Мы ужинали в гостинице. Юджин сказал портье, что ожидает звонка и чтобы его позвали к телефону из ресторана. Все это время я чувствовала себя очень взволнованной, мне хотелось, чтобы ему побыстрее позвонили и чтобы он поскорее ушел, а потом пришел и уже оставался с нами, никуда не уходя. Надо ли говорить, что я была уверена – он ждет звонка от женщины.

Мы ели суп, телячьи котлеты в панировке и картофель фри. Он ел мало. У него была привычка низко опускать рукава на запястья. Руки и запястья у него были покрыты волосами, черными и густыми. Бэйба трещала без умолку. Я почти все время молчала, мне хотелось быть с ним, видеть его, а еще и говорить при этом я не могла. Он сказал, что мое лицо похоже на лицо девушки, изображенной на ирландском фунте.

– Мне никогда не доводилось держать в руках фунтовую банкноту достаточно долго, чтобы успеть как следует разглядеть ее, – сказала Бэйба.

– Еще успеете насмотреться, – сказал мистер Гейлард. И официант снова наполнил наши бокалы вином.

Я чувствовала себя счастливой, а еда была просто великолепной.

– Мистер Гейлард, мистер Гейлард, – раздался голос коридорного. Сердце у меня екнуло.

– Это вас, вас, вас, – сказала я ему, и Бэйба пихнула меня ногой под столом, чтобы я перестала так волноваться и выглядеть полной дурой. Он извинился и не торопясь вышел.

Он прекрасно смотрелся сзади, высокий, сутулый, с маленькой лысинкой.

– Крутой, – сказала Бэйба.

– Богатый, – добавил Тод и как-то особенно улыбнулся. Я почувствовала, что он относится к этому ревностно.

– Завидный женишок, – согласилась Бэйба.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Тод, и по выражению его глаз я поняла, что он хотел что-то сказать, но удержался. И тут мне пришло в голову, что Юджин, возможно, обручен или даже женат.

Когда он вернулся, мы сделали вид, что не говорили о нем.

– Прошу прощения, – сказал он, – я буду вынужден оставить вас. Я должен ехать в аэропорт, провожать в Америку одного человека. Это очень важно, в противном случае я бы не стал поступать так.

У меня душа ушла в пятки. Бэйба уронила ложку с мороженым на тарелку. По-моему, я слышала, как она сказала «ох».

Тод поднялся очень обеспокоенный – я думаю, он испугался, что ему придется платить.

– По правде говоря, Юджин, мне тоже надо идти. Малышка Салли давно уже ждет меня… к чаю, – произнес он, заливаясь краской от макушки до воротничка, – я подброшу тебя в аэропорт, мне как раз по пути.

Я думала, я скончаюсь от мысли, что мне с Бэйбой придется всю оставшуюся жизнь мыть посуду, чтобы расплатиться за этот ужин, но Юджин расплатился, так что все, славу Богу, было в порядке.

Он пожал нам руки, еще раз извинился, а затем вышел, и мы остались одни допивать кофе с ликером. Официант был слегка озадачен внезапным исчезновением мужчин и еще моими ботинками. Я думаю, что он находил нашу компанию весьма эксцентричной.

– Боже правый, сегодня у нас удачный заход, – резюмировала Бэйба, когда мы остались вдвоем.

– Бабы, наверное, просто помирают по нему, – сказала я.

– Классный мужик, – согласилась она, – я бы от такого не отказалась. – Как бы мне хотелось встретиться с ним опять!

– А давай ему пошлем письмо, – предложила Бэйба, – ты напишешь, а я подпишусь под ним, а?

– Ну и чего мы там напишем?

– Не знаю, – она пожала плечами и уставилась в меню. Там был особый, специально выделенный пункт может, если пожелает, присутствовать при приготовлении блюд.

– Пойдем развлечемся, – предложила Бэйба.

– Нет, все, чего мне хочется, это сидеть здесь, потягивая кофеек, и чтобы официант подливал мне его в чашку всякий раз, когда она опустеет. Увидим мы его еще когда-нибудь?

– А мы не будем сидеть сложа ручки, – сказала наконец Бэйба, – мне только что пришла в голову гениальная мысль!

Вся гениальность этой мысли заключалась в том, что мы должны были купить билеты на костюмированный бал и пригласить его. Кроме того, мы должны были соврать, сказав, что мы выиграли их в лотерею или что-то там еще.

