1
В конце XVIII века русские военные корабли строились плохо, из сырого, негодного леса. Корабельные мастера — обрусевшие немцы — стремились лишь к одной цели — наживе. Согласно указу Петра, к ним приставлялись ученики из молодых, расторопных плотников, но только самородкам, обладавшим поистине недюжинным талантом, удавалось стать мастерами.
Много мытарств испытал в Петербургском адмиралтействе Александр Семенович Кагасанов за два с лишним десятка лет пребывания в учениках. Труден, ох труден был путь от топора к лекалу, от плотника до архитектора. И, пожалуй, не избежал бы он участи сотен других русских умельцев, если бы вовремя не перебрался в Херсон, где заботливый глаз адмирала Федора Федоровича Ушакова, бывшего тогда капитаном 2-го ранга, заметил выдающиеся способности молодого мастера.
Точно далекий сон вспоминает сейчас Александр Семенович день, когда он сдавал два новых корабля, прославивших его имя на весь мир. Он стоит одиноко перед группой враждебно настроенных людей, в напудренных париках и богатых камзолах. Громче всех кричит высокий англичанин с маленькой головой на длинной шее. Это известный корабельный мастер.
— Катасанов есть негодяй! Он портил много ценный лес. За такой постройка в Англии он имей тюрьма.
— Ваше превосходительство, — кричит другой человек, — оба корабля при первом залпе сделают поворот овер-киль.
— Ха-ха-ха! — гогочет пожилой офицер, с красным носом и отекшими щеками. — Поперед того, как корабли перевернутся, бомбардиры задохнутся в закрытой палубе от пороха и дыма.
Командир Черноморского флота, граф Марко Войнович, делает несколько шагов к Катасанову.
— Говори же, скотина! — рычит он. — Говори, болван, — кто позволил против правил, испокон века установленных, корабли строить? Не сам ведь ты своим мужицким умом додумался «Святого Петра» и «Захария» уродовать.
— Сам, ваше сиятельство.
— А кто прожекты подписывал, кто самовольство разрешил?
Катасанов молчит. Пытаясь унять усиливающуюся дрожь в коленях, он переступает с ноги на ногу. К группе быстрым шагом приближается капитан 2-го ранга, с умным и энергичным лицом. Он становится рядом с корабельным мастером.
— Это я, господа, разрешил Катасанову строить корабли по-новому. На проектах «Святого Петра» и «Захария» стоит моя подпись, моя — Федора Ушакова. Молодой мастер достоин больших наград. Он прикрыл шкафут и соединил корму с носом. Сие составляет великое удобство для управления парусами и для других палубных работ. А наипервейшая польза от его нововведения — в закрытой батарее, что позволяет прибавить значительное число пушек.
— Погоди, Федор Федорович, — перебивает Ушакова граф Войнович, — мастер не о пользе пекся, а из корысти число пушек добавил, чтобы за постройку кораблей поболее денег получить.
— А хоть бы и так, господа, — спокойно продолжает Ушаков. — Однако польза для флота неоспорима. Я уже доложил светлейшему князю Потемкину о необходимости строить по-новому все русские корабли.
…И вот сейчас, убеленный сединами корабельный мастер, в генеральском мундире, стоит на самом верху служебной лестницы. С воцарением на престол Павла Первого Комиссия по преобразованию флота назначила его главным по надзору за кораблестроением, присвоила давно забытое почетное звание обер-серваера.
Нелегко привыкнуть к сырому петербургскому климату после солнечной Тавриды. Мучительные приступы подагры все чаще заставляют Александра Семеновича отсиживаться дома. Здесь, в тесном кабинете, генерал принимает чиновников, рассматривает чертежи, подписывает важные бумаги.
В этот хмурый августовский день боль в пояснице и суставах с самого утра не давала Катасанову покоя. К вечеру боль немного стихла, и он принялся разбирать бумаги на письменном столе. Среди них было немало жалоб на плохое строение кораблей. Один флагман сообщал, что из шести судов его отряда, вышедших в крейсерство в прошлом, 1797 году, теперь ни одно не годно к плаванию. Другой доносил, что корабль «Елизавета», плававший менее трех месяцев, совсем рассыпался по причине худых креплений.
