Анатомия дерзости
Анна Очкина
Время, вперёд! Культурная политика в СССР. Под ред. И. Глущенко и В. Куренного. М.. Издательский дом Высшей школы экономики, 2013
Как ни крути советское прошлое, как ни разбивай его на части и фрагменты, в каждом из них присутствует то, что делало семидесятичетырехлетнее существование огромной многонациональной страны единым, советским периодом нашей истории. И в рамках комплексного изучения культурной политики в СССР совсем иное значение, иной интерес приобретают разномастные исследования советской повседневности и культурного наследия.
Культурная политика как система мер последовательного и целенаправленного воздействия на социокультурные характеристики общества, на общественное сознание, культурную и культурно-бытовую сферу жизни людей - это, без сомнения, советское ноу-хау. Результаты оказались, при всей их противоречивости, поразительно устойчивыми. В реформаторской круговерти последних десятилетий мы то и дело натыкаемся на стойкость советских социальных институтов 104 и практик, ценностных ориентиров и даже художественных вкусов. Эту живучесть советского задела можно сколько угодно прославлять или проклинать, но понятней она от этого не становится. А нуждается в понимании хотя бы потому, что «советский след» является одной из характеристик современного российского общественного развития. Это не просто прошлое - это и ресурс, и точка отсчёта, и система координат, до сих пор необходимые нашему за-реформированному, но до сих пор не самодостаточному, инертному и пассивному обществу.
В научной и публицистической литературе за последние годы сложилась целая традиция исследования советских социальных практик, культурных, социальных и бытовых феноменов. При всём многообразии объектов и концепций исследования, все работы о советских социальных и культурно-бытовых практиках объединены одним: генезис и развитие их были подчинены определённому плану, политически и идеологически увязанному с общим амбициозным планом масштабного переустройства общества. И величие плана не затемняло мелочей: кулинарная политика была не менее важна, чем строительство армии и партийной системы, а значение гигиены и организации труда было ничуть не меньше важности чистоты и всеохватно-сти марксистского учения. Какими бы курьёзами или даже провалами ни оборачивалась такая дотошность в социальном строительстве, единство концептуального подхода к самым незначительным аспектам социальной жизни поражает так же, как и масштаб задач.
Каждый такой опыт становится частичкой мозаики, из которых складывается то, что сегодня одни называют великой Атлантидой, другие - чёрным провалом тоталитаризма, третьи - «совком». И что для всех нас - недавнее, многими виданное, но почти никому до конца не ведомое прошлое.
Мозаике нужна рамка, общий сюжет, и вот недавно вышла книга, которая может стать такой рамкой, методологической основой для разнообразных исследований советского. Издательский дом «Высшая школа экономики» выпустил в конце 2013 года сборник «Время, вперёд! Культурная политика в СССР». Для редакторов книги Виталия Куренного и Ирины Глущенко это уже второй подобный опыт издания под одной обложкой различных исследований советского общества. Вышедшая в 2012 году книга «СССР: жизнь после смерти» объединяла размышления и зарисовки о том, что такое было советское общество. «Время, вперёд!» рассказывает о том, как и почему оно было или - точнее - делалось таким.
Книга представляет собой сборник статей, посвящённых разным аспектам и начинаниям советской культурной политики. Но этот видимый разнобой объединён не прихотью редакторов, а целостностью общей идеи масштабного культурного переустройство общества. Книгу следует читать не как сборник статей, а как монографию, от начала и до конца, обязательно - от предисловия Виталия Куренного до послесловия Ирины Глущенко. Так книга замыслена и собрана редакторами, что именно в комплексе, в целостности она отвечает своей задаче - последовательного и выпуклого преставления политики советского государства в сфере культуре, её генезиса и развития, идеологической общности и практической детализации, её расцвета и упадка. И именно при таком последовательном, без пропусков и изъятия прочтении вы получите представление о том, чем была «культурная политика в СССР». Этому явлению в целом не посвящено ни одной отдельной статьи, ему посвящается книга целиком.
