Огнивцев узнал о новом назначении в субботний вечер. Посоветовавшись с Алексеевым, решил в воскресный день попрощаться с личным составом отряда, а в понедельник с утра убыть к новому месту службы.

Весть о том, что комиссара отзывают на работу в разведотдел штаба Западного фронта, разнеслась мгновенно. Поговаривали, что вроде бы об этом распорядился член Военного совета.

Возвращаясь после завтрака из столовой в свою комнату, Огнивцев увидел в коридоре поджидавшую его группу бойцов отряда. Все они были одеты в новенькое обмундирование, при орденах и медалях.

— Товарищ комиссар, — торжественно сказал сержант Корытов, — вы задержаны и поступаете в наше распоряжение.

— Причина задержания и какие последуют распоряжения? — спросил, улыбаясь, Огнивцев.

— Опасаемся, что вы так же, как и командир, убудете от нас, оставив без фотографии на память.

— Понял вас. Одеваюсь и иду с вами, куда прикажете, — выдерживая шутливый тон, ответил Огнивцев.

«Самая лучшая фотография», как представил ее Корытов, помещалась в полуподвальном помещении и мало чем напоминала довоенные салоны. Однако выставленные в витрине фотоснимки свидетельствовали, что тут работают подлинные мастера. С фотокарточек улыбались, грустили, угрюмо смотрели, мечтали люди самых различных возрастов, преимущественно военных — танкистов, кавалеристов, пехотинцев в обмотках, девушек в туго подпоясанных шинельках, очевидно, только что призванных вчерашних школьниц. Были тут и два генерала со звездами в петлицах гимнастерок. Один бритоголовый, другой с разлетными усами.

— Рад приветствовать новых героев войны, — сказал старик-фотограф в черном халате и в такой же ермолке на голове. — Вижу, награды у всех свеженькие.

— Да, вы не ошиблись, глаз у вас наметанный, — ответил кто-то из бойцов.

— Очень приятно. Прошу рассаживаться по чинам, рангам, по дружеским симпатиям, — указал он на две лавки. Первая была невысокой. Вторая сантиметров на двадцать повыше и обита клеенкой. На нее становились ногами.

— И где же вы отличились, если не секрет? — спросил фотограф, устанавливая ящик-аппарат, покрытый черным полотном.

— Здесь… Под Москвой.

— Ах, Москва, Москва! Дорогая моя столица, золотая моя Москва. Еще бы несколько дней такой суматохи, как было шестнадцатого октября, то вашего покорного слуги старого фотографа вам-таки бы не застать. Был бы он в далекой эвакуации. Многие москвичи эвакуировались и после шестнадцатого. А я вот остался. Остался потому, что сам себе подумал: «Люди сражаются под Москвой, в Москве делается великая история! Это же кто-то должен фотографировать. Я уже стар, чтобы воевать. Но я в свое время снимал солдат Октября, гражданской войны, Халхин-Гола, встречу чкаловцев, папанинцев, участников парадов на Красной площади… И вот вашего брата на призывных пунктах, ополченцев перед отъездом на фронт… Я всех снимал. Вы думаете, кто тот с огромными усами, что на моей витрине? Сам Ока Иванович Городовиков перед поездкой на Южный фронт. А тот, бритоголовый? Сам генерал Лелюшенко! А с саблей при шпорах на сапогах? Ну, конечно, кавалерийский генерал Белов! И я сказал сам себе: «Исаак, ты запечатлеешь тех, кто свернет Гитлеру шею под Москвой. И тогда ты можешь совершенно спокойно умирать. Лучших кадров уже не будет».

Фотограф спохватился:

— Простите, заговорился. Вы готовы, разместились? Один момент — и вы в истории.

Старик залез с головой под черный полог, что-то подкрутил, чем-то пощелкал, вынырнул, принес из темной соседней комнатки массивную рамку, всунул ее в пазы задней стенки коробки, опять заговорил:

— Ах, слава, слава! Сколь пленительна она для молодого человека. Видит бог, я вам завидую, друзья мои. А теперь — внимание! Светлый взгляд, весенняя улыбка… Снимаю!

Войска Западного фронта, громя врага, упорно продвигались вперед. Морозы крепли. Временами налетали вьюги — свирепые, хлесткие, сбивающие с ног. Но сильнее морозов и вьюг была воля людей к победе. Армии, корпуса, дивизии, полки рвались на запад. Стремились на фронт и бойцы отряда. Но им сказали: «Пока отдыхайте. Ходите в театры, кино, библиотеки, музеи и ждите».

Разведчики отряда так и поступали. Но иногда им становилось невмоготу и они приходили к своему комиссару, который уже работал в разведотделе штаба фронта, разузнать, когда их будут отправлять в новый рейд ло вражеским тылам.

Что мог сказать им тогда Огнивцев?! Зимой сорок первого — сорок второго года наступление не везде шло одинаково успешно. Кое-где (под Вязьмой, Ржевом, у Кирова) оно и вовсе застопорилось. Командование Западным фронтом принимало энергичные меры для дальнейшего развития контрнаступления наших войск под Москвой. Но замыслы его не были известны рядовому работнику разведотдела. И лишь однажды он узнал от одного из старших начальников, что на Военном совете шла речь о глубокой разведке в тылу вражеской группы армий «Центр». Но на чью долю выпадет претворение в жизнь этого решения, Огнивцев не знал. Возможно, командующий фронтом генерал армии Жуков имел в виду и свой испытанный, лично ему известный разведывательный отряд.