Утром я вскочила ни свет ни заря. Несмотря на папашино ко мне отношение, я все-таки очень беспокоилась за него.

Тетя Молли, продремавшая остаток ночи в кресле, так и не проснулась, когда я проходила мимо нее, зато отец, приподнявшись на локте, хриплым голосом спросил с подозрением:

– Куда?

Я прижала палец к губам, другой рукой показывая на тетю, и прошептала:

– К мистеру Слоттеру.

* * *

Я застала доктора у него дома, он пил кофе на кухне вместе с какой-то женщиной, не то женой, не то кухаркой.

Мистер Слоттер был немолод, как оказалось, он только год назад заменил нашего прежнего доктора, про которого я помнила только то, что он иногда угощал детей лакричными леденцами, носил маленькие очки в металлической оправе, едва державшиеся на круглом кончике его бледно-розового носа, и имел белые пухлые руки с тоненькими белесыми волосками кое-где на пальцах.

Теперешний доктор был худ, седоволос и остролиц.

«Едва ли такой будет угощать детишек конфетами», – подумала я, хотя это едва ли имело отношение к тому, зачем я пришла. То, что мне от него требовалось, я объяснила буквально за две минуты.

Он пробурчал что-то насчет вреда для пищеварения и, встав из-за стола, снял с вешалки свое темное длинное пальто и темную, как у протестантского священника, шляпу. С сожалением посмотрев на сверкающий кофейник, наверняка еще не опустевший, он с чувством произнес:

– Ваш отец злоупотребляет спиртным. Он опять пьянствовал у Джека Холланда, а потом по дороге домой свалился в канаву? Или на сей раз он просто промочил ноги?

Его тон был очень желчным, а глаза просто буравили меня из-под жестких, как щетки, бровей. Я растерялась и подумала, что его фамилия, наверное, все-таки пишется, как я и думаю, и если я права, то это ужасно.

– Нет… Но он был в городе и…

– И что?

– Я сама не знаю. Возможно, окно в поезде… И сквозняк… И…

– Огромное количество горячительного! – торжествующе заключил он.

Я опустила голову.

Всю дорогу до нашего дома он отчитывал меня за папашино поведение, и я уже было решила, что это я, а не папаша, погрязла в грехе беспробудного пьянства.

Слушая его, я думала, что это, наверное, правильно, в нашей деревне и должен быть такой доктор – старый вредный гриб. Какой же интересный молодой человек с образованием захочет поехать в нашу глухомань? Он, конечно же, найдет себе место получше. Пока мистер Слоттер осматривал отца, я погуляла возле дома. Деревья, которые росли здесь, всегда вызывали у меня мысли об одиночестве, я грустила, глядя на них, и радовалась, что мне больше не нужно слушать воркотню доктора, он мне порядком надоел, но пошел снег с дождем, и я поспешила вернуться в дом.

В дверях я столкнулась с доктором, который, вдруг подняв худой темный палец прямо к моему носу, заявил: «И до понедельника не вставать!», как будто я все время стояла рядом с ним, слушала его наставления и вот сейчас на секундочку отвлеклась, а он, заметив это, меня одернул. Я остолбенела, и ему пришлось слегка подтолкнуть меня рукой, чтобы я уступила ему дорогу.

За то время, пока я отсутствовала, тетя успела переложить отца на большую деревянную, еще мамину, кровать, застелив ее слегка пожелтевшим от старости и сырости бельем.

Папаша был так слаб и бледен и выглядел так плохо, что мне стало очень жаль его. Воротник его бязевой рубашки был расстегнут, и оттуда виднелась морщинистая и жилистая шея.

Тетя Молли сказала:

– Кэтлин, сходи, пожалуйста, в аптеку, но только сначала разотри отцу спину. Вот мазь. У него опять разыгрался радикулит.

Я взяла у нее баночку, закрытую вощеной бумагой, которую стягивала аптекарская резинка. Мазь пахла так отвратительно, что у меня закружилась голова.

