«Киттен и Дэнни» – они сделали себе одинаковые татуировки. Киттен – вокруг своей лодыжки, а Дэниэл – вокруг бицепса. Какое-то суеверное предчувствие подсказывало мне, что идея украсить свои тела именами друг друга не принесет ничего хорошего, а их отношения сложатся крайне неудачно. Но объяснить, почему так считаю, я бы все равно не смог. А между тем в прессе их любовь превращалась в легенду. О парочке писали так, словно они Парис и Елена, Ромео и Джульетта. Повсюду только и говорили о необычайном романе Киттен и Дэнни.

Но вообще-то их отношения были далеки от романтической нежности, скорее походили на постоянную битву. Он устраивал ей скандалы везде, где они появлялись, – и на вечеринках в замках аристократов, и в ресторанах небоскребов, – а она кидала в него бутылками на презентациях и во время застолий. Он называл ее шлюхой публично, а она его – дерьмом, не смущаясь количеством присутствующих при этом свидетелей. Он громил номер в отеле, а она давала ему пощечины на сцене.

Однажды после их очередной ссоры Дэнни разбил свой «астон-мартин» и объяснил полиции, что находился в состоянии отчаяния, а на самом деле в состоянии тяжелого наркотического транса. В другой раз в Японии в состоянии ярости он умудрился сломать теннисный стол, за которым тренировались олимпийские чемпионы, но и тогда отделался только штрафом. Однако такие встряски будто делали их любовь еще сильнее.

Я верил не во все, что сочиняли газеты, некоторые поступки казались мне слишком уж странными и дикими, но связь Киттен и Дэнни была все же далека от идиллии. Киттен очень много работала, и хотя на вечеринках и приемах выглядела веселой и беспечной, у нее хватало проблем. Выручал ее счастливый характер, настоящий дар Божий – она никогда не унывала. Всегда была в превосходном настроении, за которым, впрочем, скрывались робость и неуверенность в себе слишком молоденькой и неопытной девочки.

Дэнни же казался истинным джентльменом в прямом смысле этого слова. Он был скромен, вежлив, потрясающе умен и обладал редкой силы артистическим талантом. Во многом он действительно заботился о Киттен.

Я знал Китген гораздо лучше, чем Дэниэла, но наблюдений за ними было достаточно, чтобы понять: они несчастливая пара. Я убедился в неустойчивости их столь внезапно зародившихся чувств друг к другу чуть позже, когда мы прибыли на открытие выставки Али стера Фер– стона в Лондоне.

Ферстон был весьма самоуверенным и зацикленным на себе, но феноменально успешным лидером молодежного движения в английском искусстве. Он был подобен вихрю темной энергии, его можно было назвать каскадером от искусства. К тому же он обладал даром, граничащим с гениальностью, – умел заводить публику, будоражить ее и приводить в восторг.

Даже самые прогрессивные представители художественной элиты в Англии приходили в ужас от его «Пейнтбола с носорогом». Он успешно морочил голову репортерам и журналистам, что, мол, и, правда, стрелял красками в белого носорога, одурманенного сверхдозой героина, из специального ружья, рискуя жизнью, на самом же деле он просто покрыл побелкой мертвое животное в зоопарке.

Свою карьеру Ферстон начал с того, что создал ненормальный мир, в котором обезьяны, напичканные кокаином и сильнодействующими таблетками, ходили в костюмах и платьях, рисовали картины и играли на музыкальных инструментах. Фактически шоу было продано еще до того, как его начали демонстрировать.

Дэнни Джейн не почивал на лаврах великого актера на сцене и на экране, он был страстным коллекционером и художником, хотя рисовал настолько плохо, что друзья никогда не высказывали свое мнение по поводу его скромных упражнений в области экспрессионистской живописи. Он предпочитал жить в Лондоне, который отличался от американских мегаполисов тем, что давал свободу гениям и не был жестко подчинен требованиям коммерции, как мир Голливуда. Дэнни заявлял, что этот цивилизованный город позволяет ему находиться подальше от грубой и невежественной публики, хотя, по сути, все было наоборот – в Лондоне он гораздо чаще оказывался на виду, чем в Беверли-Хиллз, изобилующем знаменитостями и звездами. Но Лондон был также и любимым городом Киттен – центром роскошной жизни, местом обитания самых эксцентричных представителей мира моды, авангардистских течений в искусстве и музыке, самой блестящей рок-площадкой Европы, все еще сохранявшей очарование декаданса и шестидесятых годов XX века.

Поскольку Киттен тут же сообщила Дэнни о том, что я некогда занимался живописью, он проникся ко мне небывалым уважением и включил меня в число своих фаворитов. Даже попросил показать мои работы, на что я согласился и был удивлен его неожиданно восторженным отношением. Я создавал картины в определенный период моей жизни и воспринимал свои усилия весьма серьезно, но не предполагал, что они удостоятся столь высокой оценки. Дэнни попросил продать пару картин, но я отказался, несмотря на внушительную сумму, предложенную за них, лишь потому, что все еще не терял надежды когда-нибудь показать их на персональной выставке.

