Я не мог больше верить в то, что человек перед смертью успевает вспомнить всю свою жизнь, поскольку не в состоянии был вспомнить ничего из своей жизни, когда мы летели на ржавом «лэндровере» по краю дороги над обрывом, а внизу под нами дремало Средиземное море. Мое сознание в тот момент было пустым и безмятежным. В голову приходила всяческая чепуха. Я размышлял о том, что не пообедал как следует, а значит, пустой желудок обеспечивает мне меньший вес при погружении в воду и возможность выплыть на поверхность… И вот, глядя в глаза смерти, я не думал ни о чем, кроме как о жирном гамбургере, который не успел съесть. Его образ парил перед моим внутренним взором, как гигантский дирижабль, заслоняя собою страх перед возможной катастрофой.

Можно было не сомневаться в водительских талантах Эдвины. Она могла ловко управиться с любой машиной даже на самых высоких скоростях. Водила она бесподобно, но неприятность заключалась в ее не самом лучшем зрении. Вообще-то Эдвина была слепа, по крайней мере так говорил мой приятель Барт, сидевший с ней рядом как раз на «месте смертников» и беспрестанно куривший «Мальборо». Слепа, и это не преувеличение. Только теперь я начал понимать, что совершенно несправедливо считал Эдвину снобом. Дело не в снобизме, а в том, что она не здоровалась со мной, потому что не замечала.

Поскольку гнали мы довольно быстро, все ее внимание было целиком сконцентрировано на дороге. Но, расположившись на заднем сиденье, я не мог с уверенностью сказать, видит ли она что-нибудь на самом деле. Казалось, намного больше, чем на себя, Эдвина полагается на реакции Барта. Она следила за выражением его лица, пока мы неслись со скоростью восемьдесят километров в час.

– Знаешь, Барт, – ее произношение было настолько изысканным и безупречным, как может быть только наследственное, а не приобретенное, – я помню тот момент, когда потеряла к тебе всякое уважение.

Когда я выглядывал в окно, то смотрел вниз, в пропасть под нами, пытаясь разглядеть, где находится наш отель, выспаться в котором я рассчитывал, если останусь в живых.

– Это было, – продолжала Эдвина, – когда ты наклонился над моей выгребной ямой в своем грязном саронге с дырой, используя мою машинку для ногтей, чтобы удалить волосы с груди. Конечно же, ты не мог захватить ею волосы! Но разве ты соображал, что она для этого не предназначена! Если ею можно стричь ногти, то можно стричь и волосы и вообще все, что угодно, размышлял ты.

Она болтала без умолку.

– …твои отпечатки! Ты грязная свинья!

Эдвина встречалась с Бартом уже почти год. Он не мог порвать с ней, поскольку она одна из наиболее влиятельных редакторов модных изданий, которые не приняли бы Барта без ее протекции. Он нуждался в ее поддержке постоянно, чтобы не остаться без работы. Конечно, он суперпрофессионал в своем деле, настолько талантливый, что мог бы позволить себе пренебрегать отношениями с редакторами, но стереотип работы в модельном бизнесе предполагал соблюдение правил игры, и поэтому он предпочитал вести себя так, а не иначе. Барт умел не замечать то, что замечать не следовало. Эдвина была слепа, глуха, да еще и претенциозна, вульгарна и деспотична, но Барт не обращал на это внимания. Он делал вид, будто его все устраивает. Ценил в ней умение одеваться со вкусом, прекрасную фигуру. Всю дорогу Барт совал мне в нос ее полароидные снимки в голом виде. И почему-то при взгляде на них я тут же забывал про страх смерти.