– Пригласим тебя в партнеры, Тода, или Тушу, или еще кого-нибудь.

Тушей мы звали одного ее приятеля, который занимался тем, что натаскивал борзых в Блэнчардстауне. У него, конечно, было и обычное имя – Берти Кунигэн, но мы переименовали его в Тушу, потому что он ненавидел мыться. Он уверял, что вода причиняет вред его коже. Он был высоким, широкоплечим, с черными вьющимися волосами, с довольным выражением на круглом красноватом лице.

Мы стали действовать по плану Бэйбы. В конце педели, когда я получила зарплату, мы купили четыре билета в дансинг Клири. Потом узнали у Тода адрес Юджина и написали ему. Ни я, ни Бэйба не заплатили за эту неделю Джоанне.

Мы просто места себе не находили от волнения, ожидая его ответа, но когда он наконец пришел, я едва не разрыдалась. Это был очень вежливый отказ. Он написал, что не танцевал уже очень много лет и что испортит нам все веселье своим присутствием.

– Господи Иисусе, мы пропали, – сказала Бэйба, передавая мне письмо. У него был очень неразборчивый почерк.

– О Боже! – вскрикнула я очень огорченно. Я даже не ожидала, что так расстроюсь, но все мои надежды увидеться с ним были только на эти танцы.

– Ну что за жизнь, – посетовала я, У нас были билеты, но не было парней, не было денег и бальных платьев.

– Придется идти. Мы же не можем просто так взять эти проклятые билеты и выбросить на помойку, – заявила Бэйба.

– И шуб у нас с тобой пет, – сказала я.

Очень часто, когда нам случалось видеть людей, идущих на костюмированные балы, мы отмечали, что на многих женщинах надеты меха, шубы или по крайней мере пелерины.

– Мы возьмем платья в прокате на Дэйм-стрит, – сказала Бэйба.

– Они там просто отвратительные.

– А не отвратительно ли сидеть на заднице и хлюпать носом, глядя на пылящиеся на камине билеты?

– Я не знаю, где взять деньги, чтобы заплатить за платье, – сказала я, чувствуя даже какую-то радость от того, что проблема вот так решилась. Мне уже не хотелось никуда идти.

– Продадим наши тела в анатомичку! – сказала Бэйба. – Все очень просто, живешь себе спокойненько, тратишь их денежки, а потом, когда умираешь, родственникам не надо думать даже о похоронах. Тебя кладут на стол абсолютно голенькой, и студенты огромными ножами разрезают твое тело на кусочки.

Я сказала ей, чтобы она не шутила так, а она ответила, что ей плевать и она готова на все за ломаный грош.

Я представляла Юджина, сидящего в своих шикарных покоях и даже не подозревающего, какую боль он причинил нам. Я представила себе огромный стол, покрытый коричневой кожей, с уймой карандашей и ручек и аккуратными пузыречками с чернилами двух цветов.

– А ты могла бы что-нибудь спереть в этой твоей лавке? Хозяева ведь тебе не доплачивают, – спросила Бэйба.

– Это грешно.

– Это не грешно. Акина говорит, что можно красть у хозяина, который не доплачивает тебе жалованье.

– А кто этот Акина?

– Понятия не имею, кто-то в церкви.

Выход мы в конце концов нашли. Мы заняли по пять-десять шиллингов у разных знакомых и взяли в прокате платья и серебряные туфельки. Бэйбе досталось белое платье, а мне ярко-лиловое, оно было единственным, которое подошло мне по размеру.

С приближением вечера наше волнение возрастало. Мы сделали себе хвойную ванну и вымылись в одной и той же воде по очереди. Я пудрила пятнышки на спине у Бэйбы, а, она в свою очередь, проделала тоже самое с моей спиной и помогла мне застегнуть платье. Оно было такое плотное, что я едва могла дышать в нем.

«Би-бип, би-бип», – просигналил ровно в десять Туша из своего автомобиля, и мы стали спускаться, приподняв подолы наших платьев, чтобы не испачкать их. Он приехал за нами на синем фургоне, который обычно использовал для перевозки собак. Запахи внутри машины были соответствующие.

