После открытой, выжженной степи левобережный Дон с его прохладной зеленью, казацкими хуторами, утопающими в яблоневых и вишневых садах, мирными петушиными криками казался сказочным краем. После всего пережитого на правом берегу в степи это было чудом. Истребители танков расположились на окраине хутора, в колхозном саду, и Ваня Федоров смотрел на синий дымок, вьющийся из летних кухонь, вдыхал запах горелой соломы и кизяка, слушал мычание коров, возвращавшихся в сумерках во дворы, и невольно представлял свою деревню… Вот сейчас его мать выйдет с подойником и с маленькой скамеечкой, начнет доить буренку. Тугие струйки молока вначале будут звонко цвиркать по жестяному дну и краям подойника, потом в пенистом молоке звук станет глухим, мягким. Так ярко Ваня это себе представил и так захотелось еще раз все это ощутить, что он направился к крайнему двору. Его заметила пожилая казачка и вскрикнула:
— Ой, совсем мальчишечка-солдатик! Сейчас, сынок, корову подою, парного молочка попьешь.
Ваня быстро ушел.
Да… война осталась по ту сторону Дона. Тяжелые «хейнкели» с бомбовым грузом пролетали мимо, к Сталинграду. Истребители танков приводили себя и технику в порядок.
Пришло пополнение. Первые письма бойцам. Только Ване не от кого было ждать.
На третий день пребывания в этом раю лейтенант получил задание: разведать местонахождение батальона и других частей армии, оставшихся в окружении на той стороне.
«Солдатское радио» уже разнесло: «С лейтенантом Огнем пойдут семеро». Несколько раз прибегала Анечка, будто проверить санитарные условия в подразделении. На самом деле все прекрасно понимали, что ее интересует: возьмут ли ее в разведку? С этим она обращалась и к Филину. «Наверняка возьмут Кухту и Черношейкина, — размышлял Ваня, — а про меня забудут…» Однако он не терял надежды — Дымов не вернулся от комдива, и разведчиков еще не отбирали. Ваня загадал: если Дымов, возвращаясь по дорожке, наступит на ветку, то он пойдет с ним за Дон.
Наконец в глубине сада показался лейтенант… Он повернул на дорожку и, возможно, наступил бы на ветку, но тут его окликнул комиссар и, подойдя, спросил:
— У Сологуба был?
Дымов кивнул.
— Может, санинструктора возьмешь? Ранит кого…
— Ну, знаешь, баб мне не надо. Война это или детский сад?
Улыбнувшись, комиссар ушел. Лейтенант постоял в задумчивости, шагнул и наступил на ветку. Ваня, радостный, подскочил к нему.
— Черношейкина и Кухту ко мне! — приказал лейтенант.
— Есть! В разведку их берете?
— Откуда знаешь?
— Знаю…
— Нюх разведчика у тебя есть.
— Так точно! — Козырнув, Ваня убежал.
Дымов прилег под куст. Мимо, чеканя шаг, прошла Аня, поприветствовала его по всем правилам устава. Приподнявшись на локте, он посмотрел на нее удивленно… Аня четко повернулась:
— Вы что-то хотели мне сказать, товарищ лейтенант?
— Нет…
— Тогда разрешите идти?
— Идите.
Дымов не мог понять, что произошло с Аней-санинструктором. Почему вдруг она прониклась к нему таким уважением? И где она так обучилась строевой?.. Прямо залюбуешься! А Дымов, хотя и был лейтенантом ускоренного выпуска, понимал в строевой толк.
К замечтавшемуся лейтенанту подошли Черношейкин и Кухта. Кашлянув, доложили о своем прибытии. Дымов обернулся и, смущенный тем, что они могли прочесть его мысли, подчеркнуто строго распорядился:
— Пойдете со мной. И ваши два расчета тоже. Возьмете сухой паек на три дня. И чтобы автоматы, гранаты и все прочее было в порядке. До вечера спать.
Солдаты ушли, а Дымов, завалившись под куст, все думал о девушке.
