Я ПРИНЯЛА то предложение от «Аэроспейс Корпорейшн» в Эль-Сегундо. Конечно, было тяжело прощаться со всеми в Калтехе. Работа за компьютером обещала быть сильно скучнее моих каждодневных приключений с животными и биологами.

В мой последний день на работе доктор Пэнфилд выдал мне записывающую аппаратуру.

– Я хочу, чтобы ты записывала звуки, которые издает Уэсли, и приносила нам эти записи, – велел он мне. Я с радостью согласилась на свое последнее задание – приятно было сознавать, что меня все еще что-то связывает с Калтехом.

Дом Вэнди находился слишком далеко от офиса «Аэроспейс Корпорейшн», так что я, скрепя сердце, сказала ей, что съезжаю. У нас обеих в глазах стояли слезы.

– Ну брось, я же не в Африку улетаю, – попыталась я утешить подругу. – Мы сможем навещать друг друга в любое время.

Но мы обе знали, что все уже не будет, как прежде, и что это событие знаменовало конец удивительного и прекрасного периода нашей жизни.

Когда я рассказала о новой работе маме, жившей в Хантингтон-Бич, она сказала:

– Ой, так переезжай ко мне!

– Вместе с Уэсли? – уточнила я.

– Конечно, если только он весь дом не обкакает.

– Да нет, конечно, что ты. Он ведь все-таки твой внук.

Она тяжело вздохнула.

– Что, правда, мам? – спросила я.

– Да, заодно на жилплощади сэкономишь. У меня две спальни пустуют. Тут на велосипеде совсем недалеко до пляжа. Заселяйся, как только сможешь.

И вот пришло, наконец, время покидать дом Вэнди. Я загрузила вещи в машину и засунула Уэсли в переноску. Оставив его на пару минут в уже пустой спальне, я пошла на задний двор крепко обнять верную собаку Кортни. Потом я попрощалась с гусями и лошадьми. Под привычный гогот гусей я вернулась в дом.

Вэнди стояла у двери вместе с Энни, облаченной в изумительное ситцевое платье, идущее к ее длинным, густым кудрям. Она была замечательной девчонкой – задумчивой, осмотрительной и смышленой не по годам. Наконец, я вернулась в спальню за Уэсли. Вэнди наклонилась и попрощалась с ним через решетку переноски. Он, кажется, проникся серьезностью момента и не стал угрожать ей, как обычно, – вместо этого он что-то прощебетал. Возможно, виной всему было то, что он находился не на своей территории.

Я крепко обняла Вэнди и Энни.

– Пока-пока!

– Пока! Будь на связи, не пропадай, ладно? Удачи!

И мы с Уэсли отправились в путь.

Нам предстояла долгая поездка вдоль берега. Уэсли, привычный еще с детства к путешествиям такого рода до Калтеха и обратно, мирно спал в переноске. Мы проехали знак, гласивший «Добро пожаловать в Хантингтон-Бич!», и я опустила боковое стекло. Салон наполнился прохладным соленым бризом с океана.

Мама тепло встретила нас у порога. Она наклонилась поздороваться с Уэсли, и тот вежливо чирикнул в ответ. Выделенная нам спальня оказалась просторной, так что Уэсли должно было хватить места для полетов. Увидев свой насест, он тотчас понял, что мы теперь будем жить тут, все так же вместе, и что все хорошо. Он прыгнул на перекладину, почистил перышки, медленно распушился до предела, а затем отряхнулся с головы до лап, как собака. Вот теперь он окончательно переехал. Вот и все. Многие животные, особенно кошки, сильно переживают из-за таких глобальных перемен, но Уэсли это, кажется, абсолютно не волновало. Оставалась неделя до моего первого официального дня на новой работе. В Калтехе я обычно носила под лабораторным халатом старые треники и футболку, но что-то мне подсказывало, что в «Аэроспейс» такой номер мог не пройти. За завтраком я поделилась этой мыслью с мамой, на что она ответила:

– Так поехали за покупками!

