1

Семь лучших учеников верхнего класса усиленно готовились к выпуску. Экзамены были назначены на август, и дирекция предполагала обставить их торжественно. Но в конце апреля директора Балле перевели в сенат, и он уже не мог больше служить в училище. Когда возник вопрос, кого же назначить на его место, император Александр вспомнил о князе Гагарине.

Князь Павел Гаврилович Гагарин, недалекий, малообразованный человек, сделал себе карьеру тем, что женился на блистательной фаворитке Павла Первого — Анне Петровне Лопухиной. Павел построил для нее роскошный особняк на Дворцовой набережной, осыпал милостями всех ее родственников, а мужу дал чин генерал-адъютанта. При Александре Гагарин числился в коллегии иностранных дел и до того надоел там, что члены коллегии не знали, как от него избавиться.

Государь вспомнил о Гагарине и однажды спросил Чичагова:

— Как ты смотришь на то, Павел Васильевич, ежели мы пошлем князя Гагарина руководить училищем корабельной архитектуры? Не повредит ли такое назначение сему училищу?

Чичагов улыбнулся. Он понял, к чему клонит император, и дипломатично ответил:

— Для училища будет большой честью, ваше величество, иметь во главе себя такое знатное лицо.

— Быть по сему! — сказал Александр и, подумав, добавил: — Только ты, Павел Васильевич, дай ему понять, чтоб он не лез в ученую часть.

9 мая новый директор прибыл в училище и приказал бить большой сбор.

Воспитанники и учителя построились во дворе для смотра.

Князь придирчиво обошел ряды, обнаружил недостаточное равнение в шеренгах и плохую выправку учеников.

— Кто из вас, господа, фрунту отменно обучен? — обратился он к учителям.

— Я, ваше сиятельство, — выскочил вперед мичман Апацкий.

— Добро! Отныне, господин мичман, будешь повседневно заниматься строем, гонять учеников и учителей до тех пор, покуда они воинский вид не примут.

— Поскольку часов в день, ваше сиятельство? — обрадовался Апацкий, мечтая освободиться от преподавания арифметики и алгебры.

— Не менее чем по три, а с учителями еще особо по часу. А теперь веди строй на прогулку.

— Есть, ваше сиятельство!

Стоявший в сторонке Гурьев наблюдал за новым директором и хмурился все больше и больше. Спросив разрешения у Гагарина, он ушел в канцелярию. Вскоре туда же явился и князь, а за ним, понуря голову, следовал худенький, бледный ученик — Вася Серый. Шествие замыкали дежурный офицер и матрос Мефодий.

— Вот поймал бегуна, — торжествующе произнес князь, указывая на Серого. — На смотр не пошел, от прогулки увильнул. Хороша тут у вас дисциплина!.. Отвечай, подлец, почему в строй не вышел?

Мальчик круглыми от страха глазами смотрел на директора. Вдруг он подбежал к профессору и прижался к нему всем телом.

— Ваше сиятельство, — взволнованно сказал Гурьев, — этот ученик только сейчас из лазарета. Он весьма слаб здоровьем, мы его бережем…

— «Бережем, бережем»!.. — передразнил князь, шмыгнув крючковатым носом. На маленьком, гладко выбритом лице с пушистыми белыми бачками появилась гримаса. — Других забот у вас нет, что ли? Дать ему полсотни розог. Выполняйте!

Дежурный офицер с трудом оторвал Васю от профессора и поволок в коридор.

Гурьев был до того ошеломлен, что опомнился только тогда, когда мальчика увели.

— Остановитесь, ради бога, ваше сиятельство! — воскликнул он. — Ведь экзекуция отменена вашим предшественником. Лучшие люди сие одобряют и кадетским корпусам в пример ставят. Зачем же училище назад тянуть?

— Полно тебе чепуху нести, профессор! Не нам с тобой кадетские корпуса поучать. Коли там детей от благородных родителей батогами да палками бьют, нам и подавно не пристало церемониться. Видно, тебе много воли генерал-интендант задал. От училища за версту вольтерьянским духом пахнет. Я этот дух быстро вышибу.

