Социальные права и гарантии населения РФ

Евгений Карякин

Между юриспруденцией и самоидентификацией.

Цель данного текста - прояснить факты, связанные с понятием социальных прав и гарантий населения РФ в 1990-2013 гг. - что и почему существует здесь как факт социального консенсуса, с одной стороны, и как юридический факт, с другой.

В любом социуме, находящемся на государственном этапе развития, существует общественное мнение относительно взаимодействия государства и общества. Однако в различные временные периоды наиболее значимые для общества аспекты этих взаимоотношений могут меняться.

Проблема социальных прав и гарантий, предоставляемых населению Российской Федерации государством по своей значимости и болезненности последние четверть века в общественном сознании занимает первое место.

В утилитарном смысле право неразрывно связано с экономикой и является следствием хозяйственной деятельности - возможность развития регулирования социальных отношений возникает по мере развития производственных отношений (так-как, только с развитием хозяйственных отношений появляется возможность содержать соответствующие социальные институты). Таким образом, исходя из данной предпосылки, речь о социальных гарантиях всегда бессодержательна в отрыве от процесса создания материальных ценностей - консенсус в области распределения социальных гарантий всегда зависит от суммы произведённых в обществе благ.

Разрушение производств и цепочек создания добавленной стоимости на территории северо-востока Евразии не могло не сказаться катастрофическим образом на социальных гарантиях населения РФ.

Однако, формально, и в конституции 1993 года, и в других нормативных актах был сохранён принцип социального государства. Неудивительно, что право, всегда идущее вслед за социальными процессами и лишь закрепляющее их, вопреки бессодержательным декларациям, постепенно вынуждено было закреплять устранение государства из всех сфер общественной жизни.

Примеры этого многочисленны - это и постепенный переход к частной собственности на леса и водоёмы, и распределение накопленных нефтегазовых доходов в пользу крупнейших банков и компаний, и финансирование неподотчётных государству государственных корпораций из федерального бюджета. Сюда же относится и потворство массовому выведению активов в иностранные юрисдикции, т.к., по выражению Д.А. Медведева «через них удобней работать»1 , и многое другое.

Параллельно, в условиях постоянного сокращения производств, соответственно, сокращения налоговой базы, и юридического лишения населения социальных благ, государством постулируется политика «социальной стабильности», заключающаяся в денежной индексации заработной платы работникам бюджетной сферы и пенсий - причём, эта политика не обеспечена фактическими доходами бюджета, в частности, майские указы Президента РФ 2012 года, посвящённые очередному увеличению зарплат работникам бюджетной сферы, по заявлениям самого Владимира Путина, выполнены менее чем на 30%2 . Причина - дефицит региональных бюджетов, не имеющих должной налоговой базы.

Указанная политика имеет единственную цель - избежать социального бунта и успокоить среднестатистического рабочего. Однако, всегда следует помнить, что заработная плата - это лишь эквивалент стоимости труда, и при условии отсутствия политической социально ориентированной партии, никто не будет гарантировать её достаточности. Очевидно, что даже за индексированную зарплату нельзя получить медицинское обслуживание в клинике, откуда из-за низкой заработной платы ушли все сотрудники или устроить ребёнка в детский сад, если там нет мест.

Эта проблема накладывается на другую, характерную для сегодняшнего развития хозяйственных отношений по всей планете. Дело в том, что на сегодняшний день капитал теряет свою национальную идентичность и становится планетарным. Иначе говоря, хозяин средств производства может позволить себе построить производство в любой точке земного шара, и именно там дать работу местным жителям, а налоги он может платить в любой другой точке земного шара, соответственно, являясь резидентом государства по своему усмотрению.

Это значит, что у национальных государств остаётся всё меньше инструментов для проведения социальной политики. Всё больше заботу о социальной жизни сотрудника берут на себя корпорации и коллективы - примеры - институт пожизненного найма с выплатой пенсии в Японии, частные пенсионные фонды США, собственные социальные и медицинские подразделения в крупных корпорациях. В известном смысле социальная обеспеченность работника в условиях современности есть плод борьбы профсоюзов с работодателями, без

участия государства, всё больше отходящего на задний план.

Однако государство, постепенно теряющее свои позиции, всё ещё сохраняет роль в существенной части отраслей общественной жизни, и от того, кому оно передаст функции общественного контроля, будет зависеть текущий контекст социальной борьбы на каждой конкретной территории.

Пока можно констатировать, что государственный аппарат РФ действует в интересах усиления корпоративного капитала.

В частности, последними изменениями в Гражданский Кодекс РФ в 2013 году окончательно узаконен «принцип добросовестности»3 , фактически означающий окончательное устранение судебной власти от необходимости решать проблемы граждан. Теперь, в числе прочего, и доктринально оформлен принцип, в соответствии с которым судья может отказать в защите прав в случае, если сочтёт, что пострадавший сам должен был отслеживать ситуацию и не попадать в отношения, грозящие нарушением его прав. Кроме того, этот принцип окончательно закрепляет применяемую в РФ судебную доктрину «недостаточности доказательств в гражданском процессе», имплицированную из уголовной практики. Для рядового обывателя это означает, что суд не признаёт факт нарушения гражданских прав в случае, если гражданин не обладает набором документов, требуемым судьёй. Очевидно, что подобный набор судебных доктрин выгоден, прежде всего, капиталу, всегда могущему заявить, что работник «сам знал, на что шёл» и у работника «нет необходимого набора документов».

Параллельно с этим, идущей сегодня реформой гражданского законодательства в существенной части нивелируется принцип контроля государства за профессиональными объединениями работодателей. По замыслу законодателя, по всем отраслям в недалёком будущем будут созданы СРО (Саморегулируемые Организации). СРО представляют собой объединения крупных игроков с функцией отзыва права заниматься деятельностью у любой компании - что фактически означает легализацию картелей, выведение их из под юрисдикции государства. Таким образом, монополистический сговор корпораций становится легальной формой деятельности, что не может не вести к искусственному взвинчиванию цен на товары и услуги.

Последние изменения пенсионной системы РФ также являются порождением нивелирования функций государства, проявлением которого в данном случае стал дефицит налогооблагаемой базы - в силу перерегистрации существенной части российского бизнеса за рубеж, правительство вынуждено повышать ставки социальных отчислений для бизнеса, что, в свою очередь, при отсутствии слаженно работающего государственного аппарата, вызывает уход оставшихся в России компаний в тень. Последнее, в свою очередь, вызывает дефицит пенсионного фонда и фонда обязательного медицинского страхования.