И мы поехали. Я долго примеряла разнообразные модные офисные шмотки. Придирчиво оглядывая себя в зеркале, я обратила внимание на свои длинные прямые волосы.

– Мам, я не могу в таком виде выйти на новую работу, – пожаловалась я. – Я с двенадцати лет прическу не меняла.

– Ну, у тебя такие длинные волосы – из них какую угодно прическу собрать можно, – ответила она.

Когда мы вернулись домой, я пошла в ванную и надела один из своих свежеприобретенных элегантных костюмов с лодочками вместо нормальных туфель. Я чувствовала себя так, будто стою на цыпочках. «Как люди вообще в этом ходят?» – подумала я. Потом немного поэкспериментировала с волосами, закалывая их шпильками и зажимами. Даже получилось несколько вполне себе профессиональных на вид причесок. Наконец, остановившись на одной из них, я вернулась на кухню и показалась маме. Ей очень понравилось.

– Ой, Стэйси, ты такая красавица! Идеально выглядишь для новой работы. Глядишь, скоро встретишь какого-нибудь милого и обеспеченного инженера и остепенишься, вместо того, чтобы встречаться со всеми этими чокнутыми музыкантами.

– Ну ма-ам, – вздохнула я и пошла к себе. Одежда стесняла движения, и было жутко непривычно ощущать свои волосы заколотыми везде, где только можно.

Как только я вошла в комнату, Уэсли при виде меня заорал и изобразил весь свой арсенал угрожающих поз и движений.

– Стоп, что? Что? Уэсли, ты что делаешь? – спросила я.

И тут он атаковал. Я отпрыгнула и пригнулась. Он отлетел от меня, описал круг по комнате и приземлился. Он таращился на меня во все глаза, вращая и двигая головой. Как и всегда в крайнем возбуждении, он притопывал одной лапой: топ-ТОП, топ-ТОП. Потом он издал длинный шипящий крик и клацнул клювом. Только тогда я обратила внимание, что смотрит он вовсе не на меня, а на мои волосы.

– А-а-а, прическа! – я поняла – он пытался убить мою прическу. Видимо, ему казалось, что у меня на голове сидит какой-то пушистый хищник.

Я как можно быстрее выдернула все заколки и распустила волосы.

Но Уэсли все еще был настороже. Он снова и снова тряс головой, не спуская с меня своих проницательных черных глаз. Я подошла взять его на руки, но он увернулся. Все еще наблюдая за моими волосами, он снова крикнул.

– Все в порядке, Уэсли, все хорошо, – мягко сказала я, стараясь не двигаться. – Со мной все в порядке.

Он несколько раз облетел комнату и приземлился на свой насест. Вместо своих обычных игр он так и просидел на нем весь вечер, постоянно присматривая за моей головой.

– Слушай, Уэсли, – вздохнула я, – когда я брала тебя к себе, я как-то не рассчитывала на то, что никогда больше не смогу поменять прическу.

Но в дикой природе его партнерша не заявилась бы ни с того ни с сего в гнездо с новой потрясающей укладкой перьев. Помимо прочего, я и сама-то не особо хотела менять прическу. Что ж, кажется, «Аэроспейс Корпорейшн» придется принять меня такой, какая я есть.

Уэсли были абсолютно до лампочки такие существенные перемены, как переезд в Хантингтон-Бич. Но все, что было рядом со мной или тем паче на мне, волновало его крайне сильно. Однажды та же самая ситуация повторилась, когда я зашла в комнату в солнечных очках, а потом еще раз, когда я забыла, что на мне бейсболка. Тот день почти целиком ушел у меня на разбор шкафа, и оставалась еще почти неделя на то, чтобы исследовать окрестности. В один из тех дней мама ближе к вечеру предложила проехаться с ней по тихоокеанскому шоссе. Проехав всего пару миль, я заметила знак, гласивший: «Водно-болотные угодья экологического заповедника Болза-Чика».

– Что это? – спросила я.

