В квартире стояла спокойная, будничная тишина: только еле слышный холодильник и тикающие часы. Скоро должно стукнуть девять — время вступления вердикта в силу. Киш старался об этом не думать, чтобы было не очень сложно: его голова сейчас была не лучшим местом для размышлений.
Он только что вернулся домой, проснувшись ранним утром от холода, а потом, обнаружив на террасе мирного Шедевра, попивающего чай из почти литровой чашки, и наскоро доложил обстановку: Марк уже пошёл на поправку, скоро будет всё пучком, а вообще-то у Толяныча дементализация, так что с ним надо быть чутким, но не перегнуть палку, чтобы не обидеть чрезмерной заботой.
— И вот ещё что: я перевыполнил твоё задание… — он рассказал, как они с Толянычем поменялись, потому что, кто знает, может, эта командировка на Ностальгию и правда опасна. — Так что ты уж, если что, теперь молись за меня: ты меня в это дело впутал!
— Молоток, Киш, — похвалил его Игорь. — Толянычу сейчас не до Ностальгии — зачем ему чужое прошлое? Я его в монастырь повезу: отдохнёт, придёт в себя, на исповедь сходит. Что надо вспомнить — то и вспомнит, а если нет, то и нет. Короче, подлечится.
— Так ты знал? — догадался Киш. — Про дементализацию? А почему меня не предупредил?
— Это же был не мой секрет.
Киш подумал, обидеться ему или нет, и решил: обидеться.
— Ну и ладно, зато я понял, для чего мне нужна любовь, — сообщил он. — Но тебе не скажу, а ты мучайся в догадках!
В ответ Шедевр только хмыкнул.
Вскоре приехало такси, Киш продремал в нём всю дорогу до дома позавчерашнего Марка, а затем Vario доставила его и по собственному адресу. Оказавшись в квартире, он ещё с минуту думал: не завалиться ли спать? Подняться к полудню, принять душ и — продолжать жизнь, как ни в чём ни бывало? Пусть всё пройдёт без него! И всё же он понимал, что сейчас его ждёт особенный момент — даже если ничего особенного не произойдёт. «Некоторым смелость нужна для того, чтобы не дрыхнуть при установлении взаимного контроля», — с усмешкой подумал он, вспоминая Шедевра.
А ещё для того, чтобы, отправившись на поиски разгадки, не испугаться и не отвернуться, когда найдёшь то, что искал. Что ж, самое время посмотреть правде в глаза: похоже, он всё же разгадал загадку Варвары, хотя радоваться тут нечему.
Исходя из того, что когда-то она была девушкой Марка, реконструировать остальное — дело техники. По-видимому, Варвара с самого начала не собиралась оставаться с ним надолго. Это даже звучит не клёво, как сказал бы Толяныч, но ничего не попишешь. Она просто вела его по Эксперименту, присматривала, чтобы он не наделал больших глупостей, и вероятно, такие ведущие были, если не у всех, кто писал о дефенестрации, то у многих. А когда Эксперимент благополучно закончился, и наступил этап зачистки профанов, ей только и оставалось, что плавно уйти.
Не исключено также, что совместные месяцы были необходимы для проверки: догадается ли он, что произошедшее в Праге было Экспериментом? Остаётся порадоваться, что он, кажется, ни разу не предавался с Варварой воспоминаниям об их пражских приключениях — хотя и из совсем других соображений. И если процесс планировался заранее, то месяцы совместного проживания нужны были для того, чтобы Киш посильней привязался к Варваре — так, чтобы почти гарантированно нарушить предписания вердикта. В таком случае никто не свяжет дементализацию Киша и Прагу — нет, это только личные отношения.
Немного, правда, странно, что при разделе воспоминаний пражские события остались в их общем пользовании — ведь, казалось бы, именно они в первую очередь и должны были оказаться под запретом. Но тут дело может быть в юридических коллизиях: они с Варварой на тот момент ещё не были женаты, и отчуждать первые три раза в её пользу не было никаких правовых оснований (Аккадский заявил об этом на первом же заседании), а безосновательное требование лишь приковывает к себе дополнительное внимание и может вызвать подозрения.
Зато становится понятным, почему они поженились, как только вернулись в Москву: Варвара уже тогда знала о процессе и была уверена, что все интимные сцены, произошедшие в браке, при разделе отойдут ей и заранее максимально ограничила его ментальное пространство.