Цитата Маяковского «Вперёд, время! Время, вперёд!», понимаемая как образ послереволюционного восприятия времени в советской культуре, стала названием всей книге о культурном прорыве. В композиции сборника раскрывается то, что было главным в советской культурной политике, обусловило её успех и предопределило её упадок. Это - та целостность, органическая организационно-управленческая, содержательная и идейная сцепленность, связанность различных элементов. Она обеспечивала комплексность и продуманность мероприятий, логичность в их последовательности и содержании. Но в этой целостности таилась и опасность. Если идеи подчинялись целиком пропагандистским задачам, культурная политика теряла внутреннюю логику. Чем чаще цели культурного развития граждан подменялись сиюминутными задачами манипулирования людьми, нейтрализации несогласных, тем меньший социальный эффект имели даже вполне достойные начинания. Эти колебания и противоречия культурной политики очень хорошо можно оценить при чтении статьи Фёдора Синицына, посвящённой отношениям советской власти с буддизмом, где показано, как сиюминутные политические соображения задавили культурный прорыв, не дали реализоваться необходимым культурным преобразованиям.
В предисловии Виталий Куренной так определяет методологическую задачу сборника: «Данный сборник стремится заявить иную предметную и методологическую перспективу советской культурной истории. Эта перспектива определяется тем, что советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики. Политический переворот, произошедший в обществе, отнюдь не привёл к возникновению ожидаемого утопического порядка. И тем самым выявил потребность в реализации крупномасштабной управленческой политики в сфере культуры на всех уровнях - от элементарных поведенческих норм и установок человека до сфер высокой культуры (художественной, научной, образовательной)» (с. 8). Именно такой подход помогает не только понять советскую культурную политику, но и увидеть её как целостное культурное явление. Эта установка объясняет и актуальность книги - как теоретическую, так и практическую. По мнению Куренного, «советская история является уникальным случаем долгосрочного общественного эксперимента по строительству организационной и управленческой структуры, призванной радикально модифицировать поведение человека» (с. 12). (Выделено мною -АО). Именно эта цель, сочетающая в себе как репрессивную - идеологию классовой войны и социально-репрессивную практику «перековки», так и конструктивную часть, базирующуюся на идее практически бесконечной возможности воспитуемости человека под воздействием социального, организующего начала, и была системообразующей для культурной политики в Советском Союзе. В. Куренной отмечает, что «конструктивная часть была прямым следствием определённой логики, укоренённой в комплексе идей Просвещения (т.е. доисторицистского - как это ни парадоксально в случае «исторического материализма» — периода модерна) и имеющей несколько аспектов» (с. 12).
Связь целевых установок культурной политики советского государства с идеями Просвещения подчёркивает в своей статье и Борис Кагарлицкий, который рассматривает культурное строительство в СССР как программу широкого народного образования и просвещения, приобщения к культуре широких народных масс. «Целью было не развитие «образования» в узком, а именно Просвещение в широком, этико-философском понимании данного термина. Причём, говоря о «буржуазной культуре» как о чём-то, к чему надо стремиться и чего надо достигнуть, Ленин отнюдь не имел в виду отказ от специфически революционного характера проводимой политики, от её «социального (классового) содержания» (с. 52). «Иными словами, для освоения передовой буржуазной культуры в специфических условиях России потребовалась именно пролетарская революция» (там же).
И Виталий Куренной, и Борис Кагарлицкий пишут о советской культурной политике как о беспрецедентной попытке воплощения утопии - но не коммунистической, а именно утопии Просвещения. В конечном итоге этот грандиозный проект потерпел неудачу. И активные, и пассивные субъекты культурного строительства - управленцы и народ - не дотянули до идеала, задаваемого амбициозной программой создания Нового Человека.
Заметим в скобках, что обусловленная идейно-методологической основой «надпартийность» и «вневременность» советского Просвещения сделало идеи (как коммунистические, так и обще-гуманистические) не только стержнем массового образования и массовой культуры, но и каркасом жизненных ценностей и ориентаций многих людей в их повседневной жизни. Разумеется, под влиянием обстоятельств эти принципы нарушались, но они зримо, отчётливо для всех существовали в общественном сознании как критерии индивидуального и коллективного поведения, порой даже как альтернативная шкала измерения социального статуса (наравне с карьерой, достатком, профессией и т.п.). Кроме того, эти идеи могли служить аргументом в борьбе за свои принципы даже с партийной бюрократией. Обращение к идеологии, даже в демагогическом варианте, было довольно сильным ходом индивидуальной защиты. Вспоминаю курьёзный случай. Однокурсник моей сестры подрался с оскорбившем его преподавателем, а избежал исключения из университета, заявив: «Я ударил его не как студент преподавателя, а как коммунист коммуниста». Идеологема «в партии нет иерархии, все коммунисты равны» сработала.
