Бетти была очень мила со мной, наверное, потому, что я в прошлый раз хлопнул дверью и она не ожидала увидеть меня так скоро.

Я сидел на диване, глядел в окно и первые полчаса только мычал и пожимал плечами.

На стоянке было полно народу – посетители отдела транспортных средств и Центра психического здоровья. Почти все – женщины. Летний наплыв. Примерили купальники и получили психологическую травму. Коровы. Все, кроме одной. Той, что в белых шортах и черной тишотке. С длинными ногами и золотыми волосами, как у Джоди. Тело уже покрыто загаром.

Я смотрел, как она выходит из здания и направляется к своей машине, новенькому темно-зеленому «шевроле камаро». У этой-то дамочки какие проблемы? Боязнь высоты? Страх сломать ноготь? Ужас перед магазинами? Или ей осточертели персонажи любимой мыльной оперы?

Я был незнаком с ней, но уже проникся неприязнью. Неважно, что она хорошенькая. Если бы она ко мне подошла, меня бы стошнило. Никого мне не хотелось, кроме Келли.

Хотя я так и не понял, люблю я Келли или нет. Она у меня из головы не шла. И не только в связи с перепихоном. Порой мне представлялось, как она говорит со мной или смотрит на меня. И ведь ничего такого особенного в ее глазах нет, разве что одобрение. Она еще одно мое несчастье. И радость.

Длинноногая искала в сумочке ключи от машины. Корма у нее была ничего себе, но куда ей до Келли! У той не зад, а священный алтарь.

– Харли, ты слышал, что я сказала?

Последнее время я стал подумывать, не жениться ли мне на Келли? Что за жизнь тогда будет! Секс каждый день. Минет на обед. Есть кому меня покормить и обиходить.

Неважно, люблю ли я ее. Опыт семейной жизни подсказывает мне, что важно, чтобы женщина любила мужчину. А мужчине достаточно любить то, что она для него делает.

– Харли?

Придется терпеть до среды. А может, и не придется. Для того чтобы проведать ее в обеденный перерыв, жениться не надо. Вот завтра и съезжу.

– Харли, ты здесь?

Она может отсосать у меня в машине.

Перед лицом у меня щелкнули пальцы. Я невольно отмахнулся. Бетти убрала руку:

– Извини, что побеспокоила.

– Ничуть не побеспокоили.

Она пошевелилась на своем стуле, по-другому скрестила ноги, поправила юбку. Сегодня юбка тоже короткая. Зеленая с белыми цветами. Вся в складках, вылитые жалюзи.

– Ты находишь эту женщину привлекательной? – спросила Бетти.

– Какую женщину?

– С которой ты глаз не сводишь.

– С кого это я глаз не свожу?

Вены у нее на ногах, словно небрежно написанные строчки. А что, мозгоправу в самый раз. Чем показывать пациентам кляксы, продемонстрируй бедра. На что похоже?

– Хорошо. Ты на нее не смотрел, – подыграла мне Бетти. – Но ты ее заметил. По-твоему, она привлекательная?

Я надвинул козырек бейсболки на глаза.

– Нет.

– Почему нет?

– Нет, и все.

– Я думала, она привлекательная.

– Вам, наверное, жалко, что она уехала.

На правом бедре, там, где кончается юбка, у нее большое лиловое пятно, этакая загогулина. Я это пятно как следует рассмотрел. Спагетти. Клубок дождевых червей. Младенец, запутавшийся в пуповине.

– Ну же, Харли. Представь, что я твоя собеседница, не психотерапевт. Между нами завязался разговор. Мне она показалась привлекательной. Тебе – нет. Почему?

– У нее загар.

– Тебе не нравится загар?

– Ведь еще только конец мая. Значит, либо она куда-то ездила, либо ходила в солярий.

– А тебе не по душе ни то ни другое?

– Значит, она богатая или занимается только собой.

– Понятно. А тебе не кажется, что ты слишком обобщаешь?

– Кажется.

Я увидел слияние рек Мононгахила, Саскуэханна и Аллегейни, как его изображают на карте.

– Тебе это представляется справедливым по отношению к ней?

Я пожал плечами.

– Справедливо ли будет, если кто-нибудь посмотрит, как ты одеваешься, и скажет: «Вах-лак».