Остаётся только надеяться, что для Варвары жизнь с ним не была неприятной, и он должен быть ей благодарен за то тепло, которое она ему подарила. Наверное, у него это не всегда будет получаться, но стремиться надо — так будет правильно. Ещё остаётся сожалеть, что он любил её так несовершенно: возможно, если бы он был способен на большее, если бы у него было хотя бы представление о том, что большее возможно и необходимо, то, не исключено, что чувство Варвары к нему могло бы пересилить инструкции по участию в Эксперименте. И тогда они могли бы вместе что-нибудь придумать.
Он зашёл в ванную, сполоснул лицо, зачерпывая воду большими пригоршнями, покрутил головой, разминая шейные позвонки, и сделал несколько упражнений руками, чтобы взбодриться.
Надо сделать кофе. Киш прошёл на кухню, насыпал в турку кофейную россыпь, залил водой и поставил её на плиту. Во всей этой процедуре было что-то уютно-повседневное, привычное и успокаивающее, — из той холостяцкой жизни, которую он вёл до процесса и ещё до встречи с Варварой. Жизнь продолжается, Киш! Будет здорово теперь жить умней и ответственней, а пока нет причин метаться и суетиться. Он узнал главное: Варвару можно любить, даже если ему никогда не суждено ни прикоснуться к ней, ни увидеть.
Кофе закипел. Через ситечко Киш привычно перелил его в чашку, добавил холодной кипячёной воды и сел за стол у окна, то поглядывая на улицу, словно ждал чьего-то появления, то бросая взгляд на большие круглые часы, висевшие над дверью.
«Нет ничего нелепее, чем представлять Варвару в роли специального агента», — внезапно подумалось ему и даже сделалось смешно. Но затем объяснилось и это: а с чего он взял, что она была специальным агентом? Её могли точно так же использовать втёмную, как и его. Не посвящая в детали, просто попросить оказать ему помощь не на лечебном сеансе, а в жизни — корректировать модель его поведения не постфактум, при разборе свершившихся поступков, а в режиме реального времени. Для тенетерапевта это должна быть достаточно интересная задача.
В таком случае он был для неё клиентом, сам того не подозревая. И, конечно же, она не собиралась выходить за него замуж, потому что никогда не выходит замуж за клиентов. Наверняка, самое большое, на что она готова была пойти — это лёгкий, ничего не обещающий флирт. Но потом обстоятельства изменились: его готовность расстаться заставила её пообещать переспать с ним. И понятно, почему, когда они поженились, её тень почти не сократилась: она вышла замуж волею обстоятельств, а отнюдь не по своему желанию, и не собиралась пребывать в браке с ним до скончания века. Зная Варвару, можно уверенно утверждать: обман сильно тяготил её, и в то же время она, боясь сделать ему больно, тянула с разрывом.
Кстати, затеять процесс по разделу воспоминаний её тоже могли попросить. Благовидный предлог придумать не так-то сложно. А поскольку Варвара, расставшись с ним, вряд ли горевала, то ничем, по сути, и не рисковала: не так-то трудно не думать о человеке, который не вызывает у тебя сильных чувств, или при воспоминании о котором твоя совесть начинает тревожно шевелиться…
Но если процесс — один из этапов зачистки профанов, которые по необходимости были посвящены в детали Эксперимента, то несложно понять, что после того, как Устроители зачистят его память, наступит черёд Варвары. Эх, если бы он сейчас мог поговорить с ней начистоту!.. Может, всё-таки попытаться?..
Девять.
Ещё до того, как секундная стрелка замкнула девятый час, Киш стал внимательно прислушиваться к себе, чтобы не пропустить момент включения, если тот проявит себя каким-нибудь сигналом, но ничего так и не услышал.
Зато вскоре на связь вышел Аккадский. Бодрым тоном он известил, что истица не направляла в суд никаких возражений по вынесенному вердикту, что означает автоматическое вступление последнего в силу. Отдельно, с тёплыми нотками поддержки, Аркадий выразил уверенность, что Киш достойно справится с наложенными ограничениями, но если что — «всегда можете рассчитывать на меня». Киш хотел спросить Аккадского, должен был ли он что-нибудь почувствовать при установлении ментальной связи, но постеснялся, а кроме того, ответ мог вылиться в получасовую лекцию с примерами из личной практики, слушать которую у Киша не было ни сил, ни желания.
А вот Аркадий не сдержал любопытства:
— Кстати, как там моя цветовая гипотеза? — спросил он почти небрежно, словно только что вспомнил про жбжбжскзж и обобогксо и не придавал им никакого значения. — Вы говорили, что поинтересуетесь у специалистов…
— Поинтересовался, — согласился Киш и обрубил: — Увы.
Рассказывать про «я тебя люлю» он, разумеется, не собирался: ещё не хватало, чтобы Аккадский ухватился за эту фразу и продолжил фонтанировать идеями.