Отец стонал и кряхтел, кроме того, он надрывно кашлял, а тетка стояла рядом и нудно пересказывала все, что сказал доктор. Отец подхватил «бронхит» – она с трудом выговорила это слово, – и ему нужно лечиться всерьез. Пожалуй, к этому и можно было свести все объяснения, но она говорила и говорила. Наверное, поэтому я опять отключилась и стала думать о Юджине. Я вдруг почему-то решила, что, не найдя меня у Джоанны, он подумает, что я уехала из-за него, что я хочу порвать с ним. Эта мысль привела меня в ужас, и я застонала, как от зубной боли.

– Что с тобой? – тетя Молли явно испугалась, не заболела ли я тоже, но я успокоила ее, сказав, что у меня просто разболелась голова от духоты. Я пойду в аптеку, прогуляюсь по свежему воздуху, и все пройдет. На самом же деле я больше не могла смотреть на мир сквозь грязные стекла окон, мне казалось, что вся моя жизнь, останься я здесь, покроется паутиной и пленкой сажи и гари…

* * *

Когда я возвращалась из аптеки, от нашего дома отъезжал темно-серый обшарпанный «бентли», и мне показалось, что я разглядела в салоне автомобиля Незабываемые рыжие вихры, чуть поредевшие и поседевшие.

* * *

Прошло несколько дней. Мы с тетей Молли потихоньку наводили порядок в доме и на дворе. Я говорю потихоньку, потому что больной папаша просто изводил нас своими капризами, придирками и нытьем. Около него кто-то должен был постоянно находиться, однако это не мешало ему втихаря выпивать.

Видимо, тетя Молли из жалости или, чтобы он окончательно не свел нас с ума, приносила ему понемногу виски.

Как-то вечером, когда тетка принесла папаше ужин, он попросил меня присесть к нему на кровать, я сразу же почувствовала знакомый запашок, он явно только что выпил, но промолчала. Видимо, он пребывал в прекрасном расположении духа и сразу, что называется, взял «быка за рога».

– Пора тебе подумать о своей собственной семье, дочка. Я тут присмотрел тебе жениха…

«Феррет!» – пронеслось в моей голове, и мне чуть дурно не стало. А ведь я почти забыла о нем.

– Конечно, торопиться мы не будем. Ты должна к нему привыкнуть. Но знаешь, что я тебе скажу? Он согласен дать денег, чтобы мы все уладили с домом.

«Как корову… – с ужасом подумала я. – Он хочет продать меня, как корову…»

Наверное, он решил, что до меня не совсем доходит смысл его слов и я не осознаю всей «выгодности» этой его затеи. У меня еще теплилась слабая надежда на то, что он, может быть, шутит. Ведь не может же он в самом деле так бессовестно поступить со мной?

– Ладно, дочка! – он положил ложку в миску, передал тетке поднос и взял меня за руку. – Мы еще поговорим об этом. Но помни – я принял решение: мы должны откупить этот дом и жить в нем, – он не шутил.

– Мне надо поехать к Джоанне и забрать мои вещи, – сказала я, стараясь не показывать ему, как взволновали меня его слова. Я готова была на все, только бы уехать.

Он сжал мое запястье и сказал:

– Попозже поедем в Лимерик вместе и купим тебе все новое.

– Зачем зря тратить деньги, – не согласилась я. Он попросил меня принести воды, а так как в сифоне содовой почти совсем не осталось, тетка предложила мне сходить в заведение Джека Холланда и купить еще воды, пока оно не закрылось. Она готовила пирог с тмином. Все мы любили тмин.

Я молча собрала пустые сифоны и отправилась в заведение Джека Холланда.

– О, моя маленькая аубернская поэма. «Прекрасный Ауберн! Самая удивительная деревушка в округе», – продекламировал Джек Холланд, когда я вошла в его заведение. Он даже выбежал из-за стойки, чтобы поцеловать меня, кончик его носа был холодным и мокрым.

– Страсти поутихли, температура дома приходит в норму? – спросил он.

– Да, – ответила я, – сейчас идет уборка территории, скоро привезем к вам целый воз пустой посуды.

– А я вам выставлю большой счет, – сказал он, улыбаясь, и потрепал меня по подбородку, – знаешь, милая, что изрек твой папочка, когда я отказал ему в кредите?

– Нет, – ответила я, хотя прекрасно это знала.

