Нельзя сказать, что на душе у Мити сделалось спокойно. Ощущение его вернее было сравнить с покоем пасечника, облачившегося во всевозможные защитные покровы, прежде чем запустить руку в улей, полный хотя и медоносных, но очень диких пчел. Хищная улыбка Фардаррига тоже не утешала. «А вдруг, – думал Митя, возвращаясь в гостиницу, – за моей спиной у них созрел… еще раньше… какой-нибудь замысел, в котором мне отводится неблаговидная роль манка?» – «Впрочем, – не замедлил напомнить ему внутренний голос, – странно было бы предполагать иное. Ты, Митя, давненько уже у них на крючке, и не особенно дергаешься…» Расслышав после этой отповеди явственный смешок, Митя с ожесточением приказал голосу заткнуться.

Мите зарезервировали номер в отеле. При всей своей неприхотливости Митя был не чужд чистому восторгу бесплатных удовольствий и потому решил, что найдет, чем заняться в Лондоне в оставшееся время. Что может быть лучше для человека, чем прогуляться по наполовину знакомому городу без определенной цели? Какое удовольствие сравнится с праздностью вольного духа, соприкасающегося с мистическими столетиями истории, лукаво глядящей на него из стен и мостовых?

Руководствуясь такими соображениями, Митя отправился в галерею Tate Britain. Оглядывая строгокаменно-чугунные окрестности с экзистенциальной тоской, присущей здравомыслящему россиянину, оказавшемуся за границей (ибо в отечестве, как обычно, было к чему стремиться), вдруг – вот странная прихоть беглого сознания – обнаружил, что в его голове уселся кто-то вальяжный, а вернее, даже хозяйствующий, и элегически задумался о том же, о чем думал и Митя, но иными словами.

London, O London, king of cities and the one true gem of Earth’s magical realm, thy streets entangled with the beauty of many aeons, thy castles clad in the ethereal pallor of cold stone, thy houses richly blushed with the timeless brick, and thy ancient river coiled as a silver snake. Yon towers have witnessed many a king’s downfall – have survived fires, floods and plagues, and emerged as unfaithful to Time as ever. Who would ever penetrate your many dark and secret curtains to learn what ancient riddles you conceal at your very core? Who… but I.

Сказав это, голос умолк, и никакие Митины усилия более не могли вызвать его к жизни. Постояв у парапета и поглядев на Темзу, Митя прошел в Тэйт и ходил там без особой цели. Ему казалось, что здесь, упрятанный в толще одного из крупнейших в мире собраний картин, он будет недоступен агентам Заказчика (которые, он был теперь в этом уверен, окружали его повсюду), и он лихорадочно пытался собраться с мыслями и решить, как быть дальше. Сложность дилеммы состояла в том, что при всей непривычности ему очень нравилось работать в «Гнозисе»; и хотя он никогда не знал, каких приключений ожидать от завтрашнего дня, ни один завтрашний день пока не принес Мите ничего макабрического. А финансовая свобода оказалась более чем к месту – Митя всегда знал, что предназначен судьбой для благополучия большего, чем имел. «Да, – подумал он со вздохом, – надо птичке признаться: коготок-то увяз». И все же что-то не давало ему покоя.

Свернув в очередной зал, Митя прошел вдоль стены, обратив внимание на небольшую картину, изображавшую хаотический мир какого-то маленького народца, заполненную всевозможными искусными деталями так густо, что казалось, будто картина имеет несколько слоев, а потом уперся взглядом в поясной портрет светловолосого молодого человека на фоне ландшафта умеренной сюрреалистичности. Рядом с объектом живописца лежала феска. Ивсе было бы ничего, да только в этом человеке, в его игривом невинно-нейтральном выражении лица Митя совершенно безошибочно узнал своего веселого хозяина – Брайана Фардаррига. Он охнул и, ведомый привычным уже желанием защититься объяснением от необъяснимого, включил bluetooth-гид, выданный при входе, и взглянул на прилагавшийся к нему 3d-планшет. Логотип государственной галереи Тэйт сменился четким и мелодичным received pronunciation виртуального экскурсовода.