Помолчали.
— Тогда… — произнёс Аркадий, — если что…
— Да, если что… И ещё раз спасибо.
Они распрощались, и Киш снова прислушался к себе: ничего особенного. Ну вот, всё оказалось проще, чем могло представиться. Он потёр ладони, словно теперь-то ему и предстояло самое интересное, и прошёлся по комнате. Может, ему стоит переехать куда-нибудь на новое место? Как и Марк — за город? Где сегодняшнему Кишу проще стать Кишем завтрашним или, говоря без красивостей, начать новую жизнь? Где воспоминания, связанные с этой квартирой…
Браслет.
Слово ворвалось в сознание, как посетитель с острой болью врывается в кабинет стоматолога, минуя очередь. Несомненно, это был запоздалый привет от Аккадского. Ошеломлённый Киш замер посреди комнаты, а когда окаменение сошло, стал нервно перебирать пальцами.
Как же он сразу не подумал: «б» — Браслет! Во время процесса Варвара намекала ему на Браслет! «Зачем?», «Почему?» — пока это не имеет значения. Важно понять нечто, что имеет отношение к Браслету — рисунку на левой половине Вариной попки, рисунку, изображающему непонятный предмет. Всё дело в том, что это за предмет. Варвара так и не призналась, что именно запечатлела на месте, которое мог видеть только он. Но она и не настаивала на том, чтобы Киш отгадал, и он относился к Браслету, как к милому девчачьему вздору или, точней, как к одному из их интимных секретов. И, как видно, ошибался.
Итак, Браслет. Изображение послушно всплыло в памяти, но, к сожалению, недостаточно отчётливо, к тому же под неудобным косым ракурсом и не в том масштабе: Киш увидел часть Варвариной спины, ляжки ну и, да, саму попку. Так получалось, что татуировка на этой картинке привлекала внимание меньше всего. Он попытался крутануть мысленный объектив, чтобы Браслет приблизился, и попка осталась за кадром, но это-то и не получилось. Изображение, наоборот, отодвинулось, да ещё Варвара легла на бок, повернувшись к Кишу лицом и подперев голову ладонью, как делала не раз. Браслет скрылся с глаз, зато открылась грудь — небольшая, с кокетливо заострёнными коричневыми сосками, словно спрашивающими: «Эй! Ты чего медлишь?» Киш снова уложил Варвару на живот, но крупный план опять не получился, и опять вкралась помеха — на этот раз в виде его собственной руки, которая нежно скользнула по Варвариным ногам и остановилась на попке: из-под неё выглядывал только небольшой кусочек Браслета. Киш почувствовал, как кровь становится сладкой.
«Стоп!» — прервал он себя. Он вторгается в запретные воспоминания, и будет просто здорово, если он нарушит предписания вердикта буквально через пять минут после их вступления в силу. Мало того, что нарвётся на неприятности с непредсказуемыми последствиями, так ещё выставит себя на посмешище. «Уж от кого-кого, но от Киша!.. Так быстро спалиться! Наверное, он поставил рекорд!» — примерно так о нём станут говорить, если он сейчас же не возьмёт себя в руки.
Широкими шагами Киш покинул кухню и зашагал по комнате в попытке переключиться на другие мысли. Но теперь выставить Варвару из головы оказалось титанически сложно: она атаковала его воображение, представая в разных позах, с разных ракурсов, то полностью обнажённая, то прикрытая лишь слегка, что было ещё заманчивей. Киш отбивал атаки, уходя то в детские, то в студенческие, то в армейские воспоминания, вспоминал других своих девушек и под конец просто лёг на пол и стал яростно отжиматься. «Больше не пить! — приказал он себе после двадцатого раза, чувствуя недовольство тела. — Как минимум год!» Встав, он отряхнул ладони и подумал над следующим шагом. Чертёж. Надо представить Браслет в виде чертежа — примерно так же, как фотографию преобразуют в чёрно-белый эскиз. По сути, Браслет и есть чертёж, перенесённый с бумаги на попку. Перед посещением тату-салона Варвара вначале должна была его нарисовать. Ему остаётся только воссоздать в воображении её рисунок.
Киш так и поступил: Браслет, на удивление, послушно предстал на бумаге (почему-то помятой и в синюю школьную клеточку), но потом снова стремительно перенёсся на Варвару.
На этот раз огонь желания охватил его быстрей, чем пожар сухие леса: он вспомнил, как жадно брал Варвару после возвращения из командировок, и как неторопливо и нежно ласкал её на рассвете, перед началом рабочего дня, как…
«Тинь-тон!» — дверной звонок заставил его вздрогнуть. Звонком сто лет уже никто не пользовался, Киш даже забыл об его существовании, а сейчас его зуммер и вовсе прозвучал, как роковой зов судьбы.
