(Повесть о древних славянах-антах)

Рисунки М. Петрова

Место, где человек родился, он называет родиной. Страна, издавна заселённая дедами и отцами, становится ему отчизной, отечеством.

Мы живём на русской земле и считаем её своей по праву. Но ведь и до нас здесь обитали люди, и для них она была родиной!

Предки наши — славяне в стародавние времена назывались по-разному: россы, анты, сколоты… Они первыми прорубались с топором в руках сквозь дремучие леса, давали рекам свои названия, расчищали пашни. И всегда держали наготове копьё с костяным — а позже железным — наконечником, лук с калёными стрелами. Земля не была миролюбивой. То с востока наваливались кочевники-гунны. То от западных пределов двигались германские племена — свирепые готы. Анты-пахари вели с ними долгие войны.

 

ЧЕТВЕРО НА РЕКЕ

Однажды, в пору предлетья, по извилистому руслу лесной реки плыли четыре тяжело гружённых челна. Их поклажей были кожаные мешки с драгоценным куньим мехом, кадушками мёда прошлогоднего сбора, да ещё воск, да веприные окорока, копчённые в ольховом дыму, да сушёный боровой гриб.

Четверо кормщиков были из племени дебрян, Белай, Новко и Познан — с одного городища. Распуга пристал уже по дороге. Молод он годами, но крепок мышцами. Звериные шкуры, что добыты за год, родичи-охотники доверили ему без опаски. Голос у Распуги такой зычный, грубый, что, бывало, и птицы падали с веток! Любое зверьё распугает!

В те времена имя давалось человеку дважды. Младенца называли с ласковостью Мизинчиком, Пташкой, Подарочком, Лебедёнком. Когда в отроке начинал проявляться нрав, становилось видно: умён он и шустр либо уродился тугодумом и увальнем. Тогда и прилеплялось другое имя, данное по его нраву.

Белай ещё в малолетстве был тих, задумчив. Вырезал из бузинных веточек дудочки. Светлые волосы, подхваченные поперёк лба лычкой, падали ниже плеч.

Про старого Познана шла молва, что он человек бывалый. Ходил речными путями к днепровским кручам, где речка Почайна впадает в Днепр. Возле лесистых холмов — через несколько столетий здесь встанет город Киев! — собиралось челноков и ладей видимо-невидимо. Вели торг. Иные поворачивали обратно к дому; другие пускались в плавание до самого моря. Греки-мореходы называли его Понтом Эвксинским — Морем Гостеприимным, анты-пахари именовали Красным или Красивым.

К Понту Познан не хаживал, но до днепровских порогов, где река делает крутой изгиб к востоку, добирался. Видел греческие быстроходные парусники и купеческие римские корабли, что спешили раньше других скупить по дешёвке славянское зерно. Про многое вызнал на своём веку Познан. Оттого и имя ему такое.

Безусый Новко ничем особым пока не выделялся. Он родился в тот год, когда его семья с великим трудом расчистила под пашню болотистый угол в лесу. Деревья сначала валили, потом жгли и в золу бросали зёрна. Славно уродила нови́на! Отсюда и пошла кличка младшему сыну: Новко да Новко…

Весь долгий день кормщики работали без устали. Гребли, отталкиваясь от мелей и перекатов шестами. Привычное дело, а к вечеру и у них от надсады ломило плечи.

Ещё засветло приставали к берегу, вытаскивали челны носами на песок. Разложив костёр, подкидывали в пламя еловые ветви. Верили, что смоляной дым охраняет от всякой нечисти.

Пока юный Новко ставил в омутке плетённую из ивовых прутьев вершу, чтоб за ночь набежал улов, путники варили в глиняном горшке просяную кашу.

Трое младших впервые покинули дом. Они во всём доверялись Познану. Тот охотно наставлял:

— Как выйдем к Днепру, поклонимся ему, изопьём водицы, так увидим при устье огороженное селенье. Издавна живёт здесь род из племени славнов. Славны — люди добрые, к пришельцам щедры: напоят, накормят досыта. Обольют горячие камни водой — попаримся всласть! Хозяюшки постирают нам рубахи, высушат на ветру. На Днепре всегда ветрено. А уж к вечеру непременно соберутся послушать наших рассказов, поплясать под музыку. Ты, Белай, не поленись, настрой гусли. Пусть знают, что и в дебрянском краю водятся игрецы!