Мы заехали за Имонном Уайтом, учеником аптекаря, который должен был стать моим партнером на этот вечер. Все в нем было хорошо, кроме разве что того, что он постоянно говорил «клево», «очень клево», «ну просто очень клево», «ну просто ну очень клево», «клево».

По дороге мы заскочили в заведение на Норт-Фредерик-стрит, чтобы пропустить по стаканчику. Посетители, все как один, уставились на наши с Бэйбой бальные наряды. Бэйба очень переживала, что не смогла достать мех.

– Чем будем травиться? – спросил Туша, хлопая Имонна по спине.

Имонн был изобретателем, о чем свидетельствовал скромный значок, который он, должно быть специально, перевесил с лацкана своего повседневного костюма на черный пиджак, взятый напрокат. Он пожелал томатного сока, чем вызвал обиду со стороны Туши. Чтобы замять недоразумение, Бэйба сказала, что мы с ней выпьем по полной порции.

Мне пришлось танцевать с Имонном большую часть вечера, он ведь был моим партнером. Он мне уже все уши прожужжал своим «клево», «очень клево». Это были первые бальные танцы, на которые он попал. Его восхищение вызывало почти все: и то, что пол скользкий, и розовый свет повсюду, и оба оркестра, и свисающие с потолка бумажные цветы, и накрытые для ужина столы. Плечи и спина у меня в этом платье были открытыми, и он весь вечер лапал мою голую спину своими розовыми ладонями. Волосы и даже ресницы у него были розовыми, а розоватая кожа почему-то напоминала мне о маленьких поросятах, которых мы держали дома в деревне. Туша был полной его противоположностью:

– Ты женщина благородных кровей, – сказал мне он немного позже, когда я танцевала с ним в серебряных туфлях из ателье проката, мечтая кружиться в вальсе с Юджином Гейлардом.

Я сейчас даже радовалась, что он не принял приглашение, потому что он возненавидел бы меня, увидев в этом пропыленном одеянии, говорящей всякую чушь, чтобы развлечь компанию.

За ужином мы все изрядно выпили, а Туша, конечно, как всегда, здорово перебрал, сделался буен и стал очень громко разговаривать. Наконец он свернул меню трубочкой и заорал в нее:

– Да здравствует республика, да здравствует Ноэль Браун, да здравствует Кастро, да здравствую я!

Имонн так перепугался, что вышел из-за стола и удалился в неизвестном направлении. Больше мы его не видели. Очевидно, изобретатели не всегда в состоянии понять, какая бесшабашная радость может наполнять иных людей вместе с выпитым вином.

В два часа, когда веселье достигло кульминации, мы с Бэйбой препроводили Тушу к нам домой. Он был слишком пьян, чтобы сесть за руль своего синего фургона, и поэтому взял такси. Но он оказался не в состоянии сообщить водителю свой адрес, а мы, несмотря на то что были знакомы с ним больше года, тоже понятия не имели, где он живет. В Дублине это дело было обычное. Пришлось тащить его к себе. Мы уложили его на софу, стоявшую у Джоанны в гостиной.

– Бэйба, Кэтлин, я хщу вам с-с-зать, вы обе благородные дамы, по-настоящему благородные дамы… А Парнелл был горд собой, так горд собой, что возносился над землей, я его любил как друга, пускай бутылочку по кругу… Как насчет слегка выпить? Официант, официант…

Он выхватил фунтовую банкноту и начал размахивать ею в воздухе, – он был все еще уверен, что находится в дансинге.

– Поспи, – бросила Бэйба, выключая свет.

Звуки его голоса тут же затихли, и через минуту он уже крепко спал.

Мы прекрасно понимали, что в наших интересах разбудить его не позднее половины седьмого, чтобы успеть выпроводить до того, как в семь зазвонит будильник у Джоанны.

– У нас осталось только три часа на сон, – сказала Бэйба, расстегивая мое платье и помогая мне выбраться из него. Косточки нового бюстгальтера оставили красные полоски на моем теле.

– Мы подадим на них в суд, – сказала она, рассматривая эти полосочки. Мы пошли спать, не смывая косметики, и когда я проснулась, у меня на лице было сплошное безобразие.

– Боже мой, – сказала я подруге, услышав вопли Туши внизу:

– Девочки, а девочки, а что, мужского туалета здесь нет! Здесь что, вообще такая услуга не предусмотрена? Куда мне идти?

