…была чиста перед Митей. Просто хозяйка «Резинового гуся» Валентина Святаева отдала ею часть долга хозяину клуба Jizнь Хорхе Кэндо.

Чем именно некогда прекрасная Валентина была обязана Хорхе, никому не известно, но слухи ходили разные: от денег (само собой) до, собственно, jizни – ее, Валентиновой. И вот – то ли, чтобы выпутаться из тенет этого долга, то ли просто из общечеловеческой признательности – она периодически и поставляла одноглазому Хорхе самых своих красивых танцовщиц. Даже реноме скромницы и недотроги не помогло бы тут Алене, ибо условия работы в «Гусе» были простые: сказано – делай. Правда, никто бы не погнал ее против воли исполнять «эскорт-услуги» с каким-нибудь щедрым гостем, но, скажем, потанцевать топлесс там и тогда, когда укажет Vale (как звали Валентину редкие друзья), было ее прямой обязанностью.

Тут повествование, доселе бывшее почти исключительно митецентристским, должно впервые разместить в свете софитов Алену. Автору по-прежнему неизвестно, какого маринада ей не хватало в университетско-фрилансерском существовании. То ли она училась быть женщиной, то ли зарабатывала на заколки, то ли клубные танцы были для нее хорошим способом держать себя в форме в отсутствие спорта, а может, заставляли помнить о своей отдельной жизни… К этому вопросу мы еще вернемся.

Пташки в джизненных клетках сменялись раз в четверть часа. Вокруг плясали, как будто «завтра не наступит», Алена танцевала как положено: задирая на прутья клетки ноги в двадцатисантиметровых шпильках, медленно извиваясь и вращая узкими бедрами в розовой газовой юбке. Публике не было до нее особенного дела – завсегдатаи привыкли к висячим клеткам с «пташками», и наибольшее возбуждение вызывали у них не красотки с обнаженной грудью, а негритянский мачо Игорь в золотых трениках с красными лампасами. Ему и предстояло сменить Алену в левой клетке. Алена немного подумала об Игоре, но ничто не забилось в ней при этом ни слева, ни снизу, а вот стоило вспомнить о Мите, и сразу ощутился привычный прилив нежности. Как-то он там со своими старыми и новыми коллегами? И она продолжила извивы.

Тут в волосах проснулся наушник и объявил: «Bambi, сменяешься». Алене стало не по себе: только вошла в ритм, только разогрелась, что случилось-то? Поэтому, на секунду отойдя от требований субординации, она громко прошептала: «Я только начала!»

Тем временем с лестницы «Зоны Индиго», занимавшей весь верхний уровень (выше находился только хрустальный скворечник самого Хорхе, и ни гости, ни рядовые труженики туда не допускались), уже спускался златоштанный гологрудый Игорь. Верхняя часть Игоря сливалась с неосвещенными участками клуба, а за ним с приветливыми выражениями сосновых гробов следовали Лав и Хейт, два сегодняшних обходчика. «Не суетись под трамваем, детка», – снова вступила в ухе ангельская сталь Валентининого голоса. Что же, Алена профессионально присела в прощальном извиве и спустилась из клетки по хлипкой прозрачной лестнице, беспричинно поддерживаемая Игорем за щиколотки. Поддерживание ей не понравилось, и она, с досадой вспомнив давешние праздные мысли, выругалась сама на себя как-то по-мужски (типа, все бабы – шлюхи, хотя бы в мыслях) и пошла к Хейту, который охранял ее на пути от рабочего места к гримерке. Лав тем временем следил за безопасностью Игоря, что, безусловно, было лишним: Игорь хоть и не прятал в золотых штанах никакого оружия, кроме, так сказать, профильного, но в доджизневом прошлом успел завоевать титул чемпиона Бразилии по фулл-контакту. Однако порядок есть порядок.

