1

В сумрачный зимний день по заснеженной набережной Екатерининского канала лихо мчались нарядные сани. Кутаясь в новенькую, подбитую мехом, чиновничью шинель, в санях важно восседал человек с птичьим лицом Он, казалось, не обращал внимания на резкий встречный ветер и мелкий, колючий снег. Выражение горделивого тщеславия покоилось на его лине.

Перед трехэтажным зданием училища корабельной архитектуры сани остановились. Путаясь в полах шинели, человек вошел в вестибюль, неторопливо осмотрелся по сторонам и строго спросил у дневального матроса:

— Инспектор классов в училище?

— О ком изволите спрашивать, ваше благородие? — переспросил дневальный и, с явным желанием показать свою осведомленность, добавил: — Директором и инспектором у нас числится их превосходительство господин Лебрюн; однако ж должность за них исправляют господин профессор Гроздов, Иван Петрович.

— Болтлив ты, братец, гораздо, — сердито осадил матроса чиновник. — Тебе как отвечать положено? «Так точно» либо «никак нет»!

— Так точно, ваше благородие! — рявкнул дневальный и сконфуженно поправился: — Никак нет, уехамши!

Чиновник презрительно повернулся спиной к матросу и направился вверх по широкой, отделанной мрамором лестнице.

— Прикажете, судырь, проводить до дежурного? — услужливо предложил дневальный.

— Сам найду, — буркнул незнакомец, не останавливаясь.

День был воскресный, воспитанники ушли в церковь к обедне, и чиновник никого не встретил ни в приемной, ни в узком длинном коридоре, ни в просторных классах и кабинетах. Переходя из комнаты в комнату, он деловито осматривал лепные потолки, причудливый орнамент карнизов. В комнате, служившей некогда гостиной, он даже погладил рукой блестящую голубую стену и ощупал изразцовые плиты камина.

В зале проектирования незнакомец наткнулся на корабельного инженера Разумова, занятого проверкой чертежных работ учеников. Удостоив учителя нечленораздельным восклицанием, чиновник бесцеремонно продолжал осмотр помещения.

— Что вы здесь ищете? — удивленно спросил Разумов.

— Ничего!

— Могу я узнать, с кем имею честь разговаривать? — спросил корабельный инженер, назвав себя.

— Коль тебе любопытно знать, изволь: Путихов я, коллежский советник, бывший учредитель сего учебного заведения, а ныне управитель канцелярии его превосходительства, кавалера Лебрюна.

— Путихов! — не удержался от восклицания Разумов.

— Он самый; чай, слыхал обо мне?

— Еще бы! Училище давно собирается тебе памятник воздвигнуть.

Путихов хихикнул, скользнул наглыми глазками по широкоплечей фигуре Разумова и снисходительно произнес:

— Как бы я сам не поставил училищу памятник. И тебя не обижу, беспременно на панихиду приглашу.

— Да ну? — насмешливо протянул Разумов. — Такая в тебе сила?

— Сила есть, а будет еще больше. Его сиятельство маркиз Траверсе такую невесту мне сватает, что я, может, через нее и сам сиятельством стану.

— И что же она, молода, красива?

— Писаной красоты девица, одно слово: француженка. Корабельный инженер весело рассмеялся.

— Врешь ты, Путихов, забавно, да жаль, — времени нет слушать тебя. Ну, а к нам зачем пожаловал?

Евлампий Тихонович удобно развалился на стуле, вытащив из кармана табакерку. Аппетитно чихнув, он утерся клетчатым платком.

— По пути заехал. Дай, думаю, полюбуюсь, как школа корабелов ныне выглядит. Перестройку тут профессор Гурьев, спаси господи грешную душу усопшего, без меня производил. Ничего живете, богато, хоть и в долгах кругом, как в шелку.

— И это тебе известно?

— Мне все известно. Проект новых штатов, тот, что вы летом в министерство посылали, ведь у меня в столе схоронен.

Разумов выпрямился; с лица его мгновенно исчезло веселое выражение, в уголках губ залегли складки.

— Как же тебе, Путихов, не совестно? Ты ведь знаешь, что в Петербурге после войны иены на все продукты поднялись чуть ли не вдвое. Жить по старым штатам училище не может.