Ваня принес кашу в начищенных до блеска котелках и терпеливо, с волнением ожидал, пока «его лейтенант» поднимет на него очи. Тот потянул носом на запах каши с тушенкой и наконец заметил котелки.
— Ты надраивал?
— Ага. Ваш и свой. — Ваня, довольный, протянул Дымову котелок.
— Чего ты мне все: «вы», «ваш»… — заметил лейтенант, уничтожая с аппетитом кашу. — Когда одни, говори мне «ты».
Совсем счастливый, Ваня присел рядом и, принимаясь есть, спросил:
— А чего эта самая к тебе подходила? Вышагивает, как гусыня!
— Анька?
— Ну да.
Дымов довольно усмехнулся:
— Хочет идти со мною.
— И ты ее возьмешь? — возмутился Ваня.
— Не говори так. Она, знаешь… Одним словом, дисциплина. И шаг печатает — залюбуешься.
— Тоже мне… дисциплина!
Дымов нахмурился и протянул ему недоеденную порцию каши:
— А котелок мой замажь. С таким зеркалом быстро попадешь на мушку.
Мальчишка даже растерялся от неожиданного поворота:
— Я что… Я могу замазать. И мой тоже?
Увидев, как у парня задрожал подбородок, Дымов, потягиваясь, сказал уже мягче:
— Как хочешь… Я храпану. Разбудишь, когда солнце скроется. — И улегся.
«И черт меня дернул за язык заговорить с лейтенантом об этой Аньке! — клял себя Ваня. — Если бы не она… он, может, и взял бы меня с собой». Ваня так расстроился, что, забравшись в гущу кустов, просидел там целый час. Потом, увидя Филина, выскочил из своего убежища и преградил ему дорогу:
— Товарищ комиссар, разрешите обратиться до вас?
— С лейтенантом хочешь идти?
Ваня изумленно посмотрел на комиссара:
— Подходящая у вас фамилия!.. Он, филин этот, и ночью даже видит…
Комиссар рассмеялся:
— Чего ж тут не видеть!..
Ночью, когда скрылась луна, разведчики тихо уселись в лодку. Ваня стоял рядом и ожидал, что скажет Дымов, но тот только пожал ему руку…
Несколько ночей кряду разведчики переплывали Дон у взорванного моста, но обнаружить наших не удавалось; зато утащили из-под самого носа у немцев те самые пушки, которые лейтенант с комиссаром спрятали в пойме, и переправили их на плотах.
Потом Дымов вел разведку выше по Дону, и Ваня опять не уходил от берега. Пехотинцы, занимавшие здесь оборону, уже привыкли к нему.
Проводив разведчиков, Ваня обычно устраивался под свисающим в воду пологом густых зеленых ветвей ивы. Наблюдать надо было скрытно — немцы периодически освещали речную гладь ракетами. Здесь же прикорнув, Ваня пробуждался задолго до рассвета и сидел, прислушиваясь к ночным звукам. В это время особенно смаривал сон, даже немцы не бросали ракет и не простреливали трассирующими пулями Дон. Вот тогда и раздавался легкий всплеск, будто играла у поверхности рыба. Ваня знал: это возвращались разведчики. Он помогал им бесшумно вытащить лодку, спрятать в прибрежных кустах, потом вместе с ними ел вкусный разведпаек и укладывался спать на пахучее сено в блиндаже. Но в эту ночь он не сомкнул глаз: какая-то тревога овладела им… Пора разведчикам уже возвращаться. Но сколько он ни вслушивался — никакого всплеска.