И потому же Алена шла по узким коридорам «Jizни», не обращая особого внимания на всхлипы и охи в зонах «Киви», «Авокадо» и «Пюре», как если бы прогуливалась от копировального автомата к шреддеру, а чтобы занять себя, тихо думала, как ненавидит сладострастного Хейта, радовалась длинным волосам (они не позволяли Хейтову чугунному взгляду провертеть дуршлаг дырок в ее спине) и считала шаги до гримерки. Но Хейт, как оказалось, вел Алену не туда. Между зонами Fruitbasket и Duce! он приобнял танцовщицу за плечо и развернул к стене, которая послушно открылась, не позволив ее милому носику вписаться в цемент, декорированный лейблами Campari и Suntory. Алена поняла, что доигралась.

Во-первых, выйдя на крышу, она увидела, что бежать с нее некуда. «Jizнь», бесконечная путаница проходов, переходов, этажей и закутков, оказалась на поверку чем-то вроде аккуратно сложенного кишечника: она была упакована в три строения, соединенных обманчиво временными переходами лагерного типа. Положим, в зданиях были подземные уровни и искусно нанизанные на коридоры гроздья карманов для парочек, но с крыши клуб предстал перед Аленой двумя кубиками, присоединенными к основному бруску. Здесь-то на плоской крыше и громоздился хрустальный офис Хорхе. Мрачный комплекс был обнесен забором с вышками – на них, судя по всему, гнездились настоящие автоматчики из плоти, крови и металла. Иначе непонятно было, кто выгуливал на территории ленивые красные точки лазерных прицелов.

Во-вторых, Алене, оказавшейся на этой крыше в декабре, тут же стало холодно, и согреваться было нечем: на ней была дурацкая розовая пачка, серебряные стринги и серебряные босоножки из прозрачных каблуков, подошвы и усаженных стразами ниточек (подтвердим для внимательного читателя: выше пояса Алена была обнажена).

Хейт побубнил в комлинк и буркнул, что надо ждать, а если Алене холодно, то он поможет ей согреться. Девушка судорожно пожала плечами и кивнула на дверь, откуда они вышли, – мол, почему бы не подождать в тепле. Хейт вежливо сообщил, что двери из зоны «Скворечник» открываются на выход только тогда, когда разрешает господин Кэндо, а господину Кэндо нет дела до Алениной гусиной кожи ни сейчас, ни вообще.

Мысли в голове у бедной Аленушки понеслись галопом. Начиная от «говорил же тебе Митя» и «лучше бы ходила, как все нормальные люди, на каток в Митино» (попутно мысли екнули, отметив случайное совпадение имен) до «подороже продать свою жизнь (зачеркнуто) честь» и «дура, а то ты не знаешь, что честь в «Jizни» ничего не стоит, ее не покупают, а берут». Тем временем Хейт вступил в эротическое взаимодействие со своим комлинком и в такт звукам, поступавшим ему в любящее ухо малоамплитудными, но глубокими содроганиями изъявлял желание и счастье угодить. «*****, – подумала Алена с омерзением и страхом, – похоже, это ******». Похоже, это был именно он. Дальнейшее выглядело так.

Хейт закончил слушать, снял с себя пиджак и повесил на Алену. Ту немедленно окутал каляный жар: спецодежда была пропитана готовностью служить хозяину до последней капли какой-нибудь жидкости и сомнительным ароматом Franko Cardini, популярным среди «настоящих мужчин, всегда готовых к атаке». Сразу вслед за этим, как по сигналу, открылась дверь «Скворечника», и оттуда вышел массивный седой старик в бороде, косоворотке и стеганом златотканом кафтане, исполненном явно по лекалам свихнувшегося еще пятнадцать лет назад Sewa Wolkoff. Оглядевшись, старик без лишних промедлений попер прямо на Алену (он врезался бы в Хейта, не сделай тот предусмотрительно шаг назад), ухватил ее за локоть и потащил к выходу. Хейт нажал кнопочку на пульте у пояса, дверь открылась. Алена дернулась и, кажется, даже начала визжать. Хейт, скотина, подскочил и ухватил ее за вторую руку.

