Северин – вымышленное имя. На самом деле его звали Сеймур – имя, унаследованное от его дяди, богатого торговца мехом. Но когда он поступил в художественную школу, то решил, что станет Северином, поскольку это напоминает о песнях «Вельвет Андеграунд». Эта группа позаимствовала свое название из романа «Венера в мехах» Леопольда фон Захер-Мазоха, писателя, почти полностью забытого, зато давшего наименование целому направлению в художественном стиле и психологии секса. Но для Северина важно было то, что его имя будет звучать достаточно экзотично и мрачновато в восприятии всякого европейца.

Несколько лет спустя он поменял и фамилию. Это произошло в тот день, когда он опубликовал свою первую фотографию. Вместо Коэна он стал Каганом. Ему казалось, что фамилия Каган будет звучать с неким монгольским оттенком и лучше подойдет к его фирменному знаку, на котором изображена меховая шапка.

Северин свято верил в силу фирменного знака. И в необходимость поддерживать неизменным и узнаваемым свой персональный стиль. Он даже одевался соответственно – носил шляпы, одежду темных тонов, плащи из ткани защитного цвета, мотоциклистские ботинки с отворотами. Северин черпал свои идеи в творчестве Уорхола, который ввел моду на солнечные очки, одежду, стилизованную под военную униформу, кожаные пиджаки и матросские рубахи, предопределившую вкусы целого поколения.

Северин хотел во всем походить на Энди. Быть богатым, знаменитым, гламурным, эксклюзивным… и обладать всем тем, чем обладал Уорхол. В рамках обыденной жизни ему было тесно, и он всячески стремился их раздвинуть. Характер постоянно провоцировал его продвигаться дальше, в глубь того мира, который сам изобретал и в который все сильнее верил. По сути, характер и был источником его безусловной гениальности.

Северин заслуженно считался великим модным фотографом. Настолько великим, насколько это возможно в нашем мире. Но его подлинные достижения были связаны не с фотографией, а с умением создать имидж модели. Это он играл роль бога мира моды, создавая образные мифы, которыми пестрели страницы журналов и рекламных буклетов и каталогов.

Он не творил девушек из ничего. Но, один раз взглянув на объект своих будущих усилий, мог точно составить идеальный портрет, в соответствии с которым затем трансформировал обычную или даже заурядную внешность посредством прически, макияжа, одежды, превращая очередную Золушку в мегазвезду. Я склонен все же считать его настоящим художником, пусть даже ни одна художественная академия и не готова была признать его достижения. Высоким современным искусством он очень мало интересовался, поскольку находил его слишком претенциозным, выхолощенным и бесполезным. Втайне он верил, что, создавая нечто в сфере массового потребления, обеспечивая удовлетворение общечеловеческих чаяний и желаний, он творит искусство гораздо более ценное, нежели картины, повисающие мертвым грузом на стенах музеев.

Грешная троица Роттвейлер – Кара, Сьюзан и Зули – это его творения. Он сделал из них, простеньких и наивных школьниц, настоящих суперзвезд. Не только создал – фотографии, которые превратили их в знаменитостей и принесли им огромные доходы. Северин сотворил их сознание. Он определял, какой длины и какого цвета должны быть у них волосы, и хотя не обязан был подыскивать им бойфрендов или советовать соглашаться на ту или иную работу, мог позволить себе делать и то и другое. Что интересно, модели нередко слушались его беспрекословно.

Северин располагал неслыханным влиянием. Например, он мог уговорить девушек отказаться от работы с Роттвейлер и перейти в другое агентство, но ни за что не стал бы делать это, поскольку слишком любил Мисс и прекрасно понимал, что никто столь высоко, как она, не ценит его талант. Он мог также уговорить Роттвейлер не брать на работу меня. Думаю, Мисс сама предусмотрительно направила меня к нему, чтобы узнать его мнение. Она ему доверяла и хотела, чтобы некоторое время он понаблюдал за мной и вынес свой приговор. И он действительно присматривался ко мне довольно долго, вероятно, втайне потешаясь над моей неуклюжей манерой держаться и неосведомленностью по части всего, что составляло основу фэшн-индустрии. Порой он хихикал надо мной вместе с девицами или со стилистами, но чаще был необычайно любезен. И, самое странное, я заметил, что очень хотел заслужить его одобрение. Я хотел ему понравиться.

Однажды я признался Роттвейлер: мол, подозреваю, что он меня недолюбливает.

– Вздор! – возразила она. – Если бы ты ему не понравился, он ни за что не согласился бы с тобой еще раз видеться. Перед тем, кто ему не по душе, он раз и навсегда захлопывает дверь. И потом, девушки сразу бы от тебя отвернулись. Для них очень важно мнение Северина. А они вьются вокруг тебя. Я же знаю. Не забивай голову такой ерундой, он о тебе хорошего мнения.

Северин не был счастлив, несмотря на талант и признание. Его ненавидели. Он был окружен завистью других фотографов, обвинявших его в плагиате или техническом несовершенстве произведений. Северина ненавидели модели, которые не могли добиться фотосессии. Ненавидели любовники моделей за то, что он советовал девушкам избавляться от бойфрендов, мешающих карьере. Ненавидели и клиенты, которых бесили его запросы и требования. Но на самом деле почти все ненавидели его лишь за то, что он завоевал себе право делать то, что хотел, и фотографировать так, как хотел, и тех, кого хотел, посылая к черту остальных.

Как-то раз я сидел рядом с Зули, вдруг заговорившей о том, что Северина ненавидит один известный фотограф. Северин молчал некоторое время, но затем вдруг возразил:

– Между любовью и ненавистью грань очень тонка!

Это были слова из песни, вроде бы ничего не значащие, но меня поразила красота его голоса и печаль, которая в нем прозвучала. В ту минуту я понял, что за экстравагантными нарядами, длинными волосами и гримом Северин скрывает ранимую душу, которую я мог бы считать родственной.