Черная вода стала сереть… Ему хотелось, чтобы ночь протянулась как можно дольше и, скрыв в темноте наших ребят, помогла им добраться назад. С вечера нависли низкие тучи. Хоть бы дождик пошел… Но поднявшийся к утру ветер очистил небо, и рассвет наступил неожиданно. Угрожающе стал вырисовываться противоположный крутой берег с немецкими укреплениями. Там пробудились… В раннее безмолвие раскатисто ворвался треск пулеметов. Ваня всю ночь просидел в таком напряжении, что не ощущал ни утренней сырости, ни холодных капель росы, стекавших с ивовых листьев за ворот его гимнастерки, но тут невольно содрогнулся от мысли: какой опасности подвергались теперь разведчики, оставшись на том, враждебном берегу. Засветло им уже не вернуться…
Бойцы позвали его в окопы, дали котелок горячей каши. Он к ней даже не притронулся; закутавшись в шинель, прилег в блиндаже. Уснуть не мог…
Лейтенант, которого Ваня раньше недолюбливал, стал ему дорог. Если спросить, почему так случилось, он не ответил бы. Просто ему хотелось быть с Дымовым, походить на него во всем. Начало дружбы, как и любви, всегда очаровательно своим таинством… Еще не знаешь, как дальше сложатся отношения с тем, кто завладел твоим сердцем и думами, но тебя неудержимо тянет быть рядом с этим человеком.
В полдень августовское солнце так палило, что и в прохладном блиндаже было душно. Болела голова. Ваня слышал, как попискивал зуммер телефона, потом к проводу вызывали командира роты, и тот доложил Сологубу, что разведчиков еще нет.
Самое страшное приходило Ване на ум. А вдруг разведчиков захватили немцы… Пытают их каленым железом… Ведут на расстрел…
А между тем разведчики действительно попали в тяжелое положение. Обнаружив наконец наши окруженные части, они поспешно двинулись в обратный путь. К рассвету успели достичь только немецкой береговой обороны, с трудом пересекли ее и очутились на песчаной косе. Тут и там лежали наши убитые солдаты. Прижатые к реке, они до последнего патрона держали оборону, здесь и приняли смерть… Одни, стреляя с колена, завалились с винтовкой на бок, другие упали навзничь, третьи распластались на песке, словно обняли в последнюю секунду жизни родную землю. Немцы не хоронили наших…
Переправиться через Дон уже было невозможно — совсем рассвело. Дымов приказал залечь среди убитых и не шевелиться: поблизости фашистские дзоты. Скоро стало припекать солнце, и разведчики начали задыхаться от раскаленного песка, зноя, трупного запаха. Совсем рядом текла прохладная река, до безумия хотелось броситься в нее, окунуться, глотнуть воды, а потом… хоть помереть.
В полдень сержант Кухта почувствовал: голову так припекло, что вот-вот хватит солнечный удар. Поправил пилотку. Немец в дзоте или испугался, что убитые русские оживают, или ему просто наскучило сидеть. Высунул из амбразуры руку с парабеллумом, черный кружок ствола покрутился. Грохнул выстрел. Одна пуля пробила голову убитого, другая — ногу лейтенанта.
В сапог натекла липкая кровь. Дымов терпел. Знал: стоит ему чем-нибудь выдать себя, перестреляют их немцы, словно куропаток, и задание комдива не будет выполнено. Все нестерпимее жгло ногу… Дымов старался представить, как бы в его положении вел себя Сологуб, и не позволял себе шевельнуться. А фашист все упражнялся в стрельбе, каждый раз мучительно долго выбирая цель.
…Этот день показался Ване как никогда длинным. Он еле дождался сумерек и пробрался на свой «наблюдательный пункт». Позднее подошли капитан и комиссар, молча сели рядом.
В полночь Дон осветился ракетами. Зарокотали пулеметы. Справа от себя Ваня увидел выхваченную светом ракеты лодку с гребцами. Вскочил и помчался вдоль берега, утопая в глубоком песке. Пули с шипеньем булькали в воде, взбивали песок у его ног.
— Товарищ лейтенант, да вы поосторожней! — услышал он в темноте голос сержанта Кухты. — Мы сами разгрузим, а вы посидите.
Ваня подпрыгнул: «Значит, жив! Жив!..»
Лодка пристала к берегу, и разведчики разгружали бронебойки с винтовками, добытые на той стороне. Ваня стал помогать им, не спуская глаз с прихрамывающего Дымова.
— Да вы посидите, — все уговаривал Кухта командира и сказал подошедшему Богдановичу: — Ранен он.
— Марш за мной к Сологубу! — приказал Дымову капитан.