Укладывая жалобы в папку, Катасанов усмехнулся: «Углядишь, пожалуй, за строением, когда оно отдано на откуп казнокрадам и немцам. Кто строил „Елизавету“? Немец Кольман. А сколько таких Кольманов в Петербурге? Только стань им поперек дороги, вмиг сомнут, косточек не соберешь».
В передней послышался шум голосов. Один из них принадлежал жене Катасанова — Евдокии Федоровне, другой — титулярному советнику Евлампию Тихоновичу Путихову. Помощник корабельного мастера Путихов управлял канцелярией генерала, выполнял все его поручения по частным подрядам на строительство купеческих судов, был ловок и пронырлив. Александр Семенович ценил своего подмастерья и передоверял ему самые важные дела.
Семеня короткими ножками, туго затянутыми в клетчатые брюки, Путихов вошел в кабинет в сопровождении Евдокии Федоровны.
— Дозвольте побеспокоить, ваше превосходительство, — пропел он, отвесив низкий поклон. — Как изволите здравствовать?
— Послушай, Александр Семенович, какую он новость принес, — возбужденно перебила его Евдокия Федоровна, рыхлая, молодящаяся женщина лет пятидесяти пяти. Она была в курсе всех дел мужа, знала большинство его подчиненных и бесцеремонно пользовалась их услугами. Особенно благоволила она к Путихову.
— Выкладывай, подмастерье, что там еще за новость? — Катасанов с любопытством поглядывал на Путихова.
— Ведомо ли вам, ваше превосходительство, что двадцатого сего месяца состоялось высочайшее утверждение нового училища корабельной архитектуры? — спросил Евлампий Тихонович, доставая из папки документы.
— Я слышал об этом. Праздная затея. Испокон века корабельному мастерству учились на верфях. И никто из учеников об университетах не помышлял, с высшей математикой знакомства не водил.
— Истинно так, ваше превосходительство. Токмо указ об училище императором уже подписан. Сказывают, его величество строго-настрого приказали открытие произвести не позднее ноября.
— Мне-то что до этого? — равнодушно отозвался Катасанов.
— Так ведь вы, ваше превосходительство, как обер-серваер, назначены директором оного училища. Я уж вам и документы привез, — устав, штаты и прочее.
— Вот одолжил! С недорослями хлопот не оберешься. Дай-ка сюда бумаги.
Генерал недовольно поджал губы и углубился в чтение. Евдокия Федоровна подступила к Путихову.
— Скажи, Евлампушка, а какая нам выгода от его директорства?
— Я полагаю, Евдокия Федоровна, выгода немалая. Перво-наперво, казенная квартира с дровами и свечами. Хоромы отменные, я сам ездил смотреть.
Генеральша подалась всем своим корпусом вперед:
— Скажи, батюшка, — а где находится та отменная квартира?
— Место хорошее, Евдокия Федоровна, на Екатерининском канале, чуток не доходя Харламова моста, близ церкви Николы Морского. Дом тот морское ведомство у наследников генерала Бухарова купило для служителей церкви. Ныне приказано его под училище переделать. Зодчий Чарльз Камерон там уже и работы начал. Я ему от имени их превосходительства приказал девять лучших комнат во втором этаже для вас приготовить.
— Молодец, Евлампушка! Только ведь ежели по соседству отроки будут жить, и хоромам не обрадуешься… А генералу покой нужен, сам знаешь.
— Справедливо изволили заметить, Евдокия Федоровна.
Беспокойства не миновать. Кабы мне генерал дело сие поручил, я бы учеников начисто от вас отгородил. Остатние три комнаты, что на втором этаже по соседству с вами, можно кому-либо из помощников их превосходительства отдать. Лестница туда особая, по левую сторону фасада. Первый этаж надобно под квартиры учителей перестроить. А само училище может на третьем этаже располагаться, со своим ходом по черной лестнице, чтобы ученики и носа не совали на набережную канала.
— Отлично придумано, — обрадовалась генеральша. — Ну, а еще какие выгоды?