Оказалось, художник – его звали Ричард Дэдд, – путешествуя по Египту в роли секретаря высокопоставленного государственного деятеля, как-то неудачно покурил кальяну и стал понемногу, но уверенно сходить с ума. Оказалось, Ричард Дэдд решил, что избран Осирисом для исполнения судьбоносной миссии. Уже в обеспокоенном состоянии духа и разума он вернулся на родину, где приступил к установлению своего порядка весьма своеобразным способом: зарезав своего отца. Dadd’s Dad was Dead. Ричард же, пытаясь уйти от заслуженного наказания (а подозрение пало на него практически сразу, и набросанные им изображения друзей и знакомых с перерезанными глотками вряд ли склонили бы бесстрастное правосудие в его пользу), уплыл в Кале, где его и «взяли» в окровавленной рубашке и с ножом. Пока Митя удивлялся причудливому богатству психики безумца, трехмерный планшет послушно и деловито показывал историю в лицах, деталях и проекциях. Право, по сравнению с Дэддом, его сосед по залу, прерафаэлит Данте Габриэль Россетти, уложивший свои стихи в гроб вместе с любимой и поклявшийся более не писать (он, конечно, не только не выполнил своего обещания, но и впоследствии неделикатнейшим образом нарушил покой бедняжки, достав пресловутые стихи обратно), был не эксцентричнее почтальона, разносящего почту по ночам.

Было ясно, что Дэдд обезумел, иначе не миновать бы ему судьбы злосчастного кавалериста Чарльза Вулриджа из Редингской тюрьмы, который так и не надел своего алого мундира… Но оказалось, Дэдда – вполне гуманно, в духе тех непоследовательных времен – поместили в Бедлам, крупнейшую психиатрическую лечебницу Лондона девятнадцатого столетия, где он продолжал писать свои удивительные картины, скрупулезно и с удовольствием отдаваясь своему horror vacui, не отрываясь от холста и не выходя, по свидетельству Уильяма, брата того самого Россетти, из состояния мрачной сосредоточенности. Одна из этих работ и висела сейчас перед Митей. Предполагали, что «сидел» для этой картины художника один из надзирателей госпиталя доктор Чарльз Худ, но ровным счетом никакой уверенности в этом не было.

А у Мити уверенность была. Можно допустить, что сходство было случайным, но… портретируемый, как и Фардарриг, был не человеком. Он был лепреконом. В тот момент, когда он узнал лицо Фардаррига, что-то в голове у Мити вдруг со щелчком встало в новую ячейку, как случилось, когда безобидный бульдозер Марвина Химайера вдруг решил объявить войну капиталистическим угнетателям. Хитрый шотландец, с возмутительной непринужденностью глядевший сквозь прозрачные занавеси ста пятидесяти лет, вызвал у него чувство загнанного бессилия, как ничто прежде не вызывало: ни демонический Страттари, ни полные иррациональности сны, ни голоса в голове (звучавшие все настойчивее), ни, наконец, Заказчик, темным облаком нависший над всеми Митиными предприятиями. Именно сейчас, глядя в насмешливые водянистые глаза, Митя почему-то понял, что успешное назначение в «Гнозисе» – чистой воды наживка, а вот чего хочет рыбак, понять было нельзя.

Поразмыслив некоторое время в таком ключе (пока выставочные залы Тэйта проплывали мимо во всем богатстве творческого буйства), Митя неожиданно для себя понял: сопричастность делу «Гнозиса» – чем бы это дело ни было – ему, скорее, приятна и лестна. Именно поэтому он решил не предпринимать никаких скоропостижных шагов, но дал зарок не быть послушно бредущей в загон овечкой. Додумав это решение до конца, Митя вдруг обратил внимание, что один из смотрителей галереи странно на него смотрит. Вначале Митя стушевался и отвел взгляд, но потом все-таки передумал и подошел к хранителю.