 

НЕМАЯ ДЕВОЧКА

Лишь на четвёртые сутки изгибистое русло лесной речки расширилось, и над водой закружились днепровские чайки.

Познан напряжённо вслушивался: не донесётся ли от близкого городища петушиный крик? Время шло к полудню.

…Наконец речка сделала последний поворот, вынырнула из ивовых зарослей — и перед путниками открылся Днепр синими волнами.

— Обогнём косу — враз увидим городище! — радовался Познан.

То, что вскоре предстало их взорам, погасило улыбки. Частокол вокруг городища был сожжён, корьё на крышах обуглено. Поперёк узких проходов между жилищами лежали убитые. Кто мечом порублен, у кого из груди стрела торчит. Одежда со многих сорвана, женские бусы втоптаны в грязь.

Молча бродили дебряне, ища живую душу, — и не находили никого! Кое-где угловые столбы обрушились, загородили вход в землянку.

— Эй, есть тут кто? — окликал Распуга, заглядывая внутрь.

Ответа не было. Он поднял с порога детскую глиняную погремушку, внутри которой беззаботно перекатывалась горошина, и с немой яростью озирался по сторонам.

— Да здесь, никак, побывали готы, рыжие собаки! — воскликнул с удивлением Познан. — Ведь был слух, что князь Бус с готами нынче в мире?

Никто ему не отозвался. Княжеские дела мудрёные, что могли смыслить в них юнцы, живучи за тридевять земель?! Понурившись, они сидели на дубовой колоде.

— Что ж, — сказал Познан с глубоким вздохом, — мёртвых не воскресить. Похороним их хотя бы по нашему обычаю, чтобы волки и вороньё не растаскали сирые кости.

Они стали подбирать убитых. Бережно складывали тела на холме ряд к ряду. Обложили берёзовыми стволами, прикрыли сухими ветками, окопали широким рвом. Неглубокий этот ров тоже заложили всем, что могло гореть: соломой, поленьями, лесным сушняком, щепками, дрекольем. Подожгли сперва большой костёр, потом запалили малые костерки вокруг. Густой жёлтый дым скрыл от глаз погребальное место.

Подошло время трогаться в путь; солнце взошло.

Вдруг Новко насторожился: ему почудился слабый стон. Все четверо сбежались к обломкам жилища. Распуга подставил мощное плечо, поднатужился, приподнял обгорелое бревно. Новко ящеркой проскользнул внутрь. Выбираясь ползком, вытащил наружу девочку. Глаза у неё были закрыты. Голова моталась, как у неживой. Но кровь из ран ещё сочилась, и с губ слетали тихие стоны.

— Жива она, жива! — вскричал Белай, укладывая найдёныша на траву.

В кожаном ведёрке принёс воды. Познан острым ножом с горбатой спинкой отрезал косички, чтобы обмыть на затылке запёкшуюся кровь. Вправил вывихнутую руку. Несмотря на сильную боль, девочка не вскрикнула, не открыла глаза.

Путники смотрели на неё в некоторой растерянности: как им поступать дальше?

— Бросить бедняжку нельзя, — сказал Познан. — Довезём до ближайшего селенья и оставим у добрых людей.

Распуга поднял невесомое тельце, молча донёс до челна Белая.

— Если случится распря в пути, набегут готы, — проронил он своим обычным грубым голосом, — мы трое будем биться, а ты, Белай, спасай дитя.

Они сели на вёсла и стали бесшумно грести, хоронясь в береговой тени. На остановках накладывали найдёнышу свежую повязку из целебных трав, смазывали рану соком калины.

К вечеру на правом берегу возникло ожидаемое селенье. Оно оказалось пустым. Видимо, жителей предупредили о набеге готов. Все успели укрыться, унося имущество и угнав скот.