В Лондоне на вечеринке по случаю открытия выставки собрался весь цвет богемы – артисты, художники, коллекционеры, продюсеры, дизайнеры, модели, рок– звезды, аристократы, антиквары, банкиры и даже самые крупные наркобароны. Киттен и Дэнни решили, что я тоже должен сопровождать их. Честно говоря, я немного трусил. Нет, я не боялся столкнуться с шокирующими работами Эзры, просто не готов был увидеть великих художников современности, к числу которых мечтал когда-то принадлежать. Что, например, среди этого сумасшедшего сборища мог делать Алан Дэви, мой любимый английский живописец, потрясающий колорист и утонченный мистик? К счастью, туда не прибыли живые легенды поп-искусства Питер Блэйк и Ричард Гамильтон. Но их отсутствие с лихвой восполняли знатоки живописи и состоятельные коллекционеры.

Я не был поклонником направления, которое развивал Ферстои, поскольку почти никогда не соприкасался с псевдоискусством, поэтому нельзя сказать, что я был сильно впечатлен непосредственно предметом выставки.

Но меньше всего я ожидал познакомиться с самим хозяином, Алистером Ферстоном. Когда мы вышли из лимузина, Киттен и Дэнни представили меня Ферстону. Но несмотря на теплые и очень дружеские рекомендации Дэнни, Ферстон кивнул мне довольно прохладно и продолжил поправлять свой измятый пиджак из полосатой индийской ткани и широкую рубаху под ним.

– Где этот чертов…

Он не договорил отвернувшись, и я подумал, что он просто пьян и не желает поддерживать разговор. Наконец Ферстон извлек из кармана небольшой пакет, а из пакета коробочку с замком, полную порошка.

– Господи, Ал, – воскликнул Дэнни, – тебе недостаточно этого дерьма?!

Киттен с удовольствием присвистнула.

– Это будет чертовски веселая ночь, – отозвался художник.

Он выглядел так, словно уже провел чертовски веселый день, если не сказать, что у него была чертовски веселая неделя или даже месяц.

– Где-то у меня есть еще один, – продолжал он, погружая пальцы в порошок и облизывая их.

– Присоединяйся, крошка. – Он протянул коробочку Киттен. Та осторожно набрала порошка длинным, покрытым розовым лаком ногтем и шумно втянула его в себя на вдохе.

Ферстон протянул коробку Дэнни.

– Нет, – возразил актер с таким видом, словно собирался вырвать у него эту дрянь и выбросить в окно. Когда Алистер отвернулся, он с упреком посмотрел на Киттен. Ферстон сквозь окно созерцал гигантские руины гидроэлектростанции.

– Я хотел построить здесь серию огромных капсул и пилюль вдоль берега, – сообщил Ферстон. – Вообразите зрелище: перкодан, мандракс, либриум, и все разного цвета…

– Восхитительно! – заметила Киттен.

– Ты права, детка, это гениально! Но мне нужно очень много денег.

– Думаете, что найдете их? – не отставала Киттен.

– Не сомневаюсь. Я уже сообщил об этом Пфайзер, Роше, Лилли, все этим долбаным… спонсорам… это все, о чем они мечтают.

Киттен восторженно кивнула, Дэнни нервно прикурил сигарету.

Ферстон подумал минуту и прогнусавил нараспев:

– Вы не всегда можете получить желаемое…

– Интересная идея скульптур на реке, – заметил я. – Похоже, на рекламу пепси на реке в Нью-Йорке.

– Мне тоже нравится, – добавил Дэнни, выдыхая дым.

Ферстон уставился на меня в упор, словно только что заметил. И тут же протянул мне раскрытую коробочку.

– Нет, благодарю. – Я покачал головой.

Кажется, мой отказ его рассердил, хотя, возможно, он возмутился бы еще больше, если бы я осмелился воспользоваться его предложением.

– А почему на реке?

– Ну, как же, это же кровеносная артерия города, – пояснил я.

– Блестяще, – заметил Дэнни.

– Конечно, черт побери… находка… отовсюду видно? – уточнил Ферстон.

Киттен взяла еще порошка.

Ферстон продолжал что-то бормотать себе под нос. Он будто не интересовался никем из нас. Его можно было принять за помешанного, пока я не заметил проводок у него на шее. Оказывается, периодически он говорил по мобильному в наушнике.

– Боллокс! – произнес он. – Чертова задница! Боллокс! Боллокс!

Это единственная фраза, которую я смог разобрать. Дальше последовало невнятное бормотание. Ферстон перемежал английские слова с французскими, но в суматохе расслышать их было невозможно. Зато сам он не обращал внимания на репортеров, окруживших его со всех сторон и непрестанно щелкающих фотокамерами. Выпрямившись и гордо запрокинув голову, он позировал им и анфас, и в профиль, и тут только мой глаз художника оценил аристократизм его внешности – тяжелый подбородок, выступающие упрямые скулы, высокий лоб и улыбку человека, знающего себе цену.