— Чем, ваше сиятельство? — с горечью спросил Гурьев.

— Чем? Муштрой да молитвой.

— А учить воспитанников когда мы будем? Им по уставу положено высшее образование получить.

— Не богохульствуй, профессор. Высшее образование есть земное совершенство, то есть святость. А этого знание алгебры и геометрии дать не может.

— Для чего тогда училище содержать?

— Для того, чтобы воспитывать верных подданных государю и верных сынов церкви. А соблюдают ли ученики твои посты?

Благообразное личико директора показалось Семену Емельяновичу противным, и в то же время ему стало смешно. Гурьев не сдержал улыбки. Князь обиженно нахохлился и высокомерно сказал:

— Не соблаговолите ли, господин коллежский советник, отвечать, как положено младшему по чину и по должности? Гурьев молча отошёл к окну.

— Что ж, не хочешь отвечать, твое дело, — злобно произнес Гагарин. — Скоро, однако, заговоришь по-иному. Поди позови священника.

— Священника, господин директор, в училище нет.

— Как? — возмутился князь. — Нет наставника по закону божьему? Нехристей вы тут учите? Да это неслыханно!

— По штату не положено, ваше сиятельство, — спокойно ответил Семен Емельянович.

— А кто штат составлял?

— Штат утвержден его величеством. Соблаговолите обратиться по сему поводу к нему.

— Опять, профессор, грубишь. Гляди, как бы тебе смешки слезами не обернулись. Вот тебе мой приказ: во-первых, немедленно нанять наставника по закону божьему и ввести сей предмет как наиглавнейший. Во-вторых, все посты, кои в святцах обозначены, соблюдать строго. Расписание кушаньев составь заново, чтобы скоромным за версту не пахло. Дважды в день водить учеников в церковь, а в постные дни, по средам и пятницам, еще и к поздней обедне.

Семен Емельянович ничего не ответил и вышел из канцелярии. В коридоре он столкнулся с дядькой Мефодием, тащившим Васю Серого. Мальчик был без чувств и, казалось, даже не дышал. Гурьев бережно взял его на руки, донес до лазарета и передал доктору.

Покинув училище, Гурьев никак не мог успокоиться. Он и раньше слышал о князе, как о человеке тупом и чванливом, с крайними религиозными убеждениями, но такого мракобесия встретить не ожидал. Людей, подобных Гагарину — ярых врагов прогресса и просвещения, — было немало в Петербурге, и Гурьев всегда относился к ним с отвращением.

Занятый спешными делами в Академии наук, Семен Емельянович три дня не являлся в училище. Когда он приехал и поднялся во второй этаж, то обнаружил, что все классы пусты. Гурьев поспешил в спальни и здесь, наконец, увидел дежурного офицера.

— Где ученики? — спросил он с беспокойством. — Почему занятия не проводятся?

— Уроки в классах отменены на две недели, господин профессор. Таков приказ его сиятельства. Ученики и учителя на пустыре у церкви святого Николы занимаются с лейтенантом Апацким шагистикой.

— С лейтенантом Апацким? Почему с лейтенантом?

— Со вчерашнего дня, господин профессор, мичман Апацкий повышен в чине.

— Какие происшествия были в эти два дня, что я отсутствовал?

— Особого ничего не случилось, господин профессор. — Дежурный офицер многозначительно вздохнул. — Семь учеников верхнего класса, назначенных к экзаменам, посажены в карцер. Пятеро из нижнего отправлены в лазарет после экзекуции.

— За что?

Офицер пожал плечами.

— Первые — как будто за непочтение к его сиятельству, а другие — неизвестно за что.

— Выпустите учеников верхнего класса, пусть идут готовиться к экзаменам.

— Но, господин профессор, я не смею нарушать приказа директора. Вы сами понимаете, чем это мне грозит.

— Выполняйте мое приказание. Ответственность я беру на себя.

— Слушаюсь, господин профессор. Я выполню ваш приказ с большим удовольствием.