– Простите, – сказал он вежливо, – я заметил, что вы довольно пристально следите за мной… что-то не так?

– Нет-нет, сэр, – смущенно отвечал тот, – ничего особенного: дело не в вас, а, скорее, во мне. Простите, если был навязчив.

– Нет, что вы, но все же… Я ведь вижу: вас что-то беспокоит.

– Хм, видите ли, сэр, ваше лицо мне напомнило лицо одного из моих любимых итальянских художников, Джорджоне, да до такой степени, что я даже охнул. Его работы висят у нас в Национальной галерее, я частенько хожу туда освежить память, так сказать…

– А-а, – протянул Митя. – Я что-то в таком роде и подумал. Так это ведь его лицо и есть. Я получил его на отмели Масок, – продолжал он, как будто не замечая, что лицо его собеседника тоже меняется, – правда, не могу понять, где это все было и было ли вообще.

Смотритель беспомощно тупил взор и поворачивал голову, как курица, которую схватили обеими руками.

– Я понял, сэр, – сказал он. – Вы должны простить меня – и правда, столь бесцеремонно таращиться было недопустимо.

– Да нет, ничего, – улыбнулся Митя, прощально махнул рукой и отошел.

Возвратившись в гостиницу (на сей раз он просто воспользовался Трубой), Митя посидел в номере, никуда не выходя и думая о чем-то своем, а потом достал «Самые полезные страницы» и раскрыл книгу на содержании. За то время, что Митя не читал путеводитель, книга стала толще и приросла новыми главами. Были здесь теперь и какой-то загадочный Джек на пружинах, и «Советы библиофилу, как найти библиотеку в Мортлейке», и много еще чего, но Митин взгляд упал на главу «Для тех, кому нечем заняться». Начиналась она с многообещающей цитаты из Оскара Уайльда (его однофамильца, надо понимать): «Труд – удел тех, кто не может занять себя ничем иным». Такси на утренний рейс из Хитроу прибывало весьма рано, и, хотя было еще не так поздно, Митя чувствовал усталость. Именно поэтому он некоторое время колебался, перед тем как открыть книгу на указанной странице, но любопытство, как обычно, победило.

« Для тех, кому нечем заняться

Если вы внезапно обнаружили себя затянутым в трясину деловых проблем, если вам нужно срочно продать или купить предприятие, помните пять простых правил:

1. Всегда будьте уверены в том, что говорите, даже если говорящееся вы слышите в первый раз из своих собственных уст. Ничто так не настораживает настоящего делового человека, как колебания собеседника, ведь времени в его рабочем дне хватает только на факты. При обращении к цифрам, впрочем, помогает иногда чуть замяться, ибо чрезмерная осведомленность в финансовых делах – верный признак мошенника, а вы, даже если и являетесь таковым, уж точно не хотите им показаться.

2. Не проявляйте повышенного энтузиазма: во всех обстоятельствах демонстрируйте, что ваш интерес к сделке ограничен здравым желанием заработать денег, но ни в коем случае не является вопросом жизни и смерти. Всегда избегайте превосходных степеней, не подкрепляемых фактами, ибо они беспощадно выявляют посредственность. Партнеру понятнее скорее человек, который пожмет плечами, чем тот, что бросится на пол и схватит зубами за штанину, лишь бы не дать уйти.

3. Если ваш потенциальный партнер – подозрительный человек, не пытайтесь сразу работать с ним. Вместо этого постарайтесь, но по объективным причинам не сумейте провести аналогичную сделку и лишь потом обращайтесь к нему.

4. Будьте максимально честны во всем. Чем безупречнее будет ваша репутация, тем большую ложь вы сможете себе безболезненно позволить в тот момент, когда это будет абсолютно необходимо.

5. Никому не верьте».