Разумеется, государство пытается не допустить взрыва и в пенсионной, и в медицинской отрасли, однако метод, который оно избрало, выглядит небесспорным - стимулирование прихода частного сектора в пенсионную систему в качестве операторов пенсионных накоплений (негосударственные пенсионные фонды) и в систему обязательного медицинского страхования в качестве операторов-получателей средств фонда ОМС (негосударственные поставщики-посредники) не гарантировано стабильной системой, опирающейся на социальный консенсус - бизнесу куда выгодней быстро вывести деньги и обанкротиться, чем пытаться вести долгосрочную деятельность без долгосрочных политических гарантий.

Здесь и кроется причина отсутствия фактически обеспечивающих деятельность людей правовых институтов - источником права на территории РФ на сегодняшний день являются не хозяйственные отношения большей части населения, а так называемое «право транснациональных корпораций» - консенсус элит по обеспечению беспрепятственного реинвестирования активов с территории РФ в другие юрисдикции. Некоторая часть населения РФ задействована в этом процессе и получает определённую экономическую выгоду, однако большая часть из неё выключена.

Говоря о неблагоприятном прогнозе развития ситуации для большинства населения, учитывая консенсус российских элит, касающийся сворачивания цепочек создания добавленной стоимости, правовой статус жителей РФ будет снижаться, одновременно с параллельным процессом устранения государства из общественной жизни.

Российские регионы в условиях глобального кризиса

Анна Очкина

Популярная в российском обществе фраза «Москва — это не вся Россия» сегодня трансформировалась в формулу «Москва — не Россия». Выпадение этих двух слов не случайно, это не лингвистическое явление, не упрощение привычного лозунга в обыденном сознании. Это весьма наглядный показатель трансформации социально-экономических различий между столичным и всеми остальными регионами в противостояние Москвы и Провинции. Это противостояние не имеет пока выраженного характера, политической и даже идеологической формы. В силу нестабильности российской социальной структуры процесс субъективизации этого противостояния идёт трудно и противоречиво. И всё-таки сегодня в России сложились объективные предпосылки для такого противостояния, что и становится решающим фактором функционирования социально-экономической и социокультурной сферы российских регионов в условиях глобального кризиса. Латентная форма существования и развития этого противоречия, объективно антагонистического, во многом обусловливает сегодня социальное развитие регионов, в том числе усугубляя и мультиплицируя 60 негативное воздействие глобального кризиса.

Объективный базис конфронтации столицы и провинции — принципиальные различия складывающихся социальных структур столичного и провинциального общества. Именно в столице концентрируется так называемый креативный класс, то есть люди, занятые в сфере рекламы, маркетинга, производства медийных услуг и т.п. Именно в столице теснятся интеллектуалы — люди, сделавшие профессией интеллектуальную деятельность, профессиональные эксперты и комментаторы. Так называемые «офисные хомячки» это тоже в большей мере столичное явление, по крайней мере, именно там они проявляют себя как заметная социальная группа. В большинстве провинциальных городов они просто статистически, а уж тем более социально и идеологически, не могут стать группой.

Даже традиционные, ещё советского происхождения, социальные группы в столице обладают совершенно иными социально-экономическими ресурсами и характеристиками. Учителя, врачи, учёные в Москве имеют несоизмеримо

больше возможностей компенсировать разрушительные последствия правительственных реформ образования, медицины и науки. Разумеется, речь идёт о компенсации этих последствий для индивидуального благосостояния, а не для общества в целом. И разница здесь не только количественная, но и качественная. В провинции врачи, учителя, научные работники, работники культуры, инженеры имеют, как правило, несколько путей для поддержания личного благосостояния, для его защиты в условиях неолиберальных реформ. Во-первых, смена деятельности. Индивидуальное и мелкое предпринимательство становится для провинции одним из важнейших средств социального самосохранения советского образованного класса. Во-вторых, средством спасения не только статусного, но нередко физического, для учителей-врачей-учёных становятся массовые переработки. Знаменитая формула: «Одна ставка — нечего есть, две ставки — некогда есть» для провинции не форма интеллектуального кокетства, а жутковатая правда. И, в-третьих, средством спасения нередко может быть отъезд в Москву.

Так называемые элиты имеют в провинции социально-экономические, политические и культурные черты, в значительной степени отличающие их от элит столичных. В силу ограниченности социального пространства региона провинциальные элиты намного дольше и надёжнее сохраняют связь с малой родиной и «родной» социальной группой. Разумеется, у столичных элит тоже есть лелеемые и продвигаемые ими родственники или друзья детства, однако в провинции кланы — явление постоянное, воспроизводящееся и в определённой степени необходимое. Кроме того, кланы в провинции социально более гетеро-генны, так как строятся по принципу землячеств, родственных и дружеских сообществ при низком, а то и нулевом статусно-имущественном цензе. Таким образом, сеть кланов в провинции заменяет демократию и обеспечивает принципиальное по сравнению со столицами сокращение дистанции между «элитами» и «народом».

В провинции1 сформировались собственные, практически противоположные столичным, отношения с властью и, соответственно, особая структура ценностей и политического поведения. Региональная власть, как бы она себя ни вела, находится по отношению к населению на гораздо более близком «расстоянии», чем власть федеральная или московская. Это «ближе» имеет социально-физическое измерение — большая, чем в столицах, вероятность личного знакомства с представителями власти, относительно большая доступность начальственных кабинетов и персон для жителей региона. Есть у этой близости и социально-политическое измерение: провинциальные региональные власти намного больше столичных и федеральных зависят от уровня благосостояния своих граждан.

Власть в регионах не имеет права допускать социальные протесты, это мгновенно приводят к снижению федерального рейтинга регионального руководства. Конечно, авторитарные методы привычнее, чем постоянная и кропотливая работа по обеспечению устойчивого благосостояния населения, да и молчание нищих и запуганных часто надёжнее, чем покладистость благополучных. Однако жители регионов, не уважающие в большинстве своём массовые протестные митинги и гуляния, популярные в столице, довольно часто и с заметным эффектом используют тактику индивидуального протеста. Эти персональные выступления варьируются 62 по форме от многочисленных индивидуальных жалоб в инстанции до голодовок. Эти единичные протесты отчаяния, адресованные именно федеральной власти с целью шантажа власти региональной, нередко имеют заметный успех2 .