Ваня рванулся было за лейтенантом, но Богданович остановил его:
— А ты, Федоров, таскай оружие…
Наблюдательный пункт комдива находился неподалеку, но идти к нему пришлось вкруговую, по узкой извилистой щели. Капитан шел впереди и все останавливался:
— Как нога?
— Да у меня ж царапина, товарищ капитан, — морщась от боли, отвечал Дымов.
У блиндажа их встретил адъютант Сологуба, провел через темный тамбур, завешанный плащ-палатками, приподнял еще один полог, и вошедших неожиданно ослепило электричество… Яркая маленькая лампочка от аккумулятора заливала блиндаж белым светом. Сологуб, в плотно обтягивающей стального цвета гимнастерке из шевиота, склонился над картой. Усадив Дымова за стол, он попросил показать на карте место, где окруженные части армии продолжают вести бой.
— Прости, — извинился комдив, — что, раненного, тебя мучаю. Но командарм ждет сведений. Там ведь много голодных и раненых. Надо их выручать.
Дымов рассказал все, что узнал об окруженных частях. Отдал Сологубу окровавленные партбилеты и красноармейские книжки, взятые у бойцов, что пали на косе. Они погибли, но даже мертвые помогали нашим, укрыв разведчиков…
Отпуская лейтенанта, комдив обнял его:
— Передай хлопцам своим, Огонь, что они молодцы! Знаю по Испании, как пролежать на жаре день, да еще среди убитых…
Оказывается, наблюдатели доложили комдиву, что разведчики залегли на песке между убитыми, и он весь день не отрывал глаз от стереотрубы. Артиллеристы были в полной готовности по его приказу ударить по фашистской укрепленной линии.
К Ваниной радости, капитан приказал ему сопровождать лейтенанта в медпункт части. Хоть и рядом, решили подъехать на машине. Разведчики нарубили веток в кузов полуторки, сверху постелили еще сена, потом неожиданно подбежали к Ване, схватили его за руки и за ноги, раскачали и забросили в мягкий кузов, а Дымова бережно уложили. Когда машина отъехала, Ваня спросил:
— Как вам, ничего?
— Ничего, — ответил лейтенант, блаженствуя на сене. — Ты спал сегодня?
Хорошо, если за трое суток Ваня вздремнул часа два, но ответил бодро:
— Да я что… я спал, товарищ лейтенант.
— Тогда я сосну.
Ваня обхватил распоротый сапог лейтенанта с забинтованной ногой и придерживал, чтобы не трясло на выбоинах дороги, а через минуту заснул в обнимку с сапогом, уткнувшись головой в живот Дымову.
Когда он открыл глаза, машина стояла у палаток; лейтенанта с ним рядом не было. Парень цокнул языком: «Прозевал!..» — и выпрыгнул из кузова.
Кругом темнота. В тыловых подразделениях строгая маскировка. Лишь присмотревшись, Ваня различил светлое пятнышко в брезенте и пошел на него. Но голос Дымова он услышал совсем из другой палатки.
— Да какое это ранение! — возмущался лейтенант.
— Ложитесь, больной! — требовал женский голос.
Ваня понял, что лейтенанта надо выручать, и нырнул под брезентовый полог…
Лампа из сплющенной гильзы тускло освещала палатку. Дымов сидел на кровати с перебинтованной ногой и с усмешкой поглядывал на Косопырикову в белоснежном халатике. Ваня даже присвистнул: «Эта замухрышка еще смеет командовать!..» Не успел он прикинуть, как лучше высвободить лейтенанта, Аня обернулась и строго спросила:
— Ты зачем здесь?
— Не задирай нос, — осадил ее Ваня, — это мой лейтенант. Понятно?
— Понятно. Какой командир, такой и боец! — усмехнулась она и скомандовала: — Федоров, а ну, шагом марш отсюда!
— Ты кому это, Косопырикова, шагом марш?! — подступил к ней Ваня.
— Федоров, отставить, — сказал Дымов и успокоил Аню: — Он уйдет, я только хочу передать с ним…
— Ну, тогда быстрей.