Но в обвинениях в плагиате, которые я упомянул, была определенная справедливость. Его работы были сверхталантливым плагиатом. Многие его фотографии были узнаваемы по стилю, который он заимствовал у кого-нибудь другого. В конечном итоге даже в современном искусстве процветали только те, кто умел комбинировать стили. Стили были узнаваемы, зарекомендованы требованиями рынка, и нужно было только иметь смелость привнести в них что-то новое, что-то свое.

У Северина этой смелости хватало. Но надо отдать ему должное: он не стремился фотографировать исключительно ради славы и денег. Фотография была его жизнью, его страстью. Некоторые снимки были выполнены в стиле ретро, поскольку он увлекался старыми работами, собирая их всюду, где они ему попадались. Северин обладал феноменальными знаниями, позволяющими ему при одном взгляде на фотографию сразу определить ее автора и модель, которая на ней изображена. Не сомневаюсь, что он знал досконально всю историю модного фото, от самых первых редких снимков в журналах до бесконечного разнообразия современного фэшн-арта.

Позднее я убедился в том, что Северин доверял мне и даже, наверное, любил. Выяснилось это неожиданно. Северин и грешная троица летели в Майами на благотворительный показ мод, все собранные средства от которого должны были поступить в фонд борьбы со СПИДом. Сьюзан предложила мне сопровождать их. У Северина, как я думал, имелся собственный самолет. На нем мы и должны были отправиться, провести несколько часов на показе и тут же прилететь обратно.

Я чувствовал себя неловко, полагая, что это из-за меня они вернутся слишком быстро.

– Я бы не хотел портить вам вечеринку.

– Не произноси слово «испортить», когда летишь в самолете, дурачок. И потом, я сама пригласила тебя, так что нечего мучиться чепухой.

– Извини.

– И я имею на это право. Я не последняя персона на показе.

– Но самолет принадлежит Северину.

– Нет, не принадлежит, это журнал купил для него самолет.

– Я не знал.

– Зато я знаю.

Я согласился. Но Северин все-таки удивился, увидев меня вместе со Сьюзан в аэропорту в Нью-Джерси, предназначенном исключительно для лайнеров самых богатых и знаменитых владельцев. Он в изумлении выгнул брови, так что они стали видны над его широкими солнечными очками.

– О, привет, Чарли! Хорошо, что ты приехал проводить Сьюзан.

– Он летит с нами, – сообщила Сью.

– Летит с нами? – насмешливо переспросил Эррол, тряхнув высветленными кудрями. В своем замшевом плаще он походил на Брайана Джонса из «Роллинг Стоунз». Формально он считался визажистом, а неформально – чем-то вроде домохозяйки Северина.

– А что такого? Чарли обычно носит мой багаж, – пояснила Зули.

Северин улыбнулся:

– Что ж, надеюсь, ты хорошо проведешь время, Чарли. Мы летим на развлекательное мероприятие для геев.

– Я не гей, но тоже рассчитываю хорошо провести время, – вмешалась Сьюзан.

– Не гей? – Эррол в притворном ужасе отшатнулся от нее.

– Все супермодели – геи. Это не сексуальная ориентация, а состояние ума, – заключила Сьюзан.

– Они все усталые ведьмы, – возразил Эррол.

– Ха! Ну, так и Чарли тоже усталая ведьма! – парировала Кара, решив присоединиться к партии моей защиты.

Эррол нахмурился, сделав вид, что поправляет одежду. Он источал аромат пачулей, поглядывая на нас изредка своими густо подведенными глазами. Северин умудрился наложить на его лицо больше краски, чем на лицо Сьюзан.

Северин сам предпочитал гримировать лицо, но у него даже самый экстравагантный макияж выглядел уместно и эффектно. Тогда, в аэропорту, я впервые видел его при дневном свете, а не под лучами прожекторов в студии. Он был одет в черное пальто с черным меховым воротником, подбитое мехом.

– Яне знал, что ты носишь пальто на меху, – заметил я, указав на его меховую подстежку.

– Ах, это мой обычный костюм для полетов. Я мерзну в самолете и, честно говоря, ненавижу эти мытарства. Я очень боюсь простудиться.

Но он скромничал. Нечто похожее на это шикарное пальто он носил каждый день, и каждый день разное.

– Я стараюсь следовать собственным предпочтениям в одежде независимо от времени суток, дня недели, будней или выходных. Но иногда я не могу решить, что надеть. Тогда беру с собой несколько разных вариантов.

– В этом случае я могу дать хороший совет, – напомнил Эррол, но Северин молча бросил в его сторону взгляд, выражающий просьбу не перебивать.

Тем не менее акция, в которой нам предстояло принять участие, выглядела мероприятием достаточно серьезным и почтенным. В ней были задействованы рок-звезды и представители финансового мира, ее целью был сбор средств в фонд борьбы со СПИДом, и Северин с девушками занимали в программе шоу не последнее место.

– Н-да, Северин – властелин меха, – заметила Сьюзан.

Кара усмехнулась и добавила:

– Это шоу, конечно, достойно быть причислено к делам милосердия, но я рада, что кинозвезды нам завидуют.

– Мы выглядим лучше их на фотках, – вставила Зули.

– Разумеется, потому что в отличие от кинокадров на фотках мы не шевелимся, – фыркнула Сьюзан.

– Давайте назовем вещи своими именами, – отозвалась Зули, – просто нас действительно всем хочется трахнуть.

– Нет, нет, нет, надеюсь, что меня нет, – запротестовал Эррол.

