То, что произошло между мной и Зули, нельзя назвать даже романом, но у этой пошлой интрижки были свои положительные стороны. Я смог благодаря ней осознать, что не так уж нереальна для меня возможность заполучить Сьюзан.

Я считал Сьюзан воплощением тех идеальных черт, которые многие представители сильного пола ищут в женщине. Великолепна, неотразима, умна, прекрасный вкус и чувство юмора… Она бывала упряма и в некоторых ситуациях даже груба, если того требовали ее интересы. Но всегда привлекательна и никогда вульгарна. Большинство моделей в агентстве чаще делали вид, что готовы упорно и много работать ради карьеры и достижения серьезного успеха, на деле же нередко были ленивы, робки или просто не способны добиваться поставленных целей. Они мечтали, что в один прекрасный день проснутся кинозвездами, а между тем единственной действительно достойной блестящей кинокарьеры моделью была именно Сьюзан. Артистичная, она если уж брала на себя какую-либо роль, то исполняла ее безупречно. И надо заметить, отлично умела шутить и поднимать мне настроение. Однажды вечером, после вечеринки, на которой я должен был присутствовать с Роттвейлер, Сьюзан предложила проводить ее домой.

– Послушай, Чарли, ты ведь не обязан сегодня сопровождать Ее Высочество?

Ее Высочеством называли Мисс Роттвейлер. Время от времени ее также именовали Святой Розой, Госпожой Верховной Шляпой, Карающей Дланью, Распорядительницей и многими другими забавными титулами.

«Конде наст» прислал за Сьюзан машину, что и позволило ей покинуть вечеринку гораздо раньше положенного срока. Она была одета в простое белое платье и выглядела ослепительно. Я выпил немного лишнего и честно признался Ротти, что нахожусь не в самой лучшей форме и что больше толку от меня ей будет завтра утром, если она позволит мне как следует выспаться.

Сьюзан села со мной на заднее сиденье и посмотрела изучающе.

– Ты знаешь, Сьюзан… – в замешательстве начал я.

– Знаю что? – В ее голосе прозвучало раздражение.

– Ты знаешь… мне кажется, ты очень, очень… привлекательна…

Она рассмеялась и обняла меня.

– Почему ты смеешься?

– Потому что тебе кажется, будто я очень привлекательна.

– И что в этом смешного?

– Наверное, то, что ты неоригинален.

Я понимал, что заслужил насмешку. Слишком многие находили ее необычайно привлекательной и были влюблены. Я выглядел идиотом. Я трудился в модельном агентстве, куда попадали только самые красивые девушки.

Но Сьюзан уже заговорила со мной о чем-то другом. Машина тронулась, и я вздохнул с облегчением, но мне было приятно, что она не разжимает своих объятий.

– А знаешь ли, Чарли, что ты кажешься мне очень милым и забавным?

У меня кровь закипела от ее слов.

– Вообще-то должна признать, ты очень умен и очень проницателен.

Она поцеловала меня в щеку, и я почувствовал, как дурею от счастья. Она подняла стекло окна и, откинувшись на спинку сиденья, добавила:

– Приходи завтра в «Пьер», мне нужно поговорить с тобой кое о чем.

«Пьер» – крупная фотостудия на берегу Гудзона. В 1920-е годы там были доки и лодочные пристани, в 1960-е это место было заброшено, в 1970-х вовсе превратилось в свалку и гниющее болото. Но теперь там находилась одна из самых популярных фотостудий в городе. В ней было достаточно места даже для самых масштабных съемок, и к тому же там можно было выпить очень вкусный капуччино.

Поскольку визажисты и парикмахеры должны были приступить к работе в семь утра, я приехал в пол-одиннадцатого. Однако ничего особенного не происходило. Причесанная, накрашенная и одетая Сьюзан разговаривала по телефону. Скорее всего, болтала с Карой или Зули, которые тоже в это время сидели перед зеркалом в какой-нибудь другой студии. А возможно, просто на другом этаже той же «Пьер».

Хосе Рукола, знаменитый парикмахер, дизайнер причесок, стрижка у которого стоила не менее пятисот долларов, суетился вокруг Сьюзан, критически приглядываясь к ее укладке и разговаривая с Дирком Уэстоном, знаменитым визажистом, обслуживание у которого доступно только самым обеспеченным любителям дорогой косметики. Оба они были одеты как для родео и с любопытством поглядывали на меня из-под полей своих шляп.

– Меня тошнит от Гаваев, – жаловался Хосе. – Ненавижу тамошнюю кухню. Честное слово, большей дряни в целом мире не сыщешь. Я предпочитаю Сейше– ли. Божественный отдых.

– Серьезно?

– Да, там начинаешь понимать, что такое настоящий рай. Может быть, Эдем находился именно там! Я бы не удивился.

– А это один остров или много?

– Много, очень много. Один из них называется Силуэт. Смешно, правда?

– Силуэт?

– Да, представляешь?

Все уже было готово к съемкам. Ассистенты Северина наладили освещение, и вскоре он сам прибыл в студию с телохранителем. С тем, с которым не расставался после того, как на него едва не напали разъяренные фанатичные поборники морали и противники шоу и фотографий с полуобнаженными моделями. Я узнал гораздо позднее, что у Северина мало кому известное хобби – реконструкция фотографий.

У меня теплилась надежда, что Северин вспомнит меня и мое имя, но он все забыл напрочь.

– Это Чарли, Чарли… посмотри, это Чарли… – пропел он себе под нос, стараясь воскресить в памяти детали прошлого, но ничего не удавалось. – Прическа Сьюзан еще не готова. Не хочешь посидеть там? Я сделаю пару снимков «Полароидом», о'кей? Пожалуйста!