«Вот это скорость!»— даже восхитился Киш.
А может, они просто стояли под дверью и ждали? Просчитали, что он мгновенно спалится? По любому, это означает, что не будет никаких письменных предупреждений и убедительных просьб явиться туда-то во столько-то. Сервис на высшем уровне: они сами пришли за ним. И что теперь делать? Связаться с Аккадским? Да, по идее так и надо поступить. Но что сказать? «О, ужас, в мою дверь по-по-позвонили! Срочно летите на по-по-помощь!»?
Он прошёл в прихожую и немного постоял перед дверью, прежде чем протянуть руку к замку. Возникло искушение спросить: «Кто?», но это означало бы придать своему страху новые возможности, вывести его на следующий технологический уровень — сделать из немого звуковым.
Киш решительно открыл дверь и увидел тёмно-синего человека в форменной фуражке. Человеку на вид было под шестьдесят, его внешность оснащалась рыжими с проседью усами и круглыми очочками в хлипкой оправе, но главным атрибутом, пожалуй, служила тёмно-коричневая кожаная сумка, съехавшая с бока в район фигового листа. Из сумки торчали сложенные стопкой газеты.
«Всё верно, — подумал Киш с облегчением, — наверное, так и выглядели почтальоны в 1930-е».
— Киш Арх-и-Камышов?
— Совершенно верно.
— Вам заказное, — человек протянул ему голубой конверт. — Распишитесь, пожалуйста.
Киш с готовностью подмахнул квитанцию и разглядел бумажный прямоугольник: его адрес и имя были выведены лиловыми чернилами, мелким почерком с обилием старомодных завитушек. На марке, под белым контуром архипелага, расположенном на голубом фоне океана, стояла лаконичная оранжевая подпись — Respublica Nostalgia.
— Ещё газеты, — почтальон протянул ему целый ворох пахнувших типографией листов: среди титульных шапок взгляд Киша уловил «Правду», «Таймс», «Вашингтон пост», «Фигаро», «Нойе Цюрхер Цайтунг» и даже «Фёлькишер Беобахтер» — похоже, все за 18 мая 1937 года.
— Большое спасибо, — Киш без затей сунул газеты под мышку. — Это всё?
— Всё, — покопавшись в сумке, подтвердил человек из прошлого. — Вы же журнал «Пионер» не выписываете?
— А надо?
— Хорошие вещи печатают, — охотно поведал почтальон. — Для детишек — увлекательно. «Военная тайна» Аркадия Гайдара — продолжение. И Кассиль Лев — новый рассказ. Мой внук зачитывается. У вас детишки есть?
Киш виновато пожал плечами, покачал головой и ещё раз поблагодарил:
— Спасибо, товарищ почтальон.
Вернувшись в комнату, он осторожно вскрыл пухлый конверт. Содержание оказалось предсказуемым: продолговатый билет на Ностальгию и отпечатанное на пишущей машинке письмо-инструкция. Киш пробежал глазами первые строки («Уважаемый мистер Арх-и-Камышов! Поздравляем Вас…») и отложил письмо в сторону — это ещё успеется. А пока «уважаемый мистер Арх-и-Камышов» неуважительно хмыкнул в собственный адрес: ничего не случилось, а он так малодушно перепугался!
Ничего не случилось: интересно, почему? Об этом лучше не думать. Во всяком случае, пока. А о чём тогда думать? О чём угодно, например, о Браслете. Можно осторожности ради применить приём маскировки: мысленно называть Варвару Вероникой, а Браслет — скажем, Барабаном. Так вот: Вероника говорила, что Бра… Барабан связан с тем, что произошло в… пусть будет Париж. Барабан связан с тем, что произошло в Париже. Что это нам даёт?
Киш задумчиво прошёлся по комнате. Татуировка на попке может означать, что у события есть эротическая подоплёка, подумал он, а из этого следует… Он внезапно остановился и снова хмыкнул о себе — уже не столь едко. Какой же ты всё-таки тугодум, Киш! Ну конечно же! Если Браслет имеет отношение к пражским приключениям, и при этом рисунок наколот на попке, то логично предположить, что подразумевается некий эротический момент, имевший место в Праге. А раз так, то это может быть связано только с их первым разом, а первый раз он может вспоминать вполне легально!