Пилоты, которые должны были вести самолет, выглядели и разговаривали не как гражданские, а как парни, привыкшие к исключительно боевым вылетам, и мне почему-то показалось, что им мы кажемся абсолютными придурками. Когда мы поднялись на борт, после того как Северин докурил свою сигарету, первый помощник сообщил нам, что все готово и если во время полета кто– то пожелает спиртное или возникнут иные требования, они с радостью удовлетворят их. Эррол тихонько захихикал.

– По-дурацки смотритесь в этой фуражке, – буркнул Северин пилоту. – Можете оставить напарника, хватит одного вашего вида, чтобы расстроить мне нервы.

– Вообще-то самолет может лететь сам. – Пилот улыбнулся девушкам.

– Да, но, пожалуй, я не стану проверять это на своем опыте, – ответил Северин.

– У вас симпатичная фуражка, право! – бросил Эррол и расхохотался. Пилот тоже рассмеялся. Наконец следом за ними мы все развеселились и успокоились. Пилот рад был удалиться в кабину и объявить о начале нашего путешествия.

Так что я занял место стюарда, и на меня тут же посыпались просьбы со всех сторон:

– Чарли, будь душкой, дай мне шампанского.

– Чарли, будь добр, дай сандвич с огурцом. Но только без майонеза.

Я честно выполнял свои обязанности, но все мои силы уходили на обслуживание моих «клиентов». Так что участвовать в разговоре мне уже не удавалось. Я не то чтобы испытывал робость или стеснялся высказывать свое мнение, но часто речь шла о таких вещах, в которых я просто не разбирался из-за недостатка объективной информации о них. Северин и девушки обсуждали какие-то сплетни, слухи и домыслы об отношениях их друзей, издателей, заказчиков, других моделей, фотографов.

Сьюзан рассказывала об одном из своих любовников, уверяя, что его пенис катастрофически мал, но Зули возражала, напоминая, что самый маленький пенис у кого-то из ее бойфрендов. Коллекция Жана Ива Миллинера была, оказывается, подражанием коллекции Хэлстона 1973 года. Аня Д'Аннунцио, оказывается, взяла отпуск и отправилась поправлять здоровье. Гектор уволил стилистку, потому что ее увлечение девушками и кокаином стало плохо сказываться на качестве работы. Д'Абор жаловался на жену, которая преследовала его повсюду. Роберт Карлайл сделал подтяжку лица.

– Небеса! – провозгласил Северин.

– Я думаю, последняя коллекция у него была с уклоном в сторону смуглых, – перебила его Сьюзан.

– Он любит смуглых, – подтвердила Кара, – поэтому выход Зули всегда завершает его показы.

И тут, посмотрев на Северина, я понял, почему он всегда требовал себе частный самолет. Потому что и он сам, и все, кто сейчас летел с ним, курили. Дым струйками вился в прохладном воздухе салона. Курили они непрерывно. Мне еще не приходилось видеть такое в самолете.

Когда Северин за завтраком стал в деталях рассказывать историю аборта Клариссы Кокс, я заметил, что Эррол словно выключился из общей беседы. Он будто погрузился в самосозерцание, усевшись в кресле так, что получилась почти безупречная поза лотоса.

Но даже во время этого короткого путешествия девушки не переставая подкалывали друг друга. Кара назвала Сьюзан «королевским размером». Зули заметила, что она может мне подойти, потому что я ношу ботинки пятидесятого размера. Сьюзан, не очень довольная такими шутками, сделала вид, будто все это ее не задело, и спросила Северина, что стряслось с его телохранителем и его менеджером Риком Комондли, который обычно сопровождал его во всех поездках.

– Он занимается проектами, которые хорошо оплачиваются. Неужели ты думаешь, что он полетит ради трех часов бесплатного шоу?

– Я очень рада, что его нет, – встряла Зули. – Он так воняет, что невозможно сидеть рядом, да и жирный, как свинья.

Они продолжали сплетничать и довольно зло обсуждать всех, кого только могли вспомнить, но Эррол не обращал на них внимания.

Наконец Кара сказала:

– На последнем показе одна пожилая дама посмотрела на Северина со всеми его телохранителями и спросила, не страдает ли он аутизмом.

Все разразились хохотом.

– Она имела в виду не «аутизмом», а «артистизмом», – возразил Северин, – это из-за ее бостонского акцента.

Так мы и летели на высоте сорок тысяч километров, перекидываясь не всегда безобидными шутками. К моменту нашей посадки в Майами я уже мог с уверенностью заявить, что прошел посвящение в ближайшие друзья Северина.

Мероприятие, на которое мы прибыли, было организовано вовсе не для геев. После показа всех пригласили на роскошный обед, где присутствовала элита Майами, как геи, так и натуралы, гости, прилетевшие из Голливуда и Нью-Йорка, а после обеда началась продолжительная диско-вечеринка.

За столом я сидел рядом с Карой, очень полным мужчиной из какого-то журнала светской хроники Майами и еще парой пожилых миллионеров. С другой стороны сидела жена одного из владельцев гольф-площадки. Ее муж непрестанно следил за мной, похоже, всерьез ревнуя, но вряд ли я давал ему объективную пищу для подозрений. На обед подавали обычные блюда, которые входили в пятисотдолларовое меню любого приличного ресторана, – запеченную баранину, рисовый гарнир и профитроли.

Когда пришло время ехать в клуб, я уже чувствовал, что с удовольствием отправился бы поспать. Но позволить себе оторваться от компании я не мог. Не знаю, был ли я в клубе единственным натуралом, не считая наших пилотов, которым Северин тоже дал билеты, но определенно я там был самым высоким по росту и самым скромно одетым гостем.