— Еще, Евдокия Федоровна, директору тысяча рубликов жалованья положена. Помимо того, училищный эконом завсегда свежие продукты доставлять может, и мясо, и рыбу…
Катасанов, закончивший изучение документов, с сердцем швырнул их на стол и засуетился.
— Евдокия! Мундир, парик, живо! Не дам я адмиралу Мордвинову новый хомут на мою шею надеть.
— Куда это, батюшка, засобирался? Ежели в адмиралтейств-коллегию, не забудь адмиралам насчет квартиры напомнить. Как хочешь, а я в этой дыре больше оставаться не желаю.
— Завела шарманку. Что ж поделаешь, коль в Питере по нашим средствам лучше, чем эта, не сыщешь?
— А может, не надо искать? Дают же тебе казенную при училище.
— Отстань! Мало разве у меня хлопот без этого? — крикнул Кагасаков и стукнул кулаком по столу.
— Не шуми, Александр Семенович, кричать и я умею. Сам знаешь, сколь проку от твоих хлопот. Радовалась я, как сюда ехали, думала, генеральшей буду — почет, богатство. Где оно то богатство, генерал? Титулярному советнику в житье позавидуешь.
— Да пойми ты, дурья голова, не могу я на части рваться. И за адмиралтейством смотреть, и купеческие корабли строить, чтобы твою ненасытную жадность утолить.
— Ох изверг! Как был из подлых людишек, таким до гроба останешься.
Старуха подбежала к чертежному столу и злобно ткнула пальцем в изображение огромного корабля.
— Вот он, красавец твой 130-пушечный. Небось, три года на него ухлопаешь, а по три целковых с пушки получишь. Не велика корысть. От купеческих судов куда более выгоды.
— Чего ты от меня хочешь? — устало спросил Катасанов, опускаясь в кресло. — Людей бы постеснялась.
— Чего хочу? Тысяча рублей директорского жалования на дороге не валяется. А наипаче того квартира.
— Дура баба; да я бы сам не противился, ежели бы мог управиться. Училище на сто учеников рассчитано, да учителей с десяток, да поваров, хлебников, квасников и прочих работных людей человек двадцать. К тому большое хозяйство потребно, а стало быть, и забота.
— Ваше превосходительство, дозвольте мне сказать, — пользуясь секундной паузой, вставил Путихов. — Не след вам от директорства отказываться. Сим государев гнев на себя навлечь можно. — Путихов понизил голос до шепота и продолжал: — Чай, сами знаете, сколь много петербургских чинов в Сибирь сослано. А хлопоты по училищу мне передайте. Живота свово не пожалею для блага и спокойствия вашего.
Вспыльчивый Катасанов обладал вместе с тем и быстрой отходчивостью.
— А что, Евдокия Федоровна, об этом стоит, пожалуй, подумать?
— И думать нечего! — затараторила генеральша. — Евлампий Тихонович человек с головой, старательный, богобоязненный. А что выпивает, так ведь кто этим делом не грешен…
— Покорно благодарю, Евдокия Федоровна, — довольно произнес Путихов, целуя у генеральши руку.
— Быть по сему! Берись, Путихов, за дело. Вот тебе документы, по ним и действуй. Тут все изложено.
— А будет ли мне должность какая в училище, ваше превосходительство?
— Должность тебе найдем. — Катасанов подумал секунду. — Сумеешь ли ты, Евлампий Тихонович, учить юнцов составлению чертежей либо началам корабельной архитектуры?
— Дело сие не хитрое, ваше превосходительство.
— Ну, раз для тебя оно не хитрое, на штат учителя и поставим. Жалованье, кажись, пятьсот рубликов в год.
— Благодарствую, ваше превосходительство, премного благодарствую.
— Где же ты, Евлампий Тихонович, учителей отыщешь? Ох, трудное это по нашим временам дело! Съезди к директору Морского Кадетского корпуса — адмиралу Карцеву. Авось он тебе кого из мичманов либо гимназистов даст.
— Слушаюсь, ваше превосходительство.