Она разделила это слово на два слога. Получилось забавно, я чуть не расхохотался.

– Это бы тебя встревожило?

– Нет.

– Ты бы согласился с таким определением: вах-лак?

– Это неважно, – сказал я. – Встречают по одежке. Без вариантов. У людей ведь нет нюха, как у собак.

Она улыбнулась мне. Переплетение вен предстало передо мной кишками сурка.

– Это правда. Но у нас есть дар речи.

Я хмуро поглядел в окно. Резинка на ее карандаше стала выстукивать дробь по блокноту. В глаз бы ей этим карандашом!

– Что в женщине тебя привлекает физически?

– Что это еще за вопрос?

– Просто вопрос.

– Тело.

– Что именно в теле?

– То, что это – женское тело.

– Какая-то его конкретная часть?

– Нет, тело вообще.

– Значит, тебе нравится любое женское тело. Неважно, толстое, старое…

– Нет-нет. – Перед глазами у меня встали все покупательницы нашего магазина в голом виде. – Я в том смысле, что если тело красивое, я не делю его на части.

– А если бы тебе пришлось выбирать, на какой части ты бы остановился?

Я смерил ее глазами. Она подалась вперед в ожидании моего ответа. Рехнулась, что ли, от общения со мной? И тут мне вспомнилась статья, которую я читал в женском журнале у мамы в тюрьме. Оказывается, о мужчине многое говорит любимая часть тела.

Автор, конечно, выражался изящнее, чем я, но суть была такова. Кто предпочитает задницы – даже женские, – скрытый пидор. Любители сисек хотели трахнуть свою маму. Кто зациклился на женских ногах – сам не прочь стать женщиной. На менжах никто зациклиться не может – мужики их попросту боятся.

Похоже, Бетти тоже читала эту статейку. Впрочем, в книгах в ее настоящем кабинете, наверное, есть целые главы по этому вопросу.

– Рот, – сказал я.

– Рот? – изумилась она.

– Может, хватит про всякую фигню? – взорвался я. – Не желаю говорить про это.

– Ладно, Харли. А о чем бы ты хотел поговорить?

– Сами определите.

– Это твой сеанс, а не мой.

– Это сеанс штата Пенсильвания, – сердито пробурчал я. – У вас ведь, наверное, есть четкие указания, о чем со мной следует беседовать.

Она откинулась назад, внимательно глядя на меня.

– В определенном смысле, есть. Но готова поспорить, что на эти темы ты тоже говорить не захочешь.

Волосы мои взмокли. Я снял бейсболку и положил на стол рядом с салфетками. Для этого пришлось в первый раз вынуть руки из карманов.

– Что у тебя с руками? – воскликнула Бетти. – Ты ими стекла, что ли, бил?

Я посмотрел на свои ладони. Царапин, оставленных Мисти, уже почти не видно. Зато новых порезов прибавилось.

– Занозился, – пояснил я. – Неудачно вытаскивал занозы.

– Чем это ты таким занимался?

– Половицы вскрывал, – сказал я, подумав.

– Ты раны обработал?

– С ними все нормально.

Она не сводила глаз с моих рук, так что пришлось запихать их обратно в карманы. Теперь Бетти пялилась на карманы. Я занервничал. Уже готов был попросить ее оказать первую помощь. Интересно, аптечка у нее из дешевого пластика, как у мамы в ящике с лекарствами? Или это кожаный докторский саквояж в тон шоколадному блокноту?

– У меня есть тема для разговора, – сказал я, чтобы отвлечь ее внимание от рук.

Бетти была приятно удивлена, как будто обнаружила свежий бутон на засыхающем цветке.

– Валяй.

– Как может ребенок любить человека, который его колотит? Как он может находиться рядом с таким человеком?

– Тебе нравилось быть вместе с отцом?

– Я с ним вместе никогда и не был. Он МЕНЯ не любил.

Большая стая ЛЮБИЛ замелькала перед глазами. Слова снялись с бедер Бетти и бабочками запорхали по комнате. Я попытался отследить их полет, сощурился, затряс головой, но слов было слишком много.

– Речь не обо МНЕ. Я хотел бы узнать в общих чертах, как это происходит.