Эдвина – красивая женщина, но чтобы наслаждаться ее красотой, нужно научиться не слушать то, о чем она говорит. Ужасное жеманство сводило на нет приятное впечатление, складывающееся при первом знакомстве. Но в то же время у нее был острый ум, интеллект, способность анализировать вещи, недоступные пониманию многих. Она одинаково хорошо ориентировалась как в самых обыденных вопросах, так и в предметах глубоко философских и абстрактных. Эдвина могла дать почти теологическое обоснование кажущимся пустыми и случайными капризам моды. Но если она видела плохо одетого человека, то даже не считала нужным снизойти до общения с ним, считая неумение одеваться признаком тотальной глупости. Она не разговаривала со мной несколько дней после того, как однажды увидела меня в пиджаке с пуговицами, отштампованными фирменным знаком «D&G», – деталь, на которую вряд ли кто-либо еще обратил внимание. Эдвина решила, что я принадлежу к тому примитивному типу людей, которые одеваются во второсортную продукцию «D&G». На самом же деле этот пиджак Кара дала мне во время игры в гольф, и я даже не стал рассматривать его. Позднее Барт объяснил мне причину недовольства Эдвины, и тогда мы помирились с ней.

Отец Эдвины был знаменитым историком искусств, который благодаря своему отцу и отцу своего отца смог занять видное положение в научном мире и позволить себе путешествовать по всему миру. Эдвина выросла в Лондоне, но ей также пришлось переезжать с места на место от Бермудов до Индии и Кении.

Африка разожгла пламя романтической страсти между Эдвиной и Бартом. Они вместе ездили на фотосессию Зули, которая проходила в окружении племени масаев по заказу британского «Вог». Их взаимное презрение и антипатия друг к другу с самого начала послужили теми искрами, из которых потом разгорелся костер их романа.

К тому моменту, когда Эдвина с визгом остановила машину перед входом в отель «Святая Екатерина» в Амальфи, я уже был погружен в состояние священного ужаса и забытья, скрючившись на заднем сиденье. Она тут же побежала спросить, доставили ей одежду для съемки или нет, Барт помог мне выбраться из автомобиля.

– Господи, Барт, я почти не сомневался, что нам конец.

– Странно, что тебя это испугало. Я-то готов к смертельному прыжку в любую минуту.

– Если она ни черта не видит, как может так водить машину?

– По памяти. Она ездила по этой дороге миллионы раз.

Мы нашли Эдвину в баре. Она наслаждалась созерцанием присланной одежды.

– А вот и Чарли.

Эдвина оглянулась, но я знал, что моего лица она видеть не может. Чертовка просто определила, что это я, по длине тени, появившейся в комнате. И еще она отлично различала звук шагов каждого знакомого, зависящий от того, ботинки какой марки он носит. Я ответил жизнерадостно, не придавая значения тому, что с Бартом она постоянно обменивалась колкостями. Иногда на нее находило дурное настроение, и Эдвина прикидывалась, что забыла о моем присутствии. Как правило, это случалось в те минуты, когда она ссорилась с Бартом и ее раздражали все, кому он симпатизировал.

– Ты виртуозно водишь машину! – сказал я.

– Да, прелестный бар, правда? – отозвалась Эдвина. – Моя мама обычно привозила нас сюда.

Только теперь я полностью убедился в том, что Эдвина не только слепа, но и глуха. Но несмотря на все эти недостатки, у нее была потрясающая способность к творческому видению, и фотографы любили с ней работать. Она не только прекрасно ориентировалась в истории моды, но и понимала, как надо создавать великие фотографии. Очень многим она подсказала наилучшую концепцию для работ, удостоившихся впоследствии всеобщего признания.

Она сделала успешную карьеру в качестве редактора модных журналов, но также преуспевала и в области частных коммерческих проектов и консультаций дизайнерам.

Эдвина почиталась музой Педро Поуэла, пылкого дизайнера, который, как и многие из его поколения, очень быстро достиг признания в мире моды. Некоторые его поклонницы принадлежали к числу высокопоставленных особ и носили его одежду, тем самым обеспечивая ему отличную рекламу. Эдвина не только консультировала Педро перед его показами, но и принимала участие в разработке концепций многих коллекций.