Но злу недолго было торжествовать. В дверях старик отпустил Алену, присел, держась за живот, и мягко пополз вниз по ступеням. Его тошнило чем-то зеленым. Хейт тоже отпустил Аленин локоть, а вместо локтя ухватил ее всю, потому что тоже падал: рот его был открыт, глаза закатились, из уха вывалился комлинк и тихо потекла струйка крови. Падая, Хейт стащил с Алены и свой пиджак, и ее розовую пачку. Мудреную дверь заклинило в открытом положении, и Алена, путаясь в ногах и трясясь, как белье в центрифуге стиральной машины, кинулась вниз по лестнице, добежала до теплого коридора, оглянулась по сторонам, увидела, что вокруг никого нет, и остановилась. Увидела себя со стороны – почти голую, замерзшую, в панике, вымазанную кровищей. Вот мечта для любителя аниме с элементами насилия! Ей стало смешно.

Просмеявшись (было в этом, конечно, немало от истерики), Алена, гонимая любопытством и непонятно откуда взявшимся ощущением, что все плохое уже позади, поднялась по лестнице, снова влезла в Хейтов пиджак – то есть оделась по погоде – и осторожно выглянула на крышу. За хрустальной стеной «Скворечника» кто-то стоял, но не Хорхе: виден был только тонкий темный силуэт человека, стоявшего спиной к стене и лицом к офису. Алена аккуратно сняла комлинк с поверженного обстоятельствами охранника и, не без удовольствия обтерев наушник рукавом мерзкого пиджака, поднесла к уху.

Там разговаривали два голоса. Один принадлежал Хорхе и говорил с ленцой, которая звучала бы совсем естественно, если бы не отчетливый призвук страха:

– …я не в позиции отказывать ему и, более того, боюсь кидаться такими клиентами, как Артемий, хотя полностью доверяю вашему…

А второй, тяжкий, принадлежавший, видимо, человеку, силуэт которого был похож на кинжальное лезвие, отвечал с неспешной мелодичностью:

– Ваши отношения с гостями… вы вольны регулировать сами. Но здравый смысл учит не доверять людям с чрезмерной тягой к самобытности. Они, вперясь в родную землю, считают себя Антеями, а на деле, пока они созерцают черные листья и влажных червяков, над головой у них пролетают облака и луна сменяет солнце. Такие люди обычно бывают плохими клиентами.

Трансляция прервалась на какую-то странную музыку. Алена выронила спикер и, тихонько переступая шаткими ногами, пошла в гримерку.

* * *

– Все, так дальше нельзя! – восклицал Митя с решимостью, легко дающейся взбудораженному человеку. – Пора с ними прощаться! Надеюсь, ты это поняла наконец!

Алена плакала. Что там – ревела! Адреналиновый отлив в женском организме обычно дает именно такую реакцию, даже если организм отважен и жизнерадостен, как Аленин. Но женские слезы – не то же, что мужские, ведь для женщины плач – одна из функций, а не поломка. Потому-то, если только слезоизлияние не спровоцировано вселенским катаклизмом, параллельно с ним продолжается и бег мысли, и обработка жизненных сценариев. Так обстояло дело и тут. Но что бы сказала Алена Мите, даже если бы захотела? Правду – что на крыше возле холодного «Скворечника» ее так или иначе чуть не вывели в расход? Но если совсем правду, как не сказать и о том, что дух ее вместе с ужасом захватил такой ураган непонятного восторга, которого она не испытывала дотоле никогда? Что она хочет во что бы то ни стало понять, кому принадлежала та кинжальная спина, кто, не оборачиваясь и не мановением руки даже, а парой язвительных фраз спас ей жизнь и согнул в бараний рог наводящего ужас Хорхе? Что она, конечно, уйдет и из «Гуся», и из «Jizни», и что Митя был прав, да, конечно, прав, но что ревет она, как настоящая русская баба, как вечная всемирная баба, которая непременно должна иногда прореветься вот так оттаявшей Ниагарой, именно из-за этой тайны? Алена кивала, сморкалась в большой Митин клетчатый носовой платок и ревела дальше.

– Я уйду, Митечка, ты прав. Гоняться за мной никто не будет, никому я ничего не должна, а остаток пусть остается Валентине, может, хоть подавится, гиена проклятая.

