Когда наша компания — дядя Миша, Понятовские, спецназ и Боткина — снимала стресс, месье Васина задерживали в аэропорту Шереметьево-2.
Не думаю, что высокопоставленному чиновнику удастся вменить организацию трех убийств и одного покушения, но легким испугом он не отделается. Малонаселенные камеры Лефортова на курорт не тянут.
После получения от дяди Миши информации задержании месье мы с Гошей сели к телефонам, обзвонили всех друзей и попросили их собраться та следующий день в квартире Ванны.
Время сбора назначили на 11.30, так как в 10.00 мою и Алисину комнату начали обследовать господа из органов на предмет извлечения «жучков».
Микрофонов оказалось два — один в дверном косяке комнаты, другой в телефонном аппарате прихожей. Понятыми при данной процедуре выступали соседи из коммуналки напротив, и очень две старушенции удивились, когда хмурый следователь, запротоколировав действия, ушел, оставив Надю Боткину. По мнению двух постсоветских гражданок, Боткину следовало забрать из приличного дома лет на двадцать с конфискацией. Так как простым российским гражданам микрофонов в косяки не налаживают.
Бедной Ванне, по приезде с дачи брата Мити, туго придется. До Нового года оправдываться будет, мол, пускала в дом не шпионку заграничную, а аккуратную студентку из Бауманки.
…Разговор с друзьями складывался туго. И если бы не таинственное исчезновение Алисы, я бы постаралась избежать его вовсе. Но Фомина исчезла, растворилась где-то в лесах Подмосковья под звуки канкана, и угадать, к кому она обратится за помощью, невозможно.
Рассказ о псевдомайоре Ковалеве и помощнике господина Васина многоликом Вадиме Константиновиче, слушался как сказка Шехерезады. Многочисленные наемники, казалось, соскочили с экранов кинотеатров, и я жалела, что не сфотографировалась на фоне «жучков»-микрофонов. Понятовский лишь сухо кивал, подтверждая, что и сам слышал от дяди Миши — генерала, все это правда. И слежка, и прыжок Фоминой с балкона, и… смерти…
Мы сидели в огромной кухне Ванны, пили остывший чай, и каждый был недоволен собой.
— Ты нам не доверяла. Почему? — покуривая тонкую сигаретку, спросила Лина.
Этого вопроса я боялась больше всего. Опустила голову и покосилась на Гошу.
— Не время сейчас выяснять отношения, — вступился Понятовский. — Лучше думайте, как Алису найти, пока она еще куда не влипла. Вспоминайте, ребята, вспоминайте. Кто, с кем, когда Алиску видел. Куда она могла податься? Через кого можно с ней связаться?
Софочка Гольштейн послушно раскрыла записную книжку и, собрав лоб в гармошку, принялась листать страницы, пришептывая: «Это не то, к этому она не пойдет, это тоже не то».
Компания чуть-чуть полюбовалась Софьей, подумала и принялась исследовать кто память, кто записи, кто информацию в сотовых телефонах.
Не помогало. Алиса не пересекалась ни с кем. Ее жизнь, не смешиваясь, четко делилась на учебу, работу и развлечения. Учеба — это мы, работа — это я, в развлечения нас не пускали.
Примерно в три часа пополудни друзья исчерпали возможности и мой холодильник. Унылое перечисление общих знакомых на голодный желудок — занятие бесперспективное. И старалась только Вика Полякова. Первый шок от известия о подлой подставе Илюши прошел, и Виктория, мстительно стиснув зубы, старалась.
«Только бы не обиделась на весь мир», — подумала я, вздохнула и положила на тарелочку подруги последний кусок кекса. Вика даже не шелохнулась. Ненависть замораживает аппетит и прочую рефлексию.
— Надежда, прогуляйся со мной до магазина, — сказал Вахрушев и, не дожидаясь меня, вышел в прихожую.
Я остановила жестом поднявшегося Гошу и вышла следом, прихватив кошелек и сумку.
Выйдя из квартиры, Павел спустился на один пролет и остановился у подоконника, на котором недавно сидел парень в ботинках на толстой подошве. Вахрушев разглядывал пышную зелень за окном, какое-то время молчал, потом, не оборачиваясь, произнес:
— Я знаю, почему ты не стала никому ничего рассказывать, — тихо начал он. — Это из-за меня.