– Значит, так, – начала она, дважды стукнув себя карандашом по лбу. – Каждый ребенок реагирует на жестокое обращение по-своему. Некоторые замыкаются. Некоторые проявляют открытую враждебность. Некоторые уничтожают себя. Но кое-кто принимает жестокость. Купается в ней. Ребенок получает от родителя жестокость вместо любви, и она делается ему необходима.

– То есть ребенок хочет, чтобы его побили?

– В определенном смысле.

– И он начинает думать, что так и надо? Что это морально?

– Ты считаешь, отцу следовало тебя бить?

– Речь не обо МНЕ, – еще раз подчеркнул я.

– И все-таки ответь на вопрос.

Я прерывисто вздохнул. Неужели Бетти выйдет победителем, будет поить меня водой из пластикового стакана? Не хочу. Не нужен мне сейчас никакой ПРОРЫВ. Завтра в обед – другое дело.

– Не думаю, что ему следовало, – сказал я резко. – Но не вижу в этом ничего особенного.

Она явно собиралась задать уточняющие вопросы. Надо ее опередить. Но спрашивать о таком нелегко. Пришлось сосредоточиться на посторонних предметах, чтобы голос звучал безразлично:

– А как же дети, которые подверглись сексуальному насилию? (ЛЮБИЛ один за другим слетелись на подоконник и слились в разноцветный рой.) Они тоже считают, что так и надо?

– Хочешь сказать, не видят в этом ничего особенного? – уточнила Бетти.

– Да.

– Ты говоришь про Мисти?

Меня словно внезапно по голове ударили. Я с трудом заставил себя говорить спокойно:

– Что вы знаете насчет Мисти?

– Очень немного. Не довелось как следует пообщаться с ней, – сказала она, хмурясь.

Бетти была очень недовольна, что Мисти и Джоди перестали ходить на психотерапевтические сеансы, но тут уж ничего поделать было нельзя. Мне было не вырваться с работы, чтобы отвезти их, да и сами они терпеть не могли душеспасительные беседы с доктором. Мисти убегала в лес, а Джоди приходилось силком затаскивать в машину, она рыдала и брыкалась.

А вот Эмбер сеансы нравились. Она даже договаривалась с приятелями, чтобы те подбросили ее и потом забрали.

Бетти продолжала:

– Но в результате тех немногих сеансов, которые у нас состоялись, у меня сложилось впечатление, что насилие со стороны отца в отношении вас всех представлялось ей обоснованным. Говоря твоими словами, она считала, что так и надо.

Я молчал, и Бетти постучала карандашом по блокноту.

– Кто подвергся сексуальному насилию, Харли? – спросила она равнодушно, словно человек, заполняющий анкету.

– Никто из нас, – испуганно ответил я.

– А Эмбер?

– Эмбер?

У меня перехватило дыхание, будто я увидел, как мама рассказывает папаше, как провела день.

– Они никогда не оставались одни, – возразил я. – Когда она была дома, с ней в комнате обязательно находился кто-то еще. Она боялась отца. Ненавидела его.

– Правда?

– Конечно.

Она еще спрашивает!

– Откуда ты знаешь? Ты с ней когда-нибудь об этом говорил?

– Какие еще разговоры? Я присутствовал, когда он ее бил. Видел все своими глазами.

– А что ты испытывал к отцу, когда тот бил Эмбер?

Глаза мои наполнились слезами. Сам не понимаю, откуда они взялись.

– Мне было жаль его.

Бетти подалась вперед:

– Тебе было жаль отца? Не Эмбер?

Я кивнул.

– А что ты испытывал к Эмбер?

– В смысле?

– Ты злился на нее? Считал, что ей досталось по заслугам? Хотел помочь ей?

– Хотел подбодрить ее.

– А как ты думаешь, что она переживала, когда отец бил тебя?

– Понятия не имею.

Она закидывала меня вопросами, точно камнями. Я закрыл лицо руками. Пальцы защипало. Соленые слезы попали в порезы.

– Наверное, ей это не нравилось, – промямлил я.

– Думаешь, она хотела тебя подбодрить?

Шесть секунд. Один ученый чувак как-то сказал по телевизору, что небо вспыхнет, точно зажглась сразу тысяча солнц, и не успеем мы обернуться, как нас накроет ударная волна, равная по силе десяти тысячам бомб, сброшенных на Хиросиму.

