Рассвело. Утренний ветер разогнал запахи пороха. Батальон Никонова держал оборону на восточной окраине. Все ждали боя, потому что не в первый раз приходилось танкистам, прорвавшись далеко от основных сил фронта, удерживать взятое до подхода пехоты. Машины замаскированы в переулках. Экипажи на местах.

Но постепенно напряжение спадало, всем надоело ждать. Кто лег спать, кто беспечно разгуливал по тротуарам. Остались на местах одни наблюдающие да механики. Привезли кухню. Повар звал «Скорее, скорее, а то уеду». — И когда почти все собрались около него, один наблюдающий закричал:

— По местам! Танки противника с тыла!

Майор услышал и выбежал на улицу из дома, где устроился обедать. Он уже готовился отдохнуть и был без пояса, без фуражки.

— С какого тыла?

— Из города на нас идут, — пояснил Никонову танкист, забираясь в свою машину.

Все в полминуты были на своих боевых местах. Из центра приближался шум немецких моторов. Никонов приказал:

— Семенов! Сюда свою коробку!

В один миг «тридцатьчетверка» была на углу улицы и выставила из-за дома кончик орудия.

— Спрячь пушку совсем. Подпустишь ближе, чтобы я мог тоже стукнуть. — Никонов прислушался к звукам моторов. — Это самоходки типа «слон». Кажется, Две.

Он распорядился развернуть башню и своего танка в сторону перекрестка. Затем пошел на угол. Осторожно глянул из-за дома и захохотал:

— Отставить! Танки противника!.. — смех душил его, и он закашлялся. — Танки противника!.. Ох, дьяволята!

На перекресток выползла, подняв ствол к небу, немецкая самоходка. Она была вся завешана одеялами, простынями, какими-то тряпками. Мотор отчаянно газовал. За ней появилась вторая в таком же виде. Сверху на них сидели автоматчики. Николай Погудин стучал по броне гаечным ключом и кричал по-немецки:

— Влево! Влево! Вперед!

Орудие послушно поворачивалось и медленно ползло дальше. Вторая самоходка шарахалась из стороны в сторону. Ею командовал «дважды отважный» Перепелица. Он старался повторять за Николаем, но все время путал немецкие слова.

— Стоп! Стоп!

Взлохмаченный, засыпанный известкой и кирпичной пылью, Николай подошел к Никонову:

— Товарищ гвардии майор! Прибыл. Захвачено два «слона» с экипажами в полном составе. Понимаете, не желают сдаваться. Сейчас хоть успокоились, а то специально натыкались на что попало, надеялись сбросить нас. Но как же! Собьешь нас!.. — задорно протянул он.

— Вот дьяволенок! — повторил комбат и обнял Николая. — А я тут за тебя беспокоился.

— Чего же беспокоиться: я не один.

— Ну, приходи ко мне. А этих, — майор кивнул на самоходные орудия, — надо перегнать прямо в штаб бригады вместе с экипажем. Он расположился в центре на площади. Постой. Лучше их на буксире утащить. Сейчас я дам команду. Ты отдыхай пока.

Никонов отошел к своему танку. Вокруг Николая собрались гвардейцы, окружили его, наперебой жали руки. Он отвечал сразу на десятки вопросов, бросаясь то к одному, то к другому.

— Семенов, Леонид Иванович! Жив! Дай я тебя поцелую, Петр! Ты что на другой машине?

— Сожгли.

— Не ранен? Экипаж цел? Ну, и все в порядке. А где Малков?

— Ушел в разведку. Соня здесь, с нами.

— А Иван Федосеевич?

— Здесь, пойдем к нему.

Приехавшие десантники наперебой рассказывали танкистам, как были захвачены самоходки. Поднялся шум. Комбат проходил мимо и с деланной грубостью пробасил, взглянув на часы:

— А ну, по местам! Чего базар открыли? Успеете еще налобызаться, никуда не денется ваш Погудин.

— Есть, товарищ гвардии майор, — козырнул Николай, лихо щелкнув каблуками.

Николай направился к Соне. Девушка стояла в стороне и ждала, когда он обратит на нее внимание.

— С добрым утром, — сказал он, широко улыбаясь и без стеснения любуясь ею. — Пойдем к Ивану Федосеевичу.

В 12.00 по берлинскому времени немцы начали с востока контратаки на бригаду. Автоматчики Николая под прикрытием танков оборонялись на окраине. К вечеру удары врага стали невыносимы. Здания крошились от огня «пантер», верхние этажи горели. Николай потерял шапку, голову жгло. Перекрытия обваливались, горячие угли падали на бойцов. Он злился, кашлял от дыма и хрипел:

— Переходим в соседний дом!

И так было за день восемь раз. Оставили целый квартал. Но другого выхода не было: сил слишком мало.

Десантники пустили еще по длинной очереди в эсэсовцев и стали перебираться, выломав простенок. Немецкий танк ударил в упор, потолок обрушился:

— Во-время, — сказал кто-то.

