Все города в Уре, кроме Эгнана, окружали стены, а кое-где они тянулись и вдоль дорог. Путешествовать в горах, как говорили, было безопасней, но то была палка о двух концах: порою с гор сходили лавины и неподконтрольные люди, иногда вместе с лавинами, но всегда с убийством на концах ножей. Именно поэтому сообщение между независимыми владениями Ура было весьма затруднено. Кому хочется рисковать головой, путешествуя по загнанным в стены трактам?

В давние времена немногих и особенно ценных путешественников, караваны и даже военные отряды вели когда тайными, а когда явными дорогами магистры, носившие на левой стороне груди характерного вида орден, но работа у них была опасная, да и между собой они жили не очень мирно. Говорят, сами они постепенно друг друга и выбили, а может, не справились всадники-орденоносцы с дорогами и лавинами. Среди современных людей никто уже толком и не знал, как выглядел этот магистерский орден: где-то в архивных документах Камарга, конечно, пылились описания, но какая простому человеку польза от тех архивов? Поэтому говорили об этом ордене и о людях, которые подставляли под него левую сторону груди, как обычно говорят про богатых и знаменитых: рассказывают истории, делая таинственные глаза, а сколько в этих историях правды – вопрос второй. Было известно точно, что все люди ордена, сколько бы их ни было, ездили верхом, а еще, конечно, именно в их руках и была сосредоточена вся власть в мире: они решали на своем тайном совете, кого снять, а кого назначить наместником, правителем, королем или военачальником.

 

Колыбель в океане

Один из особенно важных заказов орден получил в Камарге. В то время, о котором мы рассказываем, город этот находился на пике красоты и богатства, и кризису власти еще нескоро суждено было изувечить его.

Всадник проехал по прямой широкой аллее через священную рощу правителей Камарга, спешился возле монументального дворца, отстегнул плащ, бросил на седло и вошел в открывшиеся перед ним двери, оставив позади, в саду, щебечущих горных скворцов и журчание песка, пересыпающегося в «кольце времени». Взору его открылся залитый светом неф с высоким скругленным потолком, сбегающим к пустоте. Прямо напротив вошедшего наборный мраморный пол смыкался со сводом в некоем подобии пасти (для пущего сходства с нею там искрились зубы из горного хрусталя); в проеме было темно, только колыхался отсвет далеких огней. В нескольких местах свод поддерживали деревья, искусно вырезанные из камня, расписанного киноварью. Присмотревшись, всадник увидел, что в ветвях деревьев расквартированы малозаметные люди, вооруженные арбалетами.

Из-за одного из таких деревьев навстречу посетителю вышел старший советник Высокого тарна, великий визирь по имени Джонар сед Казил. Джонар был одет в удивительное платье с длинными разноцветными перьями, торчащими из-за спины на манер павлиньего хвоста. Советник вежливо поклонился:

– Пусть Хараа-Джеба возьмет тебя за руку, орденоносный доктор Делламорте. Ты готов встретить Высокого тарна, что прозван Жестоким?

Оглядев советника, пришедший также поклонился и ответил:

– Пусть мчит тебя к схождению вод и земель Перегрин-Ристан, о Джонар. Я явился во дворец по зову Высокого тарна и поэтому вполне готов его встретить.

– Тогда следуй вместе со мной, орденоносец, – улыбнулся Джонар.

Он двинулся, мягко ступая, к проему-выходу, на который сразу обратил внимание визитер. Всадник шел за ним, не отставая. Вокруг было тихо, лишь шелестело что-то в саду, да иногда из-под пола доносились гулкие тяжелые удары. Дойдя до отверстой пасти, Джонар дернул себя за два нижних пера, и за спиной у него распахнулись странного вида крылья, словно усыпанные блестками. Сед Казил еще раз посмотрел на гостя, приветливо и приглашающе улыбнулся и… вышел вон.

Человек, названный орденоносцем, без колебаний последовал за ним, и они провалились в лишенную света шахту. Джонар взмахнул крыльями, тормозя падение, и магистр догнал его, вроде и падая, а вроде и держась на воздухе сам по себе. Джонар постепенно набирал скорость и слетал еще ниже, сопровождаемый странными всполохами на темных стенах.

Спустя недолгое время Джонар вынес всадника на свет: они вылетели из скалы, и далеко внизу под ними искрился на солнце океан. Вот они стремительно спустились к воде, и всадник сумел, наконец, в деталях рассмотреть то, что увидел издали: качающуюся на волнах гигантскую колыбель. Видимо, конструкция имела низко посаженный центр тяжести… заглянув внутрь, орденоносец понял, что это был за центр: в колыбели лежал, тяжело и зло вспыхивая желтыми глазами, огромный румяный ребенок. Легко взмахивая пестрыми крыльями, Джонар спустился ниже и приземлился на перила монструозного сооружения. Орденоносец встал на воду рядом. Джонар провозгласил очевидное:

– Высокий тарн, Тот, кого Перегрин-Ристан поставил гонфалоньером священного Истока; милостью Хараа-Джеба повелитель Камарга, а также повсеместных вод и колоний.

«За исключением тех, что давно уж не считают себя частью Камарга, а также вод, что никогда не были его частью. Гонфалоньер Истока, не иначе», – подумал всадник, но вслух сказал:

– Пусть придерживает твое чело Праптах, Высокий тарн. Ты звал, и я готов тебя выслушать.

Тарн ухватил Джонара огромной розовой пятерней, заставив того скривиться от боли, и запищал:

– Стрекоза прилетел! – тут он перевел взгляд на всадника, и глаза его потемнели, будто налившись рубиновым светом. Голос тоже изменился, став тяжелым и глухим: – Орденоносец. Всадник. Ты готов помочь мне?

Магистр чуть повел плечом:

– Это то, что делают всадники, Высокий тарн. Мы помогаем людям, особенно богатым.

– Ха! Богатым. А сможешь ли ты помочь мне, властителю сердца мира? – рассмеялся тарн, неприятно присвистывая. («Сердца мира здесь пока нет», – подумал всадник, но и эту мысль не стал озвучивать.) – Может быть, ты знаешь, почему я заперт в теле младенца? Почему вынужден лежать в этой колыбели между землей и океаном? Я не люблю океан. Я хочу знать, что он кончается. Для этого я позвал тебя. Какова будет твоя плата?

– О, о, о, властитель, не так быстро, – ответил магистр с улыбкой. – Орден знает об Уре многое, но не все, поэтому мы и беремся за интересные поручения. Я готов выполнить твою просьбу, – тут всадник ненадолго замолк, мягко и бесшумно спрыгнул вниз и опустился на подушку возле тарна. – Расскажи, почему ты заперт в этом теле и вынужден лежать, где лежишь? Может, мне нужно не искать край океана, а просто… расколдовать тебя?

Великанский ребенок перекатился набок и выкинул Джонара за борт, как надоевшую игрушку, а тот, привыкший к подобному положению вещей, спокойно расправил радужные крылья и отлетел на почтительное расстояние.

– Меня нельзя расколдовать, доктор, – молвил тарн мрачно. – Поэтому привези мне доказательства того, что за моей землей ничего нет. А если за моей землей есть еще края, то… – глаза его опять стали желтыми, и он завопил: – ХОЧУ КРАЯ! ХОЧУ КРАЯ! ДАЙ КРАЯ! – после чего глаза лежащего в колыбели правителя вновь изменили цвет, и заговорил он теперь с глухой ненавистью: – Завоюй их для меня.

Магистр задумчиво повертел в руках огромную золотую погремушку с рыбьим пузырем, внутри которого безнадежно грохотал одинокий лунный камень размером с булыжник. Такой погремушкой можно было убить.