Эта самая волна и надвигалась на меня. Голова налилась ослепительным белым светом, в котором потонуло все остальное. И никакой возможности узнать, что это – воспоминание или сон. Я ослеп, но чувства остались со мной. Эмбер. Тяжесть ее тела. Покорность. Блеск для губ с ароматом арбуза.

Волна накатила внезапно. Я корчился на полу, обливаясь слезами, но я уцелел, пережил Судный день. Значит, мне повезло. Никто меня не убедит, что лучше бы я умер сразу.

Бетти стояла передо мной на коленях. Черты ее лица расплывались, но я видел ее юные глаза. Вся ее молодость искрилась в них. Обогащенная прожитыми годами, она несла облегчение.

Бетти погладила меня по руке:

– Все хорошо, Харли.

А у папаши были эти шесть секунд? Он и не знал, что оно приближается. Мама прокралась ему за спину, и его накрыло. У нее не было выбора.

Ружье выстрелило, и ничего уже не воротишь. Она ему даже не угрожала. Для этого ей пришлось бы встать с ним лицом к лицу, держа ружье в трясущихся руках, и он просто забрал бы оружие у жены, словно очередной неоплаченный счет.

– Все хорошо, – повторила Бетти.

Я поднялся на ноги и сделал несколько неуверенных шагов по комнате. Где моя бейсболка? А буквы, складывающиеся в МЕНЯ?

– Харли, успокойся, пожалуйста. Перестань метаться.

Вот она, моя бейсболка, на столе лежит. А вот ни одного МЕНЯ что-то не видно.

– Надо поговорить об этом.

– Не буду, – крикнул я.

– Тебе станет лучше.

– Не хочу.

Я кинулся к двери.

– Прошу, Харли, не уходи.

Но я уже выскочил из комнаты и на этот раз не оглядывался.

У Йи было целых три клиента, никогда столько не видел. Увидев меня, Джек Йи выказал как-то меньше радости, чем обычно. У клиентов тоже был не слишком счастливый вид. Жена Джека бросила на меня взгляд поверх газеты и опять углубилась в чтение. Даже не помахала.

Я заказал яичный рулет для Мисти и цыпленка по рецепту генерала Цо для себя. Мне полагалось экономить денежки – чтобы оплатить все налоги, требовалось еще долларов сто, – но я никак не мог отделаться от ощущения, что Судный день близок. Вдруг я ем в последний раз? Не хочется, чтобы это был хотдог или чизбургер.

Джек Йи вернулся на кухню и лично запаковал мой заказ. Я напомнил ему чтобы не забыл печенье с сюрпризом и зонтик. Выходя на улицу я посмотрел на свое отражение в стекле двери: что это на меня все так пялятся. Принять бы душ, побриться и поспать. А так я вполне ничего себе.

Я забрался в машину и сразу же вскрыл коробку с цыпленком. Йи положил мне шесть пластмассовых вилок, три набора палочек и штук двадцать пакетиков с соусами – тут тебе и соевый, и сладкий, и кислый. Упаковка прямо-таки излучала нервозность.

Цыпленок был неплохой, но ничего особенного. Келли точняк сделала бы лучше. Будь она моей женой, готовила бы с утра до вечера.

Поев, я смял коробку и бросил на пол. Она отскочила от альбома Чикагского института искусств и шлепнулась на свадебную фотку мамы и папаши. Как грустно, если это лучшее, что осталось у них от свадьбы. Как-то не задумывался об этом раньше. Маму тошнит, потому что она беременна мной, а папаша до того пьян, что вот-вот свалится. Улыбается кому-то. Дяде Майку, что ли? Или дедушке? И приговаривает при этом: «Вот видишь, старый пердун. Я женат, и у меня есть работа. А ты вонял, что работу мне не найти. И жену тоже». Мне захотелось закопать фотку в мусор на веки вечные. Очень уж она символичная.

Я ехал неторопливо. Спешить было некуда. Желудок полон, и не хочется видеть девчонок.

Кстати, ни одна мне не попалась на глаза в то утро. Из конторы шахты я добрался до дома часам к пяти. Элвиса я запер в кабине машины, так что пес мог разоряться сколько угодно, в доме не услышат, когда я пришел-ушел.