Всё это обусловливает особую форму воздействия глобального кризиса на российские регионы, которое опосредуется неолиберальной политикой российского правительства.

Главное в этой политике — отказ от такой целостной стратегии развития страны, которая осуществлялась бы через последовательное развитие регионов при едином подходе к формам поддержки отдельных территорий и при единых критериях благополучия регионов. Российская же власть предпочитает проектный подход в региональном управлении, когда вместо единой стратегии развития региональной системы страны осуществляется ряд разрозненных тактических мероприятий. Всё больше утверждается случайное распределение факторов экономического роста, конкуренция региональных властей за благосклонность федерального руководства, рост популярности у федеральной и региональной власти медийно резонансных и дорогостоящих региональных проектов при значительном ослаблении усилий по постоянному и поступательному развитию важнейших секторов социальной сферы в регионе3 .

Отсутствие ясной стратегической линии социального развития страны обусловливает случайность как при выборе регионов, так и при разработке проектов4 . При этом российские регионы вынуждены самостоятельно искать инвестиции, привлекать иностранный капитал, нести ряд социальных обязательств, прежде бывших федеральными. Неравномерность распределения ресурсов, значимых промышленных и инфраструктурных объектов между регионами становится при такой политике базой для дальнейшего развития социально-экономической и культурной дифференциации между ними, для превращения различий в пропасть.

Региональная дифференциация социально-экономического развития была и в Советском Союзе. Однако советская модель управления регионами базировалась на идее единого национального развития, что подразумевало встроенность региональной экономики и социальной сферы в общенациональную систему народного хозяйства и социального развития, перераспределение экономического роста, развитие горизонтальных межрегиональных связей. Экстремальная централизация управления в СССР не давала возможности для последовательного регионального саморазвития, полноценного использования внутренних возможностей регионов. Региональное своеобразие возможностей и перспектив экономического и культурного развития

Реальные социальные нужды региона или задачи развития страны в качестве критериев выбора региона и проекта не популярны.

советское руководство пыталось регулировать сверху, что, с одной стороны, радикально сокращало возможности проявления и развития низовой инициативы, а с другой, позволяло сохранять единое социальное содержание региональных проектов, их подчинённость общей цели национального развития. Собственно, именно потеря чёткости, внутренней логичности и последовательности этой общей цели и стала причиной краха советской региональной политики.

Сегодня региональная дифференциация благосостояния и уровень развития производства усиливается, закрепляется и воспроизводится политикой правительства. Социальная сфера реформируется в соответствие с требованиями глобальных экономических институтов, являющихся проводниками неолиберальной экономической политики. Региональная промышленность и сельское хозяйство попадают под двойной удар — экономического кризиса и ВТО. Сокращение и коммерциализация социальной сферы в результате неолиберальных реформ, как и обнаруживающаяся неконкурентоспособность региональных предприятий в условиях действия норм ВТО, это не только исчезновение значительной доли рабочих мест в регионах, не только удар по региональным бюджетам. Это ещё и бомба замедленного действия под шатким благополучием 64 провинциального среднего класса, который хоть и не признаётся за полноценный средний класс большинством российских социологов, всё же сам себя таковым считает и очень гордится этим. Но благосостояние даже весьма обеспеченных жителей регионов значительно больше зависит от доступности сфер образования, медицины, культуры, от относительно дешёвых местных продуктов питания, чем в столице. Если для столицы последствиями неолиберального курса становится снижение уровня жизни определённых социальных групп, то в регионах этот курс в условиях глобального кризиса может обернуться крахом для большинства населения.

Одной из острейших проблем регионов сегодня является наполняемость бюджетов и требования федерального правительства выполнять часто непосильные для регионов социальные обязательства5 . Ситуация усугубляется тем, что порождает нелёгкий для регионального руководства выбор. С одной стороны, приход торговых сетей и крупного бизнеса может обеспечить хоть какую-то наполняемость регионального бюджета, с другой, это подрывает местное производство. А для большинства регионов поддержка индивидуального предпринимательства. мелкого и среднего бизнеса — жизненная необходимость, так как это гарантирует рабочие места, даёт импульс региональной экономике, обеспечивает население относительно доступными товарами и услугами. При этом индивидуальный, малый и средний бизнес дают крайне малый приток средств в региональные и местные бюджеты, так как значительная часть доходов остаётся «в тени». Для вывода доходов из тени и полноценного вовлечения регионального бизнеса в решение социально-экономических проблем региона необходимо последовательное развитие инфраструктуры регионов, обдуманная и стратегически ориентированная налоговая политика, система льгот и стимулов. Но это возможно только в рамках целостной, социально ориентированной региональной политики государства.

Глобальный экономический кризис обусловливает одновременное развитие двух противоречивых на первый взгляд тенденций. Во-первых, растёт зависимость регионов от федерального центра Бюджетный кризис, социальные и экономические проблемы вынуждают региональное руководство искать помощи центра. При отсутствии целостной политики в отношении регионального развития такая помощь оказывается как благосклонность, то есть стимулируется внесистемными случайными факторами. А во-вторых, объективно складываются условия для роста разочарования и недовольства региональных элит неолиберальной политикой центра, ставящей их всё чаще и чаще перед неразрешимыми дилеммами. Но следует помнить, социальные протесты это не только сигнал для центра о «неэффективности» регионального руководства, но и тот аргумент, который могут использовать регионы в споре о критериях эффективного руководства с федеральным центром. И потенциально это очень весомый аргумент.

Дискуссия о будущем социального государства

Алексей Симоянов

Социальное государство, или как его принято называть на западе, Welfare State (с англ, «государство всеобщего благоденствия») — одно из базовых понятий нашего времени. Социальным государством называют общественно-институциональную систему, основанную на перераспределении материальных благ для достижения каждым гражданином достойного уровня жизни, сглаживания социального неравенства и помощи нуждающимся слоям населения. Социальное государство связано с обширным общественным сектором, поставляющим бесплатные или дотируемые (льготные) услуги населению: образование, здравоохранение, социальное/муниципальное жильё, социальное страхование, гарантированная занятость и трудовые права.