Я всем сердцем желал избавиться от этого сборища как можно скорее, и любой нормальный человек, оказавшись на моем месте, наверное, испытывал бы то же самое. Мне прежде не доводилось находиться в помещении, забитом сотней совершенно обдолбанных, перебравших спиртного и наркотиков мужчин и девятью женщинами. К тому же меня бесила музыка, звучащая так громко, что нельзя было расслышать человеческий голос даже вблизи. Девушки пытались заставить меня танцевать, но напрасно. Весь вечер я бродил вокруг стойки бара, время от времени заказывая выпивку. Мне подавали то ром, то колу, но, сколько бы я ни пил, я еле-еле мог справиться со своей сонливостью и с трудом продержался до нашего возвращения на борт самолета. Я не мог назвать такую «работу» тяжелой, но она определенно была очень утомительной.

Я собирался выпить еще пару бокалов рома, следя за тем, как ловкие руки бармена встряхивали коктейли, когда появился Северин. Сначала мне показалось, что он не слишком доволен моим поведением, но я ошибся.

– Спасибо за то, что поехал с нами, – произнес он, взяв бокал.

– Спасибо зато, что взяли меня, – отозвался я.

Он постоял рядом еще несколько минут. Большинство мужчин толкались вокруг девушек, но даже те, кто был знаком с Северином, не решались приблизиться к нему. Я думаю, он был рад этому, намеренно удерживая людей на расстоянии. Северин не очень-то любил поддерживать неинтересные ему разговоры с не очень хорошо знакомыми собеседниками.

К тому времени как я прикончил ром, Северин уже направился к супермоделям, окруженным поклонниками.

– Идемте, дети мои, пора возвращаться в Канзас.

Сьюзан и Зули, танцующие перед телеоператорами, стали просить подождать еще немного, но Северин категорически отказался:

– Чарли устал, и я тоже. Мы летим домой.

Наша компания уселась в лимузин, и Северин произнес так тихо, что только я мог его услышать:

– Иногда даже красота бывает утомительной.

Он рассмеялся в ответ на мою улыбку. С этой минуты мы стали друзьями или чем-то вроде того.

ДВАДЦАТЬ СЕМЬ, НЕЧЕТ, КРАСНЫЙ

Пожалуй, страсть к азартным играм – единственная религия, исповедующие которую не осознают, что они настоящие фанатики.

Мне азарт чужд. Я мог просадить немного денег в гольф или покер, но дальше этого мои амбиции не заходили. Мне случалось пополнять карманные деньги в колледже за счет игры в бридж, но я никогда не рассматривал эту забаву как азартную игру. Вообще же если вы нуждаетесь в деньгах, но дорожите своей шкурой, проще занять нужную сумму в долг, чем пытаться выиграть ее. Карты – вещь слишком ненадежная. Я не привык полагаться в жизни на столь эфемерные силы, как удача и случай, не больше доверял и лошадиным возможностям и лотерее. Именно в этом отношении к играм мы с Роттвейлер были очень похожи. Она тоже никогда не доверяла свои деньги случаю и неизвестности. Ее основной принцип заключался в том, чтобы полагаться только на собственную компетенцию и собственные силы.

В своей жизни я повидал несколько настоящих азартных игроков. Мой отец был одержим ставками на скачках. Он таскал нас на ипподром и давал деньги, чтобы мы тоже могли делать ставки. Таким образом, я всегда располагал приличной суммой карманных денег, поскольку никогда не играл, но вынужден был скрывать от него правду. Я слишком любил деньги, чтобы расставаться с ними столь глупым способом. В десять лет я умудрился скопить на не очень дорогую машину.

Однако каждому участнику баскетбольной команды так или иначе приходится иметь дело с азартными игроками, которые всеми правдами и неправдами пытаются выведать возможные преимущества обеих сторон перед матчем. Бывали даже случаи, когда букмекеры предлагали одной из команд сделку, за которую готовы были щедро заплатить, но предложения подобного рода с возмущением отвергались.

Но все же я узнал некоторые интересные сведения о фанатиках игры. Во-первых, они верят в то, что победят, так же свято, как христиане во второе пришествие. Они искренне полагают, что сила на их стороне, и уверены, что смогут заставить ее работать на себя. Во-вторых, они настолько утрачивают чувство реальности, что готовы делать ставки даже на абсурдные вещи. Им важно лишь, чтобы имелся противник, на остальное внимания не обращают. Если вы предложите им поставить на то, что завтра солнце не взойдет, а сами будете утверждать, что оно взойдет, они не почувствуют в пылу азарта никакого подвоха. И, в-третьих, все игроки верят в свой успех, в удачу не как в абстрактную идею, а с суеверной страстью. И стоит вам только убедить, что какая-либо позиция, команда или лошадь являются «счастливой», и они тут же попадутся на вашу удочку.

Я пробыл в Лондоне несколько дней, сопровождая троицу и Киттен на скачках. По распоряжению Роттвейлер я должен был следить за тем, чтобы проигрыш девушек не слишком превысил сумму, оговоренную в контрактах.

Все началось с того, что Кара сказала мне:

– Чарли, надевай костюм, мы собираемся играть.

Белый костюм, предназначенный для приемов, был у меня с собой, с тех пор как я приобрел его в том же магазине, где одевался Барт Мастерсон. Более подходящего наряда у меня бы не нашлось. Облачившись и посмотрев на себя в зеркало, я не выдержал и произнес:

– Бонд… Джеймс Бонд..

Мы все, за исключением Киттен, которая остановилась в отеле «Халкин» в Голландском парке, жили в аккуратном клубном отельчике в Белгрейвии. Он был декорирован в стиле Армани, и его интерьеры балансировали на грани сдержанного минимализма и аристократического высокомерия.

– Лучше, чем «Халкин», правда? – спросил я Сьюзан. – Зато «Халкин» ближе к ее наркодилеру.

Я всегда мог рассчитывать на общество Сьюзан, а она – на мое.

– Чарли, приходи в фойе. – Она повесила трубку, ничего не объясняя.

Я нашел ее сидящей в кресле с бутылкой «Таттингера».