Каждый месяц она приезжала в частное ателье Педро неподалеку от Таймс-сквер и привозила коробки, набитые до отказа всяческими находками, приобретенными ею в маленьких захолустных магазинчиках и на распродажах по всему миру. Она была способна не только по фасону и ткани определить дизайнера и время создания вещи, но и знала наперечет всех моделей и фотографов прошлого и настоящего. Ей достаточно было взглянуть на обрывок журнальной страницы, чтобы сказать: «Ли Миллер», «Коллекция Палм-Бич 1957», «Бэйб Пэли»… Эдвине принадлежали странные афоризмы наподобие «Коричневый – это черный нового времени», «Розовый – это морская голубизна Индии», «шотландский плед – это зарождение модернизма» или «Чтобы понять, что у девушки среднестатистическая личность, достаточно заметить, что у нее французский маникюр».

Среди ее творческих фантазий насчитывались самые разнообразные достижения – модели с павлинами, модели в спортивной одежде, взбирающиеся по склону Гималаев, модели на воздушном шаре, Зули и Сьюзан в одежде Вивьен Уэствуд, пьющие чай с папуасами в Новой Гвинее. Но сама Эдвина одевалась в ультраконсервативном стиле. Предпочитала вещи от Шанель и белые блузки. В крайнем случае, могла надеть черные джинсы и майку. Под ее влиянием Барт тоже стал предпочитать классические костюмы «Андерсон и Шепард». Думаю, Эдвина верила в абсолютную магию моды и не сомневалась, что костюм делает человека таким, каким он хочет стать. То есть, одеваясь как джентльмен, мужчина ведет себя как джентльмен. Откровенно говоря, у меня такой иллюзии не было. Мне неоднократно доводилось наблюдать, что пария остается парией, даже если одевается по-королевски.

У Барта, конечно же, поначалу были совершенно иные предпочтения в одежде. Он носил яркие ткани и экстравагантные силуэты, привлекающие внимание окружающих. И, разумеется, он с презрением относился не только к бизнес-костюмам, но редко даже носки надевал. И лишь сблизившись с Эдвиной, перешел на строгий крой, напоминающий костюм Неру, и с тех пор заказывал только его.

Я оказался с этой парой в Амальфи, когда они должны были подготовить серию снимков пляжной моды для июльских номеров журналов. Погода стояла отличная, но тихое море было еще холодное. Барт собирался фотографировать девушек на фоне романтических скал и утесов побережья. Мы осмотрели все возможные места в поисках подходящих видов и наконец, остановили выбор на Капри. Меня Ротти послала наблюдать за работой Барта только потому, что ее тревожило подозрение, вдруг он заставит девушек прыгать с утесов в воду или придумает еще какую-нибудь опасную затею.

Как бы то ни было, с их обоюдного согласия Эдвина заказала Кару, Киттен и Юшку для съемок. Это был тот подбор моделей, который обычно очень сильно раздражал Роттвейлер, поскольку она не любила, когда для работы у нее забирали сразу всех лучших супермоделей. Но тем не менее пришлось согласиться. Юшка в это время была на Капри, однако разыскать ее Эдвине не удалось, но Кара и Киттен прибыли к нам вовремя.

– Она собирается участвовать в показе у этого ужасного типа, уж поверь мне, – пожаловалась Эдвина. – Барт, если только он явится к нам, избавься от него немедленно.

Барт удивленно округлил глаза и продолжил читать «Гарольд трибюн» трехдневной давности.

– Не будь дурочкой, Эд, – возразил он, – она тут из-за нашего Чарли. А он ведь не развлекаться сюда приехал, его прислали защищать кое-кого. А при любом удобном случае он и Юшку сможет заполучить.

Эдвина закурила.

– А ты, правда, это можешь? – Она посмотрела на меня с надеждой. – Я всегда с ней работаю, она божественное создание. Но, к сожалению, совершенный ребенок, почти как Барт.