Социальное государство против «дикого» рынка

Социальное государство это достижение XX века, индустриальной эпохи, породившей невиданное ранее качественное состояние. Впервые в человеческой истории гуманистические принципы всеобщего 66 благосостояния, развития личности, борьбы с бедностью оказались возведёнными в ранг государственной политики. С 1945 года почти все страны Европы, Северной Америки, а позднее и третьего мира декларируют приоритет социальной политики в конституциях и во всевозможных политических манифестах. По сравнению с началом века, растёт количество социальной помощи населению, под программы социальной поддержки попадают все большие слои населения (первоначально инвалиды, затем старики, дети, многодетные семьи, безработные, просто бедные и молодёжь), программы социального страхования становятся всеобщими, всё большую роль в социальной политике начинает играть государство (по отношению к частной благотворительности и семейной поддержке), расширяется общественный сектор экономики, нормой становится бесплатное образование и здравоохранение. К 70-ым годам прошлого века, кажется, что концепт социального государства победил не только на практике, но и ментально — современное цивилизованное государство просто не мыслилось кроме как социально ориентированным.

С этим вынуждены были смириться даже самые ярые ультраправые противники социальной политики. Однако уже к началу 80ых годов на фоне энергетического кризиса и длительной экономической депрессии сначала в академическом сообществе, позднее в широком общественном поле началась дискуссия по вопросу насколько социальное государство эффективно как общественная модель и не следует ли от неё отказаться в пользу рыночной экономики с меньшим государственным участием.

С конца 70ых начала 80ых многое изменилось, ушёл в прошлое Советский Союз и социалистический блок, долгое время державший Запад в напряжении и служивший катализатором к проведению социальной политики, пошло на спад рабочее движение, социал-демократические правительства, в основном, потеряли власть, отдав её либеральным и право-консервативным силам, проводящим идеологию сокращения социальных гарантий и уменьшения государственной роли в обществе. Тем не менее, дискуссия не только не осталась в прошлом, но фактически приобрела второе дыхание. Длительная стагнация мировой экономики родила в среде либерально настроенной части общественного мнения убеждённость, что только демонтаж социального государства и отказ от помощи широким слоям населения способен поддержать западные рыночные общественные системы «на плаву». Однако против таких программ радикально выступают потребители самого социального государства: трудящиеся, молодёжь, самые широкие слои населения — для них ликвидация социального государства это сползание в беспросветную бедность и потеря социальных завоеваний предшествующих поколений, добившихся социальных прав длительной борьбой.

В России ситуация несколько иная. Как и на Западе, вектор социальной политики прописан в основном законе страны — Конституции (ст. 7), однако в 90-ые в силу развала народного хозяйства и полной социально-экономической разрухи, даже статья основного закона оставалась формальным воззванием. С начала 2000-ых увеличившиеся поступления нефтегазовых доходов позволили государственному бюджету шире выполнять свои социальные обязательства, избавившись от вопиющих рецидивов, вроде многомесячной невыплаты пенсий или заработных плат бюджетникам. Это породило целую волну социального популизма, особенно активно используемого властями накануне выборов. Тем не менее, социальные статьи расходов оказались скорректированы увеличившимися бюджетными расходами в меньшей степени, так как основным реципиентом государственных трат оказался бюрократический и силовой аппарат, а так же крупный бизнес через пресловутую статью «развитие экономики». Государство искусственно ограничило рамки своей социальной политики наиболее значимыми и болезненными сферами общественных отношений, имеющих политическое значение — пенсии для стариков, социальная поддержка ветеранов. При этом государственная социальная политика свелась именно к обеспечению минимума жизненных гарантий. Россия заняла как бы срединное место в мире между странами третьего мира, где социальной политики нет вообще, и развитыми социальными государствами Европы и Северной Америки. При этом даже в экономически успешные годы правящий класс проводил точечные правомонетаристские реформы, сокращая общественный сектор и увеличивая коммерциализацию социальных услуг (ФЗ-122 о «монетизации льгот», ФЗ-83 «о новом порядке финансирования бюджетных организаций»), Кроме того, под ударом оказались трудовые отношения (новый Трудовой кодекс 2002 года), доступное, бесплатное образование и медицина (новый регламент работы скорой помощи) право на жильё и первичные блага цивилизации (реформа ЖКХ 2005 г. и энергетики 2002-2008 гг.). Интересным реверансом правящей элиты стало «списание» социальных расходов в сферу региональной компетенции, где дефицит бюджетов делает поддержание социальных гарантий населению невозможным в принципе. Политика постепенного сворачивания социального государства и секвестра социальных расходов на федеральном и региональном уровне, усилившегося с ослаблением экономики страны в 2011-2013 гг., реформирования общественной сферы, так же пробудила в российском обществе вялотекущую дискуссию о роли социального государства, хотя данная тема фактически не находит своего места в повестке дня как публичной власти, так и широких кругов оппозиции.

Критика социального государства

Сегодня, как и 30 лет назад, застрельщиками наступления на концепт социального государства являются право-либеральная, радикально-рыночная часть общественного мнения, политических сил и научно-академической мысли. С их точки зрения, социальное государство, будучи позитивным явлением в прошлом, к сегодняшнему дню себя «изжило». Причина этому кроется в объективных причинах, таких как глобализация мировой экономики, развитие свободной торговли и безгосударственных общественных отношений. В данной парадигме мысли государство и официальные институты априори проигрывают частно-рыночным отношениям, они финансово неэффективны и, в конечном счёте, ущербны. По мнению радикальных противников социального государства, социальная политика по итогам приводит к нескольким негативным результатам:

Рост иждивения и патерналистских настроений в среде бедных и малоимущих слоёв населения;

Неэффективное расходование общественных средств бюрократическим государственным аппаратом;

Создание условий для политического авторитаризма ввиду большой зависимости широких слоёв населения от государственных решений в социальной сфере.

Так, любая социальная поддержка ассоциируется с пережитком социализма, уравнительной политикой. При этом функции государства и общественного сектора должен взять на себя рынок, частная благотворительность, семья.