Евлампий подался вперед и со злорадством в голосе сказал:

— Уж не думаешь ли ты, что я стану печься об училище? Как бы не так! Да я ему до гроба обиды не забуду.

В глазах у корабельного инженера вспыхнули злые огоньки. Со смешанным чувством гнева и отвращения он крикнул:

— Опять принялся за старее? Забыл, видно, как Саша Попов тебя учил? Так я напомню! Убирайся-ка лучше отсюда, да поживее!

Разумов так решительно шагнул вперед, что коллежский советник счел за благо поскорее ретироваться. В дверях он обернулся, погрозил кулаком и скрылся.

Разумов тут же раскаялся в своей несдержанности. Десятый год он помогал Гроздову сохранять в училище порядки, установленные профессором Гурьевым. В отличие от Семена Емельяновича, Гроздов не надоедал министерству постоянными хлопотами, старался как можно меньше соприкасаться с высоким начальством, и школа корабелов жила замкнуто, сама по себе. Казалось, все о ней забыли, и потому неожиданный приход Путихова вызвал у корабельного инженера чувство тревоги. Он знал, что Евлампий имеет большое влияние на директора кораблестроительного департамента Лебрюна, близкого друга министра.

Чтобы не огорчать профессора Гроздова, Разумов скрыл от него воскресное происшествие.

Прошло не более недели со дня посещения Путиховым училища, как начались неприятности. Специальный курьер доставил корабельному инженеру предписание министра — немедленно выехать в Архангельск к новому месту службы.

Разумов показал предписание Гроздову. Профессор не на шутку взволновался.

— А кто же будет преподавать корабельную архитектуру?

— Ну, министра это мало интересует, — пожал плечами Разумов.

— Это черт знает что таксе! — Всегда спокойное лицо Гроздова перекосилось от негодования. — Скоро в Петербурге не останется ни одного русского корабельного мастера, — Траверсе всех разгонит. Бьешься как рыба об лед, чтобы дать флоту образованных инженеров, а по милости министра они никому не нужны.

— Да, не нужны! — подтвердил Разумов. — Мы строим корабли, отводим их в Маркизову Лужу, где они стоят и гниют, не сделав ни одного выхода. Переводится лес, тратятся деньги, а флота нет. Более трех кораблей нельзя выслать в море, ибо мачты переставляются с одного корабля на другой, а прочие суда совершенно не имеют мачт. Недаром среди моряков давно уже ходят слухи, что Траверсе — шпион и по заданию иностранной державы стремится уничтожить русский флот. Такого застоя и развала на флоте еще никогда не было…

Разумов погрузился в невеселые думы. Молчал и Гроздов, удрученный силой неоспоримых фактов. После продолжительной паузы профессор негромко сказал:

— А все-таки я этим слухам не верю. Будь Траверсе шпионом, он держал бы себя более осторожно. Вот уже три года, как против его особняка на Неве стоит линейный корабль «Лейпциг». Всем бросается в глаза, что на корабле нет ни людей, ни пушек, ни даже мачт. Траверсе мог бы и совсем прекратить постройку судов, мог бы, наконец, закрыть наше училище. Разве он не понимает, что плеяда выпущенных нами корабельных инженеров в два года восстановит прежнее могущество флота?

— Я думаю, что министр щадит училище только потому, что не хочет лишать Лебрюна солидных доходов. Но Путихов приходил неспроста…

— Путихов был здесь? Когда? — насторожился Гроздов.

— В прошлое воскресенье, — неохотно ответил Разумов, сожалея о том, что проговорился.

— Зачем он приходил?

Разумов подсел к камину и протянул озябшие руки к тлеющим углям. Иван Петрович не сводил с него беспокойных глаз. Путихов был явным врагом, и его появление не сулило добра.

— Что ему понадобилось в училище? — с нарастающей тревогой повторил вопрос профессор.

— Не знаю. Я долго ломал над этим голову. Видишь ли, Евлампий Тихонович проявил довольно странное любопытство к нашим помещениям; он обошел все классы и кабинеты. Между прочим, он хвастался тем, что Траверсе выдает за него замуж красавицу француженку.