— А теперь иди да старайся меня не тревожить. Особо важные бумаги копи и раза два — три в месяц мне на подпись приноси. А явится в том необходимость, и сам за директора подмахни.
Путихов вышел. Закрывая за ним двери, Евдокия Федоровна еще раз напомнила:
— Смотри, Евлампушка, чтоб генеральские комнаты, как давеча говорил, к ученикам касательства не имели. Недоросли у тебя, наверно, поозорнее бурсаков будут, а я их страсть как боюсь.
— Не извольте беспокоиться, Евдокия Федоровна, все в лучшем виде сделаю.
2
Покинув невзрачный домик генерала, Путихов расправил спину и высоко поднял голову. Титулярный советник был тщеславен. И шутка ли, начальствовать над училищем с полутора сотнями человек, распоряжаться огромными казенными средствами, из которых изрядную толику можно положить в свой карман?! Генерал ни во что вмешиваться не станет. Старик все еще живет в мире своих прожектов. Сейчас он задумал построить такой большой корабль, какого ни в одной стране нет. И пусть строит, на это уйдут года три, если не больше. Да и в адмиралтействе у него дел по горло. Скорей бы только открыть училище! Придется немало потрудиться, зато работа окупится с лихвой. Уж коль выпала козырная карта, нужно не зевать, не дать промаху.
Удачу требовалось отметить.
Евлампий нанял извозчика и поехал на Благовещенскую площадь, в излюбленный кабачок, где днем и ночью околачивались мелкие чиновники, непризнанные художники и артисты, прогоревшие купцы и тому подобные люди.
Вскоре он уже сидел в кругу собутыльников и, разгоряченный вином, с важностью разглагольствовал:
— Тыщами буду ворочать. Кликну клич, со всего Питера ко мне купцы сбегутся. Подрядчики на сукно — раз, на сапоги — два, на дрова — три, на шитье мундиров, на посуду, на свечи, на бумагу всякую… Черт-те знает, сколь подрядов могу раздать.
У пьяных дружков подмастерья алчно разгорелись глаза. Они будто и впрямь видели перед собой кучу казенных червонцев, — протяни только руку, не ленись, загребай. Евлампий свой человек, в обиду не даст.
— Эй, кому в службе нужда? Всех беру под свое начало! — продолжал выкрикивать Путихов.
— Меня, Евлампий Тихонович, прими, уж так-то стараться буду, — заискивающе пробасил бывший акцизный чиновник Козлов, выгнанный со службы за кражу казенных денег.
— Тебя? Ладно, принимаю. Будешь ты, Козел, учителем рисования и чистописания. Четыреста рубликов в год, квартира казенная и прочее. Доволен?
— Премного, премного, Евлампушка. Отличный ты человечище, дай тебе бог здоровья, — икая бормотал Козлов.
Вдруг, хлопнув себя по лбу, он уставился на Путихова: — однако ж учителем рисования вроде не сподручно… Ни разу до сей поры художеством не занимался, разве что чертиков в малолетстве чертил.
— Ништо, не робей, — хихикнул Путихов. — Дело сие не хитрое, я тебя научу кораблики малевать. Ну, а ты, Редкозубое, пошто ко мне не просишься? Ты в пажском корпусе словесность преподавал, кому как не тебе карты в руки? Пойдешь ко мне в учителя?
Человек, к которому обратился Путихов, сидел на краю стола, уронив лохматую седую голову на ладони. Крупные слезы катились по его опухшим от пьянства щекам. Дрожащими руками он налил стакан водки и залпом выпил его.
Шесть лет тому назад по приказу Екатерины II Редкозубой был посажен в Петропавловскую крепость. Причиной послужило чтение на уроке книги Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Когда на престол вступил Павел, то из ненависти к матери он освободил многих заточенных ею узников. Редкозубов вернулся домой, к умирающей от чахотки жене и малолетней дочери Наташе. После смерти жены учитель запил и был не в состоянии давать даже частные уроки. Он проводил целые дни в кабаке в ожидании, когда кто-нибудь напоит его водкой. По вечерам за ним приходила Наташа и уродила домой.