— А может, у меня секрет, — лукаво улыбнулся лейтенант.
— Пожалуйста. — Она повела узким плечиком и отвернулась.
Дымов притянул к себе Ваню и шепнул:
— Попроси шофера отогнать машину, и ждите меня поблизости. — И громко добавил: — Скажи, рана пустяковая. Просто «врач» строгий попался, не отпускает.
— Есть передать! — прищелкнул каблуком Федоров и, проходя мимо девушки, козырнул: — Счастливо оставаться, «товарищ военврач».
— Видите, какой у меня вежливый солдат, — заметил ей Дымов.
Пригнувшись, в палатку вошел капитан Богданович:
— Ну как?
Дымов вскочил с койки:
— Пустяки, товарищ капитан. Разрешите готовиться в десант?..
Богданович оборвал его:
— Тебя не спрашивают. — И посмотрел на Аню: — Ну?
— Ранение нельзя назвать опасным… — ответила девушка, робея под строгим взглядом капитана.
— В госпиталь его надо отправлять?
— Пока не знаю… Но надо выдержать. Он же весь день пролежал раненый на песке… Может быть заражение, хотя я сыворотку ввела.
— Ложись, Огонь, — уходя, приказал капитан. — А ты, Косопырикова, гляди, чтобы не сбежал.
— Есть, — покорно улегся на койку Дымов.
Аня, проводив взглядом Богдановича, начальственно посмотрела на лейтенанта.
— Неужели, Косопырикова, отправишь меня в госпиталь?
— Посмотрим, — строго ответила Аня. Затем вытащила из тумбочки тетрадь, уселась на табуретку и принялась писать.
— Что ты пишешь там?
— Письмо маме. Лежите спокойно, больной.
— А моя мать в Ленинграде… Не отвечает на письма… — как-то вырвалось у него само собой.
— А моя в бомбежку погибла…
Дымов от удивления приподнялся:
— А кому ж ты пишешь?
— Тете…
Только сейчас Дымов понял: она часто смеется не оттого, что ей весело. Просто от этого ей становится легче. И им от этого легче.
— Вот что…
— Что?
— Это я зря говорил, что у тебя смех дурацкий… Это хорошо, когда ты смеешься…
Аня улыбнулась, сняла пилотку и в задумчивости стала расплетать косу.
— Косопырикова!.. — воскликнул Дымов. — У тебя такая коса?!
— Нельзя, да? — испугалась она.
— Красиво. И ты совсем другая…
— А я все боялась, что прикажут срезать. И чтобы спрятать ее, подобрала большую пилотку.
— А я думал, у тебя голова такая большая.
Они оба засмеялись…
Ваня растолкал шофера в кабине, передал приказ лейтенанта, вернулся назад и, притаившись напротив палатки, стал ожидать. Время шло, а Дымов не появлялся. Ваня подкрался ближе и отогнул край полога… Девушка расчесывала волосы, а лейтенант смотрел на нее, как на картину.
— Я видел вас во сне… вот такой… — Дымов запинался от смущения.
— Какой?
— С длинной косой. Вас схватил когтями черный стервятник. А я летел на коне спасать…
— Меня… спасать? — засмеялась она, закрепляя косу на затылке.
— Правда, — тихо сказал лейтенант, не сводя с нее глаз.
Ваня с досады отошел. «Дело на безделье меняет!..» Постоял, потом, изменив голос, сердито крикнул:
— Куда все медики подевались? — и спрятался за палаткой.
Аня выскочила. Ваня приподнял брезент, пролез внутрь палатки к топчану Дымова:
— Бежим, товарищ лейтенант!
Дымов, задумавшись, продолжал лежать.
— Бежим, а то вернется! — дернул его Ваня.
— Попадет ей, — поднимаясь в раздумье, сказал Дымов.
— Так ей и надо, чтоб не задавалась.
Дымов свернул матрац, прикрыл одеялом, будто на койке спит человек. Потом Ваня и лейтенант вынырнули из-под палатки, через кусты добрались до машины. Шофер, не зажигая фар, тронул…