Выпустив пса, я вместе с ним вошел в дом. Мы схарчили валявшийся на кухонном столе сэндвич, который Эмбер не доела накануне вечером.

Я даже не пытался поспать хоть часик. За рулем считал Мадонн. На рассвете, когда на траву ложится роса, у них особо благостный вид. И вечно рядом с ними полно всякой дряни: керамических оленей с отбитыми носами, бассейнов для птиц, покрытых фольгой шаров, уток с вертящимися крыльями, фигурок нагнувшихся женщин, у которых видно белье, – только все равно кажется, что они в одиночестве.

Богородиц я насчитал семь. Единственная старомодная пластиковая скульптура принадлежала Шайкам. Направляясь от Йи домой, я, как и утром, притормозил перед их домом и полюбовался небесно-голубым одеянием и розовыми губками. У этой Мадонны у единственной достало храбрости поднять глаза на Господа, и на нее снизошла благодать. Ее улыбка давала мне надежду.

Когда я достиг дороги через «Стреляй-роуд», настроение у меня еще больше улучшилось. Деревья образовывали зеленый туннель. Лучи света пронизывали листву, на грязной дороге плясали солнечные зайчики. Дурацкая сцена в кабинете у Бетти забылась совершенно. Чувство сытости, плавное покачивание, неторопливая игра света и тени чуть было меня не усыпили.

Я потихоньку катил к гребню холма, надеясь, что в чаще мелькнет олень или хотя бы разноцветный хвост фазана. Но представители фауны не показывались. Зато возле нашего дома я увидел пикап. Причем машина не принадлежала дяде Майку. Значит, какие-нибудь власти. Или ухажеры Эмбер, других вариантов нет.

Парнишка с волосами, крашенными в два тона, с тремя сережками в ухе, пеньковым браслетом на руке и галстуком в блестючках на шее сидел на капоте, курил и потягивал из банки пиво. Он посмотрел в мою сторону, но не удостоил меня ни кивком головы, ни улыбкой, ни каким-либо иным приветствием. Это показалось мне невежливым.

Джоди и Мисти я на крыльце не приметил. Когда я вышел из машины, Джоди, вся в слезах, кинулась ко мне через двор и вцепилась в ногу. Мисти за ней не побежала, осталась стоять где была, но наши глаза встретились. С того момента, как я изъял деньги, это был наш самый близкий контакт.

– Что происходит? – осведомился я, положив руки на плечи Джоди и не сводя глаз с парнишки.

– Эмбер уходит, – прорыдала Джоди.

– А ты кто такой, на хрен? – крикнул я юнцу.

Он неторопливо опустил руку с банкой. Глаза у него были закисшие, на губах играла привычная ухмылка человека, который часами просиживает в темном, прокуренном помещении, поглощенный мыслями о себе, любимом.

– А ты кто, на хрен, такой? – заорал сопляк в ответ.

Я дернулся было в его направлении, но Джоди так крепко обхватила мои ноги, что я шагу не смог ступить.

– Не разрешай Эмбер уходить, – умоляла Джоди. – Пожалуйста, Харли. Не пускай ее.

– Не плачь, никуда она не денется, – сказал я.

Оторвал сестрицу от себя и подошел к парнишке:

– Я спросил, кто ты такой?

Юнец прикончил пиво и бросил банку мне во двор.

– Я – друг Эмбер. – Он воткнул себе в пасть сигарету – А ты, наверное, ее брательник-жлоб?

Вот сейчас моя рука сама как треснет его. Последнее время все так и происходит.

Но не на этот раз. Я тупо смотрел на руку.

– Не бей его, Харли, – попросила Джоди у меня из-за спины.

– Ударить меня? – заржал парнишка.

– Отпусти его.

– Дай ему! – закричала с крыльца Мисти.

Дверь распахнулась, и на пороге показалась Эмбер с чемоданом и своей подушкой под мышкой. При виде меня она замерла. Вся кровь отхлынула у нее от лица, глаза сделались совсем черные. В них кипела ярость.

– Живее! – подал голос юнец. – Я жрать хочу. Поехали.

Недолго думая, я заступил ей дорогу:

– Что ты творишь?