Несмотря на пропагандистское сопровождение многих культурных инициатив, советское руководство склонно было рассматривать культуру как более или менее автономную сферу, чьё развитие подчиняется собственной логике. Культура как особая управляемая подсистема нуждалась и в особом управляющем субъекте. О таком уникальном в своём роде субъекте культурного строительства - министерстве Культуры - пишет Руслан Хестанов. «У Советского Союза в области культуры есть один неоспоримый приоритет, - пишет он в своём тексте «Чем собиралась управлять партия, создав министерство культуры СССР», - изобретение государственной культурной политики» (с. 35).
Р. Хестанов поясняет, что этот факт был изумителен: «...вдруг в 1953 году КПСС превращает безграничное и едва ли определённое поле культуры в объект государственного администрирования. Советская бюрократия приступает к разработке нормативов и параметров управ-108 ленческой вертикали, квалификационных требований к специалистам и кадрам, критериев оценки текущего состояния культуры. Затем эта инновация подхватывается другими государствами. «Эфирная» и едва уловимая природа нового объекта правительственной заботы не мешает государственным машинам осваивать новое поле деятельности». Этот факт стал и судьбоносным для культурного строительства: «...учреждение Министерства культуры СССР было актом эмансипации культуры от идеологии. Однако освободившись от идеологии и пропаганды, культура попала в зависимость от механизированного администрирования государства и обрела характеристики массовой культуры» (С. 49).
Информационные, кадровые и художественно-идеологические приёмы воздействия на сферу культуры имели на общество воздействие, по своей силе и последствием гораздо более значимое и долговременное, чем предполагалось при решении конкретной культурной задачи. Но нередко масштабные инициативы с целями радикального преобразования той или иной сферы культуры не справляются с идеологическими времянками, вязнут в бюрократической трясине, становятся жертвами пропагандистских кампаний с неизбежными «перегибами», а то и попросту карьерными устремлениями отдельных управленцев от культуры.
Бытие культуры в качестве сознательно обособленного, но целостного и единого объекта управления обусловили проникновение базовых идей культурной политики - идей Просвещения - во все практики культурного строительства. Эти практики при всём их пропагандистском сопровождении содержали себе элементы всеобщего, сущностного человеческого развития и совершенствования. И потому так часто приносили эффект, далеко выходящий за рамки текущих политических задач, поставленных конкретными руководителями. Именно поэтому целое под названием «культурная политика в СССР» не было безоблачно непротиворечивым, её «всеобщие» компоненты были часто непримиримо противоположны компонентам прагматическим, политически сконструированным в ответ на вызовы времени.
Наглядным примером того, как выстраивалось взаимодействие государства и общества в сфере культурной политики, является сюжет, исследованный Ириной Глущенко в статье «Солдат как читатель. Исследование читательских интересов красноармейцев в 1920 г.». Признаюсь, что, пока я не поняла единство и целостность замысла книги, я начала именно со статьи о солдатах-читателях. Ведь она поражает уже самим названием! Вдумайтесь: «В 1920 году Просветительский отдел Политического управления Реввоенсовета (ПУР) провёл одно любопытное исследование. ПУР захотел узнать, что читают красноармейцы» (с. 64). Во время гражданской войны только что родившееся, измученное экономическими и политическим катастрофами государство заинтересовалось чтением солдат! И как заинтересовалось: подробно разработаны инструкции для проведения анкетирования и интервью, составлена вполне профессиональная анкета, библиотекарям даны исчерпывающие разъяснения, и они провели работу вполне добросовестно. «При проведении опроса учитываются и такие тонкости, как степень усталости людей и их состояние» (с. 69). «Архив сохранил 11 200 анкет» (с. 71). Насколько же масштабным и одновременно продуманным был замысел по культурному переустройству общества, если молодая советская власть так профессионально и обстоятельно изучала во время войны читательские вкусы своей армии. Разумеется, любопытство это было политически и практически оправданным: «...поскольку речь идёт об армии мобилизационной, причём к концу Гражданской войны пополнявшейся призывниками со всех концов России, именно изучение читательских интересов солдат давало возможность получить информацию о положении дел в стране в целом. ... Исследователи не просто хотели узнать, что читают солдаты, но и видели в своих респондентах представителей народа, которые высказывали своё мнение о литературе» (с. 66).
Советская власть не только изучала, но и формировала читательскую аудиторию, «...пропагандистские задачи новой власти решались в тесной связи с культурными и решались - для того времени - успешно» (с. 80). Однако при очевидной авторитарности культурной политики советская власть всё же была озабочена «обратной связью». Идеологические задачи, которое решало исследование 1920 года очевидны: для того, чтобы убедительно говорить с людьми, власть стремилась этих людей понять. «Таким образом, выстраиваемая культурная политика представляет собой не односторонний процесс насаждения определённых норм, идей и представлений, а попытку найти некий баланс между продвигаемыми сверху правилами и ценностями, с одной стороны, и стихийно формирующимися снизу потребностями - с другой» (с. 78).