Я понимала, о чем идет речь, и, зная, как тяжело ему сейчас признаваться, помогла вопросом:
— Пришли к тебе?
— Да. Майор с Петровки сказал, что это для общей пользы…
Отец Вахрушева — полковник в ожидании генеральских погон. Как и в случае с Викой, выбор был сделан безошибочно. Парень с детства привык не обсуждать приказов, мыслил четко, по-строевому и не хотел доставлять родителям лишних переживаний.
Павел грузно опустился на подоконник и уперся лбом в мое плечо.
— О Вике ты рассказал?
— В смысле? — Вахрушев поднял на меня недоумевающий взгляд. — Что рассказал?
— Да так, — увильнула я.
— Нет, ты говори!
— Ты ни в чем не виноват, — четко проговорила я, подхватила друга под руку и поволокла на улицу.
Парень действительно ни в чем не виноват. Основные характеристики моих друзей могли быть получены официальным порядком. А выбрать из семерых студентов одну обездоленную и одного послушного труда не составило.
И я пожелала изобретательным агентам месье Васина долгих лет на дальнем Севере. Желательно за Полярным кругом, с ледяным кайлом в руках, в окружении любвеобильных соседей по нарам.
За искалеченные души моих друзей это не цена.
— Пашуля, давай забудем об этом навсегда? — подходя к магазину, попросила я.
— Думаешь, получится? — усмехнулся Вахрушев.
— А у Вики? — вопросом на вопрос ответила я.
— Да-а-а, — протянул Вахрушев, — ей тяжелее.
И накупил водки больше, чем хлеба. Больная русская душа иначе не лечится.
«Надо его с Тамарой познакомить», — поглядывая на тяжелые пакеты в руках друга, размышляла я.
Такая же студентка, как и мы, Томочка подрабатывала официанткой и говорила, что лучшее средство для похудания — это любовь. Если объединить Томкину эротическую борьбу с весом и уныние Вахрушева — вылечатся оба.
По моим расчетам получалось, что Тамара сегодня выходная, и по приходе домой я тут же набрала номер ее мобильника.
— Приехать сможешь? — без предисловий начала я.
— Зачем? — моментально оживилась приятельница. Все казино знало: месяц назад Томка выгнала последнего любовника и находится в поиске. Наша Тамара разборчива и привередлива, как принцесса на выданье. Но так же добра, умна и легка на подъем.
— Просила познакомить с подходящим кадром?
— Ну.
— Тогда приезжай. Отличный кадр в начальной стадии депрессии. Развлечешься.
— Симпатичный?
— Супер.
— Уже пошла.
Час спустя я смотрела, как хохотушка Тома искусно вытягивает Вахрушева из безнадежного уныния, и жалела, что так же легко не могу помочь Вике. Ласковое бормотание Сонечки — не панацея от предательства. Здесь нужен строгий постельный режим.
Наше застолье походило на обед в привокзальном ресторане в ожидании поезда. Восемь мобильников (два Понятовского) в ряд лежали на столе, и каждый раз при очередном звонке компания вздрагивала, замолкала и с надеждой смотрела на говорившего. Один за другим ребята сумрачно мотали головами, выводили губами: «Не то» — и побыстрее отделывались от собеседника.
— Ну почему она не звонит?! — наконец не выдержав, всхлипнула Вика. — Она хоть жива?!
Вопрос ухнул камнем в воду. И пошли круги, словно морские волны цунами опустошая окрестности и смывая все, кроме вопроса, устойчивого, как могильная плита.
— Она может прийти без звонка, ребята, — сказал Солецкий, поднялся из-за стола и дал команду: — Все по домам. Но связь держим.
Расходились ребята, как пограничники в ночной дозор, — с осознанием ответственности за страну. Нетрезвый Вахрушев высылался в наряд вместе с Томой. Думаю, не проспят.
Гоша помог мне убраться и захотел переночевать.
— Не сегодня, Гошенька, — ласково сказала я. — Алиса может прийти к тебе. За деньгами из посылки.
С таким замечанием спорить трудно, Понятовский покрутил на пальце ключи от автомобиля и уехал.