Дебряне заночевали в кустах, остерегаясь зажигать костёр. По очереди сторожили челны. Утром на заре двинулись дальше. Девочка всё так же безгласно лежала в челне Белая. Оборачиваясь, он смачивал ей губы водой.

На вторые сутки глаза у найдёныша приоткрылись. Все четверо склонились над нею в нетерпеливом ожидании.

— Чья ты дочь? — спросил Познан. — Что случилось у вас на городище? Как тебя зовут?

Девочка переводила взгляд с одного на другого, с усилием шевелила губами, но молчала.

— Да она же немая! — догадался Новко. — Слышит, понимает, а отозваться не может.

— От большого испуга это случается, — сказал Познан. — Со временем пройдёт. Не страшись, чадушко, тебя никто не обидит. Встретятся по пути хорошие люди — примут тебя в дом. Проживёшь не хуже других…

Девочка напряжённо вслушивалась и вдруг горько заплакала.

— Никому мы её не отдадим! — воскликнул с досадой Белай. — Суждено нам воротиться домой, и она будет с нами названой сестрицей. Поклянёмся, други, в вечном братстве, чтобы всем стоять за одного, а одному за всех! Оборонять слабых и сирых.

Распуга первым закатал рукав, сделал неглубокий надрез. Остальные последовали его примеру. Смешали свою кровь. Отныне они считались побратимами, а у славян это было святее, чем кровное родство.

— Ничего не опасайся, — сказал Белай найдёнышу, — в обиду тебя не дадим, пока сами живы!

Та доверчиво прильнула к его плечу.

— Добрая, добрая девочка, — проговорил растроганно Познан. — Все славны были добрыми людьми.

— Вот и пусть зовётся по своему роду, — предложил Новко. — Я её нашёл, мне ей и имя давать.

Так немая девочка стала Доброславой.

 

БУС НАЧИНАЕТ ВОЙНУ

Антский князь Бус возвратился от готского короля Эрманариха в глубокой задумчивости.

Последнее время анты жили с готами в относительном мире. Готы не мешали антам прибыльно торговать с Римом и лишь брали долю. Конечно, не малую! Но сейчас Эрманарих настойчиво требовал от славянского князя заверений в верности. «Услышишь мой зов, — твердил он, — и твои дружины должны ополчиться вместе с готами против врага».

Кто же угрожал готам? И чего так испугался король?

Век за веком в причерноморскую степь с её обильными травами накатывали, будто волны, кочевники. Сначала это были скифы, затем их сменили сарматы. Нынче нашествием угрожали гунны. Давно носились слухи о неуклонном продвижении кочевых орд со стороны Великой степи! После жестоких войн с Китаем полчища гуннов добрались до междуречья Урала и Волги, где остановились почти на двести лет. Возможно, они не стали перегонять свои табуны дальше, если бы не выпала долгая засуха. На глазах травяная степь превращалась в пустыню с песчаными барханами. Тогда гунны двинулись на запад. До основных владений короля Эрманариха было ещё далеко, но готские племена вблизи Каспийского моря испытали на себе первый удар. «Противиться гуннам выше человеческих сил!» — повторяли готы при беспорядочном отступлении. Должно быть, кто-то из подобных беглецов и напал на славнов: потеряв своё имущество, захотели разжиться чужим…

Едва князь Бус появился на подворье, как к нему привели дебрян и немую девочку.

Бус молча выслушал короткий рассказ о немилосердном избиении целого славянского рода. Лицо его залилось краской гнева. Князь в ярости прикусил длинный ус.

— Как лжив и коварен король Эрманарих! — вскричал он. — Просил моей верности, а сам обнажил меч. Да поразят отступника молнии Перуна!

Пылающий взгляд, блуждая, остановился на Доброславе.

— Кто она? — спросил, слегка нахмурившись.

Познан выступил вперёд.

— Последняя из славнов, добрый князь. Просит защиты и приюта. У Доброславы нет больше рода!

— Подойди ближе, дитя, — проговорил князь, привстав со скамьи. — Оставляю тебя в своём доме. Будешь мне названой дочерью. Почему же ты молчишь? И отчего плачешь?

— Князь! Она немая. Мы нашли её в развалинах без памяти от испуга. Выходили. Она привязалась к нам, дебрянам, и боится разлуки.

