Проскочив линию фронта у лесной опушки южнее деревни Бакеево, отряд торопился как можно дальше за ночь уйти от переднего края. Обходя стороной деревни Бакеево и Еремеево, бойцы видели огни в некоторых деревенских домах, слышали обрывки залихватских песен на чужом языке.

— Ишь ты, гуляют шакалы, — с ненавистью проговорил младший сержант Базиров, останавливаясь и поправляя лыжные крепления. — Шандарахнуть бы по этим пижонам хотя бы одной гранатой.

— Я тебе шандарахну, — погрозил командир взвода старший лейтенант Брандуков.

— Выходит, так и будем в наблюдателях ходить.

— Наступит твой час, Базиров, уймись!

Заманчиво было ворваться в Еремеево, которое находилось в шести километрах от переднего края и наделать там шуму-грому. Но ввязываться в бой было пока не время. Задача состояла в том, чтобы поглубже проникнуть в тыл противника и уже там начать свою боевую работу.

Перейдя шоссейную дорогу Истра — Солнечногорск, отряд сделал короткий привал в лесу неподалеку от деревни Сысоево. Лыжники уже прошли более десяти километров.

К командиру подошел старший лейтенант Брандуков:

— Товарищ капитан. Там тянется провод. Очевидно, телефонная связь между гарнизонами фашистов.

— Может, резанем, комиссар?

— А какой резон? Только дразнить? Придут да восстановят. Не сидеть ведь здесь, караулить обрыв.

— Вот именно покараулим. До первого «языка».

— Верно, командир. «Язык» нам сейчас очень кстати. Значит, делаем засаду?

— Да, время у нас еще есть. Возьмем пленного, допросим и до рассвета сумеем еще километров двадцать — двадцать пять отмахать.

…Минут через тридцать на линии появились два немецких связиста, как выяснилось, из батальона связи 216-й пехотной дивизии: командир взвода связи фельдфебель Гофман и рядовой Флорке. Оба пожилые, небритые, замерзшие, с сосульками под носами, одетые черт те во что. Бойцы Брандукова взяли их без всякого труда: им даже показалось, что немцы сдались довольно охотно и без сопротивления отдали свои карабины и телефонные катушки.

Фельдфебель Гофман на допросе показал, что 216-я дивизия состоит из 348-го, 396-го, 398-го пехотных полков, артполка и ряда отдельных частей. На восточный фронт она прибыла 12 ноября из Франции и уже 16 ноября участвовала в наступлении на Москву. Командует дивизией генерал фон Вернер. В наступательных боях передовые части дивизии потеряли более половины личного состава убитыми и ранеными. В последние дни прибыло несколько маршевых рот для пополнения полков первой линии. Из разговоров офицеров ему известно, что завтра-послезавтра немецкие войска попытаются сломить сопротивление русских на подмосковных оборонительных рубежах и ворваться в Москву. От пленных также узнали, что город Истра и населенные пункты на западном берегу реки Истра, севернее города, заняты немецкими войсками. В связи с этим капитан Шевченко принял решение обойти места сосредоточения немецких частей с севера по льду Истринского водохранилища в направлении деревни Матвейково.

За долгую зимнюю ночь отряд отмахал от линии фронта более тридцати километров и оказался в лесах в 14 километрах западнее Истринского водохранилища.

Шедший впереди охранения лыжников командир взвода старший лейтенант Алексеев остановился.

— Я, кажется, слышал выстрел из ружья, — доложил он командиру отряда.

— Мне тоже так показалось, — подтвердил тот, останавливаясь и опираясь на лыжные палки. — Но, может, это дерево треснуло на морозе или лед на реке?

— Не похоже…

— Значит, выстрел, но чей? Кто в такую пору на охоту ходит! Надо проверить.

— Есть! Сейчас сделаем круговой досмотр.

— Хорошо. Действуйте, а мы малость передохнем.

Командир взвода укатил с группой лыжников в ту сторону, откуда донесся выстрел. Вернулся он довольно быстро и привел с собой низенького, юркого, при бороде-лопате, старика со старенькой тулкой-курковкой.

— Вот он — стрелок, — кивнул на старика Алексеев. — Крестится, божится, что не он палил, а левый ствол порохом пахнет. Свеженьким.

— Истинно так… Вот крест господний, — махнул рукой перед лицом дед. — Зачем мне ночью пулять? Рази я сдурел, господин хороший?

— Ты что, очумел, старик, — вытаращил глаза Алексеев. — Что за господин?

— А кто вас знает, как вас величать. Много счас всяких разных в лесах скрывается. А что не стрелял, то не стрелял.

— Не верьте ему, товарищ командир, — настаивал Алексеев. — Выстрел свежий. Он стрелял. Пусть признается. Может, сигнал кому подавал. Немцам или полицаям…

Старик сорвал с головы шапку, в снег:

— Мать честная! Кажись, свои! Ей-богу свои! А я-то думал, чужаки какие переодетые. Наши ведь на восток ушли, под Москвой вон, бьются. А тут свои! Вот радость! Вот диво! Аль ужо расколошматили фрица? Назад его поперли?