Квартира, полная призраков людей и «жучков», не лучшее место для тревожного ожидания. Я перебирала Алискины вещи, надеясь прикосновением к ним, экстрасенсорно, уловить исчезнувшую подругу. Или хотя бы понять, жива она?
Но бог не дал мне таких талантов. Вещи молчали. Молчал телефон. Никто не посылал сигналов.
…Мобильник ожил поздней ночью. В темноте, сквозь сон с тягучими кошмарами.
Нашарив рядом с подушкой трубку, я включила связь и на хриплое «алло» услышала окутанное треском:
— Это я.
— Алиса! — звонок казался продолжением ночного морока, и я прорвалась криком: — Ты где?!
— Прощай, Боткина, — прошелестела трубка.
— Алиса, все кончено!! — крикнула я.
— Я знаю, — прошептала Алиса, — все умерли… и он умрет…
— Алиса, Алиса! Кто умрет?!
— Прощай, Боткина. — Алиса не реагировала на вопросы. — Я зло. И я должна уйти. Тоже…
— Алиса! Алиса!!
— Прости… если б ты знала, как ему было больно… он так стонал… так корчился… А я устала. Прощай.
— Алиса!!!
— Я умираю…
Голос подруги утих вместе с разрядившимися батарейками ее телефона…
Очнулась я от собственного крика.
— А-а-а-а, — я трясла молчавший телефон и выла: — Где ты?! Где ты?!
Я металась по комнате, запускала руки в распущенные волосы, дергала их, словно заставляя голову думать.
«Где-где-где, — пульсом, в ритме сумасшествия стучало в висках, — где она?!»
— Гоша, — сказала я сама себе и, путаясь в кнопках, набрала знакомый номер. — Она позвонила.
— Когда?
— Только что! И она умирает!!
— От чего? — спокойно спросил Понятовский.
— Не знаю-у-у-у, — завыла я.
— Сейчас приеду, — ответил Игорь и дал отбой.
Пока любимый мчался по ночной Москве, я, перепутав носки, судорожно оделась, выскочила во двор, и только там поняла: ехать-то, собственно говоря, некуда.
«Он тоже умрет», — сказала Алиса.
— Кто? — Я стояла у двери подъезда и разговаривала сама с собой. — Кир? Нет. Он умер давно, и Алиса должна об этом знать… Как? Позвонила мультигномам… И вообще… с пробитым виском не плачут от боли… Тогда кто? Кто, черт побери, должен умереть?! И кому было так больно?! Приехавший Гоша внес предположение:
— Кира пытали при Алисе?
— Зачем? — отмахнулась я.
Мы сидели в темном салоне автомобиля и пытались не поддаться панике.
— Пытали кого-то другого? — спросил Гоша.
— А смысл? Если б Алиса увидела чужие мучения, на почту вместо твоей мамы пришли бы наемники Васина. Так что… истязания отметаем…
— А она точно сказала «ему»? Может быть, она застала мучения своей тети?
— Нет, — после секундного замешательства твердо ответила я. — Она сказала «ему». — И с размаху треснула кулаком о колено. — Ведь не от зубной боли… — и заткнулась. — Гоша… ты наскальную живопись помнишь?
Даже в темноте я увидела, как удивленно блеснули глаза Понятовского.
— Граффити, граффити, — пока он не решил, что Надя чокнулась, быстро поправилась: — Мультик на экране у лифта. Какой там был канал?
— Не помню, — признался Гоша.
— А я не уверена, — пробормотала я. — Едем к Димону. Это по дороге на вашу дачу.
Дала команду и пристегнулась к сиденью ремнями безопасности.
Понятовский рванул с места, как крутой полицейский из штатовского боевика. Визг шин разогнал стаю Капиных котов, и мы вывернули на проспект.
— Есть идея? — переходя на пятую скорость, спросил Понятовский.
— Да. Зачем Алиске рисовать телевизор? В деталях, с указанием канала на экране… Она знала, что Оболенский уже месяц работает на MTV, а я нет… тогда… — вцепившись в ремень, я выкладывала Гоше свои не до конца оформившиеся предположения. — Тогда я еще не знала. Но зацепилась за значок канала. Если сейчас окажется, что я не ошиблась, то Алиса на даче Оболенского. Когда Митрофана увезли с перитонитом и, главное, откуда? Ты знаешь?