Князь минуту размышлял.

— Княжеское слово твёрдо, — сказал он. — Отныне и навсегда она — из рода Бусова. Но разлучать вас я не хочу. Все четверо вы остаётесь при мне. Впереди война с вероломными готами. А среди дебрян, я вижу, есть настоящие богатыри! Хочешь в мою дружину, удалец? — спросил он Распугу.

— Хочу, добрый князь! — рявкнул тот в ответ.

 

НОВЫЕ СТРАНСТВИЯ

Пока князь Бус скликал рать для похода, Доброслава жила на княжеском подворье. Не на женской половине, как велел обычай, а при братьях-дебрянах. С короткими волосами она была похожа на мальчика, и вскоре никто уже не удивлялся, если дебряне брали с собою названую сестрицу на звериные ловы.

Распуга учил Доброславу метко пускать стрелу, Познан — различать сигналы охотничьих рожков, а Новко — плести рыболовную снасть. Вечерами вокруг костра, на котором жарился целиком дикий кабан, Доброслава слушала удалые рассказы ратников. Белай тихонько подыгрывал на гуслях, слагая песню-славу храброму Бусу.

В один их таких мирных привалов с реки донёсся торопливый плеск весла. Человек в богатой, но разорванной одежде, едва выйдя на берег, приказал, чтобы его вели поскорее к князю. Не мешкая, Распуга поскакал с ним к Бусу. Дебряне не захотели отстать от побратима. Доброславу подхватил в седло проворный Новко.

Князь сразу признал в пришельце воеводу Цветоя, которого оставил заложником при Эрманарихе. Цветой бежал от готов, как только проведал их тайные замыслы. Готы решили не вступать в бой с грозными гуннами, «преследователями многих племён», а сами вторгнуться в славянские земли и расселиться по Днепру. Но сперва король Эрманарих хитростью заманит Буса вместе с дружиной в ловушку, откуда ни пешему, ни конному не выбраться. Антов же, оставшихся без защиты, кого перебьёт, кого продаст в рабство…

Бус стал готовиться к длительному походу и жестоким битвам.

Дымчатая голубизна весны давно растаяла, лето стояло в середине, когда князь собрал на Днепре ладьи с воинами из ближних племён. Но прежде чем двинуть рать, решил послать вперёд разведчиков.

Напасть следовало врасплох, чтобы готы не подозревали о приближении войска.

Лазутчиками Бус снарядил четверых дебрян, успев увериться в их преданности и смётке. Родом из лесной глухомани, они были никому не ведомы на речной дороге. А торговый груз на челнах усыпит любую подозрительность.

Они отплыли глухой ночью, при слабом свечении месяца. Доброславу, когда проснётся, уверят, что отлучка недолга и что братья привезут ей гостинцев…

Река требовала неусыпного внимания. Прямое русло со спокойным течением то и дело сменялось быстриной, челны сносило на песчаные косы. Возникали крутые повороты с клыкастыми камнями, выступающими со дна.

Мир вокруг оставался по-ночному тёмен. Тающий обмылок месяца уже не мог озарить высокий правый берег из наносов песка и глины. Подступающая слева степь казалась таинственной и безмолвной.

На рассвете они остановились, чтобы разведать местность.

— Ну и травы! — воскликнул с завистью Новко, уходя по пояс. — Чистый лес. Помахать бы косой-матушкой!

Он с жадностью перебирал в ладонях мокрые от росы цветы люцерны, похожие на жёлтых мотыльков, стебли льнянки, лиловые чашечки колокольчиков и резные с матовым подбоем листья полыни. У каждой травинки было своё пахучее дыхание.

Понемногу небо окрашивалось в два цвета: синий и пламенно-розовый. Солнце вставало над степью. Как ни вглядывались лазутчики из-под ладоней, ни вслушивались, ветер не доносил ниоткуда конского ржанья.

Степь была безлюдна.

Уже берясь за вёсла, Белай с беспокойством оглянулся: ему почудилось какое-то шевеление в лодке между кулями. Он подал знак товарищам, снова причалил к берегу и вывел, ухватив за плечо, притаившуюся Доброславу.