– Ну вот! А ты переезжай ко мне. То есть не переезжай, а никуда не уходи. Я привезу тебе вещи. Или вообще… лучше купим новые! А квартиру в Крылатском просто перестанем снимать, ты же давно хотела перебазироваться в центр.

Алена кивала, сморкалась, пила чай с лимоном (они уже были на кухне, и чай она приготовила сама).

– Да, Митечка, да, мой хороший. Так будет правильно… А что это у тебя дверь в маленькую комнату закрыта? – внезапно она опомнилась. Оглянулась, увидела на столе чайную пару с розовыми цыплятами и на всякий случай подозрительно посмотрела на Митю. – Что это, милый?

Митя смешался, но отступать было некуда. Ему подумалось, что так, наверное, должна себя чувствовать женщина, объявляющая возлюбленному о незапланированной беременности.

– Это, – тут он откашлялся, – как бы сказать… Там внутри Пётл, Аленушка.

– Кто? – спросила Алена недоуменно. – Это собака, что ли? – Шестым чувством, конечно, она уже чувствовала истину, но для порядка надо было уточнить.

– Нет, нет! – Митя неловко засмеялся. – Это мальчик, ребенок. Он попал под машину, а я его привез сюда.

Алена посмотрела на Митю, пытаясь понять. Потом еще раз вытерла нос платком. Потом устремила взгляд внутрь себя, как это бывает с женщинами, когда они с помощью нитки разума и иголки интуиции сшивают концы с концами в ситуациях, где мужчина размахивает раскольниковским топором формальной логики. Потом, миновав закрытую маленькую комнату, прошла в ванную, мельком оглядела кое-как выстиранное и зверски выжатое детское бельишко на веревках, тщательно вымыла лицо и руки, вытерлась до красноты махровым полотенцем, собрала волосы в хвост и, тихонько открыв дверь, прошла к Петлу. Рагнарёк вежливо отступил с поста назад, торжественно передвинув по очереди и по отдельности каждую из четырех лап и как бы признавая: «Ты, конечно, не то, что я да Дмитрий Алексеевич, но тебе тоже можно».

Спящий Пётл сделал все, что положено в этом сюжете. Почмокал пухлыми губками, выпустил изо рта прозрачный пузырь, живописно перевернулся сначала на спину, а потом и поперек кровати, позвал во сне «папу Митю» и, удовлетворенный произведенным эффектом, мирно вернулся к просмотру своих петловских снов.

Алена аккуратно поцеловала Петла в горячую щеку и вышла назад к Мите.

– Конечно, Митя, – сказала она покорно. – Я перееду. Что я, совсем дура, что ли?

– Может, тогда и замуж за меня уже выйдешь? – бухнул Митя с нервическим смешком, в уме ругая себя идиотом и вспоминая о романтических планах двигать по столу в «Вертинском» бархатную коробочку с обручальным кольцом.

– Митечка, это терпит, – отмахнулась Алена без промедления, как будто они читали этот диалог со сценарных листов. Как будто не было ничего необычного в том, чтоб прийти после трехдневного отсутствия домой к любимому, найти у него неизвестного спящего мальчика, получить предложение стать женой и de facto приемной матерью. – Что изменится из-за штампа в паспорте? У нас с тобой все гораздо интереснее.

«Да полноте?» – хотел сказать Митя (то, что Алена без раздумий приняла Петла и согласилась жить с ним вместе, он тут же и с облегчением принял как данность). «Что за глупости, что за странная щепетильность! Можно подумать, я это предлагаю только из-за Петла, чтобы мне легче было?!»

Но вслух ничего этого Митя не сказал и даже подумал довольно тихо, чтобы Алена, не дай бог, не услышала. Он показательно горько вздохнул, повесил голову и повел Алену в кухню пить еще один чай (чай для русского человека никогда не бывает лишним – это что-то в национальном генофонде) и рассказывать историю обретения и легитимизации ребенка. Алена внимательно слушала рассказ о явлении на Новый Арбат таинственного Заказчика, и нитка с иголкой в ее сознании работали особенно четко.