— Что за нужда пересказывать пьяные бредни?

— Нет, Иван Петрович, Путихов был совершенно трезв и, надо думать, не врал. Когда он уже ушел, я вспомнил историю с гувернанткой маркиза Шарлоттой. Помнишь, Саша Попов нам о ней рассказывал?

— Как же, конечно, помню. Мы еще очень жалели эту молодую девушку. Неужто она могла согласиться выйти замуж за такого мерзкого человека, как Путихов?

— По-видимому, она вынуждена была пойти на этот шаг. Все очень просто: Шарлотта сыграла свою роль и не нужна больше маркизу. Чтобы избавиться от нее, Траверсе выдает ее замуж за первого встречного. Таких браков у нас много.

— Что еще говорил Евлампий?

— Он сказал, что в новом году суммы на содержание училища не будут увеличены. Проект штатов Путихов прячет у себя.

— Господи, какой негодяй! — Гроздов беспокойно зашагал по навощенному паркету. — Нет, с меня довольно! Я поеду в министерство и заявлю самый решительный протест.

Прищурив глаза, Разумов ласково созерцал худые щеки и лысеющую голову друга Он искренне любил этого слабого здоровьем человека, связавшего с училищем все свои горести и радости. Сколько незаслуженных обид наносили ему Путихов, Гагарин, Апацкий, а он безропотно сносил все и продолжал трудиться.

— Где уж тебе, Иван Петрович, бороться с министром, — грустно улыбнувшись, сказал корабельный инженер. — И перестань расстраиваться, все будет хорошо. Какую бы мрачную пору ни переживало училище, ты его не покинешь, а с тобой оно не пропадет.

 

2

Разумов уехал. Проводив его, Гроздов не переставал думать о Путихове. Никогда у профессора не было более подавленного настроения, никогда он не чувствовал себя таким беспомощным, как в эти хмурые декабрьские дни, полные ожидания надвигающейся грозы. И она вскоре разразилась.

В середине второй недели из канцелярии министра пришла бумага. Гроздову предписывалось немедленно явиться к директору морского кадетского корпуса со списком учителей школы корабелов.

Восьмидесятилетний адмирал Петр Кондратьевич Карцов встретил профессора дружелюбно и показал ему докладную записку, при чтении которой у Гроздова болезненно сжалось сердце. Записка гласила:

«Состояние училища корабельной архитектуры показало на опыте предположенную для службы пользу, а при дальнейшем рассмотрении состава сего заведения открывается сугубая польза присоединить оное к морскому кадетскому корпусу, где и многие части наук преподаются те же самые; и прекратятся издержки на разных чиновников, кои при таком перемещении училища в корпусе окажутся ненужными».

— Кто это написал? — спросил Гроздов дрожащим голосом. — Вы же понимаете, ваше превосходительство, что училище чуждо кадетскому корпусу и пользы от присоединения не будет ни тому, ни другому.

Адмирал промолчал. Тряхнув колокольчиком, он приказал вошедшему адъютанту вызвать к нему инспектора классов. Затем он обратился к Гроздову.

— Ты безусловно прав, профессор. Если бы министр спросил мое мнение, я бы ему ответил то же самое. Нам трудно, почти невозможно принять училище. В корпусе и без того страшная теснота, — ведь недавно мы перенесли два пожара и лишились многих помещений. Кроме того, по новому штату нам положено иметь семьсот кадетов вместо пятисот. Э, да чего там, скажу прямо: твою школу мне навязывают.

В дверь постучались. Вошел инспектор классов Марко Филиппович Гаркавенко. Отрапортовав адмиралу, он дружески поздоровался с Гроздовым и сел рядом с ним.

— Ваше превосходительство, — обратился он к адмиралу, — вы просмотрели список учителей?

Гроздов достал из папки список и передал его директору. Отметив карандашом несколько фамилий, Карцов сумрачно сдвинул седые косматые брови.

— Да тут и исключать некого, надобно почти всех переводить в корпус. Погляди-ка, Марко Филиппович.