– Одного «хочу» недостаточно, о тарн, – сказал всадник тоном взрослого, объясняющего ребенку элементарные истины. Он откинулся, прислонясь к стене «колыбели», и прикрыл глаза. – Убить кого-то – одно дело, а завоевывать… Это, знаешь ли, потребует вмешательства… всех оставшихся всадников. А их не так много, и все они сейчас заняты.

Тарн смотрел на магистра, не мигая:

– А чего достаточно? Я дам тебе корабли и людей. Иплату, конечно.

– Мне нужно знать причины. Мотивацию. Зачем тебе «края»? – всадник открыл глаза. – Что ты будешь делать с ними? Велишь нарисовать большую красивую карту, на которой их закрасят синим, как Камарг? – тут магистр обреченно вздохнул, как будто поняв, что не так уж его и интересуют ответы на эти вопросы. – Впрочем, устав предписывает нам браться за любой заказ, если он исходит от человека, который может его оплатить. Я согласен.

Гигантский ребенок пожевал губами и недолго подумал.

– Хочу. Хочу, чтобы весь край земли был моим. Может быть, тогда что-то изменится? Разве ты не хочешь, чтобы этот мир стал не таким скучным?

– «Скучным»? – вежливо удивился всадник. – Я совсем… совсем не нахожу его таким. Впрочем, учитывая недостаток обзора, предоставляемого тебе этим убежищем… – он поднялся. – Орден еще не получал заказов в тех краях воды, так почему бы и нет. Naviget.

Тогда Высокий тарн подозвал Джонара и продолжил:

– Ты не назвал плату, магистр. Скажи, и сед Казил выдаст тебе положенное. Потом я задам тебе вопрос. После чего я буду спать: желтые глаза устали.

Всадник дождался, пока секретарь вернется на край колыбели.

– Я хочу твой доспех, Высокий тарн. Взрослый доспех. Я заберу его потом, когда вернусь. Задавай же свой вопрос.

– Взрослый доспех? – напряженно переспросил тарн. – Откуда ты знаешь о нем? – гигантская младенческая рука натянула одеяло, и тарн повторил: – Откуда знаешь? А? – ответа не последовало, поэтому тарн продолжил: – Так вот же мой вопрос. Кто ты и чего хочет твой орден?

Всадник помолчал, потом, видимо, решив что-то про себя, ответил с самого начала:

– Откуда знаю? Это тайное знание ордена, Высокий тарн, – тут всадник сделал неопределенный жест. – Будущее знание о прошлом. И потом, я его видел, – он подкинул в воздух и поймал огромный деревянный кубик размером с голову нормального ребенка. На гранях кубика были нарисованы пугающие люди с коровьими ногами. – Но я всадник, а потому о том, чего хочет орден, мне говорить нельзя. Всадники ведь не знают, чего хочет орден, они просто выполняют заказы и берут плату.

– Что ж, ты не скажешь. Я знал, – вздохнул ребенок и увесисто продолжил: – Ты получишь доспех. Но будь осторожен: никто не знает, что ждет тебя.

– Очень хорошо, Высокий тарн, прозванный Жестоким, – завершил беседу всадник и легко взлетел на парапет, едва коснувшись его рукой. – Пусть твоя… м-ммм… армада ожидает меня в Бархатном порту через пять дней, а там уж будет видно. Toodle-pip.

Выдув губами прощальный пузырь, гигантский ребенок устало кивнул и закрыл жуткие нечеловеческие глаза. Магистр и крылатый советник вернулись во дворец тем же путем, и Джонар сед Казил довел гостя до входа.

– Я благодарен ордену за посещение, – сказал визирь с вежливым смирением. – Уверен, что миссии твоей сопутствует удача.

– Да, да, – отсутствующим тоном сказал всадник, внимательно глядя на «кольцо времени», в котором песок исполнял удивительные фигуры, отмеряя время. – Скажи, Джонар, а каковы нынче отношения Камарга с Короной гиптов?

– Добрососедские, не более, – отвечал Джонар с улыбкой. – Как тебе известно, орденоносец, Камарг и Корона никогда не дружили, после того как наши войска завоевали один из трех Великих дворцов, Твар, а это было уже очень давно. Но мне удалось купить лояльность Короны в обмен на лучшие образцы наших… искусств. Старые часы, на которые ты смотришь, всадник, – свидетельство их доброй воли. Я должен заметить, впрочем, что наша сделка состоялась уже после преображения Высокого тарна, иначе, я думаю, он не был бы доволен мною.

– Без сомнения, – проговорил всадник. – И напрасно: гонфалоньеру Истока повезло с советником. Что ж, прощай, Джонар.

Сказав это, всадник взлетел в седло и покинул место власти.

 

Слепой соленый океан

Бархатный порт шумел и бурлил: всюду сновали торговцы парчой, виссоном, каменьями и прочими дорогими тканями и товарами. Не протолкнуться было между тяжелыми гружеными телегами и летними парусными санями, а по втекающим в порт улочкам расхаживали, навьюченные ценными грузами, птицы-носильщики с адресными табличками на шее. Двигавшийся верхом посреди всей этой суеты к самому дальнему причалу орденоносец рассекал толпы, как блеск оружия разделяет сборище рабов. Уже издали он увидел ожидавшую его флотилию, составленную из тринадцати кораблей. Флагман из самого темного дерева, которое можно было бы назвать черным, если бы в языках Ура существовало понятие об этом цвете, выделялся и размером, и горделивым изяществом, а нос корабля был выполнен в виде головы хищной птицы. Завидев всадника, с палубы в своей стрекозиной манере спорхнул ему навстречу вежливый Джонар сед Казил.

– Пусть Хараа-Джеба возьмет тебя за руку, магистр. Вот твой корабль, а остальные пойдут за ним. Вся флотилия оснащена гиптскими паровыми котлами, полностью укомплектована людьми, топливом, оружием и провизией. Корабли выстроены из легкого негорючего дерева. Высокий тарн приказал назначить тебя военачальником, а тебя попросил назвать твой корабль.

И это была вся информация о плавании, которой обладал Джонар. Всадник спешился и, оглядев корабль, промолвил:

– Что ж, пусть зовется «Скифом», это коротко и ясно.

Коротко сказанное военачальником не было ясно Джонару, особенно слово «скиф». Но странностям всадников было не принято удивляться: если бы они не знали особых слов и понятий, они бы не могли подминать под себя дороги со стенами, справляться с неподконтрольными людьми и выполнять полученные заказы. Тем временем всадник отпустил жеребца, и его бешеноглазый вороной, снова заставив толпу разойтись, нашел мостки и поднялся на корабль. Взойдя, конь вскинул гордую голову, одобрительно заржал и победоносно ударил копытом в палубу. Всадник наблюдал за этими проявлениями энтузиазма с некоторым скепсисом.

– Хм-мм… – протянул он. – Ну что ж. Значит, в путь?

Проговорив эти слова, он принялся обходить все тринадцать кораблей, тщательно осматривая конструкции, мачты, котлы, отсеки, людей и припасы, но ничего более не комментируя. Трем людям он дал отвод, никак не объясняя своего выбора, на четырех кораблях велел, скривившись, проверить обмуровку котлов, а все деликатесы, припасенные совсем в небольшом количестве и только на флагмане, велел вернуть на берег, после чего прошел на нос флагмана, еле слышно вздохнул и посмотрел в далекую синь. Джонар сед Казил все это время неотступно следовал за ним и теперь вступил с некоторым смущением:

– Людям надо тебя как-то называть. Может, примешь какое-нибудь имя?

Тут магистр слегка развеселился и даже показательно задумался.

– Подчиненным совершенно не обязательно обращаться ко мне по имени, Джонар, – заявил он наконец. – Твой тарн произвел меня в военачальники, значит, так тому и быть – считай это личным именем.