Мы ринулись в гостиную, чтобы заткнуть его, но Джоанна опередила нас.

– Иисус встречает свою скорбящую мамочку, – изрек Туша, узрев надвигающуюся на него Джоанну. Она поражала воображение своим пышным красным ночным нарядом и распущенными по спине всклокоченными седыми волосами.

– Вор, вор! – завопила она и с удивительным проворством, сорвав со стены в конце лестницы огнетушитель, привела его в действие, обдав Тушу фонтаном пенистой жидкости.

– Полиция, полиция, где есть полиция! – заливалась Джоанна, не взирая на отчаянные попытки Туши объяснить суть происходящего.

– Да прекратите же вы все это дерьмо, он наш друг! – закричала Бэйба, сбегая вниз по лестнице.

Туша был покрыт белой, липкой, напоминающей шампунь жидкостью с головы до ног, Одежда его была насквозь мокрой, а волосы свисали на лоб нелепыми завитушками.

– Он наш друг, – повторила Бэйба с грустью, – Боже, спаси нас от наших друзей.

– Вы называете его другом, так? – спросила Джоанна.

Он положил руку на перила, чтобы подняться вверх, но домовладелица перекрыла ему дорогу.

– Я с собаками лучше обращаюсь, – сказал Туша, вытирая с лица мерзкую пену своим носовым платком.

– Какие такие собаки?! У меня нет, говорю я вам, никакой собаки! – голосила Джоанна, но Туше удалось, отодвинув ее, подняться наверх.

– Густав, Густав, – позвала она, но я-то знала, что трусоватый Густав и не подумает выйти.

– Иисусу тоже, бывало, не везло, – промямлил Туша, поскользнувшись и грохнувшись на коричневый линолеум.

Бэйба подбежала к нему и помогла подняться. Чуть позже мы отвели его в ванную комнату, чтобы очистить его от остатков пены.

– А что это за коровища там была? – спросил он, посмотрев на себя в зеркало. Глаза у него были жутко красными. Он весь просиял, посмотрев на себя повнимательнее:

– Бэйба, Кэтлин, посмотрите, какой у меня овал лица, мне надо было бы стать кинозвездой или посвятить себя боксу, – сказал он. – Я вместе с Джеком Дойлом и Мовитой… О Мовита, о Мовита, девушка с таинственной улыбкой… Что это за коровища была там?

Джоанна забарабанила в дверь ванной:

– Вы уберетесь из мой дом. Я из хорошей австрийской семьи, мои братья есть доктора и гражданские служащие.

– Бред, – бросил он.

– Какой вред, я не понимайт?

Бэйба попыталась заткнуть ему рот белым полотенцем, но ему все равно удалось пробормотать через этот кляп:

– Вероника стирает лицо Иисуса…

– Валим отсюда, дотанцуем на дороге, – сказала Бэйба, и, ко всеобщему удивлению, ей быстро удалось выпереть его из дома и довести до автобусной остановки. К тому времени было уже почти полвосьмого.

Джоанна обнаружила в кастрюле на плите дюжину яиц. Туша, по-видимому, собирался позавтракать ими, да не успел, а вода выкипела. Она просто взвилась от злости, увидев, что ее соусница сгорела.

– Вы уходить из мой дом сегодня же, – сказала нам Джоанна. – Моя лучшая соусница. Целый дюжина прекрасных деревенских яиц и мой огнетушитель. О, мой бедный Густав! Мы станем нищими! Нет, вот что я вам сказать, я лучше умру, чем стану бедной! – говоря все это, она едва не рыдала, показывая нам ставшие коричневыми яйца.

– Хорошо, – сказала Бэйба, – мы съезжаем.

Она было двинулась наверх, но Джоанна схватила ее за край платья.

– Вы не можеть меня оставлять. Вы мне как дочери. Я же забочусь о вас, чиню одежду…

– Мы съезжаем, – не сдавалась Бэйба.

– Пожалуйста! – в глазах Джоанны уже стояли слезы. – Хорошо, мы подумаем, – сказала Бэйба, но тут Джоанна перехватила ее взгляд, Бэйба мне подмигивала, и поняла, что мы остаемся. Стенания по поводу соусницы возобновились.

Мне хотелось только одного – вернуться в постель, но было уже утро, надо было одеваться и радоваться жизни изо всех сил.