Когда все работы на полях кончались — хлебные снопы были свезены и обмолочены, овощи засолены в кадушках, в кладовых на зиму запасены окорока диких свиней — вепрей — долгими зимними вечерами к Завидичам набивалась полная изба: послушать россказни деда.

Старик Завидич слыл выдумщиком, сказочником. Хотел он своими рассказами не только позабавить соседей, но и прельстить внуков, чтобы те гордились родным городищем, не помышляли об уходе.

Дубок устраивался поближе к светцу с пучком горящих берёзовых лучин. Без дела не сидел: резал дерево, плёл сеть.

Непоседливая Милава норовила ускользнуть к подружкам, покидаться во дворе свежими снежками, но дед от порога тянул её за подол обратно:

— Присядь рядом, Милавушка! Уважь деда.

Сказ его тёк медленно, но всё-таки неизмеримо быстрее, чем проходили века, пока двигались витьбичи к своему холму.

Были они сначала племенем безымянным и шли издалека, с Чёрных гор. Высоки, заросли тёмным лесом те горы, оттого и назывались Чёрными.

Тогда ещё деревья не онемели, как ныне, лес был живой: ветви у дерева — руки, маленькие сучки — пальцы. Старались деревья удержать людей в лесу.

Но люди хотели увидеть новые земли и уходили от деревьев без жалости.

Была в племени девушка по имени Радуница. Всё ей казалось интересным. Пчела ли загудит — обернётся вслед. Дым чужого костра увидит — подойдёт, познакомится. Всё ей хотелось знать. И так она была умом быстра, лицом пригожа, что деревья ей говорили: «Останься с нами, будь белой берёзой или серой ивушкой. Мы тебя от ветра укроем». Звери вторили: «Живи золотой косулей между косулями или с рысями, как быстрая рысь. Мы тебя не обидим!» А чужие люди просили: «Будь женою любимой, сестрой названой, дочерью милой!» Но она лишь благодарила и догоняла своих. Однажды спохватилась, что племя далеко ушло: ни следов на земле, ни голосов не слышно. А лес вокруг частоколом сомкнулся. Испугалась девушка, горько заплакала. Стала петлять между деревьями, огибать колючие кусты. Так бежала, что слёзы, которые она лила, еле-еле за нею поспевали, сначала ручейком, а потом рекою. И кружила та река по девичьим следам, как кружево, вилась витьбою, изгибалась да выворачивалась на поворотах.

А когда девушка догнала своих соплеменников, увидели люди, что плывёт за нею по речной воде ель-суковатка (соха по-нашему) и колода-борть, полная мёду. Лесные подарки.

— От той поры, — закончил дед Завидич свой рассказ, — мы, витьбичи, рыхлим пашню, и она нас кормит. Здесь наша земля. Полочане селились по Полоти, витьбичи по Витьбе. Так и будет до конца времён!

— Дивно, — шептала Милава. — Может, и вправду лучше витьбянского края нет?

А про себя думала: отчего же тогда не возвращается домой Братило? Не худо ли ему там, на чужой стороне?

Чем старше становилась Милава, тем чаще вспоминала брата. Проезжих людей, что шли рекою от греков в варяги, спрашивала: не встречали ли где Братилу Тишатича из рода Завидичей? Тайком выходила на берег, заслоняла глаза ладошкой от яркого солнца, вглядывалась в южную сторону: не плывёт ли на чужеземной ладье её брат?

Поверяла буйному ветру горькие жалобы: «Где ты, братушка? Вспоминаешь ли своих кровных — нас с Дубком да старого деда?..»

Ветер подхватывал Милавин голос, мчал его в чужие пределы. Может, и услышит дальний зов скиталец?