– Хорошо! – заверил Джонар, кивая с пониманием и ища ответного понимания в глазах всадника. – Так тебя и назовут в летописи, Военачальник.

Всадник кивнул, аккуратно высвободил попавшее в снасть и смявшееся на морском ветру крыло Джонара, и корабль, повинуясь его команде, с сухим шелковым шуршанием расправил паруса и выскользнул из гавани. За «Скифом», имя которого уже сияло травленым металлом на борту, бесшумно, как тени, скользили еще двенадцать кораблей, мачты которых были украшены вымпелами с изображением летящей вперед темной стрелы на серебряном фоне (знак этот принадлежал не тарну). Взгляд всадника уже поглощал океан, и поэтому, лишь только они достигли большой воды, он сказал советнику прощальное:

– Возвращайся, Джонар: тебе далеко лететь.

Джонар повиновался и взлетел, зависая над палубой. Всадник посмотрел на него с некоторым любопытством.

– Надеюсь привезти назад победу, – сказал он. – А в летописи можно записать правду: отбыл, мол, всадник с тринадцатью кораблями, флагман назывался «Скиф», и отсутствовали они.

Но корабли и советника, воспользовавшегося своими удивительными крыльями, уже разделило море, и Джонар-сед-Казил не услышал, что в последней фразе не было многоточия.

* * *

Очень долгое время спустя мы снова видим двенадцать судов армады, образовавших круг посреди океанических вод. Носы кораблей повернуты к «Скифу», расположившемуся в центре. Всадник обводит их взором, отмечая, что с виду они по-прежнему целы и невредимы. Но опытному глазу видно: суда держатся вместе одной лишь созидательной силой и волей капитана: не будь его, два лежали бы, наткнувшиеся на Большой Блуждающий риф, три потонули бы, дав течь, а еще один – сгорев после взрыва котла, два стали бы добычей пиратов, а четыре вернулись бы восвояси. Корабли несли на себе людей обоего пола, хотя и трудно различимых с виду: все участники экспедиции были крепко сбиты, довольно низкорослы и одеты всхожую одежду, пригодную для работы, – широкие штаны и удобные рубахи. Военачальник прекрасно знал: на полотно в случае необходимости можно быстро надеть доспехи. Месяцы, проведенные в море, наложили на лица и руки людей загар, одежда многих, не успевавших справляться с усталостью, уже была кое-где разрезана или прожжена. Ничто из этих напастей, впрочем, не коснулось военачальника, казалось, не утомляемого ни изнуряющим солнечным жаром, ни атаками стихий. Разве что сторонний наблюдатель, взглянувший ему в лицо, отметил бы, что глаза его обрамлены красным – судя по всему, всадник не только не спал, но и не смыкал глаз, вглядываясь в слепой соленый океан.

Оглядев корабли, военачальник негромко обратился к людям, а ветер доносил его слова до каждого, словно распространяя их во все стороны.

– Дети мои, – говорил магистр, – вы отправились в это путешествие по доброй воле. Вы хотели найти новые земли и подчинить их указующему персту своей страны. Минули неиcчислимые дни, мне удавалось кормить и поить вас, заставлять море благосклонно принимать и не губить нас, договариваться с ветрами, чтобы они дули в наши паруса. Пришло время сказать: мне неведомо, что находится дальше, там может быть ничто; и я не знаю, насколько хватит моего договора со стихиями – его срок мог уже истечь. Но я не собираюсь терпеть в экспедиции мечты о мятеже. Поэтому те, кто останется со «Скифом», должны будут дойти до конца. Те, кто хочет назад, домой, могут вернуться. Я выпущу корабли возвращенцев из круга и пожелаю им, чтобы Перегрин-Ристан безопасно домчал их до Истока. После этого мы поговорим с теми, кто останется.

Всадник замолчал, и молчание повисло над кораблями. Через некоторое время на одном судне вперед вышел молодой человек, как будто вытолкнутый строем. В отличие от военачальника, юношу было слышно не очень хорошо, так что ему приходилось надсаживаться.

– Военачальник! – кричал он. – Но мы плывем уже так долго! А земли все не видно! Откуда нам знать, что не приплывем мы в мифические страны, где запрещено бывать человеку? Или что не упадем с края Ура!

Выглядевший так, будто только что взошел на борт, всадник тем не менее чувствовал себя чудовищно уставшим, а потому на долгие разговоры настроен не был. Не меняя позы и не повышая голоса, он сократил торг:

– Hear, hear. Итак, Красный Нард захотел назад. Попрошу капитанов тех кораблей, что согласны с ним, перейти ко мне на палубу для… прощального напутствия.

Никто не двинулся. Военачальник усмехнулся.

Красный Нард растерянно оглядел суровый строй кораблей и закричал, что назад не хочет:

– Я лишь хочу… прошу объяснить нам! Поделиться знанием!

– У меня нет знания, Нард, – ответил всадник устало, – и еще меньше объяснений. Впереди может не быть ничего, даже пресной воды. Однако обещаю: те, кто доплывут до земли, образуют там семьи и станут основателями колонии. Они смогут построить новые корабли и послать их за новыми поселенцами, дабы удовлетворить свою тягу к богатству и приключениям. Те же, что хотят объяснений, – повторяю в последний раз – могут вернуться.

Корабли молчали. Внезапно раздался отчаянный крик: какой-то рыжеволосый человек с «Мацуты» перевалился через борт и, нырнув в светлую воду, отчаянно поплыл прочь. Лениво поводя плавниками, из воздуха медленно опустилась большая рыба. Рыба примерилась к плывущему, схватила его ртом и, с густым звуком нырнув, тенью ушла на глубину, после чего вынырнула где-то вдалеке и так же безмятежно поплыла по воздуху. По кораблям пронесся вздох.

– Прощай, несчастный Сосла́н, – проговорил военачальник с некоторой печалью и продолжил: – Ему все равно пришлось бы ответить за подстрекательство к бунту. Небеса и воды меня опередили.

Всадник повернулся спиной к людям. Как ему это удалось, учитывая, что корабли окружали «Скиф» со всех сторон, неизвестно, но никто уже ничему не удивлялся. Дойдя до трапа, он остановился.

– Двенадцать – нехорошее число, – заметил он, – но меня это не смутит. «Мацута» заберет всех, кто хочет домой. Остальные пойдут вперед. Даю всем час.

С этими словами военачальник покинул палубу. Через час за «Скифом» по-прежнему шли все суда, ибо никто так и не решился возвращаться домой без лидера, а мысль о том, чтобы принудить вернуться его самого, покинула головы людей. Тринадцать кораблей, включая мятежную «Мацуту», продолжили плавание.

 

С острова на материк

Через несколько недель вдали показалась земля, а вода начала темнеть. Объятые ликованием люди прыгали и обнимались, не в силах дождаться, когда пристанут к тверди. Через день стало ясно: земля была не материком, но островом, и лишь дальше за ним тянулась береговая линия неизвестного континента. От острова устремлялась вбок стрела неведомого акведука, исчезавшая в водяной дымке, однако других следов древних строителей видно не было. Когда корабли подошли к берегу, стало ясно, что остров не так велик, а акведук очень стар. Когда-то он вел прямо к старинной крепостной стене, но теперь от нее остался лишь один поросший мхом серый кусок. Военачальник не стал исследовать акведук, понимая, что люди слишком устали от далей. Он оставил экипажи десяти кораблей на острове и велел им разобрать грузы и демонтировать корабли, а затем заняться укреплением крепости и реконструкцией кружной стены. Остальные три судна (в их числе была бунтарка-«Мацута») он забрал с собой дальше, на материк. Очертания земли виднелись в туманной дымке с противоположной акведуку стороны острова, пока не получившего названия.