– Я не могу пить шампанское в одиночестве.

– Почему?

– Бутылка слишком большая.

– Если разливать в бокалы, получится не так уж много.

– Я не люблю «Вдову Клико». Оно слишком пенистое.

Я помог ей справиться с «Таттингером». После нескольких бокалов Сьюзан велела мне встать. Я подчинился.

– Повернуться? – уточнил я.

– Чарли, иди в свой номер и переоденься. Надень обычный костюм. В этом тебя все примут за метрдотеля.

Я направился к лифту, бормоча себе под нос, что в Англии все выглядят как метрдотели.

Когда двери открылись, из лифта вышли Кара и Киттен, и, словно в пику Сьюзан, тут же прошептала Кара:

– Он выглядит шикарно!

– Ты выглядишь сногсшибательно, Чарли, – добавила Киттен.

– Да, метрдотели такого роста не так уж часто встречаются, – вмешалась Сьюзан.

После того как мы допили со Сьюзан еще одну бутылку, Кара встрепенулась:

– Ну, Чарли, приведи Зули, иначе мы все напьемся.

– Мы в любом случае напьемся, дорогая, – перебила ее Сьюзан, – но только в казино. Иди, приведи ее.

Я спустился в номер Зули и услышал ее голос из гардеробной:

– Чарли, я не могу решить, что надеть, а Принц мне совсем не может ничего посоветовать.

Молодой статный араб сидел в кожаном кресле, потягивая виски и куря сигару. Он был одет в красивую морскую форму с золотой цепью на шее, увидев меня, лениво улыбнулся.

– Ахмед. – Он представился, чуть приподняв зад от кресла.

– Чарлз, – ответил я ему в тон с такой же ленивой улыбкой.

– Это Чарли, Принц. Чарли, это Принц. Я так называю его – Принц.

Он снова улыбнулся.

– Мне просто нечего надеть! – в ужасе воскликнула Зули. – Черт, как это скверно!

– Надень «Гальяно», – посоветовал я ей первое, что пришло на ум, когда я окинул взглядом ее гардероб.

– Чарли, ты гений! – Она схватила несколько вещей и исчезла в соседней комнате. – Ахмед, Чарли гениален! Супергениален! Он ведь из Йеля! Ты знаешь, что такое Йель?

– Конечно, Зули, я учился в Гарварде. – Он кивнул мне: – Вы играете в баскетбол. Я помню, вы нас здорово побили, но зато мы победили в поло.

– Вы?

– Да, я.

Зули, наконец, закончила с переодеванием. И мы все вместе отправились в игорный клуб на двух «бентли» ее Принца.

– Я никогда не превышаю скорость, – сообщил он мне.

– Я тоже. – Меня удивило, что он вообще захотел перекинуться со мной парой слов.

«Кларет» был частным игорным заведением на Мейфэйр. Несложно стать его членом, но правила клуба и британские законы немного не стыковались друг с другом, поскольку даже минимально допустимые ставки в нем были очень высоки.

Я держался рядом с Карой и Киттен. Зули и Сьюзан остались с Принцем. Как только наши автомобили затормозили у входа в клуб, шофер выскочил и открыл перед нами двери. Затем протянул три конверта. Кара взяла их и дала один Киттен, а второй мне. Я заглянул внутрь и обнаружил, что он набит новенькими хрустящими пятидесятифунтовыми купюрами.

– Нет, нет. – Я попытался вернуть водителю конверт, когда тот уже направился к машине, где сидел Принц.

– Заткнись, Чарли! – велела Киттен.

– Не груби, – посоветовала мне Кара.

– Не грубить? Ты соображаешь? Я не могу взять эти деньги.

– Почему? – поинтересовалась Киттен.

Кара тоже удивленно изогнула бровь:

– Вот именно – почему?

– Мы с ним не знакомы! И я столько не зарабатываю!

Кара улыбнулась, приобняв меня за талию:

– Бедный Чарли!

– Бедный, бедный Чарли! – повторила Киттен, прильнув ко мне.

– Это смешно! – протестовал я.

– Нет, это ты смешной! – возразила Киттен.

– Ты должен взять его деньги. Не взять невежливо. Это оскорбление.

– Ужасно.

– Почему? Думаешь, он потребует их обратно? – спросила Кара.

– Нет, но это деньги, которые должны быть отданы тем, кто ему служит. Его людям.

– Успокойся, это нефтяные деньги, у него их полно, – отозвалась Киттен.

– Но это еще ничего не значит… я чувствую себя как…

– Как проститутка, – захихикала Киттен.

– Да!

– Чарли! – Кара понизила голос. – Ты знаешь Рональда Лаудера?

– Думаю, да. По крайней мере, я знаю Эсти Лаудер.

– Правильно. Но ты знаешь его?

– Нет.

– Ты бы взял его деньги?

– За работу или сделку – конечно.

– Так вот, это моя точка зрения – сейчас мы тоже занимаемся бизнесом. Зачем, ты полагаешь, мы сюда приехали?

– Принц любит девочек?

– Там и без нас полно девочек, Чарли, – заметила Киттен.

– Он любит нас, – подтвердила Кара. – Знаешь почему?

– Потому что вы красивые.

– Нет. Потому что мы все были на обложке «Вог». Там и так много красивых девушек.

– Тебе нравится моя фотка на обложке «Вог», Чарли? – смеясь, спросила Киттен.

– Это работа моделей, – заключила Кара. – Такая же работа, как съемки. Мы здесь зарабатываем. Приехали сюда, чтобы нас увидели. Мы не модели, демонстрирующие одежду, мы отвлекаем внимание от Принца.

Киттен выглядела задумчивой.

– Это почти как съемки… только поспокойнее…

– Не имеет значения. Я-то не модель, – возразил я, наконец.

– Ты агент, милый, – прошептала Кара, – мы от тебя зависим.