Барт сделал вид, будто не слышал последних слов. Я ушел, чтобы привести Кару и Киттен, которые катались на катере и теперь ждали меня на пристани. Когда я уходил с террасы отеля, Барт лежал в шезлонге неподвижно, прикрывшись газетой, чтобы у Эдвины не возникло желания затеять с ним новый спор.

– Жаль, что ты никогда не присоединишься к движению скаутов, Барт, оно способно превратить мальчишку в мужчину… Барт, ты меня слушаешь?..

Разумеется, он ее слышал, если даже я мог слышать ее голос, удалившись на триста метров от отеля, но Барт продолжал молча спать под своим «Гарольд трибюн».

Пока шла фотосессия, у меня было чем заняться. Я сидел на пляжном полотенце, загорая или читая классиков античного мира Плиния Младшего о разрушении Помпеи и Светония – биографию Тиберия из «Жизни двенадцати цезарей». Последний как раз имел резиденцию на Капри, которая состояла из двенадцати вилл. С этого острова он управлял своей империей. По ходу дела я любовался на то, как дочка местного миллионера, девочка-подросток, лазила по горам. Но это скорее было исключение, чем правило, поскольку на девушек мне не хотелось смотреть вовсе. Если раньше я научился смотреть и не замечать их, то теперь я даже не поднимал глаз, поскольку чувствовал крайнюю степень пресыщения концентрацией женской красоты и женского общества за время работы в агентстве. Я мог равнодушно смотреть на обнаженную Киттен, стоящую высоко на скалистой площадке или на каменистом пляже. Я бы даже сказал, ее вид действовал на меня успокаивающе. Я мог, глядя на нее, предаваться фантазиям на темы античных мифов и представлять себе, что это одна из морских нимф стоит под яркими лучами солнца.

Если бы Тиберий увидал Кару, Киттен или Юшку, он бы впечатлился их красотой, о да! Но кроме этого, его поразили бы их изнеженность, капризность, страсть к роскоши, превосходившие все, что ему случалось видеть в те времена. Думаю, он не преминул бы пригласить их погостить на своих двенадцати виллах, как и полагалось поступать с созданиями, подобными их покровительнице – пеннорожденной Венере.

Через несколько часов Барт решил, что для съемок ему необходим мужчина, и сообщил, что у него есть на примете красивый парень лет двадцати в белой майке и рваных джинсах. Барту нравилось, что волосы молодого человека выгорели на солнце и приобрели медовый оттенок, а черты лица чем-то напоминали совершенство античных статуй Аполлона и Диониса. Парень оказался завзятым рок-н-ролльщиком. Он очень недурно пел и исполнял на гитаре свои любимые мелодии, чем сразу покорил Эдвину. Она даже снисходительно отнеслась к тому, что он ни разу в жизни еще не участвовал в съемках и напрочь был лишен какого бы то ни было профессионализма. Зато атлетическое сложение и выразительные бицепсы так нравились Эдвине, что она простила, когда он воспротивился попытке нарядить его в купальный костюм в стиле ретро. Всем нам было, разумеется, понятно, что дешевые кожаные браслеты на запястьях и бандана свидетельствуют о том, что он серьезно нуждался в деньгах.

Как-то раз между Бартом и Эдвиной все же зашел разговор о его модели.

– Мне нравятся эти браслеты, – заметил Барт.

– Они просто нелепы, – возмутилась Эдвина. – Ты можешь представить, чтобы Тадзио появился в них или в этой идиотской бандане?

– По-моему, они вполне уместны! – настаивал Барт.

– Ужасны! Ты должен меня послушать! – кричала Эдвина.

Компромисс был почти достигнут, когда Эдвина предложила убрать хоть что-нибудь из стандартного рокерского набора, если бы Барт уступил.

– Нет, пусть остается бандана, она выглядит отлично, – отчеканил Барт.

Эдди посмотрел на Эдвину в нетерпении.

– Может, не стоит оставлять эту пошлость. Мальчик, кажется, очень гордится этими аксессуарами, но нам стоит поговорить с ним… деликатно…

– Деликатность-шмеликатность, – отозвался Барт, передразнивая Эдвину. Он знал, что его нью-йоркский акцент и без того изрядно раздражает подругу.