Некоторое время отряд двигался в глубь материка, оглядывая пустую гористую местность, лишенную каких-либо следов жизнедеятельности. Пропустив лавину, сорвавшуюся с гор, экспедиционный корпус въехал в очередное ущелье и наткнулся на завал. Военачальник спешился и велел людям отойти назад, не теряя бдительности.

Идя к завалу, магистр пробормотал что-то об обманчивой несложности завоеваний после бесконечности слепого плавания и принялся разглядывать бревна, обломки камня, пласты дерна и прочий природный мусор, плотно переплетенный ветвями проросшего через все это кустарника. Тут он услышал стрекот. Стрекот был громче звуков, издаваемых насекомыми, но всадник не стал вынимать меча, а поднял с земли камень и принялся ждать. Стрекот усилился, а потом… из-за завала поднялось нечто похожее на ветку с шишкой на конце и как будто принялось оглядывать спокойно взиравшего на нее военачальника.

– Во имя шкуры Хараа-Джеба, – зароптали и без того уставшие воины, – что это за звуки? А эта штука… как будто у нее на конце глаз!

Военачальник бросил камень на землю и сделал переселенцам знак отойти еще дальше и не вмешиваться. К прутику же с глазом он, поклонившись, обратился так:

Эта странная речь была встречена с другой стороны баррикады благосклонным хрустом, за которым последовал приглушенный обмен стрекочущими звуками. Затем из-за завала донеслись слова, которые можно было бы переложить на наш язык так:

Совершенно в тон обращению военачальника монолог этот произнес большой жук. Он появился на перевале на задних лапах и не переставал особенным образом тереть передние ножки друг об друга, имитируя речь. Явление Жука, поистине достойного писаться с прописной буквы, вызвало ужас среди камаргитов. Они отступили от военачальника еще дальше и в ужасе прижались к стенам ущелья. Всадник же, как и положено всадникам, не испугался, а лишь слегка наклонил голову, внимая необычному собеседнику, доходившему ему почти до груди. Разговор продолжался на неизвестном наречии, но мы переведем его на человеческий:

– Ты необыкновенно умен, о Жук, если, едва увидев меня, знаешь, откуда я, и с такой легкостью говоришь, как я. Мы пришли узнать о вашей земле, – продолжил всадник почтительно. – Я не планировал чинить здесь насилия – если нам не будут чинить препятствий.

Из-за завала показались любопытные головы еще двух жуков. Однако Жук, вылезший первым, был не только спикером, но и Главным Жуком; он продолжил:

– Вам нет препятствия в нас, – произнес он. – Однако тут неправильная земля – для вас слишком горячая, слишком быстрая. Иди со мной. Я расскажу.

В противоречие сказанному Жук некоторое время простоял без движения, как настоящее насекомое (которым он и являлся). Всадник терпеливо ждал, осознавая, что существо располагает иным метаболизмом и как-то по-своему должно переварить впечатления от контакта с пришельцами. Воины уже отошли так далеко, что не видели ни своего лидера, ни его собеседника. Отстоявшись, Жук опустился на все шесть лап и исчез с другой стороны завала.

Военачальник же, поняв, что его люди разбили бивак на берегу и ждут исхода событий, оставил жеребца пастись на желтой траве, перебрался через завал и последовал за Жуком. За завалом обнаружился охраняемый двумя другими жуками ход в земле, куда и устремился жук-спикер. Рослые жуки-охранники, фланкировавшие вход, производили устрашающее впечатление, но выражение того, что у жуков соответствует лицу, было у них довольно приветливым. Вместе с провожатым магистр углубился в толщу холма.

– Это Ход. Здесь живем мы. Здесь живут жуки, – не оборачиваясь, объяснял Жук, ведя всадника под землей. – Уже давно. Раньше Ход был под всей землей. Уводил далеко. Позволял вылезать к разным травам, разной земле. Теперь не ходим в дали. Там враг. Похож на тебя. Но текучий, иначе шуршит.

– Ход?.. Ах, ход, – тихо вздохнул военачальник. Через несколько поворотов он продолжил сам с собой, ибо Жук деловито шел вперед, уверенный, что гость следует за ним. – Когда-то давно я нашел ход, это было до. Или после?

Не найдя ответа на собственный вопрос, всадник догнал Главного Жука и вежливо постучал ему по надкрылку у плеча:

– Прости, Жук, а как тебя зовут?

Жук задумался, не переставая быстро перебирать тонкими ножками.

– Меня? Меня зовут Жуки. Жук. А тебя? Тебя зовут чем? Именно тебя? – тут жесткокрылый проводник добавил непереводимое: – Щхррт-хррт.

– Тебя зовут «Жуки»? – улыбнулся военачальник, как ребенок, нашедший новую игрушку. – А знаешь, в китайском языке тоже нет единственного числа, только множественное. Ты, похоже, скарабей. Хм-ммм… – всадник обошел Жука и пошел дальше вперед. – А меня зовут по-разному, в зависимости от времени и места. Так что, пожалуй, зови меня «человек».

Тут Главный Жук резко шарахнулся вправо, припечатав всадника к стене блестящим крылом, превосходящим по величине и твердости гоплитский щит (неуязвимый всадник при этом бесшумно охнул): подобная мера позволила насекомому Вергилию и его гостю пропустить бегущий навстречу караван жуков, тянувших за собой гигантскую гусеницу. Они пошли дальше.

– Где твои лазы? Ход привел тебя? Те Человек – это тоже ты? – с сомнением спросил Жук. – Зачем человек пришли сюда? Что-что искали? Бхрр-хрт.

Жук остановился: они достигли помещения с высокими сводами. Ближе к потолку по периметру располагались ячейки с еще не вылупившимися жуками. Военачальник оглядывал стены с интересом, но без особого энтузиазма. Если бы Жук разбирался в выражениях человеческих лиц, он бы понял, что Человек не был большим поклонником насекомых, особенно в стадии окукливания. Жук указал лапой:

– Это… Лупильня. Вон там свежие Жук. Еще более новые я. Когда вылупятся, будем уходить насовсем. Хочешь Ход?

– Хочу. Хочу Ход, – ответил военачальник, и в его тоне прозвучала обычно не характерная для него беспомощность. – Только скажи сначала, что вы такое? Куда уходить? Что здесь… как я, только текучее?

Жук долго думал, не двигаясь. Вокруг слышалось тихое шуршание, на всадника никто не обращал внимания – все занимались своими делами. Жуки помладше, размером с подрастающий комод, обкладывали яйца мягкой розовой травой, монументальные воины деловито сновали в боковых проходах, на ходу поправляя рога свободными от оружия лапами, строители укрепляли размягчившуюся стену, потревоженную корнями дерев, провизоры заготавливали еду, упаковывая ее в листья и прочные сетки из паутины. Через некоторое время Жук решил:

– Надо зарыться, – он быстро вырыл яму и залез в нее; сверху остались лишь часть туловища, две верхние лапы и голова. Затем он деловито продолжил: – Очень давно вокруг было пусто. Везде был только Жук. Был большой ход на многие стороны земли. Жук ходил всюду. Но не за большую мокрость, за древнее болото. Туда не ходил – слишком глубоко рыть, и что-то внутри мешает нехорошо. Но здесь было достаточно. Давно, но потом. Пришли по-другому ходящие. Либо или были всегда, но затаились. Не знаю сказать. Стали бороть Жук. Говорили большие слова. Горячие, сухие слова. Но Жук вылуплял новые жуки, многие новые жуки. Наконец, оттеснили других и сухие слова. Так время прошло еще. Довольно значительное. Когда закончилось, опять пришли другие. Теперь не просто бороли Жук, но – хррт, хррщ, хррщ!! – ели жуки! Во многие разы набрасывались и поедали жуки! Распространяли яд, и нельзя хоронить. Жук стал терять. Стал не прежний Жук, стал маленький, стал высыхать… – тут Жук остановился – то ли передохнуть, то ли чтобы соотнестись со своим слушателем. – Так понятно? – спросил он.