Мифы и реальность социальной политики

Безусловно, у этой критики есть основания, однако и в научном мире и в широком общественном поле научность и аргументированность тезисов противников социальной политики всё больше подвергаются ответной критике. В этом отношении весьма показательна аналитическая работа, выпущенная совсем недавно в Великобритании Центром трудовых и социальных исследований (Centre for Labour and Social Studies) под авторством Хилари Уэйнрайт (см. подробнее ). Данная брошюра фактически является ответом британских сторонников социального государства идеологам сокращения общественного сектора экономики и ликвидации социальных гарантий. В ней популярно, с отсылкой к статистике, опровергаются базовые тезисы либеральных монетаристов о неэффективности социальной политики.

Например:

Противники социального государства в качестве основного аргумента его критики указывают на большой процент иждивенцев, «не работающих и живущих исключительно на государственные пособия целями семьями». Реальные исследования показывают, что даже в западных странах с высокими пособиями, позволяющими комфортно жить, не работая, лишь 0,3% принадлежат к девиантной группе тех, кто не работает поколениями и живёт на пособия. Кроме того, менее 10% получателей социальных выплат пользуются ими больше года. Почти половина бенефициаров «сидят» на пособии не более 13 недель. 53% получателей социальных пособий являются пенсионерами, а лишь 1% выплат в Англии получают семьи безработных с пятью и более детьми2 .

В качестве критерия неэффективности неолибералы нередко указывают на то, что социальное государство порождает дефицит бюджета и способствует росту неэффективных расходов, мошенничеству. В реальности мошенничество с пособиями наносит казне ущерб всего в £1 млрд., тогда как, для сравнения, уклонение от уплаты налогов частным бизнесом лишает государство £70 млрд, в год. Социальная сфера является наименее коррупциёмкой государственной отраслью, в сравнении скажем со строительством, ЖКХ, регулированием торговой и предпринимательской деятельности и пр3 .

Аналогичным образом опровергается большинство иных доводов сторонников сокращения социальных расходов. Так, например, широко распространён миф о том, что сильный социально-общественных сектор экономики «бьёт» по экономическому росту и развитию предпринимательства, де, высокие налоги, за счёт которых финансируются социальные программы, ложатся тяжким грузом на бизнес. Этот аргумент базируется на факте того, что в западных странах, особенно в странах Северной Европы (Швеция, Норвегия. Финляндия), социальный сектор базируется на высоких, особенно по отношению к странам третьего мира, налогах. Высокие налоги сокращают нормы прибыли, и предприниматели в итоге «пускают

под нож» инвестиционные программы. Высокие социальные расходы линчуются в либеральных СМИ как главная причина случившегося на западе в конце 2000-ых кризиса.

Согласиться с подобной аргументацией нельзя в силу научных соображений. Во-первых, как показывает долгосрочный макроэкономический анализ, свёртывание политики welfare в начале 80-ых не способствовало началу устойчивого экономического роста. Для сравнения, темпы экономического роста в Европе во времена расцвета «государства всеобщего благоденствия» намного превышают экономический рост времён «консервативной революции» Р.Рейгана, М.Тэтчер и Г. Кол я.

Во-вторых, даже финансовый кризис 2008 года не подтверждает тезисов неолибералов (сторонников неограниченного рынка) о банкротстве модели социально-ориентированной экономики, ведь даже если обратиться к истории, то как раз первыми финансово-экономические трудности ощутили страны с наименьшими социальными гарантиями перед населением: страны англо-саксонской группы (США, Канада, Великобритания), а позднее страны Южной Европы (Греция, Испания, Италия, Португалия, Ирландия, Кипр). В то время, как наиболее социально ориентированный страны Европы: скандинавский регион, Германия, Австрия — оказались наиболее экономически растущими и благополучными на общем фоне (3-5% роста ВВП в год, 5-7% безработицы).6

Трактовка европейского кризиса как расплаты за слишком «раздутые» социальные бюджеты, опровергаются именитыми западными экономистами, например Полом Кругманом (лауреат Нобелевской премии по экономике): «Эта трактовка, кстати сказать, извечная излюбленная тема правого крыла... Можно взять 15 европейских государств из евроблока (за исключением Мальты и Кипра) и проранжировать их по показателю докризисных расходов на социальные программы в процентах к ВВП. Будут ли страны GIPSI, они же PIIGS (Греция, Ирландия, Португалия, Испания и Италия) выделяться как крупнейшие государства благосостояния? Нет. Только Италия попадала в первую пятёрку, но при этом отставала от Германии. Так что чрезмерно разросшееся государство благосостояния не является источником проблем»7 .

Интересный опять же исторический факт: в начале 90ых, когда волна биржевого и общеэкономического кризиса в развитых странах дошла до Швеции, оплота модели социального государства, то шведские правые начали кампанию по развенчанию социальной политики, а ряд экспертов поспешили оповестить о закате модели «скандинавского социализма». На самом же деле именно рост государственного вмешательства в экономику и стабильность социальных программ помогла Швеции легко выбраться из кризиса и сохранить нерушимой свою модель до наших дней8 .

В том, что социальные государства растут экономически быстрее, чем страны, ориентированные на чистый рынок, нет ничего удивительного. Ещё Герберт Эренберг, министр труда в кабинете Гельмута Шмидта правительства ФРГ, доказывал, что в современном обществе социальная политика становится фактором производства9 . Общепризнанно, что экономика сводима к простой формуле спроса и предложения. Правые либералы в своих программах делают упор на поддержку предложения, иными словами, помощи бизнесу, предпринимателям — налоговые льготы, субсидии, дотации, программы помощи бизнесу и пр. Однако они полностью упускают стимулирование спроса, то есть потребителя. Рост зарплат, пенсий, социальных пособий, стипендий позволяет людям больше покупать, создавая условия для развития отечественного производства, промышленности. Обеспечивая высокое благосостояния широким слоям населения, государство создаёт массового потребителя, платёжеспособный спрос, который толкает развитие экономики. Это не единственный положительный эффект социального государства. Так, социально ориентированные государства в целом стабильнее политически. Социальное государство через образовательные программы и программы переквалификации гарантирует постоянный прилив в экономику квалифицированных трудовых ресурсов, нормы труда способствуют сохранению жизнеспособности рабочей силы, пенсионное обеспечение и программа пособий выводит с рынка труда стареющих работников, тех, кто не может в силу естественных причин полноценно трудиться, давая больше рабочих мест и перспектив молодым. В отличие от чисто рыночной экономики, социально незащищённые слои населения (пожилые, инвалиды, многодетные родители) не должны во чтобы то ни стало держаться за работу как единственный возможный источник заработка.