Авторы сборника последовательно рассматривают разные сферы и проблемы культурной политики, начиная от развития экскурсионного дела и государственного регулирования частных кинотеатров в ранние годы советской власти, до организации школьного обучения, от военно-национального строительства в 1930-е годы, до подготовки 110 гидов-переводчиков и развитие музыкальной культуры.
Ориентированная в будущее стратегия культурного строительства реализовывалась более или менее в чистом виде при решении просветительских и художественно-эстетических задач. Там, где коррекция со стороны политики не была определяющей. Отсюда - самая читающая страна в мире и массовая культура, впитавшая в себя традиции высокой культуры. Отсюда же -успех пропаганды науки и научного знания, о котором рассказывается в статье Романа Абрамова «Популяризация науки в СССР как элемент культурной политики». При всей своей подчёркнутой привязанности к анализу эмпирического материала ушедшей эпохи статья является зеркалом социокультурных проблем современного российского общества, которое выступает как своего рода «доказательство от противного». Современная Россия - почти идеальный пример того, что может произойти с обществом, напичканным технологией, но лишённым сознательно воспитываемого уважения к науке и научному знанию.
Сегодняшнее российское общество, вроде бы нуждающееся уже не только в технически подкованных производителях, но и в информационно-инновационно «продвинутых» потребителях, отнюдь не поражает широким распространением не только научного мировоззрения, но и элементарной рациональности мышления. Смею предположить, что сочетания «высокой цели» созидания Человека Будущего с решением текущих просветительских задач не было проявлением романтической привязанности советских руководителей к коммунистической утопии, а диктовались вполне прагматическими соображениями. Ведь процесс образования, просвещения и «окультуривания» не может мотивироваться только утилитарно-прагматически, в этом случае и прагматические задачи развития определённых навыков не будут решены. Голое «надо» не создаёт необходимой познавательной мотивации, не будит любознательность, которая одна только и есть надёжный проводник в мире знаний.
Книга даёт массу интереснейшего фактического материала, позволяет систематизировать теоретические представления о социокультурных процессах в Советском Союзе, предлагает нашему вниманию целостный облик культурных преобразований страны. Если бы меня спросили, что больше всего потрясает меня в советской истории, я бы ответила: «её рукотворность». Ответ выглядит, наверное, почти по-детски наивным на фоне трагичности и масштабности нашего прошлого, но это только на первый взгляд. Именно созидание, сознательное и жёсткое воздействие на социальные, политические и культурные процессы было ядром советской истории. И даже её жестокость была не стихийным безумием, разбуженным глобальными переменами, а во многом - запланированным или закономерным следствием невиданного по дерзости плана: строительства нового общества с новыми людьми.
Заклинания близким коммунизмом, звучащие на протяжении всего советского периода, можно воспринимать либо как проявление фанатичной веры в утопию (в начале) или как пустые идеологические заклинания (в конце советской истории). Но такими они выглядят в отрыве от того, что можно назвать советской культурной политикой. Сформировавшись в самом начале существования советского государства, советская культурная политика оформлялась все 74 года существования СССР, довольно гибко реагируя на все зигзаги советской истории, интегрируя и адаптируя все её взлёты и провалы, победы и поражения. Несмотря на жёсткую сцепку с насущными задачами советского руководства, воздействие на культурную и нравственную сферы общества всегда имело собственные, независимые от актуальной политики цели. Эти цели формировались на основе текущих задач, но в то же время не утилитарно, не сиюминутно, а с большим замахом в будущее. И впитывали в себя общие, вымечтанные и выстраданные идеи о гуманистическом, свободном и просвещённом обществе. Впитывали одновременно и почти в чистом виде, и утилитарно, с чётким пониманием момента, что позволяло приспосабливать высокие идеи к текущим идеологическим и политическим задачам. Но великое не уничтожалось утилитарностью, упрямо действовало само по себе, творило свой собственный путь в раскуроченном, на глазах вылепляемом обществе. Именно потому, что в своём воздействии на культурную сферу общества советская власть далеко ушла от примитивного манипулирования и идеологического прессинга, и можно говорить о рукотворности нашей истории.