– Он сказал, – начал Джек, – к черту твою кредитную книгу, кати сюда для меня чертову кредитную бочку! Это совсем не смешно, но вот что гораздо смешнее, – Джек показал на кусок белого картона за стойкой, на котором он написал чернилами: «Сегодня в долг не наливаю, все бесплатные угощения завтра».

Я слегка усмехнулась, чтобы разделить его восхищение своим остроумием.

Это было вечером в понедельник, посетителей почти не было. Спиной к нам сидела бродяжка, которая что-то бормотала, сунув нос в пустой стакан. На ней была потертая шаль. Он налил ей еще пинту портера и дал пиву чуть-чуть отстояться, чтобы осела пена, а потом наполнил стакан до краев. Все это продолжалось целую вечность, а когда бродяжка вернулась на свое место, он сказал мне:

– В результате частных археологических раскопок, проведенных вашим покорным слугой на протестантском кладбище, свет увидели очень важные предметы.

Он сказал все это шепотом, чтобы бродяжка не слышала, и, открыв ящик, показал мне какие-то ржавые железяки. Прямо на куче сахара лежали две броши, кружка, меч, горшок и тому подобная дрянь. Бродяжка подошла посмотреть на его находки, но он немедленно закрыл ящик, и она вернулась восвояси, бормоча что-то себе под нос.

– Джек, можете сделать мне одно одолжение? – спросила я.

– Хочешь выйти за меня замуж?

Его длинное серое лицо просияло, и я поняла, что передо мной единственное человеческое существо во всей округе.

– Помогите мне, Джек.

– Как насчет того, чтобы согреть поцелуем губы старого холостяка?

Мы зашли в чулан, и я быстро поцеловала его. В этом не было ничего особенного, ему было не то шестьдесят, не то семьдесят, а мне всего-то двадцать один, и я знала его с детства. Он любил и меня, и мою маму, и даже говорил, что пишет для нас стихи. Мы никогда не читали его стихов, но он намекал, что пишет их для нас.

– Я хочу уехать отсюда, а они меня не пускают, – сказала я.

– О, маленькая путешественница, куда влечет тебя жажда странствий? – пропел он и пнул пустую сигаретную пачку носом грязного ботинка. Потом он пошел и налил мне стакан лимонада, не подумав даже о том, что я уже не маленькая и что вкус мой мог измениться. Лимонад был теплый и противный.

– Я люблю одного человека, а они держат меня под замком, не позволяя увидеться с ним, – сказала я с волнением, чтобы растрогать его. Я не боялась говорить ему, что люблю кого-то другого, потому что для него время остановилось пятнадцать лет назад, и многие годы я была просто маленьким ребенком, который ходил в школу мимо его лавки. Иногда я стучала в окно, чтобы сказать ему «здравствуйте», или оставляла букетик колокольчиков на подоконнике.

– Эту полную грустную историю я уже слышал, мало кто в округе не говорит об этом, – ответил он. Затем прочитал несколько строк из «Дочери лорда Уллина», а потом сделал таинственное лицо и сказал: – Даже стены имеют уши.

Он отвел меня в помещение за стойкой и зажег там новую свечу. Ее свет еще сильнее подчеркивал нездоровый цвет его лица. Он оставил дверь приоткрытой и все время следил на всякий случай, чтобы бродяжка чего-нибудь не украла.

– Когда ты хочешь уехать?

– Когда угодно.

Скрипнула дверь и вошел посетитель. Он постучал по стойке монеткой. Джек вернулся, чтобы обслужить его. Я стояла в темноте – свечу он унес с собой – и слышала писк мышей. Электрический свет был проведен в заведении не повсюду. Это было бы слишком дорогим удовольствием.

Джек быстро вернулся и сказал:

– В пятницу. Буду здесь в девять часов, я отправлю тебя на машине в Ненэй.

– А вы одолжите мне денег на поезд?

Мне жутко не хотелось просить, но пришлось. Он обещал, но с условием вернуть.

– И последнее, – добавил он, – ты мне – я тебе. Постарайся повлиять на своего папу и на тетушку Молли, чтобы они вернулись в свой уютный уголок.

«Уютным уголком» была старая сторожка. Джек хотел, чтобы они вернулись туда. Я, конечно, пообещала сделать все, что смогу, хотя и знала – у отца такое желание вряд ли появится.