Семен Емельянович не помнил, как добрался до приемной министра, как одолел все препятствия, пока не очутился у него в кабинете. Только увидев недовольное лицо Чичагова, он взял себя в руки. На его счастье, министр заканчивал разговор с адмиралом Мордвиновым, и у Гурьева было достаточно времени, чтобы привести свои мысли в порядок.

Мордвинов собрался уходить, но профессор попросил его задержаться на несколько минут, так как был уверен, что адмирал его поддержит. Спокойно, живо, с юмором он рассказал о приказах князя Гагарина, о строевых занятиях, о постах и молитвах.

— Признаюсь, господа, — закончил он, — трудно догадаться, чего у него больше: глупости либо иезуитства. Этот ханжа в два месяца сведет к нулю то доброе, над чем мы с Иваном Петровичем Балле трудились несколько лет.

Адмиралы по-разному отнеслись к рассказу Гурьева. Чичагов хмурился, а лицо Мордвинова выражало возмущение. После непродолжительного молчания Чичагов сказал:

— Что касается постов, директор явно перегнул. Училище не монастырь и морить учеников постом да молитвой ни к чему. Но и ты, профессор, должен согласиться, что наставник по закону божьему нужен. Я пришлю вам батюшку.

— Не в батюшке суть, ваше превосходительство, — возразил Мордвинов. — Разве мало князь Гагарин наломал дров в коллегии иностранных дел? Тут, Павел Васильевич, глубже смотреть надо. Творение Гурьева и впрямь опасности подвержено. А каково профессору служить совместно с этим медведем? Надобно запретить князю вмешиваться в работу Гурьева.

Министр вспомнил, что то же самое наказывал ему император. Тогда он не придал значения словам государя. С князем министр был в дружеских отношениях и считал неудобным ограничивать его власть в училище. А теперь придется с ним серьезно поговорить, хотя разговор будет не из приятных. Князь самолюбив и, конечно, обидится. Как бы Гурьев на него императору не пожаловался. От этого профессора всего можно ждать.

Чичагов удвоил любезность к Семену Емельяновичу.

— Работай спокойно, профессор, — сказал он, — я позабочусь о том, чтоб тебе помех со стороны директора не было.

— Мой тебе совет, Семен Емельянович, — дружески проговорил Мордвинов, — не лезь в ссору с князем, сдерживай себя, терпи. Иной раз и мне больно на ногу наступают, а я не то что терплю, а даже, бывает, извинения прошу…

Чичагов поспешил перевести разговор на другую тему. Он стал расспрашивать о выпускных экзаменах, готовящихся в августе, об учителях, о кандидатах в адъюнкты.

Адъюнкты были слабостью Гурьева, он мог говорить о них бесконечно.

— Эти скромные труженики большая для меня отрада, — сказал он. — Пятый год я занимаюсь с ними, зато теперь смело могу утверждать, что труд мой не напрасен. Гроздов хоть сейчас может заменить меня на уроках по высшей математике, гидравлике и механике. Аксенов отлично читает лекции по теории корабля. К началу будущего года мыслю окончательно подготовить их к сдаче экзаменов в Академии наук на звание адъюнкт-профессора.

— Много ли денег ты получаешь за их подготовку? — спросил Мордвинов.

— Денег? О том и речи никогда не велось. Да мне их не надо. Вознаграждением служит мне сознание того, что научные сведения мои втрое шире распространяются среди юных сынов отечества.

— А не согласишься ли, профессор, подготовить двух математиков для штурманских училищ в Кронштадте и Севастополе? Там большая нужда в учителях, — спросил министр.

— Нет, ваше превосходительство, с этим покуда подождать нужно. В самом училище корабельной архитектуры ощущается еще недостаток в хороших учителях. Прежде для него хочу подготовить двух — трех геометров и освободиться от невежд вроде лейтенанта Апацкого. Я уже принял нового кандидата в адъюнкты — студента Тенигина. Очень способный юноша.

— Что ж, остается пожелать тебе и дальше вести свой корабль по проложенному курсу, — закончил беседу министр.