Посердились дебряне, побранили своевольницу, да делать нечего. Дальше поплыли вместе.

— Не девичьего ума ратное дело, — ворчал Познан. И добавлял со вздохом — Дитя ещё малое! Мы её уберечь хотели. А бедняжка испугалась, что покинули.

Близко к полудню, когда степь разморило и травы дышали сухостью, они неожиданно заприметили на узкой отмели отпечаток копыта. Ступал ли тут осёдланный конь? Либо дикое животное сошло к водопою? Сразу не догадаешься. Трое крадучись пошли вдоль берега. Белай остался у челнов, а Доброслава, присев на камушек, принялась плести венок из незабудок.

Отвернувшись на мгновенье, Белай не нашёл её на прежнем месте. Окликать не стал. С досадой пошёл следом, угадывая путь по колыханию вейника и лисохвоста. Доброслава стояла в траве пригнувшись, прижав к губам палец. Из близких зарослей доносилось негромкое сопенье. Белай осторожно раздвинул ветки таволги и увидал двух готов. Взяв наизготовку лук, он выразительно кивнул Доброславе. Та бесшумно исчезла.

Распуга уже нашёл порвавших путы верховых коней и недоумевал: куда подевались всадники? Готы проснулись, когда на каждого было направлено по два меча. От них дебряне-разведчики узнали обо многом.

Оказывается, когда Эрманариху сказали об исчезновении Цветоя, он впал в бешенство и приказал привязать жену беглеца к хвостам диких лошадей. Но два младших её брата, мстя за сестру, подстерегли короля и нанесли ему рану в бок. Он стал так слаб и бессилен от раны, что войском командует теперь Винитар. Винитар решил немедля напасть на днепрян-антов. Его войско находится в двух переходах отсюда и изнемогло от жажды. Этих двух готов послали искать воду. Проблуждав всю ночь и утро, они только недавно выбрались к Днепру, напоили измученных коней и пустили их малость попастись.

Вот с этими-то вестями Новко с Белаем и поскакали на готских конях к Бусу. Прихватив пленных, Распуга и Познан тоже повернули челны обратно. Самое важное они узнали!

 

ДОБРОСЛАВА ЖДЁТ БРАТЬЕВ

Ратники ушли в долгий поход, а Доброслава осталась. С холма глядела на последнюю ладью, на золотого крылатого змея, насаженного на палку — Бусово знамя. Страшилась отвести глаза от реки, словно могла ещё воротить названых братьев.

Месяцы покатились друг за другом…

В доме князя её не обижали. Она сама держалась дичком. Да и что прикажете делать с молчуньей? Резвушки — дочери Буса — водили хороводы на лугу, пели за пряжей песни-потешки, дёргая репу, загадывали друг другу загадки — Доброслава не открывала рта.

Зато с охотой убегала она за ворота городища к ковалю (название ему прилепилось от большого молота-ковадло). Часами могла смотреть, как в дыму, в искрах ковал он треугольный лист железа для копья, закручивал его в трубку и вставлял вкладыш-остриё. Почему её манили не витые браслеты да подвески, а копья да секиры? Княжны, дочери Бусовы, понять этого не могли.

Ещё одно жаркое лето минуло. На сжатых нивах мокли под дождями побуревшие скирды. По туманному небу наискосок тянулась улетающая грачиная стая. Доброслава смотрела вверх, запрокинув голову: куда спешат вольные птицы? Чьи земли встретятся им по пути?.. Спохватившись, махала посошком, отгоняя от озими свиное стадо, которое пасла в дубраве поблизости. Старый боров, недовольно хрюкая, трусил обратно — подбирать в пожухлой траве жёлуди.

А жестокая война шла уже совсем близко! Стали приплывать на челнах раненые. С их слов узнавали, как переменчива воинская удача. Король Эрманарих, слабый от раны, но безжалостный по-прежнему, велел сжечь крепость антов на днепровских порогах, поставить на этом месте свою, из камня. А кичливый, любящий славу Винитар, которого Бус разбил в первом сражении, скоро оправился и снова набрал силу.

