КОГДА УЭСЛИ не стало, я впала в ступор. Я почти не спала и вместо этого изливала свое горе и свою тоску на бумагу днем и ночью, описывая нашу совместную жизнь, чтобы помнить. Мама с пониманием отнеслась к моему состоянию и позволила практически завладеть ее компьютером, несмотря на то, что это мешало ее делам – она работала в области недвижимости. Всего за три недели я написала черновик этой книги, а после этого спала месяцами, то выныривая из какого-то вязкого тумана, то проваливаясь в него обратно.

До болезни я брала уроки игры на ирландской скрипке у Кэйт Рид – лучшей в этом деле в США. Она играет как раз в любимом мной стиле Ист-Клэр. Мой недуг лишил меня возможности продолжать у нее учиться, но к тому времени Кэйт уже стала одной из моих самых близких подруг. Она была первой, кто понял, что я серьезно больна и что мне нужна медицинская помощь, хоть я и скрывала тяжесть своего состояния от друзей и семьи. Она стала заботиться обо мне.

Спустя несколько месяцев после смерти Уэсли Кэйт пригласила меня в клуб писателей в Палос-Вердес. Она часто сначала привозила меня к себе, чтобы я могла подольше поспать, а потом отвозила меня на собрание, где я зачитывала остальным свою историю об Уэсли. Направляясь на первое собрание, я наткнулась по дороге на магазин, с витрины которого на меня смотрела плюшевая сипуха. Я посчитала это добрым знаком и купила ее. Несколько месяцев спустя, когда я сидела в конференц-зале библиотеки и работала над книгой, прямо за окном на ветку дерева опустился филин и просидел там весь остаток дня. Пару раз я даже выходила наружу – проверить, действительно ли он там сидит, или это игры моего воображения.

Сменялись месяцы, и вместе с ними менялась я: кажется, болезнь отступала. Поскольку диагноз мой был безнадежным, я поначалу даже не заметила перемен. Однако, сравнив свое текущее состояние с тем, что было полгода назад, я осознала, что положительная динамика налицо. Я сменила медицинскую организацию, и мои новые врачи в «Kaiser Permanente» нашли способ сдерживать симптомы болезни, значительно увеличив время моей работоспособности. Вместо того, чтобы просто забрасывать меня лекарствами, они скрупулезно исследовали проблему и постоянно что-то меняли в моем плане лечения. Мой основной терапевт, доктор Фелдер, был любопытен как настоящий ученый, никогда не страшился трудностей и всегда прикладывал все усилия для решения проблемы. Это научило меня никогда не терять надежды и не считать малые шансы приговором.

Я нашла утешение, иногда работая волонтером в заповедниках и центрах реабилитации диких животных, особенно с морскими, болотными и хищными птицами, а также опоссумами. А еще меня продолжают навещать дикие совы. Только что, когда я писала эти самые строки, над моим домом, крича, пролетела дикая сипуха, направляясь на вечернюю охоту. Эти совы – словно ниточка между мной и Уэсли. Когда-то он спас мне жизнь, теперь они помогают мне идти дальше.

Две мои лучшие подруги, Кэйт и Вэнди, поддерживали меня в трудный период, заботливо звоня каждый день и не давая погружаться в депрессию, пока я писала и переписывала эти мемуары. Я так долго была больна и заперта в четырех стенах, что чувствовала себя изолированной от общества и от нормальной жизни. Их дружба давала мне выход и поддерживала мою связь с миром несмотря на мое слабое здоровье и боль от потери Уэсли.

Вэнди повторно вышла замуж и счастливо живет в новом браке уже много лет. Она перебралась в Колорадо и стала выводить фризских и андалузских лошадей, уорлендеров и кошек породы Рэгдолл. Помимо того, что она известный художник и скульптор, Вэнди уже несколько десятилетий занимается звукозаписью. Еще она помогала мне с редактурой этой книги, вспоминая интересные моменты из жизни Уэсли. Мы порой зависали на телефоне целые ночи напролет, пока обе не засыпали, так и не повесив трубку. Ее муж, Дон Франциско, также занимается звукозаписью, а главное – он добрый и заботливый, о лучшем мужчине и мечтать нельзя. Энни уже совсем взрослая, она сама теперь замужем, все так же мудра не по годам и тоже занимается… да-да, звукозаписью. Как ни странно, Кэйт со своим мужем, Ричардом Ги, тоже переехала в горы Колорадо, и они работают теперь вместе с Вэнди и Доном.