– Заповедная зона с пешими и велосипедными тропами. Их территорию долго пытались отобрать, но не вышло. Теперь здесь живут многие исчезающие виды птиц. Почти все остальные места такого рода вырубили, разровняли и закатали в асфальт.

– Давай остановимся и сходим туда? – предложила я.

Мы заехали на небольшую парковку, на которой стоял большой знак со списком всех птиц, обитающих в заповеднике. Первыми я заметила цапель – потрясающих водных птиц, тонких, изящных и высоких. Большие голубые цапли были ростом почти с меня – около пяти футов, большие белые были чуть ниже. Некоторые из них мирно спали стоя, подняв одну ногу, остальные бродили по мелководью длинными плавными шагами. Периодически то одна, то другая останавливалась, замирала на пару секунд, а затем пронзала клювом поверхность воды, выуживая оттуда свою блестящую серебристую добычу.

Вдоль одного из мостиков выстроились фотографы, делая снимки на фоне розового закатного неба, которое постепенно становилось багрово-красным и отражалось в воде. Зрелище было волшебным.

– Хочу ездить сюда как можно чаще, – сказала я маме. – Буду брать велосипед – тут недалеко.

Когда я добралась до дома, меня поприветствовал чириканьем Уэсли.

– Знаешь, я сегодня видела целые тысячи птиц, – поделилась я с ним. – Они охотятся так же, как и ты, но в остальном они совсем другие. Они – водные птицы, идеально приспособившиеся к жизни у моря.

На следующий день, когда я наводила порядок в комнате, Уэсли вдруг стал околачиваться у двери и проситься наружу. У него был специальный звук, который он издавал, буравя взглядом дверную щель. Уэсли частенько так делал, когда мы жили у Вэнди, и немедленно несся в ванную, стоило мне открыть.

– Уэсли, ты ведь даже не знаешь, где тут ванная, – заметила я и продолжила уборку.

Уэсли встал прямо перед дверью, нетерпеливо подняв лапу в ожидании.

– Ладно, хорошо, – вздохнула я. – Сейчас открою.

Признаться, мне было интересно, куда он пойдет.

Уэсли пронесся по коридору своим смешным, неуклюжим галопом и безо всяких колебаний вбежал прямо в ванную. Откуда он узнал? А-а. Он наверняка слышал, как я мою там руки, и по звуку воды определил местонахождение ванной. Совы ориентируются по звукам, я вечно про это забывала.

Уэсли прекрасно слышал даже те звуки, которые мне были физически недоступны, и иногда пугал меня тем, что некоторое время смотрел неотрывно в одну точку на стене, шипя и даже угрожая. Когда я подходила и прижимала ухо к стене в этом месте, то улавливала едва различимый шорох – возможно, мышь или какой-нибудь жук прокладывали себе путь через простенок. Однажды Уэсли весь извелся, вращая головой в направлении мусорного ведра и пытаясь снять с себя поводок, чтобы добраться до него. Я перерыла все ведро, пока не нашла маленького жучка, бегущего по куску бумаги и издававшего звук, который так заинтересовал Уэсли.

В другой раз Уэсли атаковал стену, разогнавшись и со всей силы вонзив в нее когти, после чего съехал по ней вниз и издал свой победный клич. Он закрыл крыльями свою «жертву», будто бы убил настоящую мышь, но там ничего не было. Я искала везде – на стене, на полу, у него под лапами. Он же шипел и продолжал вести себя так, будто убил кого-то. Наконец я по одной приподняла его лапы и обнаружила на розовой «ладони» одной из них раздавленного паука. Со смехом я отлепила дохлое насекомое.

– Это твоя добыча? Это ищешь, Уэсли?

– Ди, ДИП-ДИП-ДИП-ДИП, ди-и-дип! – радостно ответил он.

Он услышал паука на стене и напал. Я никогда не уставала поражаться и восхищаться его слуху.