Долго ли, коротко, грянула страшная весть! Храбрый Бус, его сыновья и войсковые старейшины захвачены Винитаром в плен и погибли в страшных муках. Их прибили к столбам гвоздями.

Спустя какое-то время, потаённо, на простой повозке, запряжённой восемью парами волов, тело Буса привезли на городище.

Что за стоны, что за горький плач поднялись тогда над Днепром! Женщины рвали волосы, причитали: «Кто равен ему в доблестях? Подобно солнцу будет светить имя Буса! О, земля днепрян! Хоть нет больше в живых храброго князя, но когда захочет добыть тебя гот, не покоряйся!»

Городище готовилось к отчаянной обороне. Все от мала до велика решили стоять до последнего. Издревле антские жёны умели проявить отвагу, а девы-воины не жаловались на тяжесть копья.

Но случилось иное: готы не пошли вверх по Днепру. Они бежали в Крым. Грозной лавиной нахлынули на них гунны! Те, кто притеснял других, сами сделались теснимы и гонимы.

Остатки Бусовой рати стали возвращаться к своим племенам. Кто плыл в челнах мимо городища, с натугой гребя вёслами против течения; кто вёл в поводу понурых коней, а поперёк седла либо в повозке лежал исколотый копьями родич.

Не год, не два прошло с той поры, как дебряне расстались с Доброславой. Мудрено было бы им узнать теперь своего найдёныша! Она стала рослой красивой девушкой.

Доброслава упорно ждала названых братьев на том самом месте, где они с нею простились. Много лиц промелькнуло мимо. Много она наслушалась рассказов про доблесть павших и муки живых. Знакомых имён при ней никто не произнёс ни разу. А спросить она не могла.

И вот однажды заприметила Доброслава небольшую ладью без всякой поклажи, что плыла мимо городища не останавливаясь. На вёслах сидели двое: лиц она не могла разглядеть. Лишь что-то в движении плеч, в том, как они дружно откидывались оба разом, а за спиной у одного вспыхнули овсяным снопом волосы, вдруг заставило её сбежать с холма, не чуя ног, к самой воде. Она сорвала платок с головы и махала, призывая гребцов повременить, причалить к берегу.

Один попридержал было весло, но лишь скользнул по девушке взглядом и стал грести дальше. Другой продолжал сидеть равнодушно, отворотившись.

Тогда в нетерпении и отчаянии, что она их снова потеряет, немая девушка прижала обе руки к сердцу и закричала — чуть сдавленно, но громко и внятно:

— Распуга! Белай!

На этот раз оба встрепенулись, уронили вёсла. Затем стали быстро-быстро грести к берегу…

На другой день Доброслава, одетая тепло, по-дорожному (стояла поздняя осень), с небольшим узелком пожитков садилась в ладью между Белаем и Распугой. Двоим другим не суждено было воротиться в дебрянские пущи. Новко погиб в счастливый день победы над Винитаром, встретив вражеское копьё грудью. А Познан умирал долго, мучительно, пригвождённый к столбу рядом с Бусом, которому остался верен до конца.

По дороге названые братья рассказывали Доброславе про разные тяготы.

— В чужой степи и вода горька, — вздохнул Белай.

А Распуга спросил, не позабыла ли она их? Любы ли они ей по-прежнему?

— Любы, — отозвалась Доброслава.

Они плыли уже по знакомым местам. От верхушек деревьев в безветрии падали последние листья. Низко над водой кричал заблудившийся дикий гусь, потерявший стаю.

Провожая отставшую птицу глазами, Распуга вдруг подумал, что не сможет он, как прежде, жить особняком в глухом лесу. Да и другим мужам племени негоже сидеть сиднем. Будь не только они с Белаем побратимами, а и все люди славянского языка, сумей они встать при беде плечом к плечу — все за одного, один за всех! — разве погиб бы бесславно храбрый Бус? Разве топтали бы землю антов чужие копыта?

Мысли эти были для него новыми. Поймут ли его родичи? Послушают ли соседи?.. Распуга упрямо набычился. Он не привык отступать ни перед чем.

А дебрянская земля была уже близка.