– И мы любим тебя. – Киттен снова прильнула ко мне.

– И ты неплохо заработаешь, – закончила Кара.

В конверте оказалось небольшое состояние, и мне хотелось сохранить его нетронутым. На эти деньги я мог бы купить неплохую машину. Но девушки сказали, что я обязан участвовать в игре. Если хочу выйти из казино с деньгами, сообщила мне Кара, я должен стараться выиграть.

Когда мы вошли в зал, Принц посмотрел на меня и произнес:

– Счастливого вечера!

– Удачи! – ответил я и улыбнулся, вспомнив своего отца.

Принц подошел к игорным столам. Кара последовала за ним. Зули сразу ускользнула в туалет, вдохнуть порцию кокаина. Киттен взяла меня под руку и проворковала:

– Пойдем, выпьем.

Сьюзан присоединилась к нам.

– Да, выпьем немного.

Дело в том, что за игорными столами пить нельзя, поэтому мы устроились с шампанским в баре. Я выпил достаточно и поэтому, чтобы не пьянеть слишком сильно, попросил сигарету у Киттен.

Зули вернулась из туалета и села с нами.

– Дорогая, возьми платок, – обратилась к ней Сьюзан.

– Платок? – удивилась Зули.

Сьюзан расстегнула сумочку и достала упаковку бумажных носовых платочков.

– У тебя на носу перхоть.

– О нет! – воскликнула Зули, схватив платки и громко хихикая.

Она нарочито громко высморкалась, чтобы привлечь внимание всех, кто находился в баре.

– О, извините меня, – бросила она в пространство и побежала к игорным столам.

У меня не было планов, как распорядиться деньгами, но я решил, что продумаю свои действия как можно тщательнее.

– Сыграй в рулетку, – посоветовала Сьюзан. – Ты можешь все потерять, но зато можешь и выиграть прилично. Ты не должен рассуждать. Просто выбери черное или красное. Это английская рулетка, она лучше, чем в Вегасе, потому что там только одно зеро, а здесь два.

– Мы все можем сыграть в рулетку, – сказала Киттен.

– Ну, Зули, разумеется, прилипнет к Принцу и будет играть только с ним. На его деньги.

– Но он же дал ей деньги, – возразил я.

– Да, – кивнула Сьюзан, – но она должна его потрясти.

Киттен мечтательно улыбнулась, довольная объяснением Сьюзан, и я понял, что она тоже изрядно пьяна.

Оказавшись между двумя моделями, я приступил к ужасной игре. Сама по себе игра мне нравилась только потому, что в нее играл Джеймс Бонд. Но вскоре мое чувство гордости от сходства с Бондом улетучилось, и я уже ничем не мог оправдать свое поведение. Однако мой интерес не пропадал. Я смотрел на черное и красное и на костюмы окружающих игроков. Как ни странно, многие из них пялились не на рулетку, а на девушек. Во всяком случае, они не могли не поворачиваться в нашу сторону.

Вот тогда я впервые ощутил необычное прикосновение Сьюзан. Возможно, мне только показалось после возлияния шампанским? Или она действительно коснулась моей ноги? Сьюзан слишком хороша для меня. Я даже не богат, не знаменит. Несчастные проигравшие смотрели на нее и, вероятно, думали, что передними стоит демон ада в ангельском обличье. Конечно же, и раньше между нами бывало нечто не похожее на ощущения, которые вызывали во мне другие девушки. Я не знаю, как это объяснить… порой я чувствовал к ней почти братскую привязанность… Может быть, она просто флиртовала. Я вспомнил слова Романа, которые услышал от него однажды вечером в офисе. Они относились к Зули. «Ее не исправишь. Она вечно флиртующая психопатка».

Была ли Сьюзан тоже флиртующей психопаткой или же ее тянуло ко мне нечто более серьезное?

Сьюзан, Киттен и я подошли к столику с рулеткой. Кара играла в баккару и была так увлечена, что Сьюзан и Киттен потешались над ней втихомолку.

– Она не оставит баккару в течение всего вечера, – заметила Сьюзан. – Так и будет играть.

– Конечно, она ведь не хочет совершенствоваться! – рассмеялась Киттен.

– Она изучает игру, деньги ее не интересуют, – пояснила Сьюзан.

Я решил последовать совету Сьюзан и придерживаться консервативных позиций. Играть, поставив на красное или на черное, или от одного до двенадцати, или от тринадцати до двадцати пяти. Как странно: ненавидя рулетку, я любил звук, с каким шарик перекатывался и скакал по ее делениям. Мне нравилось следить за ним, словно за причудливым движением судьбы. Но я полюбил его еще больше, когда обнаружил, что выиграл!

– Держи себя в руках, «агент 007», держи себя в руках, – велел я себе.

Я выиграл. Сьюзан тоже выиграла, а Киттен проиграла. Со слезами на глазах она полезла в свой конверт, а я почему-то подумал: еще один выигрыш – и она убьет и меня, и Сьюзан из мести.

Рука Сьюзан обняла меня за талию, сверкнув бриллиантовым браслетом на запястье.

– Симпатичное украшение, – заметил я.

– Тебе нравится? Мне подарили его на день рождения.

– Да? А когда у тебя день рождения?

– Сегодня.

– Правда? Дерьмово же мы его празднуем.

– А, по-моему, очень весело, милый. Тебе не нравится, как мы проводим время?

– Не знаю, но для дня рождения не очень.

– Неправда.

– Ненавижу азартные игры.

– Я уже поняла.

– Я серьезно.

– Смотри, а то твоя удача тебе изменит.

Я посмотрел на выигранную пачку денег и подумало «Ягуаре-ХКЕ» желтого цвета.

– Ты приносишь мне удачу, – признался я Сьюзан.

– Ну, ты можешь и без меня обойтись, дорогуша, – возразила она.

