Анне Тимофеевне Гагариной за семьдесят... Руки у нее загорелые, платье черное, в мелкую крапинку, для ежедневного домашнего обихода; а волосы убраны на затылке в небрежно скрученный кренделек из светло-русой косы. В ушах круглые зеленоватые камушки.

То, как она говорила, сами ее крестьянские манеры, не лишенные настороженности и достоинства, выдают в ней женщину разумную, много передумавшую, усталую от жизни - вся стоит за ее спиной, как один год! И о муже она отзывается дружелюбно и сожалительно:

- Трудный он старик. И всегда был трудный. А уж после Юриной смерти подавно.

А он и впрямь старик. Глуховатый, припадающий на правую ногу.

Анна Тимофеевна приехала девочкой из Питера, когда стало там большой семье при больном отце невмоготу. Их деревенька называлась Шахматово, близ Клушина. А Клушино тогда выглядело знатным селом со своими ярмарками, с высокой нарядной колокольней. Колокольня эта потом служила ориентиром дальнобойной артиллерии, которая била по немцам.

- То авиация бомбит, то орудия бьют, - сказала Анна Тимофеевна, перескакивая, как бывает при живом разговоре, сразу через несколько десятков лет. - Свои бьют и по врагам. Айв нас попадает. Страшно.

- Хорошо, что дети не помнят войну, - сказал я. Она возразила:

- Боре было пять лет, а Юре семь, они младшие, но все помнят. Страху натерпелись достаточно. У нас немцы долго стояли: они отсюда, с Гжатского языка или клина, снова хотели на Москву идти, долго здесь держались. А уж как мороза трусили! У нас мальчишки маленькие терпеливее. А тут идет мужчина, офицер, а сопли распустит и даже не утирает. Противно смотреть! В ее голосе прозвучала брезгливость русской крестьянки.

- А брали что ни попадя! Я уж потом, бывало, наварю два чугуна картошки и выставлю на стол; чтоб не шарили, детей не пугали. Все хотелось их заслонить. Да не всегда получалось. У нас одно лето стоял Альберт, механик, они аккумуляторы заряжали. Так Юра с Борей ему песку в выхлопную трубу насыпали.

- Хорошо, что не поймал!

- Какое не поймал! Именно что поймал. Юра несколько дней потом в дом не шел, в огороде прятался, ночевал даже. Я ему и еду туда носила. Потом надоело мне это. Говорю: «Идем домой. Если озвереет немец, так я впереди, мне все и достанется». Упирается. Отцу говорю: «Прикажи ему. Нельзя же, чтоб ребенок жил на улице». Когда привела его через силу, Альберт только погрозил издали: «Юра никс хороший малшик».

Уже когда Юра приезжал взрослый, я его как-то спросила: «Что он тебе сделал, что ты так боялся?» - «А он, - говорит, - поддал мне кованым сапогом, я и летел шагов двадцать, пока об землю не шмякнулся».

Неизвестно, жив ли тот Альберт, а если жив, то, конечно, давно старик со своими старческими немощами. У него взрослые внуки, и едва ли он помнит постой в смоленской деревне, мальчонку, которого походя пнул. Мало ли их было, русских мальчишек.

Хотя, разумеется, - если он только уцелел! - слышал про первого в мире космонавта; а внуки Альберта, которые живут уже совсем другой жизнью, конечно, восхищенно разглядывали газетные снимки и даже представить себе не могли, что их дед тоже имел - злое и мимолетное - касательство к жизни героя.

В семье Анны Тимофеевны, в девичестве Матвеевой, было четырнадцать детей. Живыми осталось пятеро. Старший брат умер уже двадцати трех лет. Был у него нарыв в горле, так и задохнулся. Мать упала без памяти. Девять дней пролежала, не приходя в сознание, умерла от разрыва сердца.

Было уже предреволюционное время. А затем и революционное. Шестнадцатилетняя Маруся записалась санитаркой в красногвардейский отряд, чтобы оборонять Петроград от генерала Юденича. Отряд собирался у Смольного. Вдруг кто-то сказал, что троих просят зайти. Маруся с брезентовой сумкой на боку тоже пошла.

В комнате за столом сидел Ленин. Он поднялся и подошел к ним, сказал несколько приветственных слов. Ростом оказался невысок, а в лице его прежде всего бросались энергия и подвижность черт. Взглянув на румяную Марусю, на ее совершенно еще детские глаза, устремленные на него с любопытством и доверием, Ленин спросил, не страшно ли ей идти в бой.

Но что такое бой, раны, смерть, Маруся по молодости лет просто еще не понимала и честно ответила, что нет, ни капельки не страшно.