Военачальник, поначалу оглядывавший владения жуков с высоты своего роста (в ходе ему было неудобно и приходилось пригибаться везде, кроме «Лупильни»), дождался паузы и как будто сложился в несколько раз, усевшись рядом с Жуком на выстеленную чистой травой землю.

– Не вполне, – признал он. – Объявились враги жуков. Первые, терпимые (строители акведука?), и вторые, нынешние, ядовитые. Замечу кстати, что факт существования здесь мыслящих жуков меня не удивляет. Меня не удивило бы, даже если б люди ходили здесь по небу, а солнце каждый день падало с дерева в корзину. «Человек» пришли сюда с разведкой, о Жук. Если на этой относительно пустой земле нет никого, кроме вас, мы как-нибудь уживемся. А если здесь есть враги таких разумных, мирных и трудолюбивых существ, как вы, скажи кто. Мы готовы их побороть.

– Сложно понять и Жуку, – отвечал Жук грустно, подпирая лапой голову. – Но так есть. Не должно быть смерть Жука слишком много. Поэтому Жук должен уходить. Кто это?

Жук потер лапы друг о друга, и в воздухе между ним и магистром возникло мерцающее изображение фигуры в хламиде и капюшоне.

– Такие, – пояснил он. – Но не только, потому что это как будто часть, и неважно. Жук не понимает как. Есть другая часть, которая ест жуки! Хрррщ! Это враг. И все вместе цело, как Жук, но иначе и нехорошо. Жук нельзя есть, он строит ходы. Нельзя есть! – жесткокрылый философ беспокойно поерзал. – Время закончилось. Готов Окончательный Ход.

Всадник аккуратно погладил разволновавшегося Жука по голове и согласился:

– Конечно, нельзя. Жук катит и землю, и солнце. И на нем… можно сказать, есть доспех. И даже крылья, – он замолчал, раздумывая и тоже подперев голову рукой. Подумав, магистр продолжил: – Вторая часть – это ужасная, нечеловеческая часть? Кто же ест жуков? Змеи?

– Тррщ, тррщ, – с удовольствием принял поглаживание Жук, присвистнув. – Не…человеческая? Жук не знает человеческая, нечеловеческая. Знает – жукская, нежукская. Знает, что нужна одна часть. Если не одна часть, пусть. Но один разум. А как – один разум, одна часть, другой разум, другая часть? Вместе третий разум? Так нельзя, нежукско. Человеческо?

– Ох, ну, что тут скажешь? – коротко рассмеялся военачальник. – «Человеческо» – это как угодно и иногда даже немного «жукско». Но что же вас поедает? Можешь описать получше?

Тогда Жук показал всаднику жутковатый гибрид человекоподобного существа и крылатой змеи, атакующий Жука с воздуха и вгрызающийся в его голову.

– Такой, – мрачно подтвердил Жук. – Съел части Жука. Если бы не… – он подумал. – Хррщт, прхрррт. Трение? Шурш? Стрекот. Если бы не специальный стрекот Жука, съел бы всего. Зачем? За Ход? Что ты думаешь?

Военачальник всматривался в видение, пока оно не исчезло.

– О, вот как… – протянул он, поняв, что безногие змеи не похожи на драконов. – Что ж, существуют два базовых мотива, о Жук: борьба за еду – примитивная форма борьбы за жизнь, и борьба за власть и территорию. Второе теоретически вытекает из первого. У вас же все может быть иначе. Вдруг им не нравятся Жук чисто эстетически? Хотя будь моя воля, я бы вас обожествил, – тут всадник переключился: – А что Ход? Вы роете, эти летают. Зачем им Ход?

– Жук не ведает, – ответил насекомый рассказчик, подумав. – Они не могут знать про Окончательный Ход. Жук думал. Жук думает, что наездники… – внезапно он закончил мысль глубоким и ровным, человеческим голосом: – это персонификация окончания мира.

Всадник вздрогнул и посмотрел на Жука, словно пытаясь проникнуть взглядом под хитин.

– Что?.. Хм. Что ж, солипсизм – тоже философия, – непонятно прокомментировал он. – Придется выкурить их из ваших ходов, – он поднялся. – Боюсь, все то время, что я пользовался ходами, это были одни и те же ходы, ваши и мои. И если не прищемить хвосты твоим змеиным наездникам, мир кончится не для одних только Жук, – магистр посмотрел в глубину бесконечного коридора. – Что до всадников, то им положено ездить на лошадях, а не на змеях.

Но Жук еще не закончил. Немного порыв землю, он продолжил:

– Не уходи еще. Ты должен знать про особенный стрекот Жука.

– Не ухожу, – согласился всадник. – Что за стрекот, он не сведет меня с ума?

– Человек запомнит особенный стрекот, – продолжал Жук с устрашающей уверенностью. – Человек приобретет связь с Первоначальной Кладкой. Станет навсегдашним.

И Жук принялся стрекотать. Вначале в этом мерном звуке не было слышно ничего особенного, но постепенно всадник увидел: Ход распадается, а реальность раскладывается на все более мелкие детали. Сквозь трещины между кусками мозаики начал пробиваться свет, он становился все ярче… но стрекот прекратился. Все тем же странным человеческим голосом Жук констатировал:

– Такой стрекот Жука.

Военачальник очнулся от морока и выговорил:

– Хорошо. Больше не надо. Теперь пойдем наверх. Пора наверх.

– Пойдем, – согласился Жук покладисто. – Человек слышал, запомнил. Жук пойдет в Окончательный Ход, – он вылез из ямы и деловито засеменил прочь. – Ход оставит Человеку. Человек близок Жуку. Хотя так и странно.

Всадник шел за Жуком, глубоко задумавшись, а в конце коридора спросил:

– И все-таки скажи, где гнездо этих… симбионтов. Итогда, пожалуй, уходите, только укажи направление.

Жук поднялся на вершину холма и показал лапой на восход.

– Там, – сказал он спокойно. – Видит Жук пыль; в воздухе вращается туман. Так это они идут, – помолчав, он философски заключил: – Рано. Но так лучше. Жук поможет тебе в этот раз. В другой раз Человек поможет Жуку.

Когда всадник посмотрел вверх, в руке у него уже был меч, секунду назад укрытый плащом за спиной.

– Жаль, что я правша, – процедил он сквозь зубы. – Пожал бы тебе лапу.

 

Рэтлскар: обретение Родины

Видимо, летучие змеиные наездники установили, где именно находится доступ к логову Жука, и решили взять его приступом. Военачальник не собирался концентрироваться на особенностях нападавших – хотя если б захотел, сконцентрироваться было бы на чем.

Они справились с наездниками. Схватка получилась некрасивой, без плана и без особой тактики. Наездники, как гигантские осы из сказки про Синдбада, не кончались, а всадник методически рубил им то ли головы, то ли какие-то другие части. К сожалению, этого не всегда хватало, потому что осыпавшиеся на землю агрессоры оперативно преображались и продолжали атаку; приходилось рубить их еще и еще. На помощь приходил Жук, споро и деловито расплетавший нападавших по ниточке, как мотки шерсти.

Так продолжалось долго: наездников, состоявших из змеиной и человеческой части, было слишком много. Люди, отошедшие к побережью, видели, что в воздухе и на земле за завалом идет какая-то бойня. Но ведь военачальник велел им не двигаться, и они очень хорошо знали: всадников надо слушаться, тем более не каких-то абстрактных, а того, что привел их через пустоту воды к новой земле. Ослушаешься, попадешь под горячую руку… под холодную руку да горячий меч, не снесешь головы. Да и не видели они раньше такого ужаса, как летающие со змеями, и поэтому сами не рвались в схватку. Переселенцы отступили к кораблям.