Напротив дома в узеньком переулке оказалась «тридцатьчетверка». Николай увидел ее.

— Что они там мертвые, что ли? Чья это коробка?

Все танки были в кирпичной пыли и известке. Разобрать номера на башнях стало почти невозможно. Миша Бадяев пристально разглядывал в окно номер машины.

Последняя цифра была восьмеркой, но половина ее стерлась.

— 323-я, товарищ лейтенант!

Николай обрадовался:

— Малков приехал! Ну-ка, проберись к нему. Пусть Юрий Петрович поддержит нас огоньком. Сейчас в атаку пойдем.

Ординарец вылез в окно и зигзагами перебежал через улицу. По нему брызнуло несколько трассирующих очередей, но не задело. Он благополучно добрался до танка, влез на него.

— Лейтенант! Лейтенант!

Командир приоткрыл люк: Миша Бадяев пригибался за башней, остерегаясь пуль, и не видел его лица.

— Что такое — спросили из танка.

— Влево по улице две «пантеры» подошло — надо ударить сбоку.

Гул выстрелов и треск рушащихся стен заглушил голос автоматчика.

— Вправо, говоришь? — переспросил командир танка.

— Да нет, влево.

Лейтенант скомандовал экипажу:

— На четвертой, по улице вправо! Бронебойный!

— Влево, влево! — кричал Миша Бадяев, спрыгивая.

Но было уже поздно. Танк взревел и ринулся вперед. Он подскочил к углу, сделал крутой поворот и помчался по улице вправо. Сзади в него полетели вражеские снаряды. Командир высунулся почти до пояса, увидел, что ошибся, и приказал: — Орудие назад! — По нему резанула пулеметная очередь, и лейтенант, взмахнув руками, повалился на башню.

Пятясь на немцев, экипаж зажег одну «пантеру». Вторая отступила за следующий угол. «Тридцатьчетверка» пробежала задним ходом еще немного и остановилась. Танкисты повернули орудие на место и попытались втащить раненого командира. Эсэсовцы вскарабкались на танк и прикладами автоматов стали бить раненого. Тыча стволами в люк, они начали стрелять по экипажу. Танк рванулся тараном в ближайший дом, прошел сквозь стену, сбил с брони насевших немцев, вылетел обратно, и оба его пулемета прожгли улицу во всю длину.

«Эх, Юрка» — горько подумал Николай и сжал свой автомат.

— Уральцы! Вперед! — выстрелом прозвучал его крик. Это была такая команда, что никто не устоял на месте. Из окон на тротуар высыпали автоматчики. Стреляя на бегу, они пробежали вдоль стен весь квартал. Из-за угла высунулся еще один наш танк и зажег вторую «пантеру», которая пыталась задержать десантников.

В конце улицы появился немецкий бронетранспортер. Он ударил из пулемета немцам в тыл. Из него выглядывали физиономии в русских танковых шлемах.

— Вперед! Победа наша-а! — орали они.

— Наша-а! — подхватили десятки глоток. — Урра-а-а!

Бронетранспортер метался среди эсэсовцев, расстреливая их в упор, давил колесами. Чувствовалось, что им правит ловкая рука.

Наступление противника было отражено атакой. Николай занял каменный пакгауз и снова организовал оборону.

В пакгаузе было пусто и темно. Зияли пробоины и щели: днем гвардейцы отбивали здесь первый удар врага. Свет пожаров сквозь проломы в стенах ложился красными пятнами на полу. У Николая кружилась голова. В боку остро ныло. Он знал, что был ранен, и крепился. Когда прикоснулся к поясу, рука попала в рваные и липкие клочья кожанки, пальцы ожгли бок.

— Бадяев, — позвал он ординарца.

— Вы ранены?

— Тише, не кричи.

— Я видел, как немец бросил в вас гранату. — Ординарец растерялся и стоял, разведя руки. — Я не думал, что задело. Это когда вы крикнули «уральцы!», и мы все побежали.

— Перевяжи! — Николай отошел в дальний угол. — и ребятам — ни слова, чтоб не волновались, а то сейчас, может, опять бой будет. Понятно?

— Есть, — последовал еле слышный ответ.

Николай не хотел показываться на глаза бойцам, пока не справится с собою. Мысли о смерти Юрия приводили его в ярость, и он решил посидеть в укромном углу, чтобы остудить себя и не наделать сгоряча глупостей. Его подмывало безрассудно бросить свой взвод в атаку, в погоню и еще чорт знает куда. А в глазах стоял танк «323» с орудием, повернутым назад, и немцы, прикладами добивающие раненого офицера.

«Эх, Юрий, Юрий, — думал Николай. — Дернуло тебя не в ту сторону! Погорячился!».

Он сидел, стискивая горячий лоб холодными пальцами, старался закрыться от посторонних взглядов. На лице были горькая обида и гнев.