Он указал на место, приготовленное для модели, и попросил меня занять его вместо Сьюзан.

– Ради Бога, – согласился я, страшно смутившись из-за того, что Северин выразил желание фотографировать меня.

Я уселся на скамеечку, установленную на пьедестале.

– Рико! – воскликнул Северин. – Он выше, чем нужно, на четырнадцать дюймов!

Приятной наружности латинос, одетый в камуфляжную рубашку и штаны, стразу кинулся исправлять положение.

– Можете подняться? – обратился он ко мне.

– Хорошо.

Я встал. Парень убрал скамейку, отмерил четырнадцать дюймов и сделал отметку маркером, после чего принес скамейку поменьше. Установив ее на прежнее место, он улыбнулся мне и жестом показал, что я могу сесть.

Я повиновался.

– Замечательно! – отозвался Северин.

Он начал так быстро снимать меня «Полароидом», словно собирался затем смонтировать из кадров фильм. Мне приходилось проводить в студиях по несколько часов, временами я только и делал, что наблюдал за съемками, но самому до этого не случалось оказываться перед камерой. Надо признаться, в ощущении от света, направленного на тебя со всех сторон, есть нечто наркотическое, сродни легкому головокружительному опьянению. Это возможность на четверть часа почувствовать себя звездой.

– О'кей, повернись в профиль, Чарли. Нет, чуть больше анфас… да! – командовал Северин.

Я вертелся на скамейке во все стороны по его просьбе.

– О да, – пробормотал он, наконец, – это потрясающе! Какие фотографии! Какая удача!

Когда он закончил, я уже достаточно освоился с новым амплуа и готов был позировать ему сколько угодно. Мне кажется, это волнительное мероприятие отняло у меня столько сил, что в моей крови резко понизился уровень глюкозы, и поэтому, сойдя с подиума, я кинулся к чайному столику, где лежали пирожные и стоял свежесваренный крепкий кофе.

Пока я уплетал пирожные, до меня долетали обрывочные замечания Сьюзан и веселый смех Северина. Стало чертовски любопытно, над чем они там потешаются, разглядывая снимки, на которых Северин что-то помечал ручкой.

– Ты когда-нибудь пытался заработать на своем носе? Чарли, Бог мой, посмотри, как он шикарно выглядит!

– Мой нос был несколько раз сломан, но я не пытался его выправить. Не буду пытаться, пока не покончу с карьерой баскетболиста.

– А ты с ней еще не покончил? Я думал, уже все. Нет, скажите мне, пожалуйста, почему бы вам не заняться чем-нибудь более полезным?

Я почувствовал себя немного оскорбленным и, посмотрев на Сьюзан, пожал плечами.

– У вас так хорошо получается, почему бы вам?..

– Хорошо получается что? Я не создан выполнять прихоти избалованных девиц, хотя у меня это хорошо получается!

В студии воцарилась тишина.

Северин улыбнулся так сладко и безмятежно, словно стремился усмирить мой гневный порыв. Но вообще– то я сразу понял, что он желает отделаться от меня поскорее после этого инцидента. Заметив, что происходит странное, Сьюзан прервала болтовню о губной помаде и посмотрела на меня с укором.

– Хосе! – позвал Северин. – Ты не включишь нам какую-нибудь музыку? Музыка помогает мне думать. И еще, поправьте волосы Сьюзан, они что-то опять рассыпались. Она выглядит так, словно попала под дождь. Мы не можем сделать снимки с таким весенним беспорядком у нее на голове.

Хосе включил довольно странную композицию «Психокиллер» группы «Токин хедс». Уверен, в его выборе содержался намек на недовольство мной. Я почувствовал себя как последний идиот. Не то чтобы мне стало стыдно, но было неприятно, что эти люди, похоже, считали меня психопатом.

Ничего не говоря, я вышел из комнаты и встал у окна, откуда открывался вид на реку. День был прекрасный, мне казалось, что лучи солнца сквозь стекло насыщают меня настоящей энергией покоя. Выйти на прогулку для меня было явно лучше, чем оставаться в студии. Я направился к реке. Обойдя здание студии, увидел баскетбольную площадку. На ней играли несколько парней, и я невольно им позавидовал. Мне хотелось к ним присоединиться, но мои ботинки не годились для таких испытаний.

Я посмотрел на ребят еще немного и пошел дальше. Так потихоньку добрел до пристани, где качались на воде небольшие лодки и несколько пришвартованных яхт. Я вспомнил «Инферно» и ночь, которая едва не стоила мне не только репутации, но и, возможно, свободы. Но как ни удивительно, к воспоминаниям примешивалось приятное волнение, словно авантюра оставила шлейф чего-то волшебного, необычного. Баскетбол бесполезен? Так изволил заметить Северин… А что же полезно? Вечеринки на яхтах? На реке медленно начинался прилив. Волны, набегая на берег, выбрасывали то пластиковые бутылки, то обрывки бумаги, покрытой какими-то записями… Где-то чуть дальше колыхалась большая коробка из-под пиццы. Ее относило все дальше в море. Я напрасно злился на этих людей. «Не будь идиотом, – заметил я про себя, – они принимают тебя за сумасшедшего».

Но неужели они почитают полезным только то, что приносит им деньги? Я сам был недоволен своим положением, даже деньги не могли скрасить мне те стороны работы, которые противоречили моей гордости, моему темпераменту, моим принципам.

Я пересек Уэст-стрит и зашел в здание ассоциации искусств, где проходила выставка работ Энди Уорхола. Его картины, наполненные абстрактными образами, напоминали размытые тени. Они занимали всю стену. Мои мысли путались среди этих теней. Я думал о том, что моя жизнь тоже похожа на них, как скопление нереализованных возможностей и смутных бессмысленных амбиций, не оформившихся ни во что существенное.