Уэсли тщательно исследовал ванную. У Вэнди душевая располагалась за раздвижными дверцами, доходящими до самого потолка, здесь же стояла ванна, закрытая занавеской. Последняя его крайне заинтересовала – он залезал под нее и за нее, как ребенок, играющий в прятки. Потом он решил, что пространство между самой ванной и занавеской идеально подойдет для гнезда, и издал свой оглушительный брачный зов. Я помнила о задании доктора Пэнфилда, но в контексте нормальной, обычной жизни оно казалось странноватым. В любом случае, я решила дождаться, пока мамы не будет дома.

Уэсли продолжил осмотр ванной. Поискал на бачке унитаза журналы. На месте, как и положено. Кажется, он был доволен. Потом он залез за унитаз, что обожал делать в доме Вэнди – это было одно из его любимых укромных местечек – и радостно чирикнул. Потом перелетел на стойку с раковиной. Выглядела она примерно так же, как у Вэнди, так что он начал издавать свой типичный звук: «Пожалуйста, включи водичку» – и я открыла кран. Он быстро умылся и стал пить.

В целом, я достаточно обезопасила ванную и сделала ее «пригодной для сов». У Вэнди крышка унитаза была шершавой и неровной, а эта была гладкой и скользкой. Уэсли по привычке попытался на нее приземлиться, но вместо этого поскользнулся и свалился с другой стороны унитаза с возмущенным криком.

– Ты безнадежен, – сказала я, поднимая его с пола.

Я закрыла крышку тяжелым полотенцем, на которое он мог спокойно приземлиться.

– Туалеты не предназначены для сов, Уэсли, – сказала я, относя его обратно в спальню.

Несколько часов спустя я крутила педали велосипеда, горя желанием поскорее вновь оказаться в Болза-Чика. В устье плавала небольшая стая уток, иногда с головой ныряющих в воду. Плавучесть у них была такая, что им приходилось быстро и с силой грести, чтобы просто оставаться под водой, после чего они вылетали обратно на поверхность, как пробки. Брызги слетали с их перьев, подобно крохотным алмазам. Небо заполонили калифорнийские карликовые крачки – они летали кругами, перекрикивались друг с другом и постоянно поглядывали на воду. Каждые пару секунд очередная птица пикировала к воде, ныряла, появлялась на поверхности с какой-нибудь мелкой рыбешкой, отряхивалась и снова взмывала в воздух. Хоть я и волновалась из-за новой работы, я уже знала, что поездки в Болза-Чика станут моим лекарством от тревоги. На закате я поехала домой вдоль длинного, широкого, почти пустого пляжа, на котором в ожидании ночи кучковались чайки.

Уэсли с нетерпением ждал моего возвращения и начал снова проситься наружу, как только я вошла в комнату.

– О’кей, Уэс, – сказала я. – В ванную можно.

Я выпустила его, и он тут же туда поскакал. Я закрыла за ним дверь и ушла на кухню ужинать с мамой. Стоило мне начать есть, как из ванной раздался радостный крик.

– Поди, весело там твоей сове… – заметила мама.

Я бросила вилку и понеслась по коридору.

Открыв двери, я сперва не поверила своим глазам. Уходя, я случайно оставила крышку унитаза поднятой, а Уэсли не преминул этим воспользоваться и запрыгнул внутрь. Он промок насквозь, а перья местами топорщились, напоминая панковские ирокезы. Он радостно взглянул на меня, спокойно и по-хозяйски положив одно крыло на бортик унитаза. Более того, он еще и затащил туда здоровый моток туалетной бумаги, которая теперь украшала его тело мокрыми комками. Вся ванная была в воде и в кусочках бумаги. Сам Уэсли крупно дрожал.

– Уэсли! Ты что сотворил? – возмутилась я.

Он радостно чирикнул в ответ. Я вытащила его из унитаза, что было непросто – мало того, что он был тяжелым от воды, так он еще и брыкался, пытаясь вырваться и запрыгнуть обратно в унитаз. В результате и я оказалась вся в воде и туалетной бумаге. Он не сдавался, пока я не опустила крышку.

Я закутала его в полотенца и попыталась согреть.