Джек дал мне маленькую бутылку виски и три сифона с содовой и постелил соломки в мою сумку, чтобы ничего не разбилось.

– Береги сифоны и поцелуй Джека на прощание, – сказал он, и я коснулась его губ, получив в ответ два или три неуклюжих поцелуя.

– Срывай бутончики, пока можешь, – сказал он и, поцеловав свои пальцы, помахал мне вслед.

– Вы просто ангел, – крикнула я, и в тот момент я была в этом просто уверена.

По пути я изобретала разные причины, чтобы уйти из дома вечером в пятницу. Решение мне подсказала портниха. Я наткнулась на нее, когда она выбрасывала мусор с моста прямо в реку. Она специально выбрала позднее время, чтобы ее никто не увидел.

Дома, давая отцу аспирин и чай, я сказала:

– Я еду в кино в Лимерик в пятницу вечером, меня пригласили девочки Бреннон.

Отец сказал, проглотив аспирин:

– Может быть, я пойду с тобой, если только поднимусь.

– Доктор сказал, что тебе нельзя вставать раньше воскресенья.

– Может, твоя тетка захочет пойти? – не сдавался он.

– Если захочет, – сказала я и усмехнулась, потому что пригласила портниху к нам на вечер в пятницу. Тетке придется развлекать ее, и она никуда не пойдет.

Потом я подала отцу бритвенные принадлежности и держала перед ним зеркало, пока он брился.

– А что за фильм будет там? – спросил он, проводя лезвием по лицу и отирая с него пену о край специально принесенного мной блюдца.

Я наугад назвала какой-то фильм, который шел в Дублине.

– А, ну, наверное, хорошая картина, – покачал головой отец.

* * *

Три оставшиеся дня тянулись необычайно медленно. Я с ужасом рисовала картину моего неудачного побега и нового водворения домой. Я постаралась быть паинькой. Растирала отцу мазью спину и приносила тетке чай в постель.

– Ты меня испортишь, – улыбалась она.

«Не успею», – мысленно усмехалась я и улыбалась ей в ответ. Я вообще старалась больше улыбаться и меньше говорить, опасаясь как-нибудь в разговоре проболтаться о своих планах. Я улыбалась и работала. Вымыла окна на первом этаже и вычистила двор. Отмыла полы в семи никем не занимаемых спальнях от засидок, сделанных там летучими мышами.

– Наверху живут две летучие мыши, – сказала я отцу просто так, чтобы занять чем-то его мысли.

– Где?!

Папаша выскочил из постели и помчался наверх, сверкая кальсонами и прихватив по дороге швабру. Он добрался до устроившихся на зимний отдых летучих мышей и прикончил их.

– Черт бы их взял, – сказал он.

Тетка смела дохлых мышей на кусок картона и потом сожгла их в печи внизу. Она сказала, что надо делать что-то с этими комнатами. Стены отсырели, и обои местами покрылись плесенью. Мы немного постояли там и пошли вниз, туда, где было тепло.

* * *

Вечером в пятницу после чая я накрасилась перед кухонным зеркалом и пошла пожелать спокойной ночи отцу.

– Возьми в моем кармане десять шиллингов, – сказал он.

Я порылась там и нашла банкноту. Она вся была в табачных крошках. У него в кармане сломалась сигарета.

– Увидимся, – сказала я.

– Ну, ладно, – ответил он, – разбуди меня, когда вернешься, если я буду спать, и сделай мне чашку чаю.

Я кивнула, мне не хотелось затягивать прощание, чтобы не пробудить в нем подозрений.

– Желаю приятной беседы, – сказала я тетке, которая сидела на кухне в ожидании портнихи. Она надела свое лучшее платье и ботинки. Вместо шнурков она пользовалась черными лентами.

– Желаю тебе приятно провести время, – сказала она с улыбкой и так тепло, что мне захотелось броситься к ней на шею и все рассказать. Она выглядела такой милой с напудренным лицом и так трогательно поигрывала висящим у нее на груди медальоном. Рядом стояли поднос с чайными принадлежностями и пирожные.

– Не дожидайтесь меня, ложитесь, – сказала я, поцеловав ее на прощание, и вышла за дверь.