 

2

Чичагов сдержал слово, данное Гурьеву. Дипломатично, с большим тактом, он намекнул князю Гагарину на жалобу профессора и дал понять, что обострять с ним отношения нельзя. Князь затаил обиду, но отменил строевые занятия. Он теперь редко показывался в училище, зато каждый его приезд вызывал настоящую панику. Гагарин ходил с лейтенантом Апацким по классам и, подчеркивая свое полное презрение к Гурьеву, производил очередную экзекуцию. Семен Емельянович в этих случаях сразу же покидал училище, избегая ссоры с директором.

Крупная стычка произошла между ними накануне экзаменов. Гурьев дал выпускникам день полного отдыха, и юноши после обеда расположились отдохнуть на траве во дворе училища. Скинув рубахи, они грелись на солнце, мирно беседуя о завтрашнем дне. Никто из них не заметил, как подошел директор.

— Почему раздетые валяетесь? Кто разрешил? Бездельники! — злобно крикнул князь на обомлевших от неожиданности и страха учеников.

— Ваше сиятельство! — начал Попов, поднимаясь. — Нам…

— Молчать! Марш в класс! — Жилы на шее князя вздулись, лицо налилось кровью, глаза, как две свинцовые пули, метались от ученика к ученику. — Пятьдесят палок каждому, а тебе, негодник, — Гагарин ткнул пальцем в Попова, — полсотни добавочно. Ступайте в класс и ждите меня там.

Воспитанники побежали в свой класс, по пути надевая рубахи. В коридоре их повстречал Гурьев, задержавшийся, на их счастье, в училище, чтобы закончить оборудование помещения к экзаменам. Попов и Осьминин, перебивая друг друга, сообщили ему о жестоком наказании, обещанном директором. Яша Колодкин, отвернувшись, заплакал от обиды. Андрей Углов подозрительно моргал глазами.

Не говоря ни слова, профессор последовал за воспитанниками в верхний класс. Тяжелое ожидание длилось не долго. Гагарин явился в сопровождении Апацкого и двух служителей. Один из них тащил охапку длинных тонких березовых прутьев.

— Ваше сиятельство, прошу отменить наказание, — тихо и спокойно произнес Семен Емельянович, шагнув навстречу князю.

— Ни за что!

— Отступитесь, ваше сиятельство, прошу вас, — ведь ученикам завтра экзамен.

— Прочь с дороги! — высокомерно бросил Гагарин, отстраняя рукой Гурьева. — Эй вы, холопы, чего рты разинули? Начинайте…

Гурьев широко расставил руки, как бы прикрывая сбившихся в кучу воспитанников.

— Не дам сечь юнцов! — угрожающе произнес он, сжав кулаки. — Вот этим самым бриллиантовым перстнем, его величеством пожалованным, голову размозжу тому, кто к ученикам сунется.

То ли перстень возымел свое действие, го ли разгневанный вид Гурьева испугал князя, только он, ни слова не говоря, вышел из класса и уехал.

Утром следующего дня училище, украшенное разноцветными морскими флагами, выглядело празднично.

На парадной лестнице расстилалась новая ярко-голубая ковровая дорожка. Она вела в зал проектирования, уставленный столами для экзаменаторов. На зеленых бархатных скатертях стояли в вазах роскошные букеты роз, лежали остро отточенные карандаши и стопки бумаги. По стенам зала на больших щитах красовались образцы поделок выпускников по столярному, кузнечному и слесарному делу, чертежи кораблей и верфей, красочные рисунки кормовых и носовых украшений. Под щитами на специальных столиках были расположены разные физические приборы, образцы корабельного леса, миниатюрные маты, кранцы и блоки.

Все это было приготовлено руками самих выпускников. Под каждым экспонатом стояла пояснительная надпись на трех языках.

В соседнем классе Гурьев оборудовал закусочную. Дверь в нее, закрытая плюшевыми портьерами, позволяла экзаменаторам незаметно покинуть зал проектирования, а при необходимости и возвратиться на место. Экзамены должны были продлиться три дня, и Семен Емельянович постарался предусмотреть все для удобства членов комиссии.