– Неплохо бы съесть торт по случаю твоего дня рождения прямо здесь, – предложил я, понимая, что изрядно пьян.

– Не люблю торты.

– А что ты любишь?

– О, Чарли, я люблю очень многие вещи.

– И сколько тебе лет исполняется, Сьюзан?

Я не замечал, что Киттен только притворяется, будто поглощена игрой, на самом деле она внимательно слушала наш разговор. Я понял это, когда она произнесла:

– Нескромный вопрос!

– Двадцать семь.

– Ты выглядишь на двадцать шесть с половиной, – пошутила Киттен.

Я поставил все деньги на двадцать семь. Крупье протянул руку к рычагу рулетки.

– Пятьсот фунтов минимальная ставка, сэр.

– Ладно, – кивнул я, и шарик запрыгал по секторам, отражаясь в поблескивавших глазах Сьюзан.

– Двадцать семь, нечет, красный!

Выкрики девушек буквально оглушили меня.

Я выиграл восемнадцать тысяч фунтов.

Сьюзан и Киттен бросились меня целовать.

– Что ты хочешь на день рождения? – спросил я Сьюзан.

– Мне хватит одного настоящего поцелуя.

Я выполнил ее пожелание. Поцеловал так, как она хотела. И вдруг голова у меня закружилась. Я словно провалился в мир фантазий и грез, навеянных эпизодами фильмов, но, почувствовав ее язык у себя во рту, уже не сомневался, что происходящее абсолютно реально.

«Ну, теперь, Золотой Глаз, можешь не сомневаться, – подумал я, – ты схватил удачу за хвост».

Я чувствовал себя совершенно пьяным и одуревшим, но не от игры, а от Сьюзан. Киттен смотрела на нас в каком-то непроходящем шоке. А я даже не знал, что для меня важнее – выигрыш или поцелуй.

Сьюзан сделала вид, будто ничего не случилось, и ни словом не обмолвилась больше о поцелуе. Мы просто выпили за ее день рождения.

– Бог мой! Я чувствую себя состоятельным человеком! – признался я.

– Но ты не состоятельный, – вразумила меня Сью, – поэтому берегись.

Мы выпили шампанское, и я опять задумался, что подарить Сьюзан и как лучше отпраздновать ее день рождения.

– Я хочу сыграть в очко, – сказала она.

– Не смогу тебе помочь. Я не умею в это играть.

– И никогда не пробовал?

– Нет. Ведь ты тоже никогда не играла в баскетбол.

– Ну, хорошо, хорошо, будешь только смотреть.

Мы разыскали стол, где играли в очко. Среди игроков я увидел Данте Казанову. Он поначалу нас не заметил, хотя некоторые из девушек стояли рядом с ним. Выглядел Данте скверно. Взъерошенный, вспотевший и сильно пьяный. Сьюзан заговорила с девицей в блестящем серебристом платье и вдруг, повернувшись ко мне, прошептала:

– Он уже давно проигрывает.

– Здесь тоже минимум пятьсот?

– Нет, это в рулетку. В очко ставят десять тысяч, а он тут уже несколько часов сидит.

У стола поблизости раздались радостные возгласы и аплодисменты. Я повернулся и увидел, как Зули целует Принца. Казанова тоже медленно оглянулся и в эту минуту заметил меня, стоящего позади Сьюзан. Он не узнавал нас, но взглядом словно приклеился к нам. Его глаза были совершенно пусты, вероятно, уже давно играл на автопилоте. Я почувствовал, как меня кто-то дернул за рукав пиджака.

– Пойдем к рулетке, посмотришь, как я буду играть.

Сьюзан потянула меня за собой, но я испытывал необъяснимое желание оставаться возле Данте. Он притягивал меня, точно черная дыра заблудшую планету. Мне хотелось кружить и кружить рядом, пока он играл. Я остановился и остановил Сьюзан.

– Не хочешь поздороваться с бывшим мужем?

Она сверкнула глазами.

– Идем, хватит валять дурака.

Мне пришла в голову совершенно безумная мысль предложить ему воспользоваться моими выигранными деньгами. Он о чем-то тихо переговаривался с дилером.

Внезапно какой-то человек встал рядом с Данте и взял его за руку. Казанова неохотно начал подниматься. Этот его приятель вдруг посмотрел на меня. Он с трудом фокусировал взгляд своих пьяных глаз, но, вне сомнения, узнал меня. Джонни Амальфи. Он улыбнулся мне, продолжая оттаскивать Казанову от стола.

Амальфи не сводил с меня глаз, даже когда я пошел прочь от их стола. Я оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на него, но они с Данте уже исчезли. Во взгляде Амальфи было что-то, напоминающее гипнотический взгляд Роттвейлер.

Сьюзан вновь потащила меня к свободным креслам за столом.

– Я хочу сыграть в команде. Чарли, не хочешь попробовать?

Я извинился и покинул ее, чтобы позвонить в «Халкин» и заказать свечи и торт. Зули была в баре, продолжая непрерывно глотать шампанское. Амальфи вскоре тоже появился там, заказал выпить и прошел в туалет.

Я прошептал Зули на ухо:

– Можно мне немного кокаина?

– Чарли? Ты ли это или с тобой что-то стряслось?

– Ну ладно шутить, дай мне чуть-чуть. Я же вижу, у тебя есть.

Зули вытерла нос и посмотрела на свои пальцы.

– Если честно, у меня с собой нет, мне кое-кто дал немного нюхнуть.

Она врала.

– Почему бы тебе не попросить у Китти?

Она вскочила с кресла и убежала. Я только собрался поискать Киттен, как она сама подошла ко мне.

Я наклонился к ней и шепотом попросил:

– Кит, дай мне немного кокаина.