Почти весело он плюхнулся в кресло, вывел на поверхность окна опцию «города мира» и отыскал Прагу. Открылся онлайн вид на Влтаву и Карлов мост, и Киш на несколько секунд залюбовался ими — казалось, стоит открыть створку, и в комнату ворвется сырой речной воздух. Но картинкой реки и моста он сможет насладиться потом — когда разберётся с Браслетом. Сейчас его интересует парк — парк, где у них с Варварой случилось в первый раз.
В первый раз всё было, как в первый раз. Они только дождались, когда Огнешка станет стелить себе постель, как объявились недостающие кафкианцы. Они были в мокрой одежде, усталые, голодные, жаждущие пива, но с несломленным духом и не подмоченной репутацией. Они угодили в облаву, их засадили в огромную, человек на тридцать, клетку, а потом таскали вертолётом туда-сюда по водам Влтавы, и это было неслыханное унижение. Однако позже им удалось воспользоваться общей неразберихой и перегруженностью полицейского участка и сбежать из полиции, что можно было рассматривать, как доблесть, о которой они взахлёб и рассказывали.
В разговорах о пережитом отбой отсрочился ещё на час. Спальные места пришлось перераспределить: девушки легли поперёк дивана, Кишу и другим мужчинам достался пол. Несмотря на тощие ухищрения подстеленного одеяла, пол вызывал неутешительные в этих обстоятельствах воспоминания о древних греках вообще и спартанских условиях в частности. С его спального места не было никаких шансов обменяться с Варварой взглядом, он видел лишь восемь девичьих пяток, и лишь одна их пара (та, что с левого краю) вызывала у него слёзы умиления. С минуту Киш выбирал точку на потолке, откуда теоретически его взгляд мог отразиться так, чтобы встретиться с взглядом Вари, но усталость наваливалась, и едва, закрыв глаза, он почувствовал, что сливается с полом и проваливается сквозь него.
Ничего не снилось. Сквозь сон он ощутил прикосновение её губ и пробормотал: «Привет!» Затем кончики её волос стали щекотать его щёки. Киш открыл глаза. В утреннем сумраке комнаты он увидел склонившуюся над ним Варвару и даже разглядел её улыбку.
— Вста-вай, — произнесла она наставительным шёпотом. — Я тебе обещала, помнишь?..
Осторожно переступая через спящие тела, они вышли на крохотную кухоньку и, стоя, выпили приготовленный Варварой кофе.
— И куда мы пойдём? — спросил он негромко.
— В парк, — Варвара прикрыла ладонью зевок. — На скамейку, как ты и хотел!
— От судьбы не уйдёшь, — Киш зевнул в ответ.
На улице они почувствовали себя бодрее. Низкие дома ещё тонули в сером сумраке, но небо уже наливалось голубизной, которую пронзали розовые лучи. Утренняя прохлада пощипывала кожу. Набросив на плечи одолженный плед и обнявшись, они двинулись по узкой улочке туда, откуда пришли вчера. Из всех красот Праги Кишу больше всего запомнилось это рассветное небо, безмолвие, свисающие козырьки крыш, изогнутая улочка, спящие окна и брусчатка, по которой они шли, чтобы стать ещё счастливей.
Ещё на подходе к парку их встретил птичий гомон, с чётко выделявшимися соловьиными тюр-люр-лю. Здесь было сумрачней, чем на улице, и казалось, что день опаздывает сюда едва ли не на час. Варвара выскользнула из-под пледа и устремилась вперёд по центральной аллее, внимательно глядя по сторонам. Она выбирала место для любви, и это было трогательно. Киш следовал за ней, готовый в любой момент поспешить на её призыв. Наконец, Варвара, свернув, пошла по траве и помахала ему рукой. Негромко переговариваясь, словно боясь кого-то разбудить, они углубились метров на пятьдесят и ещё какое-то время брели между деревьев параллельно аллее, пока не нашли небольшую полянку, прикрытую розовым кустом, где трава казалась гуще. Варвара расстелила плед и легла на него, проверяя мягкость их ложа.
Киш смотрел на неё сверху. В этот момент ему казалось, что в мире больше никого нет, и они с Варварой — первые люди на Земле, от которых произойдёт весь род человеческий. Она снова была в своём голубом платье — эта периферийная мысль на какой-то миг оказалась в центре его внимания.
Варвара выставила коленки вверх, край платья съехал вниз, полностью открыв великолепные загорелые ноги и маленький белый треугольник трусиков — самый равнобедренный из всех, что могут быть.
— Иди ко мне! — она раскинула руки, зовя его в свои объятия, и Киш нырнул в них.
Они долго вкусно целовались, распаляясь первобытным огнём, всё больше подчиняясь движениям инстинкта и…