Прочтя все это, Митя хмыкнул и вспомнил, как Фардарриг общался с Дельфиной Монферран. Ведь он сказал ей, что ознакомился с финансовыми результатами компаний, но он этого не делал, Митя был абсолютно уверен. Он почесал затылок и на всякий случай заложил коротенькую главку билетом метро.

На следующее утро Фардарриг уже ждал его в аэропорту. Он был почему-то существенно более мрачен, чем во время встречи в офисе, и крайне немногословен. Погрузившись на борт, Митя успел лишь вытянуть из него, что в Москве «Гнозис» разместит его в Ritz-Carlton напротив Красной площади. Сразу же после этого Фардарриг выудил из стильного плоского портфеля Harvard Business Review и, не отвлекаясь, пока Митя полуплакал, полуспал, прочитал его от корки до корки, аккуратно подчеркивая что-то карандашиком и записывая на полях какие-то отрывки мыслей. «Интересные запонки у Брайана, – обратил внимание Митя сквозь сон, – скарабей, толкающий солнце». Еще Митя задался вопросом, почему стал столько спать последнее время, но ответ бессмысленно толокся где-то возле уха и не торопился представиться.

Они приземлились и, пересев на такси, доехали до «Ритц-Карлтона». Митя про себя отметил богатство убранства, больше ассоциирующееся с историями про хитрых раджей, чем с современным европейским городом, – впрочем, возможно, в нем заговорило классовое чувство. Он аккомпанировал Фардаррига до стойки портье, и, дождавшись получения шотландцем ключа от номера, спросил:

– Что же, я предполагаю, вы захотите, придя в себя, отправиться в «Гнозис» и встретиться… э-э… с начальством? Я могу вас подождать в лобби.

– Нет, – ответил Фардарриг. – Спущусь через пятнадцать минут, и поедем в клуб.

– В клуб?! – удивился Митя. – То есть я хотел сказать – хм, в клуб… Какой-то определенный или вам составить, так сказать, chill-out-программу?

Фардарриг усмехнулся и хлопнул Митю по плечу:

– Не переживайте, приятель. Я не для того приехал в ваш город, чтобы, позабыв о делах, выпучить глаза и с Джоном Томасом наперевес гоняться за русскими девушками – тем более что в клубах, я так понимаю, не так уж и много их осталось…

Митя промолчал.

– Как бы то ни было, – продолжал Фардарриг невозмутимо, – нам следует отправиться в клуб «Jizнь». А зачем – увидите.

Сказав это, он ушел. Митя согласно кивнул, а сам глубоко задумался о природе совпадений, во второй раз за несколько дней сводящей линию его далеко неклубной жизни с «Jizнью». Он уселся в удобное кресло и стал ждать странного спутника.

* * *

В «Jizни» партнеры были через час. Митя никогда до этого не бывал там, поэтому давайте взглянем на клуб еще раз, теперь Митиными глазами. Дикому как «гламурному журналисту» было известно: «Jizнь» – одно из самых раскрученных и пафосных (право, какие еще категории можно применять к таким заведениям?) мест Москвы. Облюбовали его три основных типа граждан: мучимые тестостероновым токсикозом иностранные специалисты, успешные дельцы, относящиеся к себе с серьезностью, не совместимой с жизнью, и девушки, либо уже ставшие, либо еще только надеющиеся стать спутницами представителей первых двух типов (прочая золотая молодежь предпочитала, как ни странно, добрый старый Soho Rooms на Саввинской). Митя не понимал, чего Фардарриг надеялся добиться здесь, но особенной альтернативы у него не было.

