такое же незнакомое тебе место, как, например, Индия.

– Если бы я получила место гувернантки в Индии, я поехала бы и туда. Право, Гарриет, все складывается как нельзя лучше.

– Теперь я сомневаюсь, правильно ли я сделала, дав тебе такие блестящие рекомендации.

Констанс рассмеялась:

– Конечно, правильно. Я не знаю, как отблагодарить тебя за это. Полковник и его жена, судя по их письмам, мне уже кажутся замечательными людьми, даже если они янки.

– Хорошо по крайней мере, что они богатые янки. – Гарриет встала и, подойдя к Констанс, коснулась ее плеча. – Почему ты даже не пытаешься связаться с мистером Смитом? Это так непохоже на тебя, Констанс. Ты всегда была смелой, когда хотела добиться чего-либо.

– Боюсь, слишком смелой, – пробормотала про себя Констанс.

– Что ты сказала?

– Ничего, Гарриет. Нет, я не могу написать мистеру Смиту. Все кончено. Для меня это кончилось плохо, надеюсь, что для него это будет хорошим концом.

– Вчера о нем упоминали в газетах.

– Неужели? – Констанс старалась казаться спокойной. – Что же там пишут?

– Немного. Кажется, ему предложили возглавить правительственный комитет по проблемам городских малоимущих.

– Вот как! Замечательно. Это занятие будет ему по душе. Я уверена.

Ей было мучительно вспоминать о Джозефе. Даже его имя, когда его произносили в ее присутствии, причиняло боль. Но главное в том, что ему ничто теперь не грозит. Премьер-министр был прав: слухи об измене оказались клеветой. Она попала в глупейшее положение, прося за человека, которому ничего не грозило. Просто он скрывался от назойливых приставаний какой-то назойливой гувернантки.

В итоге последние месяцы были настоящей катастрофой в ее жизни.

– О, здесь есть еще кое-что любопытное. Во сне умер лорд Мерримид. Ты знала этого джентльмена?

– Да, знала.

Констанс вспомнила Абигайль и подумала, что теперь она снова примется преследовать Джозефа. Что ж, это вполне возможно. Наконец они смогут найти свое счастье.

– Констанс, что случилось? Тебе плохо?

– Нет, все хорошо, Гарриет. У тебя остались еще булочки?

В уютном с ореховыми панелями кабинете клуба два джентльмена потягивали бренди из хрустальных бокалов.

– Итак, дело сделано, – сказал Джозеф, потирая висок.

В последнее время он страдал от мучительной, не отпускавшей его головной боли, которую ничем нельзя было унять.

– Да, дело сделано, мой друг, – согласился Филип и улыбнулся.

Он поставил бокал на стол.

– А что думает по этому поводу Кавендиш?

– Как ты сам понимаешь, это его озадачило. Но с ним и Виолой такое уже бывало, ты знаешь. Он, пожалуй, даже привык к этому, но на сей раз он был уязвлен. Слава Богу, мама не дала в газету объявления об их очередной помолвке, и ему не придется краснеть от унижения.

– Действительно, слава Богу, – согласился Джозеф. – А твоя мать перестала посылать в газеты сообщения о смерти отца? Я что-то давно не видел упоминаний о старом герцоге. Всегда – приятно видеть в печати имя того, с кем лично знаком.

Филип весело рассмеялся:

– Нет. Кажется, она на время забыла об этом, но я уверен, что после свадьбы она вернется к этому с удвоенной энергией. Маме всегда нужно чем-то занять время. Но возможно, теперь она займется поисками невесты для Диши, когда его постоянная невеста досталась другому.

Джозеф улыбнулся.

– Смит, ты не против, если я тебе кое-что скажу?

– Конечно, не против. Говори.

– У тебя плохой вид.

– Я слишком много работал, – ответил Джозеф. – Когда наконец будет создан этот комитет, думаю, у меня будет больше свободного времени. Вот и все.