Гоша задумался и чуть не врезался в неизвестно откуда вывернувший грузовик.
Получив порцию матюгов от парня в кепке, Понятовский обогнул заглохший «КамАЗ» и помчался дальше.
— Митрофан попал в больницу в ночь с двадцатого на двадцать первое, — наконец ответил любимый. — Но откуда его увезли, не знаю.
— Жаль, — пробормотала я. — Звонить сейчас родителям Митрофана удобно? Речь идет о жизни и смерти нашей подруги, Гошенька…
Понятовский нашарил в кармане сотовый телефон и, не сбавляя скорости, держа руль одной рукой, принялся исследовать электронную память аппарата. Наблюдать за его манипуляциями мне не позволила больная нервная система, для которой выплывший из темноты «КамАЗ» стал последним ударом. Я закрыла глаза, попросила у бога: «Если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой», — и вжалась в сиденье, как в утробу матери.
В памяти телефона «МТС» домашнего номера Оболенских не оказалось, и пытка скоростью продолжилась по программе «БиЛайн».
— Нету.
Я открыла глаза и полюбовалась рулем, крепко сжатым обеими любимыми руками.
— Но номер Оболенских должен быть в дачной записной книжке.
— Не годится, — вздохнула я. — Звонить уже не будем… и так, боюсь, поздно…
И Гоша до предела утопил педаль газа.
Уличные фонари замелькали, скользя светом по бокам автомобиля, ветер, свистя, гладил окна, мы неслись по проспектам ночной столицы и молчали.
— К Димону заезжать не будем, — выдохнула я. — Память меня подводит редко, — на экране стоял логотип MTV. Иначе вырисовывать телевизор не имело смысла.
Москва с редкими освещенными окнами закончилась, и мы вылетели на загородное шоссе в абсолютную темень, превращавшую второстепенную автостраду в пустой жуткий туннель.
Встречного движенияне было. Смог торфяных пожарищ висел над дорогой, и фантастическая картина смотрелась из салона автомобиля, словно фильм о пришельцах из глубин космоса. Спасательная капсула межзвездного лайнера и два последних пассажира, спасшихся с пылающего борта.
Но в космосе нет кустов, за которыми дежурят неусыпные работники ГИБДД. Полосатый жезл выскочил из тумана хвостом зебры и попытался настоять на воспитательной беседе.
Гоша всхлипнул: «Фиг тебе», — и понесся дальше.
Где-то далеко в глубинах космоса раздался мяукающий звук сирены.
— Может, остановимся? — предложила я.
— Поздно. Удираем, — ответил Понятовский, и, по-моему, мы пошли на взлет.
Меня затошнило.
Звук сирены проглотил смог, и на дорогу к даче мы вползли на мягких лапах, под царапающий тишину шорох гравия.
Поселок спал весь. Во дворах, среди пышных волн верхушек деревьев, маяками торчали фонарные столбы.
Дача Оболенских стояла темная, чужая и жуткая.
— Будем бить окна? — шепотом спросила я.
— Нет. Я знаю, где лежит запасной ключ. Понятовский достал из багажника фонарик, мы перемахнули через штакетник палисадника и на цыпочках подошли к крыльцу. Ключ лежал под камнем у ступеней, Гоша обтер его полой ветровки и вставил в скважину. Тихий скрежет, скрип несмазанных петель, и мы в доме.
— Алиса, — негромко позвала я.
Где-то мерно тикали часы, по стеклу, в такт порывам ветра, стучала ветка отцветшей сирени. Я задержала дыхание, но бешеные толчки сердца гремели в ушах.
— Алиса! — гаркнул Понятовский и, обходя дом, начал везде включать иллюминацию.
В центре зала, на столе, лежала обувная коробка, служившая семье Оболенских аптечкой. Коробка была пустой. Все ее содержимое в беспорядке валялось на скатерти — аспирин, анальгин, йод, бинты, что-то сердечное и использованный шприц на пачке ампул баралгина.
— Она здесь, — шепнула я и громко позвала: — Алиса!
Откуда-то снизу раздался шорох, Понятовский бросился к двери в подвал и, распахнув ее рывком, осветил длинную узкую лестницу в яму.