Располагалась «Jizнь» в одном из исторических промышленных районов Москвы, в начале двадцать первого века от этой истории успешно очищенных, на большой территории искусственно размытых грунтов, обеспечивающих плавные перепады высот. Неподготовленному человеку место это сперва казалось подавляющим и клаустрофобным, но по прошествии небольшого времени особенная прелесть прожигания жизни именно здесь становилась ясной. Эшеровское сплетение коридоров, перетекающих друг в друга, причудливо формирующих и теряющих этажи, ниши, заполненные необъяснимого происхождения пугающими артефактами, залы и танцполы, напоминающие пещеры Нового Афона, безумно-романская музыка, умеренно сбрызнутая фаду… Сладость горения на этом костре тщеславия вскоре делалась очевидной. Про «Jizнь» рассказывали, что туда как-то не пустили Эбо Гирринга, знаменитого американского джазиста, хоть он и пришел с внучкой самого Владимира П., что оставить там меньше тысячи фунтов за вечер решительно невозможно, что в туалетах стоят вазы, вместо мишуры наполненные стимуляторами типа жемчужной икры, что некоторые особенно симпатичные девушки, единожды войдя туда, больше никогда не выходили – по крайней мере, через парадный вход… и многое другое. Как и любое подобное место, «Jizнь» быстро обросла городскими легендами и страшилками, по большей части не соответствовавшими истине. Так надеялся Митя.

На фейс-контроле в клубе стоял гигантский детина, постриженный так, что немногое оставшееся у него на голове от шевелюры скорее напоминало две кокаиновые дорожки на бильярдном шаре. Бэйдж у него на груди лаконично гласил: «Лав». Лав придирчиво осмотрел Митю и остался если не доволен, то, по крайней мере, не возмущен увиденным. Фардаррига же он пропускать отказался.

– Но почему? – удивился Митя.

– Сегодня не день для иностранцев, малыш, – философски отозвался Лав, демонстрируя излюбленный способ отбора посетителей на фейс-контроле: случайным образом.

– Не вижу логики, – сказал Митя. И неожиданно для себя добавил: – Ты нас расстроить хочешь, дружок?

Лав удивленно посмотрел на Митю. Лицо его стало изменяться, как у динозавра, который учуял неподалеку человека, не сумевшего вовремя воспользоваться машиной времени. Митя же, сам в испуганном восторге от своей смелости, продолжал, специально стараясь говорить помедленнее и поубедительнее:

– Просто ты сейчас тут жару даешь, а это людям неудобно. Люди пришли дело делать. Давай я тоже сейчас голову нагибать стану?

– Мальчик, – отвечал Лав, немного придвинувшись, чтоб обозначить существование угрозы, – не надо мне сигналить, я таких, как ты, с нори кушал, сакэ запивал. Я сказал, ты услышал, так что танцуй – день живой, и вы живые.

– Счас мы определим, кто тут чо услышал, – пообещал Митя и залез в телефонную книжку своего омни, совершенно не понимая, что собирается там искать. Краем глаза он взглянул на Фардаррига – тот никак не реагировал на эскапады Лава. Лепрекон прислонился к стенной росписи, на которой совершенно голый молодой человек вел по берегу моря двух слегка одетых нимф, и преспокойно читал очередной деловой журнал.

На первом месте в телефонной книжке значился контакт под названием № 1. Митя отчетливо помнил, что никогда ничего такого не записывал, и, повинуясь импульсу, подцепил номер когтем и бросил звонок Лаву. Омни на руке у того послушно пискнул, показывая, что линия найдена.

– Поговори, – предложил Митя.

На некоторое время стало очень тихо, как будто на другом конце провода что-то высасывало звук, а потом Лав широко открыл глаза и прекратил звонок.

– Да-а, – он недоуменно потер лоб, – серьезная ситуация. Ладно, прошу прощения за неудобство: не сразу понял. Пожалуйста, проходите. Пре-це-дент, – последнее слово он сказал уже совсем тихо.