Как низко ни пал Редкозубов, но его высокая образованность все еще вызывала у завсегдатаев трактира чувство уважения к нему. Путихову очень хотелось, чтобы учитель, настоящий учитель, в котором он сейчас так нуждался, принял его предложение.
— Что же ты молчишь, Редкозубов? Пойдешь ко мне служить? — снова спросил он.
— К тебе не пойду. Ты ничтожество. Хорошее, доброе дело поручили, а зря. Погубишь ты его в зародыше.
— Да как ты смеешь! — заревел Козлов. — Сколько раз на деньги Пугихова угощался.
— Проси прощения, сукин сын! — пропищал Спирндоныч, щуплый лысый человек с бабьим лицом.
— Пусть просит прощения или убирается к дьяволу! — раздались возгласы.
Редкозубов, шатаясь, подошел к Путихову, упал на колени и прильнул губами к его руке. До такой степени унижения учитель еще никогда не доходил, и многим присутствующим стало неловко. Зато Путихов сиял от гордости. Довольный тем, что все видели, как Редкозубов целует ему руку, он поднял учителя, налил ему водки и дружелюбно сказал:
— Не ломайся, Андрей Андреевич, иди ко мне служить. Худо тебе не будет, пятьсот рубликов в год жалованья, квартира казенная с дровами и свечами.
— Как я работать буду? — заколебался Редкозубов. — Без водки не могу и дня прожить, а пьяному на урок ходить совестно. Нет, конченный я человек.
— Эко горе! А есть ли на свете такие учителя, что водки не пьют? Умозрительные науки, видать, в горючей пище большую нужду имеют. Стало быть, по рукам?
— Что ж, я не против, — согласился Редкозубое.
— Меня, Евлампий Тихонович, призреть надобно. Ни крова, ни работы, совсем сиротинушка пропадаю, — затянул Спиридоныч, почесывая голый череп. — Однако ж в учителя не пойду. Ищи мне должность такую, чтобы токмо водку пить, пирогами закусывать да картишками баловаться.
Собутыльники смеялись. Путихов, хохотавший больше всех, одобрительно произнес.
— Ай да Спиридоныч! Уж ты бы заодно и чин статского советника запросил. Куда бы тебя определить? Читать и писать ты умеешь?
— Ладушки-складушки некогда учил, а ныне вовсе из памяти выветрились.
— Ладно, подумаем… Может, учеником тебя зачислю…
Снова раздался оглушительный хохот.
— Господа! — закричал вдруг Евлампий, привлекая всеобщее внимание. — У кого недоросли дома без дела ходят, милости прошу ко мне, в училище корабельной архитектуры.
Путихова мигом окружила толпа. Он едва успевал отвечать на многочисленные вопросы. Один за другим следовали тосты и здравицы в честь нового директора. Попойка продолжалась до поздней ночи.
3
В последующие два месяца титулярный советник развил кипучую деятельность: подбирал работных людей, закупал инвентарь, договаривался с купцами и подрядчиками, обзаводился хозяйством. Он торопил зодчего Камерона с перестройкой здания, конюшен и амбаров, хлопотал о переводе из Морского кадетского корпуса учителей, вербовал учеников.
Корпус выделил ему трех преподавателей, от которых давно хотел избавиться. Это были: мичман Семен Апацкий, поручик Константин Дубров и коллежский асессор Карл Дейч.
Апацкий, будучи воспитателем класса, запорол насмерть кадета, с трудом избежал суда и был рад переметнуться в училище корабельной архитектуры. Учитель английского языка Дубров одержим был страстью к картам. Он навязывал игру всем, кто попадался под руку: учителям, ученикам, дядькам и другим служилым людям. Под стать этим двум был и учитель арифметики немец Дейч. Косноязычие и невежество Карлуши, как его звали в корпусе, служили предметом постоянных насмешек кадетов. С четырьмя действиями арифметики он еще кое-как справлялся, а в дробях путался, как в дремучем лесу. Он попал в учителя по протекции одного знатного соотечественника и держался на службе только благодаря ему.