Соня перевязывала раненых. Их было много, и она устала. Уже иссякли ласковые слова, какие она говорила каждому. Хотелось бросить все, лечь где-нибудь, хоть прямо на пол, и ничего не делать.

Пришел танкист с перебитой рукой. Она молча разрезала ему гимнастерку, наложила шины. Тот тихо стонал.

— Успокойтесь, сейчас будет легче. Вы из какого экипажа?

— Малкова.

— Юрия? Как он там?

— Неизвестно.

— Как?

— Были в разведке, возвращались — нашу машину подбили. Выскочили, а он потерялся. Мы на трофейном бронетранспортере приехали.

Бинт выпал из рук Сони и покатился по полу, разматываясь узкой белой полосой. Она подошла к столику с перевязочными материалами и долго не могла сообразить, что надо взять.

— Скорее, сестра.

Она прятала глаза и возилась необычно долго. Руки не слушались. Она хотела спросить еще и о Николае, но это после известий о Юрии оказалось очень трудным: боязно было получить такой же страшный ответ.

— Скорее, голова кружится, — жаловался танкист.

— Сейчас положу на кровать.

Укладывая его и старательно поправляя изголовье; она наконец решилась:

— А что Погудин?

— Ранен.

— Ранен? Почему его нет здесь?

— Наверно, идти не может. Я только видел, как в него гранату кинули.

Все бросив, Соня побежала на улицу. У дома, освещенного пожарами, стоял танк. Мотор гудел. Майор Никонов был рядом и объяснял командиру, размахивая трубкой в руке:

— …«Пантера» блуждает. Только осторожно. Дай лучше уйти, ударь в корму. Потом — к Погудину.

Соня уловила только одно последнее слово и полезла на танк, больно ушибив колено.

— А ты куда, глазастая? Слезай!

Но машина рванула вперед и лязгом гусениц заглушила слова майора.

Девушке стало не по себе. Танк мчался, громко грохоча по улице, раздавленный боями. Все кругом было мертво, только языки пламени плясали на горящих развалинах. От этого в проулках, где пожаров не было, казалось еще темнее. Она постучала кулаком по башне, но никто ее не услышал, и люк не открыли. Мотор оглушил ее, она почувствовала себя маленькой и беспомощной на этой рычащей глыбе металла. Закрыла глаза — совсем жутко. Открыв, увидела в стороне приземистое чудовище с намалеванными черными крестами, с длинным хоботом, на котором поблескивал набалдашник. «Пантера» шла наперерез. Еще мгновение — и жерло ткнется Соне в грудь… Соня дернулась в сторону, чтобы прижаться к башне, но не успела. Она почувствовала тяжелый толчок и упала на броню.

Где-то, как ей казалось, далеко раздался выстрел. Ее подбросило и ожгло. Сделала усилие поднять отяжелевшие веки и увидела горящий немецкий танк. Она смутно различила в пламени черный крест и скорченную фигуру в комбинезоне, которую лизал огонь. «И я, наверное, — так же», — мелькнуло в мозгу. К горлу подступило что-то липкое и вязкое, заволокло глаза, уши, проникло в рот, в ноздри…

Когда девушка очнулась, она увидела над головой какие-то балки и перекрытия. Ощупала руками вокруг и поняла, что все еще лежит на танке. Рядом разговаривали.

— Саданули мы «пантерочку». Выскочила из переулка, нас не заметила, мы и столкнулись. Пока она шеперилась, я башню развернул и — в упор.

— Ха-арошо! Теперь до утра они больше не полезут.

— Конечно. Это была какая-то заплутавшаяся.

— А днем — мы им покажем!

«Чей это голос? Почему такой знакомый? «Мы им покажем»… — старалась вспомнить Соня.

Она попыталась встать. Но где ее ноги? Будто осталась только голова, грудь и больше ничего. Дальше что-то ноющее, одна боль. Девушка уперлась локтями в броню, боль стала невыносимой, и из груди вырвался стон.

— Кто у тебя из экипажа ранен? — спросил Николай командира, который приехал поддерживать его оборону в пакгаузе.

— Никто.

— Кто же стонет?

— Ну-ка…

Командир машины полез на танк. За башней он увидал белеющую в темноте маленькую руку.

— Дай-ка фонарь.

В крошечном круге желтого света они увидели девушку с красной косынкой на шее. Изо рта и ушей сочилась кровь.

Николай оторопел.

— Соня! Как она сюда попала?

— Она, значит, была здесь, когда я сшибся с «пантерой» — решил командир танка.

— Скорее — в санчасть!

— А как оборона? Надо будет сразу назад… Командир не договорил и сам сел за рычаги водителя. Николай сорвал с себя кожанку и подложил Соне под голову.

— Быстрее! — закричал он.

Танк мчался по пустынным улицам среди пожарищ. Багровое пламя освещало стремительный корпус, башню и склонившегося над девушкой офицера с всклокоченными вихрами. Она опять потеряла сознание, и никто не видел, как Николай поцеловал ее глаза, прикрытые пушистыми ресницами.