– Ухожу от тебя.

– Что ты сказала?

– Ты слышал.

Я схватил ее за руку. Она вырвалась:

– Не прикасайся ко мне.

– Эмбер, что происходит?

– Я не буду с тобой больше жить. – Она сощурилась и прошипела: – Ты такой мерзкий.

Между нами вклинилась Джоди и обхватила Эмбер за талию:

– Не уходи.

– Прости, Джоди. Я не по своей воле. Это все из-за Харли. Злись на него.

– Да что я такого сделал? – завопил я.

Она подхватила свои пожитки и бросилась к пикапу. Юнец не пошевелился, чтобы ей помочь. Хоть бы багаж у нее принял. Утеплит. Дверь открыл. Нет, только дымил сигаретой и пялился на ее грудь.

– Ты знаешь что, – крикнула она мне через плечо.

– Харли, – дергала меня за руку Джоди, – прострели ему шины.

– Успокойся, Джоди. Все хорошо.

– Нет, нехорошо.

Эмбер закинула чемодан в кузов и с подушкой в руках забралась в кабину. Заливаясь слезами, захлопнула дверь. Ее приятель, никуда не торопясь, слез с капота.

– Останови ее, – умоляла Джоди.

– Она вернется.

– Нет, не вернется.

Я обнял ее за плечи. Она рыдала в голос, тряслась вся.

– Этому пареньку нужно от нее только одно, добившись своего, он ее выкинет на первой же парковке.

– Ему нужна ее подушка?

Глаза у Джоди светились любовью и доверием. Нет, никогда у меня не будет детей. В конце концов, надо уважать в них человека.

– Ну да, – промямлил я.

– И ты заберешь ее с парковки?

– Ну да. Поеду и заберу.

– Ладно, – шмыгнула Джоди. – Это точно?

– Конечно.

Джоди плюхнулась на верхнюю ступеньку крыльца и всхлипнула:

– Это все Мисти виновата.

В углу крыльца стояла Мисти. Казалось, она пропустила мимо ушей слова Джоди.

– Яичный рулет в кабине, – сказал я ей. Мои слова она вроде бы тоже пропустила мимо ушей, однако немного погодя съехала вниз по перилам и зашагала к машине.

Мне не хотелось расспрашивать Джоди. Я уже получил сегодня удар от судьбы. Хорошенького понемножку. Но тут кое-что само бросилось мне в глаза. В руке у Мисти был зажат пакет от Йи, на запястье болтался кошачий ошейник с дешевыми стекляшками. Мне внезапно пришло в голову, что с того самого дня, когда она его нацепила, я Мисти без ошейника не видел.

Отдав Джоди печенье с предсказанием и розовый бумажный зонтик, Мисти прошла в дом. Джоди с хрустом разломила печенье.

– «Добрые вести придут к тебе по почте», – прочитала она и наморщила нос. – Глупость какая-то. Конфуций этого не говорил. Когда он жил, и почты-то никакой не было.

– Пожалуй, ты права, – произнес я, усаживаясь рядом с ней. – Не думаю, чтобы все эти предсказания сочинил Конфуций. Только самые удачные.

Джоди как всегда аккуратно сложила бумажку пополам и сунула в карман своего джинсового жакетика с бахромой как у Покахонтас.

Приставать к ней с вопросами насчет Мисти мне по-прежнему не хотелось, но я вспомнил про ошейник и понял, что никуда мне от этого не деться. Как-никак я был за них в ответе.

– Почему ты сказала, что Эмбер уходит из-за Мисти?

Джоди задумчиво уставилась на след от босоножки сестрицы.

– Мисти что-то такое сказала, когда та вернулась из школы, и Эмбер взбесилась. Потеряла всякое самообладание.

– И что же она сказала?

– Не знаю. Они зашли в ее комнату и закрыли за собой дверь. Разговор шел про тебя, между прочим. Они все повторяли твое имя.

Она внезапно вскочила, направилась к тому месту, где из земли пробился лиловый тюльпан, встала на колени и низко нагнулась над цветком, словно собиралась его поцеловать.

– Я Мисти просила и просила, но она мне ничего не сказала. Секрет, говорит. – Джоди вернулась на крыльцо и с тяжким вздохом села. – Мисти умеет хранить секреты. А я не умею.