— Пока нет, старина, — сказал Шевченко. — Но попрем, погоним, дай срок… И все же зачем стрелял, дед? Сам-то кто будешь?

— Лесник я, дорогой товарищ командир, здешний, тутошний. При этом лесном массиве. Пытаюсь отпугивать вшивую погань от своего кордона. Ночью я постреливаю в местах разных, днем бабка. Закурить у вас не найдется?

Огнивцев достал пачку махорки, сложенную мелким квадратиком газету, протянул старику:

— Угощайтесь.

— От спасибо! Без курева беда. Весь самосад пришлось раздать отходящим красноармейцам… С горя, с досады люто курили… А газетку приберегу. Она поценнее курева будет. Изголодались по слову человечьему. Немцы невесть что брешут: и Москву они вроде взяли, и Красная Армия, дескать, разбита и то и се. Голова идет кругом. А тут газета…

— Не жалей, дедушка, кури. Газетку я тебе целую дам, свежую.

— Ну, спасибочки, так спасибочки.

— Где ваша избушка или, как вы называете, кордон? Далеко? — спросил начальник штаба старший лейтенант Ергин, достав из планшетки карту и освещая ее фонариком.

— Полверсты, не боле.

— Дом большой, тепло, обогреть бойцов можно?

— Тепло-то тепло и места много, да только боязно вас к себе вести. А ну как по лыжному следу кинется фашизье и застукает вас, как миленьких. Не прощу себе вовек…

— Какой след, старина? В такую метелюгу. До утра все заметет, замаскирует. Да и гарнизонов поблизости немецких нет. И если бы они и были, по такому снегу до нас не скоро доберутся. Им в такую стужу и вьюгу не до нас.

— И то верно, — живо согласился старик. — Метелица расчудесная… Прошу на обогрев, гостечки желанные. И радость от вас и мне хоть одну ночку будет поспокойнее. А то все брожу, как бирюк, сторожу, в белый свет пуляю…

— Но толк-то хоть есть? — спросил Огнивцев, надевая лыжи.

— А как же! Очень даже имеется. Как-то с полмесяца тому назад катил на кордон мотоцикл с двумя солдатами. Ну, зачем катили, дело звестное. Они мастаки пожрать за чужой счет. Видать, Гитлер-то не дюже кормит… Ну, только повернули с большака к моему кордону, забуксовали в снегу, а я тут как тут. Саданул из-за кустов с двух стволов сраз, так их как ветром сдуло. На одной колесе крутнулись, и дай бог ноги. Видно, партизан боятся! Где-то битыми были…

— Дедусь, кончай рассказ, веди! — прервал старика Шевченко. — Дома за самоваром доскажешь. Самовар-то есть?

— А как же! Чаек из самовара после морозца — первое дело. А ну-ка полозки, мои полозики, разворачивайтесь.

Старик окинул взглядом заснеженные, шумящие на ветру сосны, выбрал в редколесье по только ему ведомым приметам нужное направление и резво задвигал своими широкими лыжами.

…В большом добротном доме лесника, срубленном перед самым началом войны и еще источавшем скипидарный запах свежеспиленных бревен, разместились быстро, без шума, хотя места в нем для всех, конечно, не хватило. Не поместившиеся в нем расположились на опушке леса вблизи кордона. Охранение заняло свои места у дома и на ведущих к нему заснеженных дорогах. По приказу командира была установлена очередность отдыха взводов в теплых комнатах.

Командир и комиссар считали, что первая задача отряда была выполнена удачно: отряд не только успешно преодолел передний край, но и захватил двух «языков», получил от них немало ценных сведений, значительно углубился в тыл противника. Повезло и с отдыхом личного состава. Здесь бойцы, пусть по очереди, но выспятся в тепле, как говорится, отойдут от напряжения форсированного перехода. Есть время осмотреться, наметить план действий на ближайшие дни.

Комиссар Огнивцев пристроился в маленькой кухоньке, на лавке, стоявшей между стеной и печкой. Лег, не снимая теплой десантной тужурки и валенок. Но печь щедро отдавала тепло и вскоре стало жарко. Пришлось снять верхнюю одежду и положить ее под голову. Под напором разгулявшейся вьюги где-то дребезжали стекла окон, с рассохшегося потолка сыпалась пахнущая коноплей мякина.

Не спалось… Еще и еще раз до мельчайших деталей вспоминал Огнивцев встречу с командующим фронтом. Сумеет ли отряд выполнить поставленные им задачи. Оправдает ли его доверие?

Комиссару были известны некоторые требования генерала армии к отрядам особого назначения еще в ходе их подготовки к засылке во вражеские тылы. «По глубоким снегам нынешней суровой и снежной зимы пешим порядком они далеко не уйдут и задач не выполнят», — сурово сказал Жуков начальнику разведки фронта. — На лыжи! Только на лыжи всех без исключения. И чтоб научились на них не ползать, а «летать».