Фардарриг все так же флегматично сложил журнал и прошел внутрь, по-прежнему не издав ни звука. Митя проследовал за ним. «Что это было, интересно? – подумал он. – С чего бы этому хряку нас вдруг пропустить?..» Между тем Брайан Фардарриг двигался по хитросплетениям коридоров уверенно и безостановочно, как локомотив, до такой степени, что Митя заподозрил: он был здесь, и не раз… Иначе как бы он ориентировался в этом мрачном золотом свете? Еще какой-то тревожный звонок прозвенел у него в мозгу, но мысль пролетела слишком быстро, и Митя не успел ее ухватить.

Фардарриг тем временем вышел на небольшую террасу, нависшую над основным танцполом на минимальной высоте. Терраса была не огорожена и, более того, спускалась вниз под ощутимым углом. Стол был смонтирован так, что это не ощущалось, и можно было ставить напитки без боязни, что какой-нибудь чудовищно дорогой коктейль спрыгнет на пол, но вот злоупотреблять алкоголем явно не стоило – иначе можно было скатиться прямо под ноги танцующим. За столом с видом человека, ответившего для себя на все вопросы, сидел грузный седой мужик в folk-рубахе, очень слабо вписывавшейся даже в эклектичный интерьер «Jizни». Фардарриг подошел и без спроса сел за его столик.

– Konnichi-wa, – сказал старик. Он был то ли пьян, то ли под действием наркотика.

– And the same to you, – отвечал шотландец весело. Митя стоял у него за спиной и ждал развития событий. Фардарриг продолжал по-английски. – Что же, мой друг Артемий, обсудим условия? Ты хочешь продать «Хлеб Руси» – я хочу купить. Ты хочешь сто пятьдесят миллионов фунтов – я предлагаю не более ста. Кто-то должен подвинуться.

– Либо! Либо, – назидательно подняв палец, проговорил старик по-русски, – либо я продамся другим.

– Кому? – поинтересовался Фардарриг, ничуть не смущаясь тем, что они с собеседником разговаривали на разных языках.

– Слушай, Реджи, – нахмурился старик, – ну что ты привязался? Сижу, кушаю, коктейльчик тяну, колесики катаю, на девушек-красавиц гляжу вон… Не хочешь меня покупать – я тебя не неволю. А карму мне не черни.

Брайан Фардарриг усмехнулся.

– Ну же, Артемий, говори. Кто те счастливцы, которым ты решил… отдаться?

– Трудный ты человек, Реджинальд Худвинкл, – обширно вздохнул большой хлебопек и пошевелил бородой. – Вроде и давно тебя знаю, а все никак не привыкну. Кому, кому Food Planet, кому ж еще?

Митя и Фардарриг вздрогнули, но, как выяснилось, по разным причинам.

– Этой козе Монферран?! – совершенно недостойно вскричал своеобразный Фардарриг, да так визгливо, что перекрыл гвалт танцоров и музыку. – Да ты что, старьевщик, осоловел? После всех наших договоренностей?

– А и то ж, – проговорил старик основательно (он был немного поколеблен криком Фардаррига, но виду не подал) и отпил какой-то искрящейся оранжевой смеси. Право, с ендовой в руках он смотрелся бы органичнее. «Почвенник», – почему-то всплыло у Мити в голове. Почвенник же тем временем продолжал на свой псевдостарорусский лад. – Денежка, брат, сестру любит. Да и какие уж там особые договоренности?

– Хорошо же, – проявляя некоторое подобие самообладания, пробормотал шотландец, – пусть так. Прощай, неблагодарная борода.

Не прибавив больше ни слова, Фардарриг поднялся, как ленивая кобра, и, сопровождаемый бессловесным Митей, направился прочь. Митя все же бросил последний взгляд на бородача: тот смотрел им вслед, но совершенно без выражения. Тут что-то на периферии привлекло Митино внимание, он повернул голову в сторону танцпола и увидел, как из клети порока вылезает изящная полуобнаженная девушка. Да позволит читатель обойтись здесь без пафосной отбивки абзаца… Это была Алена. Тут Митя совершенно потерял разум (что вряд ли вызовет у читателя удивление с учетом того, что несколько дней назад Алена еле унесла отсюда ноги) и бросился ее догонять, пытаясь при этом не привлекать внимания охранников. В уме у него при этом почему-то крутились кадры одного из любимых фильмов – Frantic.