В этом вопросе так же можно не согласиться с аргументами против социального государства об иждивенчестве и неконкурентоспособности получателей социальных благ. Там, где государство отказывается от поддержки социально незащищённых слоёв населения, мы видим рост целого букета социальных заболеваний: рост количества неблагополучных и неполных семей, высокая смертность среди пожилых, рост алкоголизма, преступности и пр. Для людей, не способных объективно приспособиться к реалиям неконтролируемого рынка, социальная помощь государства становится, фактически, «подушкой безопасности». Избавляться от неё одновременно и не гуманно, и не эффективно.

Наиболее «ретивые» головы в среде противников социального государства нередко приводят против него такой аргумент, что через социальную поддержку политики просто подкупают электорат, обеспечивая себе власть. Нередко в этой среде слышны отсылки к примерам Белоруссии, Венесуэлы, Ливии до 2010 г. и пр. В данном случае, можно также сослаться на опыт развитых западных стран. Так, в одной из самых демократических стран мира, Швеции, правящая партия не сменялась в течение порядка 40 лет, а в соседней Норвегии — 30 лет. В Германии, чья демократичность никем не ставится под сомнение, в земле Бавария правительство ХСС не меняется с сер. 40 гг. XX века. Во всех приведённых случаях главная причина политического долгожительства заключается как раз в эффективной социальной политике, популярной у широких слоёв населения. Причём все вышеприведённые факты имели место в странах с конкурентными, альтернативными, демократическими избирательными системами. Даже выборы в той же Венесуэле последних лет не вызывают нареканий с точки зрения честности и прозрачности, в то же время переизбираемое правительство проводит решительный социальный курс, чем и снискало поддержку населения, особенно бедной его части. В том, что люди поддерживают выгодный для себя курс, курс на социальное развитие, ничего удивительного нет.

Альтернативы социальному государству нет!

В течение последних 20 лет Россия движется по пути европейского развития. Мы часто это слышим, но не всегда отдаём себе отчёт, что это значит. Подобное противоречие рождает поле для манипуляции: каждый, кто пытается воздействовать на общественное мнение, вырывает из контекста свою часть картинки успешной и сытой Европы. Неолиберальная мысль убеждает нас, что секрет успеха запада в его твёрдой ориентации на рыночную экономику, частную собственность и свободную конкуренцию. Однако если мы посмотрим на политическую карту мира, то обнаружим, что после развала советского блока почти не осталось стран, не следующих в фарватере идеи капитализма, однако из 200 стран мира не более 20 могут похвастаться успешным развитием. Вместе с тем, большинство из этих стран принадлежат к числу государств с социально-ориентированным развитием. Идеологизируя и идеализируя западный опыт жизни, отечественные либералы затушёвывают важнейшее составляющее этой самой западной жизни — социальное государство. Нас наставляют на путь Европы 150ти летней давности, без социальных гарантий, трудовых прав, государственной помощи бедным. Населению, которое стремится к уровню жизни Швеции и Германии, подсовывают дорогу, ведущую в Бангладеш или Парагвай, к неограниченному рынку без социальной политики. То, от чего запад ушёл в течение прошлого века, нашими правыми рисуется как единственный возможный путь развития. Возможно, в этом причина неудачи их политических и идеологических проектов в России. Как бы то ни было, но несомненной остаётся истина, что у нашей страны нет другого пути, кроме как строительство социального государства, стремящегося к росту благосостояния широких слоёв населения, эффективной помощи незащищённым слоям общества, расширения социальных программ, социальных и трудовых прав.

О крестьянском вопросе в России: последствия неолиберальной экономической политики и участия РФ в ВТО для сельского хозяйства страны

Вячеслав Долотов

Исторически сложилось так, что для России крестьянский вопрос на протяжении нескольких веков оставался крайне важным и трудным вопросом общественной жизни, разрешить который впервые смогла лишь Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 г. Однако он вновь встал во весь рост при проведении массовой коллективизации конца 1920-х - начала 1930-х гг. Ныне вступление России во Всемирную торговую организацию (ВТО), ударившее по сельскохозяйственному производству, и набирающая обороты купля-продажа населённых земель новоявленными «помещиками» фактически ставит трудящееся крестьянство в крепостное положение, с поправками на особенности XXI века.

Неолиберальная экономическая политика, таким образом, заново актуализировала крестьянский вопрос в России. Современные революционные марксисты, являясь выразителями коренных объективных интересов пролетариата, не могут игнорировать и проблемы, стоящие перед его классовыми союзниками, в первую очередь, - перед нынешним трудящимся крестьянством. Необходимость марксистского ответа на крестьянский вопрос диктуется самими реалиями современных общественно-экономических процессов. Предлагаемая статья представляет собою скромную и неизбежно ограниченную попытку ответа на данный вопрос. Однако автор надеется, что она сможет подтолкнуть дальнейшие разработки в этом направлении.

В 2011 г. российская буржуазия и её идеологи с помпой отмечали 150-летие отмены крепостного права, прославляя царя-«освободителя» Александра II и предпочитая не вспоминать про то, на каких условиях была дарована крестьянам восхваляемая «свобода», равно как и про то, что многочисленные элементы крепостничества существовали в российской деревне ещё более полувека. Эти элементы были вырваны с корнем лишь аграрной политикой пролетарского государства после Октября 1917 г. Но суть печальной иронии заключается в том, что под шум идеологических потоков про реформу 1861 г. в России разворачиваются социально-экономические процессы, позволяющие говорить о реставрации крепостного права. Всё более широкое распространение получает практика скупки крупными капиталистами целых деревень со всем имуществом и домами, жители которых ставятся перед фактом своего нового «прикреплённого» положения.

Так, ещё в 2008 г. в Мензелинском районе Республики Татарстан за несколько десятков миллионов рублей был продан обанкротившийся колхоз, владевший 5 тысячами га земли с посевными площадями, свинофермами, хранилищами для зерна и входившими в колхоз тремя деревнями! Широкую огласку получила новость о покупке в 2012 г. предпринимателем С. Варагяном села Наровчатка в Челябинской области. За 16,5 миллионов рублей здесь был продан разорившийся совхоз вместе со всеми фермами, теплицами, котельной, скотом, техникой, а также часовней, местным музеем и домами, в которых жили 117 человек. Варагян стал собственником и тех деревенских домов, которые 76 строили сами жители на собственные средства, и общежитий, заботы по содержанию которых теперь легли на плечи их жильцов. Местные судебные органы, в которые пытались обратиться жители Наровчат-ки, как и следовало ожидать, встали на сторону «помещика». После этого все, кто имел возможность уехать из села, стали покидать его.