– Уэс, ты в прошлой жизни цаплей был, что ли?

Он все еще дрожал. Невероятно.

– Не бывает водных сов, сумасшедшая ты птица.

Полотенцами его нормально высушить не получалось, а он явно замерзал, что было очень и очень плохо. Доктор Пэнфилд говорил, что совы могут умереть от холода. На ум приходило только одно решение проблемы, но это обещало быть непросто.

– Уэсли, я тебя сейчас феном просушу, ладно? Ты мерзнешь, тебе надо согреться, так что будем тебя сейчас сушить.

Даже если самих моих слов он не понял, мой тон дал ему понять, что у меня есть четкий план, а это всегда его успокаивало в незнакомых ситуациях.

Я и сама-то редко пользовалась феном. Когда я его включила, Уэсли тут же попытался улететь подальше от источника шума, но обнаружил, что мокрые крылья не в состоянии поднять его потяжелевшее от воды тело. Это напугало его еще больше, и он начал убегать. Я его изловила и усадила на постеленное на колени полотенце. Фен я переключила на самую слабую мощность. Каждый раз, когда на Уэсли попадала струя теплого воздуха, он брыкался, пытаясь с ней бороться. Сова – существо весьма хрупкое, а потому приходилось его отпускать, когда он начинал уж слишком бузить, чтобы он не поранился. Возможно, делу мог помочь мой пример? Он ведь всегда пытался мне подражать.

Я начала сушить феном свои собственные волосы. Он, дрожа, с благоговением наблюдал за происходящим. Выглядел он при этом настолько помятым и грязным, что его невольно становилось жалко. Я навела фен сначала на себя, а потом на него. Он слегка подпрыгнул от неожиданности, расправив крылья, но я уже вновь перевела фен на себя.

– М-м-м, как здорово-о, – призывно протянула я.

Я сделала вид, что расчесываюсь, и он тут же последовал моему примеру, начав чистить свои перья. Я снова навела на него фен, в этот раз он уже не подпрыгнул. Он стоял на месте с выражением мученического стоицизма на сердцевидном лице. Я снова перевела струю воздуха на себя, прежде чем он испугался. Делая так раз за разом, я убедила его спокойно стоять на месте, пока я сушила ему перья. Вообще мне показалось, что ему даже начинает нравиться. «Надеюсь, больше не придется этим заниматься», – подумала я, выключая и убирая фен. Когда я вернулась на кухню, ужин, разумеется, давно остыл. Я была мокрой и местами на мне все еще висели кусочки туалетной бумаги. У мамы при виде меня аж челюсть отвисла.

– Моя сова решила, что она – утка.

Тем вечером я собрала и настроила звукозаписывающую аппаратуру, выданную мне доктором Пэнфилдом. Мама собиралась уехать на следующий день, так что я решила записать немного звуков Уэсли, пока не началась работа. Следующим утром я снова поехала вдоль пляжа. Я с восторгом наблюдала за стаей краснокнижных калифорнийских бурых пеликанов, летящих клином, подобно бомбардировщикам Б‐52, буквально в дюйме от поверхности воды, задрав головы и расправив крылья до предела. Заметив косяк рыбы, они поднимались выше, разворачивались, прижимали крылья к телу и пикировали, совсем как та сипуха у супермаркета пять лет назад. Только вместо того, чтобы в последний миг выровнять траекторию, они врезались в воду со скоростью 40–45 миль в час. Кожа этих пеликанов покрыта маленькими пузырьками, которые при ударе о воду надуваются, как маленькие подушки безопасности, гася удар и защищая их внутренние органы, подобно полиэтилену с пупырышками. Рыбам повезло гораздо меньше – ударная волна от одного-единственного пеликана на такой скорости оглушает их в радиусе примерно шести футов, а самому пеликану остается лишь подобрать добычу. Весьма интересный и изящный способ охоты.

Когда я вернулась домой, Уэсли тут же принялся снова проситься в свой излюбленный аквапарк – ванную.

– Уэсли, подожди минуту.