Ленин, возможно, едва приметно вздохнул. Она этого тогда бы не заметила и не поняла.

Времени оставалось мало. Ленин выступил перед отрядом с напутствием - и вот уже сбитые сапоги застучали по торцовой мостовой, на ходу приноравливаясь и стараясь шагать в лад. Маруся тоже шла в рядах со своей санитарной сумкой, еще не ведая, что оставляет позади самую значительную минуту своей жизни - встречу с вождем революции...

Сестры Матвеевы - Мария, Анна и Ольга – всегда шли со своим веком наравне, не отставая от общего движения и не жалуясь на тяготы. Привязанность их друг к другу с годами оставалась прежней.

При первом слухе о разделе помещичьей земли Матвеевы решили тронуться на родину. Поезда ходили плохо, еле добрались до Гжатска, а оттуда шли уже пешком. Стояло половодье, сырой ветер леденил промокших путников... Но таким приветом встретила их родная деревня, особенно когда вытопили печь, что показалось, все трудное позади. Это было обманчивое облегчение. Вскоре отец умер. По деревне прошел тиф: за две недели три покойника в доме! Анна осталась в родительской избенке круглой сиротой с двумя младшими на руках - Колей и Олей. В пятнадцать лет она пахала, боронила, косила, возила дрова из лесу.

- Если б сиротой не осталась, я, может, и не вышла замуж в чужую деревню. Двадцати мне еще не сровнялось. Я ведь училась хорошо. Хоть и несколько классов кончила, а арифметику знала так, что всем своим детям помогала задачи решать. Только когда алгебру начали, я отступилась: алгебре меня не учили. Тогда в деревне мало было грамотных людей, и мое бы образование пригодилось, но муж был против.

- Не хотел, чтобы женщина занималась неженскими делами?

Она неопределенно пожала плечами.

- Он вообще с норовом. И Юре после шестого класса твердил: иди да иди в ремесленное. Сам плотник хороший и профессию выше всего ценит...

На этом нас и прервал Алексей Иванович Гагарин, явившись с непокрытой головой, заросший седым ежиком, и хоть пожал руку сухой маленькой рукой, но смотрел в сторону, раздосадованный моим вторжением. Был он низкоросл, сердит, с очень яркими синими глазами. Вопреки неприветливости его внутренняя энергия и независимость, ревнивая любовь к памяти сына произвели хорошее впечатление.

Часы пробили шесть. Низкое вечернее солнце светило в стеклянную стену этой парадной, словно бы и нежилой, комнаты с красной ковровой дорожкой, как в учреждении, с огромными плакатными изображениями Юрия Гагарина, его фотографиями на полстены, раскрашенными и черно-белыми, с чьими-то подарками - бюстиком Шевченко и лицеиста Пушкина, а рядом с телевизором еще и старика с бородой, в длинных волосах, со взглядом улыбчивым и близоруким, что было заметно даже в гипсе. Был он чем-то похож на Циолковского, калужского учителя, в общем на человека из прошлых времен, и оказался отцом Анны Тимофеевны, питерским рабочим и революционером, так что действительно, явственная печать девятнадцатого века на его облике не обманула. Слепок сделан недавно по фотографии ленинградским скульптором.

Глаза Анны Тимофеевны с мимолетной нежностью глянули в сторону отца. А еще она оживилась и заулыбалась, когда достала на прощанье фотографии, домашние, обыкновенные, - и между ними младшего сына Бориса, его жены, самой Анны Тимофеевны с девочкой-первоклассницей в полной школьной форме. У внучки привлекательное смышленое личико. Этот дом был не таким пустым, как показалось вначале. Жизнь продолжалась и в нем.

...На закате гжатские обугленные маковки приобрели живые изящные очертания. По пепельно-розовому небу к ним слетались птицы; в теплом воздухе носились звонкие выклики.

Почти левитановской стала и недвижная Гжать с единственным рыболовом на берегу. Почернели круглые листья кувшинок; воздух густел, густел и неприметно переходил в сумерки. Но еще долго вели свою вечернюю, охоту ласточки.

Когда они вьются высоко, это предвещает погожий день. С забубённым писком черным дождем падали сверху стрижи. Стрижи в самом деле как будто стригут небо; щелкают звонкие ножницы, и вот-вот посыплются во все стороны голубые лоскутья.

Нет, до чего же неугомонны здешние птицы! Их сви-ристенье, клекот, щебет, свист так и стоят в воздухе, хотя темнеет на глазах. Жалко расставаться с днем? День был простой, обыкновенный, щедрый и солнечный. Первый мой день на родине Гагарина.