В том же году другой бизнесмен - С. Сидоров - приобрёл деревню Далай Иланского района Красноярского края, немедленно потребовав с его жителей на выбор: арендной платы в установленном самим Сидоровым размере либо выкупа жилья, в котором многие люди прожили уже не один десяток лет. Установленная капиталистом арендная плата оказалась непосильной даже для администрации села, которая была вынуждена переехать из здания сельсовета в местный Дом культуры. И вновь обращения в судебные органы Российской Федерации не принесли никакого результата. Точнее, результат оказался обратный тому, на который надеялись просители из «простонародья». Оказалось, по мнению российской юстиции, что Сидоров выкупил бывший колхоз «Имени XXII съезда КПСС» (переименованный им в ООО «Далай»), вместе со всем жилым фондом, на «законных основаниях». Что и неудивительно: закон устанавливается, трактуется и соблюдается господствующим ныне классом так, как это выгодно только ему.

Схема скупки российских деревень и сёл, как мы видим, примерно одинакова. Крупный буржуа выкупает обанкротившийся или находящийся на грани банкротства колхоз или совхоз вместе с принадлежащим ему жилым фондом, после чего перед свершившимся фактом данной покупки ставятся местные жители. Поскольку громадная доля жилья в российской деревне формально не приватизирована живущими в нём людьми (дело здесь не только в «отсутствии правовой культуры и сознания», как любят заявлять либералы, а в элементарной загруженности сельского пролетариата и полупролетариата и трудящегося крестьянства, в волоките и чудовищной утомительности всяческих бюрократических проволочек, связанных с приватизацией), постольку сохраняется благодатная почва для дальнейшего распространения новых латифундий. К сожалению, опубликованной статистики распространённости упомянутого феномена пока нигде нет (что тоже, впрочем, неудивительно), однако то, что практика скупки деревень и сёл вместе с их жителями ширится год от года, не вызывает сомнений.

Справедливости ради необходимо отметить, что подобная практика существует и в странах «центра» мировой капиталистической системы. Известны случаи, когда крупные капиталисты в Соединённых Штатах Америки и Германии покупали не только деревни, но и небольшие городки. Однако там она имеет важные особенности: жители приобретаемого населённого пункта заранее ставятся об этом в известность, причём покупка не может состояться без их предварительного согласия и предоставления гарантий их прав. В России, являющейся периферийно-капиталистической страной, скупка сёл и деревень приобретает отчётливо выраженные крепостнические формы. Похоже, что в ближайшем будущем мы станем свидетелями ещё более интенсивного роста «помещичьего» землевладения, что связано с последствиями вступления России в ВТО, ухудшившего и без того тяжёлое состояние сельскохозяйственного производства. Ещё больше колхозов и совхозов, до сих пор поддерживающих своё существование, разорится, что увеличит число потенциально пригодных для покупки российских деревень.

На последствиях вступления России в ВТО необходимо остановиться особо. Сказать, что эти последствия нанесли страшный удар по российскому сельскохозяйственному производству, - значит, не сказать ничего. Ещё до того, в 2010 г., ситуация оценивалась в левой экспертной среде так: «Доля отечественной сельскохозяйственной продукции на российском рынке, по оценкам экспертов, составляет не более 30%»1 . За двадцать лет, прошедших с момента распада Советского Союза, площадь сельскохозяйственных земель уменьшилась на 35%, около 40% земель подвергалось водной и ветровой эрозии, до 85% сельскохозяйственных земель попросту деградировали. Иными словами, сельское хозяйство и без того переживало невероятно тяжёлые времена. Что же принесло ему участие России в ВТО?

20 июня 2013 г. в Государственной думе РФ состоялось совещание по первым экономическим итогам вхождения в ВТО. На нём присутствовали депутаты и крупнейшие российские капиталисты, владеющие промышленными и сельскохозяйственными предприятиями. По имеющимся данным, в животноводстве, в производстве свинины, говядины, мяса птицы, молока вообще не осталось рентабельных, неубыточных предприятий. Уничтожен эффект от инвестиционных программ, сделанных до вступления России в ВТО, тогда как всё новые инвестиционные программы свёрнуты. Российская сельскохозяйственная продукция попросту не может конкурировать с более дешёвыми импортными товарами, себестоимость которых значительно меньше затрат российских производителей. При данных условиях соперничество с иностранной сельскохозяйственной продукцией ведёт к убыточности внутреннего российского сельскохозяйственного производства, а в конечном итоге, к его разорению. Автору этих строк сложившееся положение знакомо и по личным беседам с некоторыми трудящимися крестьянами. Они страдают от того, что в последние 1,5-2 года скупщики мяса перестали ездить по сёлам и снизили цены закупок на производимую в российской деревне продукцию. Как правило, цены, установленные скупщиками мяса, едва превышают затраты на питание и содержание скота, тогда как практически весь вложенный крестьянином труд остаётся неоплаченным.

Вообще, животноводство оказалось наиболее пострадавшей от вступления России в ВТО отраслью сельского хозяйства. Только по официальным данным, в результате роста потока импортной продукции во второй половине 2012 г. на 50 % закупочные цены упали на 35 %. Одновременно с этим подорожало фуражное зерно - его цена увеличилась на 35-40 %. Если учесть при этом, что, например, в свиноводстве удельный вес кормов в себестоимости продукции достигает 70 %, то станет понятно, насколько острыми лезвиями такие «ножницы цен» режут российское животноводство.

Вздорожание зерна на внутреннем рынке также явилось следствием вступления России в ВТО и неолиберальных социально-экономических преобразований, проводимых правящей фракцией российской буржуазии. За второе полугодие 2012 г., в результате отказа от ограничений на экспорт со стороны государства, за границу было вывезено около 13,5 миллионов тонн зерна. Это привело к сокращению объёма зерновой продукции на внутрироссийском рынке и, как следствие, к росту цен на неё.