Я чувствовал себя приблудным псом в блестящей компании. Майкл Кейн, Мик Джаггер, Джерри Холл, Дэвид Бэйли, Элизабет Херли, Джереми Айронс, Дэвид Боуи, Брайан Ферри, Вивьен Уэствуд, Маноло Бланик… – я не в силах был запомнить всех присутствовавших там великих актеров. И совсем растерялся, заметив Стивена Фрая, писателя и актера, которого знал только по вудхаусовской серии и видел разве что на экране телевизора. Чуть придя в себя, я сразу подошел к нему и сообщил, что являюсь его горячим поклонником. Но в его лице было что-то ужасающее и отталкивающее.

Меня удивляло, что на фоне всего этого звездного небосклона Киттен и Дэнни казались самыми заметными фигурами. Они стояли окруженные толпой, постоянно в центре внимания, но друг с другом держались отчужденно, почти не смотрели друг на друга и, что уж совсем странно, не разговаривали. Киттен о чем-то охотно беседовала с Малкольмом Маклареном, а Дэнни любезничал с красивой девушкой-азиаткой, держа ее за руку.

Не знаю, как это произошло, но пока я с кем-то здоровался и обменивался улыбками, на несколько минут отвернувшись от Киттен, я потерял из виду их обоих, а повернувшись, едва успел заметить краем глаза, что Киттен удалилась в отдельную комнату с мужчиной, похожим на Майлза Дэвиса. Они выглядели чем-то озабоченными. Я поискал взглядом Дэнни, он все еще разговаривал с красоткой, только теперь почти обнимая ее.

Я попытался пробиться к стойке бара. Случайно заговорил с художником, который участвовал в выставке со своим весьма экстравагантным произведением – изваял собственную голову из куска льда, представлявшего собой замороженную смесь воды с его кровью. Затем меня остановила дама, и пока я выслушивал ее болтовню, в зале появился Дэнни, тащивший за собой уже изрядно накачавшуюся наркотиками Киттен.

– Шлюха! – вопил он.

– Я ничего не делала. Кто тут самая настоящая чертова шлюха, так это ты!

– Ты шлюха, обдолбанная всякой дрянью!

Киттен вырвалась от Дэнни. Все повернулись в их сторону.

– Ты шлюха! Отвернуться нельзя на секунду, чтобы ты уже не прыгнула под кого-нибудь!

– А ты-то не лучше! Кто эта японка, с которой ты обнимался?

– Это китайская актриса.

– Пари держу, ты с этой девкой переспать собираешься!

Что я мог поделать, наблюдая этот скандал? У меня не было идей насчет того, как их успокоить. Они кричали все громче, собирая вокруг любопытствующую толпу. Мне стало неловко, и я отвернулся, сделав вид что разглядываю обезьянку в берете и солнечных очках, сидящую в стеклянном ящике на миниатюрном унитазе.

– Это называется эпифания.

Я оглянулся и увидел Али стера Ферстона с бутылкой виски в одной руке и пачкой «Мальборо» в другой. Он сиял от гордости, время от времени прихлебывая виски и нюхая порошок. Но почему же он снизошел до разговора со мной? Или пообщался со всеми и все ему успели надоесть?

– У вас когда-нибудь было такое в жизни?

– Да, – отозвался я, – когда я встретил Киттен.

– О да! – Он расхохотался, как пьяный Фальстаф.

Я осмотрелся. Киттен и Дэнни куда-то пропали.

Ферстон снова ухмыльнулся и добавил:

– Так они признанная пара года?

– Не знаю. Но рейтинг у них высокий. Возможно, они его еще удержат.

– Слишком поздно, – заметил Ферстон. Он повернулся и пошел прочь от меня. И я, к изумлению своему, увидел, что у него на плече, свисая на спину и прячась за его шеей, сидит обезьянка с сигаретой во рту и корчит рожу.

Мне захотелось выйти на свежий воздух. Ночь была прохладная, у входа в студию стояли ряды роскошных автомобилей, вечеринка приближалась к концу. Я с удовольствием готов был пешком добраться до отеля, который находился поблизости. Все такси были забиты, и я почему-то представлял себе, что в каждой машине сидит целующаяся парочка. Улица была запружена праздношатающимися и теми, кто уже собирался уезжать с выставки.

Киттен и Дэнни, кажется, успели удалиться раньше всех. Я даже подумал, что они, возможно, уже легли спать. Но мне было грустно при воспоминании о сцене, свидетелем которой поневоле я стал. Их отношения находились на грани распада. И чем дальше, тем сильнее ревность разъедала обоих. Киттен становилась все более блестящей моделью, а Дэнни все более известным актером. Чрезмерная учтивость и внимание, которое он готов был уделять своим поклонницам, приводили Киттен в бешенство. А Киттен все сильнее раздражала его своим поведением на вечеринках, которые обожала, но на которых она постепенно стала все чаще принимать изрядные дозы наркотика. Впрочем, ее не за что было осуждать – законы мира, в котором она вращалась, редко позволяли мужчине и женщине долго ограничиваться одним лишь бокалом шампанского.