Мне доставляет огромное удовольствие говорить об Уэсли, писать о нем и делиться с другими его историей. И, хоть иногда я все еще чувствую свою вину в произошедшем в последние его дни, я осознаю, что это нормально и что через это проходили все, кто когда-либо терял своего близкого. Чувство вины – это лишь обращенный на себя гнев, гнев на свою неспособность предотвратить неизбежное. Но мы не боги. Мир устроен так, что мы чаще всего переживаем наших любимцев, и с этим ничего не поделаешь. Мы сами выбираем – ощутить боль от их смерти вместе с радостью от их жизни. Я знаю людей, которые решили, что не могут так жить и справляться с этим, и решили больше не заводить себе питомцев. Однако я твердо убеждена в том, что оно того стоит.

Когда мне было восемь, мы с сестрой кое-что друг другу пообещали. Мы поклялись, что не будем жить на безопасном и тусклом мелководье, что нырнем в реку жизни настолько глубоко, насколько возможно, невзирая на опасное течение. Мы понимали, что жизнь дается только раз, и решили прожить каждую секунду со смыслом. Казалось бы, странная клятва для двух маленьких девчонок. На самом деле в этом нет ничего удивительного, учитывая темп нашей жизни и нашей занятости, – ведь мы уже тогда работали в области звукозаписи и проводили кучу времени в Калтехе, и успели познакомиться со многими людьми, каждый из которых жил как-то по-своему. Мы обе сдержали ту клятву, и обе нисколько не жалеем об этом.

Уэсли показал мне Путь Совы. В мире людей ценность человека часто оказывается неразрывно связана с его богатством или достижениями. Однако моя болезнь лишила меня всего этого. Уэсли показал мне, что любовь, которой ты готов поделиться, – это уже вполне достаточно, даже если больше у тебя ничего нет. Мне не нужны были деньги, авторитет, достижения, гламур и прочие «пустышки», которыми мы забиваем свою жизнь и которые так ценим.

Теперь, четыре года спустя, я все еще скорблю по нему, однако мне безумно хочется взять к себе еще одного маленького птенчика и дать ему все то, что не смогла или не успела дать Уэсли. В этот раз я буду записывать и фиксировать каждую мелочь: каждый новый звук, каждое изменение тональности, каждое новое слово, которое он выучит на моем языке. Я официально оформлю свои наблюдения, чтобы они соответствовали всем стандартам и были приняты научным сообществом.

Мы стоим на пороге открытий, которые многое расскажут о том, как животные общаются. Недавнее исследование показало, что во́роны, решая проблемы, обдумывают их логически, а не опираются на метод проб и ошибок. Они не просто используют инструменты – они создают их и переделывают старые, составляя серьезную конкуренцию человекообразным обезьянам. Известный африканский жако Алекс, скончавшийся к выходу этой книги, демонстрировал потрясающий уровень интеллекта – он доказал, что способен по-настоящему учить языки: он понимал смысл того, что говорили ему, и понимал смысл того, что говорил он сам. Он создавал новые связки слов для описания ранее неизвестных ему вещей и мог научиться еще более сложным вещам, которые доказали бы наличие образного мышления у животных. К несчастью, его не стало. Да упокоится он с миром, и пусть его запомнят, как первопроходца в области исследования разума и чувств у существ, с которыми мы делим эту планету.

У нас впереди масса открытий, и я уверена, что уже через несколько десятилетий мы станем оглядываться на сегодняшний день как на первобытную эпоху в области понимания животных, их интеллекта и эмоций.

Мою жизнь навсегда изменила одна-единственная сипуха по имени Уэсли. Я навеки благодарна ему за то, что он показал мне Путь Совы.