Но он был непоколебим. В дикой природе совы ничего не запрещают своим партнерам, так что, если уж Уэсли вбивал что-то себе в голову, значит, так тому и быть – остановить его было практически невозможно. Я быстро перенесла аппаратуру в ванную и расположила микрофон между ванной и занавеской.

Я отвязала Уэсли, и он тут же ринулся по коридору к своему любимому «гнезду», где принялся издавать свой брачный зов, который казался в маленькой комнате особенно громким и заставлял вибрировать кафельную плитку. Я нажала кнопку на записывающем устройстве и тихо сидела рядом, пока Уэсли заходился в своем гудящем крике. Мне удалось записать довольно приличный кусок, прежде чем Уэсли внезапно прыгнул на мою руку, и брачный зов сменился попугайским клекотом – как всегда, с протяжным криком в конце. Идеально.

Я все еще плохо понимала, зачем доктору Пэнфилду понадобились эти записи. Когда-то он сам ставил инфракрасную камеру с микрофоном в специальный сипуший «скворечник» и годами записывал звуки его обитателей. У него наверняка уже имелась полная коллекция всех звуков, которые в принципе способна издать сипуха. Так или иначе, я справилась со своим заданием, чему была очень рада.

Я собрала аппаратуру и открыла дверь ванной, за которой стояла мама.

– Что, во имя всех святых, у вас тут происходит?

– Мам! – взвизгнула я от неожиданности. – Э-э, ну, это был брачный зов Уэсли.

– Боже ты мой, звук был жуткий совершенно! Бедняга, вокруг же нет ни одной совы-девочки…

– Мам, Уэсли считает своим партнером меня. Это он меня зовет.

На лице у мамы отражалось постепенное осмысление моих слов.

– Я надеюсь, ты об этом помалкиваешь, Стэйси. Люди ведь не поймут, – с этими словами она развернулась на каблуках и ушла к себе в спальню.

Тем вечером я собиралась принять ванну. Я привязала Уэсли в комнате.

– Я ненадолго, Уэс, – пообещала я. – Я хочу принять ванну.

Не судьба. Услышав звук льющейся воды, Уэсли принялся настойчиво упрашивать, кричать, плакать и чирикать, в общем всячески обозначать свое отношение к тому, что я ушла развлекаться без него. Через несколько минут это стало невыносимо. Может, если я его пущу, он поиграет с журналами, пока я моюсь? Заливая весь пол, я вылезла из ванны и выглянула в коридор. Путь был чист, так что я метнулась в комнату, отвязала Уэсли и побежала обратно, а он догонял меня, как всегда расправив крылья. Я закрыла дверь, вручила Уэсли журнальчик и скрылась за шторой.

Только я опустилась в ванну, как вдруг – шурх, прямо рядом с моей головой. И снова шурх… шурх… шурх. Уэсли врезался в занавеску, явно пытаясь прорваться внутрь. Тут он снова влетел в занавеску, но на сей раз ухватился за ткань когтями и стал махать крыльями – он применял старую тактику молодых сов для лазанья по деревьям. И преуспел – через пару секунд его голова показалась над верхним краем занавески. Н-да, дело плохо, подумала я. Он смотрел вниз на меня с классическими признаками бескрайнего удивления: поднятые крылья и вращающаяся голова. Он буквально чуть из перьев не выпрыгнул, увидев меня, лежащей в целой ванне воды. Целой. Ванне. Для него эта ванна, верно, казалась целым океаном. Он низко-низко наклонился, держась лапами за перекладину.

– Это не для сов! – закричала я. – Не для сов!

Уэсли нырнул. Правда, едва ощутив горячую воду, он начал дергаться и бить крыльями. Я одним движением выцепила его из воды, выбросила из ванной и задернула занавеску. Ну вот и все, будет теперь ему наука, подумала я. Как бы не так. Через пару секунд он уже снова висел на перекладине сверху, прицеливаясь. В этот раз перед погружением он вытянул вперед когти. Я снова вытащила его, пока он не утонул.