В десять часов утра приехал Николай Семенович Мордвинов и с ним директор морского кадетского корпуса, вице-адмирал Карпов. Вслед за ними прибыли члены ученого совета адмиралтейского департамента, назначенные экзаменаторами, сенатор Иван Петрович Балле, директор училища князь Гагарин и военно-морской министр Чичагов.

В этот день выпускников экзаменовали по аналитической геометрии, дифференциальному и интегральному исчислению, а также по практической корабельной архитектуре, истории и географии.

Подтянутые и аккуратные, ученики держали себя свободно и уверенно. Никто не подозревал, сколько упорного, терпеливого труда кроется за этой кажущейся легкостью, с которой они отвечали на самые различные и неожиданные вопросы экзаменаторов.

У стола, отражая перекрестный огонь вопросов, стоит Саша Попов. Его большие глаза сосредоточенно устремлены куда-то мимо Семена Емельяновича. Мысли у него напряжены до предела и с необыкновенной быстротой отыскивают в калейдоскопе памяти нужные теоремы, гипотезы, цифры, имена и даты. За него профессор не беспокоится. Чуть левее высокий, угловатый Петр Тарасов сдвинул брови и на какую-то долю секунды теряет равновесие. На лбу у него едва заметные капельки пота. Гурьев ласково улыбается ученику, и, поймав его улыбку, Тарасов восстанавливает в памяти нужную формулу.

В последующие два дня воспитанники сдавали теоретическую механику, лесоводство, языки, гидростатику и гидравлику с приложением оных к кораблестроению.

По окончании экзаменов члены ученого совета адмиралтейского департамента единодушно отметили глубину и обширность познаний воспитанников. Особенно восторгались они Поповым, Осьмининым и Колодкиным, придя к выводу, что этих троих следует выпустить с чином 12-го класса.

Князь Гагарин пригласил присутствующих завершить трехдневный груд скромным обедом. Адмирал Мордвинов попросил у министра разрешения поднять первый тост за инспектора классов.

— Не торопись, Николай Семенович, — осадил его Чичагов, — первую рюмку, мыслю я, надобно выпить за директора. Пью за тебя, князь! Желаю училищу и далее расцветать под твоим мудрым руководством.

Насмешливо переглядываясь, все осушили бокалы. Чичагов заметил недовольные лица и иронические взгляды и демонстративно расцеловался с Гагариным.

Бесшумно двигавшиеся лакеи вновь наполнили бокалы.

— А теперь, господа, — сухим тоном произнес министр, — можно выпить и за коллежского советника, действительного члена Российской Академии наук, профессора Семена Емельяновича Гурьева.

— Пью за тебя, профессор, — добавил Мордвинов, — и об одном лишь жалею, что не было здесь его величества, что государь император не видел своими глазами выращенных тобою плодов, не испробовал их зрелость.

Дружное «ура» и аплодисменты, последовавшие за словами Мордвинова, заставили министра широко улыбнуться. Сделав знак рукой, Чичагов произнес:

— Все вы, господа, знаете, сколь ценит любимый наш государь заслуги верноподданных своих перед отчизной. Два года тому назад его величество одарил профессора Гурьева бриллиантовым перстнем. Будем надеяться, что и на сей раз он соблаговолит не оставить без внимания новые успехи Семена Емельяновича, о которых я, по долгу службы, обязан поведать в докладе на высочайшее имя.

Витиеватая речь министра была встречена новыми аплодисментами. За столом пошли оживленные разговоры об училище, об учителях, о методе воспитания и обучения.

Инспектор классов морского кадетского корпуса, Марко Филиппович Гаркавенко, горячо обнял и трижды облобызал Гурьева.

— Будь ласков, Семен Емельянович, скажи, друже, шо це вона за таке метода, що ты, шило тоби в бок, дуже добре хлопцив воспитал?

Семен Емельянович засмеялся и многозначительно посмотрел на директора училища.

— Никакого особого метода у меня не было и нет, Марко Филиппович, ежели не считать того, что я всегда был противником телесных наказаний.