Военачальник и Жук разделались со столькими, со сколькими смогли, но к утру в их противостоянии наступил перерыв. Военачальник стоял, опираясь левой рукой на воткнутый в камни меч, и смотрел в небо – оно все так же не было чистым, но пока никто больше не решался нападать. Жук успел увидеть, что всадник все-таки стоит, а не лежит, и перестал стрекотать. Он был мертв.

Тогда перед всадником опустилась с неба змея толщиной с теленка, и с нее сошла высокая фигура в островерхом черном капюшоне.

– Открой путь, – сказала она военачальнику.

– Вы не пройдете, – ответил военачальник спокойно-буднично. Он не знал, сколько еще этих тварей ему предстояло разделать, но понимал почему-то с отчетливостью, что никуда отсюда не уйдет, что именно эта битва важнее, чем бесконечное плавание через океан; что он будет здесь до тех пор, пока все жуки не уйдут, и Ход не закроется. Ине потому, что так важно было защитить странных жуков от странных наездников, а потому что это противостояние символизировало нечто большее: он находился на границе между правильным и неправильным, тем, как могло быть, и тем, как не должно.

Фигура откинула капюшон. Под капюшоном было гладкое лиловое яйцо, лишенное черт. «Ноппэрапон», – с удовлетворением узнал всадник.

– Зачем тебе вставать между враждующими кланами одной семьи? – благодушно спросил наездник, говоривший, как всадник понял с немалым омерзением, откуда-то из середины тела. – Это не твоя война.

– Любая война – моя война, – ответил военачальник приветливо. – И Жук – не ваша семья. Я всадник и основатель ордена всадников, военачальник, известный как доктор Делламорте, я тот, кто несет гибель этому миру. Убирайся прочь, пока я не раскроил тебя на заплатки для чемодана.

Он перехватил меч поудобнее и приготовился защищаться.

Фигура атаковала молниеносно, и так же молниеносно парировал и контратаковал доктор.

Тогда они договорились, что переселенцы могут остаться на обретенном острове и контактировать с частью материка. Наездники будут считаться верховной властью над островом, который военачальник, почему-то усмехнувшись, предложил назвать Рэтлскаром: они будут владеть им по ночам, днями же новый город-и-остров будет подчиняться военачальнику, который присягнет на верность камаргскому правителю. Они скрепили договор: на хребте владыки наездников остался шрам в форме буквы V, военачальник же, уходя, припадал на левую ногу; видимо, эта рана была еще неприятней, чем на правой руке.

Однако он собрался с силами и заставил камни, землю и дерево сдвинуться, воздвигнув над Жуком курган.

* * *

В Полотняной книге спустя некоторое время было записано: «По истечении пятого дня мятежники, взбунтовавшиеся на новой земле, вновь окружили Военачальника, привязанного к древу Основания, требуя построить новые корабли и отправиться назад; однако он упорствовал и молчал».

Когда магистр очнулся, он был привязан к дереву. Не у земли, а довольно высоко, там, где начинались развилки. Все-таки «драка» с наездниками (всадник не жаловал слов вроде «битва», «сражение» или «схватка» и пользовался внутри себя этим пренебрежительным словом) не прошла для него даром. «Всадники ошибались, работая поодиночке, ха, ха, ха» – так думали мятежники. Всадник же, работавший в одиночку, подумал сразу много всяких вещей. Во-первых, что что-то подобное с ним уже случалось. Только тогда его звали иначе, он был почти совсем мальчишкой и не был связан. Во-вторых, что в очередной раз доигрался, что гидре революции надо рубить сразу все головы, и что тогда, на корабле, надо было не высокомерно делать вид, что с бунтом покончено в зародыше, а действительно… покончить с бунтом в зародыше, не оставляя за спиной тех, кто боится. В-третьих, он подумал, что у него в рукаве не осталось ни одного козыря и что такое тоже уже было. В-четвертых, он подумал, что ему всегда очень везло. Ему везло.

Вперед вышел Прайя с той самой «Мацуты». Он сказал, что они не хотят оставаться на этой земле, а всадник заставил их разобрать корабли, и на трех кораблях им всем не вернуться. Сказал, что даже если б они и поплыли назад, то не знают дороги. Сказал, что они набрали достаточно сокровища, валявшегося среди камней, и хотят теперь вернуться короткой дорогой, – а всадник знает короткую дорогу через воды! – и стать богатыми и счастливыми.

Прайя замолчал, ожидая ответа. Военачальник меланхолически подумал, не ответить ли, но, к сожалению, не мог: у него не получалось открыть рот и пошевелить языком. Он еще подумал: «Хорошо, что у меня такое невыразительное лицо, как застывшая маска, иначе они бы поняли, что я не могу говорить. А так они будут думать, что я не хочу говорить. А я хочу, потому что Прайя, самый умный из них, настоящий кретин, и мне не терпится сообщить ему об этом». Думать было очень хорошо, потому что когда человек не может двигаться и говорить, ему приятно осознавать, что он может думать. И потом, это занимает его время.

Остальные одобрительно зароптали. Прайя сказал, что всадник долго водил их по воде, как будто специально, чтобы все забыли рабство страны, откуда они приплыли. Всаднику стало смешно, и ему удалось улыбнуться. Они ничего не знали о Моисее и пустыне, а он знал, он пересекал ее, чтобы добраться до Алмазной сутры; они не знали, что рабы всегда рождают рабов, и никакая пустыня им не поможет. Они не знали: те, кто бунтуют, автоматически утверждаются в рабском статусе. Противодействие тирану – лишнее подтверждение того, что он тиран. Прайя и остальные затихли: похоже, улыбка военачальника им не понравилась.

Тогда вышли вперед несколько арбалетчиков и выстрелили в него. Несколько стрел достигли цели.

В Полотняной книге значилось: «Одна стрела пронзила плечо военачальника, а вторая бедро. Но он молчал и не говорил ничего».

Он тогда подумал: если после драки с наездниками ему казалось, что он устал, то это прошло. Плохо было лишь то, что он все еще не мог говорить и что святой Себастьян из него вышел весьма посредственный. Ну что ж, придется подождать. И он ждал.

В Полотняной книге значилось: «На шестой день с ночным приливом Жук источил оковы военачальника, и он высвободился, но не бежал под покровом тьмы, а, превозмогая боль, двинулся к лагерю повстанцев».

Если у него и оставались какие-то силы, то он их стремительно терял, как и сознание. Его никто не освобождал: Жук был мертв. На шестой день… вернее, на шестую ночь возле дерева оставались только двое стражей – Пиреш и Невеш, все с того же мятежного корабля. Тогда он понял, что либо не увидит следующий рассвет (не то чтобы ему так хотелось увидеть очередной рассвет, просто заканчивать свои дни и ночи на этом дереве было бы слишком глупо), либо как-нибудь освободится. Сейчас, ибо другого времени не было. Он не мог покинуть человеческую оболочку: сознания в нем было так мало, что оно бы не вернулось, а оставаться до конца времен волком или туманом ему не хотелось. Оружия (даже тайного, в рукаве) на нем не было, об этом бунтовщики позаботились, когда прикручивали его к дереву, и его красноглазый меч стал их главной добычей.

Поэтому он обозрел себя насколько мог. Убедился, что кровь, вытекшая из ран, нигде не попала на путы. Воспользовался тем, что левая рука его была привязана ближе к телу, и – конечно, не выдернул из левого бедра стрелу, потому что тогда он уж точно потерял бы свое драгоценное сознание, но немного потревожил ее. Кровь пролилась, и он велел ей действовать. Веревки, удерживавшие ноги, медленно разошлись. Он еще подумал, «как хорошо, что я такой ядовитый», и все-таки потерял сознание. Но потом, потом-то уже было проще.