Эдвина схватила его за плечи и прижала к стволу оливы.

– Эта съемка для него шанс стать моделью, – продолжала она менторским тоном. – Если он сейчас не излечится от дурного вкуса, то потом ему все равно придется это сделать, иначе не на что рассчитывать… И вообще, какие надо иметь мозги, чтобы носить такое…

– Я у него вообще никаких мозгов не заметил, – огрызнулся Барт.

Эдвина покраснела от гнева и повернулась ко мне:

– Чарли, ты должен сделать что-нибудь.

– Что? – Честно говоря, у меня не было желания заботиться о чьей бы то ни было карьере, тем более когда речь шла неизвестно о ком.

– Это и так большая удача для мальчишки, с банда– ной или без нее, – ответил Барт, закурив сигарету, когда Эдвина отпустила его. – Ты и глазом моргнуть не успеешь, как он окажется на обложке «Вог».

– Тебе лучше бросить курить, – раздраженно отозвалась Эдвина.

– Я это и сделал когда-то, – тихо возразил Барт. – Но опять начал, когда мы познакомились.

Эдвина сделала классический разворот на высоких каблуках и удалилась.

– Думаешь, парень нормально выглядит?

– Бога ради, обрати внимание, как он смотрит на девушек. Они его интересуют гораздо больше, чем карьера модели.

– Ему плевать на свое будущее?

– Таким, как он, не до будущего. Их интересует настоящее. В будущем никто не может гарантировать, что он не умрет от передозировки, как это часто случается с парнями вроде него.

* * *

Я проснулся поздно, и когда прибыл к скале, где планировались съемки, Эдди уже был там. Волосы зачесаны назад, щеки нарумянены, одет в купальный костюм, мало чем отличающийся от тех, что носили герои Фицджеральда. Кара и Киттен, закутанные в черные прозрачные ткани, с густо подведенными тушью глазами, уже были готовы занять свои места, но Барт все никак не мог избрать наилучший вариант композиции. Киттен явно скучала, курила и стряхивала пепел в углубление в камне скалы. У Эдди глаза блестели от волнения, а губы дрожали. Кара тоже выглядела обеспокоенной настолько, что это стало заметно, чего с ней не бывало ранее.

– Ты уверен, что тут безопасно, Барт? – вскричала Кара.

– Конечно, не уверен. Я же не геолог. Думаю, здесь время от времени тоже происходят обвалы.

Киттен засмеялась, но Кара по-прежнему нервничала. При ярком солнечном свете было видно, как она бледна. В конце концов, Кара подошла к ассистенту и стала просить забрать ее со скалы и перенести обратно на землю.

– Ну вот! – возмутился Барт. – Теперь, когда я все устроил, ты собралась сбежать?

– Я не могу тут оставаться! – воскликнула Кара.

Я взобрался к ней и подошел совсем близко. Тогда она прошептала мне нарочно так громко, что ее слова могли расслышать абсолютно все:

– Он спятил. Отсюда явно кто-нибудь свалится.

– Я позвоню в журнал На этот раз он слишком далеко зашел, – сказала Эдвина и принялась нажимать кнопки телефона.

– Сейчас только четыре утра в Нью-Йорке, – предупредил я.

– Позвоню Анне домой!

– Ну, тогда она, возможно, и ответит, – согласился я, прислушиваясь к эху моего голоса, отраженному камнями.

– У меня кружится голова. Это солнце, да еще вода внизу. Неужели нельзя снимать на берегу моря? Там есть прекрасные гроты, – продолжала Кара, следящая за каждым движением Барта, неспешно докуривающего сигарету.

– Приведите сюда Юшку! – распорядился он, помедлив еще немного.

Я направился под тент, туда, где гримировали и одевали моделей. Юшка разговаривала по телефону и рыдала. Тушь ручьями текла у нее по щекам, а расстроенный визажист смотрел на нее, опустив руки.