Последним большим проектом советской эпохи оказались Олимпийские игры 1980 года. Посвящённая им статья Марии Вагиной констатирует их гигантское влияние на развитие инфраструктуры Москвы. В отличие от Сочинской Олимпиады, для которой строилось множество объектов, будущее назначение которых было совершенно непонятно и, видимо, безразлично организаторам Игр, в Москве предолимпийское строительство было тщательно вписано в общий план развития города и было его органической частью. Замечу, что те олимпийские игры по «раскрученности» сильно уступали олимпийским играм в Сочи.
Последним был подчинён ритм уже не одного города в течение относительно короткого времени, а всей страны и как минимум год.
Однако советское общество поздних 1970-х уже вступило в эпоху упадка. Ирина Глущенко в своём послесловии вспоминает, что Олимпийские игры 1980 года страна получила, согласно городскому фольклору, вместо обещанного Хрущёвым коммунизма. Советский культурный проект был уже на последнем издыхании, несмотря на строительные достижения при подготовке к Олимпиаде. «Показательно, что подготовка к Олимпиаде включала не только строительство многочисленных объектов, но и внедрение в советскую повседневность некоторых черт западного, «буржуазного» быта. И именно эта сторона олимпийского сюжета вызвала наибольший интерес просвещённого народа. Потомки читающих красноармейцев смогли наконец попробовать «пепси-колу»» (с. 265). Какой яркий образ поражения в великой просветительской войне. Недаром и называется послесловие ёмко: «Осторожно, время замедляется». Приехали, словом.
Анна Ганжа на примере популярных в советское время художественных текстов показывает механизм «вербализации созидательной дерзости», укоренения её в массовом сознании через каналы массовой культуры. «Мы должны каждый миг предельным личным усилием воссоздавать вот эту некогда установленную нами связь с бытием по истине» (с. 101). Утверждение созидания как личной ответственности и единственно подлинного предназначения человека - эта черта советской массовой культуры в её лучших образцах. И даже в такой частной сфере как музыкальные предпочтения проявляется угасание культурно-строительного импульса, распад и постепенный крах советского культурного проекта на излёте эпохи застоя. «Западная индустрия развлечений становится в годы «застоя» внутренней родиной всех тех, кто отрицает «советское» в качестве горизонта персональных жизненных смыслов» (с. 107).
Неудача, которую потерпел советский культурный проект к началу 1990-х годов, в свою очередь, запустила процесс в обратном направлении. Как пишет Борис Кагарлицкий, «последовавшие за распадом Союза и реставрацией капитализма наступление на «советские» принципы культурно-образовательной политики обернулось неизбежно наступлением на фундаментальные принципы рационализма и Просвещения и на базовые ценности европейской цивилизации, крайним практическим воплощением которых и был СССР» (с. 63).
Как актуальнейшая политическая сатира звучат слова Алины Волынской в её статье о политической роли советского цирка: «Но проникновение идеологии в цирк не может пройти бесследно. Влияние оказывается обоюдным. И если цирк становится политикой, то политика непременно приобретает черты цирка» (с. 242).
Если бы меня спросили, что меня больше всего «цепляет» в нашей нынешней жизни, я бы ответила: «её обессмысленность, бессодержательность». Я имею в виду не индивидуальную жизнь, не существование отдельных людей или семей, а жизнь общества. Оно разбито на отдельные фрагменты, группы и группочки, каждая из которых живёт своими ценностями, принципами, целями, даже своими собственными новостями. Великие цели в таком обществе невозможны, по крайней мере, как общественно признанные и общественно значимые. А отдельным героическим личностям таковые цели лучше скрывать - засмеют. Порыв, дерзость, амбиции созидания постепенно вытекли из трещин разбитой утопии, рассеялись вместе с единым замыслом и общей задачей.
Утопический проект, с видимым успехом реализуемый несколько десятилетий, был окончательно объявлен нереализуемым. Да только этим проектом была наша с вами страна.
АВТОРЫ
Анна Очкина - зам. директора ИГСО, заведующий кафедрой методологии науки, социальных теорий и технологий Пензенского государственного педагогического университета.
Василий Колташов - руководитель Центра экономических исследований ИГСО
Руслан Костюк - профессор Санкт-Петербургского государственного университета
Виктория Гриценко - доцент Пермского государственного национального исследовательского университета
Алексей Симоянов - магистр политологии, Москва
Владимир Пешков - журналист, член руководства Российского социал-демократического союза молодёжи, Вологда.
Вячеслав Долотов — социолог и публицист, Самара
Евгений Карякин - исследователь права. Директор юридической компании «Карякин и партнёры»
Михаил Боголепов - русский педагог и журналист начала XX века.