Убив Пиреша и Невеша, он двинулся к лагерю повстанцев, в этом Полотняная книга была права.

Далее из Полотняной книги: «Но, хоть в лагере горели факелы и костры, кипел жир в горшках с едой и сушилась одежда на веревках, там не было людей».

Люди в лагере были. Они ждали – что он умрет или что поведет их назад. Правда, на второе они надеялись мало, потому что знали кое-что о всадниках и ордене в целом и об этом конкретном всаднике в частности. На самом деле они гордились им. Никогда ранее никто не исполнял такого – не пересекал Пребесконечный океан, не обходился без сна и отдыха, не разговаривал с гигантскими жуками и не бился с летающей нечистью. Никто не мог, получив столько ран, выжить, а выжив, еще и отказываться говорить с теми, кто требовал объяснения, требовал возвращения, – с теми, кто стал сильнее. Они гордились его упорством, но другого выхода не видели. Они боялись военачальника. Они боялись острова, океана, наездников и жуков и хотели домой.

Они ни на что не надеялись, но все-таки ждали, а утром они бы пришли и убили его или удвоили бы усилия и заставили подчиниться. Но он вернулся сам. И вот тут Полотняная книга не обманывает: хотя через некоторое время в лагере при горящих кострах и факелах по-прежнему кипело и сушилось все, что положено, людей там не оставалось, кроме нескольких женщин. Всадник вернул себе свой клинок.

Из Полотняной книги: «Военачальник вошел в центральный шатер и сел перед костром, и сидел, пока утро не затопило светом эту часть страны. Вместе с отливом пришли ладьи, и военачальник вернулся на Остров. Он победил Врага».

Никакие ладьи не пришли. Оставшиеся на острове обживались, не имея понятия о том, что происходит на материке. Всадник провел в лагере два дня и две ночи, вынул из себя все лишнее железо, наскоро залечил раны и на утро вернулся на остров сам, решив, что для первой рекогносцировки на неизвестном континенте с него достаточно.

Вернувшись, военачальник сообщил людям, что десанта больше нет, не утаил и происшедшее с бунтом. Объяснил, что никто и никогда не вернется отсюда в Камарг, потому что такова его воля. Сам же он отправится назад, сообщить тарну о выполнении заказа. Может быть, он когда-нибудь вернется в Рэтлскар. Первый военачальник вернется, сказал он, не веря в это: он твердо решил для себя, что это его последнее задание, он получит доспех и покинет Ур. Но люди запомнили: он вернется.

Отныне ими будут править Военачальники, ибо Рэтлскар – военное поселение, спаянное дисциплиной и жесткой субординацией. Ночи же будут принадлежать наездникам, и это не обсуждается. Он выбрал им в наместники самого сильного, самого спокойного, самого честного. Самого ли умного? Всадник ничего не понимал в их умах, как и они в его. Его интеллект был для них холодным стальным шаром, непроницаемым и чуждым разумом наемного убийцы, подчинявшегося только таинственному ордену… Но и умы поселенцев были для первого военачальника непонятны, и он не хотел касаться их, как не хотел бы притрагиваться к розовой сахарной вате, липкой и бесформенной.

Наведя таким образом порядок в завоеванной земле, магистр однажды ночью ушел в скалы Мастго, начертив там стилетом на скале таинственный знак, и никто больше не видел его в военном поселении Рэтлскар.

 

Сожженный заживо

Высокий тарн открыл глаза после дневного сна и увидел знакомую фигуру в одежде неведомого цвета… отсутствия цвета. Где-то вдали, для порядка методически взмахивая крыльями, висел в небе Джонар сед Казил. Тарн удовлетворенно блеснул рубиновыми глазами:

– Ты вернулся, всадник? Скорее расскажи, как выполнил миссию!

Всадник спрыгнул с края гигантской колыбели на воду и пошел в обход убежища гигантского младенца, ведя по бортику рукой.

– Я выполнил заказ, Высокий тарн, – сказал он. – Дальние края завоеваны и приведены под твой скипетр. Правда, в определенных местах сохраняется напряженная пограничная ситуация. Погибли все жуки, возникли новые боги и страхи, однако и то и другое держится в узде. Дальше они как-нибудь сами.

Стена люльки распахнулась перед магистром дверью. Он вошел внутрь и положил на мягкий пол Полотняную книгу, взятую в корешке в твердую зеленоватую кожу и проклепанную медными скобами.

– Эту вещь сделали основатели смиренного товарищества писцов острова… Рэтлскар, – сообщил всадник. – Здесь все записано в подробностях, и на каждую страницу наложена печать преобразования. Я вернулся, выполнив задание, и готов взять у тебя плату.

Высокий тарн перекатился набок, к всаднику. Круглые младенческие глаза, каждый размером с тарелку, смотрели со злым любопытством.

– Слишком быстро, – сказал титанический ребенок недоверчиво, выдувая огромные слюнявые пузыри. – Расскажи подробнее. Что за жуки? Почему погибли? Откуда взялись смиренные писцы, и что такое печать преобразования? Что еще может подтвердить твой рассказ, кроме книги? Наверняка твой искусный орден может создать что угодно, не только книжку.

Всадник опустился на подушки, привычно сложившись в неудобном пространстве, и утомленно вздохнул:

– Ты прав. Я отсутствовал слишком долго, а тебе полезно слушать сказки. Да и кое-какие сувениры у меня с собой есть, – он кинул на перину большую золотистую чешуйку с ладонь размером, пояснив: – Это часть страхов Рэтлскара. Змеиные наездники, носители таких вот чешуек, полностью извели жуков – коренное местное население, странных существ, наделенных не только оригинальным интеллектом, но и другими качествами, которые мы обычно приписываем лишь людям.

Почему-то всаднику не хотелось рассказывать Высокому тарну, что он дал значительной части жуков уйти в Ход. Он продолжал:

– Что же до писцов… мы долго плыли, и твои безграмотные люди научились письму. Печать преобразования – это знак, модифицирующий реальность при помощи правильно направленного мыслительного процесса. В вашем… в этом мире всегда верили в преобразователей.

Помолчав, всадник извлек из кармана кусок покореженного и обожженного железа.

– Есть еще вот это. Только это я тебе не отдам, – заметил он непоследовательно. Было ясно: комментировать металл он не собирается.

Глаза тарна пожелтели, и, недолго поборовшись с собой, младенец начал плакать, вначале негромко, а потом все более оглушительно и раскатисто, для пущей убедительности катаясь туда-сюда и стуча огромными кулаками по дну люльки. Но охрана – видимо, привычная к этим проявлениям, – никак не реагировала. Не реагировал и всадник: сидел молча и невозмутимо ждал. Пугающая сцена продолжалась довольно долго, пока, наконец, тарну не удалось овладеть своим странным непослушным телом.

– Что это? Темное железо старого мира? – спросил он, медленно выговаривая слова. – О нем написано в Священном Брахатане? Из него сделан столб, поддерживающий Небо? – помолчав, он констатировал:

– Ты и правда доплыл до края мира.

Всадник тоже молчал, озирая горизонт.

– Это железо я не хочу обсуждать, – наконец сообщил он, разжав губы.

– Что же, ты и о нем знаешь больше, чем говоришь? – подозрительно спросил император-младенец и продолжил недовольно: – Прежде чем отдавать плату, я хочу знать, кто ты. Правду об ордене. Как жаль, что мне никогда не увидеть землю, что ты открыл для меня!

И опять лицо его исказила злобная гримаса, словно бы в отражение шторма, собиравшегося на море, где плавала колыбель, но и это не нарушило доброжелательной безмятежности всадника.