– Только посмотрите, что она натворила, – произнес он убитым голосом.

Юшка бодро улыбнулась, заметив меня, и закрыла телефон.

– Барт зовет тебя. Он хочет, чтобы ты тоже стояла на утесе.

– Отлично, – прошипела она.

– Надо срочно поправить подводку, – предупредил визажист.

– Не надо, – возразила Юшка, – ничего страшного.

С этими словами она выбежала из-под тента, не обращая внимания на крики преследующего ее гримера и мои тоже.

– Он псих, – сообщила Кара Юшке, быстро взобравшейся на утес.

– Я, наверное, тоже, – ответила Юшка.

Она встала на место Кары и начала позировать в лучших традициях своего стиля сексуальной богини.

– Изумительно! – восклицал Барт. – Вот кому действительно суждено быть суперзвездой.

Кара ехидно усмехнулась, но Барт этого не заметил.

– Но весь макияж расплылся! – в отчаянии закричал визажист, сняв соломенную шляпу, под которой прятался от солнца.

– Что ж, можешь подняться к ней и подправить, – предложил Барт.

Тот, щурясь, взглянул на вершину утеса и тихо ответил:

– Нет.

– Что-то я не расслышал, – отозвался Барт.

– Нет! – громко крикнул визажист с таким ужасом в голосе, что все рассмеялись.

Эдди вдруг закрыл глаза, и я содрогнулся при мысли, что сейчас он наклонится вперед и рухнет с высоты утеса вниз, в море.

– Эдди, с тобой все в порядке? – окликнул его Барт.

Эдди открыл глаза и улыбнулся.

– Все нормально. Начинаем. Вам надо выглядеть так, словно вы боги, сошедшие с Олимпа! – велел Барт.

И вот боги и богини принялись вставать в позы, строить гримасы, прихорашиваться. Делали они это автоматически, как другие люди зевают или щурятся. Ветер трепал верхушки деревьев, но их шум заглушал треск камеры Барта.

И вдруг раздался окрик, которого никто не ожидал и не понял, поскольку никто не знал итальянского. Я по крайней мере не разобрал ни слова. Возможно, остальным помешали шум моря, пролетающего самолета или тарахтение моторной лодки, но Юшка замерла и уставилась вниз. Данте стоял на площадке рядом с нами и звал ее жестами спускаться. Барт оторопел от такого вмешательства в его работу.

– Черт, что такое?!

Но когда все опомнились, никто не увидел Эдди.

– Эдди! Эдди! – позвал Барт, оглядываясь.

Я подумал, что Эдди просто отошел помочиться или по какой-нибудь срочной нужде, но случилось нечто более странное и необъяснимое. Он упал в море. Утонул или нет, произошло это случайно или он бросился с утеса сам? Я не знаю. Чуть позже, посмотрев на Киттен, я подумал: возможно, ей что-то известно. Глаза у нее были расширившиеся от страха и полные слез. Но могла ли она точно сказать, что толкнуло Эдди в объятия Посейдона?

Единственное, что не подлежало сомнению, – это то, что никто толком ничего не мог даже предположить. Я видел, как Юшка оглядывалась в поисках, у кого бы попросить сигарету, Киттен смотрела прямо перед собой ничего не видящими глазами, потирая шею и прислушиваясь к шуму самолета. Барт, оторвавшись от своей камеры, разглядывал место, где стоял Эдди, с совершенной растерянностью на лице.

– Черт, как я не заметил?.. – бормотал он. – Как такое могло случиться? Он прыгнул или упал… неслыханно… невозможно даже подумать…

Эдди был там, внизу. Его тело качалось на волнах, напоминая издалека огромную рыбину. Жив он или нет? Никто не закричал – ни туристы, обедающие на пляже, ни рыбаки в лодках. Возможно, они тоже не заметили момента падения. Его тело перевернулось, но невозможно было разглядеть, открыты у него глаза или нет.