— Как можно без наказаний, — возразил вице-адмирал Карцов, — не от того ли мы с тобой, профессор, в люди вышли, что по нашей спине изрядно погуляли батоги и палки?

— Не от того, ваше превосходительство, — отозвался Гурьев, — палками ни ума, ни знаний в глупую голову не вдолбишь.

— Кнут для русского человека — что веник в бане. От него и тело чище, и душа мягче, — глубокомысленно произнес один из высокопоставленных чиновников.

— Ученикам розги всегда пользительны, — поддержал директор училища.

Гурьев нарочито громко сказал:

— Удары по телу калечат душу. Вот почему постыдны телесные наказания.

— Пустое мелешь, профессор, — холодно заметил министр. — Хотел бы я посмотреть, как ты без битья русского матроса к повиновению приведешь. Этого даже в английском флоте не достигли.

— Ваше превосходительство, — с горечью ответил Гурьев, — давно я хотел вам сказать, да все не к месту было. Может, оно и сейчас не к месту, но коли уж сами разговор начали, не могу воздержаться. Взялись вы ретиво английские порядки в нашем флоте возводить, а того не видите, что многие из них чужды нашему народу. В английском флоте матроса, захваченного на службу вербовкой, по большей части обманом, может, и следует держать, как арестанта, не спуская на берег и поддерживая дисциплину жестокими наказаниями. А русские матросы… Не знаю, ведомо ли вам, что капитаны Солтанов и Крузенштерн при выходе в море приказали выбросить линьки за борт. Пострадали ли от этого судовые работы и дисциплина на кораблях? Не только не пострадали, а много выиграли, не говоря уже о сохранении здоровья и бодрого духа.

Помните, ваше превосходительство, сколько толков было, когда снаряжали экспедицию вокруг света Крузенштерна? Находились люди, которые советовали нанять для нее английских матросов, полагая, что русские для такого отдаленного плавания не годны. А не мы ли с вами, ваше превосходительство, будучи в Лондоне, восторгались нашими матросами, кои управлялись трижды быстрее англичан ставить, убавлять и прибавлять паруса? Нельзя желать лучших матросов, а особенно в бою. Самые неловкие, неуклюжие моряки под неприятельскими выстрелами превращаются в смышленых, стойких и отважных воинов.

Семен Емельянович умолк. Несколько минут продолжалась пауза. Все устремили взоры на министра, но он снисходительно улыбнулся и заговорил о чем-то с князем Гагариным. Вскоре после этого начался разъезд гостей, провожаемых самим директором, так как Гурьев уехал одним из первых.

Составляя подробный отчет императору об экзаменах, министр просил о выпуске Попова, Осьминина и Колодкина чином 12-го класса, а остальных четырех учеников — чином 14-го. «А как они в столь короткое время достигли желаемых успехов в науках попечением коллежского советника Гурьева, — писал он в докладе, — то надо отдать ему в том справедливость…»

21 августа был получен приказ о производстве Гурьева в статские советники, о выпуске семи учеников и посылке первых трех из них за границу, для изучения кораблестроительного дела в Англии и других странах.

Ваня Осьминин и Яша Колодкин, узнав о командировке за границу, были бесконечно счастливы. Исполнилась их давнишняя мечта — поплавать по морям и океанам, повидать разные страны и народы. Попов же, наоборот, расстроился и отправился немедленно разыскивать Семена Емельяновича.

Горячо поздравив профессора с новым чином, Саша обратился к нему с просьбой.

— Дозвольте мне, господин профессор, отказаться от командировки в Англию, — сказал он. — О другом у меня мечта, работать с вами здесь, в училище, учиться у вас, дорогой Семен Емельянович.

Гурьева глубоко тронули слова любимого ученика. Он обнял Попова и расцеловал его.

— Хорошо ли ты подумал, Саша, отказавшись от столь заманчивой командировки?

— Да, господин профессор.

— Ну, спасибо, порадовал старика. За морем теплее, а у нас светлее… Мы с тобой, Саша, докажем, что не нам, а к нам надобно приезжать учиться. А пока поставлю тебя заведовать корабельной чертежной и преподавателем математики в среднем классе.