– Ты же сохранила секрет насчет маминых денег, – напомнил я.

– Мисти сказала, если я разболтаю, папа и мама окончательно разругаются и разведутся.

Она подняла на меня глаза. Люди вечно расхваливали ее волосы (ну прямо Спящая красавица), но самым поразительным у Джоди были глаза. Бархатисто-серые, они лучились доверием.

– Думаешь, мне надо было сказать? – спросила она.

– Да какая разница! – Я сперва вытянул ноги, потом поджал под себя, стараясь принять самую беззаботно-небрежную позу. – А у вас с Мисти есть еще секреты?

– Может быть.

– Понимаешь, когда Мисти велит тебе, мол, никому ни слова, она не имеет в виду меня.

– Нет, имеет.

– Только, мол, не говори Харли?

– Не говори никому. Значит, и тебе.

– Она тебя просила хранить в секрете, почему у нее футболка оказалась вся в крови?

– Это ты про ту ночь, когда мама застрелила папу?

Одна рука у меня дернулась. Бешено заколотилось сердце. Вот так сюрприз!

– Кровь попала на нее именно в ту ночь? – спросил я самым светским тоном.

– Ну да. Только это никакой не секрет. Мама знает.

Я поднялся. Удары сердца отдавались в ушах. В горле. В кончиках пальцев. Шесть секунд. Тик-так.

– А как она вымазалась в крови?

– Когда обняла папу. Сказала, с ним все будет в порядке, но я на него посмотрела и сразу поняла, что это не так.

– Мисти не обнимала папу, – осторожно сказал я. – К тому времени, как мы с патрульным привезли ее домой из магазина, его уже увезли на «скорой».

– Знаю.

– Она была в торговом центре. Собственными глазами видел.

– Знаю. Мама ее туда отвезла.

– Конечно, мама. Как бы еще она попала в магазин?

Я подошел к перилам, положил на них покалеченные руки и стиснул. Все мое тело пронизала боль. Я внезапно понял, какой вопрос сейчас задам.

– А когда мама отвезла ее?

– Не знаю, в котором часу.

– До ссоры или после?

– После.

– После, – машинально повторил я.

– После.

– То есть сперва мама застрелила папу, а потом повезла Мисти в город?

Джоди кивнула.

ЧЕТЫРЕ секунды. ТИК-ТАК. Волосы у меня сделались мокрые, пот потек по лицу.

– То есть мама застрелила папу, оставила его лежать в кухне, села за руль и повезла Мисти в магазин?

– Ну да.

– Концы с концами не сходятся, Джоди. Ты что-то перепутала. Тебе было всего четыре года. Прибавь сюда шок. У тебя на шесть месяцев речь отнялась. Помнишь? Ты не могла говорить.

– Помню.

Я прошелся взад-вперед по крыльцу. Ботинки мои топали в точности как папашины после рабочего дня на цементовозе.

Три секунды. ТИК-ТАК.

– А что мама сделала, когда вернулась из магазина домой?

– Она взяла из сарая лопату и пошла в лес. Наверное, хотела похоронить папу.

– Она закопала футболку Мисти?

Джоди посмотрела на меня с любопытством:

– А зачем ей это делать?

– Она взяла с собой майку Мисти? – не отставал я.

– Не знаю. Из собачьей будки мне было не видно.

– А как мама вернулась, ты видела?

– Да.

– И чем она занялась?

– Она поставила лопату в сарай и вошла в дом. Потом полиция приехала. Ты злишься на меня?

– Почему ты не сказала полицейским, что Мисти была дома, когда мама застрелила папу?

– Они меня не спрашивали.

Две секунды. ТИК-ТАК. А с чего бы им спрашивать? Пока патрульный разыскивал девчонку, мама во всем призналась.

– Тебе плохо, Харли? Ты ужасно бледный. Как тогда у мамы в тюрьме.

– Со мной все в порядке, – улыбнулся я сестре и прерывисто вздохнул.

Одна секунда.

Внезапно я обнял Джоди и прижал к себе. Она в ответ обняла меня. Я закрыл глаза и увидел, как Донни на пламенеющей машине преграждает путь Мисти в окровавленной футболке с подсолнухом и разносит на миллион кусков.