Юшка, смеясь, кинулась в объятия Данте, Киттен продолжала растерянно озираться и вздыхать, пока Барт налаживал камеру. А визажист, убитый происходящим, сжимал руку парикмахерши. И тут произошла еще одна неожиданность – Эдвина сбросила с себя ботинки и блузку и прыгнула вниз.

Мы все затаили дыхание от ужаса и восторга перед ее полетом, пока тело Эдвины не погрузилось в воду в ослепительно вспыхнувшем на солнце фонтане брызг. Она слишком хорошо умела плавать, чтобы утонуть, мы все это знали. Вот Эдвина появилась на поверхности водной глади и заскользила к Эдди, качавшемуся в позе распятого. Она обхватила его одной рукой и повлекла к берегу. Когда они оказались на песке и она наклонилась над парнем, мы поняли, что все в порядке. Однако происшествие это испортило всем рабочее настроение на целый день.

В ту ночь каждый был предоставлен самому себе. Мобильные телефоны не отвечали. Я стучался в двери, но мне не открывали, так что я отправился бродить по улицам как получивший отгул телохранитель. Вернувшись, я нашел Барта в баре отеля. Время было около полуночи, и перед ним стояла пепельница, полная окурков.

– Я полагаю, это моя вина, да?

– Какая вина?

– С этим парнем. Я виноват, что он стоял слишком близко к краю. Мне надо было быть осторожнее.

– Ты его не толкал, Барт.

Трудно было понять, что так сильно угнетало его – страх пережитого или досада из-за несостоявшихся съемок. Прежде с ним такого не случалось. Он делал шикарные фотографии и по праву считался одним из лучших специалистов в своем деле, но, вероятно, до сих пор ломал голову над тем, как он мог допустить такой риск – модель, с которой он работал, оказалась на волосок от смерти. Барт испытал и потрясение и, как его последствие, настоящую депрессию.

Он дотронулся до моего плеча и посмотрел прямо в глаза:

– Я скотина, Чарли, да?

Я не сразу нашел, что ответить.

– Мы все немного мерзавцы, приятель, – наконец признался я.

– Но я, наверное, хуже всех. Парень прыгнул или упал по моей вине, разве нет? О чем я думал тогда?

– Мы все думали о съемках.

– Я никогда не думаю о съемке.

Он снял очки и надел их на меня.

И тогда я понял, что он так же слеп, как и Эдвина.

Барт тряхнул головой и рассмеялся.

– Как я выгляжу сейчас?

– Как в тумане.

– Да… вот так я себя всегда и чувствую.

Зная, что он не мог заметить моего жеста, я взял его стакан и сделал пару глотков. Это оказалась кола, даже без рома.

– Ты всего лишь попросил его стоять там, где он стоял. И все, – успокоил я его.

– Да, я понимаю, – согласился он. – Можно тебя спросить кое о чем?

Я продолжал молчать.

Музыка, звучавшая в баре, была похожа на самый посредственный джаз, но определить исполнителя я не мог.

– Почему я попросил его стоять там?

Ответ нашелся тут же.

– Потому что это работа, это мода.

– Да, – отозвался Барт, допив свою колу, – это моя работа.

Я заказал двойную водку и песню Чета Бэйкера.

– Ты не хотел убить его, Барт, не бери в голову.

– Нет?

– Нет.

– Откуда тебе это известно? Может, я специально воспользовался съемкой.

– Нет, – возразил я, – это невозможно. Слишком банально для тебя.

Барт молчал довольно долго. Затем закурил следующую сигарету и усмехнулся, взглянув на меня.

– Ты слишком наивен, – произнес он.

– Почему?

Барт засмеялся:

– Думаю, парню было весело с нами.

Эдди действительно чувствовал себя неплохо. Мы отвезли его в больницу, но, оказалось, ничего серьезного. Ему повезло. Можно сказать, удачно упал И Эдвина подоспела вовремя. Ничего страшного не произошло, но она с тех пор не разговаривала с Бартом.