Алиса сидела на корточках у ящика со старым тряпьем. Исхудала она настолько, что вначале я усомнилась — моя ли подруга блестит глазами из темноты.
Алиса решила убить себя голодом и жаждой. Когда Понятовский поднял ее на руки, голова подруги бессильно моталась из стороны в сторону, словно в шее не осталось целой косточки.
Я подхватила ее затылок и, плача, зашептала:
— Алиска, Алиска, зачем ты так?!
Едва шевеля губами в черных трещинах, Алиса прохрипела:
— Если бы ты видела… как ему было больно… — и разжала кулак, из которого на пол вывалился разрядившийся сотовый телефон. Последняя, угасшая ниточка, связующая ее с жизнью. — Он так стонал… потом… сначала терпел…
Дальше глаза ее закатились, и Алиса обвисла в Гошиных руках, как пустой комок одежды.
— Быстро звони матери, — приказал Понятовский. — Пусть едет в клинику. Везем Фому туда.
К больнице мы подъехали в сопровождении бдительного гибэдэдэшника. Он таки выловил нас на автостраде, но, глянув на заднее сиденье, где распростерлось безжизненное тело, спросил сначала: «Куда?», потом произнес: «Ехай за мной», — и включенной мигалкой резал туман, помогая серому рассвету.
Я сидела за Гошиной взмокшей от напряжения спиной, гладила Алискино бледно-голубое лицо и умоляла:
— Только не умирай, только не умирай… Мы успели.
ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ
Отпуск проводили на турбазе «Голубые озера», в красивейшем месте недалеко от Вышнего Волочка. В деревеньке, на другой стороне цепи озер у дяди Миши — генерала жил двоюродный брат, и Сергей Яковлевич с Ириной Андреевной давно удили рыбу в этих местах.
Я к данному занятию, говоря мягко, была не расположена, но каждый год приезжала в Тверскую область по иным причинам.
Высокая ограда Вышневолоцкого женского монастыря. Верхушка нарядной, словно из бисквитного фарфора, церкви над оградой. Покой и воздух чистоты невероятной.
На стук в окошко двери появилось молоденькое лицо конопатой монашки в черном платке до бровей.
— Здравствуйте, — говорю я. Гоша смущенно топчется за моей спиной. — Матушка Серафима дала благословение сестре Агриппине на встречу с друзьями.
Монашка приветливо прошелестела что-то губами, и ворота раскрылись.
По двору от покоев нам навстречу двигалась Алиса… нет, сестра Агриппина. В черном одеянии, несмотря на жару, в черном платке.
Каждый раз на монастырском пороге на Гошу нападала оторопь. Муж старательно придавал лицу достойное выражение, но все равно смотрелся на фоне древних стен испуганным мальчишкой.
Я же, напротив, чувствовала себя вольготно на жесткой лавочке в тени деревьев, куда Агриппина провела своих гостей. Новый взгляд моей подруги делал все другим. Чистым, что ли?
Известие о решении Алисы произвело эффект взрыва влетевшего в аудиторию снаряда. Студенческая общественность шумела, спорила и не понимала.
— Служить надо людям, а не мифам! — больше всех горячился Вахрушев. — Хочешь служить, мучиться — иди в хоспис, облегчи страдания одинокого старика! Поклоны бить не велико наказание.
Приземленный, как булыжник, Солецкий пытался стать на чужое место:
— Представь, Пашок, всю жизнь за стенами, в молитве и покаянии, без любви, без семьи… Надь, телевизор у них есть?
— Еще дискотеку вспомни, — пыхтел Вахрушев.
Ребятам было тяжело понять, они не видели лица Алисы, отказавшейся жить. И спас ее бог.
Десяток светил психиатрии, которых приводила в Алисину палату Ирина Андреевна, не смогли заставить ее вернуться. Она уходила из жизни, как тонкая прогоревшая свечка. Но однажды решила исповедоваться…
Священник говорил с Алисой два часа. И… убедил… обратил… наставил? После их беседы Фомина первый раз выпила чашку бульона.
Я знала Алису семь лет. Три года института, полгода больницы, остальное время — монастырь.