Конечно, времени для этого было мало. Но каждый глубоко понимал правоту и силу жуковского приказа и делал все возможное для его выполнения. Отряд ежедневно по пять-шесть часов занимался лыжной подготовкой, выкладываясь на тренировках порой до изнеможения. Правда, около двух третей личного состава были набраны из уроженцев северной, средней России и Сибири, имеющих хорошие навыки ходьбы на лыжах. Но и им надо было научиться стрелять с них, бросать гранаты, ходить в атаку. Бывшим жителям южных районов приходилось очень туго. Часть из них пришлось отчислить из отряда и пополнить его воинами-лыжниками под командованием старшего лейтенанта Васильева, уже участвовавшими в рейдах по тылам противника.

Итак, первая часть приказа командующего была в основном выполнена. Хотя «летать» отряд все-таки пока и не мог, но уже мог совершать дальние переходы, сохраняя высокую боеспособность. Уверенность в успешном выполнении боевых задач вызывало и то, что командование отряда хорошо знало боевые качества всех командиров и большинства бойцов. Одни были проверены в боях с фашистами под Велижем и на Валдае, другие сумели отлично проявить себя в ходе подготовки к рейду.

Раскуривая папироску и подсвечивая себе спичкой, в кухню зашел Шевченко. Нащупал в потемках табуретку, сел.

— Спишь, комиссар? — спросил тихо.

— Нет. Думки разные в голову лезут, не уснуть.

— Тогда я зажгу лампу, поговорим.

— Зажигай.

Чиркнула спичка, свет выхватил дощатый стол, на нем лампу с закопченным стеклом. Командир зажег ее и разложил сложенную гармошкой карту.

— Подвигайся ближе, — кивнул на свободный табурет командир. — Посмотрим, подумаем, прикинем, с чего начнем… Значит, так, — словно раздумывая, продолжал Шевченко. — По всем канонам военного дела — начнем с изучения обстановки, уточнения сил и средств противника, определения основного и запасного районов расположения отряда… Ну и очень важно нащупать связи с местным населением, партизанскими группами и отрядами. Их надо найти в этих лесах… Примерно вот здесь. Вместе с ними наметим объекты нападения, свяжемся со штабом фронта и доложим свои соображения.

— И долго мы будем в этих лесах? — спросил комиссар.

— Это уж как получится, по ходу дела. Главное — незамедлительно приступить к выполнению боевой задачи.

— Вполне разделяю твое мнение, — сказал Огнивцев. — Да и нашим бойцам не терпится, вперед рвутся, хотят быстрее с боями по тылам противника пройти, напустить страху на фашистов. И еще, — комиссар улыбнулся, вспомнив просьбу члена Военного совета фронта, — может быть, удастся захватить в плен генерала. Это действительно был бы шок для гитлеровцев.

— Все верно, комиссар, я все помню. Так и будем действовать. А пока главное для нас — незамедлительно приступить к выполнению боевой задачи. Пойдем-ка проветримся, да посты заодно проверим. Ночь-то больно тревожная.

И точно, ночь действительно была неспокойной, словно предвещающей неведомую беду. Разбушевавшийся ветер то гулко ревел, бросая могучие заряды снега, то срывался на свист, метя лютую, завивающуюся в жгуты поземку. Глухо шумел лес. Деревья раскачивались под порывами урагана, словно отмахиваясь от его упругих ударов. Временами слышался треск поваленных стволов.

— Да, погодка — не приведи господь, — поворачиваясь спиной к ветру, прокричал комиссар командиру.

— И не говори, аж жуть берет…

— Стой, кто идет? Стой, стрелять буду! — раздался отчаянный крик часового, видимо, не замечавшего в снежной круговерти приближение к посту людей.

— Отставить, — резко крикнул капитан Шевченко и спокойнее добавил: — Раньше окликать надо было…

— Как дела? — подходя к часовому, спросил Огнивцев. — Как настроение?

— Все вроде в порядке, — ответил боец, — только за метелью не видно ни шута. — И добавил понуро, словно подслушав слова Огнивцева: — Погодка-то разгулялась, аж жуть берет…

— С чего бы это? — подчеркнуто бодрым тоном удивленно спросил комиссар. — В самый раз погодка, будто по заказу. Нам чем она хуже — тем лучше. Это немец сейчас сидит где-нибудь в чужой хате и трясется от страха. Он небось в своей Германии такого отродясь не видал. Пусть его жуть и берет. А мы люди привычные, мы у себя дома.

— Это точно, — повеселевшим голосом проговорил часовой. — Только…

— Никаких «только», — отрезал комиссар. — Продолжать службу и не зевать!

— Есть — не зевать! — весело ответил боец.

— Который теперь час? — пересиливая вой ветра, прокричал командир.

— Пятый пошел, — ответил Огнивцев.

— Пару часов вздремнем. Утро вечера мудренее. И начнем действовать.