– Ты не можешь поверить, что я пытался его убить? А Эд верит.

Эд – так он называл Эдвину.

– Сомневаюсь. – Я покачал головой. – Такие подозрения обычно выдвигают адвокаты.

– Эд меня ненавидит.

– Она тебя любит.

– Да, любит из ненависти.

– Может, Эдди тебя ненавидит, а не она?

– Черт! Я должен был навестить его. Как ты полагаешь, он согласится на это?

– Да он уже завтра сможет работать.

– А что, завтра будет работа? Я вообще когда-нибудь смогу работать снова?

– Прикидываешься дурачком? После такого пикантного случая с тобой будут стремиться работать все. – Я говорил абсолютно серьезно.

– Спокойной ночи, Чарли, – сказал Барт, обняв меня по-настоящему крепко, как старого друга.

На следующий день мы принялись за работу. Но только теперь снимать решили на берегу, у воды. Барт спросил у Эдвины, как дела у Эдди, и она сообщила, что раньше полудня он не появится. Придя, Эдди весьма дружелюбно пожал Барту руку, и от смущения тот даже прослезился. Из Лондона прибыл адвокат Барта, и каждый из нас засвидетельствовал, что ничего особенного не происходило и никто не виноват в инциденте.

Юшка на съемки не явилась. Кто-то позвонил из агентства Казановы в Милан и сообщил: мол, что-то стряслось у Данте в семье. Но позднее я слышал, что она уехала с Капри одна, без него.

Эдвина казалась замкнутой и настороженной целый день. Я никогда прежде не видел ее в таком состоянии.

– Молодец, что спасла его! – сказал я ей.

– Ерунда, я занималась атлетикой и плаванием.

– Но прыгать было опасно.

Она посмотрела мне в лицо, вероятно, плохо различая мои черты, и сказала:

– Да, это опасно. Береги себя и не падай.

В тот вечер я обедал с Карой. Она сама пригласила меня. Ее так и тянуло на откровения после бутылки вина. Сначала Кара просвещала меня насчет инвестиций, потом принялась расписывать, как ей хочется иметь детей. Муж не нужен, только дети.

– Ты напоминаешь мне отца, – заметила она.

– Правда?

Не знаю, говорила Кара правду или просто пыталась льстить мне.

– Думаю, когда Эдди упал… или прыгнул…

– Нет, я бы никогда не смог… спасти его…

– Я знаю. – Кара улыбнулась.

– Но ты сама не боялась стоять на вершине.

Я даже представить не мог, что такое броситься в воду с такой высоты, и теперь с ней рядом, когда мы шли по дорожке назад к отелю, я не имел ни малейшего желания притворяться и строить из себя несостоявшегося героя. Я проводил Кару до самой двери ее номера, и она, чмокнув меня в щеку, засмеялась:

– Спокойной ночи, папа.

Под дверью Киттен я заметил яркий свет и решил постучаться, узнать, что происходит. Но она не открыла. Я постоял с минуту и вдруг услышал голоса. Похоже, там был Эдди.

Я узнал через неделю, что Эдди подписал с Казановой контракт на съемки, – неплохое начало для такого парня. Думаю, Казанова увидел в нем что-то особенное, так же как Барт, – некий востребованный современной модой архетип мужской красоты. Но я этого оценить не мог. Да, парень был красив, но в мире много красивых людей… Должно быть, содержание красивой оболочки уже никого не интересовало, потому что нельзя отрицать, что он напрочь лишен индивидуальности. Пустое место. И когда он сделался одним из мальчиков-моделей «Мейджор», то оставался таким же пустым. Мне нечего было сказать о нем, даже когда прошло значительное время со дня нашего знакомства, кроме того, что он похож на Тадзио. Но этого было достаточно для его работы.

Я слышал, что Данте он очень нравился. Тот неплохо платил ему. Но я бы не удивился, узнав, что и Данте его ни во что не ставит.