– Все, Уэсли, перестань! – сказала я. – Ты не пеликан.

Совы никогда не ныряют вот так в воду. Они вообще в нее не ныряют, это неслыханно. Сипухи промокают в воде и не приспособлены к водной среде, и в норме они стараются ее избегать. Они даже не пьют, так как все необходимые для метаболизма жидкости получают из пищи. В дикой природе подобные номера для Уэсли оказались бы губительны.

Я быстро закончила с мытьем, спустила воду и дала ему обследовать ванну. Уэсли явно не нравилось то, что воды не стало, – он тихонько шипел. Потом он обратил внимание на все еще капающий кран и встал прямо под ним, упрашивая меня его открыть.

– Хорошо, Уэс, но только чуть-чуть, – вздохнула я и пустила воду.

Он попытался тут же запрыгнуть под струю, но я придержала его, пока ванна не наполнилась примерно на дюйм, и только после этого отпустила. Он принялся радостно носиться по ванне и плескаться, как ребенок, он был жутко доволен. С тех пор он полюбил проводить время в ванне, с водой или даже без нее. Жаркими летними деньками он сидел в ней и наслаждался тем, как прохладное покрытие ванны ощущается на его лапах. Иногда он даже спал, стоя в воде и подняв одну ногу! А порой просто бродил по ванне, периодически умывался и пил воду.

Доктор Пэнфилд был ошарашен, когда я рассказала ему обо всем этом.

– Сов никогда раньше не замечали за подобным поведением, – сказал он.

И правда, до тех пор не замечали. Бернд Хайнрих описывал виргинского филина, купавшегося в пруду рядом с его хижиной, но поведение Уэсли было удивительным и абсолютно беспримерным.

Теперь у меня появилась серьезная проблема – как мне самой принять ванну без участия Уэсли? Я бы просто привязала его, но он словно помешался на воде. Он просто с ума сходил, если я шла в ванную без него. Я пыталась отвлекать его собачьей миской с водой, но все было без толку. Я попробовала отдергивать занавеску и перекидывать через бортик ванны полотенце, на котором он мог сидеть, – так было значительно проще следить за ним и не давать ему нырять, чем если бы он продолжал спрыгивать с перекладины под самым потолком. Естественно, он все равно пытался запрыгнуть в ванну хотя бы с бортика. Я исправно раз за разом ловила его в прыжке и возвращала на место, а он протестующе шипел, недовольный моей жадностью и нежеланием делиться водичкой. Тогда я решила попробовать вместо ванны принимать душ. Может, он растеряет часть своего энтузиазма, если ему будет не во что прыгать? Разумеется, я ошибалась. Уэсли, как всегда, вскарабкался по занавеске и спрыгнул вниз с растопыренными когтями, а не найдя внизу воды, начал беспорядочно барахтаться в воздухе, в панике подыскивая место для приземления. Этим местом могло стать лишь мое обнаженное тело, а этого никак нельзя было допустить – пришлось ловить его в воздухе. И что прикажете делать, стоя под душем с совой в руках? Я высадила его из ванны в надежде быстро закончить мыться, но над занавеской раз за разом упорно продолжало появляться довольное лицо Уэсли, которому явно понравилось новое ощущение падающих на него струй воды. Я начала произвольно махать руками над головой, пытаясь помешать ему прыгнуть. А вот это сработало. Одной рукой я махала над головой, не давая ему рассчитать траекторию для прыжка, а другой пыталась намыливаться и брить ноги. Иногда на его лице появлялось выражение решимости прыгнуть, несмотря ни на что, – тогда приходилось все бросать и некоторое время махать обеими руками. Это его все же останавливало, и я возвращалась к странному танцу с размахиванием лишь одной рукой. Чувствовала я себя совершенно по-дурацки, слава богу, никто об этом не узнал.

Однажды в ходе этого странного балета я случайно брызнула ему на лицо, которое тут же приобрело выражение а-ля «Эврика!». Пару секунд он, кажется, осмыслял случившееся, а затем свесился с перекладины с распростертыми крыльями. Из-за невероятной мощи лап и когтей, он мог висеть под немыслимым диагональным углом.