– Было бы очень… – всадник помедлил, но все же нашел мягкое слово, – неприятно добиваться у тебя положенной платы после всего, что было сделано, – магистр поднялся. – Мы должны исполнить договор. Если бы орден не прекращал на этом своего существования, я бы взялся за твою проблему, вернул тебе взрослое тело и направил в Рэтлскар размяться. Но увы. Сейчас я покину эти воды и Камарг, унося твой доспех, вернусь в штаб-квартиру всадников в Свинцовом дворце, и ордена в Уре больше не будет, – всадник сложил руки на груди и повторил: – Доспех, о Высокий тарн.

– Не будет? – удивленно повторил тарн. – Но почему? Хм-мм… – он ухмыльнулся, открыв беззубый рот. – Не будет. Вполне возможно. Что ж, Джонар отдаст тебе доспех чуть позже, а пока разреши задать еще один вопрос. Скажи, ты помнишь дело Красных грибов?

Всадник добродушно улыбнулся, как это принято между взрослыми, любующимися милым младенцем (выглядело это довольно зловеще), и ответил:

– Да, конечно, я помню дело Красных грибов. Один из всадников выполнил заказ и получил вознаграждение, как и положено. Лично я тогда был в Хуцау.

Внезапно всадник заметил, что бури теперь было не избежать: волны выросли до угрожающих размеров, а колыбель раскачивалась все сильнее. Где-то высоко в сгущавшихся грозовых облаках парил безмятежный Джонар сед Казил со своей гвардией.

– В Хуцау? – переспросил тарн. – Что ж, тогда ты не знаешь, что Красный гриб попал в руки Джиетаана Боголикого, с которым я воевал. И он, уже приготовившийся к краху, все-таки использовал его напоследок, чтобы вызвать Красного Онэргапа. Тебе ведь должно быть известно, о всадник, что Онэргап, единожды явившись, не уходит просто так, – тарн вздохнул и замолчал. Стало совсем темно, и в небе блеснули молнии. Магистр внимательно слушал, пока ум его наполнялся темным подозрением. – Я выиграл ту войну, – продолжил тарн неприятно ровным голосом. – И поэтому… поэтому Онэргап стребовал долг с меня. Результат ты видишь перед собой.

Тарн помолчал, потом сказал печально:

– Я не могу винить его. Онэргап – продукт древних верований, дитя наших примитивных оправдавшихся надежд. Не виню и Джиетаана – он проиграл и был скормлен ежам так давно, что это уже и неважно. Но ты, – теперь зловещий младенец с трудом подавлял болезненный гнев, – как ты допустил это? Ты, глава ордена… и – если не обманывают меня наблюдения, а лежа столетиями в колыбели, мало что можно делать, кроме как наблюдать и думать, – его единственный всадник?

Магистр усмехнулся.

– Ты хорошо полежал в своей колыбели, Высокий тарн, – спокойно ответил он. – Как бы то ни было, всадник получил тогда заказ от Джиетаана и выполнил его. Кодекс ордена не был нарушен. Осложнения, возникающие у заказчика с врагами, орден не заботят. А с Онэргапом у нас свои дела.

К этому моменту, видимо, разговор утомил магистра, потому что он немного наклонился к большому розовому уху огромного ребенка и сказал шепотом:

– Да, я глава ордена, я его единственный всадник, и я не делаю ошибок. Все произошло так, как должно было, – он выпрямился вновь. – Можешь наблюдать дальше.

Тарн попытался что-то сказать, но захлебнулся от гнева, и лишь глаза его изменили цвет, снова став желтыми. Перетерпев атаку ярости, он перешел на бешеный шепот:

– Так, как должно было? Как должно?! Ну что же. Пусть так и будет.

Тогда тучи разошлись, но вместо ясного неба за ними появилось титаническое огненное лицо, вперившее раскаленный взор прямо в магистра.

– Вот твоя плата, Красный Онэргап! – взвизгнул тарн. – Возьми свою плату, Красный Онэргап!

«Вот так-так, – подумал всадник, – предательский сосунок все-таки устроил мне засаду, да практически по всем правилам беллетристики».

Вслух же он ничего не сказал, а вместо этого посмотрел на небо, протянул руку в сторону, взял из воздуха матовую серебряную маску и скрыл за нею лицо, не отводя взгляда от огненного образа. Лик в небе открыл рот – темную дыру, и жар, направленный на магистра, стал нестерпимым до такой степени, что воздух вокруг раскалился и начал дрожать. Высоко в небе под сенью разошедшихся, но не уплывших туч к Джонару присоединились летучие фигуры, вооруженные луками с длинными горящими стрелами. Они окружили колыбель и прицелились.

– За дело, мои убийцы! – вскричал тарн прежним тяжелым голосом.

Лучники выстрелили, и все стрелы достигли цели, но всадник продолжал стоять, лишь тьма разбегалась вокруг него. Фигуры перезаряжали луки и стреляли, опять и опять. Всадник опустился на одно колено и как будто начал мерцать, то ненадолго пропадая из виду, то вновь появляясь, однако лицо его оставалось обращенным к Красному Онэргапу, и в глазах серебряной маски светились синие огоньки, похожие на острия иголок, которые не может потушить жар. Затем тучи разошлись, и рядом с лицом Онэргапа появились руки, с которых на всадника стал стекать огонь. Магистр оказался как будто в центре пламенной колонны, куда беспрестанно втыкались стрелы слуг Высокого тарна. Всадник опустился еще ниже, прислонился спиной к стене узилища тарна, но не снял маски. Синие огоньки в ее прорезях постепенно тускнели, и силуэт военачальника стал совсем призрачным. Лицо в небе расплылось в улыбке, жар постепенно опал. Фигуры приблизились, держа луки на взводе.

Наконец магистр упал и, почти конвульсивным движением сдернув маску, упер остановившийся взор в торжественный лик Онэргапа.

– Ха! Ха-ха-ха!! – истерически завопил тарн. – Он мертв! Орден мертв! Он перестал существовать! Он расплатился за все!

Тогда всадник сжал маску пальцами и, прежде чем в него впилась еще одна порция стрел, а огненное лицо в небе удивленно подняло красные брови, разлепил обескровленные губы и, собрав по углам крупицы оставшихся сил, повторил звуки, которые просил его запомнить Жук.

Реальность раздалась в стороны. Все перемешалось – звуки, запахи, цвета и функции. В центре, на ложе из тьмы, лежал человек, и было неясно, жив он или мертв. Онэргапа, колыбель, горы, море и лучников окутало сдавленными криками и безжалостно унесло прочь. Сквозь призрачное облако магистру открылись приглушенные разговоры в празднично оформленных гостиных, ровный гул бесконечной череды машин, таинственные лампады, зажженные в храмах, следы, оставленные процессиями на подлунном песке, – все это и тысячи, тысячи других картин миновал магистр, пока с закрытыми глазами и скрещенными на груди руками плыл по течению. Картины менялись слева от него, а справа и дальше не было ничего, кроме пребесконечного океана тьмы.

Прошло время – год, десять лет, век, и всадника прибило к берегу. Он уперся ногами в камни, открыл глаза и увидел луг, на котором пасся конь. Прямо за лугом вновь лежала вода, а чуть поодаль было видно начало стрелы акведука, уходящей вдаль, насколько хватает глаз.

– Wrattlescar, Wrattlescar, – пробормотал всадник, с трудом поднимаясь, –

Впрочем, когда он добрался до начала пути, он обнаружил себя в прохладном предвечернем сентябрьском поле между городами Верден и Сюлли. По Священной дороге ехали грузовики с боеприпасами, на нем снова был серый редингот с бархатным воротником, а правая рука сжимала тонкую трость с серебряным набалдашником в форме мифического цилиня, – то ли летучей змеи, то ли китайского льва, поблескивавшего в скупом ноябрьском солнце рубиновым глазом.