Сокрушительный удар, нанесённый сельскому хозяйству России вступлением в ВТО, привёл к обострению межфракционных противоречий внутри нынешней российской буржуазии. Гегемония правящей ныне «сырьевой» фракции начинает вызывать всё большее неудовольствие и всё отчётливее ставиться под вопрос другой буржуазной фракцией -промышленной. Это недовольство рельефно проявилось на уже упоминавшемся совещании в Госдуме 20 июня 2013 г., когда главы крупнейших компаний России, владеющих промышленными и сельскохозяйственными производствами, выступили с серьёзной критикой правительственной политики. Они отметили, между прочим, что сбылись очень многие, если не все, негативные прогнозы относительно будущего российской экономики после вступления в ВТО. Но неужели само правительство, рьяно добивавшееся членства России в ВТО, не понимало, к каким пагубным последствиям это приведёт? Разумеется, понимало, но, тем не менее, отстаивало свою линию. И дело здесь не в «самонадеянности», не в «глупости» и не в «национальном предательстве». Данная политика российского правительства была продиктована интересами правящей «сырьевой» фракции буржуазного класса и самой системой периферийно-капиталистической экономики России.

Дело в том, что членство в ВТО открывает широкую дорогу импортной продукции на российский рынок, которая, как правило, дешевле товаров российского производства. Это позволяет снизить стоимость рабочей силы и, следовательно, увеличить норму эксплуатации труда и объём получаемой капиталистами прибавочной стоимости. Далее. Одной из статей российского экспорта, помимо поставок нефти и газа в страны капиталистического «центра», является продажа зерна. Членство России в ВТО также снимает существовавшие прежде ограничения в этом направлении,хотя и для зернового производства создаёт новые проблемы, в первую очередь, в виде сокращения поддержки со стороны государства. Участие в ВТО ещё больше закрепляет периферийный характер российской экономики, ещё глубже интегрирует её в этом качестве в глобальное хозяйство капиталистической миро-системы, что отвечает как интересам крупных западных ТНК, получающих более широкий доступ на внутренний российский рынок, так и интересам «сырьевой» фракции российской буржуазии.

Тяжесть создавшегося положения станет ясна нагляднее, если мы упомянем про ещё одну серьёзную проблему - скупку российских земель иностранными компаниями. По Земельному кодексу РФ продажа земли иностранцам в России запрещена. Однако зарубежные компании нашли способ, с помощью которого они могут обходить данный запрет. Они основывают подставные или «внучатые» компании. Таким путём иностранные фирмы уже приобрели в России более 1 миллиона га пашни (не считая Дальнего Востока). К примеру, только шведской фирме «Black Earth Farming» фактически принадлежит 300 тысяч га земли, которыми владеет её «внучатая» компания «Агро-инвест», занимающаяся растениеводством.

Практика массовой скупки земель зарубежными компаниями не является чем-то присущим исключительно России. Она составляет, скорее, общее правило в бизнес-политике крупных монополий стран «центра» мировой капиталистической системы в отношении периферийных стран2 . Подрывая основы сельскохозяйственного производства на «периферии» навязыванием неолиберальных реформ, государства капиталистического «центра» оказывают посильную поддержку собственному сельскому хозяйству. В результате, страны, принадлежащие к «периферии», теряют собственную продовольственную независимость, попадая под ещё больший контроль крупнейших ТНК. При этом, с середины XX века по настоящий момент возрос разрыв в производительности между, с одной стороны, трудом обычного трудящегося крестьянина, а с другой стороны, трудом работников крупных агрокомпаний, вооружённых новыми технологиями и удобрениями, с показателя 1:10 до показателя 1:2000, т.е. в 200 раз!3

Это означает, что ТНК стран «центра» неуклонно сживают трудящееся крестьянство в странах капиталистической «периферии» с земель и давят местные сельскохозяйственные производства дешёвыми товарами. К потере продовольственной независимости присоединяется массовое разорение и обезземеливание трудящегося крестьянства. В конечном счёте, данное положение влечёт за собой угрозу массового голода: широкие слои крестьян и сельского полупролетариата, лишённые земли (а значит - полностью или частично - и средств к существованию), пополняют ряды нищих и безработных. Утрата же продовольственной независимости даёт импортёрам сельхозпродукции все возможности завышать цены на неё либо, в качестве важнейшего средства давления, попросту прекращать поставки продовольствия. К России как периферийно-капиталистической стране всё это имеет прямое отношение.

Надежды на то, что положение радикальным образом изменится в связи с активным проведением протекционистской политики промышленной фракцией российской буржуазии, наивны, если не сказать - несбыточны. Поскольку продовольственная независимость России была подорвана раньше, а её вступление в ВТО ещё сильнее закрепляет её зависимость от импорта и наносит сокрушительный удар собственному аграрному производству, проведение протекционистской политики позволит, в лучшем случае, преодолеть лишь наиболее вопиющие последствия неолиберальных преобразований российской экономики. Оно не сможет привести к полной ликвидации продовольственной зависимости, ибо в этом не заинтересована ни сама промышленная фракция российской буржуазии, поскольку это будет вести к повышению стоимости рабочей силы и снижению прибылей, ни буржуазия стран капиталистического «центра», в руках у которой находятся мощные рычаги экономического давления. Тем более, проведение политики протекционизма российским буржуазным государством не приведёт к изменению положения России в структуре капиталистической миросистемы.

Реально разрешить крестьянский вопрос, так же как и другие острые вопросы российского общества, сможет только социалистическая революция и установление господства пролетариата и других трудящихся классов. Это приведёт к «отключению» России от мировой капиталистической системы, позволит революционному пролетарскому государству, за счёт «экспроприации экспроприаторов» и изменения приоритетов социально-экономической политики, осуществить перераспределение средств, дающее возможность провести необходимые преобразования в сельском хозяйстве. Кроме того, завоевавший государственную власть революционный пролетариат будет стремиться, в отличие от представителей лагеря капитала, не к максимизации прибылей и росту нормы эксплуатации труда, а к достижению такого общественного устройства, в котором не будет места эксплуатации человека человеком, классовому угнетению и товарно-денежным отношениям. Следовательно, будет подрублен один из главных корней, толкающих  современную российскую буржуазию к сохранению широкого потока импортных продовольственных товаров на внутренний рынок России. Единственное возможное положительное следствие участия России в ВТО - рост протестных, а в перспективе и революционных настроений в среде трудящихся классов российского общества.