Не знаю, кто нравился мне больше — студентка Фомина или сестра Агриппина, я люблю обеих. Ищу в монашке, сидящей рядом, следы Алисы и не нахожу. Пожалуй, покой и мир, которыми светится сейчас ее лицо, Алиса искала всю жизнь. И думаю, не нашла бы нигде. Только здесь.
Ужас и смерть, прогнавшие ее сквозь недельный кошмар, изломали все, данное с рождения Богом. Лишь он и смог вернуть умирающую душу к жизни.
Мы никогда ничего не обсуждали, не возвращались к тем дням. Я не хотела даже на секунду прикоснуться к тому, что пережила Алиса, прижимая к себе Митрофана, теряющего сознание от боли. Митрофан умирал в больнице, а над дачами гремел похоронный канкан. Гремел и предупреждал — ты тоже умерла для нас…
Не хочу представлять ночную трассу Е-95, бесчисленные попутки, гонку из Санкт-Петербурга в Москву, с ощущением дула, направленного в спину. И кошмарные видения сгоревшего родного дома…
На грани безумия Алиса носилась по Москве, чертила знаки на стенах — второй рисунок телевизора она оставила на двери подъезда Сони, но та не обратила внимания на повтор, — пряталась и выбирала друга. Алиса не могла идти к приятелям из бара, не могла спрятаться где-то еще, ей необходимо было связаться со мной. Деньги, отправленные из Петербурга, становились единственной надеждой на спасение. Алиса хотела взять пятьдесят тысяч и исчезнуть.
Но ее везде ждали. Чудо, что ей удалось сбежать от дома Гоши.
И Алиса пошла к Оболенскому. Тот не мог быть вычислен преследователями. К Фоминой он не имел никакого отношения. Но каждый год присутствовал на дне рождения Гоши.
Мучения Митрофана стали последней каплей. Под звуки канкана Алиса похоронила себя заживо. Она так бы и осталась в подвале у пыльного ящика. Там она потеряла рассудок и последнюю надежду. Деньги из «дипломата» убитого шантажиста не принесли ей счастья.
На все вопросы врачей Алиса отвечала: «Я зло. И я должна уйти».
Оболенский выздоровел. Лина выхаживала Митрофана долго и преданно, пожалуй, в благодарность за это он на ней и женился.
Месье Васин выкрутился. Полгода в Лефортова, очные ставки с помощником Вадимом Константиновичем ничего не дали. Умный господин Васин свалил вину на подчиненного. Вадим Константинович не смог доказать, что приказ «уладить проблему с шантажистом» он понял правильно. Такие приказы не отдаются в письменной форме и оставляют подчиненному простор для фантазии.
Майора Ковалева уволили из органов с волчьим билетом. Думаю, он и этому рад. Дядя Миша — генерал считает, что таких надо отправлять на лесопилку лет на двадцать.
— Агриппина, — промямлил Гоша, — монашке можно стать крестной матерью?
Моя подруга рассмеялась тихим чистым смешком:
— Конечно, — и лукаво покосилась на меня. — Бог услышал мои молитвы…
— Как же, — буркнул любимый муж. — Это я контрацептивы выбросил…
— Когда? — спросила Агриппина.
— Через шесть месяцев, — ответила я, любуясь церковью.
— Крестить сюда приедете?
— А куда ж еще, — вздохнул Понятовский. Агриппина прошептала какую-то молитву и перекрестилась.
— Димон тоже в монастырь собрался, — проговорил Гошик, потянулся к карману с сигаретами, но передумал. — По твоим следам…
— По моим следам ему нельзя, — опять рассмеялась Агриппина. — Ему в другую сторону.
— Да это он так, несерьезно, — махнул рукою муж, — бормочет, но не сделает.
— Мирской он, — серьезно кивнула монашка.
— Но настрадался, — сурово вынес муж.
— У Вахрушева с Томой двойня родилась, — болтая в воздухе сандалиями, доложила я.
— Остальные как?
Половина нашего курса разъехалась по заграницам двигать прикладную науку на чужих, но сытных хлебах. Ребята писали письма, иногда приезжали и за рюмкой водки клялись вернуться, как только, так сразу.
Когда, «только»? Как, «сразу»?
— Молись, Агриппина, за Российскую Науку…
— Я молюсь.
КОНЕЦ