Теребя пышные, начинающие седеть усы, инспектор классов медленно читал фамилии учителей. Чем дальше он углублялся в список, тем более мрачнело его смуглое, казавшееся необыкновенно суровым лицо. Он отбросил бумагу на стол и сердито заговорил, пересыпая речь украинскими словами:

— Хай вин сгине, той проклятый француз. Выдумал чертяка на нашу голову: «…от сего слияния отечеству польза, ибо науки в корпусе те же самые, что и в училище, преподаются». Не можно кадетов и корабелов совместно учить, кроме как по рисованию, французскому языку и танцеванию. А где я классы возьму, Петро Кондратьевич? Нема у меня классов, хиба тилько учить корабелов ночью, когда кадеты спать будут.

— Не годится, Марко Филиппович, ломать установленный годами порядок. Корабелы будут целый день шататься по корпусу; от сего разброд пойдет и учителям великое неудобство. Пусть занимаются в том помещении, которое мы отведем им для жилья.

— Ваше превосходительство, кроме той полуподвальной комнаты, где мы храним капусту, другого помещения мы корабелам дать не можем. Что касаемо квартир для учителей, то даже профессору Гроздову придется в оной отказать.

— Еще загвоздка, — с досадой сказал Карцов. — Где ж они будут жить? Свободные квартиры сейчас в Петербурге большая редкость и ценятся на вес золота. В столице полно москвичей, хлынувших сюда после пожара двенадцатого года. А как у тебя, Иван Петрович, денежные дела?

— Хорошего мало, ваше превосходительство. Финансы училища сильно расстроены. При двадцати одной тысяче годового содержания оно только за минувший год задолжало восемь с половиной тысяч рублей. Да еще учителям не уплачено жалование за три месяца.

— Час от часу не легче, — уныло пробормотал директор. — Сей дефицит на наш горб ляжет.

— Не возьму в толк, Петро Кондратьевич, — заметил Гаркавенко, — как это маркиз Траверсе, при своей копеечной скупости, не потребовал от директора Лебрюна объяснений по перерасходам?

Адмирал усмехнулся, скривив красные, точно чужие на старческом лице губы.

— Что же тут удивительного, ежели директором училища состоит его друг? Маркиз и сейчас приказал не лишать Лебрюна его жалования. В высочайшем повелении сказано: «…он будет иметь инспекцию по части кораблестроительной архитектуры». По всему видно, что министр не преследовал тех экономических целей, о которых он пишет в своем докладе государю. Для него это лишь предлог.

— Так что же побудило его затеять всю эту историю? И почему такая спешка? — не успокаивался Марко Филиппович.

— Не знаю, ничего не знаю. Вся его затея бессмысленна и непонятна. Единственно, чем можно объяснить присоединение училища к корпусу и спешность, с какой приказано сие произвести, это тем, что министру понадобилось помещение на Екатерининском канале.

Гроздов вспомнил о Путихове, и его внезапно осенила догадка. Здание будет отдано Евлампию и Шарлотте. Маркиз скуп и, конечно же, не захотел тратить своих денег на гувернантку, пусть она даже и заслужила их. А тут Путихов, вероятно, подсказал ему такой выход, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Это и решило судьбу училища! Иван Петрович ясно представил себе будущее школы, и глаза его наполнились слезами.

— Ваше превосходительство, — начал он, и в голосе его послышались такие щемящие сердце нотки, что Карцову стало не по себе. — Ваше превосходительство, — повторил Гроздов, — вы сами находите действия министра бессмысленными, почему же вы не воспротивитесь им?

Адмирал опустил глаза, беззвучно пошевелил губами и смущенно сказал:

— Признаюсь, я даже не пытался этого сделать. Спорить с маркизом Траверсе бесполезно, — на его стороне граф Аракчеев, — стало быть, и государь.

На следующий день, десятого декабря, началось выселение учителей и учеников из трехэтажного здания старинной архитектуры на набережной Екатерининского канала. Новый, 1817 год воспитанники школы корабелов встречали в тесном подвале на 12-й линии Васильевского острова.

Десятилетнее пребывание в стенах Морского кадетского корпуса было для училища самым мрачным временем в его более чем полуторавековой истории. Лишь благодаря заботам скромного, самоотверженного труженика, Ивана Петровича Гроздова, оно продолжало существовать, сохраняя дух и традиции профессора Гурьева.