– Не-не-не, Уэсли, не смей! Нельзя прыгать! – предупредила я.

Но он и не собирался прыгать. Вместо этого он расправил крылья, взъерошил каждое перышко на теле и принялся раскачиваться на перекладине. Он явно не угрожал мне. Может, он хотел, чтобы я еще раз на него брызнула? Я сложила руки лодочкой, набрала в них воды и окатила его. Он аж сомлел от удовольствия. Вот оно что – он просил полить его, как цветок!

– Ну все, Уэсли, тебе точно пора к врачу. Совы – птицы сухопутные, чтобы ты знал.

Но его это как-то не сильно волновало. Он просто хотел под душ, как я, и теперь он наконец понял, как достичь этой своей цели.

Я все еще старалась как можно меньше его мочить. Пока он отряхивался и чистился после того, как я разок его окатила, я успевала почти полностью помыться, прежде чем он начинал требовать еще.

На следующий вечер я решила против обыкновения наполнить ванну ему до уровня бедер. Тогда он совершил нечто поразительное. Сначала он, как обычно, просто умылся, погрузив в воду лицо и затем отряхнувшись, как собака. Затем началось странное – он медленно сгибал колени, пока не оказался по подбородок в воде. Я смотрела на происходящее, не моргая. Потом его лапы разъехались на скользком покрытии ванны, и в результате он погрузился еще глубже. После этого он расправил на полную свои золотистые крылья и опустил их в воду. Какого черта? И тут вдруг он словно превратился в бешеную водяную мельницу – дергался всем телом, лежа лицом в воде и ударяя по ней крыльями, и щедро орошал брызгами стены и даже потолок. Словом, пока Уэсли принимал ванну, я принимала незапланированный душ.

Уэсли вынырнул и поглядел на меня так, словно только сейчас меня заметил. На лице его читалась ровно та же гордость, что и в тот раз, когда я обнаружила его сидящим в унитазе. Он снова окунулся, задергался и захлопал крыльями, разбрызгивая воду по всей ванной. Шоу было то еще.

В конце концов мне пришлось вытащить его из ванны, несмотря на его громкие протесты. Он ужом извивался у меня в руках, пытаясь попасть обратно, так что я сначала слила воду, чтобы хоть как-то его урезонить. Он был словно маленький ребенок, упрямо желающий еще поиграть в воде, хотя губы уже посинели.

Когда вся вода исчезла в сливе, я посадила Уэсли на столик рядом с раковиной, и он стал любоваться собой в зеркале, расправив мокрые крылья и поворачиваясь то так, то эдак, оглядывая себя со всех ракурсов. Снова и снова он радостно чирикал своему отражению. Он никак не мог на себя наглядеться: минуту стоял в одной позе, затем вставал в другую, как один из тех парней на конкурсе культуристов по телевизору. А потом он начал дрожать.

– Знаешь, ты – единственная сова в мире, которой нужен фен, – заметила я, морально готовясь к долгим уговорам, чтобы заставить его спокойно постоять на месте.

Однако на этот раз, стоило мне поднести к нему включенный фен, он снова засиял своей «Эврикой!». Он нагнулся вперед, распушил перья, прямо как тогда, на перекладине, и начал медленно двигаться из стороны в сторону и поворачиваться, подставляя каждый сантиметр своего тела под струю теплого воздуха.

С тех пор он каждый день просил купаться. Я наполняла ванну ему по бедра, он нырял, растопырив когти, и начинал барахтаться, словно маленькая птичка в своей купальне. Вот только он был не маленькой птичкой, а большой совой, и купальня была не для птиц, а для людей. В итоге вся ванная неизменно оказывалась забрызгана водой.

– Ну ладно, Уэс, – вздохнула я как-то раз, – убедил. Может, ты и не приспособлен к воде, но в душе ты – настоящая водная птица, совсем как те, в Болза-Чике.