Мите удавалось не слишком возмутительно расталкивать публику – так, что это вписывалось в общую парадигму танцев, – но когда ему показалось, что до Алены осталось совсем мало, она ускорила шаг и скрылась за поворотом. Митя растерянно огляделся: в преследовательском запале он и не заметил, как выбежал на середину клуба и неизбежно выпустил из виду не только Алену, но и Фардаррига. Немножко постояв на одном месте и остыв, Митя понял: гнаться ни за одной, ни за другим не имеет смысла. С Аленой он собирался увидеться в любом случае, ну а Фардарриг, в конце концов, так и не удосужился посвятить его в происходящее, и вполне возможно, что после неприятных известий он вообще хочет побыть один.

Сообщив себе эти небесспорные вещи, Митя – Джорджоне не без труда выпутался из леса танцующих и, заказав «Лонг-Айленд», задумчиво высосал его, не отходя от стойки бара. «Тяжелый денек?» – с профессионально натруженным сочувствием поинтересовался бармен. Митя смодулировал какой-то подходящий к ситуации зубовный скрежет и, расплатившись, пошел к выходу. Уже через минуту, впрочем, он понял, что потерялся и идет не в том направлении, которое могло бы вывести его наружу. Чем дальше он продвигался, тем более странной и неудобоваримой становилась действительность. Вот здесь в нише какая-то парочка… ах, нет, троечка, обнималась и, кажется, не планировала на этом останавливаться; а тут в боковом проходе какой-то молодой человек смотрел в угол, и было в этом отупленном рассматривании что-то похожее на пугающую наркотическую кататонию… Митю не отпускало ощущение: вместо того чтобы подниматься на поверхность, он опускается ниже. Происходящее все больше напоминало какой-то дурной фильм ужасов – как быстро ни шел Митя, вокруг еще быстрее делалось темнее и непригляднее. На всякий случай он оглянулся. Сзади все еще виднелись огни танцпола, сквозь неясность сухого пара обозначавшие хоть какую-то terra cognita. Впереди же была темнота, и лишь на стене издевательски горела не сопровождаемая стрелками надпись: «Выход там». Отчаявшись, Митя вздохнул и решил идти назад.

Тогда-то и появилось ниоткуда невысокое существо из непонятного переливающегося материала. Оно посмотрело на Митю печальными глазами и, достав из-за спины странного вида гнутый топор, вонзило его в темную стену. Наш герой не мог оторвать глаз от существа, а владелец топора тем временем методически прорубал в стене сверкающую щель. Закончив, он обернулся.

– Я Несумсар, – представился он. – Моя страна послала меня узнать тебе истину.

Сформулировав таким образом задачу, Несумсар схватил Митю за руку (как все невысокие существа, он был неожиданно силен) и увлек в загадочную трещину. Где-то здесь произошел сбой – Митя перестал понимать, где находится и как интерпретировать происходящее дальше, а разум его, махнув рукой, отправился в плавание по бурным волнам на одновесельном шлюпе. Предположим для простоты, что Митя спит.

Тогда получится, что той ночью Митя, проследовав за новым знакомцем, вновь увидел странный сон. На сей раз увиденное оказалось еще более удивительным, чем обычно. Дело в том, что сны обычно любовно привязаны к реальности тонкими тесемочками переживаний; не бывает так, чтобы сон взялся из пустоты, сам по себе пришел и рассказал вам, к примеру, чем жили пышные баварские пейзанки в девятнадцатом веке. И хотя Митя готов был присягнуть, что ничего не слышал о Нунлигране, удивительной столице гиптов (ибо именно так называли себя эти существа – hypta), сон с упорством толковал ему именно об этом. Пусть читатель вспомнит, не слышал ли он что-нибудь об этом странном подземном городе.