Она посмотрела на меня в притворном ужасе и приложила палец к губам:

– Чарли, я думала, в твои обязанности входит блюсти нашу трезвость. Ах ты, зануда!

– Я прошу не для себя.

– Правда?

– Потом объясню.

– Иди сюда, – позвала она, потянув меня за руку.

Мы с ней забились в угол, где находились две телефонные кабинки, и она осторожно открыла сумочку. Киттен вытащила маленькую стеклянную баночку. Высыпав немного на руку, она втянула в себя порошок.

– Оп! – Она спрятала баночку в сумку и вытащила оттуда другую для меня.

– Спасибо.

– Держи, но только не все! Возьми порцию и верни остальное! – Она рассмеялась и захлопнула передо мной дверь телефонной кабинки.

Я отправился в туалет. Амальфи стоял возле унитаза и тихонько напевал. Я подошел к соседнему унитазу.

– Привет, Джонни, что случилось?

– Чарли, дорогуша. – Он улыбнулся. – Как дела? Рад видеть старого приятеля…

– И я рад. Мы празднуем день рождения Сьюзан.

– А вот этого я бы на ее месте не делал… возраст… – Он довольно осклабился. – Люблю трахать эту сучку.

Я не сразу нашелся что ответить.

– Мы все не прочь…

– Хочешь сказать, ты еще этого не сделал? Не дурачь меня. Если не врешь, можешь хоть сегодня ночью, никому неохота остаться в одиночестве в день рождения. Попробуй. – Амальфи подался в мою сторону. – Ты ведь не промах, а?

– Думаю, нет.

Он посмотрел на меня, стараясь сосредоточиться и чуть пошатываясь. Итальянским типом лица, темными волосами и смуглой кожей он напоминал мне портреты Кривелли. Эдакий Макиавелли в костюме от Версаче.

– Не подкачаешь?

– Нет, Джонни.

Он рассмеялся. Схватил меня за рукав пиджака одной рукой, а другой натянул свои штаны.

– Ты долбаный чистюля, парень.

Я покачал головой и протянул ему баночку, полученную от Киттен. Амальфи насыпал порошок на внешнюю сторону кисти и вдохнул.

– О! Чистая штука! Ты не перестаешь меня удивлять. – Он вернул мне банку.

Я открыл дверь.

– А сам не хочешь?

– Уже, – соврал я.

– Да? Ты меня удивляешь. – Настроение у него заметно улучшилось.

– А что случилось с твоим другом? Ты что-то торопился увести его.

– Он давно там сидел. Ему не везло. Он хороший бизнесмен, но никудышный игрок.

– Серьезно?

– О да. Любит казино. И лошадей любит, и собак. Умудряется делать самые дерьмовые ставки. Знаешь, старик, он даже на футбольные матчи ставил, не зная правил. Еще и во всякую чушь играл в День всех святых…

– А я думал, ему везет во всем, за что он берется, – вроде похож на счастливчика.

– Он мог быть счастливчиком, если бы не подцепил этих уродов там…

– Что ты имеешь в виду?

– Ты пропал, если заводишь бездарных партнеров. Они тебе ничего не дадут, но будут вытягивать из тебя деньги…

– Могу я тебя угостить? – предложил я.

– Пожалуй.

Мы вернулись в бар. Зули уже упорхнула к своему Принцу, и мы могли, наконец, посидеть спокойно. Кроме нас в баре оставались только двое арабов, о чем-то спорящих на своем языке. Однако я, к своему удивлению, расслышал три имени – Зули, Кара и Киттен. Амальфи заказал коньяк, а я – шампанское.

– Запишите на счет мистера Казановы.

– Хорошо, мистер Амальфи, – ответил бармен.

– Так в чем проблема?

– Просто любопытствовал.

– Тебя не утомляет твоя работа?

Я и не предполагал, что выгляжу усталым.

– Нет!

Он рассмеялся и похлопал меня по колену:

– Да я пошутил, не бери в голову. Никогда не слыхал, чтобы такой здоровяк, как ты, мог уставать. Ты из тех, у кого сил на десятерых хватит. Так что советую не тянуть со Сьюзан. Ее надо хватать сразу, пока не вывернулась и не поставила тебя на место.

– Что ж, попробую. Мне она нравится, но я вряд ли могу понять, что такая девушка находит во мне… в таком парне, как я…

– Ничего, кроме фотографии с обложки «Вог».

– Значит, она не любит мужчин?

– Ты притворяешься придурком? Она любит мужчин больше, чем все остальное. – Джонни высокомерно посмотрел на меня: – Ну, где мой коньяк?

Он протянул руку к бокалу, и хотя переизбыток алкоголя в его организме был заметен в каждом движении, глаза у него опять сделались ясными.

– Не передашь от меня привет мисс Китти? Она как раз идет сюда…

– Привет, Джонни! – крикнула Киттен ему, помахав рукой.

– Привет, детка…

Он подставил ей щеку, и она поцеловала его с абсолютно холодным выражением лица.

– Я не знал, что вы знакомы…

– Все девушки знакомы с Джонни Амальфи, – усмехнулся Джонни.

Киттен толкнула меня под ребра и тут же отдернула руку.

– О, – воскликнул я, – я ему дал!

– Ему дал! Чарли, я думала, тебе можно доверять.

– Идем, детка, – предложил Джонни, – пойдем со мной.

И они, взявшись за руки, направились в женский туалет.

После танцев мы посетили еще пару клубов. Солнце только-только вставало, когда мы загрузились в машину и покатили по шоссе в рассветных сумерках. Киттен включила приемник, как раз попав на песню Дэвида Боуи «Фейм».

Поскольку слова были всем известны, Кара, Киттен, Зули и Сьюзан стали подпевать хором. Наверное, это был самый известный хор в мире, и повторял он с азартом одно и то же слово: «Фейм», «Фейм», «Фейм»…