Как ни старался Путихов закончить всю подготовительную работу к намеченному сроку, все же он вынужден был доложить Катасанову, что открытие училища придется отложить на неопределенное время.
— Гляди, Евлампий Тихонович, не снести нам головы, коль повеление императора нарушим, — разволновался не на шутку Александр Семенович, представив себе гнев сумасбродного царя. — В лепешку разбейся, а училище в существо приведи. В чем у тебя загвоздка-то? Иль с домом не ладится?
— Про то беспокойства нет, ваше превосходительство. В дом хоть завтра въезжай. И для вас княжеские хоромы приготовлены. И хозяйство большое заведено…
— Да не тяни ты за душу, Христа ради, говори, — в чем расстройство?
— Не можно недорослей собрать, ваше превосходительство, ежели устава придерживаться.
— Вот те на! Сотни учеников в Питере не набрать?!
— Извольте сами в устав заглянуть, ваше превосходительство.
Путихов подал Катасанову устав училища и длинным черным ногтем подчеркнул три строчки. Александр Семенович поспешно достал очки и пробежал подчеркнутое:
«… детьми хороших дарований и остроты разума, честных родителей, находящихся на строении кораблей».
Генерал вопросительно посмотрел на Путихова.
— Мудришь, Евлампий; аль мало на верфях обремененных детишками честных людей?
— Беда в том, ваше превосходительство, что грамотных отроков у мужиков и ремесленников найти не можно.
— Навербовал же ты половину комплекта, постарайся найти и остальных. А устав — пустое дело. Мало ли чего начальство пишет! Был бы счет.
— В столь короткий срок мне не собрать потребного числа учеников. Один выход — детей от мастеровых силой забирать.
Катасанов отрицательно покачал головой.
— Нет ли другого выхода, Евлампий Тихонович? Не лежит у меня душа к тому, чтобы учеников силком в училище тащить.
— Как вам будет угодно, ваше превосходительство.
Вошел дежурный чиновник и выжидательно остановился на пороге. Генерал повернул к нему голову.
— Ваше превосходительство, тут к вам от адмирала Мордвинова пришли…
Писарь собрался еще что-то сказать, но Катасанов нетерпеливо бросил короткое: «Проси!»
Александр Семенович сел за стол. Путихов поднялся, намереваясь уйти, но генерал кивком головы приказал ему остаться.
К удивлению обоих, на пороге показались два мальчика. Озираясь по сторонам, они остановились неподалеку от двери.
— Так это вы от адмирала Мордвинова? — спросил Катасанов, с любопытством разглядывая загорелые лица ребят.
— Мы, господин генерал, — настороженно откликнулся Ваня Осьминин.
— Нам велено передать генералу Катасанову, — заговорил Саша Попов, — что посланы мы учениками в училище корабельной архитектуры. Вот, сударь, записка от адмирала.
— Что ты говоришь? Да подойди ближе, не бойся.
Саша подошел к столу и громче повторил фразу.
— Вот видишь, Путихов, — обрадовался Катасанов, — а ты учеников не можешь набрать.
Генерал прочел записку Мордвинова и с улыбкой обратился к мальчикам:
— Что же вы так долго не приходили?
— Мы, сударь, уж много дней к вам ходим, да все никак не найти вас было.
— Так, так, господа. Ну-с, удостойте доложить, кто вы, где живете и от каких родителей сбежали?
— Сирота я, господин генерал, Поповым меня зовут, его Осьмининым. С Охты мы…
— Из Охтенской слободы? А есть ли у вас там прияли?
— Почитай, все слободские хлопцы, господин генерал.
— А можешь ты со своим дружком привести к нам еще мальцов, желающих учиться?
— Можно, сударь, приведем. У нас таких ребят, что по учению скучают, много.
— Ваше превосходительство, — вставил Путихов, — осмелюсь вам напомнить, что юнцы должны уметь читать и писать.
— Найдутся такие, — уверенно заявил Саша.
— Забирай, Путихов, недорослей и ступай с ними на Охту. Только сперва одень их в мундиры да бравый вид придай, чтобы не хуже, чем у кадетов, был, всем ребятам на зависть.