– Черта с два. Ты думаешь о Констанс, не так ли?

Джозеф отрицательно покачал головой и закрыл глаза. От движений голова разболелась еще сильнее, в висках стучало.

– Тебе известно, что я знаю, где она. Она намерена выплатить нам все деньги, потраченные на ее наряды и путешествие в Гастингс-Хаус, как только устроится на работу, – тихо произнес Филип. – Почему бы тебе не написать ей?

– Нет.

– Ты думаешь, я сердит на тебя за всю эту путаницу? Я не сержусь. Ни капли не сержусь. Если бы не Констанс, я бы так и не узнал, что Виола Рэтботтом любит меня. Вот почему она устраивала мне гадости. Ну, ты знаешь какие.

– Бутылка с чернилами над дверью? Спуск по лестнице на серебряных блюдах? Поединки с сифонами с содовой? Кстати, я видел вчера в парке Виолу и Абигайль Мерримид. Обе, кажется, поранили ноги, потому что прихрамывали. Надеюсь, ничего серьезного?

– Поранили ноги? О! – Филип рассмеялся. – Они хромают, ты сказал?

– Да, Филип. Они обе еле ковыляли, насколько я помню.

– Это новая мода. Называется «хромота Александры», в честь принцессы Уэльской. Теперь все дамы прихрамывают. Это просто особый шик.

– Ты сошел с ума! Мы что, должны все изображать хвори, которыми страдает королевское семейство? А что будет следующим – коклюшный кашель или в моду войдет перхоть?

– Неплохая идея, Смит. Но вернемся к Констанс, почему…

– Пожалуйста, прекрати, у меня раскалывается голова, Гастингс.

– Я не был влюблен в нее. Думаю, я никогда не любил ее, хотя буду всегда ей благодарен за все, что она сделала. Странно, до встречи с Констанс я был уверен, что у меня есть ответы на все вопросы. Только Констанс задала мне вопрос, который я сам никогда бы себе не задал.

– Хватит, Филип. Я ухожу.

Джозеф встал, поднялся и Филип.

– Знаешь, Джозеф, мне чертовски повезло, что у меня есть такой друг.

Джозеф слабо улыбнулся:

– И мне тоже.

– Сделай мне одолжение.

– Я уже одной ногой за дверью. – Джозеф опустил руку, протянутую для прощания. – Что на этот раз? Поймать бешеного льва? Попробовать на вкус новый вид мышьяка? Говори, зачем я тебе понадобился?

– Я хочу, чтобы ты поехал за Констанс.

– Я однажды сделал это, Филип, и не склонен повторять. До свидания.

Повернувшись, он зашагал прочь, сунув руку в карман. Но Гастингс не собирался отступать. Если он что задумал, то не отступится, пока не добьется своего.

– Она спасла тебе жизнь, ты это знаешь? – Голос Филипа разнесся эхом в пустом холле.

Джозеф обернулся.

– Я знаю. Она спасла меня от бандитов. Но это старая новость. Еще раз до свидания, сэр.

– Нет, не это. Она пошла к Дизраэли после твоего ареста.

Джозеф остановился и вернулся назад.

– Что ты сказал?

– Она поехала в Лондон просить лорда спасти тебе жизнь.

– Я полагал, что это сделал твой отец. Я уже поблагодарил его, и не раз. Твой отец был у Дизраэли.

– Мой отец один не смог бы добиться этого, мой дорогой друг. Он не знал всей этой истории. Лишь после того, как лорд выслушал отца и сопоставил его рассказ с просьбой Констанс, он смог разобраться в том, что все это результат вражды между принцем и Джоном Брауном. Ты же оказался мальчиком для битья. Теперь можешь идти, Смит. У тебя слишком много важных дел, чтобы слушать старые новости.

Сказав это, Филип с размаху плюхнулся в кресло. Джозеф не раздумывая упал в свое. Друзья заказали еще бренди. Их беседа в клубе затянулась на много часов.